Коровы

               Когда отец с матерью держали - пестрёнки были - белые, с красными пятнами. Больше двух-то дойных не было.  Рога закруглятся - год-два - подростки, телята. Два телёнка, я помню, большие уже были, не поили их да напоили - я был небольшой тогда - они погинули. Я их в Зенково свёз. Ямку выкопал, зарыл телят. Можно было собакам - тепло уже было, а я свёз. От той коровы, которую признали больной, Клюеву сдали- Клюеву Николаю - в НЭП, колбасник.     Мы ему корову сдали за пятнадцать рублей. Он 9,50 дал сразу. Он, дескать, говорит: продам- потом отдам. Тимка Ветров, Сёмка Барков - они у него руками мололи, машинку- на колбасу. Счас маленькие, а раньше почему-то большие машинки были. Говорят: "Айда с нами робить! Во колбасы наелись! Тёплая!" А остальное - с выручки. Как выручка будет. Потом он - пошло всё - или забрали всё, или сам он уехал. Корову больной признали - на колбасу.
               Я стал хозяйничать - мы уходили жить к деду Василию и баушке Марфе, а у деда была корова. Но немного нам у него пожилось - бабушка Марфа Зиновеевна померла. Дед Василий Фёдорович взял себе другую старуху, мы у них жили, пока не было старухи, а потом нам у них нечего стало делать, старуха сама стала корову доить, молоко продавать и осенью мы пришли обратно в свою малушечку от деда - без коровы.
             Пальто продал за сто двадцать, хорошее, драповое. Она шаль за пятьдесят продала, пошёл на базар. Говорю: "Сегодня во сне красного телёнка видел. Какой будет - такой и будет, лишь бы красный. Может, она молока давать будет, у красной коровы почему-то всегда молоко вкусней".  И правда - тёлушку купили, тёлочку. Мать нам тёлку давала. Она нам на дело давала. А мы тёлку продали. Концы с концами не сводились - ничего нам в колхозе не дали, какая была обувка - в колхозе истаскали, обуть нечего было, а робить в колхозе надо. Сапожня была в колхозе: мне сапоги, ей ботинки. Когда где робишь - общий котёл: сварят, чем-нибудь накормят, обедали. Огурцы были, у Поганого на берегу садили на назьмах. Огородник был Григорий Васильевич Барков. А сперва был хохол да уехал. Водокачка была. Колесо большое было, с ковшами на нём, крутятся, черпает воду ковшами и выливает в лоток, вёдры по лотку разливает. Один лошадь гонял: «Но!», она ходит, помаленьку вертит. Устроили без моторов без всяких. Огурца много тут снимали. У Юрасова был огуречник - земля перегорела, с песочком, у самого на воде, двенадцать на десять. Я там свеклу посадил да две грядки турнепса. Наворотила бураков - как пеньки сверху грядок. У дедушки целый угол набросал. Я тёлку кормил. Нарублю в сельнице. Она справилась сразу. Осенью погулялась. На ножках низенькая, красенькая. Рожки маленькие, тупоносенькие, не прямые. И двенадцать лет её продержали. двенадцать телят она нам принесла - Манька. Молока, правда, не шибко много.
           Красная была - гурт - табун с Яланского гнали в заготскот. На степи остановились -  я с работы пришёл - часов в восемь. Моя Федора Димитревна говорит: "Гурт прогнали. Хорошие коровёнки." Я не обедал, побежал. Договорились. Говорят: "Сто рублей". Да литр водки принёс: русские были, не татары. Выменяли. С той клеймо сдернули, нашей прилепили. Лишь бы масть тоже была красная. Выменял. Может, она молока давать будет - молока-то она не сильно много давала - чё, колхозная - так колхозная, красная была, белые пятнышки на ней. Здоровая. Наша-то маленькая - центнера на четыре. А эта - семь. Как печь была корова. Я её Транвай прозвал. Поедешь куда, хоть какой здоровый воз будь - лишь бы колёски у тележки выдержали, если бы бричку-одноколку - сколь хошь накладывай.
