Пролог
Луна светила ярко, хотя тучи клубились над ней, словно тень над пророчеством.
На темном фоне неба она казалась живым оком — безмолвным свидетелем давно минувших и грядущих бедствий.
Под её холодным светом покоился город Тивериада — жемчужина Галилеи, выстроенная вдоль западного берега Генисаретского озера. Тихие улицы, мощённые камнем, вели к портикам и колоннам, а крыши домов из светлого известняка отражали серебристый свет ночи. Узкие переулки терялись между синагогами, купальнями и римскими казармами. Город спал, но в воздухе, наполненном свежестью воды и пылью пустыни, витала тревога.
За городской стеной, на склоне невысокого холма, стоял монастырь. Он был беден, но сурово прекрасен. Каменные стены, обвитые виноградной лозой, хранили тишину и молитву. Над входом висел грубый деревянный крест, а внутри, в одной из келий, горел огонёк свечи.
В скромной келье, с каменными стенами, застланной грубой циновкой, сидел старик. Его седая борода ложилась на грудь, а лицо, изрезанное морщинами, было обращено к свитку. Он был облачён в простую хламиду христианского отшельника. На коленях лежала книга. На кожаной обложке было вытиснено: Evangelium secundum Johannem.
Свеча, стоящая в бронзовом подсвечнике, отбрасывала тусклый свет, озаряя пергамент, чернильницу и гусиное перо. В углу стоял деревянный крест, а под ним — корзинка с лепёшками и кувшин с водой. Тишина была настолько густой, что можно было услышать шорох пера, выводящего строки на пергаменте.
Старик обмакнул перо в чернила — густую смесь из сажи, уксуса и жёлчи, что использовали писцы в те времена — и медленно вывел слова, переводя древние откровения на язык Рима:
«Et ducenti angeli, praeceptum Creatoris neglexerunt, et stellam nigram fecerunt. Stellam, quam oculus humanus videre non potest, tam obscura est. Sed haec stella legem divinam violavit, et iram Dei excitavit. Dixit Dominus:
“Non ad hoc dedi vobis scientiam, ut periclitaretis Eden meum!”
Et depositi sunt Semyaza et angeli eius a sua creatione, et in terram missi sunt in poenam.
Vidit haec Lucifer, et intellexit: stella nigra—via ad bellum novum...»
(«И двести ангелов, не послушавших Творца, сотворили монстра — черную звезду. И эту звезду нельзя увидеть человеческим глазом, настолько она темна. Но она нарушала божественные заветы, и вызвала Его гнев. Был недоволен Господь тем, что сотворили ангелы, и сказал он: «Вы создали угрозу моему Эдему! Не для этого наделил я вас такими знаниями!»
И были отстранены Семиаз и другие ангелы от своего творения, и спущены на Землю в качестве наказания.
И видел это Люцифер, и знал он, что черная звезда — это шанс начать новую войну...»)
Старик отложил перо и тяжело вздохнул. Его глаза — старые, усталые — поднялись к окну. За ним, на выступающей скале, чернела фигура. Высокая, недвижимая, как изваяние. Вдруг расправились крылья — могучие, покрытые перьями цвета ночи. И в следующее мгновение погас нимб, некогда светившийся над головой фигуры, стал серым, как пепел.
— Габриэль... — прошептал старик. — Я, Йоханнес, пишу всё, что ты мне поведал. Люди узнают... об угрозе Люцифера... и о звезде, сокрытой во тьме.
Ангел, не говоря ни слова, кивнул. Он обернулся, поднял крылья и взмыл в небо. Его силуэт на миг пересёк лунный диск — как царапина на серебре. Потом он исчез, растворившись в небе, как тень, оставив за собой только молчание, тревогу и запах воска.
1.
Алисса Рюггер, 25-летняя сотрудница службы безопасности «Секкуритас», стояла на крыше здания Цюрихского университета прикладных наук (ZHAW Z;rcher Hochschule f;r Angewandte Wissenschaften) и смотрела на закат.
Её фигура вырисовывалась на фоне опалового неба, где огненные языки солнца растворялись в остывающем воздухе июльского вечера. Закат был живой — словно кто-то пролил в небе золотисто-розовую смолу, и она медленно стекала по зубчатому горизонту Альп. Над дальними крышами домов клубился тёплый свет, проникающий сквозь облака, будто само небо праздновало этот вечер вместе с людьми.
Алисса улыбнулась и взглянула вниз. У подножия здания бурлила толпа: студенты — парни в черных фраках, девушки в разноцветных национальных платьях — праздновали завершение бакалавриата и магистратуры. Это был их день, их праздник, их свобода, наполненная молодостью, шампанским и музыкой.
На университетской площади играла живая музыка, дымилось барбекю, под шатрами наливали пунш, лимонад и что-то покрепче. Смех, танцы, вспышки телефонов, кружевные флажки, развешанные между деревьями, придавали празднику деревенскую теплоту. Внутри корпусов студенты демонстрировали свои проекты: модели роботов, электрические автомобили, физические и химические приборы, миниатюрные лаборатории и даже экзоскелеты — фантастические, наивные, амбициозные.
В какой-то момент толпа выстроилась в аккуратный ряд. На площади наступила тишина. Город, словно услышав этот сигнал, притих тоже — шум машин растворился в воздухе, будто звук поглотила толстая вата времени. Остановился ветер. Даже птицы на мгновение забыли о своих делах.
И зазвучал студенческий гимн «Gaudeamus igitur».
Старинная мелодия, простая, но возвышенная, врывалась в душу — точно отголосок всей человеческой надежды.
"Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus.
Post iucundam iuventutem,
Post molestam senectutem,
Nos habebit humus".
Студенты пели с мощью и радостью, глаза сияли, плечи гордо выпрямлены, а в голосах звучало будущее — не обязательно лёгкое, но их, собственное. Лица, раскрасневшиеся от восторга и вина, напоминали картины эпохи романтизма — светящиеся, живые, безмерно человеческие.
Алисса слушала, затаив дыхание. Где-то внутри, в самом укромном уголке души, шевелилась зависть — не злая, а тёплая, как у старшей сестры. Ей хотелось быть одной из них.
Но всё вышло иначе: времени не хватило, матуритет сделать не удалось, и вместо лекций и семинаров был курс охранников, тренировки, инструктажи. Она давно на посту, и ей это по-своему нравится: она знает, что делает мир чуть-чуть безопаснее.
Она стояла в униформе — тёмно-синей, с плотной тканью, на которой золотом переливался шеврон «SECURITAS». На голове — берет, на ногах — армейские берцы. У пояса — лампа, баллончик со слезоточивым газом, телескопическая дубинка, наручники, нож, перчатки, мультиинструмент. Всё своё. Всё нужное.
И пока она смотрела, над площадью раздался новый куплет — кто-то добавил его к классике, по-студенчески шутливо и гордо:
"Gaudeamus ergo nunc,
Dum fervet ingenium.
Inter libros et robotas,
Inter testes et pilotos,
Fiat studium!"
Пусть будет учёба, пусть будет жизнь, пусть будет свет!
Алисса улыбнулась — и не могла отвести взгляда от этого странного, прекрасного вечера.
Был прекрасный июльский вечер. Жаркий до дрожи — термометры упирались в отметку плюс тридцать по Цельсию, и даже бетонные плиты университета отдавали назад солнечный жар, накопленный за день. Жара разъедала кожу, словно медленно вползающий вены огонь, и заставляла искать спасение в каждом глотке холодного напитка.
По всей университетской площади, под навесами и в тени деревьев, пили пиво — от дешёвого светлого до дорогих крафтовых сортов. Кто-то выбрал ледяную колу, кто-то — минеральную воду с лимоном, кто-то раздавал замороженные пакеты с соком. Пластиковые стаканчики звенели, бутылки шипели при открывании, в воздухе висел аромат хмеля, сахара и дыма барбекю. Молодые голоса звучали со всех сторон, иногда срываясь в пение — кто-то кричал студенческие речовки, кто-то подвывал вместе с колонками, кто-то просто смеялся.
Смех лился по периметру института, точно вода по старинным желобам. Лица были раскрасневшиеся, пульсирующие от счастья и пива. Группы студентов стояли у деревьев, на ступенях корпусов, прямо на асфальте, где-то — на крышах. Казалось, институт сам начал дышать, живым организмом, где каждый вдох — это песня, каждый выдох — смех.
Алисса вздохнула, натянула перчатки и продолжила дежурство. Сегодня она отвечала за обход — длинный, утомительный, но необходимый. Надо было пройти весь кампус: проверить, закрыты ли лаборатории, запечатаны ли помещения с материалами, активирована ли сигнализация, нет ли повреждений, вандализма, граффити, случайных проломов или разбитых окон. Внимание требовалось к деталям: не перегорела ли лампа аварийного освещения, не завис ли лифт, не горит ли красным датчик системы пожаротушения.
Сначала — факультет физики, потом — факультет технологий, затем — авиационная техника, химия, менеджмент и право, архитектура, и напоследок — библиотека. Комплекс был огромен, как целый город, и под каждым крытым переходом, между каждым корпусом, кто-то пел, танцевал, обнимался, целовался, катался на скейтборде или просто лежал на траве с бутылкой в руке.
Алисса шла медленно, осторожно, взгляд скользил по углам, дверям, замкам. Мимо неё пролетали выпускники: девушки в венках из полевых цветов, в ярких национальных платьях, с лентами на плечах, и парни в фраках, пиджаках, с галстуками и пивом в руках. Они не замечали её — были в другом мире, где впереди всё только начиналось.
В это время Алисса заметила её — старушку лет девяноста, если не больше, сгорбленную, маленькую, почти прозрачную. Лицо — с монголоидными чертами: плоское, с узкими глазами, глубоко посаженными в орбитах, с выдающимися скулами и едва заметными бровями. Волосы — тонкая седеющая паутина, собранная в комичный хвостик резинкой от пучка зелени. На ней были старые, не по размеру сандалии на шерстяные носки, шерстяная юбка в клетку, тянущаяся чуть ли не до пят, и цветастый свитер с пятнами — словно бабка нарядилась наугад и в темноте. Плюс клетчатый шарф поверх всего, хотя было лето. И в довершение образа — мятая зелёная панама.
Все её знали — фрау Меркель. Но за глаза называли просто: Баба-Яга. Может, из-за возраста и походки: она ковыляла вперёд, словно отталкиваясь от земли плечами, будто у неё были невидимые крылья или горб. Или, может, из-за одежды — неряшливой, как у ведьмы на пенсии, потерявшей интерес к заклинаниям.
На самом деле, она никому не вредила. Просто бурчала себе под нос, иногда так громко, что дети шарахались. Была замкнутой, всех обходила стороной, жила в доме, отведённом для социально неблагополучных — таких, кого вежливо называли «деградировавшими»: алкоголики, собиратели банок, полу-бомжи, люди, пережившие катастрофы — физические или душевные. Их знали по запаху: смесь дешёвого вина, пота, немытого тела и сигаретного дыма. Социальные службы за ними ухаживали, приносили талоны на питание и следили, чтобы они не умирали на скамейках. Полиция старалась не трогать. Им хватало своих забот.
Баба-Яга всегда ходила с небольшим потрёпанным рюкзачком, к которому был прицеплен железный термос и выцветший брелок в виде ракушки. Внутри — книги в потрёпанных обложках, влажные салфетки, яблоки и бутерброды. Ей их давали сердобольные продавцы уличной еды: с кебабов, фалафелей, хот-догов и биг-маков. В киосках её уже знали и встречали сочувствием, а не брезгливостью. Иногда давали еду «на вынос» просто так — как больному воробью, от которого осталась одна шкурка.
Сейчас старушка рылась в урне, аккуратно складывая в мешок бутылки из-под пива. Зачем — было непонятно. В отличие от Германии, где стеклотару можно сдать и получить монеты, в Швейцарии всё сдавалось бесплатно: подходишь к металлической колонке, опускаешь бутылки в отверстие с надписью Glas — и всё. Деньги не полагаются. Лишь переработка. Старушка, похоже, не для выгоды собирала их — может, из привычки, может, из-за внутренней тревоги. Или ей просто нравился стеклянный звон.
Алисса помахала ей рукой. Та прищурилась, словно не сразу узнала, затем что-то пробормотала себе под нос — похожее на «Света тебе, дитя» — и пошла дальше, не задерживаясь.
Алисса часто её встречала. Та не любила общения, прятала глаза, обходила стороной, но в ней было что-то… доброе. Что-то неуловимо светлое — как у людей, у которых отняли почти всё, но не озлобили. Алисса иногда давала ей свежие салфетки или покупала люли-кебаб. Старушка принимала всё молча, только кивала и уходила — будто знала, что благодарность словами слишком громкая вещь.
— Мда, — тихо сказала Алисса, двигаясь дальше.
Она дошла до факультета химии — здесь было строго. Помещения, где хранились ядовитые и радиоактивные материалы, были под охраной и отдельной сигнализацией. Некоторые лаборатории содержали высокотоксичные реагенты, редкие элементы, сложные машины с множеством движущихся частей. Тут нельзя было ошибиться.
Остановившись у одной из аудиторий, Алисса открыла дверь.
Внутри, за столом, сидел профессор Грегор Шилке, 55 лет, стройный, с короткой аккуратной бородой и густыми тёмными волосами, уже чуть поседевшими на висках. Его очки слегка поблёскивали в свете лампы, а в глазах жила такая спокойная глубина, что даже человек, далекий от науки, ощущал: перед ним кто-то, кто действительно знает. Его взгляд не был надменным или холодным — это был взгляд человека, который прожил тысячу жизней в книгах, формулах, космических уравнениях.
Грегор был профессором астрофизической химии, или астрохимии — раздела науки, изучающего химический состав и реакции во Вселенной, в условиях, далеких от земных: в космической пыли, в протозвёздных туманностях, в атмосферах далеких планет и даже — в чёрных дырах.
В свободные дни Алисса приходила на этот факультет. Ей не запрещалось — охранники могли присутствовать на открытых лекциях. Она садилась с краю и слушала, иногда не понимая половины слов, но всегда — захваченная голосом профессора Шилке.
И он рассказывал:
— Каждый вздрагивает, услышав фразу "чёрная дыра", — говорил он с блеском в глазах. — Но что это, на самом деле? Это — конечная стадия жизни массивной звезды. Когда звезда исчерпала своё ядерное топливо, она начинает схлопываться под собственной гравитацией. Давление внутри становится столь велико, что электроны вдавливаются в протоны, образуя нейтроны. Но если масса слишком велика — даже нейтроны не удерживают давление, и материя схлопывается в сингулярность: точку с бесконечной плотностью и нулевым объёмом.
Он встал, подошёл к доске и стал рисовать мелом:
— Внутри чёрной дыры — коллапс пространства и времени. Химия, как мы её знаем, перестаёт работать. Молекулы не существуют. Атомы разорваны. Даже сами законы физики могут быть нарушены. И всё же, мы можем моделировать, какие частицы могут формироваться в условиях, близких к горизонту событий. Например, пары частиц и античастиц, возникающие и тут же исчезающие. Или экзотические соединения, образующиеся из кварков в условиях чудовищной плотности.
Он остановился, повернулся к аудитории, руки в меловой пыли, глаза горели:
— Вы понимаете? Мы на границе между физикой и химией, на границе между вселенной и ничто. Мы изучаем не просто молекулы — мы изучаем судьбу материи за пределами времени.
Алисса сидела тогда, затаив дыхание. Сейчас, стоя у двери, она вспомнила его голос, его рисунки, и вздрогнула.
Она качала головой — не потому что не понимала, а потому что была поражена: неужели такое возможно? Неужели кто-то действительно способен объяснять тайны Вселенной с таким блеском, с такой ясностью, с такой человечностью?
Она снова улыбнулась. Потом хотела закрыть дверь и двинуться дальше, ведь у неё было ещё много корпусов впереди.
2.
Однако Алисса задержалась. Она заметила, что профессор Шилке — не один. Вокруг него стояли пятеро мужчин, и всё в них вызывало у неё тревогу. Это были не студенты — ни манерой держаться, ни внешним видом. Мускулистые, с короткими стрижками, с татуировками, в которых читалась уголовная символика, в дешёвых кожанках, с цепями на шее и тяжёлыми сапогами. Их позы были вызывающими, нахальными, а лица — жесткими.
Алисса напряглась. Она сразу поняла: это посторонние. И опасные. Они явно угрожали профессору, сбившись в полукруг. Один из них, с широкой шеей и руками, как у борца, нависал над профессором, и из его рта сыпались угрозы:
— Ты чё, старик, не понял? Майкл — наш чувак!
— Ты вернёшь его в лабораторию!
— И только попробуй его уволить — мы тебе череп сломаем!
Алисса прищурилась. Рука уже машинально скользнула к телескопической дубинке у пояса — оружию, с которым она чувствовала себя уверенно. Она умела обращаться с ней быстро и эффектно: один щелчок, и в её руке была тяжёлая стальная палка длиной в руку. Да и зелёный пояс по каратэ, между прочим, не просто пылится в прошлом — она регулярно тренировалась.
Но профессор не выглядел испуганным. Он сидел спокойно, с выражением ледяного презрения. Его голос звучал твёрдо, без малейшего дрожания:
— Так, парни. Ваш Майкл на оборудовании факультета синтезировал амфитамины. А это, на минуточку, уголовное преступление.
"Амфетамины?" — нахмурилась Алисса, прислушиваясь. Амфетамины — это мощные психостимуляторы, вызывающие эйфорию, прилив энергии и ускоренное мышление, но при этом — сильнейшую зависимость, психозы и разрушение личности. Производство и распространение амфетаминов вне медицинских целей — уголовное преступление в Швейцарии и большинстве стран мира.
— Я мог бы сдать Майкла полиции, — продолжал Грегор, — но решил просто уволить его из лаборатории. Я знаю, что он делал это не по своей воле, и делал это для вас. Поэтому я просто лишил его технической возможности. Всё. Наркотиков больше не будет.
А теперь валите из моей лаборатории.
Слова профессора, вместо того чтобы разрядить обстановку, будто бросили спичку в бензин. Один из мужчин, самый агрессивный, шагнул вперёд.
Он был ростом под два метра, с бритой головой, на затылке — татуировка в виде паука. На правой руке — наколка «13». В глазах горела тупая злоба. Он сжал кулаки, мышцы налились кровью, и он пошёл на профессора, явно собираясь ударить.
Но в этот момент Алисса решительно открыла дверь и вошла. Она держала разложенную дубинку в правой руке. Её лицо было сосредоточено, движения — быстрые, точные. Секунда — и она уже стояла между профессором и нападавшим, ноги слегка расставлены, взгляд холодный, как сталь:
— Профессор, всё в порядке? — спросила она, даже не поворачивая головы, не спуская глаз с незнакомцев.
Те замерли. Видимо, не ожидали, что охранник появится так быстро. И уж тем более — девушка. Некоторые хмыкнули. Старший, тот самый с пауком на затылке, сплюнул на пол, посмотрел на Шилке, потом на Алиссу и прошипел:
— Тебя спасло появление этой девочки.
Они медленно двинулись к выходу. Но последний из них, щуплый, с оскалом на лице и золотым зубом, обернулся и зловеще бросил:
— Профессор, город маленький. Встретимся.
— Всегда готов, — усмехнулся Шилке. Его голос был по-прежнему спокоен, лицо — даже с лёгкой насмешкой. Он не дрогнул. Ни в одном жесте не было страха.
Он смотрел им вслед так, будто выносил мусор, а не сталкивался с организованной преступной группой.
Алисса всё это время молча стояла рядом. Она украдкой посмотрела на профессора и вдруг по-новому на него взглянула. Всё её представление о научных работниках — рассыпалось. Она думала, что учёные — слабые, закрытые в себе люди, не способные даже удержать отвертку, не то что противостоять физической угрозе. А Грегор Шилке был совсем другим.
Он не просто знал законы вселенной — он жил с ними в согласии. И если нужно — мог стоять против пятерых. Не силой, а уверенностью, логикой, знанием.
Он был спокоен, как глубокая вода, и твёрд, как металл под давлением.
Алисса сделала шаг ближе к профессору и, слегка наклонив голову, тихо спросила:
— Герр Шилке, вам нужна помощь?
Профессор взглянул на неё с лёгким удивлением. Его густые брови взметнулись, он поморгал глазами, будто очнулся от глубоких размышлений, и сдержанно улыбнулся:
— Ох, Алисса... Спасибо. Я сам справлюсь.
— Но это ведь уголовники, — с тревогой в голосе заметила она. — И, похоже, всё связано с наркотиками. Может, мне сообщить в полицию? Чтобы вам предоставили защиту?
Грегор посмотрел на неё чуть мягче, почти по-отечески, и чуть склонил голову:
— Спасибо, Алисса. Но я давно учился решать проблемы самостоятельно. Для меня эти оболтусы — не угроза. Есть куда более серьёзные силы во Вселенной, которых стоило бы опасаться...
Алисса чуть хмыкнула и сделала вид, что поняла, хотя в душе недоумевала, что профессор имеет в виду. Её взгляд случайно упал на огромную фотографию, висящую на стене кабинета. Это было изображение космоса: в центре — абсолютно чёрное пятно, а вокруг него — яркий, сияющий аккреционный диск, словно огненное кольцо, вращающееся с бешеной скоростью.
— Это... чёрная дыра? — догадалась она, подойдя ближе.
Профессор кивнул:
— Да. Это TON 618 — на данный момент самая массивная чёрная дыра, которую мы знаем.
На фотографии было написано:
«TON 618 — гипергигантская чёрная дыра в далёкой галактике.
; Масса: примерно 66 миллиардов солнечных масс.
; Расстояние от Земли: около 10,4 миллиарда световых лет.
; Светимость квазара, в котором она находится, во много раз превышает светимость всей нашей галактики.
Это один из самых экстремальных объектов во Вселенной».
— Удивительно! — восхищённо прошептала Алисса. — Неужели такое возможно?
— Возможно, — спокойно подтвердил Шилке. — Люди называют её TON 618, по каталогу Телескопа Обсерватории Тонанцин. Но есть и другое имя. Истинное. В одном из апокрифов её называют «Двести ангелов».
— «Двести ангелов»? — переспросила Алисса, изумлённо приподняв брови. — Почему?
Профессор подошёл ближе к фотографии, словно касаясь её взглядом, и заговорил чуть тише:
— Есть легенда, что когда-то ангел Семиаз поспорил с Габриэлем, что сумеет удивить самого Господа. Господь, узнав об этом, не разгневался, а, напротив, выразил интерес: насколько далеко могут зайти Его создания, если им дать полную свободу мысли.
— И?
— И Семиаз, вместе с двумя сотнями ангелов, создал черную дыру такой мощи и совершенства, что она искривила пространство и время в зоне, где раньше царила неприкосновенность Творца. Это была не просто гравитационная воронка — это был космический вызов. Их творение потрясло саму архитектуру Вселенной.
— Значит... Господь испугался? — с сомнением спросила Алисса.
— Встревожился, — поправил её Шилке. — Ведь если ангелы создают такие структуры, значит, они уже на уровне Его сил. Это заметил и Самаэль Денница...
— Кто? — переспросила она, щурясь.
Профессор чуть усмехнулся, видя её интерес:
— Один из самых могущественных ангелов, командующий Небесной армией.
— Но ведь армией командовал архистратиг Михаил, — вспомнила Алисса, подбирая строки из библейских текстов. Она еще в школьные годы посещала уроки Библии в школе и ходила в церковь с матерью.
Грегор прищурился, как опытный учитель, заметивший проблеск понимания в ученике:
— Верно. Но до Михаила армией действительно командовал Самаэль, один из первозданных ангелов, позже названный Люцифером — «Несущим Свет». А «Денница» — это его генеральский чин, титул, что остался даже после падения с Небес.
Алисса удивлённо почесала переносицу, чувствуя, что вдруг стоит на грани между наукой и мифом, между космологией и небесной иерархией. И что, быть может, самые страшные силы не прячутся за углом в тени, а смотрят на неё со звёздного неба — сквозь черноту дыры, в сердце которой двести падших ангелов до сих пор шепчут о свободе.
Вздохнув, Алисса устало посмотрела на профессора и сказала:
— Ладно, герр Шилке. Вам хорошего вечера. А мне нужно идти дальше…
— Спокойной службы, Алисса, — с лёгкой, доброжелательной улыбкой ответил он.
Она поправила берет, подтянула ремень, ловко сложила телескопическую дубинку и убрала её в чехол на поясе. Затем, собравшись с мыслями, направилась по коридору прочь. В Институте тем временем продолжались торжества. Обычно празднование тянулось до четырёх утра: студенты не расходились, а устраивались на ночлег прямо в аудиториях или даже под открытым небом, благо погода стояла тёплая, почти летняя — свежий воздух только способствовал веселью и сну.
Над городом уже взошла Луна — полная, яркая, серебряная. Её свет падал на крыши домов, стеклянные фасады офисных зданий, тихие улицы и разбросанные парки Винтертура.
Винтертур — швейцарский город, раскинувшийся среди холмов кантона Цюрих. Когда-то промышленный центр, а теперь — город студентов, учёных, инноваторов. Узкие старинные улочки соседствуют здесь с современными университетскими корпусами и технопарками. Фонтаны на площадях ещё струились под светом фонарей, но улицы постепенно пустели. Последние автобусы мягко скользили к депо, гудки затихали. В окнах домов медленно гас свет, на кухнях выключались кофемашины, телевизоры замолкали, и город начинал засыпать. Укутанный в серебро луны, он выглядел как сон, спящий разум, полный нераскрытых снов.
Профессор Шилке шагал по улице пешком. Его походка была уверенной, крепкой, сдержанной — не суетной и не растерянной. Он был словно воплощённая невозмутимость, человек, чья суть не поколебать ни словами, ни кулаками. Поэтому он не проявил ни капли страха, когда, сворачивая в один из переулков, не освещённых луной и уличными фонарями, он столкнулся лицом к лицу с теми самыми пятерыми парнями.
— А что, профессор, секьюрити вас не сопровождает? — ехидно протянул главарь, крепкий, с бритым черепом, на затылке у которого расползалась татуировка паука. Он медленно вытащил нож.
— А то мы бы и её порезали, — хмыкнул другой, худощавый, но жилистый, с шрамом через губу. В его руке блеснул кастет.
Остальные трое не стали говорить — они просто, почти синхронно, извлекли ножи и шагнули вперёд. Переулок был безлюдным, замкнутым между двумя складскими зданиями, с мусорными контейнерами, граффити и ржавыми трубами, стекающими в лужи. Запах был затхлый, в воздухе повисла угроза.
— Профессор, тогда тебе придётся работать на нас, — процедил главарь. — Если не Майкл, так ты сам будешь качать амфитамин для нас. Выбора у тебя нет, старик.
Грегор стоял спокойно. Его взгляд скользил по лицам этих молодых волков с татуировками, их жестоким, голодным глазам. Он не воспринимал их всерьёз. Ни их, ни тех, кто за ними стоял — пусть даже это была сицилийская мафия, которая через коррумпированных студентов и сотрудников тянула щупальца в Швейцарию, Испанию, Австрию.
— У меня когда-то был выбор, — тихо произнёс профессор. — И я его сделал. Он был… неправильным. И за это был наказан. Сожалею ли я? Нет... А вот то, что вы предлагаете мне сейчас — это даже не выбор. Это урок... И, боюсь, преподам его я — вам.
— Чего?! — рявкнул главарь и с силой метнулся вперёд, замахнувшись ножом.
Но Грегор вышел навстречу. Без резких движений, точно, как будто читал ритм боя в голове. Он схватил запястье с ножом, повернул его, и кости в руке нападавшего хрустнули с хищным щелчком. Затем удар коленом — и бритоголовый согнулся, теряя сознание.
Второй бросился следом, но профессор сделал шаг вбок, и локтем ударил точно в гортань. Воздух вылетел из лёгких нападавшего, глаза закатились. Кастет выпал из руки, а следующая секунда завершилась разворотом корпуса и мощным ударом стопой в челюсть. Трещал хрящ, разрывались связки.
Остальные атаковали втроём. Но каждый их выпад Грегор видел заранее. Он двигался плавно, будто не был человеком вовсе: скручивал, выворачивал, ломал, сшибал. Один получил прямой удар в живот, настолько точный, что печень треснула. У другого — вывихнуто плечо и раздроблен таз. Третий получил локтем в висок, и упал, обмякнув, в лужу крови и мусора.
Через пару минут все пятеро лежали на асфальте, без сознания, бессильные, разбитые. Их тела были искривлены: сломанные рёбра, вывернутые суставы, повреждённые органы, раскрошенные лицевые кости. Когда — и если — они придут в себя, им будет чему удивиться: каждый из них стал инвалидом, кому-то придётся дышать через трубку, кто-то не сможет больше ходить, кто-то даже говорить.
Профессор стоял над ними. Его лицо оставалось спокойным, величественным. И вдруг за его спиной взметнулись тёмные, полупрозрачные крылья, сотканные из тьмы и холода. Они развернулись, изогнулись, затем растворились в темноте.
А над головой, ровно на миг, появился фиолетовый нимб — не пылающий, а мерцающий, как затухающая сверхновая, и также бесследно исчез.
Никто этого не видел.
Профессор Шилке вздохнул, поднял свой кожаный портфель, отряхнул рукав пиджака, развернулся и спокойно пошёл прочь. Его шаг был ровным, уверенным, и лишь лунный свет следовал за ним по мостовой — как свидетель, но не как судья.
3.
Алисса проснулась поздно — стрелки часов на стене ползли уже за полдень. Сначала она с трудом разлепила глаза, а потом с наслаждением потянулась, выгнув спину. Такой ритм стал для неё привычным: ночные смены, контроль периметра, проверка лабораторий, сопровождение преподавателей и студентов — всё это начиналось вечером и заканчивалось к утру. После пяти дней по десять часов каждая клеточка тела просила отдыха. И сегодняшний день был наконец-то свободным.
В планах был бассейн — полежать в тёплой воде под стеклянной крышей, может, немного поплавать. Или, если появится настроение, пройтись по магазинам: по городу уже вовсю шли летние распродажи, и на витринах пестрели надписи „50%“, „70%“, „Alles muss raus“. Обувь, лёгкие сарафаны, спортивные шорты, пляжные сумки — всё это теперь стоило вполовину, а то и вчетверо дешевле. Алисса давно хотела обновить гардероб, особенно к лету, которое в этом году обещало быть жарким.
Зевнув, она соскочила с кровати и босиком прошла по прохладному полу. Её комната была словно небольшой космический музей: на стенах — распечатки снимков с телескопа «Джеймс Уэбб» — туманности Киля и Ориона, глубокий космос, экзопланеты, рядом — фотографии с марсоходов: грубые, каменистые пейзажи, следы на пыли, отшлифованные камни, красноватый песок.
Алисса с детства увлекалась астрономией. Её завораживали звёзды и загадки вселенной, но она понимала, что изучать физику и математику на серьёзном уровне — не её путь. Вместо этого она хотела быть рядом с наукой, с людьми, кто смотрел в небо не мечтательно, а профессионально.
Дома было тихо. Родители ушли на работу, младший брат Маркус — в школу. Алисса прошла в ванную, умылась, глядя в зеркало на своё слегка помятое, но всё равно симпатичное лицо, и направилась на кухню.
Там она поставила электрический кофейник и, пока он заурчал, накинув пару капель пара на стену, взяла со стола свежий выпуск Winterthur Zeitung. Газету читали в основном родители, но иногда заголовки цепляли и её.
Небрежно перелистывая страницы, она пробежала глазами мимо новостей о транспортной реформе, событиях в кантоне и фестивалях. Но тут взгляд её застыл. Заголовок: «Драка в ночи». Под ним — фотография: пятеро мужчин, лежащих на земле, будто сбитых машиной. Их лица были побиты, тела скрючены, как у тряпичных кукол, выброшенных после буйной игры. Одно из лиц, повернутое боком, показалось ей знакомым.
Алисса прищурилась, приблизила фотографию. На затылке у одного из лежащих — татуировка паука. Холодно кольнуло в животе. Она вспомнила вчерашнюю ссору в лаборатории — дерзкие слова, угрозы. Это был тот самый парень, что издевался над профессором. И он теперь лежал вот так.
Она начала читать статью. «По информации городской полиции, инцидент произошёл около двух часов ночи в переулке за Техническим кампусом. Пятеро мужчин попытались напасть на неизвестного, однако получили решительный отпор. Восстановленные записи с камер наблюдения не сохранили момента начала драки, но результат оказался впечатляющим: все пятеро были госпитализированы с тяжёлыми травмами. “Судя по физическому ущербу, нанесённому грабителям, жертва защищалась не просто эффективно, но и профессионально, — прокомментировал офицер городской полиции. — Чтобы уложить пятерых здоровенных парней, нужно быть мастером рукопашного боя, причём очень высокого уровня. Мы пока не знаем, кто это был — он скрылся до прибытия патруля”».
Алисса медленно отложила газету, глядя на мерцающий индикатор кофейника. Тот щелкнул, отключившись. Пора бы налить воду в чашку и размешать порошок, но рука не двигалась.
Её мысли вернулись к профессору. Он тогда, в лаборатории, не испугался. Он стоял, как будто всё уже знал. И теперь — эти… инвалиды. Но ведь… профессор Шилке? Это просто невозможно. Он не выглядит бойцом. Он — интеллигентный, сухой, немного сутулый учёный. Комплекция у него не та. Или…? В голове все запуталось...
Поняв, что всё ещё стоит с пустой чашкой в руке, Алисса встряхнулась, налила кипяток, размешала кофе, потом нашла в шкафу хлопья, налила молока, нарезала банан. Позавтракала на автомате — всё казалось каким-то отдалённым, ненастоящим.
После завтрака она переоделась: выбрала лёгкие джинсы, белую майку с рисунком космонавта, обула кеды. На плечо — сумка, в наушники — музыку. Она вышла на улицу — в тёплый, залитый солнцем Винтертур, где, казалось, ничто не намекало на то, что под его ровной, вычищенной жизнью что-то шевелится в тенях.
Прямо у подъезда Алисса едва не столкнулась с фрау Меркель. Та шла по тротуару, словно заблудившаяся душа, что забрела не туда — чуть в сторону, чуть не туда глянула, и всё: оказалась посреди дороги. Из-за угла, как назло, выскочила овчарка — резкая, черная, с надорванным ухом. Пёс зарычал, злобно облаял старушку, рванулся на неё, словно собирался вцепиться. Мужчина на поводке — худощавый, в спортивной куртке — с трудом удержал животное, но было поздно: фрау Меркель отпрянула, покачнулась, споткнулась о собственные ноги и упала навзничь.
— Осторожнее, мать вашу! — крикнула Алисса мужчине, но тот только буркнул в ответ, уводя пса дальше, будто ничего особенного не произошло.
Рюкзак старушки слетел с плеча, распахнулся, и из него высыпались старые книги. Не книги — манускрипты: с кожаными обложками, потрескавшимися от времени, с закладками из старых лоскутов, с загнутыми страницами, исписанными чернилами. Некоторые страницы выглядели как пергамент. В воздухе повис странный запах — что-то между пылью, мускусом и старой церковью.
Алисса тут же бросилась к ней, помогая встать.
— Фрау Меркель, вы в порядке?
Старушка не ответила. Только буркнула что-то себе под нос — вроде бы «псы — слуги пустоты», но в это уже могло и померещиться.
Алисса стала собирать книги. Она была поражена: почти все они были написаны на древних языках — греческом, арамейском, латыни. Один из томов, чуть больший по формату, чем остальные, имел потемневшую от времени обложку и надпись на латыни:
Evangelium secundum Johannem. (Евангелия от Йоханнеса)
- Что за Евангелия? - удивилась девушка.Она знала, что в христианском каноне признаются четыре канонических Евангелия:
- Евангелие от Матфея;
- Евангелие от Марка;
- Евангелие от Луки;
- Евангелие от Иоанна.
Эти четыре книги составляют начало Нового Завета. Также существуют апокрифические, то есть не канонические евангелия, например, от Фомы, от Петра, от Марии Магдалины, но они не признаны официальной церковью как богодухновенные и были отвергнуты на ранних этапах становления канона, к слову, на Синоде в Карфагене в 397 году. Так что это? Неизвестным том?
Любопытство пересилило. Алисса раскрыла книгу на первой странице — и остолбенела. Строчки были выведены аккуратным каллиграфическим почерком, но не типичным библейским слогом, а чем-то гораздо древнее, почти пророческим. Текст гласил:
Et descendet in terram qui se Luciferum nominavit, ut colligat exercitum pro continuatione belli. Et sequentur eum nephilim et indifferentes, ut fracto circulo vetitorum penetrent Eden et inferant Bellum Caeleste Secundum. Et erit chaos in proelio illo, et Michael vincetur. Ipse et archangeli eius deicientur et Eden vastabitur... («И сойдет на землю тот, кто нарек себя Люцифером, дабы собрать армию для продолжения войны. И пойдут за ним нефилимы и равнодушные, чтобы, разорвав круг запретов, проникнуть в Эдем и начать Вторую Небесную войну. И будет хаос в том сражении, и Михаил падет. Он и архангелы его будут низвержены, и Эдем будет опустошён...»)
Алисса с изумлением посмотрела на страницу, потом — на старушку, которая стояла, опершись о перила, будто ничего не произошло. Сердце девушки стучало сильнее — она не знала, что это было: древнее предупреждение? Мистика? Шутка? Или та самая истина, что скрыта под ворохом человеческого незнания? Странно, что старушка держала в рюкзаке какие-то библейские писания, уж по её виду не скажешь о таком увлечении.
И все же, не говоря ни слова, она аккуратно вложила том обратно в рюкзак, закрыла замок и протянула его фрау Меркель. Та молча кивнула, даже не посмотрев на неё, взяла сумку, развернулась и двинулась дальше, шаркая ногами в старых, протёртых сандалиях.
Алисса провожала её взглядом и машинально махнула рукой — жест, скорее автоматический, чем осознанный. Потом встряхнулась, как от дурного сна, и пошла по своим делам. Но мысль о том, что только что держала в руках, не отпускала.
Магазины встречали её яркими, радостными плакатами: «Summer Sale!», «Bis zu -70%!», витрины были украшены лимонами, пальмами и разноцветными шарами. Даже воздух в торговом центре казался немного праздничным — пахло парфюмом, кофе из близлежащей кафешки и новыми тканями. Алисса заглянула в New Yorker, H&M, C&A, Manor и ещё пару стильных бутиков, где можно было найти что-то особенное среди остатков коллекций.
Она примеряла светло-голубые джинсы с высокой талией, пару льняных шортов цвета охры, несколько блузок — одну с короткими рукавами и вышивкой, другую — полупрозрачную, небесного цвета. Купила и то, и другое. Ещё — лёгкие белые кроссовки, парочку маек, и тонкую ветровку цвета мяты. Из аксессуаров — солнцезащитные очки в оправе в стиле шестидесятых и небольшую сумку на ремешке, под цвет обуви. Всё вместе вышло гораздо дешевле, чем она ожидала — скидки делали своё дело.
В отделе парфюмерии она остановилась у полки с тестерами — выбирала между свежим ароматом с нотками бергамота и более тёплым, с древесными оттенками. Именно в этот момент она заметила его.
Парень был высоким, стройным, с выразительными чертами лица — будто вырезанными резцом из тёплого мрамора. Возраст — где-то около двадцати восьми, может, чуть за тридцать. Подтянутая фигура, сильные плечи, густые каштановые волосы, слегка вьющиеся и небрежно уложенные. На нём были тёмно-синие шорты, белая майка с надписью «Los Angeles» чёрными буквами, белые кроссовки Adidas, на запястье — наручные часы Swiss Military. На поясе болтались ключи, и висел чехол для телефона.
Но главное — глаза. Карие, почти чёрные. Глубокие, как океан. Они не просто смотрели — впитывали. И в них жила странная, почти неуловимая грусть, словно человек несёт за плечами слишком много воспоминаний.
Алисса почувствовала, как сердце вдруг толкнуло грудную клетку изнутри. Он ей сразу понравился — и внешне, и тем, что от него исходило. Но как и положено девушке хорошего воспитания, проявлять инициативу она не решилась. Просто прошла мимо.
И вдруг за спиной услышала:
— Disculpe, se;orita. ;Podr;a ayudarme?
Она остановилась и медленно обернулась, не веря своим ушам. Испанский?
— S;, claro. ;En qu; puedo ayudarle? — ответила она бегло, с лёгкой улыбкой.
Парень удивлённо взглянул на неё и уже по-немецки сказал:
— Приятно видеть в Винтертуре швейцарок, говорящих по-испански.
— Я знаю ещё и французский, и английский, — кивнула Алисса. — Вам нужен перевод?
— Нет, — улыбнулся он. В руке у него висела на вешалке яркая рубашка — глубокий синий фон, рассыпанные ананасы, зелёные листья пальм, чуть выцветшие края, как будто ткань выгорела на солнце. Всё в стиле аля-Гавайи, только от известного бренда — возможно, Scotch & Soda или Superdry.
— Скажите, эта подойдёт? — он приложил рубашку к груди, словно оценивая, как она будет смотреться.
Алисса прищурилась. Такой фигуре, подумалось ей, подойдут все наряды от Армани, Ив Сен Лорана, Hugo Boss или даже Zegna. Но вслух она спросила:
— Вы на пляж?
— Нет, здесь. Жарковато в нашем кантоне. Хочу почувствовать себя как на Гавайях.
— Тогда вам подойдёт, — сказала Алисса. — Осталось найти соломенную шляпу. Желательно в стиле сомбреро.
— Удачная идея, — рассмеялся парень. Он зашёл в примерочную, отдёрнул занавесь, но не закрыл её. Алисса увидела, как он снял майку и надел рубашку. Мимоходом её взгляд скользнул по его телу — стройный торс, подтянутые мышцы, но не перекачанные. И — два длинных, бледных шрама, чуть выше поясницы, под лопатками. Глубокие, симметричные, словно их оставили скальпелем, а потом долго зашивали. Старая операция? Или что-то другое?
— Ну как? — спросил он, выходя из кабинки. Рубашка подчёркивала фигуру, а её яркость придавала владельцу внешний вид безмятежного, уверенного в себе путешественника.
— Всё, теперь вам прямая дорога на пляжи Коста-Рики! — засмеялась Алисса.
Он протянул руку.
— Я Теодор. Теодор Шилке.
Алисса растерянно нахмурилась.
— Шилке?.. Вы случайно не родственник профессора Грегори Шилке?
Парень на секунду замер, потом слегка улыбнулся.
— Вы знаете моего отца?
— Иногда бываю на его лекциях, — кивнула она. — Только вчера с ним общалась... Кстати, я — Алисса Рюггер.
Он смущённо переступил с ноги на ногу.
— И как он?
— Вы с ним не общаетесь? — удивилась она.
— Да... лет сто, — с лёгкой усмешкой сказал Теодор. И почему-то Алиссе показалось, что он не шутит.
— С ним всё в порядке, — успокоила она. — Вы живёте не здесь?
— Нет. Я в Лиме, Перу. Но гражданин Швейцарии. Просто люблю путешествовать.
Алисса кивнула, чувствуя, как внутри начинает всплывать странное предположение: он приехал к отцу? Неужели что-то случилось? И не имеет ли он отношения к тем пятерым, что вчера пытались напасть на профессора?
— Ох, я тоже люблю путешествия, — ответила она. — Но мечтаю не о Лиме...
Она подняла руку и показала на небо.
— В космос? — понял Теодор.
— Да. Ваш отец рассказывает о звёздах и процессах в их недрах... Это так вдохновляет. Я бы хотела улететь к другим планетам.
Он хотел что-то сказать, но будто споткнулся о собственные мысли и замолчал.
— Мне нужно оплатить, — сказал он и направился к кассе. Рубашку не снял. Продавщица отсканировала бирку, на экране высветилась цена. Теодор спокойно расплатился картой.
— Какие у тебя планы, Алисса? — спросил он, оборачиваясь.
— Просто прогулка.
— А что если прокатиться по Цюрихскому озеру? — предложил он. — Есть отличный маршрут на теплоходе: из Цюриха до Рапперсвиля. Два часа под солнцем, по воде, с видом на Альпы.
Алисса на секунду задумалась. День только начался. И казалось, сегодня — начало чего-то большего.
— Звучит заманчиво, — сказала она. — Я за.
Выходя из магазина, Алисса вдруг услышала странное, глухое у-ху, как будто кто-то подал сигнал из другой реальности. Она остановилась и подняла голову — на ветке клёна, прямо у края шумного перекрёстка, сидела сова.
Птица была крупной, с пушистым серо-бурым оперением, пятнистым как мрамор, и круглыми пышными «бровями» над глазами. Её глаза — два огромных янтарных шара с чёрными зрачками — были широко раскрыты и пристально следили за ними. Сова не мигая поворачивала голову: то на Алиссу, то на Теодора. От её неподвижности и внимания по спине пробежал холодок — как будто птица знала больше, чем могла бы обычная сова.
Удивительным было даже не то, что она сидела среди дневной городской суеты — грохот машин, звон трамваев, гул голосов. А то, что сова — ночная птица, днём почти слепая и всегда спит. А эта — смотрела. Ясно, осознанно. Слишком... живо.
Теодор тоже услышал уханье. Поднял взгляд, задержался на птице и нахмурился. Что-то, похоже, щёлкнуло внутри него.
— Нам надо на железнодорожную станцию до Цюриха, — сказал он негромко.
Алисса ничего не сказала, только кивнула и улыбнулась — как будто разгоняя странное ощущение, вызванное встречей с птицей. Они зашагали по улице, растворяясь в потоке прохожих.
Дорога к вокзалу шла через старый бульвар, где плитка под ногами перекликалась с трамвайными рельсами, а воздух пах летними духами, кофе и молодыми листьями. Они говорили, будто бы давно знакомы. Обсуждали недавние скандалы в шоу-бизнесе: как одна поп-дива сбежала с турецким поваром, а другой певец внезапно объявил, что ушёл в монастырь. Теодор с улыбкой недоумевал, почему рэперу с тремя золотыми зубами дали литературную премию, а Алисса смеялась, пересказывая, как на последнем танцевальном шоу одна участница в прямом эфире сломала каблук и танцевала босиком — и выиграла. Говорили о музыке, спорили, кто круче — Beyonc; или Rosal;a, вспоминали летние фестивали, и в какой момент на танцполе начинается настоящая магия.
