Квартира в Купчино

Мы с Леной жили в Купчино. Я всегда хотел жить в центре, preferably на Литейном, в доме с лифтом, паркетом и следами интеллигентных самоубийств. Но у Лены был отец, а у отца — связи в ЖКХ. Поэтому Купчино.

Квартира была нормальной. Это в моём лексиконе. В Ленином — «уютная». Из мебели: диван, шкаф и фортепиано, которое досталось от тёти Риммы, хотя играть умел только сосед сверху. Он играл на нервах, но регулярно.

Соседи были разными. Слева — женщина с аккордеоном. Справа — мужчина с судимостью. Снизу — кто-то с дрелью. Причём все трое объединялись в одно явление: они появлялись, когда я засыпал.

Лена работала в библиотеке. Не потому что любила книги, а потому что любила тишину и ранние уходы. Я работал журналистом. Не потому что любил правду, а потому что больше никуда не брали.

Однажды Лена сказала:
— Надо бы пригласить мою маму.

Я сразу понял: это не вопрос. Это — приговор.

Мама приехала в субботу. Маленькая женщина с большим голосом. Привезла кекс, варенье и диплом о среднем образовании Лены. Всё в одном пакете.

С первой минуты я понял: мы с ней на разных волнах. Я — на средневолновой. Она — на ультразвуке.

— Вы почему не женаты? — спросила она за чаем.

— Мы культурно сожительствуем, — ответил я.

— Это значит — безответственно спите, — уточнила она.

Потом она осмотрела квартиру. С выражением профессионального геолога на месте обвала.

— Полы скрипят. Холодильник старый. Кошка линяет. А это у вас что, фигура Шопена? Нет, это пепельница?

Я вздохнул. Потом еще раз. А потом понял: Лена молчит. Ей удобно. Она ушла на кухню и включила воду. Я остался с мамой. Безоружным.

Через неделю мама поселилась у нас насовсем. Якобы временно, но с тремя одеялами и собственным веником. Через две недели она переставила мебель. Через месяц — купила новые занавески. Я узнал об этом последним. Даже кошка знала раньше.

— Это чтобы было по-человечески, — объяснила она.

— Я, может, не человек, — робко сказал я. — Я, может, из породы домашних авторов.

— Ага, беззубый и молчит, — буркнула она.

Финал наступил в четверг. Я вернулся домой, а в ванной стоял шкаф. Не пустой, кстати. Со мной — Ленины вещи. Лена стояла рядом. Молчала. Мама резала салат и пела.

Я ушёл. Без драмы, без хлопанья дверьми. Просто открыл дверь и вышел. С пепельницей в кармане. Это был Шопен. Или кто-то очень грустный.

Теперь я живу на Литейном. Снимаю комнату у старого армянина. Он не играет на аккордеоне, не спрашивает про диплом и не любит варенье. Иногда мы молчим друг с другом по-русски. Это тоже форма счастья.