           Раз еду, а её то ли овцы настропалили, или погуляться она вздумала - понеслась. Ну, думаю, конец! Счас она всю мою чащу растрясёт! Думаю: прыгать - ни то, ни сё. Хлопал её, вожжами стегал, сдерживал. Кое-как остановилась. Всё на корове возил - транспорта, машин трудно найти. И доили её. Она нас кормила молочком и ещё корм себе возила. Была бы дома, то хорошо было. А если в табун, так у ей молоко течёт. Я всё бидон брал – подоишь молока, прочиркаешь её, попоишь её - часа по два и опять сдергивать можно. С молоком уже на ней обратно едешь. На разъезде бы где жить - лучше не надо, коло дома - слаботитяя.
       Потом мы её сдали, а взяли стельную, а она татарская была. У Ульяны, бабкиной родни. Она за Бугуевым была. Они нам не сказали, а она нам молока не стала давать - без телёнка.  Зажирела. Мы сменяли её у Огошкова - у него две коровы было. Одна - с двумя телятами. Было за что отдавать! Такая туша! Закололи - сала было - больше, чем у свиньи. Говорят: "У свиньи столь сала нет! Она татарская". Коровы - татары теленка подпускают: всё молоко даёт, а хозяйке - нет. Попьёт телёнок, может, со стакан всего высосёт. Его отнимут. Оботрут вымя, тогда себе доят. Татары так делали. Татары телёнку на морду шкуру от ёжика привязывали, чтобы он не тянул молоко от матери. А то хоть докуда будет. Так его не отвадишь. Он и на поле с ней ходил. А у нас телёнка Данила изурочил, телёнка не было. Мы бы лучше его подпустили. А так она не давала молока.
           После Огошковой - её признали больной -  в пятьдесят третьем году, когда Сталин помер, я в отпуске на курорт поехал, чёрная корова была. Я курортничал, ездил. Павел на назьмы ездил. Лебеды нарвёт. Благодаря лебеды они прокормили. Ездил на ней мимо лечебницы, рядом - ничего не говорили. Осенью думаю: "Опять обработка будет!" Закололи. Мясо сдали.
           На базаре Щипунов был, молодой парень, он мне говорит: "У меня тёлка есть стельная - берите". Осень я её держал. Весной обработка, опять её больной признали - из-за Андрея Третьякова. Опять её в табун не принимают. Надо мной они мудрят - одну за одной - трех! Всё больная и больная. Счас велят держать, а тогда уничтожали: план дадут им на район, сколь уничтожить. Куда бы не писал - всё на место приходит. Щипунов Николай Дмитриевич - он мне набросал. Говорит: "Вы только перепишите, а то руку мою признают". Он у нас начальником транспорта и в завком его выбирали – крупно - буква по букве выводил.  Я Нине, или кому, переписать дал и сам от себя добавил- насчёт молока: "Всё равно: один человек или десять человек - налог". В Москву, Швернику, кажется.
            Из Москвы: "Разобраться!" Мне пятьдесят процентов скинули - обкомсоюза или ЦИК Союза. Они мне говорят: "Шибко уж твоя маленькая. Если бы ты нам ещё телёнка привёл, мы бы тебе разрешили самолучшую корову со стада выбрать - они тоже за поголовье боролись. Как ещё Хрущев говорил: "Это не свиньи - это свинство: борова большого завалят, съедят, а поросёнка на счёт ставят: "Во какое поголовье!"- Мухлюют.
           Я с матерью поговорил. Мать: "Бери у меня тёлку». Она говорит: «Если хорошую дадут, я ешё свою тёлку отдам - первотёлку, если хорошую". За двух-то: "Выбирай любую!" Я пришёл. Они мне говорят:" Дадим тебе корову, хорошая корова - изо всех почти, доит". Она мне не поглянулась: "Бесхвостая какая-то." "Хорошая корова!" "К молоку корова - хвост длинный - ниже коленка - примета такая. Да и масть не глянется - чёрная".
           А там телятницы были, разговорился, одна - девчонка молоденькая - сболтнула: "А Малинка изо всех коров хорошая!"- С доярками выболтала. Язычок прикусила, да поздно. Я тогда запомнил: "Малинка!" Потом говорят: "Та хорошая, та хорошая…"  Нет, думаю, я Малинку-то и возьму!
