Marco preto. Пролог в 3-х эпизодах. Эпизод 3 оконч

-  Знаете Васильеву?
-  Кто же не знает начальницу земства. 
-  Как  близко вы с ней знакомы?
-  Шапочно,  лично не представлен.  Виделись  пару раз, уже не помню где.
-  Ну что ж, это небольшая потеря.
Аптечница     с ярко-красной прической  расцепляет     пальцы с золотыми перстнями и стучит  ими по синей столешнице. Потом плавно поднимает    их к    завиткам на ушах, аккуратно трогает красный глянец и возвращает    на стол.   
- Значит, имеете   представление о нашей царевне Лягушке – произносит Натали задумчиво и складывает ладошки в лодочку.
В  подсобке     прохладно. Зеленые стены не убавляют мрачности, а    сгущают ее до тюремной степени.   Застенок. Или     самшитовая  пещера, куда едва проникает свет. Окно         как  в польском костеле   неподалеку – узкое, стрельчатое.   Особнячок  выходит    на тротуар с трамвайной остановкой, на       дорогу с машинами, что сбегает с  холма и   снова взлетает вверх. На   древнее кладбище с каменными крестами, торчащими из кустарника.
Натали   поворачивается к   окну, смотрит на кладбище.
-   Могу поведать поучительную историю, - поправляет очки и переводит взгляд на меня,  -    про сильных мира сего. В плане расширения кругозора, хотите расскажу?
-   Конечно,  хочу. Особенно про СМС.
-   Не поняла?
-   Ну… это.. .Сильных Мира Сего.
-  Ах, да...  Ну вот, дело в том, что  мы с Васильевой однокашницы.  Нас это    ни к чему   не обязывало,       хотя студенческое братство и юбилеи, и все такое.  Ходили, как на заклание, но даже не кивали друг другу.  Куда нам в калашный ряд.   А        на    профильном сборище  в желтом доме вдруг  слышу         знакомый голосок.
-   Вадминистрации на «дне медика» ?
-  Да-да,  на нем самом, на дне… хм… медика - фыркает аптечница, - деньги выделили, а  фуршет гырка  проплачивала, каково, а? И тоже Васильева! Словом,   я  не терплю  быдляцкие сходки,  после официальной части сразу пытаюсь сбежать.    –  Натали поправила красную прядь, -       Вот  и в этот раз  с кем надо попрощалась,  ухожу по-английски, и  на лестнице:  «Ташенька, Таша   куда же вы?! Вы мне нужны»    Господи, думаю, кто это вспомнил, как меня звали на курсе? Оборачиваюсь…
-     А там Васильева? – угодливо вставляю я, мелко ерзая между столом и шкафом. 
- Да,  чудо из Хацапетовки. В альма-матер   тише воды, ниже травы была,      только на радениях комсомольских рот открывала. – Натали всплеснула руками, -   хотя  молодец, дооткрывалась до главы департамента. Кто бы подумал?  В городе половина  провизоров с нашего курса – не замечала никого, хотя в  институте за  кем только не бегала, просила конспекты. И вот – «Ташенька». Что такое,  неужели ностальгия проснулась? Нет, оказалось, всего лишь нужна моя  услуга.  –  Натали   подносит пальцы к губам, предлагая рассмотреть перстни с красным и зеленым камнями, и еще один,   на мизинце,  с  белым каплевидным  булыжником. 
-  Ей от вас? 
-  Да, именно так.
Вижу на ямочку в ее декольте. Она прикрыта фиолетовой тканью и    едва темнеет в  разрезе халат. Считаю  про себя сколько там золотых цепочек : одна, две…
-  Васильева  попросила трудоустроить под мое начало дочь  хороших знакомых.         И против ожидания   именно попросила.
Натали нажимает на стол голыми  предплечьями и подается всем тучным корпусом ко мне. На грудном кармашке ее халата  белая окантовка с зеленым логотипом «GRKAA».
- И я настолько была обескуражена, что  без задней мысли пообещала. В самом деле,  смысл отказывать?  Просит  глава департамента.  И уважительно просит… стерва.
В пандан  неуклюже шучу:
-  Лучше, когда  жлоб  в должниках,  чем быть в должным жлобу. 
Натали морщится.
 - Да, только это если    ее протеже  имеет хоть какие-то зачатки  адекватности.  Но  адекватностью   там и не пахнет!   И   знаете,  почему?  Она ее дочь!
Черная трубка  в ее пухлой руке с перстнями, вдруг  начинает петь соловьем.
-  Простите...
Хозяйка прикладывает  телефон к уху  и проворно отворачивается. Понижает голос.    А я расслабляю живот.  Ерзаю вправо-влево – но удобства  не прибавляется. Я  прижат столешницей к шкафу с выдвижными боксами. Его тонкие  ручки-фитюльки больно тычутся в спину.   И хотя мы  с ней в одном положении – оба  между шкафов-стеллажей, - но та   сторона стола  почему-то  позволяет   ей проворачивать   полное тело вокруг оси,  а я даже дышу   с трудом.    Подаешься назад – в спину впиваются бронзулетки, справа плечо подпирает гладкая, крашенная в зеленый  стена.   Можно только упасть на пол или   навалиться   локтями на ламинат, но тогда морда упрется прямо в пышную грудь под фиолетовым модным халатом. Оно, конечно, при иных обстоятельствах…
-  Еще раз прошу прощения, - хозяйка нажимает сброс и    быстро набирает новый  номер.
