Между Востоком и Западом Глава 17 Озерцо Русалочье

Глава 17
Озерцо Русалочье

1.

По словам Шижоу до окончательной победы оставалось меньше половины пути; во всяком случае, сердце Заповедного леса, озеро, в котором жили их водяные девы, русалки, лежало от армии завоевателя всего лишь в двух полетах стрелы. Там, впереди, отчетливо виднелась поблескивающая на ярком солнце гладь водоема, а на берегу его лепилось довольно убогое, на взгляд Фэн-хэна, жилище Хранителя: два этажа под двускатной крышей, да жалкое подворье. Однако «живая плоть» сообщила, что именно этот клочок земли обитатели славянских просторов собираются защищать с удесятеренной энергией, до последней капли крови.
– Могилы предков, говоришь? – криво ухмыльнулся Фэн. – Что ж, это похвально. Предков чтить надо. Тем, у кого они есть. Я вот своих как-то не припомню (Мюрен не в счет).
– Само собой, – легко согласился привычно обосновавшийся под куполом походного шатра соглядатай.
– Что значит, само собой? – прищур человека подозрительно метнулся в сторону демонического произведения адских глубин.
– Ну, – пропищала «живая плоть». – Яма всегда говорил, что ты не совсем человек. Тебя породило Зло, породило, облекло в человеческую оболочку и подкинуло людям. Они, и Добро, и Зло, значит, так часто поступают. Произведут очередного спасителя мира или разрушителя его и подбрасывают в облике младенчика крохотного в расчете на доброту людскую. И никогда не прогадывают. А потом остается лишь подталкивать да за течением событий наблюдать.
– Ты ври, ври, да не завирайся, – теперь оба глаза Фэн-хэна превратились в едва различимые щелки. – Это кто тут, по-твоему, разрушитель?!
– Прости, хозяин, – живо опомнился Шижоу, отлетая на всякий случай поближе к выходу. – Это не мои слова, это слова Ямы.
– Ямы, говоришь? И где он сейчас, Яма твой?!
– Известно где: на троне сидит, руки врастопырку, и будто воды в рот набрал.
– То-то, – удовлетворенно хмыкнул завоеватель, получивший от своего соглядатая греющее сердце известие о постигшей подземного бога каре. – Где он, и где я? И что было бы с тобой, если бы ты остался верен этому обманщику?! А?!
– Да, да, да! – затараторил Шижоу, который в глубине души имел насчет предательства особое, не разглашаемое им мнение.
– Вот и ладно, – примирительно махнул ладонью Фэн. – А насчет Добра и Зла, оставь эти рассуждения богам и людишкам. Нам должно быть понятно только одно: мы в двух шагах от победы и… от Мэй-ню. Согласен?
– Угу, угу, угу!
– Кстати, что-то ее в эти дни не видно, или ты стал не таким зорким?
– Нет-нет, повелитель! Думаю, ее прячут в доме, как и другую женщину, и детишек! – поспешно пропищала «живая плоть», пытаясь погасить легко разгоравшийся гнев повелителя в зародыше.
– Смотри, гнилой кусок мяса, если упустишь Мэй-ню, не досчитаешься оставшихся двадцати восьми глаз! Сделаю тебя слепым до скончания века, не забывай об этом! А сейчас сгинь, тварь! Пришла пора собирать военный совет. Завтра мы сотрем этих защитников могил предков в порошок.

* * *

Они склонились над нарисованной по рассказам Шижоу картой. Остатки Заповедного леса лежали перед ними как на ладони. Собственно весь лес захватчиков интересовал теперь довольно мало: он был пуст; оборона Хранителя сосредоточилась на одном маленьком пятачке, на поляне у озерца Русалочьего. Около двух тысяч лесовиков и несколько десятков тысяч зверей и других волшебных обитателей лесных просторов.
– Мы сомнем их в первой же атаке! – уверенно сжал кулаки Ланг.
– Мои всадники просто затопчут их копытами своих лошадей! – добавил Темуч-хан: единственный из оставшихся в живых предводителей кочевников толстяк Темуч тщетно пытался перебороть свою природную трусость хвастливыми заявлениями и угрозами в адрес противника.
Глаза обоих вопросительно уставились на молча нависавшего над картой завоевателя. Фэн думал. Чем ближе становилась победа, тем меньше ему хотелось рисковать жизнями собственных воинов. Его миллионное войско заметно поредело, так заметно, что завоевание всего Запада могло оказаться бесплодной мечтой. Жалкий с виду Заповедный лес на деле оказался крепкой стеной, защитившей западные земли много лучше десятков вознесшихся к небесам крепостных стен. А ведь помощи ждать было больше неоткуда. При воспоминании о Ди-ю Фэн поморщился; генералы его притихли: тишина в общении с повелителем всегда казалась им пугающим предвестием бури. Наконец Фэн-хэн заговорил.
– Мы не полезем просто так на их оборонительные рубежи. Мы поступим хитрее, – указательный палец завоевателя прочертил по карте воображаемую линию. – Темуч, твои всадники обойдут врага с юга и ударят ему в тыл. В этом месте лес сейчас пуст, и ты пройдешь сквозь него как сквозь масло. Через три, максимум через четыре дня копья твоих воинов вопьются им в спину. Когда ты будешь наготове, мой посланник передаст тебе приказ о начале атаки. Ланг, возьми остатки превращенных и быстрым маршем продвигайся на север. Там есть балка и небольшое болото; от него сюда ведет широкая тропа. Замри, как только увидишь их фланг, и жди появления Шижоу.
Завоеватель снова помолчал, погруженный в свои мысли, и, усмехнувшись, добавил:
– Выступайте немедленно, пока не рассеялся утренний туман. Оружие и копыта лошадей обмотать тряпками. И чтобы ни звука! Что ж, Хранитель, сражаться мы еще не начали, а тебя уже ждет много неожиданностей.