Но где-то в глубине её мыслей всё ещё сидел взгляд совы. Жёлтые глаза, полные тишины, будто предупреждение, спрятанное в дневном свете.
4.
Теплоход Limmat отошёл от пристани Цюриха ровно в 13:30. Судно 1920 года постройки, оно, тем не менее, сохранялось в идеальном техническом состоянии благодаря заботе городского транспортного ведомства. Давно утратило свою утилитарную функцию, Limmat теперь служил исключительно для удовольствия туристов и местных жителей — как плавучий салон отдыха, погружающий в ритм старого Цюриха, где время течёт неторопливо, как само озеро.
Пассажиры рассыпались по палубам: кто загорал под солнцем, кто фотографировал готические шпили и зелёные холмы вдали. На нижнем этаже находился салон первого класса с панорамными окнами, но Алисса и Теодор предпочли ресторан. Внутри было прохладно, пахло свежей выпечкой и кофе. Они устроились у окна. Официант с изящной осанкой и почти театральным выражением лица быстро подал заказ — два эспрессо и два пирожных.
Небо сияло без единого облака, только на горизонте лениво дрейфовали белёсые хлопья. Лето было в самом расцвете. Воздух — тёплый, но не душный. Лёгкий ветерок трепал волосы и приносил с озера запахи тины, солнца и чуть уловимого бензина от моторных лодок. Вода в Цюрихском озере была прозрачна, будто из стекла. Легкая рябь искрилась под солнечными бликами. По глади скользили белые яхты, моторные катера, каноэ, весельные лодки. Некоторые лодочники приветственно махали пассажирам Limmat, а те радостно отвечали им — смех, фотоаппараты, дети, машущие ладошками.
— А ты чем занимаешься? — спросила Алисса, срезая ложечкой шоколадный верх пирожного. Оно оказалось нежным, с тонкой прослойкой малинового желе и рассыпчатым миндальным тестом. Настоящее швейцарское искусство вкуса.
Теодор улыбнулся:
— Я инженер. Специалист по горному оборудованию. В основном — добыча руды. Работаю в Южной Америке. А ты?
— Я? — Алисса сдержанно улыбнулась, смакуя аромат кофе. — Я секьюрити. Работаю в службе «Секуристас». Охрана объектов.
— Секьюрити? — переспросил Теодор. В его голосе скользнуло удивление, но без насмешки. — Не совсем женская профессия.
— Сейчас нет гендерных различий в профессиях. Даже в астронавты идут женщины, — заметила Алисса. — И я хорошо освоила свою: стреляю, у меня зелёный пояс по каратэ, вожу автомобили, даже грузовики.
— Это… полезные навыки, — кивнул Теодор, и в его взгляде промелькнуло уважение.
Вдруг — как хлёсткий ветер — над столиком прозвучал сильный, властный женский голос:
— Эти навыки пригодились бы и тебе, Теодориэль!
Теодор вздрогнул, словно ударили током, и поднял голову. Алисса с удивлением обернулась.
Перед ними стояла женщина лет сорока, высокая, стройная, с осанкой королевы. Красное облегающее платье подчёркивало идеальные пропорции, а широкополая алая шляпа оттеняла её фарфоровую кожу и утончённые черты лица. Волны чёрных волос спадали на плечи, глаза — холодные, цвета закалённой стали — смотрели с пронзительной уверенностью. Её аристократичность была не напускной, а врождённой. В ней сквозила древняя гордость — и отчуждение. Вокруг воцарилась странная тишина: все пассажиры ресторана смотрели на неё с изумлением и каким-то невольным благоговением, словно перед ними появилось нечто сверхъестественное.
Алисса уловила, что за безупречным видом скрыт железный характер. Властный. Опасный.
Limmat продолжал мягко гудеть моторами, подрагивая на волнах. Судно шло ровно, слегка покачиваясь, будто вальсируя с озером.
Женщина не дождалась приглашения: взяла стул с соседнего столика, элегантно развернула и села. Движения — безупречные, хищные и грациозные.
— Ты же знал, Теодориэль, что я тебя найду, — произнесла она, доставая откуда-то, словно из воздуха, тонкую сигарету. Щелчок серебряной зажигалки, пламя — и табак вспыхнул. Сладковатый дым с нотами финика и ванили разлился по ресторану. Никто не осмелился ей сделать замечание. Даже официант, нахмурившись, поспешно удалился за стойку, притворившись занятым.
— Не принуждай меня, Лилит, — угрюмо сказал Теодор. — Я вне ваших игр. Я вне политики Небес.
— Ты — нефилим, и, следовательно, уже генетически связан с Небесами, — оборвала его женщина, её голос стал ледяным, а глаза сверкнули гневом. — Тебе придётся принять чью-то сторону!
— Я — нейтральный, — отчеканил Теодор, сдерживая раздражение. Было видно: он не рад её появлению.
Алисса ничего не понимала, но ощущала напряжение, наэлектризованность между ними. Что-то древнее и опасное шевелилось под этими словами.
— Я один из тех, кто безразличен, — добавил Теодор с нажимом.
— Твой отец Араккель — падший, и он так же отвержен, как и ты, — усмехнулась Лилит, выпуская кольцо дыма. — Но это не освобождает тебя. Вы, нейтралы, — мощная сила. А в союзе с нами… мы смогли бы одолеть Михаила. Он не выдержит.
— Я и мой отец — мы вне конфликта, — сурово произнёс Теодор. — Не втягивай нас в вашу небесную войну.
Алисса едва слышно втянула воздух. Араккель? Но… отец Теодора — профессор Грегори Шилке. Что за странное имя? Что за игра происходит у неё на глазах?
«Кто она такая? — думала Алисса, вглядываясь в идеально-неестественное лицо женщины. — От неё веет холодом, почти вечностью. Но как же она красива…»
— Прошли миллионы лет с той битвы, внешне всё стабильно, но на самом деле война идёт, — произнесла Лилит с холодным спокойствием, затягиваясь. — И она не закончится, пока одна из сторон не возьмёт верх. Мы свергнем Его!
— Это вам не по силам, — усмехнулся Теодор, откинувшись на спинку стула. В его голосе звучала язвительная насмешка. — Он создал Вселенную, нас… и ты думаешь, сможешь Его свалить?
— Мой муж, Самаэль, был на волосок от этого, — тихо проговорила Лилит, и её пальцы невольно сжались, чуть не раздавив сигарету. — Если бы вы, Семиаз и ваша группа нейтральных, поддержали нас тогда… на Небесах давно действовали бы другие законы.
Теодор взял салфетку, что лежала у него под чашкой, и медленно, почти машинально, написал три цифры: 666. Затем перечеркнул их одной резкой линией.
— Цифра семь — нерушима, — сказал он. — А шесть… даже с сотыми долями — всё равно не семь.
Алисса с непониманием смотрела на эту запись, потом перевела взгляд на Лилит, затем — на Теодора. Её всё больше охватывало ощущение, что она оказалась в чужом, запредельном диалоге. При этом женщина в красном вела себя так, будто Алиссы вовсе не существовало — как будто она была пустым местом, тенью без имени и значения.
И тогда Алисса решила напомнить о себе:
— Madame, vous nous d;rangez. Ne voulez-vous pas d;gager d’ici;? (Мадам, вы нам мешаете. Не хотите ли свалить отсюда?) — холодно произнесла она, чеканя французские слова.
Лилит усмехнулась и наконец удостоила её взглядом.
— Tu ne sais pas dans quoi tu t’embarques, Alissa. C’est quelque chose qui te br;lera sans laisser de cendres. Reste loin de nous. (Ты не знаешь, во что ввязываешься, Алисса. Это нечто, что сожжёт тебя, не оставив даже пепла. Держись от нас подальше.)
После этих слов она встала, стряхнула невидимую пылинку с подола платья и, слегка наклонив голову, сказала:
— Теодориэль, мы надеемся на тебя и на твоего отца. Уговорите Семиаза и остальных. Не делайте из себя врагов Самаэля. Вы знаете, он не прощает — ни предательства, ни отказа.
— Не пугай нас падшим, — мрачно бросил Теодор. — Твой муж, может, и авторитетен, но не сильнее других.
— Ты мог бы получить бессмертие… из его рук, — вдруг сказала Лилит и на мгновение её голос стал почти ласковым. Теодор вздрогнул. — Когда мы войдём в Эдем как победители, ты получишь свою долю. Ты — избран.
Он молчал. Губы сжались в тонкую линию, а глаза потемнели. Алисса ничего не понимала, но чувствовала, как волна холодной ярости поднимается у неё в груди. Эта женщина казалась ей чужеродной, опасной… ненавистной.
— Может, появится Рафаэль… с подобным предложением, — добавила Лилит. — Но не верь ему. Он, как и все с Небес, врёт, когда улыбается.
— Я и тебе не верю, Лилит, — с издёвкой ответил Теодор.
— Мы ещё встретимся. А ты подумай, — сказала она, развернулась и вышла из ресторана.
Теодор и Алисса остались сидеть. У обоих не было ни слов, ни желания продолжать разговор. Тишина между ними была полна смысла, и каждый чувствовал, что вторгаться в неё — значит проявить неуважение.
Алисса встала и молча вышла. Судно Limmat было невелико — не круизный гигант, а старомодный теплоход, и она обошла его палубы за пару минут. Но Лилит нигде не было. Ни в кают-компании, ни у капитанского мостика, ни на корме.
Она словно испарилась.
И тут раздалось глухое уханье. Алисса подняла голову. Над лазурной поверхностью озера скользила сова — белая, с широкими крыльями, и, казалось, слишком большая для здешней природы. Её глаза — два янтарных прожектора — немигающе смотрели прямо на Алиссу, пока та не замерла в оцепенении.
5.
Алисса возвращалась домой на поезде линии S7, который неторопливо катился вдоль берегов озера, останавливаясь на каждой, даже самой крошечной станции. За окном проносились живописные пейзажи Цюрихского озера — ухоженные луга, домики с черепичными крышами, аккуратные виноградники. Но девушка едва замечала всё это. Её мысли были целиком заняты сценой, разыгравшейся в ресторане: Теодор, загадочный, как сама тень, и Лилит — хищная, почти нечеловеческая женщина с глазами, полными огня и древнего знания.
Теодор не стал ничего объяснять, и Алисса не настаивала. Они были едва знакомы — и, казалось, она случайно подслушала разговор, в котором не имела права участвовать. И всё же… слова, что звучали в ресторане, застряли в голове, как занозы: Семиаз, Самаэль, Рафаэль, Небеса, нефилимы… Эти имена пробуждали в памяти что-то давнее, будто знакомое по детским книгам, фэнтези или запретным разговорам взрослых, но она не могла точно вспомнить откуда. Всё казалось сказкой — и в то же время пугающей правдой.
Теплоход подплыл к Распесвилю, но прогулка по нему так и не состоялась. Хотя сам город был красивый: улочки, выложенные брусчаткой, фахверковые дома с резными ставнями, балкончики, увитые геранью. Центр был словно открытка из средневековой Европы — уютный, почти игрушечный, и оттого немного нереальный. Но Теодор отказался гулять, извинившись. Он сказал, что хочет побыть один и переварить услышанное от Лилит. Его голос звучал извиняющимся, но при этом усталым, почти надломленным.
— Ничего страшного, Теодор. У нас будет время, — сказала Алисса, стараясь улыбнуться искренне. И пошла на станцию, села на поезд, следующий в сторону Винтертура.
Всю дорогу она перебирала в памяти сказанные фразы и жесты. Она не могла отделаться от чувства, что стала свидетельницей чего-то по-настоящему опасного. В руке она всё ещё сжимала сложенную вчетверо салфетку с надписью 666, перечёркнутой линией. Эти цифры казались ей знакомыми и в то же время чужими. Подсознание кричало: зло. Не просто плохое или неприятное, а именно древнее, абсолютное зло, пронесённое сквозь века и цивилизации.
Когда она наконец добралась до дома — уже наступал вечер. Квартира на втором этаже светилась огнями, и запах жарящегося мяса встречал её с лестницы. Отец стоял на террасе у гриля, в фартуке и с поварской лопаткой в руке.
— Привет, Алисса! — весело крикнул он, заметив её. Это был жизнерадостный мужчина лет пятидесяти, с широкими плечами, густыми седыми волосами и теплыми глазами. По профессии он был строитель, в прошлом — бетонщик, а теперь — начальник крупной стройки в Винтертуре. Несмотря на строгость на работе, дома он был воплощением добродушия. — Не присоединишься к нам?
— Спасибо, папа, чуть позже, — ответила она. Всё, чего ей хотелось сейчас — закрыться в комнате и не думать. Первое свидание как-то... не сложилось. Хотя, по сути, это было даже не свидание, а череда странных событий, вмешательство посторонних и разговоров о том, чего она не понимала. Всё закончилось до того, как началось. И это злило. Чужая женщина сломала что-то, что едва начинало формироваться.
Из кухни послышался голос матери:
— Алисса, поможешь мне сделать салаты? Или хотя бы хлеб нарежь! Гости скоро придут, а я боюсь, что не успею…
Мама была полной противоположностью отцу — тонкая, высокая, немного строгая женщина с собранными волосами и вечно занятыми руками. По профессии она была учительницей французского и истории, любила порядок, антиквариат и готовить с детальной точностью. Даже салаты у неё были произведением искусства.
— Хорошо, мама, — отозвалась Алисса, и, прежде чем пойти на кухню, толкнула дверь в комнату младшего брата.
— Маркус! — рявкнула она. — Тебе не стыдно?! Родители готовят, а ты тут играешься, как паразит! Помог бы хоть чем-то!
Мальчик, худой, взъерошенный, лет двенадцати, вздрогнул, как от удара током, вскочил с кресла и понёсся по лестнице вниз, пятясь почти на бегу. Он не любил спорить с сестрой — Алисса имела над ним почти магическую власть. Её голос, строгий, уверенный, всегда заставлял его чувствовать себя маленьким, даже когда она говорила без крика. Маркус считал, что у сестры в глазах живёт дьявол… особенно когда она злилась.
А Алисса стояла в дверях и смотрела ему вслед, сжимая в кармане всё ту же салфетку с цифрами. Почему-то она чувствовала, что эта история только начинается.
Под закат, когда небо окрасилось в медно-золотистые тона, на террасу начали прибывать гости. Их было семь — четверо женщин и трое мужчин. Все так или иначе были старыми друзьями родителей Алиссы. Её мама с радостью встречала каждого, отец наливал в бокалы белое вино и угощал холодными закусками, а Алисса, стоя в стороне, просто наблюдала. Она знала почти всех — виделись на праздниках, семейных встречах, совместных поездках. Но один из мужчин был ей незнаком: высокий, стройный, лет пятидесяти, с длинными серебристо-белыми волосами, уложенными в безупречную гладкость. Его лицо было тонким и благородным, с резкими скулами, гладким лбом и внимательными, будто пронизывающими глазами цвета дымчатого янтаря. Под тонкой рубашкой угадывался крепкий торс, и вся его фигура излучала сдержанную силу и внутреннюю собранность.
Когда он подошёл к ней, он пожал ей руку необычно мягко, но с силой, будто передавая через прикосновение некое знание.
— Рад видеть тебя, дитя моё. Ты прекрасно выглядишь, Алисса, — произнёс он глубоким, обволакивающим голосом.
— Спасибо, герр... — замялась девушка, не зная его имени.
— Герр Милано, — с лёгким кивком представился он. — Но можешь звать меня просто Рафаэль.
— Вы итальянец? — с любопытством спросила она.
Рафаэль засмеялся, но даже в смехе его чувствовалась осторожность, как будто он никогда не позволял себе быть полностью беззащитным:
— Можно сказать, что так.
Он не походил на обычных знакомых её родителей. В нём было нечто странное и в то же время притягательное: сочетание радушия и молчаливого напряжения, как у человека, который видел больше, чем говорит.
— Это архитектор, — объяснила мама, подходя ближе. — Он работает с выставками, проектирует культурные центры и музеи. Специалист по древнему зодчеству. Знает столько языков, что даже не сосчитать. Почти как ты, Алисса!
Алисса с удивлением посмотрела на него:
— Вы, например, знаете арамейский?
Рафаэль кивнул:
— Я знаю Имперский арамейский — язык Персидской державы. Библейский арамейский — он использован в Книге Даниила. Галилейский диалект — на нём говорил Иешуа из Назарета. И, конечно, Сирийский — литургический язык христиан востока. Какой диалект тебя интересует, дитя моё?
— Я просто спросила, — смутилась девушка. — То есть вы знаете и латинский? И, например, кечуа — язык инков? Наверняка и мёртвые языки знаете...
Мёртвые языки, — пронеслось у неё в голове. Старославянский. Этрусский. Акадский. Хеттский. Готский. Кумранский. Угаритский. Согдийский. Лувийский. Шумерский…
— Да, я их все знаю, — просто ответил Рафаэль. — И ещё я знаю лашон а-кодеш.
— Что это? — нахмурилась Алисса.
Ответила мама, не менее увлечённая разговором:
— Это священный язык, древнееврейский. Предшественник классического иврита. По преданию — язык, на котором говорили Адам и Ева.
Алисса фыркнула, скептически:
— Мама, никто не знает, как он звучал. Даже фонетику невозможно восстановить!
Но Рафаэль вдруг стал серьёзным. Его глаза вспыхнули тёплым, странным светом:
— Ты ошибаешься, дитя моё. Это язык Эдема. На нём говорят ангелы. И... Он Сам.
У Алиссы будто бы что-то замерло внутри. Мир слегка качнулся, словно бы потерял устойчивость. Всё, что было простым — вечер, барбекю, семья — вдруг отдалилось, как через мутное стекло. Что-то в этом человеке было слишком — слишком знающим, слишком искренним и слишком невозможным. Её мир начал двигаться в новом направлении. Медленно, но неотвратимо.
— Интересно, — только и смогла она произнести, с трудом глотнув воздух.
Но в этот момент отец позвал всех к ужину. На столе стояло жареное мясо, дымящееся, с корочкой и соком, стекающим на деревянную доску. Рядом лежали сосиски, колбасы, тонкие ломтики обжаренного бекона. Большие фарфоровые вазы были наполнены салатами: картофельный с укропом, микс с рукколой, сыром и вялеными томатами, салат с гранатом и булгуром. Рядом — тёплый хлеб в корзинке, маленькие баночки с горчицей, кетчупом, айоли и домашним чесночным соусом.
Из динамиков зазвучала музыка. Играла французская певица Франс Галль, и её голос пел песню «Manchester et Liverpool»:
Manchester et Liverpool,
"Les gar;ons sont fous d'amour.
Ils ont des accents charmants
Et des sourires d;routants.
Mais moi je r;ve en secret,
D’un gar;on qu’on ne conna;t pas encore..."
— О, это Франс Галль! — воскликнула одна из гостьей, пожилая дама в красных бусах.
— Да, моя любимая песня, — кивнула другая.
Рафаэль отложил вилку и сказал задумчиво:
— Я её знал.
В наступившей тишине даже цикады на миг замерли. Все уставились на него.
Знать Франс Галль — не просто щегольская реплика. Это звучало почти как признание в дружбе с легендой. Для Маркуса это было бы всё равно что быть приятелем Ринальдо, суперзвезды мирового футбола. Для Алиссы — как дружить с Брюсом Ли, великим мастером кунг-фу, о котором она смотрела документальные фильмы и читала книги.
Рафаэль спокойно вернулся к своей тарелке, будто ничего особенного не сказал.
Но Алисса почувствовала, что всё только начинается.
К десяти часам вечера разговор за столом свернул с ностальгических воспоминаний о былых путешествиях и винтажной музыке на политику. Обсуждали Дональда Трампа — ещё недавно президента США, теперь уже скорее символ эгоцентричной и разрушительной власти, способной встряхнуть полмира одним твитом. Его таможенные тарифы и внешнеэкономические демарши тревожили присутствующих, особенно ввиду того, как это отражается на Европе: рост цен, возможные ответные меры, нестабильность. Никто из гостей не был ни экономистом, ни политологом — но, как водится в подобных компаниях, внезапно все стали экспертами. Каждый уверенно рассуждал о балансе экспортных пошлин, европейской уязвимости и геополитике.
Алиса уже перестала следить за перепалками — кто кого перекричал, кто у кого перетянул аргумент, — и тихонько отошла в тень деревьев, вглубь сада. Села на скамейку, лениво жуя мясо и ковыряя вилкой в тарелке, где салат увядал под ночным воздухом. Маркус, младший брат, давно удрал в дом — в своей комнате он героически сражался с бронетехникой в игре «Битва танков», бурча в микрофон что-то о фланговом манёвре.
На небе висела Луна — большая, будто подвешенная на ниточке, и в то же время живая. Её свет пробивался сквозь кроны лип и клёнов, оставляя пятна на траве, как от гигантской лампы. Где-то вдалеке ухнула сова. Этот звук, глухой и древний, неожиданно напряг Алиссу. Она ощутила, как по позвоночнику прошёл холодок. Почему-то именно сегодня она начала бояться этой птицы. Не то чтобы раньше обожала сов, но никогда не чувствовала к ним тревоги. А сейчас — боялась. И не могла понять, откуда этот страх.
— Скучаешь, дитя моё? — раздался голос.
Алисса подняла голову. Рядом стоял Рафаэль. Он смотрел не на неё, а куда-то вверх — на Луну.
— Великий Бетховен написал свою «Лунную сонату», вдохновлённый божественным дыханием, сотворившим мир, — произнёс он задумчиво. — Наш мир... он весь соткан из Его дыхания.
— Вы совсем не похожи на проповедника, — тихо заметила Алисса. — У меня есть знакомый — падре Антонио Ромеос, настоятель католической церкви в Винтертуре. Вот он по профессии говорит такие вещи. А вы — архитектор...
Рафаэль улыбнулся одними уголками губ:
— Я пытаюсь воссоздать то, что было создано Им. Пусть и в меру своих слабых человеческих сил. Но мы всё равно — близки к Нему...
— «Мы» — это кто?
Рафаэль не ответил сразу. Он всё так же смотрел на небо.
— Война никогда не заканчивалась, — произнёс он глухо. — Она всегда была. Он мог бы её остановить... но не хочет. Он ждёт, когда мы сами всё решим. Это знает Самаэль.
Алисса вздрогнула. Это имя она уже слышала сегодня. Из уст той странной женщины в красном.
— Он набирает войско. Ему нужно численное превосходство над Михаилом. Есть треть звёзд, что не встала ни на одну сторону. Безразличные. Падшие... но не по причине мятежа, нет. Они не восстали — они просто отвернулись.
— Вы говорите странные вещи, Рафаэль... — растерянно пробормотала Алисса. — Я вас не понимаю. Хотя... сегодня я слышала нечто подобное. Разговор, в котором упоминали... тьму, выбор, падших.
— Лилит, — кивнул Рафаэль. — Опасайся её. Это страшная женщина.
Алисса пожала плечами:
— Она мне не угрожала. Ну, намекнула, чтобы я не совала нос не в свои дела…
— Лилит хочет склонить двухсот ангелов на сторону Самаэля, — медленно произнёс Рафаэль. — Она надеется на Теодориэля…
— Теодора Шилке? — переспросила девушка.
— Да.
— Но я ведь его почти не знаю! Зачем вы мне это говорите? И... откуда вы знаете его?
Рафаэль спокойно ответил:
— Я Рафаэль. Моя обязанность — знать всё.
Он повернулся к ней, и в его глазах отражалась Луна — холодным, немигающим отблеском.
— Если встретишь Теодориэля, передай: не принимай сторону Тьмы и Зла.
Алисса нахмурилась. Она не любила загадок, а её всё время окружали именно они. В её мире раньше всё было конкретно: учеба, планы на каникулы, спорт, друзья. А теперь — имена, символы, намёки, борьба ангелов и падших. Чужая мифология вдруг встала рядом, дыша ей в лицо. Рафаэль говорил, как сказочник или шпион, которому нельзя назвать всего. И это раздражало.
Но он ничего больше не сказал. Просто кивнул и ушёл обратно к компании. Там, среди мягкого света садовых фонарей, он уже обсуждал с родителями Алиссы и остальными гостями торговые дисбалансы, политические альянсы и валютные потоки, словно и не говорил только что о Лилит и Самаэле. Он вёл разговор уверенно, чётко, как человек, прекрасно владеющий макроэкономическими терминами. Он оперировал понятиями «цифровая девальвация», «внешнеторговый навес», «механизмы валютного коридора» и «цифровая ликвидность», и все кивали, будто действительно понимали, о чём речь.
А Алисса стояла в тени деревьев. С тарелкой в руках, среди запаха жареного мяса и остатков дневного тепла, она чувствовала себя потерянной. И чуть-чуть испуганной.
6.
Утром, когда рассвет едва окрасил небо над Винтертуром, зазвонил мобильный. С дисплея равнодушно светилось: Einsatzzentrale. Алисса зевнула, потянулась — её голова всё ещё была тяжёлая от снов, но она ответила.
— Фрау Рюггер, — сухой и деловой голос диспетчера звучал с акцентом кантонального немецкого, — можете ли вы сегодня выйти на службу? Ваш коллега Шмитке заболел. Остальные или вне зоны связи, или уже распределены. Я потом выделю вам отдельный выходной или оформим бонус за внеплановый выход.
— Ладно, выйду… всё равно ничем не занята, — с хрипотцой сказала Алисса, вставая с постели.
Она почти не спала. Всю ночь крутилась, просыпалась, ловила обрывки странных образов. Казалось, кто-то наблюдал за ней из-за окна. Тёмный силуэт совы сидел будто бы на подоконнике — она то исчезала, то появлялась вновь, и Луна светила так, будто это был не обычный спутник, а глаз, застывший над миром. В ушах играла «Лунная соната», но не привычная, записанная для фортепиано, а как будто глухо звучащая в пространстве — замедленная, в каком-то древнем, полузабытом ритме.
Сквозь сон пробивались слова — не на немецком, не на английском. Латинские. И они звучали в её голове с отчётливой ясностью, словно их произносили рядом, в ухо:
"Et factum est bellum in caelo: Michael et angeli eius pugnabant cum dracone..."
Она села на кровати и повторила вслух:
— Et factum est bellum in caelo...
Поднявшись, она умылась холодной водой, быстро накинула спортивные штаны и майку, и почти машинально подошла к книжной полке. Там, где стояли книги, которые она давно не открывала: учебники, справочники, старые журналы, и — потрёпанная, в твёрдом переплёте — Библия на латинском с параллельным немецким переводом. Её когда-то подарили на курсах теологии, которые она так и не закончила.
Раскрыв книгу, она безошибочно нашла то место, которое услышала во сне.
Откровение, 12 глава: Et factum est praelium magnum in caelo: Micha;l et angeli eius praeliabantur cum dracone, et draco pugnabat et angeli eius; et non valuerunt, neque locus inventus est eorum amplius in caelo. Et proiectus est draco magnus, serpens antiquus, qui vocatur Diabolus et Satanas, seducens universum orbem, proiectus est in terram, et angeli eius cum illo proiecti sunt...
Напротив был перевод: "И произошла на небе великая битва: Михаил и ангелы его сражались с драконом, и дракон сражался, и ангелы его. Но не устояли они, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый дьяволом и сатаной, обольщающий всю вселенную; низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним..."
Алисса долго смотрела на строчки. Сердце било тяжело и тихо, как будто стучало не изнутри, а где-то рядом, в комнате.
— Странно… почему мне вдруг стали сниться библейские тексты? — прошептала она. — Я ведь даже не читала ничего подобного. Разве только кусками в школьной литературе, и то — по касательной.
Она не была религиозна. Детство прошло в тех же серых панельных дворах Цюриха, что и у большинства: велосипед, бассейн, фастфуд, вечерние сериалчики. Да, её когда-то крестили — бабушка настояла, в церкви в Базеле, но это было скорее жестом вежливого согласия. Молитвы? Ну, "Отче наш" она могла бы, пожалуй, наизусть — но без особого трепета. Она росла в эпоху, где боги и ангелы были заменены цифрами, интернетом и технологией. Мир давно уже не ждал апокалипсиса — он прокручивал TikTok, сортировал почту и обновлял приложение с расписанием транспорта.
Мир стал прагматичным. Холодным. Пластиковым. И всё, что происходило две, три тысячи лет назад — казалось археологией. Слова, сказанные тогда, не могли влиять на нынешнюю реальность. Они были мёртвыми, лишёнными контекста. А уж тем более — не могли вторгаться в сны.
Но они вторгались.
Алисса провела пальцем по строчкам и закрыла книгу. Окно было распахнуто, утренний ветерок рябил занавеску. На дереве неподалёку сидела... сова. Настоящая. Живая. Она молча смотрела на дом, не мигая, будто ждала.
Алисса вышла из дома ближе к вечеру — воздух всё ещё хранил следы зноя, но город уже начинал остывать после летнего дня. Асфальт блестел, как стекло, — не от дождя, а от перегретой дневной жары, которая теперь испарялась с крыш, дорог и витрин. Листья лип были вялыми, как мокрые тряпки, и даже воробьи в скверах казались слишком утомлёнными, чтобы чирикать. На небе разливался густой золотисто-розовый свет — последние отблески июльского солнца цеплялись за стеклянные фасады и стекали с них медленно, как расплавленный янтарь.
Алисса села в свою тёмно-синюю «Фольксваген Гольф», завела двигатель, и машина мягко загудела, словно лениво пробуждаясь. Кондиционер фыркнул и выплюнул струю прохлады. Винтертур проходил мимо — улицы, запруженные велосипедистами, неспешными пешеходами и запоздалыми доставщиками. Станция, мосты, переулки, маленькие площади, где уже расставляли столы для вечерних посиделок. Город был жив, но уставший.
Припарковавшись у административного здания службы безопасности, Алисса уверенно вошла внутрь. В гардеробе сняла майку и джинсы, переоделась в сине-серую униформу с эмблемой частного охранного агентства, застегнула воротник, натянула плотные берцы. После короткой паузы направилась на второй этаж — в оружейную.
Она открыла свой персональный шкаф металлическим ключом, щёлкнул замок, и оттуда она вынула Sig Sauer P320 — полуавтоматический пистолет, стальной, тяжёлый, как кувалда. Эргономичная рукоять, чёткие линии корпуса, черный матовый блеск затвора. Она вставила в магазин один за другим 17 патронов 9x19 мм Parabellum — каждый с лёгким металлическим звоном и щелчком. Пальцы двигались точно, привычно, почти автоматически.
Она не знала, зачем берёт оружие. Обычно — максимум газовый баллон, да дубинка. Угроза чаще была из разряда пьяных подростков или психически неуравновешенных. Но сегодня ей казалось, что что-то будет. Рафаэль, сова, странные сны, библейские строки... Всё это не отпускало её и звенело где-то на заднем плане сознания, будто натянутая струна.
Наступило 18:30. Она подошла к терминалу контроля, приложила карточку и активировала дежурство. Потом спустилась вниз к служебному микроавтобусу и села за руль. Машина выехала на дорогу.
Трафик был плотный — пятничный вечер, все возвращались домой, кто-то вёз еду, кто-то торопился к детям или в спортзал. Машины ползли по улицам, как жуки, отражая в стеклах последние отблески солнца. В воздухе стоял запах пыли, бензина и разогретого металла.
На сегодня у неё было двадцать объектов: заводы на окраине, склады в промышленной зоне, два торговых центра, пара школ, несколько церквей, административные здания и дома престарелых. Всё — стандартно. Всё — знакомо. Но чувство, что за ней кто-то наблюдает, не покидало. Она ловила его боковым зрением — то в зеркале заднего вида, то в переулке. Никого не было. И всё же — кто-то был.
До 23:00 всё шло как обычно. Проверка ключевых дверей, отчёты, обходы по регламенту. Она закончила осмотр торгового центра Lokwerk — большого комплекса с магазинами, кафе, супермаркетом. Свет уже приглушили, почти никого не было. Последние сотрудники разбрелись, парковка в подвале полупуста.
Алисса спустилась по пандусу в подземный паркинг. Свет мигал в лампах дневного света, создавая мерцание. Запах бетонной пыли, лёгкий запах масла. И тут — движение.
Она обернулась. Три фигуры двигались в её сторону. Беззвучно. Решительно. Они были одеты, как байкеры — чёрные кожанки, шипы, цепи. Но лица... они были как будто стерты. Ни мимики, ни глаз, ни выражения. Просто контуры. И в их руках — клинки. Настоящие, длинные, изогнутые, как у наёмников из фильмов про мрачное будущее.
— Эй! Что вам надо? — крикнула она, голос её отозвался в пустоте стоянки гулким эхом.
Ответа не было. Только шаги — не спеша, но с ясным намерением. Они разделились и шли, охватывая её с трёх сторон.
Алисса не дрожала. Было напряжение, да. Сердце работало чётко, как метроном. Но страха — не было. Странное ощущение, будто наконец-то нашёлся повод проверить то, чему училась. Она выхватила пистолет, прицелилась — и стреляла.
Оглушительные выстрелы разрывали тишину. Пули вонзались в тела врагов — и вырывали не плоть, не кровь. Из них сыпалась пыль, серая, как мелкий цемент. Не было ни вскриков, ни боли, ни реакции. Только шатающиеся от ударов силуэты, которые не спешили падать. Казалось, что они высечены из камня. Машинально продолжающие движение, как автоматоны.
На улице послышались крики — кто-то из запоздалых посетителей вошёл в паркинг и тут же в панике выбежал обратно, уронив сумку и ключи.
Пустив все 17 патронов, Алисса убрала оружие в кобуру, сделала шаг назад и вытащила телескопическую дубинку. Щёлк! — и металл раскрылся, с хищным шипением став твёрдым и упругим. Она встала в боевую стойку, ноги — на ширине плеч, рука готова к удару.
И тогда они пошли на неё.
Алисса отбивала удары — один клинок свистнул у виска, она ушла влево, нанесла боковой удар дубинкой в шею одному из нападающих. Второй взмах — и она выбила оружие из руки другого, проведя подсечку и отправив его на бетон. Затем — вращение, удар коленом, поворот — и снова дубинка со всего размаха в грудь врагу. Её тело работало точно, как натренированный механизм. Она уходила в сторону, била пяткой, врезалась локтем, бросала через бедро. Девушка даже ощущало некоторое воодушевление, чувствуя. Что она способна давать отпор.
Но фигуры вставали. Без стона. Без злобы. Просто — вставали. Как будто ничто не могло их остановить. И тогда поняла: это не люди. Это не живое. Это нечто, чему всё равно, больно ли ему. И оно не уйдёт.
7.
Спустя какое-то время, с каждой новой минутой драки, Алисса всё отчётливее понимала: она переоценила свои силы. Руки уже не слушались так, как в начале — мышцы свинцом наливались от напряжения, дыхание сбивалось, в ушах стучала кровь. В голове звенело, зрение словно покрывалось пеленой. Её движения замедлялись, удары становились менее точными, а уклонения всё более рискованными.
Она — человек, со всеми слабостями, утомлением, болью, дыханием, страхом. А эти... нападавшие... словно были вне биологии, вне природы. Роботы? Зомби? Они не уставали. Не замедлялись. Не дышали. Их темп не менялся. Удары шли с прежней силой и яростью. Клинки уже почти задевали волосы, свистели у висков, царапали воздух рядом с шеей.
Их намерение было очевидным. Они не играли. Они действительно хотели убить.
— Нет! — выдохнула Алисса, отчаянно делая шаг назад.
Подошвы берцев скользнули по бетону, и затылком она упёрлась в бетонную стену. Дальше было некуда. Конец пути. Конец обороны. Конец...
"Всё. Мне конец," — пронеслось в её голове, как финальный аккорд.
И как в клише из плохого боевика — помощь пришла.
Неожиданно. Молниеносно. Эффектно. Фигура в длинном сером пальто, словно вынырнувшая из тени, ворвалась между Алиссой и её преследователями. Меч в его руках вспыхнул — не обычный, не металлический, он словно был соткан из света, и всё же имел вес, удар, мощь.
Первый нападавший — с хрустом был проткнут насквозь. В точке проникновения в его груди вспыхнул огонь, и из раны вырвалась жёлтая жидкость, вязкая и пылающая, как кипящее золото. Она зашипела, падая на бетон, и прожгла в нём дымящуюся лужу.
Второй метнулся, пытаясь провести удар сверху, но незнакомец с неестественной скоростью развернулся, отбил клинок и сделал короткое боковое движение — вскрывая живот противника, словно бумагу. Пламя, снова пламя и та же жёлтая капель.
Третий ринулся в контратаку, но получил удар по ногам, упал, и прежде чем успел подняться, меч, перелетев дугой, вонзился прямо в голову, превращая её в песочную маску.
Через мгновение всё было кончено. Трое лежали у ног незнакомца. Их тела начали трястись, сжиматься, сыпаться, пока полностью не рассыпались на горячий песок, словно состояли из пепла, удерживаемого только магией.
Алисса в изумлении сделала шаг, потом другой — и опустилась на колени. Рука потянулась к кучке этого странного вещества. Она зачерпнула ладонью — песок. Но не обычный. Он был горячий, с лёгким металлическим привкусом, и казалось, будто он жил, будто в нём шептали голоса.
— Что это…? — прошептала она, глядя на тающее в её руке вещество.
Она подняла взгляд — и осеклась.
Перед ней стоял Теодор.
Меч в его руках медленно гас, как лампа, погружаясь в сам себя. Лезвие исчезало в воздухе, сворачиваясь, сжимаясь, пока не осталась только рукоятка — гладкая, чёрная, с тонкой инкрустацией и едва различимыми древними символами. На вид — просто футляр для дорогой авторучки. Он положил его в карман пальто, будто убрал бесполезную вещь.
— Ты? — голос Алиссы дрогнул. — Но… почему ты? И как ты меня нашёл?
Теодор посмотрел на неё долго, будто сквозь. Потом медленно улыбнулся — не радостно, а с какой-то печалью.
— Потому что ты стала врагом Лилит, — тихо ответил Теодор, и голос его будто звенел внутри бетонных стен. — Ты не хотела, но оказалась в гуще событий, которые связаны с Небесами. А Лилит устраняет всех, кто встает у неё на пути.
— Я встала у неё на пути?! — Алисса буквально взорвалась. Голос её сорвался на крик, и в нём зазвенело отчаяние, гнев, бессилие. — О чём ты вообще?! Я эту… женщину… видела один раз. Один раз, и только вчера! Когда я успела перейти ей дорогу?! Кто она такая, мать вашу? Мадам Вонг европейского масштаба? Женщина-капо из колумбийского наркокартеля? Женщина-ниндзя?!
Теодор бросил взгляд в темноту гаража, словно ждал, что тени оживут и ответят вместо него. Потом хмуро сказал:
— Это… первоженщина.
— Кто?!
— Неважно, — глухо бросил он. — У тебя сейчас другие проблемы…
Но Алисса уже закипела:
— У меня будут проблемы с полицией! — прорычала она. — Я применила табельное оружие, всё это записали камеры, выстрелов было с десяток, а трупов — Нет! — Она ткнула телескопической дубинкой в кучку песка. — Что я скажу полиции? Или прокурору?! Что я расстреливала песочных людей?!
— Тебе придётся самой выкручиваться… — тихо сказал Теодор. — Я не могу вмешиваться. Это… моя вина. Что ты оказалась втянута в эту историю.
— Какую, чёрт побери, историю?! — снова взорвалась Алисса, чувствуя, как бешенство сжигает внутри всё, даже остатки страха.
Теодор вздрогнул — слишком заметно.
— Ты даже не представляешь, насколько близка к истине. К… Чёрту! — произнёс он, и в этом слове было больше смысла, чем она хотела бы услышать.
— Проваливай! — рявкнула Алисса, отшатнувшись. Презрение перекрыло благодарность, хоть недавно он спас ей жизнь. — Камеры всё записали! Я докажу невиновность.
— Боюсь тебя разочаровать, — прошептал Теодор и быстрыми шагами направился к аварийному выходу.
Алисса, сжав кулаки, смотрела ему вслед и, почти не осознавая, выкрикнула:
— А я почему-то представляла тебя другим! Там, в магазине одежды, ты был… другим. Ты мне понравился.
Это словно ударило Теодора током. Он остановился, замер, потом повернулся и вернулся на несколько шагов. Его лицо было тем же — и не тем.
— Не бойся, Алисса, — мягко сказал он. — Я буду рядом. Может, не ты, и не я… а Сам Он захотел, чтобы ты оказалась в этой истории. Иначе бы всё так не сложилось.
— Кто это — “Он”? — нахмурилась она.
Теодор поднял палец вверх. Казалось, он указывал на бетонный потолок, но Алисса поняла.
— Бог?
— Именно.
— Что за глупости ты несёшь! — с раздражением бросила она, чувствуя, что реальность начала ускользать, терять чёткие контуры, как в дурном сне.
И тут — вой сирен. Резкий, тревожный, прорезающий воздух. На въезд в подземную парковку влетели три полицейские машины. Колёса с визгом скользнули по бетону, фары вспыхнули, отражаясь в бетонных колоннах, а красно-синие проблесковые маячки забегали по стенам, как испуганные призраки.
— До встречи, Алисса, — бросил Теодор и метнулся к аварийному выходу. Его шаги были почти бесшумны, как у зверя в лесу.
А в это время из машин высыпали полицейские. Быстро, чётко, слаженно. Один из офицеров сразу начал отдавать команды. Двое перегородили выезд, остальные разошлись по периметру. Один из них держал наготове пистолет, другой вёл съёмку нагрудной камерой.
— Стоять! Не двигаться! — крикнул один, направляясь к Алиссе.
— Я секьюрити, у меня лицензия! — выкрикнула она, поднимая руки, в одной из которых всё ещё была телескопическая дубинка.
К ней подошли трое офицеров. Один взял документы, второй начал осматривать место, третий заглянул под машины — и резко отшатнулся от горячего песка, всё ещё дымящегося на бетоне.
— Что здесь произошло? — спросил старший офицер. — Откуда стрельба? Где нападавшие? Где тела?
Алисса открыла рот… и замолчала. Потому что и сама не знала, как ответить.
8.
Домой Алисса вернулась только на следующий день, около полудня. В голове стучало, тело было словно выжато, а настроение качалось где-то между усталостью и отчаянием. Но раньше, еще в парковке, позвонила в Einsatzzentrale — диспетчерскую службу охраны — и, взяв на себя всю ответственность, сообщила, что применила табельное оружие на территории торгового центра Lokwerk, и теперь полиция ведёт расследование.
— Меня должен кто-то заменить, — глухо сказала она по телефону. — Остальные объекты по списку должны быть проверены. Мне... сейчас не до этого.
На том конце провода повисла пауза, потом голос диспетчера, нервный, но сдержанный, пообещал всё уладить. Алисса знала: сменщика срочно найдут, но её саму теперь ждёт целая череда неприятных разговоров — и не только с руководством.
Допрашивали её долго, выматывающе. Несколько часов в кабинете на втором этаже городского управления полиции. Она старалась быть максимально честной, точной, передавала всё, как было — как появился Теодор, как напали трое, как они двигались, как их глаза не моргали, как песок оставался после каждого удара. Но чем больше она говорила, тем холоднее и недоверчивее становились взгляды следователей.
Один из них — плотный, седой, с лицом человека, который давно устал от чужих драм, — кликнул мышкой. На мониторе, встроенном в дубовый стол, вспыхнул кадр.
— Это запись с наружных камер наблюдения, — ровно сказал он. — Система фиксирует всё, что происходит в коридорах, бутиках, ресторанах и на подземной парковке Lokwerk. Мы получили сразу три звонка от жителей соседних домов: в гараже была перестрелка. Ну что ж... Кто на изображении?
И понеслись кадры. Изображение было чётким: гараж, пустой, освещённый лампами дневного света, ровные полосы парковки — и Алисса, одинокая фигура. Сначала она выглядывает из-за машины, потом резко бросается в сторону, делает несколько выстрелов в пустоту, кричит, потом выхватывает дубинку и вступает в поединок с... воздухом.
На видео это выглядело как безумный танец: она наносила удары в никуда, делала перекаты, шаги в сторону, будто уходя от ударов невидимых врагов. Реальность разлеталась на осколки, потому что на плёнке не было ни Теодора, ни нападавших. Только она. Одна.
Алисса в ужасе прижала ладонь к губам.
— Не может быть... — прошептала она. — Но вы же... вы же сами видели этот песок! Горячий! С паром! Он был там!
— И что? — вмешался второй следователь, моложе, с ехидными глазами, стянутыми морщинками усталости. — Этот песок на вас напал, фрау Рюггер? Он угрожал вам холодным оружием? Может быть… вам стоит пройти обследование?
Он наклонился вперёд, скрестив пальцы на столе, словно ожидал, что она сорвётся в слезы или ударит кулаком. Но Алисса не дала ему этого удовольствия.
Она чувствовала себя раздавленной. Словно что-то внутри оборвалось. Хотелось плакать, упасть лицом на стол, закрыться от всего мира, но она сдержалась. Не слёзы спасают, а зубы, стиснутые до боли. Она выпрямилась, подавляя дрожь, и с вызовом посмотрела на следователя, который мотал кадры видео взад и вперёд.
— Кто-то стер запись, — сказала она глухо. — Кто-то вывел из неё тех троих.
— Кто-то стер? — повторил первый следователь, с тенью усмешки. — Кто? И когда? Мы сняли видео сразу после событий. Да и, знаете ли, вырезать объекты в реальном времени — это не "удалить в TikTok", это занимает время и требует доступа к системе.
В этот момент дверь распахнулась. Вошла молодая полицейская с короткой стрижкой и флешкой в руке.
— Господин Хайман, вот. Это… запись с камеры автомобиля Tesla, припаркованного в гараже. Владелец сказал, что его система ведёт автономную съёмку 24/7. И… что там есть нечто интересное.