… При иных обстоятельствах я б и  уткнулся,     после чего   весело бы обыграл  тесноту, словно специально устроенную для влюбленных тихонь. Но  дух нашей беседы  странный и  к шуткам не располагающий.  В атмосфере, как в магистральных проводах,  гудит напряжение  и ожидание непонятно чего. Ясно только, что  манагер  помещен   сюда  неспроста,    то   ли  для   изучения, то ли  для приготовления.   Я ведь сижу  как моллюск в колбе.  Облокотишься – ну, я  уже говорил… 
Натали     смотрит в окно, и я вижу над   горлом двойной   подбородком.  Ракурс не выигрышный,  зачем отвернулась?   
А Натали все говорит и говорит. Говорит и говорит. Минута, другая. Потихоньку я начинаю  звереть.  Я же пришел   обсудить планы на месяц,   а  не зарабатывать грыжу и не слушать ее ахи-охи про начальственных дочек...       
Натали явно сердится, устремляет лицо вверх,  кожа   натягивается,   потом она снимает   пухлую руку со стола –   и   я   аккуратно умащиваю на нем  ладони, чувствуя  приятный холодок ламината. 
-   Итак, на чем остановились? -  хозяйка нажимает сброс, и размеренно, словно расстегивая пуговицы, опускает телефон вдоль халата. 
- Ах, да! Она нам  свою дочь навязала,  а      представила  ее как дочь знакомых.  Странная хитрость, не так ли ли? -   Натали бесцеремонно кладет   ладони  на стол,   впритык к моим, мгновенно вспотевшим.   И  медленно разворачивает корпус.   И я цепенею: полы халата   распахнуты,   и     две  голые     узбекские дыни,   но ничуть не шершавые, а розовые и гладкие,    без помех и  кокетливого утаивания  глядят из пустого разреза, упираясь   сосками  в стол!   
И  снова тренькает  телефон! И…    не меняя позу,  Натали  поправляет   очки,   прикладывает трубку к уху и что-то  мурлычет   про завышенную аренду и фактический метраж,  то ли забыв про меня, то ли предлагая      изучить картину в деталях…   
И мысли начинают работать в известном направлении.  С трудом уместив подбородок на ладонь,  едва не соскальзывая локтем,  показательно отворачиваюсь к двери и гляжу на плетеную урну.  А фронт сканирую окраинным зрением. И лихорадочно соображаю:  значит, лицо. Оно ничего,  не то чтобы красивое, а как бы сказать -   благовидное.  Такое  без угрызений совести   можно рассматривать утром на соседней подушке. Но только  если и  остальное   также  миниатюрно. А оно, увы, не… Дальше: маленький рот,  крошечный двойной подбородок,    остренький носик. Нос кнопка.  Вот она что-то гневно выговаривает в телефон,     и крылья его  надуваются словно как ракушки. Под нитками   бровей  внимательные горошинки зраков. Они ползают по мне словно дула охотничьих ружей.   
Замечаю, что Натали   перестала говорить и  рассеяно смотрит перед собой.  Поспешно  дублирую удивление:
-  Странно, а зачем ей про дочку придумывать? Кто ей  откажет?
-  Но это если  не знать  масштаб  избалованности ее чада,   –  воодушевляется аптекарша, укладывая телефон на подоконник,  -    Дело в том, что до нас ее… э…   из трех мест  попросили.
-  Что вы говорите.
-    Да. Вот Васильева   и решила, что до меня могли дойти слухи,    и я откажу.  На самом деле,  будь она хоть дочкой  министра, я бы выставила ее ровно также.    Собственно, и уже.  Вы курите? Нет? Тогда и я не хочу. 
Натали делает пальчиками пинцет и поправляет  тонкую золотую    оправу. На миллимитр – вверх-вниз. Чуть-чуть.   Бздык-бздык.
- А правда открылась в первый же день. Три часа, а она за сумочку.  «Ты куда это, милая?»,  - спрашиваю.  «Я домой» «В три часа? Девочка, рабочий день до восьми!» «А мама мне сказала, что вы  обо всем договорились!»   Так их комедия и закончилась.   
Снова звонит телефон!
Наталья     подносит трубку к уху. «Да.   «Да. Я директор аптечной сети «Натали». Собственной персоной. Слушаю вас».  Что возвращает меня к мысли, для чего  я здесь и что должно  по идее  происходить. А что тут должно   происходить после …  после вот этого?!
И снова она  разворачивается фасадом.   Сбрасывает  разговор, кладет телефон на пустой подоконник.
Господи, какие сиськи!
- Ну вот, девочка  навострила лыжи, и сказала, что брали ее на неполный день.  Я   не стала   спорить….
Не смотри туда!      
Красно-рыжие, сочно-яшмовые волосы    облизывают  голову собеседницы,  а кожа под ними   не просто ухоженная, но словно  напитана  кровью зарезанных девственниц! 