* * *

Змеиная балка встретила их тишиной. В ласковых лучах утреннего солнца не колыхалась ни одна травинка, ни один листик не шелохнулся на дереве. Впрочем, такая же тишина стояла и во время всего их короткого перехода: защитники леса действительно собрались для решающей битвы в одном месте.
– Привал! – отдал приказ Ланг: хотя превращенные воины были выносливее людей, но и им требовалась пища и отдых.
Генерал осмотрелся по сторонам. На вечно оскаленной физиономии волка заиграла хищная улыбка. Скоро, совсем скоро все они напьются крови. О, как они станут рвать этих хлипких корочунов и жердяев, полевиков и анчуток, этих недомерков, этих жалких выродков матери природы. Таким не место на земле! Повелевать миром должны сильные и жестокие, подобные его волчьей сотне. Жаль, что пришлось оставить ее повелителю! Ланг чувствовал себя намного спокойнее, когда в спину ему дышали верные пасти родной стаи. Ну, ничего, сегодня с ним почти пятнадцать тысяч солдат, и никакого сопротивления, никаких подвохов и засад впереди. Острые клыки с наслаждением впились в припасенный кусок сырого мяса. Ланг зажмурился и заурчал от наслаждения.
Волк еще чавкал, глотая куски, когда рыжая шерсть на его очеловеченном загривке встала вдруг дыбом: внешне похожие на людей превращенные не теряли своих природных инстинктов, в том числе и ощущения опасности. А опасность оказалась совсем рядом. Легким шуршанием в траве она скользнула между спинами напрягшихся солдат.
– Змеи! – раздался чей-то вскрик, и тут же сотни черных треугольных голов ринулись в атаку. Хранители Змеиной балки не терпели чужаков, а еще больше не терпели тех, кто нагло вторгался в их владения.
От первой гадюки Ланг прикрылся, ткнув ей в лицо не до конца обглоданную человеческую кость. Змеиные зубы скользнули, бесполезно разбрызгивая яд, и снова приготовились к атаке. Мгновение, однако, и его хватило для того, чтобы обнажить кривой клинок сабли и пустить острие в дело. Взмах блеснувшего на солнце острия, и треугольная голова отлетела в траву, оставив судорожно сокращающееся, истекающее кровью черное гибкое тело. Маленькое пространство вскипело движением: мелькали клинки, вскрикивали ужаленные воины, шипели гадюки, брызгали кровь и смешанный с нею яд. Через десяток минут все было кончено.
– Проклятый лес! – проворчал Ланг. Еще не приступив толком к выполнению приказа хозяина, генерал в короткое время лишился почти четырех тысяч солдат. Обезображенные ядом трупы вернувших свое исконное лицо животных свалили у стены обнаруженной неподалеку избушки с подпертой снаружи дверью. Кто-то из воинов попытался откинуть вросшую в землю жердь в сторону.
– Стоять! – рявкнул Ланг. – Кто знает, что там еще за чертовщина! Сожгите ее! Сжечь здесь все до последней травинки!
Отряд отодвинулся на границу балки. Лучники приготовили обмотанные паклей стрелы, и волчья пасть уже скалилась в готовности отдать приказ, когда один из воинов тронул рукав надетого под доспехи генеральского халата. Ланг скосил глаза в сторону и оторопел. На пороге избушки показался невысокий человечек. Он вышел оттуда, прямо из закрытых дверей! Тихий, не разомкнувший губ, совершенно спокойный, улыбающийся укутанным в седую всклоченную бороду ртом человечек в голубом халате. Он выглядел совершенно мирно, но он был опасен, смертельно опасен. Ланг ощущал это каждой клеточкой своей волчье шкуры.
– Пли! – не столько скомандовал, сколько придушенно тявкнул генерал. Зажженные стрелы взметнулись ввысь, готовые пролиться огненным дождем, а человечек лишь выставил вперед широко раскинутые трехпалые ладошки, и этого хватило, чтобы оперенная смерть повернула назад. Пылающие жала впились в глазницы стрелков, и у Ланга не стало больше лучников, ни одного. Маленькая фигурка у домика умиротворенно сложила руки на груди и, продолжая улыбаться, посмотрела в глаза каждого из солдат Фэн-хэна. Пронзительно синие глаза незнакомца в отличие от его лица вовсе не улыбались, в них читался один лишь приговор, приговор завоевателям, ступившим на чужую для них, не звавшую их к себе землю.
Волк невольно поежился. Ему не хотелось, совершенно не хотелось умирать. Он живо вспомнил, как свернувшимся комочком нес его на своей груди хозяин, как кормил козьим молоком, как натаскивал, заставляя кусать тех же самых коз, как делился с ним своими сокровенными мыслями о владычестве над миром, как дал ему человеческий облик, и вручил командование над своей армией. Вся его короткая жизнь в одно мгновение пронеслась перед глазами Ланга. И еще он подумал, что не сумел оправдать возложенных на него надежд, подумал и о том, что подвел своего хозяина.
Так говорила в нем человеческая натура, однако натура волчья, натура верная и преданная повелителю, натура, не привыкшая отступать, толкала его вперед, в атаку, в последний бой. Эта натура желала впиться в горло насмехающегося над ним человечка и жаждала ощутить вкус его крови. И Ланг повел свой отряд навстречу смерти, и дошел до самой избушки, дошел беспрепятственно, словно стоявший перед ним волшебник вдруг растратил все свое колдовское мастерство. И волку удалось взмахнуть саблей, и опустить ее на незащищенную голову незнакомца, и увидеть, как клинок легко рассекает превратившееся в дымку видение. Волшебник исчез, но зато позади себя Ланг услышал вдруг боевой всхрап закованных в броню коней.
Он дернул головой назад, и солнце ослепило его. А когда глаза привыкли к сверкающему блеску, волк увидел на краю балки двенадцать одетых в золото дев-воительниц с вьющимися на неизвестно откуда взявшемся ветру белокурыми волосами. И впереди одной из амазонок сидел тот самый крохотный человечек в голубом.
Единственный выход из Змеиной балки был отрезан.

2.

