Аккордеон

Виталик умер в день, когда я впервые решил сказать ему, что простил.
А он взял — и умер.

Ты слышишь меня, брат? Ты даже извиняться не успел, а я — простить. Теперь это всё во мне. Весь ты — во мне, как не заживший ожог.

Мы с Виталиком дружили с детства. Он был тем парнем, что всегда лез первым — на крышу, в драку, к девчонкам. Я — тем, кто тащил рюкзак, закрывал дверь, убирал осколки.

К нему липли люди, притягивался мир и даже когда он лгал, ему верили.
Он предал меня однажды.
Нет, даже не так — он отобрал у меня голос. Я тогда написал песню. Виталик спел ее на фестивале, не сказав, чья она. Получил премию и Риту. Да, ту самую, мою девушку.

И вот прошло 15 лет. А я всё ещё нёс этот чёртов груз обиды.

Утром в день его смерти я проснулся с ясным ощущением: надо отпустить. Написал ему сообщение:

«Брат. Всё норм. Я живой, ты живой, остальное — ерунда. Пойдём вечером в бар?»

Он не ответил.
Вместо него ответила Лена, его сестра:

«Виталик умер ночью. Сердце. Прости, что так.»

В глазах сжалось, как от вспышки. В груди — боль. А потом внутри меня раздался отчётливый, звонкий голос:
– Ну что, герой. Теперь ты один на один со всем этим. Сможешь выбраться?

На прощание пришла даже Рита. Она теперь полная, с двумя детьми и глазами, в которых всё ещё сидел зайчик, которого я так любил.

Мы молчали.
А потом она сказала:
— Он всегда говорил, что ты — единственный, кому он завидовал.

Вот тут меня и вывернуло.
Как это — он завидовал? Он же был лидер. А я  всего лишь тень от его плеча.

Я пошёл домой и впервые открыл его старый подарок — аккордеон.

На третий день, не спав, не ел, я взял рюкзак и поехал в родной город. Сел у нашей старой школы, достал аккордеон и заиграл.
Пальцы делали, что хотели. Звук шёл сквозь боль. Это была не песня — это был крик.

И в этот момент он сел рядом.
Виталик.

Может, это была галлюцинация.
А может — душа, которую впустили на минуту.

— Ты всё ещё думаешь, что я был лидером?
— А ты не был?
— Нет. Это все наносное. А ты был настоящий, глубокий. Потому и больнее.

Он встал, улыбнулся.
— Рита тебя всё ещё любит, знаешь. Не той любовью. А той — которая вечная.
— Поздно же.
— Не поздно. Ты только жить начал.

В ту ночь я понял, что  не бывает «поздно». Если ты способен простить, отпустить, значит, ты достоин принять что- то новое.

Я выступал на сцене через неделю. Виталиков аккордеон. Моя музыка.
В зале — Рита, Лена, даже отец, с которым 20 лет мы не общались.

Я спел ту самую песню.
И впервые не было обиды, не было нужды доказывать.

Я знал: он там. И он слушает.

Я вдруг отчетливо понял:
Когда мы уходим — мы не исчезаем.
Мы распадаемся на части, чтобы в другом сердце собрать себя заново.

Теперь он — в моём голосе. В аккордах. В прощении.

И я знаю, что когда моя очередь придёт — он встретит меня.
Скажет:
— Пошли. Споём чего-нибудь. С тем, кто был твоей болью, а стал дверью.
И мы засмеёмся.
До слёз.