Неожиданно брякаю:
- А   дочка Васильевой   замужем?
-  У вас  на нее виды?! – фыркает Натали, - да, ребенок имеется и муж, такой же дурачок, сейчас в интернатуре.  Разумеется, по блату.  Я позвонила мамаше, спокойно уточнила, оказалось что да, подразумевался  неполный день.  «Хорошо, сказала я, только и оплата будет почасовая, вы же понимаете?» «Да-да».    
И тембр голоса    с хрипотцой,   как у    Маринки из Долгопольска. Хорошая девушка,  просила  не исчезать без последнего «прости». Я обещал и обманул. Но я не виноват.    Отношения зависели от  командировок. Но  фирму разогнали,   и поездки накрылись.    И девушка появилась другая, как показалось, уже    окончательная.  Но все равно я сволочь и гад,  слово надо держать.  Поделом меня Дина-Диана отставила.
- Я  ей объясняю:     давай по-хорошему,   и  не жалуйся маме за каждый чих,  мотай на ус.  Но нет, посадишь  за остатки   –  а она через минуту стол полирует носом. Спрашиваешь, что такое? Говорит -  «Не люблю однообразие». Опочки! А кому оно нравится, детка? Но это фармакология,  не любишь -  иди   в цирковое училище.  Убегает в слезах.   И сразу мамаша ее звонит «зачем мою  дочу обидели». Я  напоминаю:  сами попросили  учить –  вот и учим, а то  придете с проверкой  и  за ее  безобразие нас же и оштрафуете.  Вздыхает,  «ну ладно, учите».
И снова в  занавесе  импровизированного  мини-театра, прямо из партера, а лучше сказать, с авансцены,  мне предлагается обозревать сокровенное женское закулисье. Только теперь    замечаю    края желтой кофты.  Она также расстегнута под халатом. Вообще, это нормально?  Дама не могла не заметить    непорядок в одежде, но она и ухом не ведет. То есть  для нее    в одежде порядок. А груди так близко ко мне, что я даже вижу   характерные   покраснения вокруг сосков. Сами они впились в кружевной лифчик черного цвета.  Он вообще  шириной с изоленту, непонятно, как они еще не забрались на стол.  А кожа-то какая душистая!   Не разбираюсь в парфюме, но просто угар!  И вся диспозиция располагает   к корриде!  Что ты медлишь, манагер?!  К бою, Демьян!
Но это если  вам нравятся толстые тетки.  А  они мне не нравятся.
Поймав мой  взгляд, хозяйка рассеянно поясняет, что  в аптеке прохладно даже в жару, поэтому она  всегда поддевается под халат….  будто я ее кофточкой  впечатлился!
-  Уже потом людей спрашивала: ладно,     меня провели, но   вы же были в курсе, чья она дочь,  зачем согласились? 
На пухлых запястьях -  золотые браслетки.   Золота  на ней вообще как на цыганке. Снова   подается вперед, и   из впадинки   выпадает    золотой крестик на тонкой цепочке.
-   А люди  и отвечают:  затем и согласились,  потому   что   знали, чья она  дочь.   
И снова придвигается. Уже совсем близко.  Грудь ее  почти у  лица.   У моего носа!  Дыни колышутся. Дыхание неровное.  Груди так и  просятся разместиться в ладонях.   Ведь  выхода нет!  Да, в этой чертовой, полутемной аптечной подсобке, с ее  кислым духом снадобий и белыми квадратами боксов, чьи ручки больно упираются в спину -  деваться мне некуда.   И   взгляд не свести…   
И снова тренькает   телефон!  Натали   поправляет пальчиком очки, берет телефон с подоконника,  прикладывает к уху.  Я  выдыхаю,   перевожу взгляд  на пейзаж.   
Лето на излете. На тротуаре мелькают   голые девичьи икры. Джинсы, кроссовки с полосками. Сандалии-шнуровки. Опять девичьи икры... и мини-юбки…  Удаляются,    милостиво показывая кожу выше колен.. С горы  несутся машины,   фары бросают   солнечных зайчиков, они  ярко приплясывают на яшмовом глянце волос, на тонкой оправе,  на маленьком носике, на... Демьян, не смотри! Не смотри! Ха!  Она локти сдвинула, загородилася! Вспомнила!  И снова раздвинула… Что она делает? Для чего? Ну и   пускай!  Тебе нет   никакого дела!  Вон  -  кладбище,  думай о вечном, оно тебе самое то! Или про особняк. Он     ровесник погоста.  И  нашел себя в новой жизни, а погост зарастает бурьяном.  Там   давно никого не хоронят.  А могли бы – тебя. Прямо сегодня. Вперед ногами и хоба! «Умер на боевом посту, не выдержав голых сисек».  Натали снова ловит  мой взгляд  и        переходит с   частных проблем на оценку людского рода вообще. 
-  На самом деле,  я что хотела спросить... -  она опять сдвинула локти, - мы с вами люди не молодые,    не бросаемся на первое, что предложат.    Мы привыкли взвешивать и думать о последствиях…
…и вновь раздвигает  локти!  И наклоняется.   Выдохи   на лице… чувствую влагу  ее гланд…   перед  встречей явно был сжеван блок темно-синего  «обрита». Орбит винтерфреш. Или вырвиглаз, как мы его называли. Пахнет сенокосом,   хороводами,   белыми лентами в кронах берез…
-  Вы слушаете?