Выполняя наказ Хранителя, они шли только ночью, отсиживаясь днем в густом кустарнике или в заранее сплетенных ловкими руками Добромира шалашах: опасались всеведущего «стоглаза» и других возможных козней ворога проклятого. Так и добрались до опушки западной, до поля Русского, и лишь здесь, под защитой дубов заповедных, спокойнее себя почувствовали, хотя при свете солнышка по-прежнему из убежищ тайных не выходили. Потому не сразу и углядели, как выбрался на простор полевой отряд людей вооруженный; услышали только говор Наземья да оружия бряцание. Медленно отряд тот шел, осторожно, однако приближался неукоснительно.
Рискнула вила тогда, выглянула из-под ветки низко нависающей. Люди как люди, человек двести; оружие обыкновенное – пики длинные, самострелы взведенные, топоры да мечи. На врага не похожи вовсе, скорее свои, соседи западные. Во главе воинства малого толстяк в возрасте уже довольно бодро вышагивает. Не стала Лета дальше судьбу пытать, поколдовала маленько, так, что повязала травушка мягкая ноги мужеские плетением непроходимым. И стал отряд тогда на месте: ни влево, ни вправо не двинуться.
Вышла вила из укрытия, у ствола столетнего стала опираючись, да вопросила спокойно:
– Кто же вы будете, воины славные, и с какой целью к лесу нашему движетесь?
Замерли люди вооруженные, освободиться от пут прекратили попытки всякие, а вожатый их и говорит:
– Не со злом идем мы, с помощью доброю в лес Заповедный. Лесослав-Хранитель надобен нам, ему и ответствовать станем.
– Далеко Хранитель отсюда, и недосуг ему нынче беседы беседовать, ибо враг лютый топчет земли славянские, и кровь защитников землицы русской льется, и сражаются воины за Отчизну свою, за свободу народа нашего и за весь мир Наземный.
– Вот-вот, – проворчал толстяк, пот с лица отирая. – Знаем мы о горе том. Ведаем и про то, что отказали Лесославу друзья-союзники из земель соседских. Оттого и торопимся решение это опрометчивое исправить. Вот добровольцев Апфельгарт, город аллеманский послал сюда под командой моей. Маловато, конечно, нас, но все, сколько собрать удалось за срок короткий. Торопились, чтобы, значит, не к разбору шапочному поспеть.
Задумалась вила тут и снова спросила:
– А кто же ты сам есть, воин славный, и откуда про беду нашу ведаешь?
Нахмурил брови старческие предводитель ополчения, на вопрос очередной вопросом отвечая:
– Все сказал я тебе, колдунья лесная. Остальное только самому Хранителю и поведаю. Снимай с нас путы свои скорее. Каждый час медлительности на золота вес ныне потянет.
– Твоя правда, – Лета согласно головой кивнула и вздохнула тяжко. – Только все едино не поспеть вам теперь к сроку бранному.
– Это с чего же так?! – выкрикнул старик, еще больше серчая.
– С того, что, когда оставляла я Хранителя у озерца Русалочьего, врагу лютому для сближения шесть-семь дней только и оставалось. Да до опушки этой путь мой ночной почти пять дней занял. Так что, до сражения решительного сутки, двое и есть. Бегом побежите, и то не догоните. А говорить ты со мной смело можешь, потому как спутницей жизни Лесославу-Хранителю прихожусь я, матерью детишек его, хозяйкой леса Заповедного. И кличут меня Летой.
– Вот, значит, как выходит, – почесал затылок лысеющий отряда предводитель. – Тогда и мне таиться нечего. Биром меня прозывают. Отец я Лиз, супруги короля гномов Фастфута отец, ему тесть, значит. Подслушал я разговор Лесослава с зятем моим, про отказ его подслушал. Понял, что ошибку король совершает, и решил ошибку ту по-своему выправить. Вернулся из Подземелья в город родной, да клич кинул. И вот теперь здесь стою, пред тобою. Прости, торопились мы изо всех сил, однако, видать, не доторопились.
И не заметили воины, как пали с ног их путы травяные, а услышали голос Леты ласковый:
– Не кручиньтесь попусту. И хотелось бы человеку каждому судьбу свою решать по силам своим, да не выходит в жизни так, ибо свершения все на роду у нас у каждого при рождении начертаны. Бывает, конечно, что меняет их человек изредка, но то либо от силы духа происходит великой, либо от разума глупости безмерной.
– Это ты к чему, морали нам читаешь, хозяюшка? – вопрос задал Бир резонный.
– А вот к чему. Коли суждено вам здесь оказаться, да нам встретиться, значит, есть в том смысл потаенный, от нас богами до поры, до времени сокрытый. Значит не вперед вам поспешать надобно, а здесь лагерем остановиться, да под защиту нас взять свою.
– Это кого это «нас»? Ты же вроде про одну себя говорила? – толстяк удивился.

* * *

Долго лишь злые люди друг с другом знакомятся, ходят всё вокруг да около, присматриваются да принюхиваются, а добрые в миг единый сходятся. Перезнакомились все разом тут, передружились. А потом Бир приказ отдал оборону занимать ополчению своему. Ушли воины все под покров леса густой, дозоры вдоль границы внутренней расставили: ведь только с востока врага ждать-то можно было, не с запада. И Добромир с ними увязался. А вот Забавушка-девчушка как-то скоро к трактирщику бывшему сердечком детским прикипела, да и он к ней с любовью большой отнесся. Целый день с рук не отпускал. И дубинку ей по руке выстругал, и игрушки из дерева разные. И все причитал под нос себе:
– Эх, кабы видала ты, девчушечка, собрание мое каменьев редкостных, то-то порадовалась бы?
 – А где же они, камушки твои самоцветные, дедушка? – Забава вопрошала, с хитринкой поглядывая.
– Ох, и далече, в самом сердце страны Подземельной, во дворце гномов королевском.
– Вот и возьми меня с собой дедунечка.
– Вот и возьму, – решительно Бир ответствовал. – Вот только ворога одолеем, и тут же у мамки разрешения выспросим.
– А коли не отпустит?
– Со мной-то? Со мной всенепременно отпустит.
В общем, разомлело сердце стариковское. Свои-то внуки уже повыросли, да и не было промеж них полу девичьего, одни мальчишки рождались у Лиз с Фастфутом. А пуще всего вспомнились ему годочки давние, когда взрослела дочурка его собственная, супруга короля гномов теперешняя. Так что и день провели они вместе с Забавой, и другой, и третий, и на утро четвертого, лишь солнышко ранее налетом розовым росы бусинки покрыло, а уж сидели двое эти на корнях дубовых, в даль поля Русского вглядываясь, да разговоры свои «секретные» разговаривая.
Только напряглась вдруг фигурка девичья, стрункой вытянулась. И не понял Бир ничего поначалу, а лишь когда заговорила Забава шепотом испуганным, то кольнуло сердце его беды предчувствие:
– Смотри, дедунечка, люди из лесу показались.
Глянул старик по направлению перста указующего и охнул. Из массива лесного, что южнее лежал, вытягивалась на кромку поля широкого змея извивающаяся всадников не считанных. Скрипели колеса тележные, доносился сквозь дымку утреннюю говор человеческий да храп лошадиный. Начал было считать Бир гостей нежданных, да со счета быстро сбился. Тогда и послал Забаву в лагерь лесной, чтобы Лету позвала, значит.
– Ну, вот и пригодился отряд твой, – одно слово вила и молвила, в передвижения вражьи вглядываясь.
– Так-то оно так, матушка, вот только больно многочисленным войско их супротив нас будет, – покачал отец Лиз головой задумчиво.
– А ничто, батюшка, – Лета ответствовала. – Нам отсюда дороги никуда более нету. И позади враг, и впереди недруг. Вот и станем стоять насмерть, а там, что боги пошлют.

