Палыч

Свет зажегся в каюте внезапно, и крупные тараканы, числом четверо, брызнули в разные стороны от умывальника. Здесь, значит, у воды – реки  них сходняк их был – как положено, поздним вечером. Весовые тараканищи обсуждали, ясное дело, внезапно  возникшую ситуацию, полностью критическую для себя. А теперь, как водится, пустились в разбег.

Уйти удалось лишь одному. Другой сходу попал под тапок посредине палубы– нашел, куда в бега пускаться! Третий  был пущен под струи  воды их крана, и исчез в раковине бесследно. Четвёртый был изловлен верной рукой и брошен в трёхлитровую банку из-под помидоров, внутри которой томились и пропадали в неволе десятки его собратьев.

Вот из-за них-то – невесть откуда возникших банок – смертельных  ловушек для насекомых – и собиралось толковище оставшихся в живых тараканов.

Ситуация для тараканов каюты № 21 действительно была теперь аховой. Больше полугода жили  беззаботно, живо  размножаясь  здесь в щелях, под диваном и в рундуке, безнаказанно ползая на просторах палубы и переборок - как на прогулке по Бродвею.  Самые нахальные беспредельщики заползали порой и на небритую щеку спящего моряка – благо, частенько тот был под шафэ. И редкие, остервенелые порывы временного здесь пассажира, когда подхватывался в руки дихлофос, и смертоносные пары струями летели на вконец обнаглевших насекомых, имели разовый и непродолжительный эффект. Забившиеся по своим глубоким щелям, или даже временно переселившиеся в соседние каюты стасики и тарасики выползали  через пару дней и как ни в чем не бывало  продолжали своё вольготное здесь житие. Наглядно показывая незадачливому тюхе - мореману, кто в этой каюте хозяин.

И новый постоялец, что прибыл на смену выпивохе месяц назад, до недавних дней смиренно терпел тараканий шабаш. Пару раз, разве что, так же в сердцах подхватывался я поутру, беспорядочно поливая переборки и палубы дихлофосом – пока тот не кончился. А идти за новым баллоном к боцману – индонезийцу, да объяснять – целая история. Так и взирал почти уж равнодушно на вконец распоясавшихся в своей безнаказанности тараканов – что-что, но повсеместно терпеть беспредел, ставший в чем-то правилом, а где-то и законом, нас последнее время вполне научили.

И ползать бы тем тараканам по палубе, переборкам, и по коку Оглогблину ( как вы могли предположить, именно он опять является героям повествования) , если бы тому не попала в руки в провизионной кладовой трёхлитровая банка с консервированными помидорами. Хоть и с литовской этикеткой, но такая родная своими формами и объемами – словно вернувшаяся из славного прошлого, полузабытых детства и юности.  Где именно  такой стеклянной  тарой   с  консервированными помидорами, огурцами, прочими солениями, а также соками – абрикосовым, томатным, берёзовым были уставлены полки магазинов! И, главное дело – особым спросом пользовалась пустая ёмкость у всех любителя пива, прибывавшего с ней, в самый конец длинной очереди к пивной «бурёнке» в жаркий летний полдень.

Но, не пенным напитком (которого, признаться, не найти теперь не только в море, но и на всей земле – утерян уникальный тот вкус безвозвратно) собирался теперь наполнять сосуд хитроумный кок. Любуясь на совершенство забытых форм, сам собой вспомнился бородач «мельник» из тоже уже исторически далёкого, изрядно подзабытого, первого своего и такого легендарного  Оглоблину рейса…

- Эх - ма!.. Мне бы денег тьма, - кряхтел, помнится, собираясь на вахту машинист рыбной  установки – бородач Палыч  (Павлович – по отчеству), спросонок с трудом застёгивая пуговицы робы на своём животе. – Купил бы баб деревеньку, да любил себе помаленьку!

Мысли старого «мельника» - мукомола, который обличьем немало смахивал на дремучего пугачевского разбойника, были вполне понятны в этот час солидарной  молодёжи, что своим большинством составляли бригаду – прямо таки, комсомольско – молодёжную: боролись же со смежной бригадой в социалистическом соревновании! Именно так, Палыч: помаленьку, да в свою деревеньку! И не идти бы сейчас, содрогаясь со сна от сырости, в постылый рыбцех  на целых восемь часов самовольной каторги , а к какой-нибудь Арине, да зарыться поглубже в пуховые перины, да заснуть на груди могучей,   досмотреть прерванный побудкой рыбмастера сон!..

 Поэтому, ветерана рыболовного флота Палыча низы уважали – с оглядкой, конечно, на его ленивость крайнюю.

- Санька! Ну, скажи ты этому дураку, - обращаясь к коллеге в пересменок вахт, в сердцах восклицал Палыч, имея в виду рыбмастера своей бригады, - что пока две тонны рыбы в накопителе не соберётся – запускаться варить муку  нельзя!

Его усатенький, плотный,  тридцатилетний сменщик был, в отличие от старшего товарища, трудягой.

- Старый копит рыбу, а этот – вкалывает по-честному, всю вахту муку варит, - так пояснил, помнилось Оглоблину, его внезапный наставник Григоьевич.

Однако, вечно дружелюбный, улыбающийся и разбитной  сменщик на старшего товарища своего не роптал, не жаловался, а только подначивал порой:

- Палыч! Скажи скороговоркой: «Суда лавировали, лавировали, да не вылавировали».

- Отстань!

А тогда, рапортуй по-быстрому: « Крейсеры маневрировали, маневрировали, и не выманеврировали».

-Да, отвали ты!