… И страстными стонами в высокой траве!   М-м-м-м-эх!
-  Да.
- Скажите мне, -  Натали закусывает губу и делает небольшую паузу, - я могу рассчитывать на вашу откровенность?
-  Конечно. Не вижу причин вам отказать.
В уголках подведенных очей видна   блестящая тля глазных выделений. Пардоньте за натурализм,    но  ее глаза прямо у   носа! 
Еле слышно повторяет.
-  Скажите, как люди попадают  в ваш круг? Не поймите превратно,  но вы же сходитесь не огульно? Не со всеми подряд?  Каковы ваши критерии в оценке окружающих?    
Сметанные литры  в прозрачных мешках     вздымаются и ниспадают. Они – словно прибой, словно морские волны.  И расстояние меньше   ладони. Нет, все же  - не волны. Не вода. Нет. Не вода.  Парное молоко! Простокваша! Творог!   Или сметана? Нет, конечно,  сметана. Или   молоко?! Парное? Да ну, молоко - это сливки! Конечно же -  сливки! Еще не взбитые, но   клюнь носом вперед -   вмиг снимешь пенку! Что же ты медлишь? Клюнь, живо, клюнь,  нет ничего естественней!  А  руки - на буфера! И   губами, губами вниз, до   сосков, они как собачьи носы, стыдливо уткнулись в кружева черного лифчика.   Клюнь!  Потом извинись, что само как-то вышло.  «Мадам, какие у вас планы на вечер?» 
Пожимаю плечами.
-   Да    по-разному.  Я не знаю. Я вообще   дружить   не умею. 
-   Но вы  общаетесь   легко и учтиво.
-   Это  благоприобретенное качество,  – по складам отвечаю я, - необходимое для работы с людьми.
-   Не  кокетничайте, - Натали  понижает тон,   - но действительно, кто вам нравятся? Что    вас  отталкивает, что  привлекает? 
Правду сказать?
Опять  пожимаю плечами
-  Не знаю. Расскажите про ваши критерии,   может, я и свои пойму.   
-  Ловко уходите от ответа. Что ж, я скажу.   Мой принцип, в общем, банален, -    Натали   теребит яшмовый завиток, -  просто  серая  масса меня не волнует, а  людей ярких я   делю    на два типа: люди   сенсации и люди  чепе.
Челюсть вываливается   – вот тебе и торговля! 
Не скрывая чувств, энергично киваю с видом ценителя: 
-    Очень оригинально!     Мне так ни за что не придумать.
Натали  нагибается вперед, хотя уже некуда дальше, там – дальше – я!  Груди нависают стеной  и  из   распадка появляется желтый крестик.    Сметанные мешки     вертикальны,   можно  развернуть      ладони и   вдвинуть  их детскими совочками прямо под….Под…  И с силой сжать    пальцы! 
Молоко, сметана и сливки!
Что потечет?
Максимально вжимаюсь в стеллаж. Чувствую  себя сакральной жертвой  на копьях.
Натали переспрашивает. Голос ее еле слышен, а губы  в вершке от моих!   
- У вас   действительно мало друзей? Все так плохо?
- Увы, увы.  Я  социопат.
В  горле   пересохло. Водички бы…
Натали  подается назад,      крестик     ныряет в складку. 
-  Вас не волнует серость, а  я все думаю, куда от нее улететь?  - облизываю губы.
-  Вот! О чем я  и пытаюсь сказать! А насчет себя вы неправы. 
И     снова  подается ко мне!     Различаю на коже тончайшие    прозрачные волоски!     Ангелы, унесите меня! Это немилосердно!
-   Вы умный, красивый мужчина в самом расцвете лет.  Уверена,  с вами многие  хотели бы дружить.
Господи! Аз внял месседжу  твоему -  зрю въяве   будущий   ад:  не в геенне огненной   стану гореть, но   буду    вечно захлебываться  в сметанно-творожном.. болоте!
Поднимаю глаза   – Спаситель спрятался в дюны.  Гхыкаю, прочищаю горло. Чтобы    такое  ляпнуть?   
-   Вы тоже  неправы.
Натальи    опускает края губ. 
-  То есть… после вашего ослепительного деления… чепе и сенсации –  добавить уже нечего. Кстати, а  что там   с дочкОй? Чем эпопея закончилась?
