О строителях града Петрова. Начало 18 века

О вадьинских юношах и граде Петровом. Отрывок из книги «Вадья изначальная».

В наших краях, где реки Вадьи неспешно несут свои воды сквозь дремучие леса, жизнь текла веками, как сами реки — тихо и предсказуемо. Но однажды, на стыке двух веков, семнадцатого и восемнадцатого, подобно грому среди ясного неба, докатилась до этих глухих деревень весть — царь Пётр, государь всея Руси, на берегах Невы, на землях отвоёванных, повелел основать град новый, доселе невиданный.

И вскоре за вестью прилетел и указ, строгий, как северный ветер. С определённого числа дворов требовалось выставить на работы людей, молодых да сильных. Срок службы — три месяца. Майский наряд, сентябрьский... так и пошло. Плач стоял в избах, ибо кто знает, что ждёт в землях далёких, на стройке государевой. Матери, обнимая сыновей, совали им в руки узелки с краюхой хлеба да щепоткой родной земли.

Среди прочих был и юноша по имени Степан, крепкий, светловолосый, с глазами цвета летнего неба, семнадцати лет от роду. Прощался он со своей невестой Марфой у старой берёзы на околице.
— Не тужи, Марфушка, — говорил он, а у самого голос дрожал. — Срок пройдёт, и я вернусь. Говорят, деньгу платят. Может, на корову с конём скоплю.
А она лишь молча кивала, прижимая к груди подаренный им деревянный гребень.

Собрали их, юнцов безусых и мужей молодых, в артель. Шли по старым трактам, где колесо вязло в грязи, а где и лесом, напрямик. Путь был неблизкий. Ночевали у костров, прижавшись друг к другу от сырости. Вполголоса вели разговоры.
— А что за город-то будет? — спрашивал один, совсем ещё мальчишка.
— Говорят, дома будут каменные, по образцу иноземному. И корабли строить станут, каких мы не видали, — отвечал ему бывалый мужик.
— А правда ли, что место там гиблое? Что хвори людей косят?
Наступала тишина. Каждый думал о своём, и тревога ледяной змеёй заползала в душу.

Наконец, они дошли. Перед их взорами предстало зрелище невообразимое: бескрайнее пространство, пронизанное ветрами с холодного моря. И среди этой хляби, как муравьи, копошились тысячи людей. Стук топоров, скрип тачек, крики сливались в один непрерывный гул. Всюду виднелись вырытые котлованы, насыпанные земляные валы, да наскоро сколоченные верфи, где уже закладывали остовы будущих кораблей.

Степан и его земляки влились в этот людской поток. Они таскали валуны, рубили лес, забивали в топкую землю дубовые сваи — основу будущего города. Жили в тесных, наскоро сколоченных бараках. Кормили скудно, но плату, хоть и небольшую, выдавали исправно. Хвори и впрямь лютовали, но многие, отбыв свой срок, возвращались домой — кто с монетой, кто с новой пилой, а кто лишь с рассказами о невиданном строительстве.

Степану же работа пришлась по руке. Он, отбыв первый наряд и вернувшись на зиму в родную Вадью, по весне отправился снова, уже по своей воле. Смекалка и сила помогли ему из простого работного человека стать плотником, а затем и в артель каменщиков попасть. Он видел самого царя, проезжавшего верхом, — высокого, грозного, с горящими глазами, в которых отражался будущий город.

Так, год за годом, наряд за нарядом, он и остался в Петербурге. На его глазах из болотной жижи вырастали первые каменные дома, прокладывались просеки будущих проспектов, укреплялись деревом и землёй берега Невы. Глядя на верфи, на первые мазанковые и деревянные дома, выстроившиеся вдоль просек, Степан вдруг осознал: они сделали это. Они, простые мужики из вадьинских, вятских, вологодских деревень, своим трудом и упорством сотворили чудо. И в этот миг он почувствовал не только горечь по тем, кто не выдюжил, но и великую гордость. Гордость за себя, за земляков, за этот невероятный город, рождённый из мечты одного человека и труда тысяч.

