Ведьмица

Родилась бабка Воронова в Тамбовской губернии, и звали ее от рождения не Марьей и не Аграфеной, как в поселке Вороний Приют думали, а Настей, Настеной. Да и не Воронова она вовсе.

Была она в семье плотника Назара и прачки Катерины третьей дочкой. Перед ней еще были Маруся и Грушенька. А за ней два постреленка.

Самая старшая, Маруся, в восемь лет уже была отправлена на работу в люди. Присматривала она за сыном деревенского богатея Ивана Федоровича — Лешенькой.

Когда Груше исполнилось восемь лет, то и ее отдали в люди. Та же участь ждала и Настену — в восемь лет к барину в услужение. Хотели раньше — Настя была рослая, ладная, — да пожалели девку.

Помогала Настенька садовнику — тот тоже был старик деревенский. Дед Тихон Воронов. Был он одинокий — жена давно померла, детей не родила. Толк в растениях дед знал.

По весне и по осени в лес ходил, как водится, травы да коренья собирал. А потом помогал деревенским — кому чем. Кого от червухи спасет, кому сучье вымя заговорит, а кому шипицу вылечит.

Настеньку специально он ничему не учил, а просто рассказывал про травы, коренья, цветы. А еще у деда был кот Мурзик. Так вот дед с ним как с человеком разговаривал.

Когда Настена первый раз услышала — обомлела. У них-то кошка во дворе жила. Мать ее сроду в хату не пускала, говоря:
— Ишшо чаво ей понадобится? У хату, а потома у постелю?

Но дед Тихон был другого мнения о своем коте:
— Низя ему по двору шмаляться. Ить он токма с виду кот. А унутри он парень, да ить какой толковый. Тя не гляди, што усы и хвост у яво. Он усе понимает и мене подсобляеть. От так. А как жа!
Настенька лишь улыбалась, думая, что это причуды деда Тихона.

Очень быстро девчушка и дед стали не разлей вода. Где Настена — там и дед. Где дед — там и Настена.

Вместе цветы и овощи сажали на барском дворе, вместе их пропалывали, поливали, урожай собирали. А в свободные минуты — в лес.

Настена грибы собирала по заказу матери, венки плела, песни пела. Голос у нее был сильный да чистый. А дед своим занят — у какой-то травы цветков нарвет да поклонится земле, а где-то корень выкопает и опять поблагодарит.

Настя вроде и не запоминала, да все подмечала. Так дружно прожили бок о бок дед Тихон с Настей аккурат до ее пятнадцатилетия.

Бывает, лето стоит так долго и ровно, что даже воробьи перестают чирикать — только стрекочут кузнечики в жарком молчании. В такое время и беда может подойти неслышно, будто чужая лошадь по барскому двору крадется: не стучит, а скользит.

Приехал в тот год к их барину приятель — откуда-то из Костромы вроде, а может, и из какого другого места. А при нем сын-балбес. Взрослый уж. Наверное, лет двадцать, а то и больше.

Ходил по двору, все на девок заглядывался. А как увидел Настю, так и вовсе обомлел. Что и говорить: Настена была красавица. Рослая, коса почти ниже пояса, толстая, черная, что воронье крыло. Глаза чуть узковаты, чернявые, словно агат сияют, брови что угольком нарисованные, губы алые. А кожа белая, словно мрамор, тонкая, как батистовый платок у барыни. А как улыбнулась Настена, так парень и вовсе поплыл.

Побежал к отцу тут же, а тот сидит на веранде со своим приятелем, после обеда отдыхает да табачок нюхает.

Заорал Алексей, так звали молодого повесу:
— Батюшка, там в саду девица гуляет красоты невиданной.
Отец встрепенулся:
— Да помилуй, Алешенька, нет вроде у почтеннейшего Ивана Федоровича дочерей.

Иван Федорович тут же и расхохотался, аж вино из бокала плеснул:
— Гляди, Пашка, — сказал, — до чего взгляд у твоего сына острый! Не по годам! Да видать он нашу Наську увидал. Да, девка красивая. Что и говорить. Эх, была бы барской дочкой. А так. Тьху. Чернь. Нищета галимая.

