Река. Часть первая. Глава третья

После той недели в уборных что-то изменилось. Не сразу, не явно — как меняется свет перед рассветом, когда темнота ещё кажется абсолютной, но уже не такой плотной.

Дайскэ первым нарушил невидимую границу. После уроков, когда остальные расходились по домам или оставались на дополнительную муштру, он подошёл к Ичиро.

— Хочешь зайти к нам? Отец сегодня готовит унаги. Настоящего, на углях.

Ичиро хотел отказаться. Привычка к одиночеству была сильнее любопытства. Но запах угря, о котором говорил Дайскэ, вдруг показался ему реальнее всего, что окружало его в школе — реальнее портретов Императора, реальнее бамбуковых палок, реальнее заученных слов о долге.

— Хорошо, — сказал он.

Дом Ёсикавы находился в старом квартале, где улицы были узкими, как щели, а воздух пах дымом, соевым соусом и чем-то неуловимо домашним. Над входом висела выцветший норэн с иероглифом «вкус», написанным так, будто каллиграф танцевал, а не писал. Его дом пах иначе, чем дом Ичиро. Он пах не дисциплиной и полиролью для дерева, а теплом очага, пряным ароматом бульона даси, имбирём и сладким соевым соусом. Семья Ёсикава была потомственными поварами, и их дом был храмом еды, а не храмом войны.

Внутри было тесно и жарко. Кухня занимала половину первого этажа, и отец Дайскэ — невысокий человек с руками, покрытыми мелкими ожогами, — колдовал над углями с сосредоточенностью хирурга.

— Это мой друг, Ичиро, — сказал Дайскэ.

Отец кивнул, не отрываясь от угля.

— Друг — это хорошо, — сказал он. — Мой дед говорил: «Хороший друг — как хороший нож. Редко встречается, но служит всю жизнь».

Из-за ширмы выглянула девочка лет семи — тонкая, с огромными глазами, в которых плескалось любопытство.

— Это Юки, — вздохнул Дайскэ. — Моя младшая сестра. Юки, не приставай.

Но она уже подбежала к Ичиро, держа в руках потрёпанную куклу в выцветшем кимоно.

— Хочешь поиграть? — спросила она. — Это принцесса Кагуя. Она живёт на Луне, но иногда спускается на Землю.
— Юки! — Дайскэ попытался оттащить её. — Мы не маленькие. Иди играй сама.
— Но одной скучно, — она надула губы. — А принцессе нужен принц. Или хотя бы самурай.

Ичиро смотрел на неё и чувствовал странное тепло в груди. Когда она в последний раз кто-то предлагал ему просто поиграть? Без условий, без скрытого смысла, без проверки на прочность?

— В другой раз, — мягко сказал он. — Обещаю.

Юки просияла, как будто он подарил ей целое королевство.

За ужином отец Дайскэ рассказывал о тонкостях приготовления риса — как важна температура воды, как нужно чувствовать момент, когда снять крышку. Его руки двигались, иллюстрируя рассказ, и в этих движениях была та же точность, что в движениях мастера-каллиграфа.

— Еда — это не просто топливо, — говорил он. — Это язык. Способ сказать «я забочусь о тебе» без слов.

Ичиро ел медленно, стараясь запомнить каждый вкус. Дома его ждал пресный рис и молчание отца. Здесь же каждый кусочек был пропитан теплом, заботой, жизнью.

— Ичиро хочет служить в армии, — вдруг сказал Дайскэ. — Как его отец мечтает.

Отец Ёсикава кивнул, но в его глазах мелькнула тень.

— Служба — это честь, — сказал он осторожно. — Но помни, мальчик: меч режет в обе стороны.

После ужина они сидели на веранде. Юки устроилась между ними, прижимая к груди куклу. В небе загорались первые звёзды.

— Знаешь, — сказал Дайскэ, — я тоже думаю пойти в армию.

Ичиро удивлённо посмотрел на него.

— Ты? Но ты же…
— Не умею драться? — Дайскэ усмехнулся. — Научусь. Не все солдаты должны быть героями. Кто-то должен готовить рис. Кто-то должен… просто быть рядом.
— Зачем тебе это?

Дайскэ помолчал, глядя на звёзды.

— Мой дед был в армии. Не офицером — простым поваром. Но он говорил, что накормить голодного солдата — это тоже служба. Может, я не смогу держать меч. Но я смогу держать черпак. Буду кормить солдат, чтобы у них были силы защищать нашу страну. Защищать Юки.

Юки тем временем уже заснула, привалившись к плечу Ичиро. Её дыхание было лёгким, как дыхание птенца.

— Ты ей нравишься, — тихо сказал Дайскэ. — Обычно к чужим не подходит.

Ичиро осторожно поправил выбившуюся прядь её волос. В этом жесте была нежность, которую он думал, что потерял навсегда.

Когда он уходил, отец Дайскэ сунул ему в руки свёрток.

— Это онигири на завтра, — сказал он. — С умэбоси внутри. Кислое помогает проснуться.

По дороге домой Ичиро думал о странности этого вечера. О том, как легко оказалось быть просто мальчиком, а не будущим солдатом. О маленькой девочке с куклой, которая видела в нём не оружие, а возможного товарища по играм. О друге, который хотел служить не из жажды славы, а из желания заботиться.

Дома отец уже спал. Мать сидела у окна, штопая его школьную форму. Она подняла глаза, и в них был немой вопрос.

— Я был у друга, — сказал Ичиро.

Она кивнула и вернулась к шитью. Но уголки её губ чуть дрогнули — призрак улыбки, которую она почти забыла.

Той ночью Ичиро спал спокойно. Ему снились не мечи и не марши, а запах углей, вкус умэбоси и маленькая рука, доверчиво вложенная в его ладонь. Рука девочки похожей на маленького, любопытного воробья.

Они ещё не знали тогда — ни он, ни Дайскэ, — что через несколько лет окажутся на одном корабле, плывущем на запад. В одном взводе, в чужой, промёрзшей земле, где единственной едой будут холодные рисовые шарики, а единственной красотой — блеск штыка в лунном свете. Не знали, что дружба, рождённая в школьной уборной, пройдёт через огонь и кровь, через грязь окопов и холод чужой земли.

Тогда они ещё не знали, что война — это не игра, и что весна может закончиться в любой момент.