-    Ах, с дочкОй? – подхватывает Натали, радуясь   пониманию ее мучений с молодой парвеню,   -  в начале месяца ей  не понравилась  ее  зарплата. Но  узнала я об этом   от ее мамы. Та звонит и в своей манере  без всякого «здрасте» начинает мне выговаривать: «Как Лене прожить на три тысячи, у ней же маленький ребенок на руках, и муж  интерн! Срочно поднимите ей  оклад». Хорошо, я добавила денег,  но и работать заставила по норме.   Предупредила, чтобы та не жаловалась, если ей деньги нужны. А через несколько дней  она взяла и   не пришла на учет!    Объявила, что взяла  «отгул за переработку».  Взяла-то взяла, да кто тебе его дал?!  Мы ей    высказали, а она   давай маме плакаться. Откуда-то взяла, что ее увольняют. Мама  к нам,  да как же вы    любимое чадо можете уволить, и тут уж я не выдержала:  говорю, простите,   я не собираюсь с ней нянчиться.   У меня коллектив,  люди.  Я     вашу Леночку грудью кормить должна? Но у меня период лактации давно закончился! И положила трубку –   сколько можно унижаться  из-за какой-то соплячки?
Осторожно уточняю:
- А  «период лактации» – это…?
-  Время послеродового грудного вскармливания, - торопливо, даже испуганно отвечает Натали,    и с внезапной робостью запахивает халат. Золотой крестик застревает на  фиолетовом лацкане.   Тоже вымотался.
***
- Нет, надо выдохнуть.
Откладываю книжку.  Слышу  грохот железа.  Это из вагончика     вышел наш староста.  Я его не вижу.  Из-за соседской копейки мне видна только урна, наш    серебряный    Кубок. Он ярко сияет на солнце.  А старика не видать. Значит, и он меня не видит. Это хорошо.   По   понятиям  прапора,  рекрут не должен болтаться  без дела. А если   болтается,  его нужно срочно занять.  Он должен подметать, валяться  под машиной, на худой конец,  развлекать  разговорами, но  только не просиживать с книжкой!  Еще ладно    с газетой, а с книгой… 
Осторожно выглядываю  из-за «копейки»: хмурый мужчина   с кудрявыми сединами,  в белой безрукавке и серых брюках, подходит к воротам, и  незатейливо «кыскает». Из кустов   выползает сонный ободранный кот с мятой мордой. Степаныч что-то ему бросает.
Снова  прислоняюсь к соседской   «копейке»,  открываю книжку…   
Пытаюсь читать, но разум не слушается. 
***
В подсобке  сумрачно. Свет с трудом пробивается в узкое окно.  Оно выходит на  навес со скамьей перед рельсами трамвая.     Когда на улице грохочет вагон,   Натали   подается ко мне, чтобы я  лучше  ее услышал.
  -  А вам передавали, что я вас искала? –   поправляет витую  оправу очков. Еще немного, и они  свалились  бы  с  мелкого носика на располневшем лице.
-    Нет, - вру я.
Конечно,    передавали.  Офис раскудахтался так,     словно раскрыл наши планы на   мезальянс. 
-  Неужели вам ничего не сказали?
-  Нет. Наверное, оператор вышла, с которой вы говорили.
-  Но я  говорила  двум разным девушкам.
Пожимаю плечами.
-  Забыли, заработались.   Кхм, кха…
Прокашливаюсь.
Когда     мы встали у двери пытошной,   двусмысленности своего положения я   не уловил. Ну,   не в торговом зале болтаем,  подумаешь,      когда хозяйка   за кассой. Пригласили и пригласили, может,  в подсобке кофе предложат. А Наталья  медлила, не  заводила в комнату.   Только допытывалась о  мотивах визита.  «Я вас не совсем поняла накануне, думала, вы придете к нам вечером, поэтому и  искала вас   в офисе, и кажется, операторы  неправильно истолковали мою активность»
Я      сто раз объяснял ей, что день моего ее посещения в пятницу.     Мои клиенты в области, и их я объезжаю до четверга, а единственный день работы в городе именно        в пятницу.  И она единственный мой городской клиент, притом, безнадежный, грузится она с центрального склада в Москве, и мы на фиг тут ей не нужны. И дана она мне как клиент,    чтобы  болтаясь в конторе в пятницу, я не расхолаживал баб.  Но Натали   про это забыла,  а  я, в ответ на ее восклицание: «О, какие люди, чем вам обязаны?», как дамский угодник   взял и ляпнул,  мол -  «ноги привели сами».  То есть о том, что         беспардонный   курятник нас уже оженил –   умолчал.   И   Натали вдохновенно бросилась  к одинокому столику,   увлекая рукой и меня.    Видимо, до    слов про «ноги-самоходы» ее намерение поместить меня в прокрустово ложе еще не оформилось,  а после них все сомненья  отпали.  Так что  сам виноват.  Не угодничал -   стояли  бы в   зале.      
Поднимаю колено,   узмеиваю  на него   запястье. И скашиваю глаза. .
-  Знаете, как человек, посвятивший лучшие годы  журналистике…
- Вы были журналистом? –   живо  подхватывает хозяйка,  склоняя огненную головку к плечу.
-   В голодные годы. Подрабатывал. Так вот, будучи журналистом,     я сделал вывод, что  в основе любой сенсации лежит чепе.  Как  «звезды»   попадают в «сенсации»? Да именно через чепе, то есть…
Повертел ладонями. 
-  То есть – через постель? – тонкая улыбка, пинцет пальчиков  у оправы.
-   Вот именно.
Зрачки опускаются на мои руки. Они  прижаты к груди краями стола и  шевелят пальцами как два краба,    вставшие на дыбы.
- А где вы печатались?
- В «Уездных вестях».