Вообще, мукомолы – машинисты РМУ, по судовой должности официальной, - это почти натурально – неприкасаемые. Ибо, запах и в мучном отсеке судна, что находится в самом его конце – у гребного винта, стоит злачный. Меня, впрочем, этот душок не раздражал напрасно. В отличие от ноздрей немалого большинства экипажа.

- Ты что – не знаешь, - разыгрывали меня, зелёного, чуть более старшие, «бывалые» товарищи, - дети мукомолов даже в отдельную школу ходят.

С другой стороны, добрые мукомолы были первыми друзьями капитана:

- Это же вылов его – цифры для отчета береговым! Чем больше муки они сварят – тем больше, получается, он рыбы наловил.

Находились и иные ловкачи из рядового состава, что заводили дружбу с мукомолами главным образом из-за крохотной душевой на одну душу, что имелась на выходе из РМУ. И когда на судне, в связи с нехваткой пресной воды, временно закрывались все душевые, липовые друзья просили ключ у «мельника»: мукомолы мылись после каждой вахты во времена любых судовых «засух».

В этом рейсе, правда, без воды еще ни разу не сидели, и беда подкралась к мирному Павловичу не в виде фальшивых друзей, но с другой стороны…

Пуще тараканов в рыбно – мучном отделении  заедал махрового мельника  рыбмастер. У того, впрочем, в голове были свои тараканы -  вряд ли поменьше тех, что неисчислимом  количестве проживали во влажно-теплом, страшно пахучем, рыбно-мучном отделении судна.  Дело в том, что в первый же день рейса поспорили два бравых мужа – рыбмастера, чья из них смазливая буфетчица – вамп будет. Так побились о заклад,  что и разговаривать друг с другом перестали. И хоть довольно скоро этот сомнительный приз достался  пекарю – изрядному  хлысту и отменному плейбою,- мира это рыбмастерам не принесло. И утешительным призом оставалась теперь победа в соцсоревновании между двумя бригадами.

Так и попал невинный, в преклонном своём возрасте, мукомол Палыч, словно между жерновами мельницы. Потому как, по всем другим показателям бригады шли ноздря в ноздрю, а вот по муке Палыч безнадежно сдавал позиции.

Некоторой отдушиной мукомолу служил накрытый рогожей, объёмный бутыль , что накрытый рогожею, колдовски булькал в тихом уголке РМУ. Разгоняли порой тоску и хмарь душевную кружечка – другая, испитые впопыхах. Так и тут накрыли! В одну из ночей, когда дегустировал Палыч у себя в каюте поспевшую бражку  под тихо – казалось – лившуюся мелодию из магнитофона,  прибежал вдруг первый помощник капитана – помполит. По наводке, как выяснилось, моториста из соседней каюты, что за фанерной переборкой никак не мог от такого шума уснуть.

Палыч, конечно, наведался через пару ночей к соседу. «Захожу – не спит, глазами в темноту лупает. «Что,- говорю, - гад! Кто тебе сейчас спать не даёт?». Ухватил тогда Палыч могучей рукой стукача за шею, потрепал малость. Так, что тот опять с перепуга к первому побежал… Поставили их на вид обоих: первый помощник вумного моториста, что права качал без меры («Я пошел в море, значит, мне обязаны предоставить на ларёк шоколад и заварку!») тоже недолюбливал: какая теперь заварка с шоколадом в дефиците перестроечных времён?!.

Так что, одни тараканы, прибывающие чуть не в геометрической прогрессии, отрадой ветерану и оставались:

- Вот! – однажды явил он нашему взору трёхлитровую банку,  кишащую на дне тараканами. – Вот, если бы так все на судне боролись с тараканами, так как я -  этих бы тварей давно уже не было.

А тараканов к тому моменту было чуть меньше четверти той банки.

Безмерным было  восхищение присутствующих и нецензурными восторги. Тараканы внутри стеклянной посудины шустро и деловито ползали друг по другу, десятками пытаясь устремиться по стенке банки вверх, но, бесплодно потеребив по стеклу лапками, бессильно отваливались обратно.

- Стенки изнутри смазываю подсолнечным маслом – каждый день! И туда им подсыпаю – молока сухого, сахара: чтобы на запах новые лезли.

Такая и получалась у Павловича ловушка – не им, собственно придуманная. Одурманенный деликатесными запахами таракан заползал внутрь банки, а обратно выбраться не мог – скользил по подсолнечному маслу и неизбежно падал.

- Вот, как полную наберу – буфетчице в каюту  закину!

Но и здесь не сбылись мечты старого мельника! За две недели до конца рейса бой-френд буфетчицы громогласно объявил той, что сворачивает с сегодняшнего дня все непозволительные отношения, и при грядущем заходе в загранпорт за драгоценную валюту отоваривать любовницу не будет.

Неслыханно!

Так что, Палыч, как всё-таки широкой души человек, лишних страданий бедной женщине (что, к слову, почти моментально нашла замену изменнику –  профессионал в своём деле!) причинять не стал – просто смайнал банку с тараканами за борт.


Эх-ма! Скудеет жизнь наша такими вот, широкой души, от сохи и земли Палычами былинными – с такими-то навыками, да умениями полезными!  Прибывает нами, мелочными технократами, что сами теперь – как в тараканьих бегах за прибылью, да успехом. И шансов выбраться из ежедневной круговерти – как из той банки, - кажется, никаких.

P.s. А свою банку Оглоблин по ходу рейса набрал, и намерен с ней – ежели его с этим эпохальным произведением на «Писатель года» прокатят, - прямиком в офис и заявиться.