Альтруистка Часть 3 Глава 2

Дневник Александра Йерсена, запись от 16 декабря 1896 года

«Развитие нашего большого хозяйства идёт полным ходом. Сейчас я выбрал хорошее место, лучше прежнего, - то было разрушено и почти уничтожено штормами в прошлую зиму. Всё, что удалось спасти из разорённых стихией лабораторий, было перенесено сюда, в Суой-Дау, недалеко от Нячанга, - в среднем, если не устал, я прохожу это расстояние за три с половиной часа. Тут прекрасно, легко дышится, а очертания гор с поразительной точностью повторяют вид на Монблан в моих родных Альпах.

В какой-то момент я был недалёк от того, чтобы вернуться на родину. Это был период поиска себя, своего предназначения в новых условиях жизни. После открытия бактерии, названной моим именем, после встречи с Луи Пастером, которая оказалась последней, потому что мэтр уже совсем сдал по здоровью и вскоре умер, после настойчивых увещеваний матушки остаться рядом с ней и не покидать её в немощи, многое поменялось в моём мозгу. Образовалась пустота, которую нужно было чем-то заполнить. Но я выбрал вернуться в Индокитай, ещё раз посетил Гонконг и Кантон, где разразилась очередная эпидемия чумы, - чувствуя, что именно там я смогу приложить свои силы, которые умножились во мне благодаря последним научным успехам.

Забавно, но я стал всё чаще приводить себе на ум, что в этом году я вошёл в возраст Христа. Раньше это не имело для меня большого значения, но сейчас я стал увлечённо задумываться над тем, что же такое возраст духовного совершеннолетия. Помогая простым рыбакам, детям туземцев, прививая их и их животных, в которых единственно для многих семей состоит их пропитание, - от различных болезней, я осознал, что наивысшее счастье для меня - приносить пользу, да, быть полезным, где-то даже в ущерб себе. Тот риск, на который я иду, каждый день имея дело с возбудителями болезней и заражённой кровью, пусть будет моей бескоровной жертвой!

Гонконг, кстати, совсем не изменился, а в Кантоне я почувствовал какое-то свежее дыхание. Возможно, я романтизирую этот город, но именно там я привил восемнадцатилетнего Цзе. Он согласился принять дозу противочумной сыворотки, - в отличие от других, которые с большой неохотой идут на контакт с врачами европейской наружности. Цзе согласился, видимо, исключительно из своих прогрессивных взглядов, которые сформировались у него, вероятно, под влиянием христианской католической миссии в Кантоне, адептом которой он был.

Опишу здесь, как проходит лечение моей сывороткой. Достаточно всего 30 кубических сантиметров средства, вводить которые я решился в три этапа. Цзе получил, таким образом, свои дозы в 15, 18 и 21 час. Я принялся ждать, ибо дальше был бессилен. К полуночи рвота и бред прекратились, диарея отступила, и больной уснул. А в 6 часов утра проснулся заметно посвежевшим и попросил бульона - добрый симптом того, что болезнь сломлена и начинает отступать. Его бубон рассосался за несколько последующих дней. Я больше не мог оставаться подле него, мне нужно было продолжать мое перемещение, но спустя какое-то время, уже будучи в Нячанге, я получил от него открытку. Как мог я не порадоваться, что моими усилиями продлена жизнь человека, что-де успеет он ещё на своём земном пути? Я надеюсь, много хорошего.

Я прогулялся по Кантону с бОльшим энтузиазмом, чем два года назад. Тогда было как-то тревожно, неопределённо, эпидемия только набирала силу, и у нас ещё не было, что ей противопоставить.  В воздухе, обычно пропитанным ароматом цветов, которыми изобиловал город, стоял навязчивый, потный и удушливый запах болезни.

Помню, я бродил, размышлял, уносясь в сферы постоянного мысленного поиска. Прогулки для меня - это не праздное времяпрепровождение, скорее, наоборот, момент интенсивной работы мысли. Я умею наблюдать за тем, что происходит вокруг меня, и одновременно думать, из чего состоит и как функционирует, скажем, малюсенькая клетка организма… В тот день я, походя по одной из улиц Кантона, зацепился взглядом за одну ещё совсем юную пару. Я боялся их смутить, отчего замедлил шаг лишь на мгновение, - они даже не заметили меня. Я ещё и сам далеко не стар, но они показались мне сущими детьми. И, тем не менее, юноша обнимал свою спутницу, как взрослый. Я ещё тогда подумал, надо же, я в тридцать один год не смог бы, пожалуй, обнимать девушку с таким ревностным обожанием. Но я не осудил их, нет: в моей душе родилось, - возможно, впервые в моей жизни, - чувство какой-то светлой, грустной зависти.

До меня долетали короткие обрывки их разговора, - большей частью они говорили шёпотом, о чём-то негромко смеясь. Из того, что достигло меня, я не разобрал ни слова, - они говорили на каком-то непонятном для меня языке. Оба они были очень привлекательными и, если позволите так выразиться, шли друг другу этой своей привлекательностью: юноша был высок ростом, светловолос, широк в плечах. Он как раз набирал ту силу и ту мощь, которая, если не подкреплять её физическими упражнениями, начинает сдуваться после тридцати. Девушка была, кажется, с каштановыми волосами, собранными на затылке в тяжёлый, массивный узел, с простыми, правильными чертами лица и умным выражением серо-зелёных глаз.

Тогда, помнится, совсем рядом с ними сдохла больная крыса, - я думаю, она была заражена чумой, - и юноша зачем-то отправился обследовать ещё тёплый труп. Я уже успел удалиться на приличное расстояние и только резко обернулся, когда девушка громко вскрикнула.

Не знаю, почему эта мимолётная встреча так остро запечатлелась в моей памяти? Бывают такие моменты, герои которых неизвестны, пересекаешься с ними в плоскости времени в одной точке, а расстаёшься - со значительно большим багажом впечатлений, чем у тебя было до этой встречи. Слишком много удаётся передумать, пережить за несколько секунд. Начинаешь ворошить илистую мглу своих воспоминаний, строить какие-то параллели, задаваться вопросом, кто - перед тобой, чем он живёт, чем он дышит и что произойдёт с ним дальше, после того, как вы навсегда расстанетесь и покините общую систему координат. Незнакомец или незнакомка непонятно как и почему становятся знаковыми персонажами твоей собственной личности. Даже если ты со временем перестаёшь в них «копаться», они крепко застревают в твоей голове.

Нечто подобное я пережил тогда в Кантоне. Мне было отчего-то жаль двух этих малых. Профессиональное чутьё врача, который тысячу раз имел дело со смертью и видел, как на этом фоне хрупка человеческая жизнь, рисовало мне грустные картины. Если со временем врач не превращается в законченного пессимиста, то он становится верующим человеком. Я пока болтался в пограничной зоне этих состояний.

После Кантона я побывал в индийском Бомбее, где у меня начали заканчиваться запасы сыворотки и откуда я поспешил вернуться в Нячанг, для приготовления свежих порций. Мои многочисленные лошадки и овечки - добрые помощники - были, как мне показалось, рады встрече со мной. Я, конечно, всегда переживаю, отправляясь в путешествие, потому что вынужден оставлять своих животных на попечение не совсем добросовестных работников, которые иногда «забывают» покормить или почистить моё стадо. Живя в прекрасном, почти райском климате, местные полагают, что животные как-нибудь перебьются на подножном корме, не понимая, насколько мне важно, чтобы мои зверушки были здоровы…»

На фото - порт Кантон, Китай, 1900 год

Продолжить чтение http://proza.ru/2025/07/31/1446