В   перспективу окна въезжает красный вагон. Грохоча,  останавливается, открывает двери. Люди встают со скамеек, поднимаются на подножки. Двери закрываются,  трамвай отъезжает.   
Хозяйка по-змеиному трогает  языком  краешки губ,   косится на коридор, словно желает  убедиться в отсутствии ненужных свидетелей… И тут я начинаю говорить о работе
-  Наталья  Прохоровна,  какие у вас планы  на следующий месяц?  Будете у нас грузиться? 
-   Планы?
-   На отгрузки.    Может, тысяч на двадцать закупим с нашего склада? Я скидку сделаю на первую поставку.
В ответ -  шорох халата по столу.  В серых глазах за золотой оправой – откровенное, ничем не прикрытое ожидание: «Причем тут планы  «на месяц»? На вечер, ты хотел сказать?»  Но губы  лепят   нейтральное.
- Завидую самодостаточным людям,    никакое хамство им не вредит.
Поднимаю глаза   –   Спаситель снова    в барханах.  Гхыкаю, прочищаю горло,  соображая чтобы промямлить. 
-  Да где  я самодостаточный. 
Краешки   губ загибаются вниз.
- Я к тому, что  чепе и сенсации – это круто.
И  гоню  беседу   подальше от флирта.  Включаю   хамоватый, дворовый слэнг.
-  И  чем ваши терки закончились?
-    Теркин?
-   Ну, с этой бедой, с дочкой Васильевой?
Не действует.
- А, ей   не понравилась ее зарплата. Она пожаловалась, мама позвонила, начала вычитывать.  Я бросила трубку.  На следующей день говорю этой Леночке…
О, как  хищно   колышутся ее продолговатые  прелести, как беспомощно в  темном провале    томится Господь!   
-  Я говорю -  тебе мало денег?  Так взяли   тебя на неполный  день, да и  работой  это  сложно назвать.  Ты дочь своей мамы, а не суперзвезда, это тебе не сцена, а я не твоя поклонница!   - тут опять звонит мама: «ой, только не увольняйте Леночку, у ней же  ребенок»  «Ребенок – понятно, у нас у всех дети» -   но  меня не слышат.    А  на следующий день  она  вообще не пришла! Банально  не вышла смену,  а маме сказала,  что ее выгнали!
-  Посмотрите что происходит…
-  Что? .
-  Вы же подтверждаете мои слова.  Делаете из чепе сенсацию.
-   Да-а?  А действительно!
Проклятый внутренний подкаблучник!   Зачем ты услышал   больше     чем сказано?!
Теперь Натали улыбается. Смотрит на меня как свою вещь,  лучисто и влюблено! И  я быстро опускаю взгляд долу.  Не помогает, на лице ее дыхание,   и  менторски, фоном, набатом, звоном колокольным в ушах звучит: «ну же, ну же, ну же»…
И никаких попыток прикрыться.    Ее ладошки как две загорающие белые жабки, нагло пластаются у моих локтей, выставленных вперед, словно рогатины от медведя.
-  И мама опять звонит, и начинает вычитывать, а я говорю, что она  тридцатилетняя здоровая девка, никто ее не выгонял,  она бюллетень оформила задним числом,    учет прогуляла и  боится теперь нам в глаза посмотреть, потому что   за нее  все горбатились. Проверьте тетрадь,     там записи ровно без одной ее смены.  Я   понимаю, я сама мать,  но   товар за нее Лариса Петровна принимает,  кассу за нее Лариса ведет».    А   Васильева в ответ   « Зато вашу Ларису Петровну    муж  с ног до головы облизывает».
Натали     принимается жестикулировать, и красные собачьи носы покидают свой огород...  Но она не замечает.
-  А  вот тут-то я сразу вскипела:  «но ведь это же очень хорошо, когда тебя облизывают,  слава богу, что еще существуют такие   мужья. Ведь у кого-то их нет вообще, а у кого-то они сплошное чепе!» –  это я   намекнула, что ее муж Сережа сплошное чепе.
-  А почему он ЧП?   
-    А  его же  никуда  не брали из-за пристрастия …  – Натали красноречиво щелкает    пальчиком под двойным подбородком, - только по ее  звонку устроили    на   «Гевею».  Сборщиком.  А он там по месяцу  бюллетенит. И не уволишь, и на его место никого    не возьмешь. Но  разве откажешь Васильевой? Ее даже индусы   боятся. Она так  всю семью    пристроила, мужа сборщиком,  дочку ко мне, зятя на кафедру. Дама  без комплексов.  Ноги у Сережи больные, конечно, рассказывайте…
- А   может,  и правда больные?  У них знаете,  какие порядки? Там реально есть физические наказания.   Выпил ты, скажем, из заявки боярышник, а склянку  в заказ упаковал. Клиент распаковал, нашел склянку,  пожаловался.  Тебя вычислили. Ну вот. Так вот, на «Гевее» тебя не оштрафуют, не выгонят,  а заведут  в   специальный кабинет, там растянут на столе за руки за ноги, и    дубинками бамбуковыми   по пяткам отфигачат.    В итоге и анкета чистая, и штрафа нет.   Гуманная процедура, я считаю.   Не так?