Следователь удивлённо поднял брови, взял флешку, вставил её в порт. Пара щелчков — и второе видео запустилось.
И тут всё стало иначе.
Из камеры Tesla было видно: трое неизвестных действительно напали на Алиссу, у одного был нож, у другого — короткий клинок, третий двигался странно, в рывках, как манекен. Алисса отстреливалась, пятясь, потом вступила в ближний бой, отчаянно орудуя дубинкой, уходя от ударов. Затем — появился Теодор. Его клинок — светящийся, неестественный, почти эфемерный — прорезал фигуры, и из них вырывались пламя и жёлтая вязкая жидкость, падающая на пол. Фигуры сгорали и рассыпались, словно сделанные из тлеющей пыли. Теодор обернулся, что-то сказал — камера не записала звук — и исчез в тени.
В кабинете повисла тишина.
Следователи медленно повернули головы к Алиссе, будто их только что огрели кувалдой по затылку. Их лица вытянулись, а глаза округлились в немом шоке.
— Ну что, вы теперь мне верите? — тихо спросила Алисса, сдавленно улыбаясь. Впервые за последние сутки ей хотелось сказать спасибо Илону Маску, его камерам кругового обзора и автономным записям, которые буквально спасли ей жизнь — и честь. А так этот типчик не особо импонировал, особенно своими заявлениями о терраформировании Марса при помощи ядерного взрыва.
— Я… — начал было один из полицейских, но слов не хватало.
— Кто вообще он? — прошептал второй, уставившись на Теодора в записи, как на инопланетянина.
Алисса молчала. Она не знала ответа. Но теперь, по крайней мере, она была не одна в своей реальности.
Но ей ещё предстоял разговор с шефом «Секуритас» — тем, кого боялись даже самые хладнокровные сотрудники охраны.
Он ждал её в своём кабинете на верхнем этаже, где воздух был словно наэлектризован. Шеф — Фридрих Шпиндель, мужчина лет шестидесяти, с лицом, покрытым сетью морщин, словно в нем отпечаталась карта всех камер на объектах. Его костюм был безупречен, галстук — как струна, а глаза — холодные, как лёд в стакане минералки. Он не курил, не улыбался и считал эмоции угрозой дисциплине.
Алисса встала прямо напротив его стола, стараясь не показывать усталость.
— У полиции есть доказательства моей невиновности, — сдержанно произнесла она.
Фридрих даже бровью не повёл. Он выслушал её, как считыватель прослушивает RFID-карту — молча, точно, холодно, и потом опустил взгляд в бумаги на столе.
— Так, фрау Рюггер, — сказал он, подчёркнуто вежливо, — до окончания расследования полицией вы временно отстранены от службы. Приказ уже подписан. И, кстати... — он поднял глаза, — сдайте оружие. Сейчас.
В его голосе не было агрессии — только административная пустота, от которой становилось холодно в спине.
Алисса молча вынула кобуру, положила её на край стола и вышла. Без «да», без «нет». Только ровные шаги по ковру, за которыми последовало щелчок двери.
Теперь она была дома. И только здесь, в тишине, в полной отстранённости от чужих взглядов, до неё дошло всё произошедшее. Усталость обрушилась, как лавина: в теле поселились гири, ноги будто налились свинцом, а мысли путались, как проводка в старом щитке.
Она включила душ. Горячая вода текла по плечам, смывая песок, пот, страх, бессилие. Минут десять она просто стояла, опершись лбом о кафель, не двигаясь. Потом — полотенце, халат, диван, сон, как черная дыра, втянувший её целиком, без остатка.
В доме было пусто, и это было благом.
Но в это же время, за окном, в полутени кроны соседнего дерева, сидела сова. Большая, с неподвижным взглядом и мрачной задумчивостью на лицах ночных стражей. Её жёлтые глаза, как две лампы наблюдения, внимательно следили за окнами.
Словно кто-то наблюдал. Словно всё только начиналось.
9.
Алиссе снился странный, пугающе ясный сон — такой, после которого просыпаешься в холодном поту и долго не можешь отличить реальность от наваждения.
Она была в пространстве, где не существовало ни верха, ни низа, ни горизонта, ни точки опоры. Всё вокруг было залито мягким белым светом, как если бы небо растворилось в молоке. Там были облака без теней, и дул свежий ветер, но невозможно было понять, откуда и куда он дует. Ни звуков, ни запахов, ни ощущения времени — только мерцание и застывшая бесконечность.
В этом безмерном пространстве висели миллионы существ — похожих на людей, но это были не люди. У каждого — огромные белоснежные крылья, раскинутые широко, как у орлов в миг пикирования. Они словно парили, медленно взмахивая крыльями, но не двигались с места. Лица у них были напряжённые, отчуждённые, с застывшими чертами и глазами, горящими красным и синим огнём ненависти. В их руках были мечи — длинные, из светящегося металла, такие же, как тот, что сжимал Теодор. Многие носили шлемы, похожие на римские, с гребнями и налобными щитками, скрывавшими лица, оставляя только жесткие, горящие глаза.
Они висели — миллионы против миллионов, зеркально отражая друг друга в готовности. И всё это — в абсолютной тишине.
И вдруг... зазвучал рог. Его звук пронзил пространство, как крик огромного зверя, расколовший тишину. Из рядов одной армии выдвинулся мужчина лет пятидесяти, с мощным телосложением, с грудью, будто высеченной из скалы, и суровым лицом, как у военного судьи. Его крылья были огромные и яркие, будто выкованы из чистого света. В его руке была палица, покрытая письменами, которая казалась способной раздробить металл и сотрясти землю. Он поднял руку.
— Вперёд! В атаку! — громогласно возгласил он.
Пронёсся переклич:
— Архистратиг Михаил призвал к атаке!
Из другого конца пространства выдвинулся другой лидер. Он был стройный, высокий, с длинными, развевающимися волосами, похожими на струи тёмного золота. Его лицо — прекрасное, почти нечеловечески идеальное, с ясными глазами и лёгкой улыбкой, в которой чувствовалась скорбь и упрямство. Его крылья были тоже белыми — пока ещё. Он поднял меч.
— Братья! Мы должны победить! — крикнул он.
— Люцифер, мы с тобой! — откликнулись миллионы, и его армия сорвалась с места, бросаясь в бой.
И началась битва.
Вихрь крыльев, сверкание мечей и звон металла заполнили пространство, которое прежде было неподвижным. Ангелы рубились без жалости. Одни били палицами, сминая доспехи и разрывая тела, другие — мечами, вспарывая груди и отсекали крылья. Тела падали вниз, истекая светящейся кровью, с криками, от которых дрожала сама ткань мира. Кто-то, лишившись руки, продолжал сражаться зубами. Кто-то, сбитый в воздухе, взлетал снова, из последних сил нанося удар.
С каждой минутой, крылья Люциферовых воинов темнели. Сначала — лёгкая тень на перьях. Потом — серость, и наконец — чернота, будто изнутри их прожигал мрак. Они не замечали этого. Или — не хотели замечать. Они сражались с яростью, с отчаянием, как будто на кону стояло всё. И, быть может, так и было.
Алисса парила где-то в стороне, бесплотная, как тень, как камера, как свидетель без права вмешательства. Она видела всё — каждую каплю крови, каждый раненый взмах крыла, каждый крик павшего.
И знала, хоть и не понимала, что всё это связано с ней.
Что она не случайно здесь.
Что эта война — началась задолго до её рождения…
…и ещё не закончилась.
Алисса проснулась в липком холодном поту. Всё её тело дрожало, а в ушах ещё звенели удары клинков, будто звон зазубренной стали, от которой идёт искра. Они перемежались с криками боли и ярости, гортанными, животными, будто вырванными из глубины чьей-то сущности. Ненависть в этих голосах была густой, вязкой, почти ощутимой — как будто её можно было мазать на хлеб. А проклятия, шипящие, будто языки змей, звенели между ударами, словно заклятия, брошенные в лицо мирозданию.
Дрожащая, она откинула одеяло. Ноги подкашивались, как будто они были не её. Она пошла в ванную, прошаркала босыми ступнями по полу, вцепилась в край раковины и взглянула в зеркало. Серое, потное, бледное лицо смотрело на неё из отражения. Под глазами — синяки, губы — побледнели, будто обескровлены. Но больше всего её поразило другое: в каштановых волосах, среди привычных бликов, она заметила две чёткие седые пряди.
— О-о, нет… — выдохнула она, зажимая рот рукой. Это была не просто усталость. Это было что-то, что ломает изнутри.
Из кухни доносились звуки жизни — звон посуды, голоса, смех, всё то, что должно было быть нормальным, земным, безопасным.
— Как в школе? — спросил отец бодро.
Маркус ответил:
— А, как всегда. Математичка задала кучу формул. А по французскому — шестерка!
— Молодец, сынок! Горжусь тобой. Растешь — возьму тебя на охоту или на рыбалку!
— Да, ты у нас умница, — подхватила мама.
— А где наша главная умница? Которая правопорядок обеспечивает? — отец сказал это шутливо, но Алисса знала — он всегда волновался. Его голос прятал тревогу под маской иронии. Работа в охране — не прогулка по парку.
— Спит, как всегда, — усмехнулась мама.
— А не сплю и уже спускаюсь! — отозвалась Алисса, натянула простую серую футболку, джинсы и босиком спустилась вниз.
На столе стояли котлеты, дымящиеся пюре, свежие овощные салаты, чашка с жареными грибами и хлебная корзинка с румяными булочками. В воздухе вились ароматы жареного мяса, чеснока и зелени, домашнего уюта и заботы. От одного запаха скрутило живот от голода и усталости.
Родители заулыбались.
— Ну как служба? — спросил отец, накладывая себе порцию.
Алисса застыла с вилкой в руке. Что сказать? Что она стреляла на подземной парковке, а на видео её показали дерущейся с воздухом? Что теперь она отстранена от службы, и полиция ведёт расследование, а она сама не знает, что реально, а что нет?
— Ну? — подбодрил отец.
— Всё в порядке. Просто... был напряг, — отмахнулась она, заставляя себя улыбнуться.
По телевизору шло соревнование по бодибилдингу — мужчины с титаническими телами, натянутыми, как канаты, кожей, демонстрировали свои мускулы под светом софитов: бицепсы, трицепсы, брюшные кубики, грудные, как у львов, и шеи, словно мраморные колонны.
— Ох, какие красавчики, — мечтательно протянула мама. — Нашей Алиссе бы такого жениха!
— Да не глупи, Роза! — фыркнул отец. — Нашей дочери нужен учёный или художник. Она же — человек тонкой натуры. Ей не мышцы нужны, а мозги.
Алисса, ковыряя вилкой в салате, вдруг вспомнила спину Теодора. Его фигура, когда он переодевался в кабинке в магазине одежды. И... шрамы под лопатками. Чёткие, длинные, симметричные. Словно от хирургии.
И тут в памяти всплыл сон. Мечи. Михаил. Люцифер. Крылья.
— Крылья... — выдохнула она.
— Что? — переспросил Маркус, который сидел рядом и держал в руках своего любимого робота, щёлкая им по столу.
— Крылья, — повторила Алисса уже почти шёпотом. — У Теодора были крылья… но он их отрезал?
В голове у неё вскипел шторм. Мысли метались, сталкиваясь, как автомобили на скользкой трассе, не зацепляясь ни за одну логическую опору. Всё было обрывками: горячий песок, невидимые противники, исчезающие с камер, шрамы, древняя битва, архангелы и Теодор, горящий взглядом, в котором смешивалась боль и... вина?
Но среди этого хаоса она почувствовала, что нащупала нитку. Что всё это не случайно. Что за её работой охранницы скрывается нечто большее. Что Теодор — не просто мужчина с мечом. И что сон — это не просто сон.
Алисса судорожно сжала вилку в пальцах, и впервые за несколько дней почувствовала, что теперь она не просто жертва обстоятельств. Она — часть чего-то древнего. И, возможно, чего-то важного.
— Какой Теодор? — растерянно переспросил отец, отрываясь от тарелки. — Может, я что-то пропустил?
— Жених? — прищурился Маркус, словно почуяв сенсацию.
— О-о, жених — это хорошо, — мечтательно протянула мама. — J’esp;re qu’il est bien ;lev; et qu’il s’habille avec go;t. (Надеюсь, он воспитан и одевается со вкусом).
— Мама, не говори глупостей! — вспыхнула Алисса. — Je n’ai pas le temps pour les petits amis! J’ai… des choses ; faire! (Мне не до женихов! У меня... есть дела!)
Родители озадаченно переглянулись и молча наблюдали, как дочь резко встала, поднялась по лестнице и скрылась в своей комнате. Там она открыла шкаф, достала свою старую, потрёпанную Библию, которую подарила ей бабушка, и опустилась на кровать.
Пальцы дрожали, когда она искала нужную страницу. Где-то здесь… Ветхий Завет… пророки… Откровение…
И вот — строки, как выстрел:
«И появился другой знак на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадем. Хвост его увлёк с неба третью часть звёзд и поверг их на землю…» (Откровение Иоанна Богослова, гл. 12)
«И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним…»
Алисса застыла, всматриваясь в слова, как будто они светились изнутри. Каждая строчка отзывалась эхом её сна. Армии. Падение. Крылья. Свет, обратившийся во тьму.
— Мой сон — реальность? — прошептала она, прижимая Библию к груди. Голова её закружилась, но в груди медленно воспламенялось страшное, ледяное осознание: мир не таков, каким она его знала.
Алисса вернулась на кухню. Там всё ещё витал аромат картошки, зелени и котлет, но теперь он казался ей каким-то отдалённым, будто из другой жизни. Она остановилась у двери и, сдерживая внутреннее волнение, спросила:
— Мама, а как долго ты знаешь Рафаэля?
Мать удивлённо обернулась от раковины, где мыла тарелки.
— Сеньора Милано? — переспросила она. — Ну... лет пять. Были общие проекты. Почему ты спрашиваешь?
— А как хорошо ты его знаешь? — голос Алиссы звучал спокойным, но в нём чувствовалась настойчивость, от которой отец даже отложил вилку, а Маркус уставился, не мигая.
— Ты что, ревнуешь меня к Рафаэлю? — слабо улыбнулась мама, но, заметив серьёзность дочери, ответила уже спокойно:
— Он порядочный человек. В нашем проекте были возможности… как тебе сказать… нелегального обогащения, но Рафаэль сразу это пресёк. Он сказал: «В богоугодных делах коррупция оскверняет саму идею святости и честности». И мы все это запомнили. Никто больше даже не пытался.
Алисса молчала, всматриваясь в узор на скатерти, но в голове у неё всплывало лицо Рафаэля: черты его были почти безупречными, как у статуи, но именно эта безупречность пугала — слишком правильная, слишком… нечеловеческая.
— А где он живёт, мама?
— Где-то в Женеве, — мама пожала плечами. — Но сейчас он в Лос-Анджелесе. У него там проекты… архитектурные, кажется. Какие-то духовные центры для мигрантов и ещё что-то… Я давно его не видела.
— Ага, — глубокомысленно произнесла Алисса, прикрыв глаза.
День, залитый мягким светом, незаметно перетёк в вечер. За окнами загорелись фонари, а с экрана телевизора раздались истеричные женские выкрики на корейском. Начинался очередной мыльный сериал: крупные планы красивых актёров с отчаянными глазами, богатые дома, вздохи, пощёчины, зловещая музыка. По сюжету бедная девушка влюблялась в сына владельца металлургической империи, но злая мачеха плела интриги, а между кадрами всплывали слезливые монологи с печальной музыкой.
Родители устроились у телевизора с пледом и чаем, мама сочувственно ахала, папа что-то бурчал про "азиатскую истерику", а Маркус с роботом ушёл в свою комнату.
Алисса тем временем тихо скользнула вниз, к выходу.
Пальто уже было на крючке, а ключи — в кармане. Она не знала точно, куда пойдёт. Но чувствовала: ждать больше нельзя.
10.
Католическая церковь St. Peter und Paul возвышалась в центре Винтертура, всего в пяти минутах ходьбы от шумной железнодорожной станции, но тут, в окружении раскидистых лип и тихих каменных скамеек, царил иной мир — мир тишины, ветра и шепота молитв.
Светло-песчаный неоготический фасад с арочными окнами, изящными контрфорсами и высоким шпилем, указывающим в серое швейцарское небо, был построен в 1868 году. Каменная кладка хранила в себе не только дыхание прошлого, но и странное, едва ощутимое присутствие — то ли благоговения, то ли тревоги. Над входом, в глубокой нише, стояли святые Пётр и Павел, вырезанные в камне — с ключами и мечом.
Была суббота. Воздух пах мокрыми листьями, осенью и свечным воском. Падре Антонио Ромеос, шестидесятишестилетний мужчина с благородной, мягкой внешностью, только что закончил вечернюю мессу.
Он неспешно шёл по коридору, ведущему в его личную комнату — сакристию, где хранились облачения, книги, письма и где, за старинным письменным столом, он обычно предавался своим исследованиям. Антонио носил тонкие очки в металлической оправе, его волосы, серебряные и волнистые, откинуты назад, а глаза — удивительно ясные, цвета туманного неба. Он выглядел бы настоящим профессором, если бы не сутана. Его манера говорить была мягкой, с итальянским акцентом.
Падре имел докторскую степень по богословию, полученную в Папском Григорианском университете в Риме — самом старом и престижном вузе Ватикана. Поговаривали, что в юности он был связан со Священной Конгрегацией доктрины веры — именно так теперь называлась бывшая Святая Инквизиция, мрачная организация, когда-то вершившая суды над еретиками, ведьмами и отступниками.
И хотя Инквизиция давно превратилась в богословскую структуру, консультирующую Папу, всё же эта тень истории — со сожжёнными женщинами, вспоротыми животами язычников и крестовыми походами в джунгли Нового Света — ещё витала в воздухе. Но сам Антонио с этими образами не вязался вовсе. Его добрые глаза, терпеливые слова, умение слушать без осуждения — всё это говорило скорее о глубоком сострадании, чем о ревностной жестокости.
Он уже собирался сесть за письменный стол, когда раздался тихий, но уверенный стук в дверь.
Антонио медленно поднялся, открыл, и на пороге увидел девушку, которую знал с юности — Алиссу Рюггер.
— О-о, Алисса, рад тебя видеть! — расплылся он в искренней улыбке и чуть развёл руки, как будто готов был её обнять.
— Добрый вечер, падре, — сказала Алисса, тихо входя. Её голос был усталым, лицо — задумчивым, а глаза полны внутренних бурь.
Священник жестом пригласил Алиссу сесть в старинное кресло с высокой резной спинкой напротив себя. Комната, пахнущая старыми книгами, ладаном и свечным воском, будто замерла в ожидании их разговора.
— Я рад, что ты зашла, Алисса, — мягко сказал отец Антонио, складывая руки. — Как ты себя чувствуешь?
— У меня к вам есть вопросы, — сказала она, стараясь говорить спокойно, но в голосе чувствовалось напряжение.
— Вопросы? — переспросил он. — Тебе нужна моральная поддержка? Я слышал, что работа в правоохранительных органах сложна, требует силы воли, нервов, выдержки...
— Нет, падре. — Алисса покачала головой. — Вопросы веры.
Он посмотрел на неё внимательнее, прищурившись, как будто сквозь неё хотел разглядеть нечто большее.
— Веры... — протянул он и слегка улыбнулся. — Хм, дитя моё... ты пришла правильно ко мне.
Алисса помолчала, опустила взгляд, и вдруг, подняв глаза, спросила негромко, но чётко:
— Кто такие падшие?
Падре Антонио на мгновение замер, потом медленно откинулся на спинку кресла, снял очки и задумчиво провёл пальцем по виску. Лицо его посуровело. В комнате стало особенно тихо — будто даже улица за окном приутихла.
— Падшие… — повторил он, глядя сквозь пространство. — Да… Это вопрос не просто веры. Это — о сути зла.
Он медленно заговорил, словно читая по памяти древний текст:
— В начале был Свет, и всё было сотворено во славу Творца. Среди созданий Небесных были архангелы — существа света, силы и разума. Один из них был особенно прекрасен, мудр, харизматичен. Его имя — Люцифер, то есть “несущий свет”. Он был сиянием утренней зари, музыкальным дыханием творения, живым великолепием. Его любили. Ему завидовали. Он был почти совершенен.
Падре Антонио на миг замолчал, будто видел перед собой сияющее былое.
— Но в его сердце зародилась гордыня. Он сказал: “Я вознесусь на небо, выше звёзд Божьих вознесу престол мой… буду подобен Всевышнему”. Он восстал. И увлёк за собой треть всех ангелов небесных — тех, кто поверил в его право быть первым, быть богом среди богов. Так разгорелась первая война — не на земле, а в самых высших сферах, в самой природе мироздания.
Он поставил очки на стол и продолжил, голос его стал твёрже:
— Архистратиг Михаил, главный военачальник Неба, собрал верных и вышел на битву. Была битва страшная, невидимая, но оставившая след в самой ткани мироздания. И пал Люцифер. Его бросили вниз, в бездну. А с ним и тех, кто последовал за ним. Их свет потух, а крылья их почернели. Так началась эпоха Падших.
Он наклонился ближе, глаза его вспыхнули:
— Падшие — это бывшие ангелы. Сущее света, утратившее своё сияние. Их не уничтожили, но изгнали. Они не люди, но и не ангелы. Они — искажённые, ожесточённые, проклятые, но свободные.
Он открыл старую Библию, её страницы были пожелтевшими, исчерченными полями, и прочёл: "И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную; низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним" (Откровение 12:9). "И хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю" (Откровение 12:4).
А затем, тихо, почти шёпотом:
— Это не просто метафора, дитя моё. Не просто поэзия. Это древняя реальность, скрытая от глаз обывателя, но не исчезнувшая.
Алисса слушала, затаив дыхание. В её голове уже всё смешалось: Теодор, шрамы на спине, сон, крики битвы, сияющие и тёмные крылья, имена, мечи и проклятия. Всё это, оказывается, было… возможно, не сном.
Алисса молча вытащила из кармана сложенную вчетверо бумажную салфетку и протянула её падре Антонио. Тот развернул её аккуратно и увидел: неровно, шариковой ручкой были выведены три шестерки — 666, затем резко перечёркнуты, а рядом стояла 7, подчеркнутая дважды. Теодор был краток, общаясь с Лилит.
— Что вам говорит об этом, падре? — спросила она.
Антонио надолго замер, его пальцы машинально сгладили край салфетки. Он смотрел на цифры как на пророчество.
— Число зверя... и число Бога, — наконец произнёс он. — Видишь ли, Алисса, в Священном Писании и каббалистических текстах числа имеют особую силу. Семёрка — это число совершенства, полноты, законченности. Бог сотворил мир за шесть дней, а седьмой день осветил как день покоя, день завершения. Семь цветов радуги, семь нот, семь даров Святого Духа...
Он встал, подошёл к книжной полке и достал старый фолиант, переплетённый кожей. Положил перед ней.
— Математика Творца не десятична, как у нас. Она семеричная — символ гармонии. Всё в Мироздании подчинено этому сакральному числу. 6 — это число человека, незавершённого, стремящегося, но ещё не достигшего полноты. 666 — это утроенное несовершенство. Это число тех, кто хочет быть как Бог — но не может. Это пародия на совершенство.
Он ткнул пальцем в зачёркнутое число:
— Люцифер был близок к свету. Очень близок. Его суть — 6,66… почти 7, но никогда 7. Вот почему он пал. Он хотел быть Богом, но его природа не дотягивала до совершенной. Его путь — путь имитации. Его число лишь иллюзия близости, но истина — в этой семёрке рядом, которую кто-то дописал. Возможно, человек, написавший это на салфетке, показал тебе свой путь: он хочет отречься от зверя.
Он снова открыл Библию и прочитал: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его — шестьсот шестьдесят шесть» (Откровение 13:18). А потом добавил уже от себя:
— Число зверя — это отпечаток воли стать выше Бога, минуя путь Бога.
Алисса медленно кивнула, глаза её заблестели — она чувствовала, что наконец нащупала часть мозаики.
— А кто такой Самаэль? — спросила она тихо, но напряжённо.
Падре резко поднял голову, и в его глазах мелькнула вспышка.
— Самаэль — это и есть Люцифер! — произнёс он с жаром. — Его первое имя. Самаэль означает "Яд Божий", или "Слепящий Богом". Он был Генералом Небесной Армии, Денницей, Утренняя Звезда. Красивейший из архангелов, несущий свет истины.
Он сжал ладонь в кулак:
— Но после мятежа он стал тем, кого мы зовём: Люцифер, Сатана, Дьявол, Шайтан, Иблис... Имён у зла много, потому что его лик — многолик. Но суть одна: он отверг Бога и теперь стремится извратить всё, что было создано.
Свеча на столе дрогнула. В помещении повисла тяжелая тишина. Алисса смотрела на салфетку, как на древний пергамент с тайным посланием, а её разум лихорадочно пытался соединить все звенья цепи.
11.
— Хорошо, — произнесла Алисса. — Это я поняла. Но кто такой Семиаз? И кто такие двести ангелов?
Падре Ромеос задумчиво прищурился, как будто мысленно обращаясь в те древние времена, где небесное еще соприкасалось с земным.
— В Книге Еноха и других апокрифах, — начал он медленно, — Семиаз упоминается как вождь двухсот ангелов, которые были стражами, или как их называли на греческом — григо;ри. Их задачей было наблюдать за человечеством, охранять, направлять… Но эти стражи не устояли.
Падре провёл ладонью по столу, словно рисуя на гладкой поверхности неведомую карту.
— Они увидели, что дочери человеческие красивы, и тогда, нарушив заповедь Бога, влюбились. Но это не было просто падение по страсти. Нет. Они клялись друг другу, что сойдут на землю и возьмут себе жён. И они это сделали. Но они дали людям не только свою похоть. Они дали знания, которые были запретны. Они научили женщин колдовству и магии, мужчин — изготовлению оружия, астрологии, работе с металлами, украшениям, растиранию корней, чарованию, созданию ядов и зелий.
Он вздохнул.
— Это было глубокое и осознанное нарушение порядка. Они не только согрешили сами, они вовлекли человечество в разрушение. Не слепо, а с клятвой, с решимостью. Они вмешались в развитие мира, как будто сказали: «Мы знаем лучше».
— И что было дальше? — спросила Алисса.
— Бог, узнав об этом, послал своих архангелов — Михаила, Гавриила, Рафаила, — чтобы остановить разрушение. По Писанию, Семиаз и другие были закованы в бездну, в тьму подземную, где они томятся до дня Страшного Суда. Их не простят. Путь покаяния закрыт. Они осознанно, зная последствия, встали против божественного порядка, и теперь остаются вне спасения.
Алисса нахмурилась.
— Но, падре… что плохого в том, что они принесли людям знания? Металлургия, наука — ведь это основа цивилизации. Разве мы не имели права на развитие?
Священник снял очки, протёр их и внимательно посмотрел на девушку.
— Ты права, Алисса. С точки зрения человеческой истории, эти знания были фундаментом прогресса. Но Книга Еноха и прочие тексты смотрят глубже — не на пользу, а на последствия.
Он поднял руку, чтобы объяснить:
— Первое — моральный аспект. Эти знания были даны не в своё время и не тем способом. Они были вырваны из контекста Божьего плана. Представь ребёнка, которому дают оружие — он ещё не знает, как им пользоваться, и не осознаёт, что может убить. Так и человечество тогда — оно не было готово.
— Второе — злоупотребление. Металлургия — это не только орудие труда, это ещё и меч, кинжал, копьё. Астрология стала предсказанием судьбы, замещающим веру. Магия — заменой молитвы. Эти знания были использованы для зла, а не для блага. И это знали те, кто их передавал.
Алисса склонила голову, её пальцы механически теребили угол салфетки. Помещение наполнилось молчаливой атмосферой — как в храме на рассвете, когда свечи ещё горят, но день только набирает дыхание. В тусклом свете настольной лампы лица становились почти иконописными, и воздух, казалось, дрожал от слов, давно прошедших сквозь века.
Падре продолжил:
— И третье — духовная угроза. Некоторые из этих знаний были не о науке, а о черной магии, оккультизме, ритуалах некромантии. Это уже не просто нарушение закона, это — сближение с Тьмой. А когда человек начинает заменять Божью волю своим знанием, он теряет ориентир. Такие знания уводят в грех, в гордыню, в иллюзию власти над жизнью и смертью.
Алисса нахмурилась.
— Но они же не участвовали в восстании Люцифера! Почему же они тоже падшие?!
Падре кивнул, соглашаясь с её мыслью.
— Ты права. Семиаз и его спутники не участвовали в мятеже Люцифера. Это другое падение. Люцифер возглавил восстание против Бога, стремясь стать как Он. Он был горд, высокомерен, хотел власти. Он был ослеплён своим светом.
— А Семиаз и его двести ангелов — не мятежники, а нарушители закона. Они не бросали вызов Богу, но переступили границу, когда вмешались в развитие человечества, передав сакральные знания тем, кто не должен был их знать. Это не бунт, но соблазн. Они не отвергали Бога, но нарушили Его волю, сделав людей соучастниками в своём падении.
— И в чём разница? — прошептала Алисса.
Падре вздохнул и опёрся ладонями о стол.
— Разница в мотивации. Люцифер пал из-за гордыни, из-за желания быть Богом. Его падение было сознательным вызовом.
Семиаз и стражи пал из-за страсти, из-за любви к человеческим женщинам, из-за желания дать знание, но не по воле Божьей, а по собственной.
И те и другие нарушили границы, но по-разному. Одни — из гордости, другие — из желания "помочь", но без спроса. И это тоже — грех.
Алисса сидела, затаив дыхание. Её разум наполнялся древней логикой, которой не учили в школе или в ZHAW, но которую чувствовала душа.
И тут Алисса словно очнулась от долгого сна — что-то в рассказе падре щёлкнуло в её памяти, как древний код, совпавший с утерянным фрагментом.
— И… знаете, — сказала она, глядя в сторону, будто к себе, — я только что вспомнила профессора Грегори Шилке… Его имя... по-гречески ведь — «григори» значит «страж», да?
Она повернулась к падре.
— Может, это просто совпадение?
Падре приподнял брови, но прежде чем успел ответить, Алисса уже заговорила дальше, вполголоса, с напряжением в голосе, как будто вспоминала фрагменты сна:
— Скажите… это правда, что Семиаз и его двести ангелов создали самую массивную во Вселенной чёрную дыру? — Она прикусила губу. — Я… слышала об этом на лекциях профессора. И в его лаборатории, помню, на стене висел огромный плакат с объектом — TON 618 он назывался.
Падре словно оцепенел. Он смотрел на неё неподвижно, как будто слова её не просто удивили — потрясли. Его лицо побледнело, а пальцы сами собой потянулись к деревянному крестику на груди.
— Откуда ты это знаешь? — прошептал он. — Этого нет в открытых источниках…
Он медленно опустился на край лавки, будто ему внезапно стало тяжело стоять.
— "Abaddon Core" - так он называется... Я… я работал в Святой Инквизиции, — проговорил он после паузы, осторожно, почти с благоговейным ужасом, — в архивном отделе, с запрещёнными текстами. Там были книги, которые церковь отрекла как еретические, но не уничтожила. И в одной из таких рукописей действительно упоминалось: Семиаз и его спутники создали особую звезду, чуждую нашему пониманию. Это не было простым телом — она сжалась в нечто иное, в… тьму.
Он поднял на Алиссу глаза, в которых теперь горел страх.
— Там её называли "чёрной звездой". Она была настолько тяжёлой, настолько гравитационно плотной, что прорвала ткань мироздания и пробила туннель… в сам Эдем. В Тот Сад. И эта трещина начала искажать всё: время, закон, свет. Творец разгневался, ибо нарушился священный порядок. То не была звезда, а рана. Скверна.
— Я слышала об этом, — тихо сказала Алисса.
— Слышала? — он резко вскинул голову. — От кого?
— От профессора Шилке. Он преподаёт в Цюрихском прикладном университете, ZHAW. Я была у него в лаборатории.
Падре уставился на неё с ещё большей тревогой и растерянностью.
— Удивительно… — пробормотал он, теребя переносицу и как будто вычерчивая невидимые линии на коже. — Я знаю его. Он приходил однажды на вечернюю мессу. Один раз. С мальчиком — Теодором. Его сыном.
— Вы его знаете? — Алисса подалась вперёд, глаза её блеснули.
— А ты знаешь и его? — изумился отец Ромеос. — Насколько я слышал, он давно уехал. Работает инженером… на рудных шахтах в Чили и Перу. Очень закрытая сфера. Вроде бы занимается подземной радиационной разведкой...
Алисса вдруг почувствовала, как по спине прошёл холодок. Всё это — имена, совпадения, древние книги и профессор, знающий то, что даже церковные архивы прячут под грифом — слишком многое начинало складываться в узор, тревожный, странный и необъяснимо знакомый.
— Тогда ещё вопрос, — сказала Алисса и, сделав паузу, посмотрела падре в глаза:
— А могут ли быть прощены падшие ангелы? Люцифер... и Семиаз?
Отец Ромеос молча покачал головой.
— Нет, Алисса. Не могут.
— Почему? — голос её стал тише, но напряжённее. — Ведь все имеют право ошибаться. Даже они...
Падре на мгновение опустил глаза, затем медленно заговорил, подбирая слова не столько для неё, сколько для истины:
— Да, человек действительно имеет право на ошибку и покаяние. Именно потому, что человек — творение, а не дух. Мы рождены с несовершенством, со свободой воли, но и с неведением. Мы живём в мире, где ошибаться — часть пути, часть роста. Бог дал нам милость покаяния, потому что мы познаём истину постепенно, сквозь страдания, сомнения и любовь.
Он перевёл дыхание, глядя в пламя свечи.
— А вот ангелы — иные. Они созданы из света, вне времени. Они знали Бога лицом к лицу. Они не верили — они знали. У них не было невежества. Их выбор был сделан не в слабости, а в ясности. Падение ангелов — это не ошибка. Это осознанное, окончательное отречение. Это выбор против Бога, при полном понимании последствий. Именно поэтому прощения для них нет — не потому что Бог жесток, а потому что покаяние требует сердца, способного измениться. А у них его уже нет.
Алисса долго молчала. Её руки были сцеплены, как в молитве.
— Тогда... Люцифер будет воевать всегда?
— Да, — ответил падре, и в голосе его звучала усталость. — Пока Творец не положит этому конец.
— Но почему Он не сделал этого до сих пор? — воскликнула она. — Почему позволил всей этой боли случиться?
Священник вздохнул, и в этом вздохе было больше, чем просто воздух.
— Ты задаёшь сложные вопросы, Алисса. Очень сложные. — Он взглянул на неё с мягкой грустью. — Неисповедимы пути Господни. Мы не знаем, когда и как Он примет такое решение. Но мы знаем — Он справедлив. Его терпение не есть равнодушие. Его молчание не значит отсутствия. Просто время в Его понимании и сущности — иное. Мы связаны циклами, минутами, жизнями. А для Него есть только вечность. Всё уже видно, но ещё не свершилось.
Он положил ладонь на Библию.
— Мы живём в промежутке. А Он — вне пределов. И то, что кажется нам долгим — может быть мигом для Него.
12.
В это время профессор Грегори Шилке находился в своей лаборатории в Винтертуре, окружённый приборами, засвеченными рентгенограммами, синим отблеском мониторов и запахом тёплого озона. Он держал в руках свежий номер, где на третьей полосе была опубликована статья про драку с печальным исходом для пятерых грабителей.
Он усмехнулся. Что ему до пятерых жалких ублюдков с холодным оружием? Это были не противники — так, помеха. Он сражался с более серьёзными врагами. Гораздо серьёзнее.
Газета хрустнула, когда он отложил её на стол. Перед внутренним взором медленно начали всплывать картины прошлого — век за веком.
Он помнил, как стоял под стенами Карфагена, и пыль Сахары впитывалась в бронзу его доспехов. Рим, тяжёлый, бюрократичный, беспощадный, шёл по Европе с дисциплиной, как молотом. Он сражался и против него, и с ним — то с галлами в туманной Арвернии, то с Ганнибалом, стоя плечом к плечу с нумидийцами, слыша рев слонов и грохот колесниц, когда земля дрожала под ногами.
Он вспоминал Крестовые походы — святые, бессмысленные, кровавые. Он видел, как Ричард Львиное Сердце, обливавшийся потом в кольчуге, лично рубил копьями мусульманскую кавалерию под Акрой. Он сам был там, прикрывая фланг и пытаясь, напрасно, удержать варваров от резни.
Он плыл на длинных драккарах вместе с викингами, запах смолы, сырой шерсти и крови был вечно при нём. Он впервые ступил на побережье Нового Света задолго до Колумба, когда их суда вошли в виндземы Винланда.
Он был с Кортесом, когда тот взбирался по храмовым ступеням Теночтитлана, но сам Грегори тогда не убивал — он изучал. Он восхищался небесной механикой ацтеков, их солнечными календарями, их хрупкой, обречённой вселенной. Он спасал, а не уничтожал.
Он был мушкетёром в роте, прикрывавшей Людовика XIII от заговорщиков. И он шёл с армией Орлеанской Девы, Жанны, той самой, что плакала ночами, слыша голоса святых и понимая, что её ждёт костёр. Он знал: она верила. А вера — самое редкое, что он видел в людях за тысячелетия.
— Я был в двух мировых войнах, — пробормотал он, вглядываясь в лампу, как в солнце. — В первой — воевал за пустоту. Во второй — против нацизма. Я дал силу людям, но не думал, что они используют её во зло.
— Потому что ты был идеалистом, Араккель, — раздался голос из окна.
Он вздрогнул. Стекло дрожало в лёгком швейцарском ветре, и в проёме, словно силуэт на багряном полотне, стояла женщина — высокая, грациозная, в алом одеянии, струившемся по её телу, как огонь. Тёмные волосы спадали на плечи, глаза сверкали, как два тлеющих уголька. Она закурила тонкую сигарету, пуская дым в сторону лабораторного потолка.
— Лилит... — выдохнул он. — Вот тебя мне и не доставало.
— Так ты ждал меня, Араккель? — её голос был тягуч и насмешлив. — Словно школьник, потерявший моральную опору?
— У меня в лаборатории не курят! — нахмурился Шилке, и воздух в комнате дрогнул от иронии.
Лилит сделала вид, что не услышала. Она села на край стола, небрежно закинув ногу на ногу.
— Ты влетела ко мне через окно без приглашения!
— Я же сова, — пожала плечами она. — Это ты — ангел с крыльями. А я просто человек. Ну... почти.
— Ты — первочеловек. Которая не стала праматерью человечества, — голос его звучал холодно. — Что тебе от меня нужно?
Лилит затянулась и уставилась на него, улыбаясь уголками губ.
— Араккель... ближайший друг и сподвижник Семиаза. Вы в Эдеме выделялись среди прочих — ты, с твоей жаждой познания, он — с огнём внутри. Похоже, Древо Жизни и Знания дало вам почти всё то, что знал Он...
— Знания нам дал не Древо, — прервал её профессор. — Это Адам и Ева пошли туда, куда не следовало. Мы познавали, потому что Он вложил в нас разум. Разум — не преступление.
— Араккель... — Лилит щёлкала языком, словно пробуя слово на вкус. — Сариэль, Йезариэль, Тамиэль, Камиэль, Азариэль, Зофиэль, Ориэль, Лемаэль, Элиадэль... Все твои друзья. Все — ангелы с великими именами.
— Зачем ты это перечисляешь? — оборвал он. - Я знаю своих друзей и братьев.
— Просто мы знаем всех падших, — лениво протянула она, вальсируя дымом.
— Мы пали не так, как ты с Люцифером!
— А я и не пала, — усмехнулась она. — Я ушла. Бог не наказал меня. Я выбрала уйти. А вот Адама — дурака — и его истеричку Еву Он выгнал. Они сами нарушили запрет, а потом винили друг друга. Как всегда, по-человечески.
Профессор встал и подошёл к ней, вплотную. В его глазах сверкнул отблеск древнего гнева.
— Как и вас сбросили с Небес.
— Слишком гордые, слишком умные, слишком свободные, да? — прошептала она. — Но ты, Араккель, остался на Земле. До сих пор. Ты ведь всё ещё хочешь спасти этот мир.
— А ты хочешь его добить, — тихо сказал он.
Лилит лишь улыбнулась.
— Ты дурак, Араккель, — тихо сказала Лилит, щёлкнув пепел в стоящую рядом чашку Петри. — Зачем нам Земля? Жалкая планета, одна из квадриллионов во Вселенной. Зачем нам люди? Эти приматы с воображением. Они — случайность. Биологическая пыль.
— Но ты живёшь среди людей, — холодно заметил профессор. Он, как всегда, избегал своего древнего имени — Араккель — словно оно могло разбудить в нём нечто нежелательное. — Ты ходишь по их улицам, ты вдыхаешь их воздух, ты мстишь. Где смерть — там ты.
— Неужели? — Лилит усмехнулась и выпустила несколько идеальных колец дыма, как будто рисовала в воздухе бессмысленность. — Это я сбросила атомную бомбу на Хиросиму? Это я приказала расстрелять Дрезден? Нет, это ты, Араккель, помогал американцам создать их великое оружие. Не делай вид, что ты не причастен.
— Я помогал Эйнштейну создать Теорию относительности, а не оружие. К бомбе я не имел отношения. Её разрабатывал Касдея… один из наших. Он пал, когда стал считать энергию эквивалентом морали. А ты была с теми, кто истекал кровью на их совести…
Он шагнул к ней, в голосе звучало железо:
— Магда Геббельс, задушившая собственных детей. Ирма Грезе из Равенсбрюка, надзиратель-садистка концлагеря. Тонька-пулемётчица, Макарова, из Локотской республики, убившая полторы тысячи пленных. А раньше — Изабелла Кастильская, что выгнала евреев из Испании и сожгла тысячи на кострах. Это были твои подруги?
— Да, это мои подруги, — невозмутимо ответила Лилит, зевая. — У них был стиль.
— Так чего ты хочешь?
Лилит замолчала на мгновение. Потом медленно подошла к столу, провела пальцем по поверхности, как будто стряхивая пыль веков. Наконец, повернулась к нему:
— Люцифер собирает армию. Ему нужны все, кто не с Михаилом.
— Ты хочешь вернуть двести ангелов в свою армию? — прищурился профессор. — Это капля. Против вас — армия Михаила, его Херувимы и Серафимы. Их — легионы. Это огромная сила.
— Михаилу верна одна треть ангелов. И Люциферу тоже досталась одна треть. А ты забыл, Араккель, про третью?
Он молчал, и она прошептала, почти сладко:
— О них не пишется в Библии. Но апокрифы, еретические, забытые — они знают. Это третья часть, ставшая безразличной. Они не падшие. Они не преданные. Они ушли в тень. Их нимбы — фиолетовые. Цвет сомнения, усталости, безучастия. Они не хотят прощения. Им безразличен Эдем. И плевать им на Люцифера.
— И мне плевать на него. И на тебя, Лилит, — отрезал Шилке, и его голос был тяжёлым, как гранит.
Она приблизилась к нему вплотную.
— Не торопись, Араккель. Безразличных можно склонить. Я над этим работаю. Мне помогают нефилимы.
Профессор вздрогнул. Воздух в лаборатории словно потемнел. Мгновение — и его зрачки расширились:
— Только не мой сын.
Лилит провела пальцем по воздуху, словно разрезая невидимую ткань.
— Ты хочешь, чтобы твой Теодориэль был жив? — прошептала она. — Он ведь не бессмертный. Он не ангел. Он просто полуангел. Слишком уязвим. А уязвимое... так приятно рвётся.
— Ты чего хочешь? — в голосе Грегори не было страха. Был только сдержанный гнев.
Лилит подошла к стене, где под стеклом висела огромная, в высоком разрешении отпечатанная фотография — изображение сверхмассивной чёрной дыры TON 618. Чёрное сердце вселенной, окружённое мерцающим гало аккреционного диска, словно глаз самого Хаоса, смотрело на них из бездны.
— Abaddon Core, — прошептала она, проводя кончиком пальца по стеклу. — Ты создал чёрную звезду, Араккель. Столь массивную, столь древнюю, что её гравитация прорубила путь в Эдем. Это не просто астрономический объект. Это брешь. Искривлённый мир. Место, где законы физики и химии ломаются, как стекло под сапогом. Там рушится само мироустройство.
Она обернулась и заглянула в глаза профессору.
— Поэтому Он разгневался. Ведь Эдем — это особый мир. Пространство вне времени. Проход туда должен был контролироваться только Им. Есть четыре врата. Три закрыты. Один — на Востоке - охраняется херувимом с пылающим мечом. Но твой TON 618… открыл Пятые. Те, что никогда не были предусмотрены Им.
— Тебе нужен Эдем? — голос профессора стал хриплым.
— Да, Араккель. Именно ради Эдема мы готовимся к новой войне!
— Но зачем?! — выдохнул он, сдерживая гнев и ужас.
Лилит шагнула ближе, её тень дрожала от света экрана.
— Потому что там есть то, что сделает 666 в 7. Там есть сила, которая сделает твоего сына бессмертным. Там есть то, что даст и мне власть над миром...
— Древо Жизни?.. — едва слышно произнёс Шилке.
— Да, Араккель! — глаза Лилит полыхнули безумием и фанатизмом. — Бог и Древо — они были вечными вместе. Парные сущности. Он — сознание. Оно — энергия. И если получить доступ к Древу… если коснуться его корней, обнажённых сквозь Эдемскую реальность, то можно обрести силу. Силу, чтобы…
Она остановилась, и с лёгким дрожанием в голосе завершила:
— …свалить Его.
Грегори отшатнулся, как будто её слова были кислотой.
— Вы не просто безумцы… — прошептал он, тряся головой. — Вы… Как можно свергнуть Бога?
— Можно, Араккель. Можно, и ты это знаешь. — Лилит наклонилась к нему так, что их лбы почти соприкоснулись. — Вы, ангелы, носите знание. А знание шепчет правду. Нам нужен путь в Эдем. И ты дашь нам ключ управления чёрной дырой.
Он молчал.
— Или?.. — медленно произнёс он.