* * *

Не торопился противник, осматривался, лагерем стал на краю поля Русского, разведчиков вперед выслал. Однако и Хозяюшка леса Заповедного на хитрость пошла: растворила отряд свой, малый промеж кустов да деревьев родных спрятала. Обманулся дозор вражеский, успокоился. А к полудню дня того памятного тронулось все войско конное с обозом своим к опушке лесной толпой широкой. И увидали тогда защитники лесные, что в армии той на повозках да телегах детишек, баб да стариков куда больше, чем всадников вооруженных будет. И опустились тут руки у ополчения аллеманского. Кто же супротив стариков да детей воюет? Только нелюдь одна, сердца человеческого лишенная. Растерялась и Лета сперва, а потом и говорит:
– Пошлем стрелы первые под копыта лошадиные упреждающе. Коли остановятся, в переговоры вступим. А как не внемлют упреждению нашему, тогда по воинам одним атаку и будем вести.
На том и порешили. И когда настал момент нужный, свистнули стрелы арбалетные для приметности тряпицами белыми обвязанные и впились в землю у ног коней ряда первого. Встали на дыбы лошади испуганные, заплясали на месте одном. Только раздался тут окрик резкий гортанный, и пошла лавина в наступление конное. Недолго, однако, катилась волна всадников быстрая. Начали вдруг копыта лошадиные в землице вязнуть мягкой, на вершок сперва, а после и на ладонь целую, и на локоть глубокий. Не удержались в седлах воины, кто вперед, над головами конскими вылетел, кто спрыгнуть успел. Вновь войско остановилось, и снова возглас негодующий над полем разнесся, и двинулись вперед всадники, спешившись. Заплела тогда вила ноги им травой густой, затормозила так, что пришлось солдатам вражеским с былинками тонкими будто с великанами сказочными сражение вести. Сверкали клинки стальные, пахло травой свежескошенной, свистели из кустов стрелы каленые, текла кровь алая, землицу бархатную увлажняя. Только прорвался враг все же.
Посмотрела вила, оценивая: человек по двести на каждого ополченца придется, не меньше. Погибель верная, минутная! Повернулась к дубу вековому, громадному, в пояс поклонилась:
– Батюшка лес Заповедный, в час смертный за подмогой к тебе обращаются дети твои. Не за себя, не за жизни свои просим постоять, за землю русскую, что покорить враг задумал. Бьется Хранитель твой вместе с чадами твоими в битве кровавой, нашествие великое у восточных границ сдерживая. Но противник коварный задумал, видать, в спину ему удар нанести. А потому молю тебя, лес-батюшка, пробудись от сна дремотного, приди на помощь нам, не допусти погибели края родного!
И зашумела тут дубрава листвой трепетной, распростерли стволы столетние ветви корявые, и схлестнулся лес с силой вражьей. Словно дубины тяжелые опускались ветки на головы шлемами прикрытые, будто копья острые пронзали тела доспехами одетые, подобно пушинкам легким в воздух подбрасывали, о землю ударяя. И дрогнул враг, и бежал, бежал к кромке поля Русского, подальше от колосса лесного, корни в землю славянскую пустившего.

* * *

Только недолго замешательство вражеское длилось. Отступил противник, огляделся, понял, что недвижимо стоит лес, дубами-колдунами в землю вросший, не преследует, и на другую хитрость решился. Легло на землю воинов десятков несколько, ногами уперлись в арбалеты осадные, взвели тетивы тугие, и полетели в деревья стрелы горящие. И впились острия, паклей обернутые, частью в землю, а частью в стволы, корой покрытые. И треснула кора дубовая, и вспыхнула пламенем, и застонали тут деревья, ветви с листьями корчащимися к небу простирая, словно в молитве неслышной. Бросились люди тушить пожар повсюду занимавшийся, телами да тряпками огонь прикрывая, да без толку все оказалось. А тут и второй залп подоспел, и нашли стрелы каленые тела человеческие мягкие. И убитые появились тут, и раненные.
– Назад! Назад всем! – вила скомандовала, отряд свой малый за деревьями снова пряча. А стена огня меж тем все выше и выше делалась.
– Атаковать надо, – Бир предложение высказал.
– Покуда дойдет воинство наше пешее, его луками постреляют, а кто останется, тех копытами коней потопчут. Вот вся атака-то и получится.
– А мы по-другому сделаем, – хитро старик улыбнулся. Вызвал он добровольцев десятка три, помоложе, да с глазом острым, в стрельбе наметанным. И бросились они сквозь огонь, дымом прикрываясь, чтобы ползком, значит, на выстрел арбалета простого подобраться. Удалась вылазка их, вполне удалась. Встали стрелки внезапно посреди поля Русского, и пока разбирался противник, что да как, по половине колчана опорожнить успели, да так удачно, что практически всех лучников вражеских повыбили. А потом назад, к лесу, в пламя пожара кинулись. Только не все воротиться сумели. Сменили воины живые стрелков павших, выстрелили в спину убегающим. А кое-кого из них всадники нагнать успели, не саблями кривыми, так копьями метательными насмерть сразили. Но далеко не пошли, леса Заповедного опасаясь, конники вражеские, опять к кромке полевой поворотили.
Тем временем огонь жадный почти слизал ряд первый дубов, силу лесную хранивших. Со стоном падали на траву опаленную стволы обугленные, искры повсюду жаркие рассыпая.
– Погибнем мы, как есть погибнем, Хозяюшка, – Бир тогда вполшепота Лете сказал, но не было страха в голосе старческом, только предопределенность воли всевышней звучала.
– Мы-то, может, и погибнем, – ответ ему Хранительница держала. – Да жизнь свою дорого продадим, а на место наше другие придут. А вот лес, силу лесную, веками хранимую, жалко. Так жалко, что и не передать словами тебе!
– Эх, дождик бы сейчас хотя бы маленький, – вздохнул трактирщик.
– Думала я над этим, только силенок моих колдовских маловато осталось. А все же попробую: авось, да получится.
Под треск да стоны дубов гибнущих выкопала Лета в земле ямку небольшую, наполнила ее водицей из запасов, с собой принесенных, склонилась к ней и зашептала слова вещие, пальцами брызги водяные в воздух бросая. И заклубился тут туман белесый над ладонями колдуньиными, потянулись струйки его ввысь, над пожаром безжалостным в облачка собираясь. Белыми барашками поначалу облачка в синеве воздушной катались, друг к дружке лепились, темноту набирая. Загромыхало неподалеку. Искра небесная плоть пухлую тучек грозовых пронзила. И пролились на землю капли дождя первые. Только жалкими капли те оказались, не достигнув кроны древесной даже, испарялись они в огне жарком.
И заплакала тогда вила от бессилия непреодолимого, обняла детишек своих малых:
– Бегите, бегите отсюда со всех ног скорее! На север бегите, к балке Змеиной, к дому бабки Вырицы! Коли змеи не схоронят, так в избе лаз подземный сыщите, а по нему вы к пещерам гномовским выйти сумеете. Спрячут вас Лиз с Фастфутом, сберегут всенепременно.
– Да, мальцы, – подтвердил слова Хозяюшки Бир, разговор тот слышавший. – А как увидите короля с королевой, поклон им мой передайте, да скажите, что геройской смертью пал трактирщик старый.
Взъерошил он вихры девчушки и прибавил спокойно грустно:
– Не довелось нам с тобой каменья распрекрасные увидеть, Забавушка. Ну да ладно, ты уж без меня тогда волшебства подземельные смотри-разглядывай.