 Натали      молчит. Я же вхожу в раж и  за старой хохмой начинаю глумиться над словом   «Гевея». «Почему    они назвали фирму «Гевея»?  Вы из Индии,  так называйте  конторой  «шивой» или  «брахмапутрой». А   «Гевея», это ж наше дерево, почти  что  береза. Только   сок   из резины. Не выпьешь по весне, и самогон не поставишь.    
Натали недоверчиво поправляет очки.
- А зачем  они это делают… с пятками? 
-  Да говорю, из гуманности, чтобы  не штрафовать. -    между прочим,  сипаев они действительно буцкают, но Натали     понимает меня по-своему и категорически возражает:
- Да  бросьте,  какой там штраф. Его там  не с чего вычитывать,   оклад грошовый.  Может, мужу-то ее  и назначили отдельный, но его  штрафовать-то не станут,   – и снова    жадно смотрит в глаза, и  я думаю,  что если бы мне нравились  толстые,   как бы  чудно  устроилась жизнь. 
Смотрите, у меня полсотни  клиентов.    Среди них толстых баб, у коих при виде меня маслятся глазки,  пять-шесть   имеется точно.   Ублаженные буржуйки повернутся ко мне в смысле бизнеса. Вырастут показатели, а с ними  зарплата.  Опять же, подарки-подачки. Я  их буду принимать,      я не гордый. Знать  друг про друга дамы не смогут. Точки в разных городах. То есть, ни склок, ни скандалов.    И этот стиль благополучно выводит  меня из дыры. Я свободен, никому   не обязан. «Моральный облик» сейчас до фонаря. Одна проблема -  не нравятся мне толстые    тетки.   И ничего   не поделать, проклятье какое-то.
-   Говорите, Сережа  человек чепе. Значит,  по вашей классификации есть только чепе?  Сенсации  в телевизоре? Среди окружающих – нет?
-   Есть и сенсации. Я могу привести наглядный пример, пусть и обещала не трогать присутствующих. Он вам близок.
И   опять подается ко мне…
-  Вы еще не догадались?    Да   это вы   сами … 
И еще придвигается.
Боже!
Прикрываюсь согнутой   рукой. 
Еще ближе! Груди   освобождаются от халата. Они висят над столом отдельные, голые!  Соски болтаются! Болтаются соски!!! А крестик пробирается к свету, и зависает над ними!        Полоска влаги над язычком… она  ближе… и ближе… Осталось   четыре сантиметра…. Три.. Два!  Последний дюйм… «Тяжелым басом гремит фугас, взлетает фонтан огня, а Кеннеди Боб вновь пустился в пляс, «какое мне дело до всех до вас, а вам – до ме-ня-а-а-а»…
Поднимаю глаза..
Натали не сводит  откровенного взгляда.
Опускаю глаза.
Невозможно!
***



Снова откладываю томик.   Прислоняюсь к кирпичной кладке, чтобы не упасть со  стульчика.  Закрываю глаза, потом с силой разлепляю очи. Скашиваю их на капот, где темнеет субботний  тропарь.  Снова беру книгу. С усилием принимаюсь читать.
…. она встала, запахивая халатик, взяла в прихожей почти догоревшую свечу. 
…Увлекаюсь, дочитываю до момента, где герой сошелся с бывшей дворовой девушкой.  Сошелся и обрюхатил.
«… Когда она родила, — маленького, черненького мальчика, — и перестала служить, поселилась в моей прежней детской, я хотел повенчаться с нею. Она ответила:— Нет, мне этого не нужно, мне только стыдно будет перед всеми, какая же я барыня!»
Захлопнул книжку
-  Вот    …лядь!
***
Ненавижу Бунина!    Сходу, с  первых же строк  охватывает праведный гнев босяка! Ну жили же люди! Скакали на лошадях, тискали служанок, волочились за чужими женами,  сестрами не брезговали! Сплошные ананасы в шампанском! Что будут жрать – не колышило! И чтобы они сидели за мелким столиком напротив тетки с  грудями до пояса –   оно и в дурном сне им  привидеться не могло! Они   не искали, куда деть ладони, не  упирались дрожащими   ногами  в чужие  коленки. Не ужасались интимному понижению тона торговки, что подается так близко,  что видно  ниточку влаги  и серебристые волоски над  губой … на боевом расстоянии,       ровно для поцелуя!   Как вам такое, господин лауреат?!
Это я вам скажу, точно не Бунин.
***
Нет, наш роман был бы  чистым мазохизмом.    Да  и не случилось бы романа, так разовый перепих, где каждый надеется на свое. Утром она сделает  вид,  что мы сошлись    по любви, и   намеки на ништяки   ее не касаются. Да-да, те самые мои намеки, которые она развивала,    кружась со мной   в медляке  в огнях ресторана. Те самые  жалобы на   мою     несостоятельность  в части финансов.  Не я ли радостно слышал,  что  «все поправимо, а деньги - вода»?  Нет, утром она и ухом не поведет. А  ты будешь беситься, зачем мучился с закрытыми глазами, воображая в ладонях  попу супермодели с  ногами от ушей? Но поздно, батенька -  первый шаг сделал ты! Ведь  эта, подсобка, груди до пояса, общая атмосфера сводничества – это ж НЕ шаг? Это же НЕ приглашение? Люди на работе, не правда ли? Мы же полчаса про отгрузки бакланим?