Однажды, скопив деньгу и став уважаемым мастером в своей артели, Степан взял расчёт и отправился в обратный путь, в родные края. Сердце его стучало словно удары молота. Войдя в деревню, он пошёл к колодцу, чтобы водицы родной испить. И увидел её. Марфа, чуть повзрослевшая, но всё такая же родная, шла с коромыслом. А за подол её юбки держались двое малых деток. Мир для Степана рухнул. Всё, ради чего он жил и трудился, обратилось в прах. Не дождалась... Он молча развернулся, чтобы уйти навсегда, унести свою боль обратно в город на болотах.

Но тут раздался звон. Он обернулся — вёдра лежали на земле, а Марфа, бледная как полотно, смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Увидев, что он уходит, она очнулась и бросилась за ним.
— Степан! Постой! — крикнула она, догнав его.
Степан и не знал, что сказать, он стоял как каменный, и его взгляд смотрел будто сквозь Марфу.
— Кто это? — глухо спросил он, кивнув на испуганных деток.
— Дак это сиротушки... — торопливо зашептала она. — Отец их на войне сгинул, а матушка — год назад от хвори померла, вот мы всей деревней и приютили их, ко мне вот прибились...
Камень свалился с его души. Не говоря больше ни слова, он шагнул к ней, обнял так крепко, как только мог. Потом поднял вёдра, зачерпнул свежей воды и, подхватив коромысло, пошёл рядом с ней к её дому, словно и не было долгих лет разлуки.

Вечером в самой просторной избе, под треск лучины, собралась чуть ли не вся деревня. Степан, уже не юноша, а крепкий молодец, сидел в центре, и слова его лились рекой.
— ...А царь наш, скажу я вам, человек великий! Ростом в сажень, а в плечах — и того шире. Глаза горят, будто угли. Где пройдёт — там работа спорится. Город же тот, братцы, на костях стоит, да. Но и на мечте великой! Просеки прямые, как стрелы, прорубают. Дома сперва мазанки да избы, а уж после и каменные палаты возводят. А на реке — верфь! Корабли строят такие, что и не снилось нам. С мачтами до самых облаков! И всё это нашими руками, мужицкими...
Слушали его, затаив дыхание, и в глазах их отражался свет далёкого, невиданного города.

Вскоре Степан и Марфа обвенчались в старой вадьинской церкви. И уже как законную жену, Степан увёз Марфу в свой новый дом, в город, что стал для них общей судьбой. Так история великого града на Неве стала частью истории маленькой Вадьи, чьи сыновья и дочери своей любовью, трудом и верностью вписали её имя в летопись Отечества.

Строители града Петрова

В лесах, где речка воды катит сонно,
Где ель да мох, да неба синева,
Прошла набатом весть неугомонно:
«Царь Пётр возводит чудо-города!»

И вот указ, суровый и негибкий,
Летит над лесом, будто вороньё:
«Отдать на стройку юношей что прытки,
Крепить отечество пора своё!»

Прощались матери у старенькой избушки,
Крестили вслед дрожащею рукой.
«Куда ж ты, сокол мой, на те топушки,
На край болотный, в холод неземной?»

А сын в ответ, скрывая боль и робость:
«Не плачь, родная, царь велел, иду.
Построим город, явим миру доблесть,
А коль погибну — то за Русь паду».

Шли тысячи — из сёл, из деревень,
Сквозь топи, бурелом и непогоду.
Встречали ночь, встречали новый день,
Даруя славу русскому народу.

В пути шептались, глядя в небо хмуро:
«Ты слышал, брат, там гиблое жильё?»
«Молчи, Иван, судьба — такая шкура,
Не нам перечить, дело-то её».

«А я вот видел сон: стоит столица,
Из камня, злата, шпилем в облака».
«Эх, дожить бы, чтоб ею насладиться,
Да та мечта до нас так далека...»

И вот Нева. Болота. Ветер с моря.
Топор стучит, и песня раздаётся.
Здесь каждый день был полон битвы, горя,
Но русский дух так просто не сдаётся.

Таскали камни, забивали сваи,
В грязи по пояс, под дождём косым.
И падали, друг друга укрывая,
Шепча молитву ангелам святым.

Прошли года. Стоит красавец-град,
Любуется собою в невских водах.
Но помни, друг, о тех, кто сей парад
Воздвигнул потом, кровью и в трудах.

Иван Тюкачев. 2020 г.