3.

И наступил первый день сражения великого.
Вышло из лагеря ночного воинство вражеское на построение боевое, замерли вдоль насыпи вырытой защитники леса Заповедного. Ровное поле – не лес дремучий, тут за стволы не спрячешься, в кустах не схоронишься, здесь грудью в грудь противника встречать приходится.
Окинул Лесослав дружину свою взглядом зорким. Левый фланг жердяи да болотники составляли, а в тылу полк медвежий строился. Справа корочуны да полевиков остатки стояли, за спиной их секачи могучие клыки точили острые. В центре лесовиков цепь залегла с трутом волшебным наготове. И резерв малый Хранитель оставил: сохатых тысячи три – кавалерию свою грозную, анчуток летучих под две тысячи и лесовиков отряд у самого дома, у могил святых почитаемых.
Август поздний осенью дышал. Желтизной легкой лист зеленый на деревьях подернулся. Прохладой ночной воздух утренний полнился, туман выдыхая. Шелестел ласково за спиной лес, Хранителю вверенный. Поднимался от земли пар запахами дурманящий. Наступало утро доброе. И хоть много смертей было в дни предшествующие, хоть и попривыкли к ним воины русские, а все одно никому умирать не хотелось, ибо соками животворными все вокруг пропитано было.
Но рассеялся туман бледный, и предстало глазам их войско вражье, ряд за рядом полки стройные, пиками ощерившиеся, щитами бряцающие. И завыли трубы походные, и стронулись с места порядки боевые шагом медленным под выкрики мерные, под дробь барабанов ритмичную. Шаг за шагом, метр за метром колонны близились. И стали уже видны лица злые с глазами прищуренными. И мало было в них человеческого.
Но не было страха в сердцах защитников, потому что загодя знал каждый, что битва эта последней, решающей будет, что, либо победу одержать в ней удастся, либо голову сложить буйную. А потому каждый готов был к исходу любому, и смерти не боялся, и готовился лишь в исходе подобном жизнь свою подороже продать.
Росло вокруг напряжение великое. Не выдержали лесовики младшие, бросили в горячке трут драгоценные прежде времени. Пыхнули сполохи по траве бесполезно, врага не доставая, и в землю ушли. Грозно вскинул тогда взор Лесослав по рядам своим:
– Беречь, беречь трут надобно! Не бесконечен он у нас.
А тем временем все ближе и ближе враг становился. Мерно ударяли воины его в щиты остриями мечей да копий древками. «Хей! Хей! Хей!» – выкрикивали неустанно. На бросок уже приблизились солдаты императорские. Махнул ладонью Хранитель, и полетел трут волшебный, бреши в строю выжигая. Но без звука сгорали солдаты в огне колдовском, и тут же ряды их снова смыкались. И не ускорялся шаг войска, только зверели лица восковые, да кровавой яростью глаза раскосые наливались.
Но еще до того, как солдаты первые на вал насыпной взбираться начали, увидел росич, как столкнулся с врагом фланг его левый. Завели там жердяи песни свои заунывные, и замедлилась поступь воинская, будто заплел им ноги кто цепями тяжелыми да гирями неподъемными. А тут и болотники способности свои раскрывать стали. Мигом трава густая да сочная болотом гиблым под ногами сделалась. И увязать люди в нем стали, по колено сперва, по пояс, а после и по горло самое. И чем больше барахтались, выбраться стараясь, тем больше в трясину проваливались. А сзади все новые и новые солдаты напирали. Медленно, но верно, по головам товарищей своих, лезла саранча Фэнова на порядки защитников леса Заповедного боевые. И дошли, наконец, и схватились грудью в грудь. Только слабоваты жердяи да болотники в бою ближнем были. Хотя и бросались отважно человечки неуклюжие под ноги солдатские, хотя и плескались грязью ядовитой болот обитатели, глаза выжигая, а все равно десятками гибли они под сталью вражеской.
И успел тогда Хранитель второй эшелон фланга левого в битву бросить. Навалился на врага полк медвежий лавиной мощной. Не ожидали, видать, поганые отпора подобного. С ревом топтыгины расшвыривали тела человеческие, пушинками их кверху подбрасывая, да от ударов секущих ответных ловко уворачиваясь. Ведь по-прежнему сковывали движения противника волшебства болотниками да жердяями навеянные. Равный бой закипел тут.
А между тем и правый фланг в сражения гущу окунулся. Ударной силой против него император кавалерию свою выставил, тысячи всадников с оскалом волчьим. Но не дрогнули полевики да корочуны от воя звериного и натиска бешенного. Огоньком полевым подпалили одежду да волос густой у всадников, шерсть бурую напоминающий. А потом заставили их в конвульсиях корчиться с лицами посиневшими, дух живой прерывая. Многих еще до столкновения близкого так из седел насмерть повыбили. И как только ослабевать силы защитные стали, вступил в битву решительную эскадрон могучий секачей с клыками кверху загнутыми. Слился тут вой волчий с визгом кабаньим. Посыпались кишки из животов вспарываемых. Завязалась сеча кровавая. И снова Хранитель увидел, что тела человеческие в волчьи трупы животные после смерти превращаются, и опять магию чужую ощутил на затылке холодком противным.