— Или твой сын будет мёртв, — отрезала Лилит.
Наступила тишина. Лилит обвела лабораторию равнодушным взглядом, как будто в ней не было ничего, достойного внимания, и, обернувшись, легко села на край стола. На секунду её лицо стало человечным — задумчивым, даже печальным. Но тут же снова натянулась кривая ухмылка, и она спрыгнула вниз.
— Увидимся, мой дорогой Араккель, — сказала она с мягкой усмешкой и, не дожидаясь ответа, резко бросилась к окну.
В одно мгновение её тело превратилось в туманное облако, как будто растворилось в воздухе, и тут же собралось заново — в облике огромной белой совы с янтарными глазами. Словно пущенная стрелой, она метнулась в тёмное ночное небо, крылья её бесшумно рассекали воздух, и лишь короткий всплеск света от уличного фонаря осветил её в полёте.
Профессор стоял неподвижно. Комната снова наполнилась тишиной. Только фотография чёрной дыры на стене, кажется, стала темнее.
13.
Было уже темно, когда Алисса покинула церковь. Старые дубовые двери за её спиной закрылись с глухим скрипом, и звук этот словно отрезал её от того странного, тягучего мира, в котором витали разговоры о падших ангелах, прощении и конце времён. Падре остался внутри, возможно, молился или перечитывал Писание, а Алисса, зябко кутаясь в куртку, направилась к машине, припаркованной в тени старой липы у кованого забора.
Сев за руль, она на минуту замерла. Руки её лежали на руле, взгляд устремился в темноту лобового стекла, но сознание блуждало где-то далеко. Она чувствовала себя участницей чего-то запредельного, будто её втянули в процесс, чей масштаб превосходит не только человеческое понимание, но и законы самой реальности.
Она бы хотела задать падре ещё десятки вопросов, но чувствовала, что с каждым новым становится всё более уязвимой. Ведь если показать, насколько ей это небезразлично, он может понять — она не сторонний наблюдатель, она вовлечена.
А в этом она не сомневалась ни на секунду.
Мистика окутывала её, как пелена, и не отпускала. Почему трое нападавших в торговом центре Lokwerk рассыпались в песок? Полиция ведь видела запись с камеры Tesla — и, без сомнения, сами сейчас в шоке. Такие вещи невозможно объяснить рационально. В полицейских протоколах нет пункта "внезапное превращение преступника в неорганическую пыль". Уголовный кодекс не знает, как поступать с демонологией, с ангельской интервенцией или чертовой эзотерикой. Алисса чувствовала, что даже для мира теней всё это — слишком.
Она завела двигатель и поехала в центр. Не в другую церковь, не к иному падре, а к человеку, который, как она чувствовала нутром, знал гораздо больше. Профессор Грегори Шилке. Загадочный, молчаливый, но слишком умный, чтобы быть просто старым академиком с интересом к теоретической физике. Он знал. Он видел. Он был внутри.
Проехав по вечерним улицам, она свернула на Техникумштрассе. Светофоры лениво мигали, редкие прохожие торопились домой, а окна зданий ZHAW — Цюрихского Института прикладных наук — уже сияли ровным бело-голубым светом. Там, за стеклом, кто-то ещё корпел над компьютером или чистил лабораторное оборудование.
Алисса припарковалась в подземном гараже, выехала из лифта и не пошла к учебному заведению. Она свернула в сторону ближайшего кафе кебаба, откуда шёл такой аппетитный аромат жареного мяса, лука, специй и горячего хлеба, что её желудок свело судорогой.
Кафе было небольшим, но уютным — на стенах висели цветные плитки с восточными орнаментами, горели мягкие лампы с бронзовыми абажурами, в углу журчал декоративный фонтан с мозаикой в форме полумесяца - всё в турецком стиле. За прилавком стоял симпатичный бородатый мужчина в белом фартуке. Он ловко срезал мясо с вертела длинным ножом, наполняя лепёшку ароматной начинкой — прожаренной говядиной, маринованным луком, свежей зеленью, ломтиками помидора и огурца.
— Острое добавить? — спросил он, мельком взглянув на неё.
— Да, немного, — кивнула Алисса, и мужчина добавил густой алый соус с чили, щедро полив сверху белым йогуртовым.
Она достала банку колы из холодильника и, с добычей в руках, села за стол у окна. Из кафе слышалась лёгкая восточная музыка — переливы флейт, перкуссия и глухие басовые струны создавали ощущение, будто ты где-то между Босфором и Ефратом, а не в сердце Швейцарии.
За окном медленно тянулись машины, сновали люди — студенты, парочки, одинокие фигуры с рюкзаками. На горизонте, за зданиями Института, садилось солнце — последние его лучи окрашивали стеклянные стены в оттенки золота и розового. Верхние этажи ZHAW казались светящимися кораблями в море сумерек. И всё это — на фоне мира, который, возможно, вот-вот обрушится в новую войну… за Эдем.
Алисса сделала первый жадный укус. В голове всё ещё роились вопросы, но теперь ей нужно было просто поесть. Чтобы иметь силы идти дальше.
— И тебе нравится находиться в такой забегаловке? — раздался холодный, насмешливый голос.
Алисса вздрогнула и подняла глаза. Напротив за её столиком уже сидела она. Лилит. Без звука, без тени, без малейшего дуновения воздуха, как будто просто была, и всегда сидела здесь.
«Как она зашла? Как я не заметила?» — мелькнуло в голове. Но это и не требовало ответа. То, как Лилит появлялась, разрушало само понятие логики. Было чудом — или проклятием — что она могла так же незаметно исчезнуть.
Лилит была эффектна и пугающе красива. Её тело обтягивало алое платье из какой-то струящейся ткани, словно сотканной из дыма и крови. Оно небрежно открывало плечи, и с каждым движением подол казался живым, как шелковая змея. Она с презрением осматривала обстановку — поблёскивающие пластиковые столешницы с лёгким жирным налётом, пятна от соусов, бумажные салфетки в стаканах, тусклые лампы под потолком, жирное стекло, за которым маячили силуэты прохожих. Её выражение лица было тем же, каким смотрят на муху, врезавшуюся в бокал вина.
Запах жареного мяса и специй, витавший в кафе, очевидно, её раздражал.
— Обычное кафе, вполне вкусный кебаб, — сердито произнесла Алисса, чувствуя, как раздражение давит на грудь. — Нормальное место, если не нос задирать.
Лилит не ответила сразу. Она вытащила тонкую сигаретку, зажала её белыми зубами и щёлкнула пальцами. Кончик вспыхнул с тихим шипением — без огня, без зажигалки. Просто пламя родилось из ничего.
Дым струился тонкими кольцами, свиваясь в изящные спирали, подрагивая, как будто в нём жила воля. Он был холоден, сух, и пах не табаком, а чем-то металлическим, пепельным, словно дым костра, где сожгли что-то древнее. Можно было бы сказать, что это фокус — но Лилит была не фокусницей. В ней чувствовалась сила. Угроза. Аура женщины, которая могла бы приказать городу пасть — и он бы сгорел.
Лицо её казалось мраморным, с резкими скулами, чуть приподнятыми уголками губ, будто в вечной насмешке. В глазах не было теплоты, только ледяное равнодушие и... что-то звериное. Голод.
— Ну... всё на твоём уровне, Алисса, — проговорила она, выпуская кольцо дыма прямо в сторону девушки.
— Я не принцесса, и меня устраивает мой уровень, — огрызнулась Алисса, упрямо вцепляясь в кебаб. От укуса мяса потёк соус, она быстро стерла его салфеткой, не сводя глаз с сидящей напротив женщины. Всё в ней протестовало против этого соседства. Она помнила, как Лилит унижала и запугивала Теодора.
— Как Теодор? — спросила Лилит почти небрежно, с ленивым интересом, будто речь шла о погоде.
— Без понятия, — отрезала Алисса и пожала плечами. — А тебе какое дело?
На губах Лилит заиграла тень улыбки, но в глазах ничего не изменилось. Ни капли сострадания. Ни капли любви. Только насмешка — над жизнью, над страхом, над человечеством.
— Я нуждаюсь в нём, — тихо, с горечью, словно с болью в голосе, произнесла Лилит. Но фальш все равно проступала. Женщина играла. — Как мне неприятно это признавать, но это так.
— А я тут при чём? — фыркнула Алисса, сжав пальцы на бумажном стакане с колой. — Мы с ним без пяти минут как знакомы! Я не знаю, где он живёт, чем занят. Так что ты не по адресу, дорогуша!
Но Лилит была из тех, кто не отступает. Кто, раз начав, идёт до конца, даже если путь ведёт через ад. В её тёмных глазах, похожих на обсидиан, вспыхнула злость, похожая на мгновенную грозу — вспышка молнии перед ударом.
— Может быть, Алисса, — процедила она. — Но вот только Теодор к тебе не безразличен.
— С чего ты это взяла?
— Он пришёл тебе на помощь… там, в подземной парковке. Человек, которому плевать, не пошёл бы туда, где его могли разорвать. А он пошёл.
Алисса открыла рот, чтобы что-то возразить, но замерла. Полусъеденный кусок кебаба выпал из её пальцев на картонную тарелку. И всё стало ясно.
— Так… это была ты?! — выдохнула она. — Ты наслала на меня этих… этих каменных роботов?! И ты стерла записи с видеокамер?! Какая же ты… мерзавка!
Лилит усмехнулась, выпуская колечко дыма прямо в сторону Алиссы.
— Это политика, малышка. И ничего личного. Ты сейчас по уши в дерьме. А вытащить тебя может лишь один человек. У тебя на руках — обвинение в беспорядочной стрельбе в торговом центре. Кантональный прокурор уже интересуется делом.
— Успокойся, Лилит, — хмыкнула Алисса, поднимая бровь. — Не бери меня на испуг. У копов есть резервная запись. Где отлично видно, как я защищаюсь от твоих… истуканов.
— Големы, — машинально отозвалась Лилит, а потом прикусила губу, будто проговорилась. — Но это ничего не меняет. У меня… связи в полиции. Даже эту запись можно «случайно» стереть. И тогда…
— Чего ты хочешь, шантажистка? — глаза Алиссы метали молнии. — Тебе же не я нужна. Тебе нужен Теодор. Что в нём такого, что ты, сучка адская, в нём нуждаешься?
Лилит слегка склонила голову, словно признавая вопрос уместным. Потом ответила:
— Он… нефилим.
— Что?
— Нефилим. Тебе не знаком термин?
— Ну… это, типа, человеческая раса? Есть европеоиды, негроиды, монголоиды… и нефилимы?
Лилит захохотала. Громко, заливисто, по-настоящему — как от души. Она рассмеялась так, что несколько посетителей кафе обернулись и уставились на неё с непониманием. Шикарная женщина в алом платье, с жемчугом на запястье и причудливо закрученными волосами выглядела здесь так, словно по ошибке вошла в филиал Versace, встроенный в киоск с шавермой. И смеялась она — будто актриса на подмостках, а публика — не дорезанный кебаб, а целый мир.
Один из студентов у стены в наушниках растерянно посмотрел на неё, чуть не уронив пепси. Пожилая пара, сидевшая у окна, с подозрением покосилась. Турецкий продавец на миг отложил нож, будто решая: вмешаться или нет.
— Да, Алисса… почти так, — наконец проговорила Лилит, вытирая слезу, будто смех действительно тронул её. — Нефилимы — это дети ангелов и простых людей. Они существуют. Редкие, особенные. И один из них — Теодор.
— Слушай, Лилит, — Алисса мрачно посмотрела на неё, — мне не надо сказок про Библию. Оставь мифы себе. У меня и так голова трещит.
Она жалела, что пришла сюда. Хотела просто поесть и передохнуть, а получила встречу с существом, которое пахло опасностью. И всё же… в глубине души она знала: это не случайность. Эта женщина, эта ведьма — следила за ней. Возможно, уже давно. Возможно, с того самого дня, как Теодор впервые подошёл к ней.
14.
На улице уже вовсю царила ночь. Под неоновыми арками, вдоль гладкого асфальта, ярко мерцали огни фонарей, будто звезды спустились с небес и заняли свои посты на земле. Машины проносились одна за другой, оставляя после себя световые следы — холодные белые, тёплые желтые, тревожно-красные. Всё это смешивалось в зыбком калейдоскопе, как будто город играл с красками, пробуя разогнать тьму собственной иллюминацией. Горели вывески: переливались зелёным надпись «PIZZA 24», вспыхивал розовый силуэт девушки над словом «CLUB», мигающим то ярче, то тусклее. Где-то в глубине квартала вспыхнула надпись «DISCO NIGHT» и закружилась под гипнотический бит.
Алисса с раздражением наблюдала за Лилит, которая продолжала, как будто читала псалмы из памяти. Голос её был ровным, почти лирическим:
— «Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и взяли их себе в жены, какую кто избрал… В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди». — Она открыла глаза и посмотрела на Алиссу. — Бытие, шестая глава. Понимаешь, о чём речь? «Сыны Божии» — это не метафора. Это ангелы. Божьи посланцы. И они нарушили закон. Вожделели женщин и пали.
Алиса не была впечатлена. Она спокойно дожёвывала кебаб, хрустя луком и капустой. Соус слегка подтекал на салфетку, и ей казалось, что в этот момент Лилит говорит не с ней, а с пустым пространством. А может, с самой собой.
— «И они забеременели и родили великих исполинов, ростом в триста локтей… И исполины пожирали труд людей, так что люди не могли их прокормить. И обратились исполины против людей, чтобы поедать их. И начали грешить против птиц, и зверей, и пресмыкающихся, и рыб…» — прошептала Лилит, словно в экстазе. — Это из Книги Еноха. Там вся правда. Бог был в ярости. Он осудил ангелов. А нефилимов… утопил. Всех. Всемирным потопом... Хотя, как выяснилось, не всех...
Алисса уставилась на неё, приподняв бровь:
— Скажи мне, Лилит. Ты уверена, что Теодор — сын ангела и земной женщины?
— Да, — кивнула та.
— Тогда получается, профессор Шилке — ангел? Он же его отец, так? - в её голосе звучал сарказм.
Лилит медленно усмехнулась, как будто оценивая, насколько быстро девушка всё поняла.
— Ты хорошо понимаешь, Алисса. Ты ведь не глупая…
Алисса нахмурилась.
— Не глупая? А что ты вообще знаешь обо мне?
Лилит вдохнула дым и выпустила его через ноздри, затем пустила идеально спиральные колечки, которые, повиснув в воздухе, завращались, словно игрушки для гипноза. Несколько студентов за соседним столиком приостановили разговор, наблюдая за трюком, но Алиссу это не впечатлило. Её волновал тон Лилит, уверенный, как у прокурора.
— Алисса Рюггер. Двадцать пять лет. Спортсменка. Зелёный пояс по каратэ. Хорошие оценки в примар-шуле и секундар-шуле. После девятого класса ушла в медицину. Три года училась на ассистента стоматолога. Потом работала. Потом бросила. Решила, что это не твоё. Пошла в «Секуритас». Нашла себя. Любишь астрономию и сказки. Католичка, но атеизма в тебе больше. Девственница…
Алисса вспыхнула.
— Какая тебе к чёрту разница?!
Но Лилит лишь фыркнула с притворным презрением:
— Хорошо знаешь языки. Латинский выучила сама. Зачем?
— Историю люблю, — буркнула девушка, подавляя злость.
— Ну так вот. История нефилимов — это тоже история. Только её стараются забыть.
Она затянулась ещё раз и вдруг стала говорить тихо, почти шёпотом, но в этих словах было что-то каменное, древнее:
— Когда нефилимы появились, люди сперва были очарованы. Высокие, сильные, красивые. Некоторые из них умели вещи, которые человек даже не мог постичь. Они могли говорить на всех языках, лечить болезни, управлять стихиями. Их прозвали «полубогами», и вначале им поклонялись… Но потом люди поняли, что это не святые. Это — чужие. Гордые, равнодушные, сильные до ужаса. Они не любили людей. Они презирали их. И начали подчинять. Захватывали племена, брали женщин, требовали поклонения. Некоторые пили кровь. Некоторые ели человеческую плоть. Они не чувствовали вины. Они не знали жалости.
Лилит говорила и смотрела в никуда, как будто вспоминала.
— И тогда их стали бояться. А потом — ненавидеть. Люди начали убивать их, где могли. Сначала скрытно. Потом открыто. Потом по приказу тех, кто ещё был силён. И в конце… они исчезли. Остались только их дети. И дети детей. Но есть и такие, как Теодор, которые родились недавно - две сотни лет назад. Он наполовину человек. Наполовину — ангел. Только профессор Шилке - это падший ангел.
Она перевела взгляд на Алиссу. Глаза у неё были жутко спокойны.
— И знаешь что? Им всё ещё нет места на этой Земле. Люди не изменились. Они всё ещё боятся тех, кто не похож. Всё ещё ненавидят. И если узнают, кем он является — они его уничтожат.
Алисса молча смотрела на Лилит. Её кебаб остыл. На улице неоновый свет плавал по стенам, словно водоросли в чёрной воде. Где-то вдалеке проревел автобус. Но в голове звенели только слова этой женщины: Нефилимы. Убийства. Полубоги. Потоп. Теодор.
И впервые Алисса почувствовала холод. Не от ночи. А от того, что вошла в историю, которой не должно было быть.
— Хорошо. Ты знаешь меня. Ты знаешь профессора Шилке, ангела, как ты сказала. Ты знаешь его сына Теодора, нефилима с твоих слов, — сказала Алисса, не сводя взгляда с глаз собеседницы. — Тогда скажи мне: кто ты сама?
Похоже, вопрос пришёлся Лилит по вкусу. Она приподняла бровь, как будто ожидала именно его, и тихо произнесла, почти шепотом, с ноткой театральности:
— Я — первоженщина.
— Кто? — переспросила Алисса с легким прищуром.
— Я была первой, кого создал Бог, — прошептала Лилит, глядя в сторону, будто вспоминая бездну времени.
Алисса рассмеялась, и в её смехе не было злости, только недоверие и сарказм:
— Первой? Ну, во-первых, ты выглядишь максимум на тридцать пять. Так что до "первоженщины" тебе, мягко говоря, далековато. А приматов в Раю не было, хотя есть миллионы лет развития до человека. Во-вторых, первой женщиной, насколько я помню из Библии, была Ева. Жена Адама. Классика.
На щеках Лилит проступили яркие красные пятна, как будто её душу облили кипятком. Она резко выдохнула и, сдерживая нарастающий гнев, процедила:
— Люди — не обезьяны. Обезьян Творец создал отдельно, для животного мира. Да, между нами и шимпанзе всего два процента генетической разницы. Но этого достаточно, чтобы различать человека и зверя. Меня же Он создал первой. Я была первой женщиной — до Евы. А потом Он сотворил Адама. Этого тупоголового, вечно ленивого самца. Балбеса, который не мог отличить куст от ангела. Он чесал яйца, пялился на облака и считал себя венцом творения. Меня он раздражал. Он не был моим избранником. Просто оказался рядом. В Эдеме мы были вдвоем. Выбор был ограничен. Ангелов — миллионы, а мы только двое во всём Эдеме!
Она выдохнула, лицо её исказилось от презрения.
— Я не хотела быть его женой. Не хотела подчиняться. Не хотела усмирять его вонючие половые инстинкты. Я отказалась лежать под ним, как ему хотелось. Я ушла. А он обиделся. И, как сопливый мальчишка, нажаловался Богу. Мол, Лилит не слушается. Мол, она упрямая и дерзкая.
— И что? — холодно спросила Алисса.
— Тогда Творец создал ему Еву. Мягкую, покорную, ласковую. Подстилку с глазами, полными одобрения. Удобную. Домашнюю. Как котёнка. А потом их обоих выбросили с Неба — за нарушение запрета, за яблочко с дерева, которое их даже не я подсовывала.
— А ты?
— А я осталась. Свободной. Я не подчинялась ни мужчине, ни закону. Я не нарушала заповедей — просто отказалась играть по чужим правилам. Бог лишил Адама и Еву бессмертия. Они умерли. А я — живу. И буду жить вечно. Потому что мой выбор был вызовом, но не грехом. Для меня всегда были открыты врата Рая. Просто дорога туда закрыта для всех.
Алисса усмехнулась:
— Адам и Ева создали человечество. Без них нас бы не было. Им благодарны миллиарды. А ты просто… завидуешь. Потому что после тебя никого не было. Ты — бесплодна. Пустая.
Глаза Лилит сверкнули. Рука её дрогнула, будто она готовилась ударить, но Алисса подняла ладонь, сдерживая напор:
— Не вздумай! Я уже дала отпор твоим каменным истуканам. Дам и тебе. У меня зелёный пояс — и ты это знаешь. Я не сдамся, не скручу голову и не заплачу, как Ева.
Лилит замерла. И вдруг рассмеялась — не весело, не по-человечески. Её смех был резкий, злобный, как щелчок ножниц по стеклу. Но в этом смехе было и что-то новое: уважение. Она посмотрела на Алиссу, как волчица, которая впервые признаёт силу другой волчицы.
— Хорошо, Алисса. Сделаем так. Мне нужен Теодор.
— Я уже сказала: я не знаю, где он. Я ему никто...
Лилит кивнула, будто это не имело значения.
— Не важно, что ты думаешь. Теодор тебя любит - это я чувствую. А нефилимы, как правило, однолюбы. Если он в тебя втюрился — он сам тебя найдёт. И будет рядом. А когда найдёт, я возьму его с собой. Он нужен мне не ради чувств. Он — ключ. Только он способен почувствовать и разыскать других нефилимов, рассеянных по миру, скрывающихся под личинами людей. А когда мы их соберём… они вольются в армию Люцифера. Чтобы поднять новый мятеж. Новую небесную войну.
— А если я откажусь тебе помогать? — голос Алиссы звучал глухо, но в нём сквозила решимость.
У Лилит презрительно скривились губы — так кривится кошка, увидевшая в миске не сливки, а воду.
— У тебя два варианта, — спокойно, почти ласково произнесла она. — Первый: тебя арестуют и осудят за опасное применение оружия в общественном месте. Поверь, Алисса, у меня есть доступ к тем папкам, которые исчезают навсегда. Второй — у тебя есть родители. Есть братик. Маркус, двенадцать лет, мечтает стать пилотом. Знаешь, как быстро его мечты рассыпаются в пыль, когда к дому подходят големы? Те самые, с которыми ты уже знакома — на парковке Lokwerk. Думаешь, я не отправлю их туда?
Алисса побледнела и выдохнула сквозь зубы:
— Какая же ты тварь...
— Я знаю, Алисса, — с удивительным спокойствием кивнула Лилит. — Я знаю. И, между прочим, полностью с тобой согласна. Чтобы выжить в мире людей и ангелов, нужно быть сукой. И я ею являюсь. Так что — мы договорились.
С этими словами она встала. Вся в алом, как капля крови в белом фарфоре, она прошла мимо столов, не оборачиваясь. Взгляды посетителей провожали её с растерянным восхищением и тревогой, как будто мимо прошёл не человек, а кто-то из греческих мифов — вестница гибели, бессмертная и одинокая.
Дверь за ней мягко захлопнулась, и в кафе снова воцарилась тишина, нарушаемая только поскрипыванием ножей и негромкой восточной мелодией из динамиков.
Алисса со злостью смотрела ей вслед. В руках у неё остывал недоеденный кебаб. Мир больше не казался прежним.
15.
Падре Антонио Ромеос уже заканчивал свои дела и собирался уходить. На улице давно опустилась ночь, и сквозь витражные окна церкви пробивался редкий, дрожащий свет уличных фонарей. Тусклые отблески играли на каменном полу, рисуя блики, будто от далёкого костра, не способного согреть. Тишина храма была густой, вязкой, словно воздух сам не хотел тревожить покой Божьего дома.
И вдруг что-то изменилось. Красный свет — резкий, как вспышка камеры, но нематериальный, будто призрачный луч — прошёлся по церкви, скользнул по алтарю и исчез. Следом за ним раздался тонкий, резонирующий свист — настолько высокий, что он казался не звуком, а вибрацией в костях. Антонио вздрогнул, поднял голову и застыл.
Перед ним стояла женщина в алом платье, идеально сидящем на её точёной фигуре. Она была прекрасна — настолько, что от её красоты хотелось отвести взгляд. Но в этой красоте была мраморная холодность, как у статуи, выточенной бездушной рукой. От неё исходило что-то… нечеловеческое. Что-то древнее и гордое. Женщина смотрела на священника с брезгливостью, словно перед ней оказался не человек, а насекомое, случайно переползшее через святую черту.
Он заметил, что её тело испускает едва заметное свечение — не пылающее, не огненное, а будто внутреннее — как у урана под свинцом.
— Тоже видишь? — с лёгкой усмешкой произнесла она. — Так бывает всегда, когда я захожу в ваши дрянные учреждения. Неважно — церковь, мечеть или синагога. Везде моя реакция тела одинакова. Мы несовместимы…
Падре наконец пришёл в себя. Его голос прозвучал сдержанно, почти по-отечески:
— Судя по всему, вы и религия — противоположности. Вы не прокляты Господом, но и не особо ему желанны… Кто вы, мадам?
Женщина уселась напротив без приглашения, как хозяйка, вернувшаяся домой.
— Сеньор Ромеос, — улыбнулась она, слегка откинувшись на спинку скамьи. — Вы так и не поняли?
Антонио нахмурился. Его не располагало к разговору ни вторжение, ни вызывающее поведение женщины.
— Я собирался уходить…
— Подождёте, падре. У меня к вам разговор.
— Так кто вы такая, мадам?
Она театрально подняла бровь, щёлкнула пальцами — и прямо из воздуха в её руке появилась сигарета. Она тут же зажглась сама собой. Женщина затянулась с наслаждением, будто весь храм принадлежал только ей.
— Здесь не курят! — резко бросил Антонио.
Она сделала вид, что не расслышала.
— А ведь в слитках, что хранятся в специальной библиотеке Ватикана, ты читал про меня, Антонио. Ты особенно читал про меня. Ведь тебе, как представителю Святой Инквизиции…
— Это Священная Конгрегация доктрины веры, — перебил он с холодной обидой в голосе. Его злило, что она называла старое название, словно смакуя кровь прошлых столетий.
— Неважно, как ныне называется твоя организация, падре. Вы делали чёрное дело: убивали, сжигали, разрывали на части ради Иисуса. Хотя Он призывал к любви и смирению. Разве не так, падре? Вы покоряли огнём и мечом народы Америки, истребляли миллионы, стирали с лица земли культуры, языки, верования. Так чем вы лучше тех, кого проклинаете в своих священных писаниях?
— Церковь… ошибалась. Такое бывает, — тихо, но тяжело сказал Ромеос. И вдруг он резко вздрогнул. Его глаза расширились от ужаса. Он зашептал:
— Лилит… Ты та самая Лилит!
— Наконец-то, падре, — засмеялась женщина. Смех её был холодным, змеевидным. — Наконец-то ты увидел первоженщину. Но почему так напуган?
— Ты… Ты предательница человеческого рода. Ты жена Самаэля!
— Ну и что? — фыркнула Лилит и заложила ногу на ногу. Движение было точным и выверенным, как у актрисы на сцене: длинная нога в алом шелке высунулась из-под платья, обнажая изгиб бедра и линию колена, вызывающе несовместимую с внутренней архитектурой храма.
Весь её вид был вызывающим — не ради соблазна, а чтобы напомнить: её не касается ничья мораль. Ни людская, ни божественная.
— А чем плохо быть женой самого лучшего ангела? — с ленивой насмешкой произнесла Лилит. — Того самого, что бросил вызов Ему самому? Ты смог бы? Ты ведь против Понтифика не пойдёшь… Что уж говорить о Господе!
— Я сын Божий и не намерен идти против Отца! — жёстко прервал её Антонио. Его бросало в дрожь оттого, что он разговаривал с той самой Лилит, первой женой Адама, изгнанной из Эдема, проклятой и… по-прежнему свободной. — Но ты связала себя с Люцифером. Тем, кто намерен уничтожить человеческий род.
— Враньё, падре. Враньё! — усмехнулась Лилит, с наслаждением выпуская дым. — Вы сами себя уничтожаете! Губите экологию, а разве Господь не вам дал эту прекрасную планету? Он не бросил ваших прародителей на Марс, не на Плутон — а на цветущую, живую Землю. А что вы с ней сделали?
Она загибала пальцы:
— В океанах плавают острова из пластика, размером с Францию. Горы мусора на суше растут быстрее ваших детей. Ты знаешь, что только за последние сто лет вымерло более тысячи видов млекопитающих, птиц, насекомых? Опылители исчезают, почвы мертвеют. Вы травите воду, режете леса, выбрасываете миллиарды тонн углекислого газа в атмосферу. Вы создали технологии, от которых люди жиреют, болеют и умирают от скуки. Полмира живёт в нищете, умирает от обезвоживания и голода. Это сделал Люцифер? Или это — ваша человеческая жадность?
— Мы не совершенны, как ангелы, — сухо отозвался падре. — Мы ошибаемся, но стараемся исправить. Человечество развивается.
— Да, я видела, как оно «развивалось», — кивнула Лилит. — Я жила при вавилонянах, египтянах, римлянах. Была знакома с Клеопатрой — упрямая женщина. Гуляла с Александром Македонским, слушала пьяные речи Чингисхана, спорила с Петром Первым, ссорилась с Торквемадой, интриговала с Наполеоном, завтракала с Гитлером и танцевала в бункере со Сталиным… И всегда убеждалась: вами легко управлять. Достаточно внушить вам «идею», дать лозунг, врага, и вы сожжёте любой храм, отравите воздух, распнете соседа.
Пока она говорила, падре Ромеос не сводил с неё глаз, холодея. Он ясно ощущал: эта женщина не пришла вести исторические диспуты. Что-то в её взгляде — в той жестокой искре, в оберегаемом молчании за маской — говорило о другом.
— Так чего ты от меня хочешь? — резко спросил он.
Лилит довольно улыбнулась:
— Люблю краткость. Опустим демагогию. Перейдём к делу. Мне нужно знать, что тебе сказал Габриэль.
— Габриэль?.. — оторопел падре.
— Смотри мне в глаза, падре, — прорычала Лилит, наклонившись вперёд. В её голосе появилась угроза, словно на дне льда раздался треск. — Он приходил исповедоваться. Приятно было, не так ли, падре? К вам, смертному, приходит сам архангел за отпущением грехов. Не просто ангел — второй в иерархии небес, голос Бога.
— Что?..
— Не делай вид, что забыл, — прошипела Лилит. — Он раскрыл перед тобой крылья. Золотые, сияющие. И показал нимб — знак святости. Ты едва не упал на колени. Я знаю. Но мне не это интересно — Габриэля я знаю слишком хорошо. Мне нужно знать, что он тебе сказал.
Отец Ромеос резко вскинул руку, будто отбрасывая её слова:
— Это тайна исповеди! И она распространяется и на ангелов.
Лилит разразилась смехом. Он был громким, хриплым, почти истеричным, как будто вырвался из глубин преисподней. Она откинулась на спинку лавки, смеясь так, что дрожали стекла на витражах. Смех её был похож на смех ведьмы, что увидела, как святой упал в грязь.
— Тайна исповеди! — выдохнула она, утирая слезу. — О, Антонио, милый ты человек. Ты ещё веришь в правила? В скрижали? В этом мире, где даже архангелы ищут прощения на земле — ты прячешься за церковные законы?
Её глаза вспыхнули красным.
— Ты скажешь мне. Или я узнаю другим способом.
— Можешь убить меня, но я буду молчать! — с отчаянным вызовом воскликнул отец Ромеос.
Лилит устало вздохнула, будто ей наскучил этот диалог:
— Сдохнуть ты всегда успеешь. Но скажи мне, не смутило ли тебя, что Габриэль проявил слабость?
— Ты о чём?
— Были верные Михаилу. Были верные Люциферу. Но были и другие — ангелы, что сомневались, что самоустранились. Они не падшие и не проклятые… но и не верные. Они отступились, просто ничего не предприняли. А знаешь почему? Потому что даже в мире ангелов есть то же самое, что и в вашем мире, Антонио: зависть, лень, раздражение, интриги, подставы… Они тоже борются за место под солнцем. Только солнце у них — Господь, а у вас — деньги и власть.
— Нам нужна любовь Господа, — твёрдо сказал падре.
— А ты думаешь, она не нужна ангелам? Но Господь не всех любит одинаково. Кого-то больше, кого-то меньше. А кого-то вообще игнорирует, хоть сам и создал. Поэтому Люцифер решил Его заменить. Он, самый совершенный из ангелов, был готов даровать любовь всем.
— Ты говоришь чудовищные вещи… в стенах храма! Ты богохульствуешь!
— Ну, я это всегда делала, — усмехнулась Лилит. — И, как видишь, до сих пор не наказана. Я не лишена ни души, ни бессмертия — в отличие от ваших прародителей, Адама и Евы. И всё же… Габриэль действительно сомневался в Господе. Он ушёл в тень. Он стал лидером так называемых «отрешённых»… или, как их ещё называют, «безразличных».
Падре отвёл глаза:
— Я… ничего не знаю.
— Врёшь, Антонио. Опять врёшь. Ты был потрясён, когда узнал, что даже Габриэль позволил себе на мгновение усомниться в Творце. Да, он вернулся. Да, встал рядом с Михаилом. Но вместо себя он оставил другого. Того, кто теперь возглавляет одну треть безразличных. А это — миллионы ангелов, многие из которых живут сейчас на Земле, среди людей.
— Почему ты сама не найдёшь его?.. Зачем пришла ко мне?
— Потому что ангелы могут видеть друг друга за сотни парсеков. Мы знаем каждого по имени, каждый уникален, как отпечаток крыла. Сторонники Михаила носят золотые нимбы. Падшие, служащие Самаэлю, — красные. А у отрешённых — фиолетовые. Но они умеют гасить свет своих нимбов… и становятся как люди. Их могут распознать только нефилимы.
— Так ты не видишь их?
— Я — первая женщина, а не нефилим. Меня лично создал Господь. Причём раньше Адама. Хотя вам, мужланы, в Писаниях внушили удобную версию… Так вот. Он назвал тебе имя того, кто теперь возглавляет отрешённых. Скажи мне это имя. И скажи, где его найти.
— Напрасные надежды на безразличных, Лилит. Они не встанут на сторону зла! Бог это видит! Он не допустит! — с жаром воскликнул священник.
Лилит усмехнулась, склонив голову набок:
— Ты уверен, церковник? Господь допустил первую небесную войну. Он допустил, что Люцифер — его любимец, между прочим — усомнился в Нём. Он допустил грехопадение Адама и Евы. Он допустил, что его ангелы раскололись на три лагеря. Он везде допускает ошибки. Так какой же он всемогущий?
Священник задрожал от негодования:
— Он проверяет нас! Наша вера — его испытание!
— Испытание? — хмыкнула Лилит. — Он сам создал вас неидеальными, а значит — лживыми, слабыми, злыми, способными предавать, убивать и воровать. Так зачем же удивляться, что вы всё это делаете?
Она выпрямилась, поглядев на часы на стене.
— Ладно, не будем тянуть время. Итак?..
Отец Ромеос с жаром ответил:
— Не скажу! Даже не мечтай!
Лилит закрыла глаза и глубоко вдохнула:
— В этой церкви ещё не было смертей. Ты заложишь традицию.
— Я готов умереть за Отца нашего!
— Вот и умрёшь.
Внезапно в её руке сверкнул клинок — из воздуха, как искра, выросла узкая, изогнутая сабля, чёрная, как ночное небо. Словно отточенная тень. Она молнией метнулась вперёд — и пронзила грудь священника.
Ромеос захрипел. Глаза распахнулись в неверии, он схватился за лезвие, но пальцы скользнули по холодному металлу. Кровь с шипением залила ткань сутаны, вырвавшись густой, пузырящейся волной. Он упал на колени, глядя на Лилит снизу вверх, в глазах его плавали и боль, и отчаяние, и всё же — верность.
— Ты умрёшь, падре, — прошептала она с хриплой нежностью, — но в Рай не попадёшь. Рай закрыт. И будет закрыт, пока Люцифер не свергнет Михаила. А Ад… Ад с радостью примет тебя, если надоест висеть между мирами.
Она резко дёрнула саблю на себя — и выдернула её из тела. Священник рухнул у её ног. Под лампадным светом кровь показалась почти чёрной, она пузырилась, стекала в щели каменного пола, медленно, тяжело, как жидкий грех.
Лилит посмотрела на него без сожаления. Сабля исчезла так же внезапно, как и появилась — будто растворилась в воздухе. Женщина отступила на несколько шагов, взмахнула руками — и в прыжке её тело изменилось. Кости сжались, кожа покрылась перьями — и в следующую секунду в церковном воздухе захлопали крылья. Большая чёрная сова с горящими алыми глазами вылетела через разбитое окно и исчезла в чёрном куполе ночи.
Отец Ромеос остался лежать на холодных камнях, а пламя лампад колебалось, отражая танец умирающего света.
16.
Алисса вышла из кафе в разбитом состоянии. Разговор с Лилит выбил её из душевного равновесия. С каждой фразой древней женщины, с каждым её взглядом, в котором плескалась тысячелетняя холодная мудрость, у Алиссы сжималось сердце. Её злило всё: манера Лилит давить и командовать, её хищное спокойствие, и особенно — то, как легко та втянула её в какую-то тёмную игру. Какая-то женщина, пусть и первая созданная Творцом, диктовала ей, Алиссе, условия, угрожала родным и принуждала к союзу с силами, о которых она раньше читала только в страшных книгах или видела в дешёвых фильмах.
И всё же в сердце теплилась крошечная искра. Лилит сказала, что Теодор неравнодушен к ней. Что он питает чувства. Эта мысль, как солнечный луч сквозь тучи, согрела Алиссу. Она даже позволила себе слабую улыбку, но тут же вспомнила о главном — о родителях и младшем брате Маркусе. Лилит не шутила. У этой женщины руки были по локоть в крови, и для неё разрушить семью девушки — как ногтем смахнуть муху со стены.
— В полицию сделать заявление, что ли? — машинально пронеслось в голове.
Но тут же и отбросила мысль. Какое заявление? Она сама под следствием — допросы, оружие, стрельба... Её в любом случае выставят психически неуравновешенной или, в лучшем случае, запутавшейся девчонкой. А лишнее внимание ей сейчас было ни к чему.
Домой идти не хотелось. Она была как выжатая тряпка, всё внутри ныло. Не хватало только обнять родных и разрыдаться, но и это показалось бы предательством: зачем им знать о надвигающемся кошмаре? Пусть лучше поживут спокойно ещё хоть немного. Она достала телефон, чтобы написать Теодору, но остановилась. Вечер мог быть другим, если бы он был рядом. Наверное, они бы просто гуляли по городу, пили кофе, смеялись... А не обсуждали апокалипсис.
Засмотревшись на асфальт под ногами, Алисса вдруг остановилась: прямо перед ней, как яркий островок в ночи, мерцал фасад торгово-развлекательного центра Kesselhaus. Кафе, дискотеки, неоновые вывески, музыка и людская суета — всё бурлило, как будто в этом мире не было древних демонов, заговоров и небесных войн. Внимание Алиссы привлекло яркое табло: «Мир Юрского периода: Возрождение. 3D».
— Почему бы и нет, — пробормотала она и, купив билет, вошла внутрь.
Зал был почти полон — в основном молодежь, парочки, хихикающие девчонки с попкорном, парни в бейсболках. Алисса устроилась на своём месте, нацепила очки. Свет погас, и экран вспыхнул фосфорической синевой.
Сначала морская гладь, чёрная, как нефть, потом из глубины выныривает гигантский хищник, волны разбиваются о катер. Птерозавры кружат над водопадом, над мирно пасущимися бронтозаврами, листья тропических пальм колышутся на ветру, и кажется, что ты сам — в доисторической долине. Дальше всё понеслось: группа наёмников на катере, семья, застрявшая на острове, мутировавшие ящеры, ожесточённые погони, зубы, когти, кровь, адреналин. Всё как надо.
Но Алисса не могла полностью отдаться зрелищу. Где-то между сценами охоты и побега её мозг переключился на другое. Люди тоже были кем-то «созданы». Генетически выведены. В какой лаборатории творил Бог? Были ли у него пробирки? А может, галактики? Возможно, он делал разумных существ и на других планетах — но не в виде людей, а, скажем, в облике ящеров, птиц, амёб… А может, динозавры и были одними из его разумных творений, просто их эксперимент завершился слишком рано?
Или человек — результат скрещивания с ангелами? — пронеслось у неё в голове.
Ведь нефилимы — плод связи ангелов и смертных. Если между шимпанзе и орангутаном невозможен потомок, потому что у них различие в 4–6% генов, то между ангелом и человеком — возможно. Значит, у них схожий код. Значит… мы часть их? Или они — часть нас?
Может, Господь и вправду всё продумал — молекулы, аминокислоты, мутации, эволюцию… А может, он просто бросил жребий и наблюдал. Любопытство или план? Ошибка или расчёт?
Но если нефилимы стали ошибкой, которую невозможно стереть… быть может, в этом и корень гнева Творца?
Алисса нахмурилась. Казалось бы, причём тут она? Где она — и где войны архангелов? Где-то там Небеса, Михаил, Люцифер, армия… и обычная девушка из Винтертура, уставшая от допросов, глупых угроз и этого мира. Ей бы просто жить. Работать. Влюбляться.
Но теперь стало ясно: религия — это не что-то, что обсуждают в церквях или на Рождество за столом. Это не обряд и не атрибут. Это ткань, прошивающая всё — от веры до страхов, от поступков до случайных решений.
Каждый человек идёт по тонкой тропе — между верой и цинизмом, между добром и злом. Между разумом и инстинктом. Она вдруг поняла, что больше не сможет смотреть на мир прежними глазами. И даже 3D-динозавр, прыгнувший прямо ей в лицо с экрана, не вызвал ни страха, ни удивления. Потому что настоящий хищник — уже внутри неё.
Когда фильм закончился, Алисса села в машину, забрала её с парковки и неторопливо поехала домой. Город под вечер подернулся влажной темнотой, фонари отражались в асфальте, как в чёрном стекле. Мелкий дождик барабанил по лобовому стеклу, стекали капли, и казалось, что мир стал размазанным, как киноплёнка, перемотанная задом наперёд.
Она почти дошла до дома, когда порыв ветра, налетевший с промозглой улицы, закружил в воздухе какой-то обрывок бумаги и швырнул его ей под ноги. Алисса остановилась, машинально наклонилась и подняла пергамент. Пальцы ощутили шероховатость: это была не обычная бумага, а старый лист, плотный, желтоватый, с неровными краями. Что-то подсказывало ей — он из той самой книги, что выпала из рюкзака фрау Меркель.
Она отошла к ближайшему фонарю, развернула лист и в свете оранжевого электрического круга различила строки, выведенные густыми чернилами. Надпись была на латыни, и хотя текст казался архаичным, она уловила общий смысл:
«Claudetur Eden exercitui Luciferi. Omnia Portae clausae erunt et signatae. Et ad Portam Orientalem stabit Cherub deiectus cum gladio flammeo. Et erit ille gladius de virtute Dei, concutiens universum. Et non per Portas transibit Lucifer, sed per Stellam Nigram ibit, quam ducenti angeli fecerunt. Et erit illa Stella clavis ad Quintas Portas Eden.» («Закрыт будет Эдем для армии Люцифера. Все Врата будут заперты и запечатаны. И у восточной враты встанет низверженный Херувим с огненным мечом. И будет тот меч от силы Божией, сокрушающим Вселенную. И не через врата пройдет Люцифер, но через Звезду Чёрную, созданную двумястами ангелами. И будет та звезда ключом к Пятым вратам Эдема.»)
— Что за ерунда, — пробормотала Алисса, невольно озираясь по сторонам, будто ожидала, что из тени вот-вот выступит кто-то, кто может объяснить ей смысл этой странной фразы. Она аккуратно сложила лист, сунула его в карман джинсов и добавила вполголоса:
— Надо будет отдать бумагу Бабе-Яге…
Дома было тихо. Все уже спали. В прихожей царила полутьма, свет от уличного фонаря падал на лестницу, делая ступени похожими на гротескные клавиши пианино. На кухне Алиссу ждал привычный, тёплый жест заботы — под пластиковой крышкой стояли куриные крылышки в соусе, картошка-фри и салат, аккуратно подписанный маминым почерком: «Не забудь поесть, любимая».
Она ела молча, не включая свет — только рассеянное сияние вытяжки и хрустящий звук еды наполняли пространство. Словно всё вокруг тоже боялось потревожить ночь. Закончив, Алисса тихо поднялась в свою комнату.
На столике у окна стояла её старая игрушка — фигурка астронавта. Отец однажды подарил её, сказав, что "настоящие исследователи никогда не теряются, даже если летят в никуда". Алисса нажала кнопку на шлеме, и из него вырвался мягкий, сияющий луч. Свет закружился, проецируя на стены и потолок космос: плывущие галактики, россыпи звёзд, синие туманности, метеоритные дожди и полыхающие карликовые солнца. Эти проекции всегда успокаивали, словно она не в доме, а на борту тихого звездолёта, летящего сквозь вечность.
Уже в полусне, как будто сквозь мягкую вату, она почувствовала, как закрываются глаза… и провалилась в сон.
…Она сидела с Теодором. Где именно — было непонятно. Пространство всё время менялось: сначала кафе с видом на улицу, потом пустой зал кинотеатра с кадрами из «Мира Юрского периода» на стенах, затем вдруг зелёный городской парк с качелями и запахом лип, затем их накрыла металлическая обшивка — внутри космического корабля, а после — берег странной планеты, покрытой кристаллами и тонкой фиолетовой пылью. Пейзажи мерцали и перетекали, как жидкое стекло. Только Теодор оставался прежним — сосредоточенным, встревоженным, будто этот разговор был начат давно, в другом месте, и им просто нужно было его продолжить.