           Пожидаев - животновод говорит: "Нет! Я её тебе не дам. Мне за неё что будет!" Я говорю: "Я договорился, из райкома звонили: пусть ему самолучшую дадут".  А как? Поехали. Пастух здоровый был - хохол безносый. Мы его споили - у меня в сумке бутылочка была, я в магазинчик зашёл, взял чекушечку. Я пастуху говорю: "Ну, давай пообедаем!" Как выпили, так и пастух согласился: "Ладно уж, берите. Забирайте её. Не доите, быстрей уматывайте! Только смотрите, чтобы доярки не видели. А то они её не отдадут. Не дадут вам". Ведёрко нам дал да бидончик. Говорит: "Сдаивайте дорогой, а то у неё вымя распёрло". Мы отошли маленько лесом - смотрим: никто за нами не гонится, дальше. Подоим. Так и увели эту Малинку.
              Вот ведь как подгадывали! А без молока не были - день-два самое большое. Молоко всегда было. Молоко изо всех, скоко я держал, самое хорошее. Больше четырнадцати-то не давала, но густое, белое, сжелта и вкусное, вкус хороший - сахару не надо - молочко-то. Потом она опять зажирела - всё ей валили: и пыли, отходы с мельницы возил, и картошку - из-за сена - счас просто скотину держать. Раньше до августа травинку не разрешали сорвать - пока колхозы не накосят, говорят: до августа - лежи, не шевелись, разве кто крадучись привезёт. Мы её тогда закололи. Уж сами не стали. Как Огошков говорил. И Даниле сколь-то дали, и продали - денег карман, и сами.
          Пошли на военбазу. Там две коровы у одного, а корму-то нет, сена-то не заготовил. Летушок - денник-то загороженный, одни говна, хоть бы одна травинка. "У, да как её брать - заморённая!" Бабка говорит: "Бери! Она у нас быстро поправится!" Длинная, красная. "Ладно, возьмём!"- раз цена-то подходящая, раз она не жирная. Привели. А она не пьёт - ни из колодца, ни из Поганого - воду. Веду, а Петька Асеев - конюхом был на конном дворе: "Она, - говорит, - морговитая больно. Не знаешь чё делать? А вот чё: возьми селёдку да потри у ей в роту. Всё будет пить". Мы взяли, селёдкой потерли - я ей. Она давай лизаться. Потом пить - и из колодца стала, и из этого озера, и из Поганого. До одиннадцати ходила, уже ночь, темно - она ходит везде. Нам с ней погибель была. Пока не нагуляется вволю, не наестся - домой не шла. Мы её в заготскот сдали.
           Красенькую - Маруси Устьянцевой брат был - Саша. С Марусей разговорились. Она говорит: "Саша попускается коровой - тяжело сено косить стало. И сама-то стала похварывать, тяжело корову доить». Сашину тоже сдали. Мы её раскормили, а молока она мало даёт, да синее. Мне не понравилось: что воду пьёшь, что молоко. Мы её сдали. "Выше среднего". С военбазы приехал заготовщик - ему надо свежего мяса. Походил, пощупал. А те не дают выше среднего. Я ему пожаловался. Он говорит: "Беру." И что-то дивно тогда я за неё получил - высшим-то сортом! То ли на шестьсот с чем-то вышла она. Деньги дорогие были.
           С Сухоборки старик со старухой - тоже в годах, косить трудно - расхвалили её: низенькая, красно-белая, красивая, головка маленькая, рога ухватиком, она мне сразу поглянулась. 3а триста рублей мы её купили, а за ту шестьсот вышло - на две коровы. Молоко было. Не работать - так четыре раза можно было доить. Желудок не стал работать. Пыли, отходов с мельницы возил я - корм корове - пылью кормил, пыль с ячменя привезли как-то - она мягкая была, хорошая - наестся, а в ней камушки, крупное выберешь, а мелкие проходили. Желудок не стал работать - она не стала жевать. Повели к ветеринару: "Она болеет". Говорит: "Там, наверное, что-то есть". Надо было провеять мякину. Она белая была, прощупаем её, а у ей уж кишки не поднимали: не есть, не пить, не поранитые ничем. Но стали, когда закололи, смотреть: ведро целое галек, камушков было, как ни больше - ведра два. Кололи, не поднимали.