Тропинка

Тропинка, отделяющаяся от шоссе сразу за мостом через Оредеж возле почты — там, где видны острые крыши домов — оранжевые, зеленые, красные — спрятавшиеся за густой сочной листвой берез и кленов. Тропинка ответвляется и ведет сквозь заросли черемухи и козьей ивы, которые как бы держатся на ней, словно корабли, словно миниатюрные парусники, теряющие правдоподобность по мере того как ты к ним приближаешься, хотя и без них ясно, что это все не так, что в действительности это не тропинка, а волны памяти, что несут тебя, выпившую бокал белого и уже поплывшую, как с тобой всегда приключалось, будь то в школе, будь то в институте, будь то на корпоративах в несчетных шарашках, где ты работала непонятно кем, вставляя буковки в окошко для текста, и рассказывая потом твоим друзьям (которые еще были друзьями), что ты «верстаешь сайты», но тропинка ведет тебя прочь от этого, прочь от сайтов, от друзей, от окошек для ввода текста, прочь от ввода текста вообще, разве что еле слышно где-то вдалеке можно угадать грубое щелканье клавиш древней клавиатуры отца соседской девчонки, в которую ты был(а) влюблен(а), но с которой не получалось, потому что нужно было сделать первый шаг, а первый шаг был в этом контексте больше похож на прыжок в пропасть на последнем уровне Prince of Persia — помнишь? — где под ногами внезапно появляются плиты, когда, отчаявшись, решаешься разбежаться и прыгнуть, хоть и выглядит бессмысленно, — но ты дошла до него много позже, и поэтому ничего не получилось, но тропинка снова уводит тебя прочь, прочь от сложностей, от прохождений, от рода глаголов и рода вообще, разве что где-то на границе слуха можно будет услышать, как шуршит осторожно вытащенное из сундука на чердаке платье из начала 50-х в polka dots, и к запаху черемухи в жарком летнем воздухе примешается аромат Eau de Rochas, тропинка ведет тебя вдоль реки, петляя вместе с ней, изгибаясь вместе с ней, пронося тебя мимо рыбачащих мужиков, пожарного пирса, маленьких песчаных пляжей, где бегут в воду голые дети и обрезаются зеленой бровкой, потому что ты идешь, тропинка несет тебя, ты говоришь, так о чем я, и ты не можешь вспомнить, потому что вино тебе затуманило память и заплело язык, но тропинка, она продолжает, она не останавливается, ты останавливаешься, а она нет, она несет тебя между кустов сирени, мимо красных берегов, мимо ласточек, у которых там гнезда, семья, дети, все это, что это, да все, шутишь ты, как бы заранее огибая очередную неудобную тему, семья это неудобная тема, да почему, очень даже удобная, как может быть неудобным то, чего нет, но ты не отвлекайся, тропинка, тропинка несет тебя вдоль купален, красных купален на плаву со ржавыми перилами, собственность пионерлагеря juste au-dessus, ты представляешь себе долговязого парня с рыжими волосами, который опирается на эти перила, на нем красные нелепые плавки, может быть, серебряный крестик, белая, еще не тронутая сельским загаром веснушчатая кожа, он готовится, толкается, и — плюх! — ныряет солдатиком в черную воду, его ноги овевают водоросли, его относит течение, крестик забивается в рот, вода попадает в нос, bref, все это очень далеко от идеальной картины жизни в пионерлагере, но on se d;brouille, ;a va comme ;a, и вот тропинка несет, несет тебя, и ты думаешь, ну почему, почему я именно о ней сейчас подумала? Что такого в этом месте, куда я постоянно возвращаюсь, и где, казалось бы, ничего нет кроме нескольких уклеек и оброненных операторов Паскаля, выпавших из бороды папаши твоей соседки? Почему обязательно надо сюда, по Сквозной, поворот налево сразу после садика — странноватого дома как будто бы из сна за покрашенной в цвета радуги изгородью, — мимо почты, дальше под горку на полной скорости, почта деревянная, ее стекла блестят сквозь листву, пока ты мчишься мимо, — это там можно встретить чеховских барышень, там можно зализать конверт, написать адрес с ятями и отправить его на другой конец Российской Империи, и ведь дойдет, вниз к реке, где кроны деревьев расступаются и открывают пейзаж, заново сгенерированный с безупречной точностью: мост, зелень, торчащие из зелени разноцветные крыши, шоссе, уходящее непонятно куда, и сразу за мостом — маленькая песчаная тропинка, ведущая вдоль реки.