— Ты знаешь, что первая битва Люцифера и Михаила произошла на Небесах, точнее, в Эдеме… — сказал он, не глядя на неё. — В результате Люцифер был сброшен со своим войском. Но… какой ценой? Одна треть Рая была уничтожена. Миллионы лет прошли, а Эдем до сих пор не может оправиться. Поэтому Он был зол…
Алисса смотрела на него, и голос её прозвучал в этом зыбком мире особенно отчётливо:
— И поэтому Он закрыл Врата? Чтобы никто не мог вернуться?
— Да, — кивнул Теодор. — До мятежа ангелы спокойно пересекали миры, но их дом — Эдем, как и для всего человечества. Земля — это временное прибежище, куда Господь отправил Адама и Еву, чтобы они смыли грех… и стали человечными.
— И что?
— А то, что Эдем закрыт. Запечатан. Никто не выходит оттуда, и никто не входит. Души умерших теперь между мирами. Люциферу они тоже не нужны — Ад не резиновый. И к тому же, Ад для него — это не награда, а наказание. Он никогда не мечтал о троне там… Он хотел править здесь.
— В Эдеме? — переспросила Алисса, чувствуя, как холодок пробегает по спине даже во сне.
Теодор кивнул.
— Да. Он хочет вернуться домой.
— Раньше всё было просто, — сказал Теодор, глядя в сторону, будто сквозь пространство. — Четыре Врата. Южные, Северные, Западные и Восточные. Их охраняли четверо величайших: Люцифер, Михаил, Габриэль и Уриил. У каждого был свой меч — не просто оружие, а вселенский артефакт, способный сокрушать галактики… и одновременно служащий ключом к Вратам.
Он сделал паузу, голос стал ниже:
— Потом всё изменилось. Люцифер лишился меча и был сброшен. Михаил возглавил Небесную Армию. Габриэль проявил неуверенность — одни говорят, он усомнился, другие, что просто отвернулся. А Уриил был отправлен на Землю — не в наказание, скорее… как наблюдатель. Три Врата закрылись. Восточные остались частично открытыми, но Габриэля у них больше не было. Вместо него там поставили безымянного Херувима с огненным мечом. Только один путь остался, но даже через него проникнуть в Эдем… невозможно. Бог запечатал врата, а мечи-ключи больше не совпадают.
Алисса хмуро спросила:
— Но как Люцифер намерен туда пробраться?
— Оказалось, существует… пятый путь, — сказал Теодор и посмотрел ей прямо в глаза. — Его создал Семиаз. Мой отец. И с ним — ещё 198 ангелов. Их условно называют падшими, но они не участвовали в мятеже Люцифера. Они пали не из-за бунта, а потому, что соединились с людьми — учили их ремёслам, науке, архитектуре, медицине, военному искусству. И да… любили человеческих женщин. И за это были наказаны Богом!
— Я не совсем понимаю…
— TON 618, — тихо произнёс Теодор.
— Э-э-э… Это же… чёрная дыра?
— Да. Самая массивная чёрная дыра во Вселенной. Настолько огромная, что её гравитация искажает не только пространство, но и само время. Она выжгла брешь — портал — за пределами обычных измерений. Именно через неё можно добраться до Эдема. Но только тот, кто способен управлять TON 618, может пройти. И мой отец, наречённый как Араккель, знает как. Поэтому Люциферу нужен он.
— А нефилимы? Зачем им нефилимы?
— Потому что нефилимы — потомки ангелов и людей — могут чувствовать тех, кто не выбрал сторону. А таких… треть от всего Небесного воинства. Отрешённые. Безразличные. Те, кто отвернулись от конфликта. Нефилимы способны убедить их встать на сторону Люцифера. Если он получит численный перевес, он сметёт Армию Михаила. А добравшись до Древа Жизни, Люцифер сможет… лишить бессмертия всех, кто против него. Даже самого Михаила.
Алисса побледнела:
— Он хочет убить ангелов?
— Он хочет свергнуть Небеса, — тихо ответил Теодор. — И больше никогда не быть изгнанным...
Стук в дверь вырвал Алиссу из сна и оборвал странный разговор с Теодором, словно кто-то нарочно нажал на паузу, выдернул её из другого мира. Она села на постели, провела рукой по лицу. Сердце колотилось. Сон был таким ярким, таким живым… или это было нечто большее, чем сон? Она пыталась вспомнить выражение его лица, интонации, ощущение… Неужели он сам нашёл путь в её сознание?
Стук повторился, уже настойчивый, требовательный. Потом дверь медленно отворилась, и на пороге показалась мама. Она была взволнована, волосы чуть растрёпаны, глаза тревожные.
— Алисса… — прошептала она почти испуганно. — Внизу полиция. Хотят с тобой поговорить.
Холодная волна прокатилась по телу. Алисса моментально проснулась. Под следствием… Да. Но зачем они пришли сейчас, если её могли вызывать по повестке? Она-то никуда не убежит. Что-то не так.
— Что им нужно, мама?
— Не знаю. Но… они злые. Очень. И решительно настроены, — лицо матери побледнело, на щеках проступили красные пятна — она явно волновалась за дочь.
Из-под двери доносились голоса. Отец говорил глухо, сдержанно, но с явной яростью:
— А ордер у вас есть?
— Мы пришли не с обыском, — жёстко ответил кто-то из полицейских. — Мы должны доставить вашу дочь в кантональную полицию.
— Зачем?
— Ей там объяснят.
— Я вызову адвоката! — голос отца стал стальным. — Без адвоката она ни слова вам не скажет! Вы не святые. Вы не ангелы.
Алисса невольно усмехнулась и прошептала:
— Ох, папа, знал бы ты, какие бывают ангелы…
Она встала, резко, с непривычной решимостью. Подошла к комоду, надела джинсы и тёмно-серую майку, причесалась. Отражение в зеркале было нерадостным — лицо опухло от сна и пережитого накануне. Никакого макияжа. Маникюр облез. Но было уже всё равно. Время показывало девять утра. И день обещал быть долгим.
На первом этаже стояла тишина, натянутая, как струна. Отец преградил проход троим незваным гостям. Он стоял прямо, грудь вперёд, руки на поясе — как настоящий барьер между своей дочерью и угрозой.
Трое мужчин в полицейской форме. Все в чёрных рубашках с серебристыми нашивками кантональной полиции, на поясах рации, наручники, электрошокеры. Один — старший — был высокий, сухощавый, с жёстким взглядом и острыми скулами, сдержанным голосом и явно привыкший к командной роли. Второй — коренастый, молчаливый, с цепкими глазами. Третий — молодой, с планшетом в руках и нервным взглядом, скорее всего новичок.
— Фрау Рюггель? — спросил старший, не поднимая голоса, но в интонации была сталь. — Алисса Рюггель?
— Да, — кивнула она. Голос предательски дрогнул.
— Документы, пожалуйста.
Она протянула аусвайс. Офицер взглянул, сверился с планшетом и сразу вернул.
— Вы должны проследовать с нами. Немедленно.
— Без адвоката она никуда не пойдёт! — прервал отец, шагнув вперёд. Лицо его налилось кровью, кулаки сжаты, глаза сверкают гневом. — Я знаю, как вы умеете «разговаривать». Я знаю, как вы любите давить на людей! Сначала адвокат, потом — всё остальное!
Полицейские переглянулись, но в помещение не входили, словно ждали команды. Напряжение сгустилось, как перед бурей. За окном, кстати, хмурилось небо.
Алисса чувствовала, как к горлу подступает ком. Но она уже знала: отступать нельзя. В этом доме она — не просто дочь, она уже часть большого противостояния. Хоть и не по своей воле.
— Я сейчас вызову адвоката, — твёрдо сказал отец. — И тогда мы поедем. Или хотите создать прецедент? Попробуйте. Увидите нас в суде.
Офицер слегка приподнял брови, но не ответил. Он знал, что здесь придётся действовать по правилам. У этого отца были зубы. А у дочери… возможно, крылья. Или рога. Но это уже не их дело — не пока.
17.
Алисса вздохнула и посмотрела на отца:
— Ладно, папа, не беспокойся. Адвоката найди, его помощь лишней не будет. Но я поеду. Выясню, что они хотят. Возможно, всё дело в моей службе… Там кое-что произошло, думаю, полиция хочет что-то уточнить.
Слова звучали спокойно, даже уверенно, но внутри неё бушевала тревога. Эта утренняя решительность, с которой прибыли представители закона, никак не походила на мирное приглашение. Да, была стрельба на парковке у Lokwerk, но она всё описала в рапорте, дала показания. К тому же, камеры Tesla зафиксировали всё — тут не к чему придраться.
«А вдруг это Лилит что-то против меня замыслила?» — вспыхнула мысль. «Она ведь обещала кучу неприятностей… Но зачем? Ей нужен Теодор, не я… Или…» Мысли запутались, как провода в старом радиоприёмнике. Она отогнала их и шагнула к двери.
Отец и мать стояли, будто пара рыб, выброшенных на берег — с открытыми ртами, в глазах растерянность, испуг и какое-то отчаяние. Мать сжала пальцы, как будто хотела удержать дочь физически, не отпустить. Щёки у отца налились краской, кулаки дрожали.
— Алисса, что случилось? — спросил братец Маркус, выглядывая из-за лестницы. Он был бледен, как мел.
— Не беспокойся, всё будет хорошо, — сказала она, обняла его и тихо прошептала: — Заботься о маме, хорошо?
И вышла за дверь.
Во дворе, у мусорных баков, стояла Баба-Яга — фрау Меркель — с неизменным рюкзачком, из которого торчал корешок обгорелой книги и узелок в промасленной тряпке. В одной руке она держала палку, в другой — пустую бутылку. Лицо — морщинистое, будто из пергамента, глаза — щёлочки в складках век, но сейчас Алиссе показалось, что они вспыхнули изнутри странным, почти инфракрасным светом. Или, может, это просто солнце блеснуло в стекле очков? «Она всегда здесь, — подумала Алисса. - Сидит на скамейках, кормит голубей, собирает стеклотару, дремлет у фонтана… Но почему она всегда рядом, когда что-то происходит?..»
Размышлять было некогда. Полицейская машина с белым корпусом, розовыми полосами и надписью Kantonspolizei стояла у тротуара, слегка поскрипывая дверцами. Один из офицеров вежливо, но настойчиво открыл заднюю дверь. Алисса села внутрь. Двое полицейских устроились рядом — один спереди, один сзади. Ни слов, ни вопросов. Лишь короткое кивание и деловой холод в движениях.
Машина тронулась, мягко перескочила через лежачий полицейский и выехала на центральную дорогу. Город проплывал за окнами — ухоженные фасады, велосипеды у кофейни, стройка у реки Линт. Но в глазах Алиссы всё расплывалось: она думала о сне… или о видении? Теодор говорил о черной дыре, о тоннеле в Эдем, созданном Семиазой… о нефилимах, о замысле Люцифера.
«И тут профессор Шилке… Он ведь Араккель, падший, но не из мятежников… Он учит людей… — в голове складывались мозаики. - Он ведь знает больше всех. Может, он и сам причастен?..»
Она покачала головой: «С ума схожу, или всё это — правда?»
Машина въехала на шоссе, набрала скорость. Погода была пасмурной, тучи нависали низко. Свернув с автобана, они въехали в Цюрих. Улицы стали плотнее, транспорт медленнее. Алисса глядела на город, как на чужой.
Наконец, впереди появилось большое, массивное здание с колоннами, автоматическими воротами и камерой наблюдения на каждой стене. Над входом — табличка: Kantonale Polizeidirektion Z;rich. Полицейская машина плавно остановилась у главного входа.
— Прибыли, — коротко сказал один из офицеров, выходя и открывая дверь.
Алисса глубоко вдохнула и вышла.
Полицейские сопроводили Алиссу на третий этаж административного здания, провели через коридор, пахнущий кофе, бумагой и дешёвыми антисептиками, и ввели в просторный, но глухой кабинет, изолированный матовыми стеклянными перегородками. Внутри стоял прямоугольный стол, три стула и невидимое напряжение, ощутимое почти физически. За стеклом угадывались силуэты — кто-то сидел, наблюдал, записывал, возможно, делал пометки. Чёрные зеркальные стекла напоминали о том, что каждая гримаса, жест, слово — под микроскопом.
Минут через десять дверь отворилась, и вошли двое. Женщина лет сорока пяти — плотная, сутулая, с кожей, напоминающей лягушачью: серая, с расширенными порами и крошечными бугорками. Губы длинные, плоские, как у беззубой старухи. Глаза — выпуклые, чуть навыкате, смотрящие поверх очков с металлической оправой. От неё пахло крепким парфюмом и… медицинским спиртом. Мужчина, шедший рядом, был бледный, худой, с начавшейся плешью, очки с толстыми линзами сидели на переносице, как будто вросли. Он кашлянул и ничего внятного не произнёс.
— Я Алессия Кислингер, следователь по вашему делу, — представилась женщина, садясь и глядя на Алиссу так, будто та уже призналась.
Мужчина промямлил что-то нечленораздельное, и Алисса не разобрала — то ли имя, то ли просто звук, вырвавшийся из его горла.
— Можно уточнить, по какому делу? По стрельбе в подземной парковке торгового центра в Винтертуре? — сдержанно поинтересовалась она.
Женщина нахмурилась. На её лице эта мимика выглядела особенно неприятно: складки на лбу потянулись вверх, словно по лягушачьей коже прошёл ток, и глаза ещё больше вылезли наружу.
— Это в отдельном производстве, — отрезала она. — Сейчас вы проходите подозреваемой по делу об убийстве.
Алисса похолодела.
— Чего? — выдохнула она.
— Где вы были вчера вечером? — спросила Кислингер без эмоций.
— Хм… — Алисса замялась. — Дома, потом в церкви, потом в кинотеатре.
— С какой целью вы посещали церковь?
— Для беседы с падре Ромеосом.
Женщина ощутимо напряглась, подалась вперёд, прикрыв бумаги грудью, словно боясь, что Алисса может прочитать их. Мужчина сидел тихо, лишь изучающе смотрел на неё, как биолог на образец под стеклом.
— О чём вы беседовали?
— Теологические разговоры. О сотворении мира, ангелах, Эдеме… Почему вы спрашиваете?
— У вас была перепалка?
Алисса удивилась:
— Нет, что вы! Всё было вполне мирно. Я вообще не понимаю, о каком убийстве речь?
Фрау Кислингер откинулась в кресле, сцепила пальцы перед собой, словно собиралась произнести проповедь, и сказала хриплым, прокуренным голосом:
— Поздно вечером один из сотрудников церкви обнаружил Антонио Ромеоса мёртвым. Заколотым холодным оружием. Вы владеете шпагой?
— Нет, — Алисса чуть вздрогнула. — Но могу фехтовать телескопической дубинкой… Нас учили на курсах самообороны.
Слова казались ей чужими, словно она говорила это от третьего лица. Внутри всё будто покатилось в бурлящую реку, уносящую её на скалы и острые рифы — неуправляемо, стремительно, со смертельным рокотом. «Они действительно хотят повесить это на меня…» - мелькнула мысль.
— Почему вы думаете, что сеньора Ромеоса убила я? — спросила она, стараясь говорить ровно.
Мужчина впервые заговорил. Голос был глухим, монотонным:
— Мы просмотрели видео с камер, установленных по периметру церкви. Кроме вас, никто не входил в здание.
— Тогда вы должны были видеть, что я вошла с пустыми руками. Ни оружия, ни сумки — ничего.
— Кинжал можно спрятать в брюках, — хмыкнула Кислингер, уголком рта.
— Учту на будущее, — ответила Алисса холодно. — Но я не имела ни мотива, ни желания убивать падре. Он знал меня с детства. Мы с бабушкой и мамой часто ходили к нему. Он меня крестил. Я относилась к нему с уважением.
В этот момент дверь открылась. Вошла женщина-офицер и без слов протянула лист бумаги Кислингер. Та, приняв его, пробежалась глазами по тексту. На её лице промелькнула тень удовольствия — но и она, в жабьем облике, выглядела отталкивающе: губы растянулись в странной ухмылке, глаза блеснули нездоровым блеском.
— В вашем "Фольксвагене" мы нашли саблю с кровью герра Ромеоса, — сказала она и указала на заключение. — Что скажете?
Алисса почувствовала, как земля уходит из-под ног. Ловушка захлопнулась. Всё указывало на неё. Всё.
— Я подожду моего адвоката, — твёрдо произнесла она. Это была единственная возможная линия поведения. Каждое слово теперь — как осколок, готовый ранить. А потому — молчание. Золото. Защитная броня. И самое надёжное, что у неё осталось.
— Согласно статье 217 StPO — Vorl;ufige Festnahme, вы задержаны на 48 часов, — холодно произнесла Кислингер. — Основание: серьёзные подозрения в совершении преступления; риск побега, уничтожения улик, давления на свидетелей. И, конечно, тяжесть самого преступления — убийство, наказание за которое превышает год заключения. Вас доставят в городскую тюрьму. Адвокат вам потребуется. Мы уведомим вашу семью о задержании.
Алисса кивнула, не проронив ни слова. Она понимала: её ловко загнали в западню. Всё указывало на участие Лилит — хищной, расчетливой, беспринципной. С самой первой встречи Алисса почувствовала в ней не просто опасность, а нечто глубже — существо без моральных тормозов, действующее, как хищник, привыкший разрывать, а не договариваться. Именно Лилит убила падре Ромеоса. Это было ясно, как день. И не просто убила — она знала, как обернуть это в ловушку, оставить улики, направить подозрение. Кинжал в багажнике «Фольксвагена», камеры, не зафиксировавшие других входящих — всё это было ею просчитано.
Но зачем? Они ведь договорились — Алисса должна найти Теодора. Или Лилит решила, что цель можно сменить? Или она решила просто убрать свидетеля, который знал слишком многое об ангелах, о небесной иерархии, об Эдеме… падре Ромеос.
Кислингер нажала кнопку вызова, и в помещение вошли двое полицейских. Один из них молча надел на Алиссу наручники. Металл был холодным и казался особенно тяжёлым на её запястьях. Девушку повели по длинному коридору.
Оставшийся мужчина-офицер кашлянул, подняв взгляд на Кислингер:
— Есть ещё кое-что, фрау Кислингер.
— Что? — раздражённо бросила та.
— После ухода Алиссы из церкви... камеры зафиксировали, как в окно влетела большая птица. Сова. Она пробыла там около двадцати минут. Потом улетела.
— И?..
— Просто... если это была не обычная птица, а, скажем, нечто иное — может, это важно?
Кислингер отмахнулась.
— Сова не могла убить священника, — буркнула она. — Не забивай мне голову сказками про оборотней и ангелов. Работай с уликами. И чтобы завтра у меня был полный протокол.
Мужчина вздохнул и больше ничего не сказал.
18.
Полицейские вывели Алиссу через боковой выход здания, где на парковке уже стоял фургон для перевозки заключённых — тяжёлый, бронированный, белый, с тонированными окнами и надписью Kantonspolizei Z;rich по бокам. На крыше — решётки вентиляции, на колёсах — грязь и следы старого асфальта. Дверца позади была открыта: внутри — металлическая скамья, ремни безопасности и сетчатая перегородка, отделяющая заключённого от водителя.
Алисса знала: сейчас решается её судьба. И в то же время ощущала, как будто её несёт неведомое течение — как плот, пущенный по полноводной, тёмной реке, несущийся к водопаду. Всё происходящее не было следствием её воли. Это был чужой сценарий, чужая игра, в которой её фигуру передвигали по доске. Но зачем? Было ясно: Лилит не стремилась запихнуть её в тюрьму навсегда — это была уловка, манёвр. Значит, у неё был иной план. Но какой? Возможно, через арест она хотела вынудить Алиссу что-то сделать… или кого-то найти. Теодора?
Девушка молча села внутрь, наручники звякнули о металлическое сиденье. Один из офицеров — пожилой, с усами и мешками под глазами — аккуратно закрыл за ней дверь, проверив замок. Другой, моложе, сел на переднее сиденье, пальцем стуча по кобуре. В его руке был портфель, в котором находились аусвайс, водительские права, страховка, банковская карточка Алиссы, ее смартфон, листок бумаги с книги фрау Меркель, авторучка, наушники — все это было изъято еще при входе в здпание кантональной полиции. Водитель вставил ключ, мотор фыркнул, прерывисто взревел — и фургон тронулся, выкатываясь за ворота участка.
Цюрих за окном сиял спокойствием воскресного утра: чистые улицы, зелёные парки, кафе, полные людей. Водные трамвайчики неспешно плыли по Лиммату. На улицах — семьи с детьми, велосипедисты, молодёжь с собаками. Кто-то фотографировался на фоне фонтана в Bellevue, кто-то лакомился мороженым у старого здания оперы. Всё было, как всегда — спокойно, благополучно. Но не для Алиссы.
Она смотрела сквозь решётчатое окошко, как сквозь аквариум, в мир, откуда её вырвали. Мысли путались. Полицейские между собой обсуждали какой-то служебный конфликт — один жаловался на бюрократию, другой ворчал о неудавшемся отпуске.
И тут — глухой удар. Что-то тяжёлое обрушилось на крышу фургона. Машина качнулась. Алисса вздрогнула, хотя внутренне уже ожидала чего-то подобного. Шаги сверху — металлические, тяжёлые, как будто по крыше шагал боевой робот или бык в броне.
— Что за чёрт?.. — выдохнул один из офицеров и вытащил Glock. Второй водитель резко ударил по тормозам, фургон взвизгнул шинами и остановился. Стало тихо.
Только на мгновение.
Следующее движение было резким — кто-то спрыгнул вниз и с глухим лязгом схватился за дверцу. Она задрожала от мощного рывка. Алисса прижалась к стенке, замирая.
Фигура за окном была знакомой — вылепленный из какого-то каменно-серого вещества, без лица, с широкими плечами, как будто скроенными из блоков гранита. Тот самый, кого Лилит называла големом. Он появился в подземной парковке Lokwerk, когда она чудом выжила. Значит, теперь он снова здесь. По чьему приказу? Ответ был очевиден.
— Эй! Ты кто такой?! — закричал полицейский, наводя пистолет. Его рука дрожала. Голем молчал. Он даже не шелохнулся — только слегка наклонил голову, будто изучал лицо офицера.
Офицер в ужасе отступил на шаг, его глаза вылезли из орбит. Он никогда не видел ничего подобного: ни зрачков, ни эмоций, ни следов кожи — лицо этого существа было как каменная маска, будто слепленный бюст, оживший среди живых. Окно чуть затуманилось от дыхания, но не его.
Алисса знала: сейчас начнётся что-то куда хуже простого ареста.
— Стоять! — заорал молодой офицер и метнулся к задней двери с пистолетом наготове. Но не успел он прицелиться, как голем одним мощным движением нанёс удар ему в живот. Удар был таким сокрушительным, что у парня перехватило дыхание. Он согнулся пополам, из его рта вырвался сдавленный хрип, и он, рухнув на колени, захрипел, пытаясь вдохнуть.
Пожилой, сидевший за рулём, мгновенно среагировал. Он вытащил свой SIG Sauer P320 и, не целясь, выстрелил прямо в голову нападавшего. Глухой хлопок выстрела, визг резины от толчка, и… дырка в лбу каменного истукана. Из неё посыпался тёплый, сыпучий песок. Но голем даже не моргнул. Он лишь чуть повернул голову к стрелку, будто с лёгкой досадой, и схватился за дверцу фургона. Массивные пальцы вжались в металл. Словно открывая жестяную банку, он сорвал дверь с петель с жутким, рвущим скрежетом.
Пожилой полицейский в панике нажал на спусковой крючок. Один за другим прогремели выстрелы — все шестнадцать. Пули с глухими ударами врезались в тело нападавшего, выбивая струйки песка, пыли и каменной крошки. Но голем не упал, не отшатнулся, не отреагировал. Он просто стоял и смотрел — слепыми ямами вместо глаз, чёрными как ночь.
Грохот стоял такой, что даже в шумном Цюрихе показалось, будто гремит гроза. Люди, гулявшие в сквере напротив, сначала оцепенели от непонимания, затем закричали. Женщины хватали детей и уносили их прочь. Кто-то выронил кофе, кто-то бросил велосипед, кто-то закричал «Terrorangriff!». Водители проезжавших мимо машин в панике разворачивались через двойную сплошную, взвизгивали шинами и уносились прочь, едва не сбивая пешеходов.
Молодой офицер, держась за живот, поднялся и, шатаясь, поднял пистолет, но снова получил удар — на этот раз по груди. Тело его отлетело к ближайшему бордюру и застыло в неестественной позе. Его пистолет свалился в канаву.
Алисса видела всё сквозь прорезь в решётке. Сердце бешено колотилось. Было ясно: полицейские не справятся. Им противостояло нечто неживое, собранное не из плоти, а из земли. Оно не знало боли. Ему неведома усталость. Не ведало страха. Это был инструмент в чужих руках. Безжалостный, как сама смерть.
И тут — второй удар. С противоположной стороны фургона появилась вторая фигура. Такой же, как первая. Второй голем в два движения принялся выкручивать дверь отсека, где сидела Алисса. Его пальцы вгрызались в металл, изгибая его, как воск. Внутри посыпались искры от натяжения конструкции.
— Вот чёрт!.. — выкрикнула Алисса, прижимаясь к противоположной стенке. Она понимала, что положение приобретает скверный оборот, но ничего не могла поделать.
Пожилой офицер лихорадочно перезаряжал пистолет, пытаясь всунуть патроны в обойму дрожащими пальцами. Он уже понимал: шансов нет. Всё, что он мог, — это выиграть пару секунд. Но даже это казалось невозможным.
Голем, не испытывая ни жалости, ни колебаний, схватил пожилого полицейского за ворот рубашки, выволок из кабины и с силой швырнул на асфальт. Тот ударился затылком о борт фургона, раскинул руки и обмяк — сознание угасло в ту же секунду. Кровь медленно проступала на виске, оставляя алую дорожку по щеке.
Алисса отшатнулась назад и прижалась к внутренней обшивке, дыхание сбилось, сердце колотилось в горле. Она оказалась в капкане: передний вход теперь был открыт чудовищу, и тот, просунув руку внутрь, медленно вытягивал металлическую решётку между салоном и кабиной. Толстые пальцы выгибали прутья, словно они были из мягкой жести.
И вдруг — вжжжж-жжж!
Из ниоткуда появился блеск лезвия. С шипением, как будто воздух рассекался от жара, чья-то рука вонзила клинок в спину голему. Словно в масло, сталь вошла в плотный камень. Голем издал глухой стон — не человеческий, не звериный, но какой-то древний, предсмертный. Каменная плоть поддалась, и из трещин высыпался горячий песок, как будто вылившаяся кровь.
— Алисса, я здесь! — раздался знакомый голос.
Она подняла взгляд — и увидела его. Теодор. Всё такой же: в джинсах, тёмной льняной рубашке, с итальянскими мокасинами, на запястье сверкают часы, а на боку — ножны. В руке — меч, сверкающий, как кусок небесной молнии. Одним движением он разрезал тело голема, и тот рухнул, рассыпаясь на части.
Но не успел Теодор перевести дух, как второй истукан, тот, что ломал дверь, повернулся и обнажил собственное оружие — широкий клинок из чёрного обсидиана. Существо ринулось на Теодора с беззвучной яростью. Завязалась схватка.
Клинки со свистом сталкивались, из-под лезвий сыпались искры. Теодор ловко уходил от ударов, крутился, бил в суставы, резко отскакивал, а затем наносил удары с такой точностью, будто знал строение монстра до последнего зерна песка. В какой-то момент он воспользовался приёмом из восточных единоборств — резко развернулся на пятке и нанёс удар ногой по корпусу. Голем пошатнулся, а Теодор добил его ударом меча в основание черепа. Каменная оболочка затрещала, истукан замер — и рассыпался в груду осыпающегося песка.
Алисса смотрела с недоверием и благоговением, когда Теодор метнулся к ней, открыл заднюю дверь и протянул руку.
— Держись! — крикнул он и запрыгнул внутрь.
Люди в ужасе бежали кто куда: с детскими колясками, с собаками, с пакетами из Migros. Кто-то падал, кто-то кричал, кто-то снимал на телефон, но все чувствовали — происходит что-то нечеловеческое. Над улицей гремел приближающийся вой полицейских сирен.
Теодор прыгнул за руль, включил зажигание, двигатель фургона фыркнул, как раздражённый зверь, и машина с ревом сорвалась с места.
— Ты как меня нашёл? — выкрикнула Алисса, перелезая из камеры в переднее сиденье, цепляясь за поручни.
— Я следил за тобой, но не мог вмешиваться, — прокричал Теодор, выруливая на встречную. — Лилит ищет меня! Она всё это подстроила, чтобы выманить. Чтобы я пришёл.
— И ты клюнул?
— Увы, пришлось, — вздохнул он. — Я втянул тебя в этот кошмар. И теперь моя обязанность — защищать тебя.
Алисса пристально на него посмотрела:
— Так ты только ради этого пришёл? Ради спасения?
Теодор смутился, краем губ усмехнулся и покраснел:
— Ну... есть чувства. Но не сейчас. Не время. Нас преследуют!
Он указал в небо: над деревьями, вдоль улицы, почти касаясь верхушек, летела большая серая сова. Она не сводила с них взгляда.
— Это же просто птица... — пробормотала Алисса.
— Это не птица, — мрачно произнёс Теодор. — Это Лилит. Она умеет принимать облик совы.
— Что?..
И тогда Теодор, не отрывая взгляда от дороги, тихо и мрачно процитировал: “Et fiant habitacula eius deserta: et in tabernaculis eius nullus sit qui inhabitet. Invocabit autem in auxilium daemonia, et requiescet ibi lamia.” («И дома её будут обители запустения; и никто не будет жить в шатрах её. И она будет звать демонов, и там обретёт покой Ламия.») — Исайя 34:14, Vulgata Latina.
Он добавил:
— В иврите её зовут Лилит. Первая жена Адама. Демоница ночи. Мать гибели. Она приходит, когда рушится порядок мира.
Сирены завывали всё ближе. А Теодор нажал на газ, и фургон, взвизгивая шинами, уносился по улицам Цюриха, игнорируя все светофоры, знаки и протестующий гудёж машин. Камеры фиксировали превышения, выезд на встречную, нарушение всех мыслимых и немыслимых правил. Но это больше волновало кантональную полицию, чем Алиссу. Её волновало совсем другое.
19.
У серого пятиэтажного дома в стиле послевоенного конструктивизма Теодор резко затормозил. Фургон взвизгнул шинами, почти задев бордюр.
— Всё, бежим! — крикнул он, выключая двигатель. — С машиной нас быстро отследят. Надо попытаться затеряться в городе.
— Но ведь полиция отслеживает всё! Камеры — на каждом углу, — с тревогой заметила Алисса, уже открывая дверцу. Тут она заметила сумку, где хранились ее личные вещи, и она сразу схватила её.
— Не беспокойся, — усмехнулся Теодор. — Я кое-что предусмотрел.
Он выскочил из фургона, хлопнул дверью, и Алисса выбралась с другой стороны. Хлопок замка эхом отразился от стен соседних домов. На улице витал запах пиццы, кофе и выхлопных газов — один из типичных швейцарских вечеров в центре города. Люди шли в рестораны, кто-то катался на электросамокатах, а на углу сидел уличный музыкант, играя что-то тревожно-меланхоличное на скрипке.
— А теперь что? — спросила Алисса, сдерживая дыхание.
— Пойдём медленно. Не беги. Не оборачивайся. Мы должны быть такими же, как все, — сказал Теодор и протянул руку.
Она положила свою ладонь в его. От прикосновения по коже пробежала дрожь — тёплая, едва уловимая, но с ярким электрическим зарядом. Его пальцы были крепкими, но мягкими — не от тренажёрного зала, а скорее от чего-то древнего, будто он рождён был для того, чтобы держать меч и чьи-то руки.
Теодор заметил её смущённый взгляд, слегка опустил глаза и, скрывая неловкость, пробормотал:
— Я умею гасить свой символ… как безразличные гасят фиолетовый нимб.
— Это… как? — удивилась она, всё ещё не отводя руки.
Он кивнул на небольшое устройство, которое вынул из-за пазухи. Прибор был размером с смартфон, только чуть более угловатый, с гладким корпусом из матового металла и тёмным экраном без кнопок.
— Я сам его собрал, — сказал он. — Он искажает сигнал моей ауры. Камеры думают, что видят не меня, а какого-нибудь обычного человека. Например, клерка из налоговой. Или преподавателя из кантональной школы. Иногда — сантехника. Но никогда — меня.
Он усмехнулся:
— Иногда я развлекаюсь — ставлю Леонардо Ди Каприо или Майкла Джексона. Но это, конечно, неуместно. Представь, полиция увидит, как по Крамгассе прохаживается Ди Каприо… в тюремной робе. Поднимется паника.
— А ты шутник, — улыбнулась Алисса, на секунду забыв, что её чуть не увезли в участок и не разорвали на части каменные чудовища.
— Главное — он подавляет мою энергетику. Лилит не может меня отследить. А это злит её до безумия. Потому она и использует тебя. Она знает, что я не выдержу, если ты окажешься в беде.
Алисса посмотрела вверх. Небо уже синело, в нём зажигались первые звёзды. Ни совы, ни крыльев, ни теней. Словно всё растворилось.
Но она чувствовала — где-то там, в чернильной выси, среди антенн, башенок и старых карнизов, сквозь листву каштанов и шорох фонарей, Лилит всё ещё парит. Её глаза, как два раскалённых угля, ищут их, пронизывают тьму, вдыхают запахи улиц, вслушиваются в шаги, ловят силуэты. Она где-то рядом. Она затаилась. Не исчезла — выжидает.
И это было даже страшнее, чем её видимый облик.
И тут Алисса вспомнила. Она извлекла из полицейской сумки свой смартфон и отключила его. Потом достала сим-карту. Теперь никто не мог отследить ее местонахождение. Ведь современные технологии позволяли найти человека, если у него есть мобильный телефон. А полиция наверняка подключила системы поиска.
— Нам нужно уйти подальше, — сказал Теодор и указал на автобус, притормозивший у остановки. Его зелёные электронные табло вспыхнули надписью: "76 Alt-Wiedikon – Hohenstein". — На нём поедем.
Они поднялись по ступенькам, показали билеты, купленные с утра, и прошли внутрь. Салон был почти пуст: старушка с тележкой, подросток в наушниках и пожилой мужчина, читавший газету Neue Z;rcher Zeitung. Всё выглядело мирно, обыденно, как будто не было ни големов, ни погони, ни фургона, превращённого в мишень.
Автобус медленно катил по вечернему Цюриху, лавируя по узким улочкам, удаляясь от центра, где в это время, без сомнений, уже гудели сирены. Полицейские кружили на фургонах, перекрывали перекрёстки, искали хоть какую-то зацепку. А фрау Кислингер, та самая жаба в погонах с лицом, похожим на глянцевую лягушачью кожу, скорее всего, рвала и метала. Она наверняка уже получила сообщение, что подозреваемая — сбежала, фургон повреждён, полицейские избиты, а вокруг — ни одного следа, кроме песка и гильз.
Теперь она точно уверена, подумала Алисса. В её голове я — киллер. Может, из сицилийской мафии. Или мексиканского картеля. Или русской братвы. Всё зависит от её фантазии и запаса сериалов, что она смотрит по вечерам с дешёвой замороженной лазаньей на коленях.
— Так что ты скажешь? — наконец обратилась она к Теодору. — Ну? Объясни мне, чёрт побери, всё!
— А что ты хочешь услышать? — спокойно ответил он.
Алисса вздрогнула. Его безмятежность раздражала.
— Ты ещё спрашиваешь?! Может, пояснишь, как я оказалась в центре библейских событий?! Как получилось, что профессор Шильке — тот самый седой, что читает курс химии звезд в ZHAW — это ангел Араккель и твой отец? И как ты, мать твою, проник в мой сон?
Теодор на секунду отвёл взгляд в окно, где мимо проплывали витрины, велосипеды, фонари и фасады швейцарских домов с деревянными ставнями.
— Это... умение нефилимов, — тихо сказал он. — Управлять снами. Словно ходить по ним. Иногда... я пытался через сны передать тебе важные вещи. Хотел, чтобы ты... поняла.
— Что? Что Люцифер снова собирается начать войну?!
Он чуть кивнул:
— Война уже идёт. Просто не так... интенсивно. Это не битва в небе, как раньше. Это — перманентная война. Люцифер не признал поражения. Он считает, что должен добить Эдем. Уничтожить всё, что не подчинилось. Он мечтает стереть с небес даже память о Творце. И победить тех, кто отказался идти за ним. Это будет вселенская мясорубка...
Алисса долго молчала. Затем, опустив голову, спросила:
— А что уготовано вам… нефилимам?
Он выдохнул:
— Нам... ничего не обещано. Ни Рай, ни Ад. Мы — дети греха, как говорят ангелы. Рождённые от союза, запрещённого Творцом. От ангелов мы унаследовали силу, регенерацию, способность видеть энергию и ощущать структуру реальности. А от людей — чувства. Страсть. Жажду знаний. И… смертность. Мы не вечны. Мы просто... медленнее стареем. Но в конце — всё равно умираем.
Алисса повернулась к нему:
— И сколько тебе?
Теодор, не мигая, ответил:
— Двести тридцать два года.
У неё округлились глаза, дыхание сбилось. Губы слегка приоткрылись от удивления.
— Тогда не ври мне, что у тебя не было девушки.
Он усмехнулся, но взгляд стал печальным.
— Не было. Нефилимы — однолюбы. Мы не умеем переключаться с одного сердца на другое. Но боимся любить… Боимся жениться. Потому что мы остаёмся, а те, кого любим, — стареют. Умирают. Мой отец так потерял мать. Он держал её за руку до самого конца. А потом… больше не любил. Ни разу. Просто... не смог.
Автобус продолжал катить по вечернему Цюриху. Город начинал дремать. Жёлтые огни витрин отражались в тёмных окнах, где-то хлопали двери кафе, проносился редкий трамвай, дворы затихали в зелёной тени лип и каштанов. Воздух был наполнен ароматом вечерней прохлады, нагретого асфальта и где-то чуть уловимым запахом грозы.
Они ехали, как двое беглецов, потерянных среди мирной швейцарской жизни, в которой никто даже не догадывался, что по этим улицам сейчас движется точка разлома между добром и злом, между небом и Адом, между любовью и вечностью.
— А кто такие эти големы? Как вообще камни могут двигаться? — раздражённо спросила Алисса, всё ещё чувствуя ноющую боль в плече, где один из истуканов задел её при попытке вытащить из фургона. — Они атаковали как профессиональные киллеры. Один даже меч достал! Это что, Цюрих или «Матрица»?!
Теодор, не сводя взгляда с окна автобуса, тихо произнёс:
— «Голем — прах земной, лишённый дыхания жизни, но движимый словом, вложенным в уста его творца. Слуга без воли, тень без души». Это из старинного манускрипта «Сефир Йецира». А ещё в Талмуде сказано, что один из мудрецов создал человека из земли, но тот не заговорил, и стало ясно, что у него нет души. Такой и есть голем.
— Не поняла… — с сомнением в голосе призналась Алисса.
— Големы — не живые существа. Это смесь песка, камня, глины… магически воссозданные тела, — объяснил Теодор. — У них нет внутренних органов, ни разума, ни боли, ни страха. Они даже не роботы — у тех хотя бы программы есть. Голем — это инструмент, оболочка, слепо исполняющая приказ.
Он посмотрел ей в глаза:
— Ими управляют те, кто создал их. Лилит, как и некоторые падшие ангелы, способна формировать подобных бойцов. В бою с ними ты не сталкиваешься с личностью. Это нечто вроде живого меча, посланного тобой, чтобы тот исполнил кару и исчез. Големы, что напали на тебя, были управляемы Лилит напрямую. Всё, что они делали — это проекция её воли и её боевого мастерства. Она не пошла за тобой сама, но протянула руку из тени.
Алисса вздрогнула. Всё внутри сжалось. Ей стало не по себе от осознания, что этот каменный кошмар был всего лишь отголоском чьей-то злой воли, механической и холодной, как сама смерть.
— Получается, она может снова их послать?
— Может, — кивнул Теодор. — Но теперь она знает, что я рядом. А это меняет правила игры.
20.
— Мне нельзя домой — меня там полиция сразу арестует, — сказала Алисса, отводя взгляд в сторону, словно уже представляла, как жёлтые ленты, камеры, наручники и жаба-фрау Кислингер с маниакальным блеском в глазах ждут её на лестничной клетке.
Теодор слегка кивнул, и в его голосе зазвучала тихая, почти убаюкивающая печаль:
— Можно ко мне. Но это тоже временно… Потому что Лилит будет искать тебя. А через тебя снова выйдет на меня. Она не отпустит. Она упряма. Она древняя, и в её памяти нет забвения. Но я не хочу иметь ничего общего ни с ней, ни с падшими.
Он посмотрел в окно, где проносились городские фонари, и добавил:
— Да, мой отец — падший. Но не из-за мятежа. Он не поднимал меч против Господа, не участвовал в первом восстании. Он пал, потому что нарушил запрет. Потому что влюбился в женщину. Это был грех — но грех любви, не гордыни. И я — его след, ошибка, за которую его лишили крыльев…
Алисса молча смотрела на него. Он не казался ни демоном, ни существом тьмы. Только человек. Глубоко одинокий, почти растерянный, не вписанный ни в земную, ни в небесную иерархию.
— Лилит хочет, чтобы нефилимы — а нас сотни, тысячи по всей земле — вступили в армию Люцифера. Чтобы мы сражались за него, плечом к плечу с падшими, в новой Небесной войне. Она верит, что время пришло. Что второе столкновение неизбежно…
— Ради чего? — глухо спросила Алисса. — Зачем?
— Ради бессмертия, — просто ответил Теодор. — Ради вечной силы, возможности стать равными ангелам. Люцифер обещает это. Он знает, как соблазнять. Но есть одна загвоздка: нефилимы могут быть убиты. В бою, во тьме, от лезвия или света. Мы не вечны. У нас сила отцов, но мы не стали ангелами. Мы лишь промежуточное звено. Мы живём долго, но не вечно. А ангелы — да… они вечны. Даже Люцифер. Его нельзя убить, можно лишь низвергнуть.
Алисса опустила голову. Мысли путались. Тело ныло. Сердце не знало, чего боится больше — полиции, Лилит или того, что ей открылась огромная истина, которую она никогда не искала.
— Почему… почему мы всё это не знали? — наконец прошептала она. — Почему никто не говорил? Почему это нигде не написано?
Теодор вдруг засмеялся — горько, даже злобно, и его смех будто расколол вечернюю тишину автобуса.
— Не знали? — повторил он, насмешливо. — У вас была полная летопись Небес. У вас были хроники падения, книги Света, книги Тени, записи ангелов, и даже шепоты демонов. От вас не скрывали. Но что сделали вы, люди?
Он обернулся к ней, и в глазах его полыхнула боль сквозь презрение:
— Вы сжигали рукописи. Сжигали библиотеки. Переписывали тексты, вырезали главы. Всё, что не понимали, называли ересью. Всё, что было выше вашего разума — объявляли опасным. Вы сжали бесконечную историю в одну Библию, исказив, урезав, переделав. Вам казалось, что этого достаточно. Что двух Заветов хватит, чтобы объяснить Вселенную.
Он замолчал на миг, а потом добавил совсем другим, тихим голосом:
— Ты бы смогла объяснить формулу E = mc; фараону Египта? Нет. Так и ваши предки… Они не понимали формул, не различали иносказаний, путались в пророчествах. Их интеллект… ну, скажем, был ограничен временем и уровнем развития. Поэтому вы имеете лишь осколки — обрывки великой истории, затоптанной веками церковной цензуры и человеческого страха перед непонятным.
Автобус въезжал в тихий жилой район. Вечерняя улица была пуста. Люди за окнами ужинали, смотрели телевизоры, не подозревая, что прямо сейчас в их городе решается нечто, что может снова всколыхнуть Небеса.
А внутри автобуса, на затёртых сиденьях, ехали нефилим и девушка, втянутая в древнюю войну.
Алисса спросила:
— А ты нужен Лилит, чтобы уговорить нефилимов?
— Не совсем. Ей нужно, чтобы я помог найти того, кто заменил Габриэля.
— Не поняла.
— Мой отец говорил, что даже такие ангелы, как Габриэль, Самуэль, Азазель, испытывали моральные сомнения. Особенно Габриэль. Он был связующим звеном между Небом и Землёй, посланником Божьего слова. Его миссия — передавать волю Творца — со временем стала для него невыносимо тяжёлой. Он стал сомневаться: в справедливости, в смысле происходящего, в том, насколько свободна воля человека, если всё предрешено. А когда ангел начинает сомневаться, он уже больше не может быть проводником чистого света.
Алисса слушала молча.
— Эти сомнения разрушили его изнутри. Он самоустранился. Он не пал, как Люцифер, не вступил в мятеж, но и не остался на стороне Михаила. Он ушёл в сторону. И вместе с ним ушли миллионы других ангелов, у которых были такие же моральные терзания. Они не захотели воевать ни за Бога, ни за Люцифера. Это были так называемые безразличные. Та самая треть ангелов, которая не сделала выбора.
— Габриэль был их лидером?
— Формально — да. Он был первым, кто ушёл. Потом он всё-таки вернулся на Небеса и вновь встал рядом с Михаилом. Но его место среди безразличных занял другой. Имя его скрыто. Он и есть нынешний лидер безразличных. Люцифер хочет переманить их всех на свою сторону, потому что это — миллионы нейтральных, неучтённых душ, обладающих могуществом, но не связанным ни с адом, ни с раем.
— Но ты говорил, что они невидимы?
— Ни падшие, ни верные ангелы не видят безразличных, потому что те погасили свои нимбы, свои знаки света. Они стали похожи на людей. Но нефилимы чувствуют их. Мы — дети границы. Мы можем определить, где прячется тот, кто был создан в Небесах, но ушёл от них.
Он посмотрел на Алиссу.
— И потому я нужен Лилит. Чтобы найти того, кто занял место Габриэля. Того, кто может склонить чашу весов.
Тут Теодор вдруг вскочил с места и резко потянул за собой Алиссу.
— Всё, выходим!