Натали     не сводит   ожидающих глаз.
Или тут другие расклады?

***
А главное беда, у меня доктрина, что   толстые  и  не могут нравятся. Вообще. То есть,  в принципе. Это  установка.  Что  хуже всего.  Потому что она неверна.  Я же видел кино, где чернокожий  амбал спрашивал в борделе, есть ли у них  «негритянские  мамки». Такие большие,   сальные,  кривоногие, с огромным багажником.  И  он    желал именно толстых, и, значит,   принцип, что они не могут нравиться – липовый?  И влечение к мамкам возможно?
«Возможно,     если ты негр» - говорил я себе час спустя,  перепрыгивая свалявшийся тополиный пух  на трамвайных  рельсах. 
А   чем я не негр? – переспрашивал я, -  Чем не невольник?  Ото  всех завишу, ничего не имею. Да,   либидо   как у Бунина,  я  тоже  хочу иметь секс со  служанкой, и слышать в ответ на приглашение в ЗАГС: «не надо нам официальных отношений, вы же барин!»   Но это в  житейском  плане, а в сексуальном-то  нет!  Почему же на мне отдохнула природа, что тут за кара?
М-м-м-ых!!!   
Дайте мне полноту негритянского бытия! Дайте же, дайте!
Нет, не дают. Не нравятся мне пышки - коробочки. И даже упоительные моменты самозабвенной страсти, когда   телам плевать на размеры,  – нет, они не отменяют  предубеждения.   Хотя   по-человечески я не в претензии! Особенно теткам  в аптеках!   Они все   либо в разводе, либо в гражданском браке,  что   тоже    не Бунин. Невестились   конфетно-букетно, потом залет, декрет, гормональный сдвиг,  разнос вширь, плюс работа сидячая. Рост интеллекта,    деньги, понятный апломб: «я зарабатываю, а ты   трутень»,  и предсказуемо муж мажет лыжи. Кому понравиться жить с таким отражением в зеркале?
Грохнула дверца вагончика. Тряся седым чубом,   с куцей метелкой   вышел наш староста.
- Разве что прапорщикам,   - я привстал,     и снова сел на стул.  Закрыл глаза.
Хотя  с сидением можно было заканчивать.
-    Пожалуй, есть и причастие.   
Взял с капота   лист от старого прайса, мой бегунок, план обряда. На его чистой стороне,   возле слово «причастие», поставил жирную птичку.   
Причастие - V
День как день.
И день никак день.
Ни ниточки, ни клубочка.
Ни милой дарить, ни дорогу искать.
А что? А крылья вязать
 Чему? Да причастию.
Хочу жить     вольно, богато.
По Бунину!
Это -   лебедь   седьмой.
-   Утоли мои печали, Натали, утоли мои  негритянские   печали.
Снова сажусь  и приваливаюсь спиной к кирпичу… Закрываю глаза.   Приятный холодок проникает через футболку. Сильный шорох со стороны вагона… Степаныч снова, видать,  подметает.  Вокруг  за урны.    Это хорошо.  Будет свидетель моей шизофрение.
Стоп.   Я же собирался причащаться журналом.    Я же в Первополетске  приложил его ко лбу и обещался    не мучиться с Буниным, а поискать в толще  формул  что-то свое…
Но     не спал и все позабыл. И причастился Буниным. Снова ошибка!
Закрыл лицо руками, прислонился к кирпичной кладке, затылок коснулся корявой цементной жилы между камней. 
А, впрочем,  ошибки нет. Теперь не все ли равно? После этой ночи.   И деда?
Беру бегунок, комкаю его  до плотности снежка, беру термос, открываю крышку, немного поливаю «снежок» чаем. Подбрасываю на руках – хорошо.  Потягиваюсь и иду по проезду к серому вагончику, пиная  камешки под    бампера.  Степаныч  - вагончике. Вижу за стеклом его наклонившуюся ко мне фигуру.   Не доходя десять метров до урны, замираю и  прицеливаюсь.
-  День как день.   
Делаю  шаг  вправо. 
- И день не как день.
Раздается  дребезжанье,   вижу лохматый силуэт привставшего из-за стола старосты. Он стучит о стекло     пальцем!
-  Гуси-лебеди, птицы смертные, полетите в Лебедянь свою запретную, 
Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь…и швыряю «снежок»    снизу вверх.
Бух-бух,   хлоп-хлоп – в роще начинают выбивать скалкой коврик.  Словно лебеди  хлопают крыльями.
-   принесите сказочку заветную,  да чтоб  в сказочке той говорилося куда счастье-добро провалилося, да   чтоб сказочка та показала бы, как потом поживать нам без жалобы…
«Снежок» взмывает вверх – и   жизнь моя  на листе от старого прайса,  с птичкой причастия и прочими птичкам, лебединым клином взлетает   к небу над крышей вагончика и там и остается.
А бумажка   падает рядом с урной.