Почему? Небо становится голубым, вода становится черной, половина тела рыжего пионера — в воздухе Ленинградской области, половина — в ее воде, пионер сливается с купальней, купальню отрезает зелень, ты идешь, ты приближаешься к плотине, где в воздухе висят брызги, в брызгах визги купающихся детей и множество отражений, которые никому не нужны, но они возникают все равно, и в каждом из них повторяется, под немного разными углами и с некоторыми искажениями, но все та же узнаваемая тропинка, которая несет тебя вдоль реки, которая приводит тебя к плотине, где ты видишь гигантскую опору ЛЭП и расположившуюся под ней пляжную публику. Голубой купол неба засоряется песчинками, ты трешь глаза, ты набираешь полные легкие воздуха, радужные пузыри, колебание водорослей, взвившиеся песчинки, приглушенные визги, ты считаешь до сорока и выныриваешь, шумно дыша и крича: «Сколько?!», ты смотришь на леопардовый купальник твоей соседки, она смотрит на тебя, ее волосы мокрые, вода стекает по ее груди и по купальнику вниз к ее ногам, она делает несколько шагов в сторону, и ты следуешь за ней, солнце смещается по небосклону, как минутная стрелка, внезапным скачком, по крайней мере, так кажется, седло велосипеда скрипит и пружинит, волосы еще влажны, бабушка спрашивает, как вода, ты говоришь, очень теплая, дедушкин чай с чаинками и очень сладкий, в печке дрова, за окошком карамельное июльское солнце, процеживающееся сквозь ажурную занавеску, ты слушаешь радио «Маяк», лежа в кровати, радиоприемник пахнет чем-то очень странным, чем-то, чем пахнут все вещи, которые берешь у взрослых, чем-то незнакомым, чем-то, у чего есть назначение, у тропинки вдоль речки нет назначения, нет запаха, не считая легкого аромата Eau de Rochas, который исходит от тебя самой, она ничего не хочет сказать, она просто ведет тебя вдоль блестящей солнечными бликами речки, мимо рыбаков и купальщиков, мимо девонских песчаников и ласточкиных гнезд, мимо выпавших из кармана шортов операторов Паскаля и сложных взрослых слов, лежащих в густой осоке рядом с обертками от шоколадок и пластиковыми бутылками, сквозь кусты черемухи и козьей ивы, которые можно взять за сережки и потащить, так, что в руке останется горстка пуха.

Сквозь листву видно небо цвета выгоревшего денима, самого светлого, какой только может быть, который ты будешь позже искать с одержимостью кокаинистки, проскролливая километры джинсовых каталогов, выгоревше-голубое небо над нежно-зеленой плоскостью равнины, долгой среднеевропейской равнины, медленно ползущей под фюзеляжем твоего F29 Retaliator, которого не интересуют ни вражеские бункеры с красными звездами, ни нефтехранилища, ни железнодорожные мосты, ни дуэли с советскими «МиГами» над Атлантикой, который продолжает набирать высоту, пересекая неподвижные плоские облака, похожие на апрельские льдины, улетая далеко за пределы карты, желая знать, что будет, если продолжать лететь, что будет, если зажать клавишу вверх и держать ее, пока звук мотора не сменится системным бипом и экран не начнет дрожать, потому что никто не предусмотрел такой сценарий, голубое небо, зеленый горизонт, синий океан, тропинка, отделяющаяся от шоссе, ослепительно яркий шар солнца, нанизавшийся на инверсионную полосу, что протянул кукурузник через гигантский сельский небосвод, мост через Оредеж, чеховские барышни, страницы книжки в мягкой обложке, читаемой в положении лежа на спине, как нельзя, тонкие пальцы мамы твоей соседки переворачивают страницы, из которых высыпается вечернее солнце, песок в кроссовках, мокрые волосы, брызги воды, леопардовый купальник, лежащие в траве осколки стекла, дрожащий воздух, гудок поезда и появляющийся на мгновение из расплавленного в солнечных лучах далека, где тают в жидкой карамели стволы сосен и куда увивается змеистая речка, просвечивающий насквозь состав пригородной электрички, в котором жаркая пустота, несколько хорошо одетых питерских дачниц, много солнечных зайчиков, синхронно скачущих по стенам вагона и чужой любящий отец, везущий из города упакованный в большие картонные коробки компьютер, чтобы заново написать растерянные на берегах Оредежа строчки кода и, едва ли догадываясь об этом, случайно создать в доме напротив что-то почти неотличимое от счастья.