Девушка не стала задавать вопросов. Они быстро покинули автобус, оказавшись на тихой, слабо освещённой улице. Луна висела высоко, заливая асфальт бледным сиянием. Вокруг было пусто — ни машин, ни людей. Только ветер гнал по тротуару обрывки газет и шуршащие листья.
Они шли быстро, оглядываясь по сторонам. Совы нигде видно не было. Возможно, им действительно удалось сбить Лилит со следа. Или же она затаилась, прячась в тенях, терпеливо ожидая.
— Я живу недалеко, — сказал Теодор и крепче сжал её ладонь.
Алисса почувствовала, как заколотилось сердце. Его рука была тёплой, крепкой. Не просто защита — в этом прикосновении ощущалась сила и тревога, скрытое напряжение и... что-то, чего она боялась назвать.
Квартира у Теодора оказалась на верхнем этаже старого швейцарского дома с мансардной крышей. Он открыл дверь, и они вошли в уютное пространство, обставленное просто, но со вкусом. Это была студия: гостиная, спальня и небольшая кухня соединялись в одном объёме. Белые стены, деревянные балки под потолком, мягкий свет ламп. У окна — широкий диван-кровать, рядом — книжная полка, забитая томами на разных языках, от немецкого до древнеарамейского. На стене висела репродукция «Тайной вечери» Леонардо, а рядом — странная, мрачноватая гравюра с изображением лестницы в небеса, по которой поднимаются фигуры с пылающими крыльями.
Через большое окно в потолке лился свет луны. Она казалась особенно яркой — будто наблюдала за ними.
— Романтично, — с лёгкой усмешкой произнесла Алисса, снимая куртку. — У меня дома фотографии звёзд, а у тебя — ангелы.
— Отец говорил мне, что каждая звезда — это след одного из ангелов, — тихо ответил Теодор, подходя к окну. — Когда они зажигали их, между ними и звёздами устанавливалась незримая связь. Так Небо оставляло метки в вечности.
— А все ангелы одинаковые? — спросила Алисса, подходя ближе.
Теодор покачал головой.
— Нет. Они разные. Очень. Те, кто ближе всего к Богу — Престолы, Силы, Могущества — вовсе не похожи на людей. Ты бы увидела в них чудовищ: у кого-то тысяча глаз, у кого-то — пылающие колёса вместо тела, у кого-то — голоса как гром. Их восприятие — это не зрение, не слух, это сканирование реальности в десятках спектров одновременно. Они читают суть вещей, как ты читаешь открытую книгу. Мысли их холодны, безэмоциональны, но ясны.
Он на секунду задумался, а потом продолжил:
— Ниже них стоят Господства, Начала и Власти. Они более понятны, но всё ещё не похожи на нас. Они — координаторы, следят за порядком, распределяют задачи. И только потом — Херувимы и Серафимы. Те, кто ещё помнит, что такое эмоции. Серафимы — это огонь, пламя поклонения. У них шесть крыльев, они поют хвалу, не умолкая. А херувимы — хранители знания, древние и молчаливые. Они ближе к людям, но не телесны.
— А кто ближе всего? — спросила она.
— Самые низшие в иерархии — ангелы и архангелы. Они и есть те, кто может принимать облик человека, кто способен чувствовать, страдать, влюбляться. Они могут нарушить запрет — и вступить в связь с людьми. Именно от них родились нефилимы. Именно в них живёт эта промежуточность, недосказанность.
— Значит, у вас... тоже кастовая система? — с иронией сказала Алисса. — Как в Индии. Одни ближе к Богу, другие ниже, и ничего не изменить.
— Это не касты, — серьёзно ответил Теодор. — Это иерархия по исполнению задач. Бог разделил их не для того, чтобы создать гармонию, а наоборот — чтобы возникла конкуренция. Он хотел, чтобы они боролись за Его любовь. Именно из-за этого некоторые Престолы и Силы — самые приближённые — и пали. Они не выдержали того, что Творец дал людям больше тепла, чем им.
Он отвернулся, глядя в окно.
— После падения... их вид стал невыносим. Они стали демонами, хотя и не потеряли свою силу. Но она теперь — искажённая. Холодная, без милости.
— Лилит из них? — спросила Алисса тихо.
— Нет, она — отдельная история. Она древнее Адама, древнее Евы... — он замолчал. — Мы поговорим о ней позже.
Вдруг он подтянул к себе Алиссу, и их губы встретились в туманном, сгустившемся воздухе. Всё вокруг растворилось, исчезли границы времени и пространства. Она почувствовала, как его дыхание стало её дыханием, как его рука, легкая и уверенная, скользнула по её спине, вбирая в себя каждое её движение. Её тело отозвалось на этот жест с первобытной силы откликом — от лёгкой дрожи до резкого ускорения пульса. Они забыли, где находятся, что происходит вокруг, единственное, что существовало — это они двое, их неуёмная жажда друг друга, их сплетающиеся тела, двигающиеся в одном ритме, в одном потоке.
Теодор и Алисса были как две стихии, огонь и вода, которые, казалось, лишь на мгновение слились в одну неуловимую, полную силы волну. Эмоции переплетались с каждым прикосновением, с каждым вздохом. Всё становилось размытым, как в тумане, но этот туман был не мрак, а свет. Свет, который сжигал, поглощал их обоих, оставляя только ощущение абсолютного единства, где нет места ни для прошлого, ни для будущего. Только для настоящего, для этого мгновения, когда они были настоящими, когда никто и ничто больше не существовало, кроме их тела и этого взрыва чувств.
21.
Кладбище Rosenberg раскинулось у подножия пологого холма на восточной окраине Винтертура. Здесь царила тревожная, густая тишина, не столько умиротворённая, сколько настороженная, будто сама земля знала, кого и что она хранит. Старые надгробия, обвитые мхом, оседали под тяжестью лет, под деревьями, чьи раскидистые ветви заслоняли небо. Ветер здесь шептал по-особому: не свистел, а глухо перелистывал листья, как страницы книг, давно забытых и почти вычеркнутых из памяти мира. Часовня, построенная в неороманском стиле, высилась как страж в центре кладбища, окна её были тусклы и пыльны, но каменная кладка сохраняла мощь — ту самую, которая помнит древнее.
Именно сюда шёл профессор Грегор Шилке — высокий, седовласый человек с проницательным взглядом. Он был спокоен, словно знал, что всё уже написано. Его тревожило не то, что Европа вновь погружается в пламя политических конфликтов и тлеющих войн, — тревога была глубже, древнее, почти метафизична. Где-то над всеми мирами снова собирались небесные легионы, и новая война на Небесах казалась неизбежной. Шилке понимал, что её нельзя будет остановить, даже если бы захотели обе стороны. Люцифер жаждал Эдема. Но, возможно, и сам архангел Михаил жаждал окончательной победы — добить поверженного врага, стереть саму возможность зла в будущем.
Возле часовни профессор остановился. Никого не было рядом, но если бы случайный прохожий вдруг оказался поблизости, он бы замер в изумлении: на миг за спиной Шилке расправились крылья — тёмные, почти дымчатые, как у старого ястреба, — и тут же исчезли. А над головой едва на секунду вспыхнул алый нимб, словно отсвет далёкого пожара. Он исчез так же быстро, как и появился.
К нему подошли семеро. Их силуэты были человеческими, но только внешне. Шилке знал каждого в лицо: Семиаз, с лицом полководца и глазами стратега; Азазель — мощный, как каменная глыба, с квадратной челюстью и шрамом, которого не должно быть у ангела; Азраэль — молчаливый, будто пропитанный тоской смерти; Шамхазай — изящный и нервный, с острыми чертами, лицо как вырезано из слоновой кости; Тамьяз — холодный, с бледной кожей и цепким взглядом; Касдея — задумчивый, с лицом учёного или алхимика; Пенемей — худощавый, с мрачной грацией старого философа. Все они — ангелы, некогда нарушившие Завет и принесшие людям запретные знания. Все — падшие, по воле Бога и по собственному выбору.
— Я рад вас видеть, братья мои, — сказал Семиаз, и его крылья на миг мелькнули за спиной, словно черные зеркала.
— Я думал, мы соберёмся на Ермоне, — заметил Шамхазай, поправляя свою старомодную шляпу.
Шилке вздохнул и процитировал, глядя на вход в часовню:
— «Они сошли на гору Ермон, и поклялись там, и связали себя проклятием...» (1 Еноха 6:6).
— Это пророчество о другом, Араккель, — сухо заметил Тамьяз, бросив косой взгляд на Шилке, который по-прежнему не откликался на имя, данное ему Творцом.
— Но ты, Семиаз, для чего собрал нас? — спросил он, поворачиваясь к лидеру.
— Лилит здесь, — кратко ответил Семиаз. В его голосе была тревога, которой не бывало даже во времена великого падения. — Она ищет двести ангелов.
Шилке покачал головой.
— Нас — двести, и да, мы считаемся падшими. Но не мы интересуем Люцифера. Ему нужны безразличные...
— Одна треть нашего братства, — тихо произнёс Пенемей, глядя в сторону. — Но мы не знаем, где они. Может, среди людей. Может, в иных мирах. Они погасили свои фиолетовые нимбы.
— Вот почему она ищет нефилимов, — произнёс Азазель. — Только они способны чувствовать безразличных.
— Она ищет твоего сына, Теодора? — спросил он, взглянув на Шилке.
— Да, — ответил профессор, теперь уже твёрдо. — И я знаю, что он здесь, в моём городе.
Он помолчал, а затем добавил с тенью боли:
— Но я уже не Араккель. Я Грегор Шилке. Профессор химии. И сын — это всё, что у меня осталось.
Семиаз кивнул — коротко, сдержанно, по-военному:
— Твоё право, Арак… Грегор Шилке. Называйся как хочешь. Мы уважаем твой выбор…
Но имя — не главное. Их всех волновало не это. Они собрались здесь не для воспоминаний и не ради дружеской встречи после тысячелетий молчания. Под ветхими кронами Rosenberg их привела тревога.
— Что могут дать двести падших ангелов Семиаза армии Люцифера? — холодно произнёс Азраэль, обвёл всех взглядом и сложил руки за спиной. — Нас ничтожно мало. Мы не сделаем погоды. А его цель — миллионы звёзд. Но и безразличные не пойдут за ним. Не пошли же они раньше — почему вдруг сейчас пойдут?
— Их лидером был Габриэль, — отозвался Шилке. — Но Габриэль вернулся на Небеса. Он не был проклят, и он не пал. Он — сомневался. А сомнение — грех, но не ошибка. Теперь он рядом с Михаилом.
Молчание. Все, не сговариваясь, подняли головы. Над их головами медленно плыли облака, ослепительно-белые, тронутые золотом, как свитки на утреннем ветру. Сквозь прорехи светило солнце, ослепительное, равнодушное. Но где-то там, за тем светом, вне пространства и времени, был Эдем — их первая родина. Недоступная, забытая, перекрытая для тех, кто ступил за черту.
— Кто же его заменил? — спросил Азазель. — Иеремий? Самуиль? Ангелам всегда нужен лидер. Даже безразличным. Особенно им.
Иеремий был ангелом призрачного сомнения. Его посылали к тем, кто колебался, кто стоял на границе между верой и падением. Он не давал ответов, он только ставил вопросы, от которых рушились убеждения. Когда-то его боялись даже архангелы, потому что в его присутствии начинали сомневаться в себе.
А вот Самуиль — ангел тишины. Его не слышат и не видят, пока он не захочет быть замеченным. Он был последним, кто видел Падение — без гнева, без сожаления, без слёз. Да, именно он открыл ворота для тех, кто не определился: идти ли за Люцифером или остаться в стороне. Кстати, он и есть первый из безразличных.
— Я не знаю, — признался профессор. — Не знает Лилит. Не знает Люцифер. И это первая проблема. Но есть и вторая. Та, которую мы создали.
Семиаз медленно выпрямился, будто почувствовал удар, ещё не нанесённый:
— В чёрной звезде? — спросил он тихо.
— Да, — кивнул Грегор. — В TON 618. Так её называют люди. Наша звезда. Наша чёрная дыра. То, что мы назвали вратами. Это пятые врата в Эдем. Врата, которые потрясли самого Создателя. Но вы дали мне ключи управления, и теперь Люцифер хочет заполучить их.
— В Первой Небесной войне была уничтожена треть Эдема, — сказал Тамьяз, и голос его дрогнул. — Он хочет разрушить всё?
— Хочет, — подтвердил профессор. — Он хочет уничтожить Эдем до основания. Нам нужно погасить TON 618. Пока не поздно.
Семиаз медленно покачал головой:
— Мы не можем. У TON 618 запас энергии на квинтиллионы лет — до тепловой смерти Вселенной. Только Он может погасить её. Но Он этого не сделал. Мы совершили ошибку, создав эту звезду… но Он не исправил её. Почему?
И тут пространство словно сжалось. Воздух стал плотным, как перед грозой, а затем — разорвался, как ткань, в которую вонзили меч.
Раздался голос — холодный, ясный, как ледяной клинок, и в то же время наполненный древней болью и жгучей яростью. Он звучал не из какого-то направления — он был везде и сразу, он отзывался в каждом нерве, каждом сосуде.
— Потому что Он сам этого хочет, — произнёс голос. — Чтобы я разрушил Эдем. Чтобы дал Ему шанс создать новый мир. Без нас. Он устал от ангелов. Мы Ему больше не нужны!
Они все обернулись — даже Азраэль, чьё лицо никогда не искажалось эмоциями.
Из-за часовни медленно шёл мужчина. Высокий, словно высеченный из ночного мрамора. Его лицо было совершенным: резкие скулы, тонкие губы, глаза, сияющие внутренним огнём. Красота — почти болезненная, неестественная, слишком совершенная для этого мира. На нём было длинное одеяние, чёрное, как вакуум, с алыми прожилками, будто ткань была соткана из крови и ночи. Над головой пылал алый нимб — не светящийся, а как выжженный в пространстве. А за спиной, расправленные во всю ширь, тянулись гигантские крылья, чёрные как антиматерия, поглощая свет и выбрасывая из-под себя тень, в которой блекло само солнце.
— Люцифер… — выдохнул Семиаз, и его лицо исказилось от боли и узнавания. — Денница.
— Да, брат мой, — с иронией и горечью сказал пришедший. — Это снова я.
Он остановился перед ними — теми, кто когда-то был его армией, его братьями, его верой. Джо его падения. Теперь они были никем. А он… был тем, кто вернулся.
22.
— Я ваш генерал, братья… — начал Люцифер, его голос зазвучал почти торжественно, но тут же был резко прерван:
— Люцифер! — профессор Грегор Шилке шагнул вперёд, и его голос, хрипловатый и твёрдый, ударил, как плеть. — Ты был нашим генералом, когда носил имя Самаэля. Но Он лишил тебя и имени, и звания. Для нас ты теперь только Люцифер. Поэтому не заносись.
Люцифер улыбнулся, снисходительно, почти ласково — но за этой улыбкой скрывался яд:
— Аракекель, ты всегда был гордым и высокомерным… как я.
Но профессор не принял игру. Его глаза остались холодными, голос — обрезающим, как скальпель:
— Не как ты! Он приказал нам любить людей и склониться перед ними, — и я полюбил, и склонился. Это было сложно, но я сделал. А ты — отказался…
Тут Азазель, отступив на шаг, развернул свернутый пергамент и прочитал, глядя в небо, с явным вызовом:
— "И вот, когда Я сотворил Адама из глины и вдохнул в него дух Мой, падите ниц перед ним." (Коран, сура 15:29, также Енох и исламские апокрифы).
Лицо Люцифера пошло пятнами. Он буквально позеленел от ярости:
— Люди? Эти приматы?! Эти ничтожества, рождённые в крови и невежестве? Чтобы я, первый ангел, склонился перед ними? Перед Адамом и Евой?
— Первым ангелом был Метатрон, — с ядовитой усмешкой вставил Азраэль. — А ты — всего лишь был любимым. Самым ярким… но не первым. К тому же, ты женился на человеке — Лилит. Не читай нам псалмы о брезгливости. Ты просто хотел быть выше Его.
Люцифер сжал челюсть. В его глазах вспыхнул мрак:
— И я до сих пор этого хочу, — процедил он сквозь зубы.
Мимо проходили редкие посетители кладбища Rosenberg. Кто-то, укутанный в шарф, кто-то с собакой, кто-то с корзинкой хризантем. Они бросали короткие, тревожные взгляды на группу из девяти человек, говорящих на неузнаваемом, резком, почти музыкальном языке. Это был древнеарамейский, язык Эдема. Их речь была скрыта от людских ушей, и не случайно: никто не должен был понять, зачем они здесь.
Люцифер вскинул руку.
И земля на ближайших могилах задрожала, будто из-под неё вырвался тяжёлый, глухой вздох. Мраморные кресты затрещали и согнулись, будто старые деревья под шквалом. Из земли, разрывая гниющие гробы, начали подниматься тела — бледные, разложившиеся, с провалившимися глазами, с челюстями, в которых вместо зубов торчали корни и черви. Руки, обтянутые полусгнившей плотью, тянулись вверх, как к солнцу, но глаза не видели.
— Я могу поднимать мёртвых, — произнёс Люцифер спокойно, без пафоса. — Но они — не воины. Их не бросишь в бой против Михаила. Мои падшие — вот моя армия. Мои братья. Мы пойдём до конца. Но мне нужен численный перевес. Мне нужны безразличные.
— Тогда зачем мы тебе? — спросил Шамхазай.
— Мне нужны ключи от TON 618. Когда у меня будет армия, я открою Пятые Врата и войду в Эдем. И даже Он не помешает мне.
Наступило молчание. Холодное, тугое, как воздух перед грозой.
— Мы не пойдём с тобой, Люцифер, — тихо произнёс Семиаз. — Мы падшие, да. Но ты… ты достиг дна.
Люцифер усмехнулся, глаза его потемнели:
— И не надо. Вы мне и не особо нужны. Двести жалких неудачников. Но у вас то, что мне нужно. И вы дадите мне ключи от чёрной звезды.
Никто не ответил. Только ветер прошелестел между надгробиями.
— А я найду безразличных. И твой сын, Араккель… — Люцифер посмотрел на Шилке, и его голос стал почти мягким. — Он поможет мне. Он найдёт их лидера. И склонит его на мою сторону. А тогда — две трети всего ангельского братства встанут со мной. И Михаил падёт.
— Тебя сметёт Он, не Михаил! — резко сказал Грегор. - Нет сильнее Господа!
— Он давно мог бы, — тихо ответил Люцифер. — Но не сделал. Он поручил всё Михаилу. Ты не спрашивал себя, почему Он всё делает чужими руками? Потому что есть правило, которое приняли даже люди: Разделяй и властвуй. Нас, братья, разделили. А значит — нами легко управлять!
На миг повисла странная тишина. Слова Люцифера, словно горькая отрава, растекались по сердцам. Каждый почувствовал: в этой хуле была искра правды. Но только искра.
Грегор чувствовал, как это знание вползает в сознание, как тень. Оно цеплялось за его разум, пыталось разрушить опоры веры, растоптать остатки доверия к Единственному. Но он не мог — не мог — позволить этой мысли укорениться. Он сопротивлялся.
Он вспоминал лицо своего сына. Он вспоминал ночь, когда впервые увидел человека — не как объект эксперимента, а как чудо. Он вспоминал музыку, закат, запах земли, дыхание женщины. Всё то, ради чего он, Аракекель, ангел знания, когда-то решил склониться перед прахом, вдохновлённым духом.
И он сказал — почти шепотом, но отчётливо:
— Мы не рабы. Но и не боги. Мы — свидетели… и мы будем бороться за то, что видели. Даже если всё разрушится.
Лицо Люцифера потемнело, будто небо перед бурей, и он произнёс сквозь сжатые зубы, слова от которых холод пробежал по спинам всех присутствующих:
— Ваш выбор — ваша ответственность. Я даю вам двадцать четыре часа. Передайте мне контроль над чёрной дырой. А потом… я не буду говорить. Я буду действовать.
— Ты нас не убьёшь, Люцифер, не пугай зря, — прошипел Семиаз, не отводя взгляда.
Люцифер вдруг громко рассмеялся. Его смех был как железо, царапающее стекло.
— Тут вы правы, — проговорил он, усмехаясь. — Убить вас может только Он… или Древо Жизни. Когда я войду в Эдем, я получу силу Древа — и смогу лишить вас жизни так же легко, как срывают гнилое яблоко с ветки.
Молчание стало тяжёлым. Ангелы понимали: он не хвастался. Он говорил правду.
Но один всё же не сдался.
— Если… только войдёшь, — медленно сказал Шилке. — Если…
Люцифер резко повернулся к нему, в его глазах плясали адские сполохи.
— Не обольщайся, Араккель. У тебя есть сын — твоя радость… Есть душа твоей умершей жены — и я могу взять её. В Ад. Думаешь, она будет этому рада?
Он сделал шаг вперёд и посмотрел на всех:
— У всех вас есть семьи. Жёны. Дети. Внуки. Правнуки. И все они смертны.
Эта угроза висела над ними, как чёрный клинок. И потому восемь ангелов напряглись. Кто-то опустил глаза, кто-то сжал кулаки.
— Подумайте, — бросил Люцифер. Его голос стал глубоким и пророческим. Он медленно поднялся в воздух, и в следующее мгновение вспыхнул, как ослепительный сгусток света, и взмыл в небо — быстро, стремительно, как солнечный луч, пробивающий облако. Его тело растаяло в зените, оставив после себя на секунду мерцающий след, будто раскалённое лезвие прорезало само небо.
Оставшиеся восемь ангелов стояли молча, глядя, как яркая точка меркнет, гаснет, исчезает.
— Он взял нас за яйца, — сказал Азазель, цедя сквозь зубы. — Вот мерзавец.
— Он управляет нами… — зло прошипел Пенемей. Он смотрел в землю, думая о своих дочерях, о внуках, о жене. Его семья была большой. И уязвимой.
Семиаз перевёл взгляд на Шилке:
— Брат, где твой сын?
— Теодор… где-то здесь, в Швейцарии, — тихо ответил профессор. — Но на связь не выходит. Мы с ним не общались много лет. После смерти моей жены… а я как мог продлевал ей жизнь, ты знаешь, — но даже я был бессилен. Он… не смог простить. Он любил мать — по-человечески, искренне, глубоко. И он злился, что я, ангел, не смог её спасти.
Шилке опустил глаза. Это была боль, которую он не мог выбросить даже спустя годы.
Семиаз кивнул, задумчиво, и проговорил:
— Теперь многое зависит от него. От твоего сына. И от того, насколько коварна Лилит…
23.
Было летнее утро — прозрачное, лёгкое, как дыхание весны, задержавшейся в июле. Небо над Швейцарией растянулось безупречно чистым куполом, ни единого облака, только свет — мягкий, рассеянный, почти нежный. Легкий ветерок лениво трепал занавеску на окне, принося с собой запахи садовой зелени и утренней прохлады. Птицы за окном перекликались, словно спорили о чём-то важном, но беззлобно, по-семейному.
Алисса лежала на широкой кровати, укрывшись простынёй до пояса. Кожа ещё хранила тёплые прикосновения ночи. Ей было хорошо. Никакой тревоги, боли, напряжения — только лёгкость, будто сама жизнь вдруг сделалась мягче, как сливочное масло в тепле. Она закрыла глаза, прислушиваясь. На кухне что-то шипело и шкворчало.
Теодор крутился у плиты, сосредоточенно следя за сковородкой. Он жарил бекон — тонкие полоски мяса покрывались золотистой корочкой, источая плотный, соблазнительный аромат. Рядом на второй сковородке потрескивала яичница — желтки солнечно вздулись, окружённые хрустящей белковой каймой. На тостере шипел хлеб, поджариваясь до янтарного цвета и наполняя комнату терпким, домашним запахом. На огне весело побулькивал кофейник, и над ним поднимался ароматный пар с пряной горчинкой, обещая бодрость и уют.
Теодор был одет только в светлые хлопковые трусы. Его торс сиял золотистым загаром, кожа ровная, гладкая, как у скульптурного героя античности. Мускулы перекатывались под кожей с каждым движением — мощные, но не грузные. Это был не просто мужчина. Это был ангел. «Нефилим,» — машинально поправила себя Алисса.
Телевизор в углу негромко играл — на экране мелькали три женщины в блестящих комбинезонах, в стиле ретро-диско. Группа Arabesque пела свой старый хит, и припев звенел, как стеклянные бусы в солнечном свете:
"Midnight dancer, all alone,
I've been waiting for too long...
Midnight dancer, dancing on and on,
Just like in a dream..."
Солистки — стройные, пластичные, с мягкими волнистыми волосами — улыбались в камеру, как будто пели лично для Алиссы. Их движения были синхронны, почти гипнотические, но без агрессии — игриво, с лёгким флиртом. Алисса смотрела и невольно улыбалась.
Ночь прошла прекрасно. Теодор оказался неожиданным: одновременно мягким и настойчивым, деликатным и уверенным. Он словно угадывал её желания, её малейшие импульсы — взгляд, полувздох, дрожание пальцев. Он не спешил, не доминировал — просто был, полностью и глубоко, с ней. Никогда раньше Алисса не чувствовала себя так легко и... правильно. Словно её тело впервые было понято.
Но всё это вдруг перекосилось. Она вспомнила: она в розыске. Её обвиняют в том, чего она не делала. Дом, где жила её семья, наверняка уже под наблюдением, и полицейские ждут её, как сбежавшую преступницу. Мысль об этом прошила живот неприятной тяжестью. Сама по себе ложь обвинения ещё можно было снести. Но побег из-под стражи — это уже факт. А он означает срок. Наручники. Камеру.
Только это была не главная беда. Лилит... От одной этой мысли у неё холодком побежало по позвоночнику. Образ женщины с ледяным лицом, с безжалостными глазами, возник перед ней. Та, кто убила падре Ромеоса, словно давила насекомое. Мгновенно, бесстрастно. Без усилий. Алисса вздрогнула, тело невольно сжалось.
Теодор это заметил. Он подошёл к ней, держа тарелку с хрустящими бутербродами и дымящейся яичницей.
— Что случилось, дорогая?
Слово «дорогая» прозвучало неожиданно. Не банально — неожиданно. Как будто тронули что-то нежное в самой сердцевине. До этого ей так говорили только родители. Но чтобы мужчина… и так… У неё внутри вспыхнуло тепло. Редкое, стыдное, но бесценное. От него хотелось спрятаться, но и терять его не хотелось.
— Лилит… — прошептала она. — Расскажи мне про неё.
Нефилим резко нахмурился. Его глаза стали глубже, в них что-то потемнело.
Он подошёл к книжным полкам, провёл пальцами по корешкам — раз, другой, словно что-то вспоминал, — и наконец вытащил из середины старинный том, обтянутый потемневшей кожей, со стертым тиснением на корешке. Пахло сухой пылью, чернилами, пергаментом. Теодор раскрыл книгу, перевернул несколько страниц — и нашёл нужное место. Его голос стал чуть ниже, как будто он не читал, а воскрешал слова из глубин времени:
— "И когда была сотворена женщина первая, имя которой Лилит, дана ей была свобода, равная мужчине, и не покорилась она. Ибо была она из той же праха и духа, что и Адам, и не признала над собою власти его. И в гневе своём оставила она Эдем и ушла к морям восточным. И взывал Адам к Богу: „Жена моя убежала!“ И тогда посланы были к ней три ангела: Сеной, Сансеной и Семангелоф. И сказали они: „Возвратись, дабы не было проклятия на тебе.“ Но отвечала Лилит: „Не вернусь. Не быть мне рабой мужа своего. И не быть мне матерью сынов его.“ И прокляли её ангелы. И возненавидела она род человеческий, от Адама и до последнего."
Теодор захлопнул книгу с тихим, глухим хлопком и положил её обратно на полку.
— Многое о Лилит было стерто из святых писаний, — сказал он, поворачиваясь к Алиссе. — Причём, это она сама постаралась. Она не хотела, чтобы люди обсуждали её, знали, помнили. Ведь не она — праматерь человечества. Она это знала и ненавидела Адама, Еву, и всех их потомков.
— Почему? — спросила Алисса, приподнявшись на подушке.
— Потому что Лилит была первым человеком, которого создал Он. Да, не Адам. Она была первой. Просто сведения о ней были сознательно стерты, и теологи сделали вывод, что первым был мужчина. Но это не так. Лилит жила одна. Много лет — может, тысячелетия. В Эдеме ведь нет времени. И как женщина она страдала — ей нужен был спутник. И тогда она попросила Его создать ей пару.
— И Бог сотворил Адама?
— Да. Но Адам оказался... разочарованием. Грубый, ленивый, невежественный. Он не пытался понять её. И правда, зачем быть умным и трудолюбивым в Эдеме, где всё даётся? Она стремилась к равенству, а он — к власти. Они постоянно ссорились. В итоге она просто послала его и... сбежала.
— Ух ты, — выдохнула Алисса.
— Адам, конечно, не выдержал. Для него это было унижение. Он пришёл к Творцу и пожаловался. Тот удивился — не ожидал, что кто-то сбежит из рая. Он послал троих ангелов — Сеноя, Сансеноя и Семангелофа — чтобы убедить её вернуться. Но Лилит уже покинула Эдем. Уриил, страж восточных врат, пропустил её — по сути, у него не было права останавливать. Запрета не существовало. Никто не думал, что из Рая захотят уйти.
— Она ушла к Красному морю? — уточнила Алисса.
— Да. Именно там её настигли ангелы. И она, как женщина и как свободная воля, убедила их, что не вернётся. Сказала, что Бог дал ей свободу, и это было правдой. Ангелы ушли с пустыми руками. Бог не наказал Лилит, но был ею огорчён. Он не отнял у неё бессмертие и силу ангелов. Но понял, что для Адама нужна женщина иного склада. Так появилась... Ноя.
— Ноя? — нахмурилась Алисса. — Я никогда не слышала об этом имени. Кто она?
— В некоторых апокрифах она названа первой Евой. Бог создал её прямо перед Адамом — из плоти, изнутри, чтобы он всё видел. Но сам процесс, кровь, мышцы, кости — вызвал у него отвращение. Он побрезговал ею. Хотя она была красива, умна, мягче, чем Лилит. Но не сработались. Адам даже не дотронулся до неё. Тогда Творец увёл Ною в другой мир. Её судьба — неизвестна.
— Интересно, — прошептала Алисса. Всё это было так далеко от того, чему её учили.
— И только после этого Бог сотворил третью женщину, — сказал Теодор. — Он взял ДНК из кости Адама — и получилась Ева. Та самая, которую церковь называет праматерью человечества. Та, что подчинилась. Та, с которой началась долгая, мучительная история рода человеческого.
Алисса молчала. Это всё было… не просто новым. Это было как откровение.
Она встала, закуталась в халат, умылась в ванной, где над раковиной висело запотевшее зеркало с запахом мятной зубной пасты и кофе, а потом села за стол. Стол был сервирован на двоих: поджаренные тосты, подрумяненные полоски бекона, яичница с подтаявшим сыром, мисочка с маслинами, дымящийся кофейник, а рядом — свежий апельсиновый сок. Теодор сел напротив, всё так же в одних шортах, и солнечный свет, льющийся из окна, подчеркивал каждую линию его тела — торс с переливающимися мускулами, сильные руки, шея с явными венами. Он напоминал античную статую, только живую и тёплую. Алисса скользнула по нему взглядом и едва не улыбнулась, но в этот момент Теодор снова заговорил.
— Лилит нашла себе спутника, — сказал он, взяв чашку с кофе, — им стал ангел Самаэль. Тот самый, который позже поднимет мятеж в Эдеме и будет свергнут.
— Люцифер? — уточнила Алисса, откусывая тост.
— Это имя он получит позже. Но ещё до того он был силён, прям, умел держать слово и поступал по совести. Эти качества и пленили Лилит — ведь у Адама всего этого не было. Он был мягким, пассивным. А когда Адам и Ева были низвергнуты на Землю, им пришлось измениться. Им пришлось учиться: работать, выживать, заботиться о потомстве. Бессмертие ушло. Иммунитет стал слабеть. Они старели и умерли. Их дети унаследовали слабость. А современные люди… ну, ты сама знаешь — восемьдесят лет, и редко кто дотягивает до ста.
Алисса жевала молча, слушая, как за окном поют птицы. Всё было слишком странно: и этот ангел за завтраком, и история про Лилит, и ощущение, что она в центре чего-то гораздо большего, чем можно понять.
— Люцифер, — продолжил Теодор, — научил Лилит превращаться в сову. Это её любимый облик. Он обучил её магии, каббале, и Лилит научилась создавать големов. Эти чудовища напали на тебя — в подземном паркинге Lokwerk и в полицейском фургоне.
Алисса напряглась, вспомнив ту липкую, омерзительную вязкость и глиняную ярость этих созданий.
— Лилит — мастер фехтования, — продолжал Теодор. — У неё опыт тысячелетий. Она воевала в рядах римских центурионов, была в армии Ганнибала, прошла вместе с Тамерланом, даже служила в СС, в элитных частях.
— Ужас… — выдохнула Алисса.
— Её окружали женщины-изверги. Например, Эльза Кох.
— Кто это?
— Надзирательница в концлагере. Жена коменданта Бухенвальда. Её называли "Бухенвальдской ведьмой". Она шила абажуры из человеческой кожи, коллекционировала татуированные фрагменты тел. Была садисткой. После войны её судили и повесили за военные преступления. Именно такие привлекали Лилит...
Алисса едва не подавилась бутербродом. Она закашлялась, Теодор тут же встал, протянул ей стакан с апельсиновым соком.
— Осторожно, — тихо сказал он. — Ты ещё не раз захочешь закрыть уши, но всё это тебе нужно знать. Лилит — реальна. И она идёт за тобой.
— Потому что я… твоя женщина? — тихо, почти шепотом, спросила Алисса, глядя на него снизу вверх, словно проверяя: не слишком ли самонадеянным был её вопрос.
Теодор кивнул, не колеблясь:
— Лилит знает, что нефилимы — однолюбы. Если мы влюбляемся в человека, это навсегда. Без возврата. Она поняла, что я испытываю к тебе чувства. И решила выследить меня через тебя.
— Но… как она нашла тебя на теплоходе Limmat? — удивилась Алисса.
Теодор на миг отвел взгляд, будто ему было неловко:
— У меня села батарея на защитном приборе. Без него я стал уязвим. Она отследила меня. А потом потеряла. Теперь ищет через тебя. Создает ситуации, в которых мне приходится вмешиваться. Она догадалась: если я спас тебя, значит, я рядом. Где ты — там и я.
Алисса молча переваривала услышанное, потом вдруг с неожиданной прямотой сказала:
— Интересно… А я про тебя почти ничего не знаю.
Нефилим пожал плечами, как будто только и ждал этого момента:
— Я родился двести тридцать два года назад. В Берне. Да, я тоже швейцарец. Но почти всё это время я путешествовал. Кавказ, Индия, Китай, Австралия, Африка, Антарктида… Я хотел понять, как устроен мир, зачем мы здесь. Мой отец — Араккель, ангел, дал мне много знаний. И любовь — к этому миру, к жизни. Он был в совете при Нём, но покинул Небеса, чтобы быть с моей матерью. Я окончил три университета. Учиться было легко — многое я уже знал. Защитил диссертацию, получил степень… А потом умерла мама.
Он замолчал. Его голос чуть дрогнул, и Алисса заметила, как уголки его губ еле заметно сжались, как будто он сдерживал боль, которую невозможно было забыть даже через века.
— Я не смог пережить её смерть, — продолжил он тише. — Уехал в Южную Америку. Долго жил в джунглях, на границе Боливии и Перу, работал на шахтах инженером. Почти не общался с отцом. Тогда мне казалось, что он… что он не стал просить у Него бессмертия для мамы. И я винил его. Только позже понял: Он не прощает тех, кто нарушает заповеди. Он изгнал Адама и Еву из Эдема. Сбросил Люцифера и треть звезд с Небес. Он отвернулся от тех ангелов, кто полюбил женщин. Он справедлив, но строг. Безжалостно строг.
Теодор опустил глаза, его пальцы обвили чашку с остывшим кофе. На мгновение комната наполнилась тишиной, нарушаемой только пением птиц за окном и мерным тиканием старых швейцарских часов.
— Но год назад я вернулся, — тихо сказал он. — Я хотел помириться с отцом. Извиниться. Я знал, что он работает профессором в ZHAW и приехал в Винтертур. И… встретил тебя. Всё изменилось. Как вспышка в груди, как взрыв света. Я понял: ты — моя женщина. Ты — моя звезда. Всё остальное ушло на второй план. Я захотел быть рядом.
Слова Теодора были как шелк, растекающийся по душе Алиссы. Тёплые, нежные, искренние — они проникали в самые потаённые уголки её сердца, словно заполняли пустоты, о существовании которых она даже не подозревала. Она слушала, затаив дыхание, и не могла оторвать от него глаз. Это было как будто сон: невозможный, невероятный, прекрасный. Ее лицо озарилось мягкой улыбкой, взгляд стал влажным — от нежности и тихой, осторожной радости. В груди стало тепло, как в детстве, когда мама клала на неё одеяло и целовала в лоб. Только теперь это чувство было куда сильнее. Потому что она — взрослая. Потому что это был он.
24.
— Расскажи о себе, — попросил Теодор, опершись локтями на стол. Его взгляд был мягким, но сосредоточенным, будто он хотел запомнить каждое её слово, каждый жест.
Алисе понравилась эта просьба. В её душе, как капля мёда в тёплом чае, растеклось тихое удовлетворение — её не просто спасли, с ней хотели быть, её хотели узнать.
Она достала смартфон, включила экран, и его мягкое голубоватое свечение озарило её лицо.
- Ты извлекла сим-карту? - встревожился нефилим.
- Да, - и девушка показала симку в сумке. Теодор успокоился.
— Здесь мои фотографии, — с улыбкой сказала Алисса. Пальцы уверенно провели по экрану, и перед глазами Теодора начали всплывать образы её жизни — как старинный фильм в цифровой обёртке.
Сначала — крошечная Алисса в коляске. Летний день, голубое одеяло, белая панамка, крошечные ручки тянутся к объективу.
— Это мне годик.
Следом — три года: девочка в цветастом комбинезоне бежит по дорожке в парке, рот в шоколаде, глаза сияют восторгом.
— А здесь я бегу за голубем. Он не дался в руки, — с улыбкой прокомментировала Алисса.
Следующий кадр: детский сад. Алисса с розовыми бантиками на голове лепит пластилиновую улитку, рядом улыбается воспитательница.
— Я её тогда очень любила. Она пела нам перед сном. Сейчас таких воспитателей уже нет...
Дальше — Алисса на коленях у папы. Пятилетняя, с новогодним фонариком в руках. Он держит её крепко, но бережно.
— Это папа, — с теплотой сказала Алисса. — Он до сих пор живёт в Винтертуре. Мы редко видимся, но я его очень люблю.
Вот — фестиваль Afrikfest в Винтертуре. Мама и дочка в ярких тканях, с татуировками хной на руках, улыбаются на фоне барабанов и флажков.
Школьные фото: парты, одноклассники, улыбки, экзамены. Потом — тренировки по карате: резкие движения, сосредоточенный взгляд, чёрный пояс. Плавательный бассейн — нырок с бортика, мокрые волосы, капли на ресницах. Потом — церковь: конфирмация, свечи, белое платье и серьёзное лицо.
Каждая фотография — как маленькая глава её жизни. Теодор смотрел, не отрываясь, погружаясь в её прошлое, как в океан.
И вдруг... он замер.
На одном из снимков, где Алисса празднует своё двадцатишестилетие с подругами — весёлый снимок, бокалы, гирлянды, хохот, — Теодор резко ткнул пальцем в экран.
— Кто это? — спросил он, голос был настороженный.
Алиса посмотрела на фотографию:
— Это я. Это Мария, моя подружка. Это Элина. А это её сестра Герта...
— Нет. Я об этой женщине, — он указал в угол фотографии, чуть за плечом Элины. Там, на краю кадра, будто случайно, стояла старуха в грязном, поношенном плаще, с рюкзаком за спиной. Волосы спутаны, взгляд пустой.
Алиса прищурилась, увеличила изображение.
— А! Это фрау Меркель. Мы её так зовём… Баба-Яга. Она бродит по городу, собирает бутылки, живёт где-то возле станции. Мы её знаем давно. Иногда она заходит в церковь, просто сидит. Никогда не говорит. Психически больная, наверное…
— Это ангел, — прошептал Теодор, не отрывая взгляда от фотографии.
— Что?
— У неё над головой — фиолетовый нимб.
— Я ничего не вижу… — удивлённо сказала Алисса.
— У меня особое зрение, — глухо произнёс нефилим. — Я вижу то, что скрыто от человеческих глаз. Это не просто ангел. Это безразличная. Она… ох, у нее метка... она лидер фракции безразличных. Тех, кто ни за, ни против. Так это она заняла место Габриэля после его исчезновения...
Алиса замерла. Внутри всё похолодело.
— Но… но как такое возможно? — прошептала она. — Она же… она всегда была просто… тихой. Молчаливой. Пахнущей перегаром. Люди её избегают. У неё... стеклянные глаза. Даже дети её боятся... Какой же она ангел?
— Потому что она хочет, чтобы её не замечали, — медленно сказал Теодор. — Она маскируется. Это её выбор. Безразличные — это сила, которую никто не принимает всерьёз. Они не помогают, но и не вредят. Они просто живут, чаще просто бомжами, опущенными, отстраненными. Они разочаровались в Нем, и не хотят возвращаться к Нему. И именно их ищет Лилит и Люцифер.
Алиса сидела с открытым ртом. Мир стал ещё страннее. И в этом мире Баба-Яга с вокзала вдруг оказалась посланником Неба… или его тенью. Более того, лидером трети ангелов! То есть она может поднять своих сторонников и дать бой или Михаилу, или Люциферу!
Теодор откинулся на спинку стула, сцепил пальцы в замок и замер в сосредоточенной тишине. На его лице застыла тень размышлений — словно он выстраивал цепочку причин и следствий, взвешивая каждое слово и каждую догадку.
— Итак, — наконец заговорил он негромко, почти шёпотом. — Мы нашли лидера безразличных… Но что это нам даст?
— Не знаю, — честно призналась Алисса, пожав плечами. — Баба-Яга, то есть фрау Меркель, никогда ни во что не вмешивалась. Наверное, все безразличные такие. Но если Лилит узнает про неё… тогда что?
— Лилит — очень хитрая женщина, — медленно произнёс Теодор, его взгляд утонул в темнеющем оконном стекле. — Она сумела обмануть Самого, обвела вокруг пальца трёх ангелов, посланных за ней… Ей и безразличных перехитрить — не проблема.
Фоном играл телевизор, на экране — тревожная мозаика новостей: политические волнения на Ближнем Востоке, военный переворот где-то в Африке, мощные наводнения в Бразилии. Алиссе показалось, что за всем этим стоят невидимые руки падших ангелов, разрушающих земной порядок, словно готовя мир к чему-то страшному.
— Надо поговорить с фрау Меркель! — вдруг решительно сказала она и встала из-за стола.
— Что это даст? — Теодор медленно поднял глаза. — Мы же не знаем, на чьей она стороне.
— Мы хотя бы предупредим её о планах Лилит.
— Думаешь, она не знает? — в голосе нефилима звучал скепсис. — Эти существа ради этого и погасили свои нимбы, чтобы их никто не мог отследить. Ты можешь жить в окружении десятков ангелов и никогда не догадаться об этом. Потому что они этого не хотят. Я не знаю, срезали ли они свои крылья, но они слишком долго живут среди людей. Возможно, настолько долго, что утратили осознание своей сущности. Осталось только бессмертие — как доказательство их происхождения.
— Да, фрау Меркель никогда не болела… — задумчиво сказала Алисса, вспоминая. — Даже если она падала, ушибалась или ранилась — уже на следующий день она снова спокойно собирала бутылки, как будто ничего не произошло...
И тут Алисса вдруг вспомнила, резко повернувшись к Теодору:
— У меня же есть одна страница… из какой-то книги, которую уронила Баба-Яга. Книга называлась «Евангелие от Йоханнеса»...
Теодор поднял брови, словно услышав имя давно забытого призрака.
— Это апокриф, запрещённый Ватиканом, — негромко произнёс он. — По преданию, Габриэль шептал святому Йоханнесу, монаху, жившему во втором веке нашей эры, пророчества. Он записывал их в уединении, в монастыре где-то на территории нынешней Сирии Палестины. Но считается, что Ватикан уничтожил все экземпляры. Хотя… возможно, в закрытых секциях Святой Инквизиции что-то сохранилось.
Алисса не сдержала улыбки и вытащила из рюкзака сложенный вчетверо, потрёпанный временем лист.
— Один лист у меня. Я его подобрала и сохранила.
Глаза Теодора вспыхнули. Он бережно взял страницу и жадно вчитался в неровные строчки на старонемецком, над которыми был приписан латинский перевод.
— Это он… подлинник. Вот перевод... "Et accessit Lucifer ad Arborem Vitae et dixit: Esto arma mea! Et facta est Arbor arma, et deiecit angelus Dominum suum, Creatorem et Conditorem. Et privavit vita angelos, qui adversus eum steterunt, et dedit immortalitatem illis, qui eum sustinuerunt. Et venit tenebra aeterna in Eden, et deletae sunt creaturae quas Deus fecerat..."
— Он подошёл к Древу Жизни, — повторил Теодор вслух, — и сказал: «Стань моим оружием!» И стало Древо оружием. И этим оружием ангел сверг своего господина, Творца и Создателя. И лишил жизни тех ангелов, кто пошёл против него. А тем, кто поддержал — даровал бессмертие. И пришла вечная тьма в Эдем. И были уничтожены миры, которые создавал Бог...
Он замолчал. В комнате стало как-то тише, словно даже воздух прислушивался.
— Древо Жизни?.. — переспросила Алисса, неуверенно.