Но вот и в центре войско вражеское, насыпь преодолевая, столкнулась с лесовиками в бою ближнем. Казалось бы, что такое дубины супротив клинков отточенных?! Ан, нет, выдерживали-таки палицы дубовые, металл кованный кроша и ломая, сминали шлемы стальные, в кашу черты лиц правильные месили, ряд за рядом вниз с насыпи опрокидывая.
Зорко Лесослав в ход сражения вглядывался, места слабые заметить вовремя стараясь, чтобы резерв боевой в прогалины строя своего бросить. Понял он задумку императора, осознал хитрость его военную. Оттого фланги ратные раньше центра в столкновение тяжелое вошли, что хотел враг сломить сопротивление их и в кольцо взять всю армию защитников леса Заповедного. Да не тут-то было: стойко держались жители лесные, так стойко, что и помощи пока не требовали. Куда хуже центру пришлось. Прорвал враг цепь лесовиков тонкую и устремился с насыпи вниз, стараясь к дому у озерца Русалочьего пробраться. Только одну и допустил ошибку в атаке своей. Ему бы строй центральный на три части разделить: две на окружение флангов бросить, третьей по центру наступление продолжать. А он все давление свое в одном лишь направлении и сосредоточил. Тут и встретили лавину сохатые, лбы к землице родимой пригнувшие. Тут и пожали рога развесистые жатву обильную. По колено лось каждый врос в тела супротивников. Так и погибали красавцы лесные: когда совсем двигаться уже не могли, когда в трупах вражеских вязли, тогда и сносили клинки острые головы с рогами окровавленными. Но дело свое три тысячи героев сделали – надолго натиск сдержали.
Снова Хранитель зорко поле боя взглядом окинул. Отступили фланги его с позиций первоначальных, далеко отступили, однако строй боевой по-прежнему держали, ни мгновения слабины врагу не давая. Только мало там воинов теперь оставалось. Да и в центре сейчас лишь пятьсот лесовиков стояло, да анчутки ждали часа своего, на деревьях ветвистых гроздьями зависая. Но и противник поредел заметно, не намного численностью своей порядки оборонительные превышая. А тем временем солнышко яркое за полдень перевалило.
– Что же, други мои! – Лесослава крик ободряющий над полем разнесся. – Знатная битва у нас сегодня выходит! Еще чуть, и покатится враг поганый назад, к лагерю своему! Сплотим же ряды наши! Не посрамим памяти героев леса Заповедного, послужим еще раз земле русской, Отчизне родимой!
Только холодно стало вдруг на сердце Хранителя, потому как уловил взгляд его, что у палаток далеких построение началось боевое, что вытягиваются там колонны воинов новые, одна за другой; и было их куда поболее утреннего.
И повторилось все. Траву сминая, двинулись полки вражеские шагом мерным под трубные звуки заунывные, под барабанов бой устрашающий. Снова шаг за шагом над полем бранным под оружия сотрясение клич, уши режущий, разлетелся. Только уж некому было теперь на насыпи врага встретить, некому стало ноги ему заплести да в болото утянуть топкое. Опустели рубежи оборонительные, обильно телами павших устланные, так, что и ноге иной раз ступить некуда было. И ощутил тогда Лесослав явственно, что день его последний приходит, и не только его, но и всего края лесного, потому как не останется после столкновения решительного защитников у просторов заповедных. Обнажил тогда меч Хранитель, высоко его над головой поднимая:
– Не станем, други мои, ворога ждать, будто стадо бессловесное. Навстречу ему пойдем! Клином врежемся в море наступающее! Сумеем, так прорвемся к лагерю вражескому да посмотрим, какого цвета кровь у императора ихнего! Не сумеем, так все костьми в поле поляжем, но не увидят тогда глаза наши помертвелые, как станет враг топтать святыни сердцу дорогие! Вперед, други!
И пошел воин, строй за собой увлекая. И вытянулись лесовики клином острым, и примкнули по краям к строю грозному медведей да лосей, корочунов да жердяев, полевиков да болотников, да секачей острозубых остатки. И взвились с ветвей деревьев окрестных анчуток сотни, и повисли с криками гортанными над клином тем. Метр за метром сближались они. Двести шагов, сто, пятьдесят осталось. Ненавистью лица опалило, запах кровавый остро в ноздри ударил, смерть близкая рукой костлявой сердца героев сжала. Только полыхнуло вдруг над головами защитников пламя золотистое и обрушилось волной на ряды врага передние, словно косой жалящей их выкашивая. Обернулся Лесослав, движение отряда своего малого останавливая, и скатилась слеза радости по щеке героя русского. Увидал он выстроившиеся порядки фавнов златострельных, увидал и фенке – великанов лесных, и Радовида увидал он, брата своего названного во главе войска Деборусова.
– Отходим, други! Назад отходим! – закричал он тогда радостно. – Не пришла еще, видать, смерть наша!

