Река, или мы

Балкон. Солнце светит в макушку. Голубь плюнул мне в душу, а я плюнул в окно. Ничья. Он смотрел с карниза, глаза стеклянные, как бутылки из-под пива, что валялись у мусорки. Я моргнул. Он улетел. Но воздух между нами остался тяжёлым, будто кто-то забыл выключить телевизор, который показывает только помехи. Я стоял у окна, держа кружку, треснувшую, как моя совесть после вчерашнего. Вчера я орал на Петрова. Он опоздал на пять минут. Пять. Минут. А я раздул это до конца света, кричал, пока голос не сел, а потом сидел в метро, смотрел в пол и думал: зачем? Ради чего? Гнев - это как пожар в пустом доме. Горит ярко, но ничего не греет. Только пепел оставляет. Я допил чай, подобранный у мусорки, и пошёл на кухню. Ложка лежала на столе. Без ручки. Круглая, как луна, которую можно зачерпнуть, но не проглотить. Я сунул её в карман. Зачем? Не знаю. Но она знает путь до рта с закрытыми глазами. На улице город дышал выхлопами. Люди шли, будто их кто-то дёргает за ниточки. Я шёл мимо. Мимо ларьков, где продают шаурму и обещания счастья. Мимо витрин, где отражался я, но не совсем я. Глаза в отражении были чужие, наглые, как у того голубя. Я остановился. Отражение сказало: "Ты опять злишься". Я пожал плечами. Отражение пожало плечами. Но оно знало больше, чем я. Оно всегда знает больше. Я плюнул в витрину. Опять ничья. У реки было тихо. Река текла, или мы текли мимо неё - я не знал. Рядом сидел Петров. Он всегда появляется, когда я не жду. Волосы растрёпаны, рубашка мятая, как будто он спал в ней сто лет. Он достал папиросу, но не закурил. Просто крутил её в пальцах, будто это ключ от чего-то важного. "Река течёт", - сказал я. Петров хмыкнул: "Нет, это мы течём мимо реки". Река промолчала. Я бросил в неё камешек. Он утонул, не оставив кругов. Абсурд. Всё вокруг - абсурд. Как та женщина в офисе, которая утром кричала про мораль, а вечером звонила кому-то и пукала в трубку в место слов. Я слышал. Стены тонкие. Люди тонкие. Их слова - как бумага, которую можно сжечь одной спичкой. У меня в кармане был носовой платок. Одна спичка. Круглая, как ложка. Я встряхнул платок. Тишина. Густая, как масло. Петров смотрел на реку, но я знал, что он смотрит на меня. "Ты опять злишься", - сказал он. Я не ответил. Гнев сидел во мне, как старый сосед-алкаш, который барагозит по ночам, а потом затихает, будто умер. Может, он и умер. Может, голуби на моём балконе - это он и его дружок, вернувшиеся, чтобы напомнить мне о дерьме, которое я не убрал. Два года назад я пожалел этих птенцов. Дал им опериться. А теперь они прилетают, смотрят, требуют еды. Бесполезные твари в перьях. Я злюсь на них. Злюсь на себя. Злюсь на женщину пукающую в трубку, Петрова, опоздавшего на пять минут, на новости, где всё несправедливо. Гнев - это призрак. Он приходит из прошлого, из старых обид, которые я таскаю, как чемодан без ручки. Тяжёлый. Бесполезный. Я хочу его бросить, но не знаю как. Я встал и пошёл вдоль реки. Петров шёл рядом, хотя я его не звал. Он всегда рядом, когда мне плохо. Или когда мне слишком хорошо. Он - как тень, которая ложится не туда, где должна. Я остановился у куста. Там рос гриб. Тонкий, странный, как зонтик, который кто-то забыл под дождём. Люди проходили мимо, фыркали: "Поганка". Но я знал, что он съедобен. Вкусный. Надо только присмотреться. Понюхать. Увидеть его душу под нелепой шляпкой. Природа врёт, как я вру. Я вру, потому что могу. Потому что мне плевать, что думают другие. Это моя харизма - брехливая, наглая, как голубь, который плюнул мне в душу. Я не обязан быть честным. Не обязан быть добрым. Я - это я, и мне это нравится. Иногда. А иногда я хочу взять ложку без ручки и зачерпнуть себя, как суп, чтобы выплюнуть, если невкусно. Петров засмеялся. Его смех - как скрип двери в пустой квартире. "Ты хочешь всё контролировать", - сказал он. Я пожал плечами. Он прав. Я хочу не тонуть в гневе, а смотреть на него со стороны. Как на голубя. Как на реку. Как на гриб, который никто не понимает. Я хочу быть круглым, как ложка, чтобы всё скользило мимо, не цеплялось. Но гнев цепляется. Он всегда цепляется. Вчера я орал на Фросю за холодный кофе. Позавчера — на Кваркодонтия, который не пропустил на переходе. Сегодня - на голубя, который просто смотрел. Я ору, а потом жалею. Цикл. Круг. Как ложка. Как спичка. Как река, которая течёт, или мы течём, или всё вместе - неважно. Я сел на скамейку. Петров сел рядом. Он достал носовой платок, такой же, как мой. Встряхнул. Тишина. Я достал свой. Встряхнул. Тишина. Мы посмотрели друг на друга. Его глаза были моими. Я не удивился. Где-то в глубине я всегда знал. Знал, что он - это я, только смелее, наглее, тот, кто не боится плюнуть в окно, когда голубь плюёт в душу. Но я не сказал этого вслух. Зачем? Он и так знает. Река текла. Или мы текли. Или ничего не текло, а просто стояло на месте, как гриб-зонтик, который ждёт, пока кто-то решит, поганка он или деликатес. Я встал. Пошёл домой. Петров шёл за мной. Или впереди. Или внутри. Голубь сидел на карнизе. Я не плюнул. Он не плюнул. Ничья.