— Да, — кивнул Теодор, сжав страницу. — В Библии почти ничего о нём не говорится. Это… как тень самого Бога. Они оба абсолютны — Он и Древо. Две половины одной сущности. Бог творит, а Древо питает жизнь. Одно не может существовать без другого. Как Инь и Янь. Как вдох и выдох. Но если кто-то склонит Древо на свою сторону — баланс нарушится. И не только Эдем рухнет. Всё рухнет.
— То есть… фрау Меркель знала? Знала, что Люцифер в конце концов добьётся своего? — прошептала Алисса, сжав кулаки.
— Думаю, да, — мрачно кивнул Теодор. — Но в этом фрагменте ничего не сказано о безразличных. Поддержали они Люцифера или остались в стороне — неизвестно. У нас всего лишь одна страница, а по ней судить о грядущем… всё равно что гадать по пеплу сожжённой книги.
— Тогда мы не будем сидеть сложа руки! — вдруг резко воскликнула Алисса, вскакивая. Глаза её сверкнули, щеки пылали от гнева. — Пусть у нас одна страница, пусть даже половина правды — я не позволю этому сбыться!
Теодор посмотрел на неё с восхищением. В ней горел огонь. Настоящий, живой — и очень нужный в грядущей тьме. Затем он кивнул, словно её слова только укрепили его мысли.
— Надо сообщить об этом отцу.
— Профессору Шилке? — уточнила она.
— Да. Он знает, что делать.
— Сегодня понедельник, — припомнила Алисса. — Значит, он в институте. Скорее всего, на факультете химии.
— Тогда поехали! — Теодор резко поднялся.
— Я же в розыске! — напомнила она.
Он подошёл и мягко положил руки ей на плечи.
— Ты теперь со мной. Я не дам тебя в обиду.
Эти слова согрели её, словно лучик солнца пробился сквозь плотные облака. Она ощутила в себе силу, которой раньше не знала. Быстро оделась, закинула сумку через плечо, а Теодор тем временем переобулся и накинул куртку. Они оба выглядели сосредоточенными, почти как бойцы перед боем.
Тем временем на экране телевизора бесшумно шла криминальная хроника. Показали разбитый полицейский фургон, который был угнан, кадры с места происшествия, двое раненных офицеров, тревожный заголовок: «Убийство священника Антонио Ромеоса. Подозреваемая — Алисса Рюггер». Включён был только видеоряд — звук был отключён, и никто из них не услышал, как диктор с холодной чёткостью перечислял события. Ни Теодор, ни Алисса не обратили внимания — слишком спешили.
Они спустились по лестнице. Теодор остановился у почтового ящика, порылся в куче конвертов и достал небольшой брелок.
— Автомобиль соседа. Думаю, он не будет злиться, — сказал он спокойно.
Алисса прищурилась:
— Но это же… нехорошо.
— Знаю, — отозвался он, пожимая плечами. — Но это далеко не самое худшее, что может произойти.
На парковке под окнами стоял невзрачный серо-голубой KIA Picanto. Малолитражка южнокорейского производства, но вполне бодрая и юркая — с обтекаемым кузовом, тёмными стёклами и неожиданно спортивными колёсами. Теодор щёлкнул брелком — автомобиль приветливо мигнул фарами.
Они сели внутрь: салон был чистый, с лёгким запахом хвойного освежителя и остатками чьей-то энергетической жвачки. Теодор завёл двигатель — мотор вздохнул, пробормотал и загудел. Машина медленно выехала со двора, вкатившись в мерцающий ритм утреннего Цюриха.
25.
Цюрих встретил их хмурым, тускло-свинцовым небом. Капли летнего дождя едва слышно постукивали по лобовому стеклу, расплываясь в узоры, похожие на следы слёз. Машина двигалась по мокрому асфальту, словно сквозь зыбкую пелену тревоги — город словно затаил дыхание, приготовившись к чему-то невидимому. Теодор держал руль уверенно, но взгляд его вновь и вновь скользил по зеркалам.
— Всё в порядке? — тихо спросила Алисса, заметив, как напряглась его челюсть.
— Пока да, — ответил он, не отрывая взгляда от дороги. — Пока нас не зафиксировали. Но я уверен, что полиция тебя ищет. И, возможно, того афроамериканца, который помог тебе бежать.
— Какой ещё афроамериканец? — удивилась она.
— Я создал фантом, — спокойно пояснил Теодор. — Прибор позволяет смещать образы. Для камер и свидетелей это был чернокожий мужчина — высокий, крепкий, с дредами и в красной майке. Теперь его разыскивает вся кантональная полиция.
— Гениально, — пробормотала Алисса.
— Полицию это запутает, но не Лилит, — нахмурился Теодор. — Она всё видела сама. Она чувствует меня. И знает, что я был рядом. Это только вопрос времени, когда она найдет тебя снова.
Город остался позади. Машина выехала на автобан — сверкающую мокрую ленту, вьющуюся среди холмов. Слева и справа тянулись густые еловые леса, серые от тумана, с влажными кронами, будто кто-то развесил по ветвям мокрые вуали. По мосту слева пронёсся скоростной поезд — бело-красный SBB InterCity, вынырнув из леса как стрела, застывшая в миге времени. В небе на посадку заходил огромный Boeing 747 — его серебристое брюхо в свете дождя походило на лезвие ножа. Он летел низко, и даже в салоне машины было слышно глухое гудение турбин.
Дождь почти закончился. Асфальт поблескивал, как мокрая шкура зверя. Теодор подбавил газу.
Через полчаса впереди показались кварталы Винтертура — строгие серо-белые здания, дорожные развязки, зелёные парки. Город выглядел тихим, почти сонным. Но у одного из светофоров стояла полицейская машина. Рядом — двое офицеров, внимательно вглядывавшихся в лица водителей.
— Пригнись, — резко сказал Теодор.
Алисса тут же скользнула вниз, спряталась под приборной панелью, затаив дыхание.
Один из полицейских прищурился, взглянув в их сторону. Теодор притворился расслабленным, на лице — вежливая нейтральность. Мимо промелькнул знак ZHAW — институт был уже близко. Светофор сменился на зелёный. Полицейские повернулись к следующей машине. И Теодор плавно проехал мимо.
— Фух... — выдохнула Алисса, приподнимаясь. — Кажется, пронесло.
— Пока да, — отозвался он. — Но надолго ли — не знаю.
Спустя пятнадцать минут машина въезжала на территорию института и остановилась напротив массивного здания химического факультета. Летние каникулы ощущались во всём: парковка была полупустой, на аллеях почти не встречались студенты, а редкие фигуры спешивших по своим делам сотрудников выглядели расслабленными и неторопливыми. По широким коридорам, выложенным серым кафелем, ходили те, кто даже летом не покидал научные стены: преподаватели, листавшие папки с конспектами; лаборанты в белых халатах, несшие подносы с пробирками; техники, чинившие старые приборы; стажёры с глазами, полными усталости и азарта одновременно. Здание дышало тихим, сосредоточенным ритмом научной работы — как будто сама архитектура знала, что каникулы здесь никогда не наступают полностью.
Теодор и Алисса, стараясь не привлекать внимания, быстро поднялись на второй этаж. К их облегчению, им никто не встретился: ни один лаборант не выглянул из-за двери, ни один преподаватель не вышел из кабинета. В конце коридора, за массивной дверью с табличкой Prof. Dr. Gregor Schilke – Organische Chemie, виднелась щель — дверь была приоткрыта. Судя по слабому свету внутри, хозяин действительно находился там.
Теодор остановился на мгновение, глубоко вздохнул и осторожно постучал.
— Да-да, — донёсся изнутри усталый, но удивительно спокойный голос профессора Шилке.
Нефилим решительно толкнул дверь, и они вошли. В кабинете пахло бумагой, старой мебелью и чем-то еле уловимо металлическим — видимо, реагенты, оставшиеся после экспериментов. За массивным дубовым столом сидел мужчина лет пятидесяти на вид, но в его глазах читались века.
Профессор поднял взгляд — и замер. Трудно передать, что в тот миг испытал отец, увидевшего сына, которого он, возможно, уже не надеялся увидеть. Его лицо на секунду словно лишилось строгости, он медленно поднялся и шагнул навстречу. Потом резко обнял Теодора и крепко прижал его к себе. Он не плакал — ангелы не плачут, — но его глаза налились краснотой, дыхание стало неровным, а пальцы, сжимавшие спину сына, дрожали так, будто в них боролось слишком многое: радость, боль, вина и облегчение.
Теодор смущённо улыбался, хлопал его по спине и негромко говорил:
— Ладно, ладно, папа… Я здесь. Я больше тебя не брошу. Я всегда буду рядом.
— Спасибо, сын, — тихо произнёс профессор, наконец отпуская его и делая шаг назад, чтобы рассмотреть. — Ты… возмужал. Повзрослел.
— Папа, мне двести тридцать два года, — хмыкнул Теодор. — Куда уж дальше взрослеть? Да и времена такие, что любой ребёнок из пелёнок раньше срока вылезет.
Шилке долго смотрел на него, покачивая головой. Было видно: он горд своим «творением», но за этим гордостью скрывалась и тень тоски.
— Мама была бы счастлива увидеть тебя таким, — произнёс он негромко. — Жаль только, что люди не живут долго…
— Да, папа, — с грустью ответил Теодор. — Человек — существо несовершенное…
Эти слова, похоже, задели профессора. Он на мгновение задумался, а затем перевёл взгляд на Алиссу.
— Здравствуй, Алисса. Я слышал, что ты сейчас в розыске. Но не бойся — я тебя не выдам.
— Я знаю, — тихо сказала она. — Вы… честный человек. Вернее… ангел. Поэтому уверена: вы не сдадите меня полиции.
Профессор кивнул.
— Значит, ты знаешь, кто я.
— Да. Ангел Араккель, один из двухсот ангелов Семиаза, которые нарушили запрет Господа и спустились к людям, чтобы жить среди них как обычные смертные. Вы не падшие… но вы — отверженные.
— Верно, — спокойно подтвердил Шилке. Он посмотрел на сына и заговорил уже для него: — Человек — это последнее творение Господа. После него Он больше ничего не создавал. Всё, что существует во Вселенной сейчас, развивается без Его прямого вмешательства: по инерции. Звёзды взрываются и рождаются, галактики сталкиваются и сливаются, флора и фауна эволюционируют сами. Бог — не архитектор каждой травинки. Он лишь… запустил механизм.
– Папа… Но всё равно человек несовершенен! Он слаб, неуравновешен, разрушителен… – сказал Теодор.
Профессор Шилке улыбнулся так, будто услышал когда-то уже знакомую фразу:
– Мы рассуждали точно так же. Я, Семиаз и остальные ангелы. Нам тоже казалось, что Творец недоработал. Мы решили вмешаться, дать людям знания, которые ускорят их развитие, помогут им совершенствовать себя. Но мы не учли слишком многого…
Он сделал паузу и, глядя прямо в глаза сыну, продолжил:
– Представь мозг человека как сложнейший компьютер. Ты видишь слабость, а я вижу колоссальный замысел. В нём около восьмидесяти шести миллиардов нейронов. Каждый из них соединён более чем с тысячей других. Это не просто процессор – это невероятно параллельная система, способная обрабатывать триллионы операций одновременно. И делает она это, потребляя всего двадцать ватт энергии – меньше, чем старый настольный вентилятор.
Алисса невольно выпрямилась, прислушиваясь.
– Память человека – это отдельная вселенная. Учёные спорят, но многие считают, что её объём можно сравнить с одним-двумя петабайтами. Часть этой памяти работает как быстрая оперативка – удерживает всего несколько элементов за раз, четыре–семь, не больше. А другая часть – долговременная – хранит воспоминания десятилетиями, иногда на всю жизнь.
Профессор говорил спокойно, почти шепотом, словно читал лекцию самому себе:
– И всё это работает медленно по меркам машин: сигналы идут со скоростью от одного до ста двадцати метров в секунду, между нейронами всегда есть задержка. Но именно эта “медлительность” позволяет системе быть гибкой, учиться, перестраивать себя. Мозг выдерживает потерю клеток, сам восстанавливает связи, изменяет собственную архитектуру. Он словно живой организм в организме.
Он подошёл к окну, посмотрел на зелень за стеклом и добавил:
– А теперь сравни его с шимпанзе. У них тоже удивительный мозг, но в нём всего около тридцати миллиардов нейронов. В коре – шесть–семь миллиардов, тогда как у человека – почти двадцать. Это значит, что вычислительная мощность ниже в миллионы раз. Память меньше – десятки или сотни терабайт, хотя и они запоминают лица, умеют решать задачи, узнают символы.
– Но ведь они тоже умные… – тихо сказала Алисса.
– Умные, – согласился Шилке. – Энергию расходуют ещё экономнее – шесть, может быть, десять ватт. Их сигналы бегут с той же скоростью, но связи проще, цепи короче, уровень организации другой. Они могут обучаться, подражать, использовать палку, чтобы достать еду. У некоторых есть зачатки самосознания – они узнают себя в зеркале. Но они не создают языков, не строят цивилизаций, не хранят идеи веками.
Профессор повернулся к Теодору:
– И это создал Творец. Он учёл всё. Человек кажется тебе хрупким и опасным только потому, что его возможности – колоссальны. Но этот замысел сложнее, чем нам казалось, когда мы, ангелы, решили «помочь» ему стать лучше.
В это время у профессора зазвонил смартфон. Шилке поднял его к глазам, и лицо его скривилось.
— Это Майкл Шварц, мой бывший ассистент, — произнёс он глухо. — Я уволил его за то, что он на нашем оборудовании производил химические наркотики. За него тогда заступились представители организованной преступности…
Теодор нахмурился и покачал головой:
— Папа, мне кажется, тебя хотели подставить.
Профессор коротко кивнул:
— Ладно. Помолчите. Я не знаю, чего он хочет, но поговорю с ним.
Он нажал кнопку приёма вызова. На экране возникло лицо Майкла — всё в крови и синяках, с разбитой губой и заплывшим глазом. Парень дрожал всем телом, губы его тряслись, а глаза метались, полные животного ужаса. Видно было, что он сидит привязанный к стулу: верёвки врезались в руки, плечи опущены, дыхание сбивчивое. Кто-то держал смартфон перед его лицом.
— Профессор! Спасите меня! — голос его срывался, дрожал, и от страха Майкл едва мог говорить.
Шилке замер, глядя на экран. Теодор и Алисса тоже невольно подались ближе.
— Что случилось, Майкл? — голос профессора стал жёстким, но в нём звучало беспокойство.
— Профессор! Меня схватили какие-то люди… привели в… в квартиру, — парень оглядывался, словно искал глазами помощь. — Здесь… здесь связаны мужчина, женщина и пацан! Мне сказали… если ваш сын не позвонит… всем этим людям не жить. И меня тоже убьют!
Тяжёлая тишина повисла в кабинете.
— Кто эти заложники? Ты их знаешь? — спросил Шилке.
— Я не знаю… — всхлипнул Майкл.
В этот момент смартфон дёрнулся, изображение качнулось, и камера развернулась. Алисса резко побледнела: на экране были связаны её отец, мать и младший брат Маркус. Лица бледные, глаза расширены от ужаса, рты заклеены серым скотчем. Маркус тихо всхлипывал, прижимаясь к матери, та тряслась, пытаясь прикрыть сына своим телом, хотя сама дрожала от страха. Отец сидел напряжённо, пытаясь взглядом удержать равновесие в происходящем, но его руки были безжалостно стянуты.
Смартфон качнулся ещё раз, и теперь стало видно, что в углу комнаты, у самой стены, лежали два тела в тёмной форме. Полицейские. Их пистолеты валялись рядом, один был выхвачен, но так и не успел выстрелить. Оба мертвы: один с проломленным черепом, другой с перерезанным горлом. Видно было, что они находились в засаде, ждали возвращения Алиссы домой, но их застали первыми.
— О, нет!.. — выдохнула Алисса и шагнула вперёд, будто могла дотянуться и вырвать родных из экрана. Её сердце ухнуло в пустоту, в груди стало холодно, как будто туда залили лёд. Она почувствовала, как предательский страх мгновенно парализует ноги, и только стиснутые зубы не дали ей закричать.
Майкл продолжал дрожащим, плаксивым голосом:
— Профессор! В чём дело? Я виноват перед вами, но… меня заставляли готовить наркотики! Женщина… она меня принуждала! И она здесь! Она рядом!..
И тут рука, державшая смартфон, вдруг качнулась. В кадр вошёл клинок, сверкая сталью, и в следующую секунду он прошил горло Майклу. Парень дёрнулся, захрипел, изо рта и раны хлынула алая кровь. Он откинулся назад, стул заскрипел, и его голова безвольно свесилась на бок.
Из-за камеры послышались приглушённые крики — родители Алиссы, увидев убийство, попытались вскочить, но кто-то резко толкнул их обратно. Маркус завизжал под скотчем, его тело мелко затряслось.
И тогда раздался голос — знакомый, холодный, с насмешливой хрипотцой:
— Араккель… Я знаю, что твой сын где-то рядом. Ты мне не нужен. Пока не нужен. Мне нужен он. Пускай скажет, где сейчас безразличные и кто их лидер. Иначе…
Клинок появился снова, теперь он скользнул вдоль щеки матери Алиссы, отражая свет, и остановился у её горла. Женщина замерла, глаза её были широко раскрыты, а дыхание стало таким частым, что скотч едва удерживал всхлипы. Отец дёрнулся, но тотчас получил удар по лицу, и кровь потекла из разбитой брови. Маркус пытался что-то выкрикнуть, но только захлёбывался всхлипами.
— Ты понял меня, Араккель? — голос стал ещё ниже, почти звериным. — Тебе плевать на этих людишек, так же, как и мне. Но не плевать Алиссе. Не плевать Теодору. Так что… решайте. У вас один час. Встретимся на окраине Винтертура. И не вздумайте звонить в полицию. Никто вам не поможет. Никто.
Связь резко оборвалась. На экране тут же всплыло изображение карты. Чёткая красная точка мерцала на окраине города, на сером фоне улиц. Система навигации подписала маршрут, выделив дорогу к месту встречи.
26.
— Лилит… — выдохнула Алисса, в гневе сжимая кулаки. Её взгляд стал острым, дыхание участилось, и она едва сдерживала порыв сорваться с места и мчаться домой, чтобы встретиться с этой «первоженщиной» лицом к лицу, не думая о риске.
— Да, это она, — произнёс профессор Шилке, стараясь удерживать голос ровным. Но было видно, что холодная сдержанность даётся ему с трудом — он переживал за заложников ничуть не меньше, чем Теодор и Алисса. — Она хочет заманить нас в ловушку.
— Ей нужны только безразличные! — вскричал Теодор, обернувшись к отцу. — И мы знаем, кто их лидер! Давайте сведём Лилит с этим ангелом, и пусть они сами разбираются между собой!
В этот момент дверь в помещение тихо отворилась, и внутрь вошёл мужчина лет пятидесяти. Его длинные серебристо-белые волосы свободно спадали на плечи, лицо было тонким, а скулы — резкими и чётко очерченными. Он был одет в идеально сидящий тёмный костюм, который подчёркивал его высокий рост и безупречную осанку. В каждом движении ощущалась сдержанная сила и врождённое благородство, словно этот человек был чужд суете и панике обычных смертных.
Алисса мгновенно узнала его.
— Архитектор Рафаэль Милано?.. — в её голосе прозвучало удивление и тревога. — А вы что здесь делаете? — перед ней стоял тот самый гость, который недавно был в их доме и говорил с ней странные, загадочные вещи.
Профессор Шилке посмотрел на незваного визитёра и усмехнулся уголком губ:
— Рафаэль… Ты всегда был королём в искусствах и ремёслах. Теперь — архитектура?
— А почему бы и нет, Араккель? — спокойно ответил мужчина. И в ту же секунду за его спиной вспыхнуло ослепительное свечение: огромные белоснежные крылья расправились, будто прорезая воздух, а над головой возник сияющий золотой нимб. Его человеческая оболочка будто стала прозрачнее, в нём ощущалась мощь, неподвластная земным законам.
— Так вы… ангел! — ахнула Алисса, делая шаг назад. — Вы были у нас дома… вы говорили со мной… вы предупреждали меня о Лилит…
Теодор, не сводя взгляда с Рафаэля, тихо произнёс:
— Рафаэль… Это один из высших ангелов, ближайший сподвижник Михаила — главнокомандующего Небесной армии. Он участвовал в Первой Небесной войне…
Теодор знал множество древних историй, переданных ему отцом. Для Алиссы он всегда был ходячей энциклопедией, но даже он понимал: многое из того, что скрывалось за именем Рафаэль, оставалось тайной.
"В Книге Товита, которая входит в католический и православный канон, но не в еврейский Танах и не в протестантскую Библию, Рафаэль представлен как один из семи ангелов, стоящих перед Богом. Он является Товии, называет себя «Азарией, сыном Анании» (скрывает своё имя), сопровождает его в путешествии, исцеляет отца Товии от слепоты и изгоняет демона Асмодея. Там он прямо говорит: «Я Рафаил, один из семи святых ангелов, которые возносят молитвы святых и входят пред славу Святого» (Тов. 12:15), - прошептал нефилим. - В Книге Еноха Рафаэль упоминается как ангел, который связывает Азазеля и бросает его в пустыню. Там же он назван ангелом исцеления и покровителем людей. В раввинистических источниках Рафаэль (имя означает «Бог исцелил») считается ангелом, ответственным за здоровье, медицину и исцеление. В некоторых мидрашах он один из трёх ангелов, посетивших Авраама после обрезания: Михаил предвещал рождение Исаака, Гавриил разрушал Содом, а Рафаэль исцелял Авраама. В Коране имени «Рафаэль» нет, но в хадисах есть Исрафил (похожее имя), ангел, который будет трубить в сур, возвещая Судный день. Иногда его отождествляют с библейским Рафаэлем".
Тем временем ангел обернулся к профессору. Его голос стал глубже, и в нём звучала тяжесть веков:
— Брат мой… Я здесь, потому что мы не можем допустить Второй войны.
Профессор резко нахмурил лоб, его лицо потемнело:
— Люцифер всё равно её начнёт. И ты, брат мой, знаешь это лучше всех.
— Если он найдет лидера безразличных, то его армия удвоится, и тогда Михаилу не победить его! — голос Рафаэля звучал жестко и тревожно.
— Какая бы у него армия ни была, он не сможет проникнуть в Эдем, — усмехнулся Грегори Шилке, но в его усмешке не было настоящей уверенности. — Врата закрыты… Но есть пятый путь, пятые врата…
— Те самые, которые создал ты вместе с Семиазом, — тихо закончил Рафаэль. — Черная звезда TON 618. Та, что своей гравитацией проламывает ткань пространственно-временного континуума и открывает дорогу прямо в Рай…
— Мы не знали, что так получится, — профессор чуть опустил взгляд. — Хотя догадывались. Расчёты показывали такую возможность. Но Он увидел в этом угрозу, рассердился на нас… и всё же не уничтожил черную дыру. Потому что не хотел?
— Или потому что не мог? — закончил его мысль Рафаэль. Он говорил негромко, но каждое слово звенело, как металл. — Не знаю, брат. Не знаю. Он давно отстранился от нашей Вселенной. Мы не видели Его бесконечно долго и не грелись под Его лучами. Мы чувствуем себя такими же одинокими и покинутыми в Эдеме, как и вы здесь, на Земле. Ангелы разошлись. С Михаилом осталось лишь немного тех, кто верен. Я скажу тебе честно, брат: Небесной армии больше нет. Генерал остался без солдат. Эдем некому защитить. Даже херувим с пламенным мечом не сможет один остановить Люцифера.
Алисса сидела неподвижно, словно окаменев. Каждое слово, которое произносил Рафаэль, обрушивалось на неё тяжестью целого мира. Она ощущала, как сужается её собственная вселенная — школьные экзамены, страхи, переживания, ссоры с подругами, даже недавние смерти казались теперь лишь зыбкими волнами на поверхности океана, под которым скрывалась бездна.
Земля, её город, её дом — всё вдруг стало до смешного маленьким. Где-то там, за пределами человеческого восприятия, шли игры, от которых зависело существование не только людей, но и самих ангелов, и даже Рай, о котором она читала как о чём-то вечном и незыблемом, оказался не крепостью, а уязвимой точкой.
Её сердце сжалось. Если даже ангелы чувствуют себя покинутыми и одинокими, то что тогда люди? — пронеслось у неё в голове. Вдруг привычное ощущение, что над всем есть порядок и защита, исчезло. Стало холодно. Она впервые ясно поняла: они живут в мире, который никто больше не держит на руках.
И вдруг она увидела этот мир — таинственный, первозданный, чуждый и в то же время болезненно знакомый. Эдем. Начало начал. Центр мироздания, пульс всего живого и неживого. Он не напоминал сад из старинных гравюр — это было нечто иное. Не просто рай, а идея рая. Матрица бытия. Сила, из которой вытекли все миры, как реки из невидимого источника. Как сам Большой взрыв, разорвавший плоть тишины и породивший галактики, звезды, квазары, молекулы, атомы, кварки, фотоны — каждый закон, каждую симметрию, каждую мечту.
Пространство перед ней было бесконечным и прозрачным, словно ткань времени растянулась и разошлась под тяжестью чуда. Огромные деревья, фантастические в своей архитектуре, поднимались вверх на сотни метров, их кроны сияли внутренним светом. Листья излучали едва уловимое свечение, словно каждая ячейка хлоропласта помнила лицо Творца. Небо не имело цвета — оно было светом и воздухом одновременно. Мягкие облака плыли, и при этом шел снег — тонкий, серебристый, он опускался на ветви деревьев и исчезал, не касаясь земли.
Но Эдем был безмолвен. Пуст. Ни звука, ни дыхания, ни шагов — только свет и снег, и священное безмолвие, пронизанное тем, что нельзя было выразить словами. Оно не давило, но завораживало, как тишина в храме перед началом литургии. И где-то в самой дальней точке — как зерно на горизонте — виднелся яркий, вертикальный луч, уходящий в космос. У его подножия стояла фигура. Едва различимая, но она была. Существо с несколькими лицами, сияющими глазами и пылающим мечом в руках. Херувим. Он стоял, как изваяние, и охранял Восточные Врата — те, через которые когда-то изгнали первых людей.
Алисса резко выдохнула и потрясла головой. Видение исчезло, как будто его стерли, как выключили видео на экране. Она очнулась, стоя на прежнем месте, среди бетонных стен и тусклого света ламп, и не могла понять — откуда это пришло? Кто загрузил это ей в мозг, как файл на компьютер? Рафаэль? Араккель? Или сам Эдем показал себя ей, как предупреждение… или как приглашение?
— Так что вы предлагаете, Рафаэль? — тихо спросила Алисса, чувствуя, как горло сдавливает тревогой.
Ангел тяжело вздохнул. Золотой нимб над его головой медленно угас, словно затянулся тучей.
— Нам нельзя идти на поводу у Лилит, — произнёс он глухо. — Эдем — это не просто сад или символ. Это само сердце мироздания. Мы обязаны его защищать, даже ценой боли.
Теодор с удивлением посмотрел на Рафаэля, словно впервые увидел в нём не только ангела, но и политика. Шилке молчал, задумчиво почесывая переносицу. Его взгляд был прикован к висящей на стене огромной чёрно-серой фотографии TON 618 — чудовищной чёрной дыры, которую он когда-то создал. Бесконечность, свернувшаяся в точку.
И тут внутри Алиссы всё вскипело. От равнодушия Рафаэля, друга её матери, от молчания парня, которого она успела полюбить, и от нерешительности Шилке — не просто профессора, а ангела Араккеля, нарушившего заповеди Бога. Гнев закипал в ней, как лава под тонкой коркой земли.
— Нет! — громко произнесла она. — Взяты в заложники мои родители. И мой братишка Маркус. Вы были другом моей мамы, Рафаэль! А сейчас вы, спокойный и благородный, сдаёте её на смерть этой ведьме? Вы не просто трус. Вы — предатель семьи!
Она вскочила и решительно направилась к двери. Её глаза горели, кулаки сжались. Слёзы ярости стояли в уголках век, но не падали. Ни Рафаэль, ни Шилке, ни Теодор не остановили её. Ангелы молчали. Их лица были каменными. Лишь в глазах Теодора промелькнула боль.
— Ты куда, Алисса? — ошеломлённо спросил он.
— Я иду спасать свою семью! — отрезала она. Голос её дрожал, но не от страха — от решимости.
— Но это же Лилит, — в отчаянии сказал Теодор. — Она бессмертна. У неё сила ангела. Ты не сможешь её победить!
— Я скажу ей, кто лидер безразличных. Пусть разбирается с ним, — Алисса обернулась. Её голос дрожал от ярости. — Для вас важен Эдем. А для меня — моя семья! Я не ангел. У меня нет обязанности охранять вашу родину. Я человек. А моя родина — там, где мои родные. И если вы этого не понимаете, то мне нечего с вами делать.
И, не оглядываясь, она вышла. За спиной остались трое мужчин, каждый со своей болью и совестью. Её уже не волновало, что она в розыске, что её могут задержать, допросить, снова посадить. Сейчас всё это было неважно. Главное — спасти родных. Всё остальное потом.
Она уже вышла на улицу, когда сзади послышались торопливые шаги.
— Я с тобой! — Теодор догнал её, задыхаясь.
— Это не твоя война, — жёстко бросила она.
— Ошибаешься, — сказал он, не сбавляя шага. — Это из-за меня ты во всё это втянулась. Из-за меня Лилит пришла в ваш дом. Из-за меня она угрожает твоей семье. И если ты идёшь туда — я иду с тобой.
Алисса посмотрела на него исподлобья, но промолчала. Он шёл рядом, уверенно, как будто не нуждался в разрешении.
— Куда? — спросил он спустя секунду.
— Домой, — тихо ответила она. — Я должна увидеть, что там осталось.
— Тогда поехали, — сказал он и вытащил ключи. Одним нажатием снял сигнализацию. Серо-голубая KIA Picanto коротко пискнула и мигнула фарами, будто тоже была готова вступить в бой.
27.
Доехать до дома удалось без особых проблем. Улицы Винтертура казались спокойными, почти равнодушными к буре, бушующей в сердце Алиссы. Она пыталась высмотреть знакомую фигуру — фрау Меркель, старушку с вечно спутанными волосами, толстыми очками и грязным мешком в руках, что обычно рылась в мусорных баках возле станции. За её облезлой оболочкой скрывалась личность куда более древняя и страшная — лидер ангелов безразличных, та, кому передал власть сам Габриэль. Но её нигде не было видно. Ни у мусорок, ни на скамейке, ни у кофейни. Возможно, почувствовав приближение развязки, она покинула город. Или затаилась, как змей перед броском.
У дома стояла полицейская машина. Алисса осторожно подошла, наклонилась и заглянула в салон. Кабина была пуста. Ни водителя, ни напарника. Девушка переглянулась с Теодором и быстро направилась ко входу. Нефилим, подобно тени, шёл за ней, не издавая ни звука.
Они поднялись по лестнице, и Алисса, задержав дыхание, вставила ключ в замок. Дверь поддалась легко.
Квартира встретила их тишиной и хаосом. Всё было перевёрнуто: шкафы распахнуты, книги разметаны по полу, подушки вспороты, как будто кто-то искал что-то с дьявольской поспешностью. Посуда разбита, осколки посверкивали в свете уличного фонаря, вломившегося сквозь полуоткрытые жалюзи. Запах крови впитался в воздух.
На полу лежали два трупа. Полицейские. Один упал навзничь у входа, второй — возле окна. На груди каждого была дыра с засохшей кровью.. Лезвие пробило бронежилет, а на лицах застыло выражение недоумения и ужаса. Их застали врасплох.
Майкл Шварц, бывший ассистент профессора, лежал мёртвым на ковре — слабо освещённый лучом дневного света, пробивавшимся через окно гостинной. Его горло было аккуратно, почти хирургически перерезано, и алая кровь продолжала медленно вытекать, собираясь в лужу, словно сам паренёк всё ещё пытался отдать последние остатки жизни.
Алисса смотрела на него молча. Он был из тех, кто попал не туда и не с теми. Умный, но слабый. Легко внушаемый. Ловко обманутый красивыми речами Лилит, которой нужен был кто-то податливый — чтобы подставить Шилке, чтобы замести следы. И он подошёл идеально. Сейчас он был просто ещё одним телом в длинной цепочке жертв. Её не разжалобишь. Но Алиссе было его жаль — не как мужчину, а как человека, потерявшего ориентиры. Ему не дали шанса. Или он не захотел его искать. И всё равно — это не должно было так кончиться.
— Что будем делать? — тихо спросил Теодор, осторожно ступая по разбросанным обломкам.
— Поедем на встречу, — жёстко сказала Алисса. Она постояла в тишине, потом неожиданно опустилась на колени возле одного из убитых. Пальцы ловко расстегнули кобуру, и она вытащила пистолет — Heckler & Koch SFP9. Стальной, матово-чёрный, с характерной бороздкой на затворе, он тяжело, но уверенно лёг в её ладонь. 9-миллиметровый, с 17 патронами в обойме. Оружие было знакомо ей с начала службы — тренер научил её обращаться с ним ещё на курсах подготовки вооруженной охраны. Она сняла с пояса погибшего две запасные обоймы и аккуратно спрятала их в карман куртки.
Теодор молча наблюдал. В его руке был узкий золотистый цилиндр, из которого одним нажатием появлялось тонкое, почти прозрачное лезвие — оружие ангела, унаследованное от Араккеля. Он уже не раз применял его с филигранной точностью, фехтуя против големов, как будто сражался не мечом, а скальпелем.
— Всё? — спросил он.
— Нет, — ответила Алисса. — Здесь два трупа. Мы не можем просто уйти. Я звоню в полицию.
— Но ты же в розыске!
— Неважно. Эти люди выполняли свой долг. Кто-то должен сказать, что они погибли. Я — скажу.
Она подошла к стационарному телефону, стоявшему на кухонной тумбе, и набрала 117.
— Полиция города Винтертур, я вас слушаю, — раздался в трубке дежурный голос.
— Это Алисса Рюггер. В моей квартире убиты два полицейских. Они ждали меня, но их убили. Моя семья похищена. Приезжайте! — и не дожидаясь ответа, она повесила трубку.
— А теперь бежим!
Они выскочили из квартиры, слетели вниз, сели в машину и отъехали, прежде чем кто-либо успел их заметить. Даже соседи, вечно следящие за чужими окнами, почему-то остались глухи и слепы.
Но за ними всё же наблюдали. Из-за ствола старого вяза у дороги тонко склонилась сухая, будто высушенная временем фигура. Её глаз, затянутый пеленой, вдруг сверкнул красным, и на миг за спиной мелькнули фиолетовые крылья — кривые, как у летучей мыши. Они вспыхнули и тут же исчезли, словно растаяв в воздухе.
Баба-Яга видела всё. Лидер безразличных знал, что Алисса движется к своей развязке.
— Адрес какой? — спросил Теодор, слегка обернувшись к девушке, пока KIA Picanto плавно катилась по ровному асфальту.
— Координаты Лилит сбросила на телефон Шилке, — ответила Алисса. — Я запомнила его.
Она продиктовала адрес и Теодор ввел в навигатор в машине, при этом пробормотав:
— Это окраина. Где-то между Индустриальной зоной и старой водонапорной башней…
Он ввел координаты в навигационную систему, и через секунду на экране высветился маршрут. KIA Picanto, вздрогнув, тронулась с места, свернула с жилой улицы на городскую магистраль. Была середина дня, и город жил своей обычной жизнью — яркое летнее солнце отражалось от витрин магазинов, прохожие шли с пакетами, кто-то ел мороженое, дети катались на самокатах.
Машина миновала железнодорожную станцию — серые платформы, стеклянные панели, ожидающие поезда пассажиры. Затем — торговый центр Manor: вылизанный фасад, яркие витрины, одежда на манекенах. Всё выглядело обыденно. Слишком обыденно. Словно никто не знал, что где-то по соседству ведется игра, в которой залогом была сама ткань бытия.
Далее проехали мимо городской ратуши — массивного здания с черепичной крышей и аккуратными флагами у входа. Мимо проплывали улицы, парки, светофоры. Навигатор показал, что они движутся в сторону Обервинтертура.
Мимо них с воем и мигалками проехали две полицейские машины - Алисса была уверена, что они направляются к её дому.
Девушка сидела напряжённо, сжав пальцы в кулаки. Её взгляд упирался в дорогу, но мысли уже были далеко. Теодор, казалось, держался спокойнее, но взгляд его был сосредоточен, где-то внутри шла работа.
— Твой отец... он не с нами? — вдруг спросила Алисса.
Нефилим медленно выдохнул.
— Я давно не говорил с ним. Мы разошлись. Я не принимал, что он ушёл в науку. Хотя что это для него? Он сам участвовал в построении Вселенной. Вместе с Господом. Всё, что он делает теперь — просто дозирует человечеству крупицы понимания. Но даже мне он не всё рассказал. Некоторые тайны могут разрушить… Даже нефилима. Есть запретные вещи, которых нам лучше не касаться.
— Я спросила не об этом, Теодор, — мягко, но твёрдо сказала Алисса.
Он кивнул и немного помолчал.
— Да. Он не поддержал мятеж Самаэля. Хотя уважал его. Ты ведь знаешь, кем он был — Денницей, утренней звездой армии небесной. Ему подчинялись даже Власти, Силы, Херувимы, Престолы. Сильнейший. Мудрейший. Но отец считал, что людей нужно не презирать, а любить. А Самаэль... он не хотел склониться перед человеком.
— Non serviam, — прошептала Алисса. — «Не буду служить». Он отказался признать человека выше себя. Это ведь из Писаний?
— Именно, — кивнул Теодор. — Поэтому мой отец не встал в ряды мятежников. Но он всё равно пал. Он нарушил заветы Господа. Путь в Эдем ему закрыт. Хотя я знаю, что он скучает по Эдему и хотел бы там снова очутиться.
— А безразличные? — спросила она спустя паузу.
— Они сами выбрали это. Они не были изгнаны. Им не закрыт вход в Рай. Но... они не стремятся туда. Не хотят света. Не хотят любви. Они не ненавидят Бога, как Люцифер, и не служат Ему, как Михаил. Они просто устали. Разочаровались. В людях. В Небесах. В себе. Их не волнует, кто победит. И им, — он усмехнулся с лёгкой горечью, — действительно безразлично, что о них думают.
Алисса молчала. Мелькнули окраины. Гладкие бетонные стены промзоны, высокая трава вдоль дороги, запылённые грузовики, редкие вывески.
Они приближались. И вместе с этим приближением — сгущалась тень над их судьбами.
— Мне всё равно, поддержат меня твой отец или Рафаэль, — произнесла Алисса, дернув затвор пистолета с резким металлическим щелчком. — Я буду сражаться за свою семью. Даже если Лилит убьёт меня. Ангелам, может, всё равно. Но не мне.
— Я не ангел, — тихо сказал Теодор, и его голос прозвучал странно глухо, будто он говорил не только с ней, но и с самим собой. Его глаза на секунду блеснули неровным светом, будто в них вспыхнула искра чего-то древнего, неведомого.
— Но... я буду с тобой. Мы будем сражаться вместе. Я не дам тебя в обиду.
Эти слова неожиданно пробили ледяную скорлупу страха и тревоги, прочно засевшую в груди девушки. Что-то оттаяло. Впервые за эти последние, безумные, наполненные ужасом часы, ей захотелось довериться. Хоть кому-то. Она взглянула на Теодора, и в её взгляде засияло не только благодарность, но и надежда — такая, какая бывает у человека, нашедшего ладонь другого в полном мраке.
Тем временем KIA Picanto свернула с шоссе и замедлила ход. Впереди возвышался недостроенный многоуровневый паркинг — огромное бетонное чудовище с провалами окон, выступающими плитами и ржавыми строительными лесами. Проект заморозили, как говорили в новостях, из-за нарушений в проектной документации. Были построены три подземных и три надземных уровня, но внутренняя отделка отсутствовала. Не было лифтов, не работала подача воды, отсутствовали провода, коробки электрики и канализация. Всё выглядело словно вымерший скелет какого-то урбанистического титана, замершего среди бурьяна, разбитых фонарей и строительного мусора. Работы прекратили месяц назад, и с тех пор никто сюда не совал носа — кроме, разве что, бездомных да вандалов.
Алисса знала, что вечером здесь дежурит охранник из «Секуритас», её коллега. Но он появляется только в девять. Сейчас было чуть больше четырёх — дневной свет щедро заливал бетон, и пока они оставались незамеченными.
Машина остановилась у массивных железных ворот. В зарослях травы и мусора стоял фургон для перевозки животных — белый, с яркой рекламой ветеринарной клиники на боку и проржавевшими решётками на боковых окнах. Вид был обманчиво добродушный, но Алисса мгновенно поняла: именно на этой машине Лилит перевезла сюда её родителей и брата. Всё стало на свои места.
— Мы на месте, — произнёс Теодор и вышел из машины. Алисса кивнула, крепче сжав в руке пистолет, и последовала за ним.
Перед ними громоздилось здание — безжизненное, глухое, выжженное дневным солнцем. Внутри, за серыми перекрытиями и бетонными углами, находилось самое дорогое для неё. Она это знала. И сейчас не было страха — только решимость.
— Идём, — твёрдо сказала она и одним ловким движением перепрыгнула через ворота. Теодор повторил за ней без усилий.
Территория стройки встретила их запахом пыли, краски и машинного масла. Повсюду валялись катушки кабеля, пустые бочки из-под клея, деревянные поддоны, мешки с цементом, рулоны гидроизоляции. В нескольких местах виднелись баллоны с газом, металлические балки, строительные каски и мотки пластиковой ленты. Всё застыло — будто время само убежало отсюда вместе со строителями.
И тогда они увидели её.
Лилит стояла на втором этаже, прямо у края бетонной плиты. Её алое облегающее одеяние, струящееся по телу, сияло в лучах солнца, как капля крови на сером бетоне. Волосы — как уголь. Лицо — безупречно, словно высеченное из мрамора, хищное и холодное. Она держалась неподвижно, как статуя древней богини среди обломков цивилизации. Здесь, среди строительного хлама, песка, краски и арматуры, её фигура выглядела так же неуместно, как балерина на свалке или посол при дворе дикаря.
Алисса вскинула пистолет. Теодор напрягся. Они оба знали: спектакль окончен. Начинается бой.
28.
Лилит хищным взглядом окинула двоих и крикнула:
— Ну что же... поднимайтесь.
Алисса и Теодор без промедления двинулись к лестничному пролету, поднимаясь на второй этаж. Едва они ступили на бетонную плиту, как прямо из пола начали подниматься истуканы. Каменные големы, бесформенные, с грубо вырезанными плечами, без лиц, но с устрашающе точными и быстрыми движениями. Из их массивных предплечий выдвигались длинные, как у гладиаторов, клинки из темного обсидиана. Они двигались молча, но каждый их шаг отдавался в теле гулкой вибрацией.
— Ты не можешь без магии, — с презрением произнесла Алисса, держа пистолет в вытянутой руке, пока не предпринимая провоцирующих действий.
— С магией просто удобнее, — усмехнулась Лилит, изящно поворачивая в пальцах шпагу. Она стояла на фоне голого бетонного каркаса, словно гостья из другого мира, и красное облегающее платье лишь подчеркивало её неуместную роскошь среди ржавых арматур, мешков с цементом и бетонных плит.
Теодор встал напротив неё, держа рукоять с выдвинувшимся лезвием наготове. В его глазах отражалась решимость, холод и готовность убивать.
— Против нас только ты и твои шагающие камни? — процедил он. — Твоя армия жалка. Хотя большего ты и не заслуживаешь...
— Не обольщайся, ты слишком мелок для Люцифера, — хищно усмехнулась Лилит. — Нефилимы — это как тараканы. К ним нет ни любви, ни ненависти. А для меня ты — как зажаренный поросёнок на вертеле: и вкусно, и забавно, и символично.
— Где мои родители? Где Маркус? — резко перебила её Алисса.
Лилит взмахнула рукой, и один из големов подошёл к стальной двери шахты лифта. Она с глухим скрежетом открылась, и на самом краю бетонной балки показались три фигуры: отец и мать Алиссы, а между ними — Маркус. Их руки были связаны, ноги тоже, а рядом стояли два голема, словно охранники на казни. Отцу с трудом удалось крикнуть:
— Алисса! Беги! Не слушай эту женщину!
— Брось нас! — отчаянно закричала мама. — Всё равно убьют!
Маркус молчал, но по его лицу стекал пот. Он смотрел прямо на сестру, и в этих глазах плескался страх, с каким ребёнок сталкивается только один раз — в лицо смерти.
— Нет, папа! Я не убегу! Я не брошу вас! — выкрикнула Алисса и вскинула пистолет. Один выстрел — и пуля ударила в голову ближайшего голема, выбив из неё кусок камня. Из трещины посыпался песок. Но истукан даже не пошатнулся.
Лилит засмеялась и захлопала в ладоши.
— Браво, Алисса, браво. Ты стреляешь неплохо, как и неплохо владеешь дубинкой. Но этого недостаточно, чтобы угрожать мне.
— Отпусти моих родных, — прошептала девушка, почти жалобно.
— Впрочем... — Лилит игриво наклонила голову. — Ты выполнила моё условие. Ты привела Теодора.
— Я могу назвать тебе лидера безразличных! — выкрикнула Алисса. — Только не трогай их! Они ничего тебе не сделали!
Она знала: сейчас все козыри у Лилит. И всё же — она готова была рисковать.
— Подожди. Это не всё, — Лилит глянула на Теодора. — Мне нужен он не просто как нефилим, способный видеть безразличных. Он... особенный. Он нужен Люциферу.
— Я не буду сотрудничать с твоим мужем, падшим! — с холодом произнёс Теодор. Его клинок вытянулся с металлическим шелестом. Он уже был на грани.
Но Лилит не торопилась.
— Ты не знаешь, Теодор, — тихо произнесла она, — что бессмертие получишь не только ты. Бессмертной может стать и Алисса. И даже эти жалкие людишки. — Она кивнула на край балки, где стояли родители и брат. — Разве это не стоит свеч? Ты получишь крылья. Ты станешь полноценным ангелом. Ты поднимешься в один ряд с Люцифером, и Престолы, Силы, Власти склонились бы перед тобой.