* * *

И другой день настал сражения великого.
Отбили накануне все атаки вражеские защитники леса Заповедного. Смрад и гарь от огня стрел волшебных дымом черным над полем витала. Потемнели воды озерца Русалочьего, замутились от сажи хлопьев, что слоем густым на гладь озерную опускались. Раз за разом бросал Фэн-хэн солдат своих на штурм порядков оборонительных, раз за разом откатывались волны атакующие, огнем опаленные. А тех, кому прорваться удавалось, фенке-великаны дубинами своими сминали, да ручищами могучими разрывали пополам вместе с доспехами ратными.
 Пала тьма ночная на поле бранное. Разошлись стороны воюющие. Обнялись тогда братья крепко.
– Спасибо тебе, брат, и Деборусу спасибо, что не бросили нас в судьбы минуту трудную, что на подмогу вовремя поспели, что не дали врагу победу отпраздновать да над местами родными надругаться! – сказал Хранитель, в черты братние всматриваясь. – Только как же это ты, житель водный, легко так суши воздух переносишь?
– Не благодарить тебе, брат, надобно, – Радовид ответ держал. – А прощение наше принять. За то, что не сразу в ряды защитников леса Заповедного стали, за то, что дрогнули сердца наши в час, решения требовавший, за то, что своя рубаха сильнее к телу прилипла.
Погрустнел тогда Лесослава взгляд:
– Что я-то – крошка малая в вехах жизни края родного, хотя и Хранителем нареченная. Не у меня просить прощения надобно, и не мне его даровать. У землицы многострадальной, у отца-матери могилки, у леса нашего Заповедного, врагом пожженного да порубленного – вот у кого милости просить стоит, вот перед кем голову свою склонять повинную.
И задумался Радовид тогда, и скрипнули зубы его словно от боли, и вздохнула грудь героя, Хранителя леса бывшего:
– Нету, Лесослав, прощения тому, что содеяно. Не прощается измена Отчизне, хотя и невольная. Не прощается, а лишь кровью смывается, в бою пролитой.
– Что ты! Что ты, братец названный, – махнул руками Лесослав в ответ на слова услышанные. – Не умирать мы стоим здесь, а побеждать. Не гибнуть, а землю спасать русскую. Это уж ежели край наступит, то тогда только и сложим головы свои буйные, и не ранее. Понял?
– Понял, брат, – головой Радовид кивнул, слезы сглатывая, и поведал Хранителю историю похода своего от сельков берега до просторов славянских, всю как есть поведал.
Но это ночью было. А как солнышко, из тумана вышедшее, стрелами своими ночь прогнало, двинул враг полки свои в атаку новую. И снова поле все клинками да пиками усеяно оказалось так, что выкрик в душе Лесослава невольный родился: «Да когда же конец тьме вашей тьмущей настанет!». Но не было видно пока конца-края силе вражьей воинской. И снова подняли фавны луки свои тугие, снова полетели стрелы огненные. Только и противник наготове оказался: пропитал одежду да щиты свои водой из ручьев и речушек лесных, да лица с руками тряпицами обернул мокрыми. И хотя огонь лесной не простым был, однако и его колдовской мощи не всегда хватало, чтобы преграду преодолеть водную. Да и не бездонными колчаны лучников оказались. Расстреляли фавны все, что с собой принесли, и пришлось тогда двух лесов армиям соединенным в ближний бой вступить.
Тяжким бой тот оказался. Дольше всех держался лесовиков строй сомкнутый. Царапали, конечно, копья да стрелы, мечи да секиры тела корой покрытые, и сочилась из ран древесных живица смоляная, однако стояли лесовики, на боль не взирая. Сколько раз накатывались на ряды их сдвоенные воины императорские и точно столько же отходили, убитых и раненных теряя! Но так и не смогли пробить заслон крепкий; лишь по краю эшелона лесного по одному вырубали защитников топорами острыми, сперва конечности сучковатые, а затем и головы, мхом поросшие, отсекая. И это, однако, ой как нелегко неприятелю удавалось! Сам Хранитель в первом ряду бился, мечом коротким, в ближнем столкновении удобным, перед собой разя, щитом, металлом обитым, выпады смертельные отражая. Не раз, и не два падали перед ним воины с глазами яростными раскосыми: и между пластинами доспехов вражеских клинок Лесослава проникал, и в горло разил, и лица незащищенные уродовал. В таком бою не до красоты, что в поединках показать пытаются, было; каждый здесь насмерть сражался, убивать, как можно проще стараясь, но и наверняка. В крови все вокруг залито было, но стояла рать леса Заповедного.
И остальные обитатели просторов славянских дорого жизни свои продавали. Кого сохатые рогами к небу подбрасывали за спины свои, тех секачи клыками вспарывали, корочуны да жердяи, в живых оставшиеся, голыми руками душили, а болотники да полевики по-прежнему огнем и грязью едкой кожу жгли, нанося раны смертельные. Медведи косматые числом малым все так же, на лапы задние поднявшись, крушили колонны вражеские, а анчутки, вихрем по воздуху налетая, от ударов ответных косолапых оберегали.
Куда хуже пришлось воинству деборусову. Меткими стрелками фавны были, и мечами владели искусно, однако строй воинский плохо они держали, предпочитая из-за деревьев отстреливаться, нежели на поле ровном биться. Да и куда тут, если на каждого по десять, а то и двадцать противников приходилось. Отобьешь выпад одного воина вражеского, а другой уже норовит секирой длинной под колени ударить, жилы перерубая. И падали посланцы Деборуса с копытами подсеченными, и втаптывали их в землю сапоги солдатские, хотя и лежа одного-двух врагов успевали достать стрелки рогатые. Вот так и таяли, на глазах таяли сотни лесные. И вообще могли все в одночасье сгинуть, когда бы не ярость и сила великанов фенке. Почти в три роста человеческих гиганты могучие руками да дубинами быстро вокруг себя пространство очищали. И кожа их крепче, чем у лесовиков от простых ударов обороняла. Одно только место и было у фенке уязвимое – неуклюжесть некоторая в движениях прослеживаемая. Оплетали колоссов солдаты императорские веревками длинными и валили на землю, где топорами дело довершали смертельное.
И кипел в этот раз бой, не переставая почти до вечера самого. И некогда было оценить ни свои потери, ни вражеские. Тем не менее, сказать следует, что горы не горы, а холмы из тел павших на подступах к дому у озерца Русалочьего в день тот точно повыросли. Скользкой земля стала от крови пролитой, заливала она лица, глаза ослепляя, и одежду, и оружие липкой делала. А от запаха кровавого кружились головы сражающихся, последний разум теряя.
И не заметил Лесослав в аду кромешном, как страшное случилось. Окружили враги брата его названного, и слева, и справа великанов фенке, предводителя своего прикрывавших, уничтожили. Храбро Радовид бился, ничего не замечая, пока сзади не впилось в бедро, доспехами незащищенное, копье острое. И пал тогда герой на одно колено, и повернулся назад, клинком обидчика достать пытаясь, но тут же получил удар мечом в бок раскрывшийся. Согнулся росич от боли, повалился на руку скрюченную, щитом одетую, и тут же еще копий несколько с силой невиданной пронзили плоть живую, кольца кольчужные разрывая. Запузырилась на губах его пена кровавая, попытался Радовид руку поднять, сталью острой себя защищая, однако вошла тут в горло хрипящее сабля подлая, и оставил дух тело бренное. Заревели великаны, что поблизости бились, предводителя своего гибель наблюдая, прорвались к нему сквозь строй вражий, подняли тело на руки и вынесли за пределы сражения. И тогда дрогнул строй солдат Деборуса, и покатилась волна атакующая, в кольцо лесовиков Хранителя взять пытаясь.
Не видел ничего этого Лесослав, но понял, что произошло вдруг нечто, всю битву изменившее, потому как стали вокруг него лесовики один за другим на землю падать, потому что повсюду вкруг него враг оказался. И хотел бы он о конце скором подумать тогда, да не успел. Снова взорвалась кличем победным чаща темная! Краем глаза увидел росич, как выбегают из него тролли лесные во главе с королем Озгудом. Хотя и мал был отряд тот, однако неожиданным появление его оказалось, настолько неожиданным, что дрогнул противник, в сумерках опускавшихся ни вида, ни числа новых воинов не различая, и снова отступил к шатрам своим походным.