Да только Алексея это не остановило. Принялся он думу думать, как сделать так, чтобы девку Анастасию в свое имение забрать. Да так ничего толкового и не придумал, как только пристать вечером к своему отцу, уже укладывающемуся на покой в отведенной ему спальне в огромном барском доме Ивана Федоровича.
— Батюшка, а попроси ты у Ивана Федоровича эту девку.
— Да как это попроси? — крикнул отец в сердцах. — Чай поди, не крепостное право нынче. Ты что такое говоришь, Алешенька? Неужто водки перепил и не закусывал?
— Да не пил я вовсе, — отмахнулся сын. — Не могу я ни о чем другом думать — только она в голове.
— Да ты что ж, влюбился? Негоже, — покачал головой. — Неровня она тебе. А ну, кому сказал, выкинь это из головы. И невеста есть уж у тебя, и свадьба на носу. После Рождества состоится.
— Да что ж, батюшка, я разве ж идиот какой? Разумеется, я женюсь на Дарье Игнатьевне непременно. А это ж так. Забавы ради.
— Ах ты ж шалун, — возрадовался отец. — Игрун.

Отец потрепал своего сына по волосам.
— Ладно. Будет тебе забава. У меня Иван давно моего скакуна выпрашивает.
— Батюшка, — ахнул сын. — Девка и скакун! Равноценный ли обмен!
— Так ты хочешь ее иль нет? — ударил отец по мягкой перине. А если б не она, то и руку отбил.
— Очень хочу.
— Ну а чего ж тогда? Какого ж рожна тебе еще надобно?
— Но, батюшка… Как же так… ведь скакун ваш любимый.
— А ты чего ж себя со скакуном сравниваешь? Чего не сделаешь ради родного сына? Я, конечно, попробую малой кровью. Но если Ваня не согласится, то скакуном его куплю. Набалуешься хоть перед женитьбой, — осклабился отец. — Ступай, Алексей. Потом пристроим ее к Денису Сергеевичу. Там тоже сын подрастает. Ступай. Да знаешь что, покажи-ка мне ее завтра. А то может, и не стоит она моего скакуна? — рассмеялся.
— Батюшка! — с горячностью прижав руки к груди, промолвил Алексей. — Вам понравится. Обещаю, батюшка. Уж я-то ваши вкусы знаю, — шутливо погрозил сын отцу.
— Ну ты это, смотри у меня! — засмущался родитель, надел ночной колпак, задул свечу. — Ступай с богом!

Как тот разговор просочился сквозь барские стены? Да только стали слуги шептаться. Де Настьку забирают как утеху для молодого барина Алексея, и все между его отцом и Иваном Федоровичем уже оговорено.

А и правда зовет барин к себе Настю и говорит ей:
— Настенька, солнышко, приказать тебе не могу — времена не те! Прошу, просто прошу, душенька. Отправляйся-ка погостить к другу моему. А потом привезут тебя. На время, Настенька, на время. А я тебе целковый дам. А?

Настя стояла ни жива ни мертва. И ничего не говорила.
— А коль откажешься, — продолжал лить елей барин, — так я твоих сестер выгоню со двора и мать твою туда же. С голоду-то и подохнете. Подумай, душа моя, а сейчас пошла вон.

Настя чуть не бегом выскочила из барского кабинета и кинулась в сад. Там она быстро отыскала деда Тихона и бросилась ему на грудь рыдая:
— Деда, меня увезть хотят. Чую неладное. Неладное чую, дед. Грозит мене… грозит… барин Иван Федорович. Ой лихо! И сестер прогонит, и мамку!
— Настенька, лябедка моя, да кудой жа, да хто жа?

Дед обнял девушку и гладил ее по спине, целовал в макушку.
— Родныя ты моя, родныя.
Понял все дед, ведь слухи и до него дошли, да не очень он в них верил. Кому нужна девка дворовая! А вот оно как обернулось.