— Тогда получается, что это ты нуждаешься во мне, раз так щедра на обещания, — усмехнулся Теодор. — И значит, ты — не всемогущая, а просто зависимая.
В этот момент мимо стройки, не зная о драме, разыгрывающейся в её бетонных недрах, проехала электричка. По лазурному небу пролетел самолёт, оставив за собой белую полосу реверса. Птицы в лесу по соседству продолжали петь, и вся сцена казалась одновременно безмятежной и ужасающе дисгармоничной. Словно сама реальность отказывалась замечать, как близко подкралась смерть.
— Эдем — это место, которое надо заслужить. И мы его заслужили, — с нажимом произнесла Лилит. — Мы воюем за Эдем веками. А Михаил? Ему просто отдан Эдемский сад. Как подарок. Как какая-то вещь.
Голос её был ровным, почти ласковым, но в этих интонациях чувствовалась холодная решимость. Лилит подбирала слова тщательно, будто надеялась, что их звук окажет гипнотическое влияние на собеседников, притупит их волю.
— Неужели? — послышался голос сверху.
Все головы поднялись вверх.
С неба, отражаясь в свете солнца, неспешно спускались два фигуры. Их крылья были огромны — белоснежные, с металлическим отливом по краям перьев, как у хищных птиц. Один из них был Рафаэль — сияющий, стройный, с величественной осанкой и мечом, поблёскивающим в ладони. Второй — профессор Шилке… нет, теперь уже не профессор. Это был Араккель, который сбросил маску смертного. Он вновь был ангелом, с крыльями, мощными и темноватыми, словно впитавшими в себя сажу земных веков.
Нимбы над их головами мерцали, как неоновые вывески в тумане, но постепенно гасли. Их лица были сосредоточенными. Араккель чуть склонил голову в сторону сына. Маркус, стоявший у шахты, широко раскрыл глаза. Он с трудом верил, что это происходит наяву. Ещё вчера он играл в приставку, а сегодня — стоит на краю пропасти, охраняемый големами, и перед ним спускаются ангелы с настоящими крыльями. Родители, всё ещё связанные, смотрели в оцепенении, не в силах осознать, что перед ними не террористы или мафиози, а существа из других сфер бытия.
Рафаэль шагнул вперёд, и голос его был чист, как колокольный звон:
— Ты умеешь завораживать словами, Лилит. Это твоё искусство. Иначе как бы ты уговорила Сеноя, Сансеноя и Семангелофа оставить тебя в покое? Как убедила стража Уриила открыть тебе врата Эдема? Ты и сейчас плетёшь иллюзии, внушаешь надежду тем, кого обрекла на смерть, — он указал мечом вниз, в шахту, где сдержанно дрожали три связанных человека.
Лилит усмехнулась, но её лицо оставалось напряжённым:
— Рафаэль... Изящный ремесленник, вечный модник, любитель архитектуры... — она прошлась по полу, как по сцене. — Ты ограничен в своём понимании. Ты строишь храмы и мосты, но не понимаешь, что такое свобода. Эдем — не сад. Эдем — это точка реализации. Место, где надежды становятся силой, а вероятность — реальностью. Люцифер займёт Его место. И Михаил не остановит.
Араккель шагнул вперёд:
— Зачем тебе мой сын? — спросил он хрипло. — На Земле тысячи нефилимов. Уговори кого-нибудь из них.
Лилит слегка прищурилась. В её глазах вспыхнуло что-то похожее на весёлую злобу. Она словно готовилась нанести удар — не физический, а удар по сознанию.
— Араккель. Любитель женщин и науки, — сказала она с каплей яда. — Ты — падший в Его глазах. И хоть ты не участвовал в мятеже, ты всё равно презираем Михаилом и третью его ангелов.
Она повернулась к Теодору. Тот сжимал рукоять меча, готовый в любой момент броситься в бой.
— А тебе отец раскрыл тайну? — спросила Лилит, приближаясь.
— Какую? — Теодор нахмурился.
Алисса заметила, как рядом с ней напрягся профессор Шилке — теперь уже Араккель. Он не отрывал взгляда от Рафаэля, словно ждал от него решения или поддержки. Его лицо побелело, челюсть сжалась.
— Что ты — ключ к Пятым Вратам Эдема?
— Что?! — Теодор с растерянным лицом смотрел то на Лилит, то на отца.
— Да, твой отец вживил в тебя импланты, управляющие TON 618 — той самой сверхмассивной черной дырой. Ты — живой ключ. Только ты способен направить её силу, открыть тоннель в Эдем. Если ты умрешь — исчезнут и ключи. Поэтому я не хочу убивать тебя. Я хочу тебя купить, — Лилит ткнула пальцем сначала в Алиссу, потом в её родителей и Маркуса. - Это цена твоей лояльности и сотрудничества!
Слова эти осыпались на Теодора, как снежная лавина. Он застыл, глядя на отца, а губы его шевелились, не произнося ни звука. Даже Рафаэль, всегда невозмутимый, выглядел потрясённым. А Алисса... она прижала руку к груди — сердце колотилось, словно хотело вырваться.
Араккель молчал, его глаза метали молнии.
— Ты права, Лилит. Но откуда ты узнала? — наконец спросил он.
— Я — первоженщина, Араккель, — с усмешкой ответила Лилит. — Я почувствовала, что твой сын — не просто нефилим. Потом я увидела карту TON 618 в твоей лаборатории. Тогда всё встало на свои места. Знал ли об этом Семиаз и остальные ангелы, создававшие черную звезду?
— Нет. Я скрыл это от всех, — медленно произнёс Араккель. — Я не хотел нести это бремя. Я не хотел быть владельцем ключей, и потому вживил их в сына.
— Папа! — Теодор смотрел на него с укором. — Ты бы спросил, хочу ли я этого?
— Извини, сын, — прошептал Араккель, опуская взгляд. — Мне было тяжело... Я знал, что если Люцифер получит доступ к TON 618, ворота Эдема падут. Я не справился бы. Но ты... ты — особенный. Я верил в тебя.
— Ты взвалил это на меня, отец? — голос Теодора дрогнул, и он отвернулся, а Араккель прикрыл лицо ладонями, словно скрывая стыд и боль.
И тут над шахтой вспыхнула молния. Воздух вспучился, пространство содрогнулось, будто разорвалась ткань реальности. В её центре, как из складки света и тьмы, возник человек изящного сложения. Его облик был почти человеческим — высокий, стройный, с совершенными чертами лица, будто вырезанными из черного обсидиана. Он был весь в черном — от плаща, отливавшего как воронье перо, до гладких перчаток и сапог. За его спиной раскинулись два крыла, чёрные, как сажа, блестящие, как воронёное железо. Над головой горел нимб, алый, как кровь на закате.
Рафаэль едва слышно выдохнул:
— Люцифер… как же я тебя ненавижу.
Появление нового ангела, столь чуждого и страшного, ввергло родителей Алиссы в ступор. Они словно застыли, даже не моргая, будто глаза отказались закрываться при виде этого величия. Маркус, стоявший позади, задрожал ещё сильнее. Его лицо побледнело, и он прошептал:
— О-о… это же дьявол!
— Да, мальчик, — усмехнулся Люцифер, не поворачиваясь. — Это я.
Он говорил негромко, но голос его пронзал пространство, как резонанс по стеклу. Он обратился к Рафаэлю:
— Увы, брат… Ненависть — вот что нас разделяет. Но не забывай: мы одного происхождения. Мы из одной сущности. У нас нет ничего, что стоило бы делить. Нам принадлежит весь мир, и его хватит на всех ангелов!
Лишь големы были безразличны появлению Князя Тьмы.
Рафаэль сделал шаг вперёд, и меч в его руке дрогнул.
— Ты не выше Его, брат. Ты — токсичная фигура. От тебя только разрушение и беды.
Алисса слушала, и в её голове слипались мысли: как странно — даже враждуя, они называют друг друга братом. Это не дежурное обращение. Это не «коллега», не «партнёр» и не «враг». Они — братья. Даже Престолы, существа бесплотные, не знающие вкуса материи и видящие мир сквозь рентгеновские спектры, даже они — братья архангелам. Всё их небесное множество — не иерархия, а кровное, космическое родство.
— Новых слов нахватался, Рафаэль? — с иронией бросил Люцифер, приближаясь к Лилит. Та моментально прижалась к нему — изящная, холодная, смертоносная. В её пальцах поблёскивал стальной клинок.
— Я живу среди людей, — спокойно ответил Рафаэль.
— Я не отдам тебе моего сына, Люцифер, — произнёс Араккель глухо.
— Ты сам отдал его, вживив в него ключи от чёрной звезды, — безжалостно парировал Люцифер. Его голос был лишён ярости — в нём звучал только лёд. — Ты ввёл его в войну, и теперь он часть её. В этом — твоя вина.
— Мы создавали TON 618 не для войны! — воскликнул Грегори, срываясь почти на крик. — Мы хотели показать Ему, что и Его помощники способны на великое! Мы надеялись, что заслужим Его любовь ещё больше!
Люцифер вдруг рассмеялся. Смех его был холоден, как ледяная вьюга, и в нём не было ни капли веселья.
— Вы напугали Его. И тогда я понял: Он не всемогущ. Он боится. А если Он боится — значит, я могу свергнуть Его. — Он сделал шаг в сторону Араккеля, затем перевёл взгляд на Теодора. — Брат… Я могу даровать твоему сыну бессмертие. И крылья. Если мы попадём в Эдем, он станет как мы. И его невеста тоже.
Он кивнул на Алиссу. Девушка, до этого внимающая каждому слову, едва заметно, но решительно сжала рукоять пистолета. Люцифер заметил это мгновением позже, но промолчал. А вот Лилит отреагировала: её брови взметнулись вверх — коротко, быстро, как вспышка молнии в ясном небе. Она была уверена, что речь её супруга уже развеяла сопротивление девушки… и всё же та не сломалась.
— Интересно, — прошептала Лилит. — Она ещё не готова сдаться.
29.
Люцифер чуть склонил голову, будто изучая Алиссу, как редкое насекомое под прозрачным стеклом.
— Ты удивляешь меня, — произнёс он наконец. — Хрупкая, смертная, окружённая врагами, стоящая у края гибели, но всё ещё с оружием в руке. Мне даже начинает казаться… ты одна из нас.
— Нет, — спокойно сказала Алисса. — Я не из вас. Я не с вами. И не с Ним. Я с Теодором. И если ты тронешь его, я застрелю тебя первым. Даже если умру через секунду.
Рафаэль сдержал улыбку — не потому что стало весело, а потому что ощутил в этой девушке отблеск чего-то настоящего, без ангельского пафоса, без демонической надменности. Просто человек. Обычный человек, который вдруг стал центром схватки между вечными силами.
Теодор потрясённо смотрел на неё. Он не ожидал. И даже Лилит, уверенная в силе своей речи, в изощрённости стратегии, вдруг осознала: её карты не бьют эту искру, человеческую, упрямую, смертную и потому — опасную.
— Довольно, — отрезал Рафаэль и поднял меч. Он светился, как срез белого солнца, и кромка его начала вибрировать в воздухе. — Мы здесь не для разговоров, Люцифер. Ты перешёл границу. Ты пришёл за ключом, но ты не получишь его.
— И кто же меня остановит, брат мой? — с издёвкой спросил падший.
— Я! - послышался новый голос, и все удивленно обернулись.
На второй этаж недостроенного бетонного комплекса, будто по привычке, проковыляла сгорбленная старуха — босая, в засаленном одеянии, с рюкзаком, перекошенным за плечами. Она тяжело ступала, кряхтела, и от неё разило землей, болотом, гнилью и мокрыми еловыми лапами. Алисса ахнула и шагнула вперёд:
— Баба-Яга…
Она узнала её. Только Алисса и Теодор знали, кто такая эта женщина. Для остальных она была всего лишь обитательницей окраин, клошаром, забредшим по ошибке в чужое измерение. Теодор только кивнул — он тоже всё понял. Остальные стояли в недоумении, кто-то — с отвращением, кто-то — с брезгливостью, как к случайной фигуре с вокзала, вывалившейся из чужой, воняющей реальности.
— Чего тебе надо, старушенция?! — закричала Лилит с раздражением и неожиданным страхом. — Проваливай!
Но Люцифер вдруг напрягся. Его глаза прищурились. Он знал: случайностей не бывает. Появление старухи — не просто прогулка. Особенно здесь. Особенно — сейчас. Рафаэль бросил короткий взгляд на Араккеля, тот чуть заметно кивнул. Они тоже чувствовали: нечто приближается. Но ждали.
И тут старуха остановилась. И выпрямилась.
С её плеч сбросился рюкзак, будто кожаная скорлупа. Мешковатое одеяние рассыпалось в пыль. Сухие седые волосы вспыхнули и превратились в струящиеся чёрные пряди с синим отливом. Старость стекла с её лица, как шелуха. Морщины исчезли, тело вытянулось и засветилось мягким светом. На месте ветхой бабки теперь стояла высокая женщина с азиатскими чертами лица — миндалевидные глаза, резкий подбородок, губы, будто вырезанные из драгоценного дерева. За её спиной медленно расправлялись фиолетовые крылья, покрытые узором, напоминающим узкие, удлинённые листья гинкго. Над головой вспыхнул нимб — тоже фиолетовый, но с мерцанием, как у пульсара.
В её руках сверкнул длинный меч, с холодным бело-фиолетовым лезвием.
— Сестра Арианэль?! — ахнул Люцифер, пятясь назад. Его лицо на мгновение утратило высокомерие. Даже Лилит — та, что не боялась ни Бога, ни своего мужа — покрылась пятнами, словно в ней закипела ненависть, не умещающаяся в теле.
— Я, — произнесла Арианэль, и голос её был мягким и глубоким, как подземный родник. — Я — лидер безразличных. Тех, кто усомнился в Нём… но не отвернулся. Мы не покинули землю. Мы остались с людьми. И — да, брат мой, мы чувствуем, что Он продолжает нас любить.
— Присоединись ко мне! — вскричал Люцифер. — Ты и твои — в моём войске мы бы победили Михаила! Эдем был бы наш!
Но тут с неба — словно по сигналу — стали падать люди. Один за другим. Точно капли чёрного дождя. Бомжи, слепцы, калеки. Те, кто сидел в подземке, спал в картонных коробках, страдал в одиночестве на краю городов. Они падали, будто бы телами, но, коснувшись земли, поднимались — выпрямлялись, сбрасывая с себя лохмотья, гипсы, шрамы, костыли.
На их месте вставали ангелы. Не белые и не золотые, а фиолетовые. Их крылья переливались, словно стальные перья, их лица сияли спокойной уверенностью, а в руках каждого был меч. Они не говорили. Только стояли — по периметру, на балках, на лестницах, на грудах строительного мусора. Один, десять, тридцать… сотня.
Люцифер вглядывался в них. Это были не воины Света и не демоны. Это были другие. Те, которые могли ему помочь, если бы захотели.
— Брат мой, — сказала Арианэль, делая шаг вперёд. — Я знаю, ты искал меня веками. Я была твоей целью, твоей болью, твоим гневом. Ради этого ты отправил Лилит и демонов убивать. Ради этого ты втягивал смертных в схемы, заставлял отрекаться, страдать, сражаться. Но я говорю тебе — мы остаёмся здесь. Мы — с людьми.
— С людьми? — прошипела Лилит. — С этими… животными?
— Нет, — мягко ответила Арианэль. — С их болью. С их выборами. С их падениями и подвигами. Мы — с тем, что делает их настоящими. Они учат нас, как и мы — их. Они не лучше нас. Но и не хуже. Мы проходим с ними этот путь. Ради жизни, краткой, страшной, прекрасной. Ради любви. Ради смысла. Ты же, Люцифер, не знаешь любви. Только гордость. И заносчивость!
Люцифер сжал кулаки. Вокруг него воздух сгустился — точно сгущался не свет, но сама плотность пространства. Лицо его исказилось, брови метнулись вверх, словно готовились сжечь всё взглядом. Но он не двигался. Не мог.
— Здесь — лишь сотня, — спокойно сказала Арианэль. — Но стоит мне позвать — и прилетят миллионы. Безразличные. Забытые. Отрёкшиеся. Но живые. Ты не победишь нас, брат. Потому что мы не сражаемся. Мы просто — здесь. Но наше оружие всегда готово.
А фиолетовые ангелы стояли и смотрели. Молча. Но их молчание было как грохот тысяч лет — и Люцифер это слышал.
И всё же Люцифер не отступил. Его голос, низкий и глубокий, как лавовая трещина в камне, разнёсся над бетонными стенами недостроенного здания:
— Земля — это лишь один из квинтилионов миров во Вселенной! — начал он, делая медленный шаг вперёд. Его крылья слегка дрогнули, чернота в них зашевелилась, словно клубящийся дым. — Маленький, уязвимый шарик, облепленный хищниками в человекоподобных телах. Зачем вы держитесь за него? За мир, который каждый день уничтожают: войнами, заводами, химией, бессмысленной жадностью? Эдем же — неисчерпаемый источник силы, жизни, света! Отказаться от него — это плевок в собственную природу. Не упускайте шанс. Мы можем вернуться. Мы способны вернуться в Эдем.
Но Арианэль лишь посмотрела на него с печальной, почти материнской улыбкой. Она медленно покачала головой и проговорила:
— Я знаю, что Теодор — это живой ключ к Пятым Вратам. К тем, что активируются через поля чёрной звезды, созданной двумя сотнями ангелов под предводительством Семиазы. Да, ты прав — это врата. Но если Он до сих пор не уничтожил TON 618, то у этого есть Его замысел. Нам он пока не ведом, но точно не для того, чтобы ты ворвался в Эдем и устроил Вторую Небесную войну.
Люцифер чуть склонил голову, как будто оценивая её решимость.
— Я могу дать вам всё, — мягко, но с нарастающей угрозой произнёс он. — Силу, любовь, тепло, свободу от человеческой морали. Вы не обязаны оставаться с этими существами, которые сами губят своё будущее!
Арианэль лишь усмехнулась. В её глазах полыхнуло не презрение, не гнев, а усталая ирония:
— А нам ничего и не надо, Люцифер. Неужели ты до сих пор не понял? — сказала она почти ласково. — Мы — безразличные. Нам неинтересно ни то, что предлагал Он, ни то, что можешь предложить ты. Мы не за награды и не за войну. Мы — просто здесь. С ними. Потому что мы выбрали это.
Повисла тяжелая, электрически звенящая тишина.
И тут раздался голос Алиссы — чёткий, уверенный, не дрожащий, несмотря на силу противников:
— Лилит! Отпусти моих родителей и брата!
Лилит повернула голову к Люциферу. На её лице застыла хищная усмешка, но в глазах скользнула тень неуверенности. Она ждала приказа. Но Люцифер молчал. В нём всё ещё горела надежда переубедить Арианэль, склонить на свою сторону этих странных, фиолетовых, ускользающих от привычной логики ангелов. Он чувствовал, что бой может стать кровавым и невыигрышным. Он знал: если сейчас он нажмёт, — не только проиграет сражение, но и потеряет возможность всё изменить.
Рафаэль стоял уже с поднятым мечом. Араккель — тоже. Безразличные рассыпались по залу, обступив Теодора, Алиссу и платформу с пленными. Они не высказывались, не шумели, но каждый из них был готов вступить в бой, если понадобится.
Люцифер прекрасно это видел. Возможно, впервые за тысячелетия он почувствовал, как пространство работает не в его пользу. Но это не был страх. Это было стратегическое раздражение.
— Ладно… — процедил он с яростью, почти сквозь зубы. — Ваша взяла. Пока взяла.
Лилит скривилась, но молча махнула рукой. Каменные големы, сторожившие заложников, рванулись в сторону — и тут же, точно по команде, оттолкнули от балки фигуры, что висели на ней: отца, мать и маленького Маркуса. Семья рухнула на бетонную площадку внизу. Секунда — и один из големов мечом срезал верёвки, опутавшие их.
Отец медленно поднялся на ноги, тяжело дыша, потирая запястья: на коже остались багровые следы от грубых верёвок, будто следы ожогов. Он, строитель, был силён физически, но сейчас в нём кипела злость и воля, и поэтому готов был ринуться в бой.
Мать обняла Маркуса, прижав к себе так крепко, как будто хотела поглотить сына своим телом, заслонить его от всех угроз, даже если бы те спустились с неба. Она плакала, беззвучно, едва заметно, но слёзы стекали по её лицу.
Маркус смотрел на всё широко распахнутыми глазами, дрожа, но держась. Он молчал. Но в его взгляде не было ни ужаса, ни паники — только ошеломлённое, болезненное понимание, что мир стал иным.
Алисса бросилась вперёд, не сдерживая слёз. Она обняла отца, затем мать, потом крепко прижала к себе Маркуса. Её руки дрожали, в груди стучало сердце, словно предупреждая: это ещё не конец. Но сейчас — родные были живы. Это главное. Теодор, не отставая, двигался за ней, напряжённый, будто в каждом тёмном углу ждал удара. Он знал: стоит Люциферу дать команду — и небо может распахнуться, обрушив на Землю легионы падших, которые утопят весь город в крови и пепле.
Однако Люцифер не спешил с атакой. Он отошёл в сторону, оглядывая собравшихся с ледяным презрением. В его лице не было страха, но глаза уже не сверкали яростью — скорее, кипела тихая, глубокая обида:
— Я ничего не прощаю! И никого не прощаю! — произнёс он с тяжёлым, жгущим голосом. — Это Он прощает. Но не я.
— Поэтому Он — Бог, а ты — всего лишь падший, — резко ответил Рафаэль, не скрывая своего презрения. — Твоя любовь, брат, никогда не заменит нам Его.
Люцифер молча выслушал. Затем перевёл взгляд на Теодора. Его голос смягчился, как бывает перед последним броском хищника:
— Мы ещё встретимся. Твой Отец многому тебя научил. Но я могу дать больше. Ты только позови меня — и я явлюсь.
— Я тоже всегда буду рядом, — добавила Лилит с полуулыбкой, её глаза вспыхнули алым. Она смотрела не на Теодора, а на Алиссу — с обещанием, которое было и проклятием, и вызовом.
Люцифер задержал взгляд на Арианэль. Та стояла спокойно, почти безучастно.
— Да, Габриэль всё же оставил после себя серьёзного лидера... — медленно произнёс он.
— Спасибо, брат, что оценил мои качества, — сдержанно склонила голову Арианэль. Но было понятно - это был не поклон, а тонкая насмешка. Её губы искривились в ироничной улыбке.
Внезапно где-то вдалеке раздался вой сирен. Он нарастал, усиливался, заполняя пространство. Становилось ясно: к стройке приближается полиция. Много машин.
— Мы привлекли ненужное внимание, — заметил Араккель, вновь приняв облик профессора Шилке. Его очки съехали на нос, и он поправил их рассеянным жестом. — Надо уходить. Сейчас же.
Люцифер окинул всех холодным, оценивающим взглядом. И вдруг — мощным, стремительным толчком, словно выпущенная из лука стрела, он взмыл в небо, оставив за собой шлейф тьмы, похожей на копоть метеора. Лилит, вскрикнув что-то нечленораздельное, подбросила руки — и в следующую секунду её тело сжалось, исказилось, обросло перьями. Взмах — и огромная тёмная сова, унося в когтях остатки иллюзий, растворилась в кронах леса.
— Ладно, братья, и нам пора, — произнесла Арианэль. В один миг её крылья исчезли, фиолетовый нимб потух, спина снова сгорбилась, лицо сморщилось, и перед всеми снова стояла старая нищенка с рваным рюкзаком. Безразличные вокруг тоже начали исчезать: кто-то обратился в лысого бродягу с тележкой, кто-то — в пьяного старика, кого-то и вовсе не стало видно, как будто и не было. Они взлетали — но не в сиянии славы, а растворяясь в воздухе, как тени, что уходят в свои привычные укрытия: за мусорные баки, в подземки, ночлежки, дома престарелых и дешёвые пивнушки. Те, кого никто не видит. Те, кто теперь были ангелами.
Остались лишь Рафаэль, Грегори, Теодор, Алисса и её семья.
— Надо уходить, — спокойно сказал Рафаэль. Его нимб еще горел, но уже гас. — Люди не должны знать о нас. Не время.
— Они и не узнают, — пообещала Алисса, прижимая Маркуса к себе. Он вцепился в неё так крепко, будто верил, что если отпустит — она исчезнет. Он ничего не говорил. Он просто дышал и дрожал.
Рафаэль посмотрел на всех, кивнул — и мягко оторвался от земли. Его крылья расправились, раздался шелест — и он исчез в небе.
Внизу завыли тормоза. Сначала одна машина, потом вторая. Раздавались крики полицейских, рации трещали, фары выхватывали бетонные колонны недостроя. Люди в бронежилетах, с фонарями и автоматами побежали внутрь.
Профессор Шилке подошёл к краю площадки, заглянул вниз и обернулся к родным Алиссы:
— Вы оставайтесь здесь. Полиция вам поможет, окажет первую помощь.
— А вы? — мать Алиссы вскинула на него глаза. В её голосе звучал страх.
— Нам лучше уйти, — пожал плечами профессор. — Пусть полиция не знает, кто мы. Мы уйдём втроём — я, мой сын Теодор и ваша дочь Алисса. К тому же… она в розыске. Её будет нелегко вытащить из заключения, если попадёт в руки властей. А так она будет под моей защитой...
— Но что нам сказать полиции? — недоумённо спросил отец.
Профессор слегка улыбнулся:
— Правду. Всё как есть.
— Но нам не поверят! Это же бред!
— Это неважно, — уже отходя, бросил Шилке. — Главное — вы чисты перед собой. А остальное… приложится.
Он повернулся к Теодору и Алиссе, подтолкнул их.
— Всё. Уходим!
Они перебежали на другую сторону конструкции, к месту, где бетонная площадка соединялась с крутоскатным обрывом. Сбежали вниз, скользя по песку и гравию, затем скрылись за деревьями, уходя в чащу. Лес принимал их без слов, как старый друг.
Тем временем к родителям Алиссы уже бежали полицейские. Один кричал в рацию, другой направлял оружие вверх, в растерянности. На их лицах читалась тревога: они видели много странного, но не были готовы к тому, что было здесь.
30.
Спустя час они были уже далеко от недостроенного бетонного каркаса, с его криками, выстрелами и тенями. Профессор Шилке, Теодор и Алисса добрались до тихого дачного участка, затерянного в пригороде Винтертура. Здесь, за низким проволочным забором, в ряд росли кусты помидоров, плелись огурцы, а на искривлённых ветках яблонь и груш висели недозревшие плоды. Трава была некошеной, кое-где пробивался лопух, но всё казалось мирным, обыденным — почти невозможным на фоне недавнего кошмара.
Посреди участка стоял скромный, но добротно собранный деревянный домик. Его отстроил когда-то Грегори — с любовью, старанием и, вероятно, с ностальгией по утерянному прошлому. Домик располагался в опасной близости от железной дороги — всего в пяти метрах от забора проносились поезда. Когда мимо проносился ICH, Bombardier или стремительный TGV, от скорости уши закладывало, в горле ощущался удар воздуха, а вся земля словно сдвигалась с места. Волна давления била по телу, как гигантская ладонь, способная сбить с ног. Шум был настолько оглушающим, что невольно пригибались и спешили укрыться. И сейчас, когда очередной состав пронёсся с оглушительным визгом, троица, пригнув головы, почти бегом направилась в дом.
Солнце клонилось к закату, и небо, заволокшееся плотными облаками, загорелось багрово-оранжевыми переливами. Верхушки деревьев словно запылали, а сквозь рваные прорехи в облаках прорывались лучи, похожие на копья, пробивающие небесный купол. В этом мягком свете всё казалось нереально красивым — даже гудящие рельсы.
Профессор включил свет. В дачном домике было удивительно уютно. Однокомнатное пространство было грамотно обустроено: вдоль одной стены — книжный шкаф и полки с инструментами, у окна — простой деревянный стол с клетчатой скатертью, рядом — диван со старым пледом. В углу стояла небольшая электроплита, а рядом гудел миниатюрный холодильник. На комоде — старенький телевизор, пульт от которого лежал прямо на подоконнике.
Алисса машинально взяла пульт, нажала кнопку — экран вспыхнул белым, затем проявилось изображение: в студии сидела молодая телеведущая с идеальной причёской и серьёзным лицом. На фоне — швейцарский герб и заголовок "Специальный выпуск".
«Убийство двух полицейских и бывшего химика Майкла Шварца вызвало тревогу у кантональной полиции и прокуратуры города Винтертур, — произнесла она с отрепетированной интонацией. — Власти не исключают возможность террористической деятельности. Свидетели утверждают, что видели подозрительных лиц, среди которых могла быть и девушка Алисса Рюггер. Оперативные силы прочёсывают территорию...»
— Лучше выключи, — спокойно сказал Теодор. Он стоял, прислонившись к косяку, глядя в сторону окна, за которым гудела железная дорога. — Нам ни к чему такие новости. Мы и так всё знаем.
Алисса послушно нажала на кнопку. Экран потух. Наступила тишина, прерываемая лишь убывающим эхом очередного поезда, что уже исчезал в багровом горизонте.
Девушка сидела на диване, слегка сгорбившись, и, прижав к себе колени, глядела в окно. Мысли метались между событиями на стройке и лицами родителей, брата, которые так чудом уцелели. Она беспокоилась, что будет дальше: как они объяснят полиции происходящее, не схватят ли их, не сочтут ли сумасшедшими или соучастниками. Но логика успокаивала — сейчас они, скорее всего, в безопасности, под охраной, в руках тех, кто хоть немного умеет защищать. Алисса выдохнула и перевела взгляд на Шилке.
Профессор, сняв пиджак и закатав рукава рубашки, уже стоял у плиты. Из холодильника он достал яйца, кусок масла, миску с нарезанными шампиньонами, головку лука и пару спелых помидоров. Его движения были аккуратны, почти отечески заботливы. Он включил плиту, растопил масло на сковороде, и вскоре на кухоньке разнесся аромат поджаривающегося лука. За ним пошли помидоры, затем грибы — они весело шипели, выпуская влагу, и золотились по краям. Наконец, профессор разбил яйца и вылил их поверх обжаренной смеси, быстро размешал, добавив соль и щепотку чёрного перца.
Алисса смотрела на это почти с удивлением. Было трудно поверить, что этот человек — ангел, который спорил с самим Люцифером, стоял рядом с архангелами и руководил созданием черной звезды. Сейчас он казался просто добрым, усталым от жизни профессором, который решил приготовить яичницу для своей семьи.
В углу, у книжной полки, Теодор склонился над телефоном, вглядываясь в экран, листая страницы, явно ища что-то важное. Его брови были сведены, губы сжаты — он погружённо анализировал данные, будто от них зависело чьё-то спасение.
Когда еда была готова, Шилке вскипятил воду в чайнике и заварил свежий кофе, разлив его по кружкам. Горячий пар поднимался, наполняя домик насыщенным, бодрящим запахом.
— Папа, — вдруг сказал Теодор, поднимая голову, — опиши мне, как гравитация ломает пространственно-временной континуум и пробивает туннель в Эдем. На каком уровне находится Эдем? Что это вообще за мир?
Профессор аккуратно разложил еду по тарелкам, пододвинул одну Алисе, другую сыну, сел сам и сказал:
— Ты слышал о мультивселенной, сын мой?
— Да, — кивнул Теодор.
— А я нет! — встряла Алисса, широко раскрыв глаза. — Я хочу всё знать. Всё, что касается Эдема, ангелов и войны наверху.
Шилке улыбнулся ей тепло и заговорил:
— Существует теория, которую поддерживают и физики, и философы: наша Вселенная — не одна. Мы живём лишь в одной из бесчисленного числа параллельных вселенных. Это гипотеза мультивселенной. Представь: каждая вселенная — как пузырь, плавающий в океане пространства, и все они существуют одновременно, но почти не взаимодействуют. Их может быть триллионы, и в каждой — свои законы физики, своя материя, своё время.
- Папа, ты говоришь нам, как объясняют это люди, но ты-то знаешь правду, - сердито произнёс Теодор.
Профессор сделал глоток кофе, затем продолжил:
— Вам нельзя знать всё сразу. Поэтому буду говорить как человек... Один из наиболее серьёзных кандидатов на объяснение этого — теория струн. Согласно ей, всё в мире — от атомов до света — состоит из крошечных вибрирующих "струн", а само пространство имеет не три, а десять, возможно одиннадцать измерений. Мы воспринимаем лишь три, а остальные свернуты в крошечные, недоступные глазу формы. Вот в этих скрытых измерениях и кроются проходы — туннели, так называемые "кротовые норы". Гравитация, как самая слабая из фундаментальных сил, — и есть ключ. Её аномалии могут пробить тоннель в иную Вселенную. В одну из них и ведёт Пятая врата.
Алисса слушала, нахмурив брови. Она трясла головой, как будто пыталась вытрясти из неё старую школьную физику и влить новую, фантастическую, но логичную реальность.
— А Эдем? — наконец спросила она. — Это что, один из таких пузырей?
— Именно, — кивнул Шилке. — Эдем — это особая вселенная. Он не связан с нашим временем. Там нет смерти. Там нет энтропии, и даже фотон не уходит в рассеивание. Это первая вселенная, созданная Им. И единственная, где Его свет — прямой, не преломлённый плотью. Мы — уже вторичны. Мы созданы после того, как Он ушёл оттуда.
В домике вновь наступила тишина. За окном проехал очередной поезд, заглушивший на мгновение даже мысли. Алисса всё еще пыталась осознать: Эдем — это не просто рай. Это мир. Настоящий. И путь туда — через науку, ангельскую гравитацию и, может быть, через боль.
— А «чёрная дыра» как ломает гравитацией наш мир? — спросила Алисса, не отрывая взгляда от профессора.
Теодор — нефилим, сын ангела и женщины, — тоже с интересом ждал ответа, склонив голову на бок, будто вчитываясь в невидимые уравнения в воздухе.
Грегори Шилке, спокойно откусив кусок тоста с хрустящей корочкой, пожевал, запил глотком кофе, затем, продолжая есть яичницу, начал говорить, словно читая лекцию в университете, только мягче, ближе, почти по-отечески:
— Значит так... Представь себе пространство-время как ткань. Эластичную, но не бесконечно. Каждое массивное тело — звезда, планета, даже ты — немного деформирует эту ткань. Солнце делает в ней впадину. А теперь представь, что материя сжалась настолько, что стала бесконечно плотной. Это и есть чёрная дыра.
Он положил вилку, провёл ладонью по воздуху, рисуя невидимые кривые:
— Гравитация у чёрной дыры такая сильная, что искривляет ткань пространства-времени до предела, сворачивая её внутрь. Всё, что приближается, даже свет, уже не может выбраться. Это и называется горизонтом событий.
Теодор кивнул:
— То есть, оттуда ничего не выходит? Даже информация, так, папа?
— Почти, — сказал Шилке. — Но есть одна теория, связанная с уравнениями Эйнштейна и квантовой механикой. Если две чёрные дыры связаны между собой — или одна нестабильна — может образоваться кротовая нора. Это как тоннель между двумя участками ткани, которую я описал. Вроде бы ты здесь, а выход — в другой вселенной, на другом уровне реальности.
— А Эдем связан с чёрной дырой? — Алисса прижала к себе кружку с остывающим кофе.
Профессор чуть улыбнулся.
— Да, но не с обычной. С особенной. Так называемой "чёрной звездой" - TON 618, которая была создана не природой, не Богом, а нами — двумя сотнями ангелов под предводительством Семиазы. Это не просто гравитационный коллапс. Это инженерный, метафизический объект, сконструированный из света, вакуума и знания о строении мироздания.
Он сделал паузу, затем продолжил:
— Она не просто искривляет пространство. Она режет его. Не как нож — а как разум, знающий, где находится шов между мирами. И через этот шов — в Пятые врата — можно пройти. Но только тому, кто несёт в себе ключ.
— Теодор… — тихо сказала Алисса, глядя на нефилима.
Тот молчал, понимая, что именно он — живой ключ.
Тут Алисса осторожно произнесла:
— Аракке… Профессор Шилке, у вас есть план? Что мы будем делать?
Грегори вздохнул и посмотрел на девушку. Его глаза на мгновение потемнели, словно от боли древней памяти, и голос стал тише, как у человека, который знает цену сказанному:
— Люцифер и Лилит не оставят вас в покое. Они будут давить на тебя, Алисса, потому что мой сын любит тебя. А ради тебя он пожертвует собой. Даже я не остановлю Теодора. И тогда падшие вернутся в Эдем и продолжат то, что не закончили...
— Тогда мы вечно будем под их вниманием? — с тоской спросила девушка.
Профессор на мгновение замолчал, потом твёрдо произнёс:
— Я могу дать вам то, что обещает Люцифер.
— Что именно? — воскликнули одновременно Алисса и Теодор, поражённые.
— Бессмертие, — спокойно сказал Грегори. — Это может сделать Древо Жизни, что растёт в Эдеме. Оно имеет силу, равную Его. Люцифер не способен даровать бессмертие. Он — изгнанный. Он может лишь воспользоваться древом, как паразит пользуется деревом. Но если вы дойдёте до него первыми — бессмертие будет вашим. Вы вечно будете вместе. И Лилит потеряет над вами всякую власть...
Слова профессора упали на них, как камни в тишину. Алисса открыла рот, но ничего не сказала. Теодор смотрел на отца, как на безумного, но в его взгляде был проблеск надежды.
— Но как мы доберёмся до Эдема? — наконец выговорила девушка.
— Я же сказал вам, — ответил профессор. — Через TON 618. Я — ангел. Я могу перенести вас к этой чёрной дыре. А дальше — всё зависит от Теодора. В нём — ключи. Имплантированные на уровне ДНК. Он откроет проход в Эдем. Прямой туннель.
— Но… TON 618 — это миллиарды световых лет! — воскликнула Алисса. — Мы сгорим там, задохнёмся, нас разорвёт! Это смерть!
— Для вас — да. Для нас, ангелов, — нет, — сказал Грегори, подходя к полу. — Именно поэтому я создал скафандры.
— Скафандры? — переспросил Теодор, нахмурившись. — Где ты их держишь?
— Здесь, — с неким торжеством сказал профессор и опустился на колени, отодвинув старый коврик у стола. Под ним оказалась потёртая металлическая ручка, вделанная в доски пола. Он потянул за неё — раздался скрип. Дверца в полу приоткрылась, и из подвальчика дохнуло затхлым, сыроватым воздухом.
Они спустились по скрипучей деревянной лестнице вниз. Пространство под дачей оказалось больше, чем можно было представить — старые ящики, консервы, полки с журналами, аккумуляторы, инструменты... И в самом конце, под тусклым светом лампы на цепочке, висели два скафандра.
Пыль укрывала их, как саван. Поверх шлемов сплелись тонкие паутинки. Один был чуть больше другого, оба выполнены из плотного чёрного материала с фиолетовыми вставками в районе суставов, словно броня. На груди — эмблема в виде пересекающихся колец с сияющей точкой в центре. Сбоку были встроены капсулы — видимо, с запасом воздуха и обогревом.
— Они выдерживают давление, вакуум, космическое излучение и даже срыв частиц материи, — сказал Шилке, любовно стряхивая пыль с одного из костюмов. — 40 часов автономной работы. Хватит, чтобы пересечь туннель.
Они подняли скафандры наверх и начали их чистить. Алисса смотрела, как отец и сын работают молча, как будто возвращались к тому, что должно было случиться когда-то давно.
— Папа… почему ты не говорил об этом? — тихо спросил Теодор, не поднимая глаз. — Почему у тебя именно два скафандра?
Профессор замер, потом медленно ответил:
— Я хотел отправиться в Эдем с тобой и твоей матерью. Я всё приготовил. Всё. Но она отказалась. Сказала, что бессмертие ей не нужно. Что любовь — это не бесконечность, а глубина. Что смерть лишь ставит точку в жизни, но не в чувствах. Я не смог её переубедить…
Он снова опустил глаза и провёл рукой по гладкому шлему.
— Эти костюмы я создавал по ночам в лаборатории ZHAW, когда все уходили. Я верил, что однажды они понадобятся. И вот… день пришёл.
Тишина повисла в комнате, наполненная звуком уносящегося вдаль поезда за окном и затухающим светом заката, что разливался алыми языками по облакам.
— Я согласна, — тихо, но твёрдо сказала Алисса, не отводя взгляда от профессора.
— Я тоже, — произнёс Теодор, сжав кулаки. В его голосе прозвучала решимость, которой прежде не было.
Грегори кивнул:
— Хорошо.
Он встал, подошёл к скафандрам и, включив на рукаве одного из них блок активации, внимательно следил за мигающими индикаторами: зелёный — герметичность, синий — кислород, жёлтый — терморегуляция, фиолетовый — защита от излучения. Затем проделал то же со вторым. Всё было в норме. Он проверил крепления, усилил фиксацию на шейных соединениях, настроил встроенные компасы и передатчики. Потом, аккуратно и с заботой, помог сначала Алиссе, потом Теодору облачиться в тяжёлые костюмы.
— Не бойтесь, — сказал он, проверяя герметичность на запястьях. — В этих оболочках вы переживёте то, что ломает звёзды.
Когда шлемы были защёлкнуты, они вышли наружу.
На небе горела Луна — не тусклая, не яркая, но близкая, будто наблюдала. Алисса подняла голову. Этот знакомый диск, висящий над яблонями и покосившейся сарайкой, внезапно стал чем-то невероятно далеким, потому что путь, на который она ступала, вёл в квинтилионы раз дальше. Туда, куда ещё не ступала нога человека. Туда, где пространство не слушается времени, где мрак плотен, как металл, и свет живёт своей жизнью.
Теодор стоял рядом, тяжело дыша в шлем, сердце его колотилось. Он не мог поверить, что через несколько минут покинет Землю, чтобы идти сквозь небытие. Его разум хватался за каждую мысль, как за спасительную трость: Алисса рядом. Отец — с ними. Им суждено пройти это.
Профессор закрыл глаза. Мгновение — и из его спины выросли сверкающие бело-огненные крылья. Они развернулись, раздувая воздух, как парус бурю. Над его головой вспыхнул нимб — фиолетово-золотой, сияющий. Араккель возвратился в своей полноте. Он обнял сына и девушку, взял их под локти и, мощно оттолкнувшись ногами от земли, взмыл в воздух.
Они поднимались всё выше, над крышами, над рельсами, над ночным ландшафтом Швейцарии. Небо раздвинулось навстречу. Земля исчезала, как сон.
Но в листве старой липы у сарая, сквозь тени, внимательно следили круглые жёлтые глаза. Большая серая сова молча повернула голову. В её зрачках — злоба и древнее знание. Она улетела бесшумно, как мысль.
А у дороги, возле помятого мусорного бака, стояла пожилая женщина с платком на голове и хозяйственной сумкой в руке. Фрау Меркель. Она подняла голову и провела взглядом белую полосу, которая прошила небо от горизонта до зенита. Она знала. Арианэль знала, куда отправились эти трое. И она знала, кто их уже ждёт по ту сторону.
Эпилог
TON 618 — это то, что захватывает дух от одного лишь взгляда. Черная звезда, исполинская глотка небытия, окружённая ослепительным аккреционным диском, кружащимся на чудовищной скорости, как ураган из расплавленного света. Внутри — тьма, за пределами понимания. Не просто чёрная дыра — это монстр, способный проглотить тысячи галактик. Вращаясь в безмолвии космоса, она искажала само пространство, разрывая ткань бытия, искажая свет звёзд, как капля чернил в прозрачной воде. Около неё всё было неправильно — даже время.
И вот среди этой колоссальной бездны, почти теряясь на фоне её величия, появились три крошечные фигурки. Араккель парил спокойно — его тело ангела не чувствовало вакуума, ни жгущей пустоты, ни холода абсолютного нуля. Его крылья были расправлены, и казалось, они улавливают не свет, а саму суть реальности.
Рядом висели в пространстве Теодор и Алисса. Их лица были закрыты визорами скафандров, но в глазах — восторг, смешанный со страхом. Черная дыра завораживала, гипнотизировала, пугала до дрожи в костях.
— Теодор, сын мой, — сказал Араккель, крылья его сияли мягким серебром, отражая и искажая свет аккреционного диска. Он гордился этим моментом, как отец и как творец. — Ключи у тебя. Ты должен сконцентрироваться, отыскать их своим сознанием... и включить.
— Как это, папа? — выдохнул Теодор, заворожённо глядя на гигантскую воронку.
— Чувствуй своё тело, сын. Всё, что нужно, уже внутри тебя. Просто найди.
Араккель не стал объяснять — он знал, что разум нефилима готов. Теодор закрыл глаза. Его ладонь, закованная в перчатку, продолжала сжимать руку Алиссы. Девушка не отрывала взгляда от сияющего кольца аккреционного диска. Потоки света и материи вращались с невообразимой скоростью, словно сам Творец запустил этот танец.
Ангел молчал, позволяя сыну услышать себя.
И вдруг — Теодор улыбнулся.
— Я нашёл ключи, папа, — произнёс он с уверенностью. — Я чувствую их. Сейчас... я открою Чёрную Звезду.
— Делай, — прошептал Араккель.
И тогда, в самой сердцевине сияющей бездны, вспыхнула тонкая, слепящая полоска света. Она была как трещина в реальности, как дверь, ведущая в иное измерение. Свет исходил не от неё, а изнутри. Врата между мирами. Пространственно-временной тоннель, пробитый силой нефилима, встроенного в космическую структуру по замыслу древних ангелов.
Араккель обнял их обоих. Его крылья обвили влюблённых, и в одно мгновение трое влетели в эту щель между мирами. Свет полоски дрогнул и поглотил их.
И тут же исчезла — вместе с тремя фигурками, что пересекли горизонт событий. За пределами всего. За гранью жизни и смерти.
Пятые Врата в Эдем были открыты.
(30 июля 2025 года, Винтертур)
Один из двухсот
© Copyright: Алишер Таксанов, 2025
Свидетельство о публикации №225073000097
Свидетельство о публикации №225073000097
Рецензии