Муж с грядки

Когда в институте — славном, в прошлом оборонном, а теперь прозябающем НИИ — официально объявили, что сотрудники уходят в бессрочный отпуск, Валентина сидела в актовом зале как под гипнозом, будто глухая. Все ведь уже давно чувствовала спиной — эти разговоры в курилке, хлопанья дверями, пустеющие лаборатории, — а все равно надеялась, что уцелеет, удержится их НИИ — ну не может быть, чтобы такое дело рухнуло. Но оно рухнуло. Да что там НИИ, страна огромная рухнула.

Валя жила как по инерции. Вставала по будильнику, но вспоминая, что идти некуда, принималась искать работу по газете. Гувернанткой ее не взяли — нет педобразования, посудомойкой сама не захотела, охранником — даже смешно стало. Ну какой из женщины охранник, хотя в объявлении было указано — пол значения не имеет.

И вот как-то через неделю, Валя посчитала свои деньги и с грустью констатировала, что мясо и курицу больше покупать не будет, про конфеты к чаю тоже надо забыть, как и про многое другое: кофе, сахар, шампунь, крем для лица.

Через пару недель к ней заглянула соседка Тоня, такая же одинокая женщина.
— Валь, привет. Ты мне тысчонку не займешь?
Валя вскинула на Тоню потухший взгляд:
— Когда вернешь?
— Не знаю! — честно призналась Антонина. — Сократили меня два месяца назад. Я у всех соседей перезанимала. Мне никто не дает уже. Вот только ты и осталась. Дашь?

Валя с ужасом смотрела на Тоню, понимая, что вот стоит женщина с той участью, которая ожидает и саму Валю… скоро…
— А ну зайди, — Валентина затянула соседку в прихожую. — Я картошку пожарила. Банка огурцов есть и килька в томате. Будешь?

Тоня кивнула, глаза ее в предвкушении вкусного обеда загорелись.
— Да я не такая уж голодная, ты не подумай, не сорок второй же год. Бабушка-то мне рассказывала. И картошка у меня пока есть, а вот огурчиков солененьких и килечки — эх, как захотелось!

…Через полчаса женщины, разморенные от вкусного обеда, пили чай с малиновым вареньем.

Тоня вдруг изрекла:
— Огурчики, малинка! Эх, дачку бы!
Валентина аж вздрогнула, как от пощечины и заорала:
— Так есть у меня!
— Что? — не поняла Тоня. — Что есть?
— Дача есть. Бабушкина. В Вороньем Приюте. Малина еще оттуда. Только я туда ни разу не съездила после ее смерти. Не мое это — огород, комары, удобрения, картошка.
— Поехали! — скомандовала Тоня. — Сейчас же! Ты что, дура, что ли? У тебя земля есть, а ты дома сидишь, сопли жуешь. Сейчас все, у кого есть клочок земли, живут припеваючи. Зелень, помидоры, огурцы, малина, яблоки. Продали городским — крупу, сахар, макароны купили. А еще кур заведем, свое мясо.

Тоня зажмурилась. Валя тоже.
— Яйца свеженькие. Ко-ко-ко.
— Только, Тонь, слышь. Не была я там — в запустении все там.
— Поняла я, — махнула рукой Тоня. — Чем нам здесь прозябать — лучше уж там… Слушай, сразу небольшой участок освободим от бурьяна — и зелень посадим, редисочку. А потом дальше. Картошку, помидоры, огурцы, кабачки, перцы. Курятник есть там? — не дожидаясь ответа, она брякнула: — Давай сейчас сразу на птичий рынок, купим цыплят и корм на первое время. У тебя деньги есть? — с надеждой глянула она.
Валя кивнула как завороженная.

…Через пять часов женщины, нагруженные остатками продуктов из своих холодильников и шкафчиков, личными вещами и коробкой с пищащими цыплятами, вывалились из электрички, потом минут двадцать тряслись на автобусе, а затем шли пешком, вздымая пыль, мимо облезлых заборов, гудящих ульев и кособоких сараев.

Участок Валентины они нашли легко, отворили калитку и глупо уставились на двор. В палисаднике росли бархатцы, на грядках тянулась, кажется, морковная ботва, колосился укроп, пока еще зеленые помидоры висели гроздьями на кусточках, уже подвязанных. Чуть поодаль перли ввысь огурцы. Все аккуратно, ухожено.
— Бабка живая, штоль? —выпучив от страха глаза, спросила Тоня.
Валя покачала головой:
— Не, я ее сама схоронила. На погосте она.

К забору подошла соседка:
— Валька, ты ли? Надо ж, сама приехала. Столько лет не являлась. А квартирант твой утром в город поехал.
— Какой еще квартирант? — еле выговорила Валя.