* * *

Пятьдесят семь их оказалось, всего лишь пятьдесят семь, но всех воинов привел с собой король Озгуд, дома лишь стариков да детей пола мужеского оставив.
Обнялись тогда друзья коротко, и затопило обоих горе несказанное. Сняли доспехи с тела Радовидова, омыли его водой из озерца Русалочьего, укрыли полотном белым, разожгли костер ночной, сели вкруг него молчаливый. Никто ни слова не говорил единого, только думам своим отдался каждый. И грустны были мысли те. Встало тогда перед взором Хранителя мысленным лицо печальное Тиллы – правительницы народа сельков, супруги героя павшего. А еще встал и вопрос коварный: прав ли был Лесослав тогда, когда брата стыдил, когда отрывал его от берега, родным ставшего, от жены любимой, от детей преданных, от сельков семьи дружной? Имел ли Хранитель право такое? Или лишь присвоил себе роль судьи божественного в делах смертных? Мрачно смотрел росич в пламя пляшущее, однако не мог найти ответа верного на вопрос поставленный. Родина на одной чаше весов находилась, на другой же счастье простое, человеческое, да судьба женская. Казалось бы, и ясен ответ, да не все так уж однозначно получалось. Ведь если во главу жизни земной одни лишь отвлеченные понятия ставить, то тогда и сама эта жизнь легко до пыли придорожной низведена быть может, а человек до понятия травинки малой: разотрешь одну, так других миллионы сыщутся.
– Где хоронить героя станете? – отвлек всех от мыслей печальных голос из тьмы ночной прозвучавший. Подскочили воины, за оружие хватаясь, только показался тут в свете костра пляшущем человечек низкорослый, с виду уродливый, с пятками в разные стороны торчащими да вместо глаза левого шрамом безобразным.
– Сэвин?! Сэвин!! Ты ли это, друг боевой?! – Озгуд с Лесославом разом вскричали, да потупили взгляд радостный, горем снова затуманившийся.
– Видишь, вот ведь как получается, – росич вздохнул. – Был у меня брат названный, вместе с матушкой растил меня да воспитывал, мужественным растил, храбрым, за честь свою и леса Заповедного постоять готовым. Вырастил, Хранителем сделал. Самому же непростая ему судьбина выпала. Был любим Радовид отцом с матушкой, да рановато отца лишился: под землю ушел Красомир-герой. Кончилось тогда детство его в одночасье. И пошел Радовид со Злом сражаться, в надежде отца пропавшего след отыскать пошел. И много же ему досталось в походе том…
– Это точно, – прошептал Сэвин, шрама своего на глазу левом касаясь памятного.
– … Плохого много, – Хранитель продолжил. – Но и хорошее было. Отыскал он любовь свою, да расстаться с ней был вынужден. И отца нашел, да потерял почти сразу же на веки вечные, как и облик свой человеческий. Двадцать лет проходил поленом дубовым, однако, сердце доброе, сердце его горячее любовью и состраданием и под корой потрескавшейся полным-полно билось. Снова беду он по прошествии двух десятков лет изведал. Сына потерял, но обрел, наконец, ту единственную, в которую всю жизнь свою влюблен был, и тело назад получил человеческое. Отвоевал-таки герой счастье свое! Только лишил я его всего на свете: и любви, и семьи, и края родным сделавшегося, и счастья, да и жизни самой лишил. И нет мне в деле сем прощения!
– Э, друг мой, напраслину ты на себя возводишь, – рука могучая Озгуда, короля троллей лесных, на плечо Лесослава легла ободряюще. – Это овцу, от стада отбившуюся, увести с пути истинного легко, а героя столкнуть – так просто невозможно. Герой по жизни путь свой сам выбирает и шагает по нему, не сворачивая. А это значит, что именно здесь кончина его была предугадана, подле могил отца-матери.
– Так боги решили, и быть по тому, – Сэвин добавил, на другое плечо росича ладонь свою опуская. – А за себя я так скажу: только счастлив я был бы, когда бы и меня смерть на этом месте застала. И умирал бы я тогда в сознании, что королева моя, Илленари, оттуда, с облаков дальних на меня смотрит. И хотел бы я при этом, чтобы честь мне в случае таком оказана была великая, чтобы подле ног ее, рядом, меня похоронили.
– Эх, Сэвин, друг мой, в случае смерти, скорее всего, все мы здесь рядом останемся, – предрекающе Лесослав вымолвил.
Помолчали трое, друг на друга поглядывая. Горе горем, а ведь и завтра день предстоит всем им страшный. Произвел Хранитель тогда смотр воинству своему, в живых оставшемуся, и принял решение окончательное. Почти триста маахисов привел с собой предводитель их Сэвин, да лесовиков семьдесят в обороне держалось, да зверей лесных полутысячи не больше. А из обитателей просторов заповедных, колдовством малым обладающих, и того менее выходило: корочуны да жердяи все полегли до последнего, болотников да полевиков десятка два раны залечивало, анчуток сотни три по веткам жалось. Войско же славное Деборуса – короля леса волшебного все на пяди земной умещалось: фенке два великана и фавнов израненных дюжина без одного выходила.
– Простят меня Красомир-отец и Илленари-матушка, – сказал тогда Лесослав твердо. – Простят и поймут. Место его не с родителями рядом, но с женой любимой, с детьми, сиротами оставшимися, с сельков семьей дружной. Вы, болотники, примените искусство свое древнее, чтобы сохранить Радовида тело в походе неблизком! Вы же, великаны лесные, вы, фавны златострельные, поклон мой низкий примите, благодарность леса Заповедного за геройство свое, за мужество и доблесть воинские, за кровь у озерца Русалочьего пролитую! И исполните просьбу великую. Поднимите тело брата моего на плечи могучие, да сопроводите к берегу дальнему, к Тилле, жене его, сельков правительнице. И скажите, что не из боязни взгляда ее укоряющего не пришел к ней Лесослав, не из трусости. Передайте, коли жив останусь в круговерти битвы смертельной, тогда непременно буду на берегу том, чтобы припасть к коленям ее с просьбой о прощения даровании. А еще спасибо скажите королю вашему, Деборусу. И к нему, о прощении молить приду я, ежели будет на то судьбой милость такая мне дадена.