Соседка ахнула и прикрыла рот:
— Ах ты ж! А я-то думаю: как же! Сама сдала дом и глаз не кажет. Спросила у него: а он мне что-то невнятное. Да мое какое дело? Интеллигентный, вежливый, умный! Что спрошу — поможет. Сам в идеальном порядке — вона глянь — все содержит.
Сказав так, соседка быстро удалилась, оставив двух женщин стоять с открытыми ртами.

Чуть опомнившись, они поставили вещи на лавку и обошли дом. Там та же картина: ухоженный малинник, картошка рядками, вскопанные лунки под яблонями, сливами и вишней.

Дверь в дом оказалась незапертой: в нем так же, как и на огороде, царил порядок и уют. Стол накрыт скатертью, кастрюли вычищены до блеска — стоят рядком, у рукомойника белоснежное махровое полотенце.
— Здрасьте… — вдруг послышался мужской голос.

Валя и Тоня разом оглянулись. Валентина остолбенела. Перед ней стоял Иван Федосеевич Рыжов — лаборант из ее отдела, невысокий, крепкий, в спортивных штанах, футболке и резиновых сапогах с сумкой в руках, из которой торчал батон и бутылка постного масла.
— А вы… вы… Вы что тут делаете? — Валя начала заикаться.
— А… я… — замялся он. — Я… тут живу, ну… то есть жил. То есть… ну, как бы… ухаживал.
— Это же мой дом… Вы как вообще?

Тоня молча наблюдала, поняв сразу, что данный субъект Валентине знаком.
— Знаю… — совсем растерялся Иван. — Просто вы как-то… три года назад… помните… сказали, что бабушка ваша умерла… в Вороньем Приюте. А кто-то, Сергей Петрович, вроде, спросил: «А где дача-то?» А вы еще сказали, что туда ни ногой… Я тогда как раз… ну… меня сократили, помните? А потом жена выставила, а потом мать… Да нет, я от матери сам ушел — пьет она у меня, — совсем засмущался Иван. — А я вдруг вспомнил, что вы говорили… ну про дачу… что в Вороньем Приюте. Ну и вот… приехал, спросил у девчушки, где бабушка недавно померла, а внучка у нее Валентина. Замок аккуратно вскрыл, вы не думайте.

Он опустил глаза. Солнечный луч проскользнул в окошко и осветил его неуклюжую фигуру.
— Вы же меня тогда даже не замечали. Но я вас всегда… это… ну уважал. А тут и подумал — хуже не будет. Тут хоть огород… покой… выживу как-нибудь. А сейчас у меня даже накопления есть. Я вам заплачу. Сейчас, сейчас…

Мужчина подхватился и кинулся в комнату, открыл бабушкин комод, вынул оттуда деньги.
— Немного, правда. Я ж малину, яблоки, сливу, картошку, овощи — все продаю. Правда и трачусь тоже. Свой дом… то одно… то другое… вот недавно подмазал, и душ в прошлом году…

Валя и Тоня стояли, будто проглотив языки.
— Это же самозахват! — вдруг воскликнула Тоня, отмерев.
— Нет, нет, что вы, вот возьмите деньги, а я сейчас быстренько. Вещей мало у меня, я сейчас.

Он мгновенно опорожнил сумку, выставив на стол масло, батон, крупу, сахар, макароны, пачку печенья, конфеты.
— Вот пожалуйста. А я сейчас быстренько.

Он снова кинулся к комоду, открыл другой шкафчик и принялся складывать в баул рубашки, носки, брюки…
— Я сейчас уеду, соберу вот вещи… уеду… Вы не думайте. Только перчик сегодня полейте обязательно. И козу с утра доить надо. Вы умеете?
— Козу? — обомлела Валя.
— Ну да, козу. И кролики есть. Зелени-то навалом, корм им… а они знаете, как быстро плодятся. А вкусные какие! Ой, да что ж это я? Вы ведь голодные, с дороги! А у меня жаркое из кролика — вчера готовил. Я вообще-то больше суп люблю, куриный, но бульон из кролика — не очень… лучше из курятины. Но курам ведь не только зелень нужна, вот я и решил. Оптимально…

Валя стояла неподвижно, но вдруг сказала:
— Будет вам курятина. Курятник-то живой?
Тоня прыснула:
— Валя, ты с ума сошла?

Но Валя, не обращая внимания на ее вопрос, обратилась к Ивану:
— Я там цыплят привезла, надо бы им пристанище приготовить. Но это, наверное, после обеда, да? Сначала поедим, а за дела потом примемся.

Валя сняла с гвоздика фартук, бабушкин (как он уцелел?), и надела.
— А я люблю фартуки, — чуть покраснев, сказал Иван, — мой отец всегда в фартуке готовил, а мать смеялась над ним. Как баба… но и сама его никогда не надевала. А отец… он все делал… пока жив был… и меня всему научил.
— Вань, — тихо сказала Валя, — а меня мама всему научила. Да вот только пока никому это не понадобилось. Может, теперь понадобится?