Цин-Цин 9 - 11

Испытание.

Тронный зал дворца Серебряных копий утопал в полутьме. Лишь редкие лучи заходящего солнца пробивались сквозь узкие витражные окна, озаряя древние гобелены на стенах. На каждом из них была запечатлена история королевства, от зарождения и до первых королей, величайших побед. Цин-Цин стояла в центре зала. Её взгляд блуждал по этим полотнам, но мысли были далеко.

Тревога была не просто девичьим страхом перед неизвестностью. Это был холодный, липкий ужас взрослого человека, осознающего масштаб грядущих перемен. Цин-Цин видела не просто гобелены — она видела на них кровь, жертвы и тяжесть решений, которые принимали её предки. Вот легендарный прадед, Аэрон Светоносец, изгоняет орды гоблинов из предгорий — но какой ценой? Гобелен не показывал сожжённых деревень и тысяч безымянных эльфийских солдат, оставшихся лежать в грязи. Вот её бабушка, королева  Ариандра, заключает торговый договор с людьми — но в зале шептались, что она продала часть священных лесов за призрачные гарантии мира, который продлился всего полвека.

«Серебряные копи», — с горечью подумала она, глядя на герб королевства, вышитый над троном.

Ирония судьбы.  Копи, давшие название дворцу и богатство её роду, истощились почти столетие назад. Теперь это были лишь пустые, гулкие пещеры, напоминание о былом величии и нынешней хрупкости их экономики. А совет лордов, особенно фракция воинственного лорда Келебриан Тарнаэля, жаждал новых завоеваний не из-за абстрактного могущества. Им нужны были ресурсы. Земли. Рабы. И они видели в ней, Цин-Цин, с её разговорами о дипломатии и мире, лишь преграду на пути к «возрождению» эльфийской мощи.

У эльфийского народа, так получилось, одновременно имелся и царь и король в одном лице. С другой стороны, всё кажется логично и просто. Для эльфов, конечно же…

В эльфийской культуре существует традиция, уходящая корнями в глубокую древность. Согласно этому обычаю, правитель государства носит два титула: «Царь» (или «Царица») для внутренних дел и «Король» (или «Королева») для внешних отношений с другими расами и государствами.

Эта двойственность титулов возникла из-за особенностей эльфийского языка и культуры. Слово «царь» на древнеэльфийском языке означает «хранитель мудрости и традиций», что отражает внутреннюю роль правителя как духовного лидера и хранителя эльфийского наследия. С другой стороны, слово «король» переводится, как «защитник границ и посланник», что указывает на внешнеполитическую функцию правителя.

Таким образом, наследница престола называется «царевной», поскольку она готовится принять на себя роль хранительницы эльфийской мудрости и традиций. Однако, когда речь идет о государстве в целом, особенно в контексте международных отношений, используется термин «королевство», чтобы подчеркнуть его статус среди других государств и рас.

«скоро»,  — подумала девушка.

Она нервничала. Коронация, событие, к которому её готовили с детства, уже через несколько недель должна была начаться, но ощущение тяжести ответственности не давало ей покоя. Руки слегка дрожали, и, чтобы хоть немного унять тревогу, она прижала ладонь к холодному камню колонны. В этот момент послышались неторопливые шаги.

— Ты слишком серьёзна, дитя,  — раздался мягкий голос.

Девушка обернулась. В зал вошла Элария, её старая наставница. Эту эльфийку, казалось, не коснулось время. Несмотря на свою почти тысячу лет. Её лицо оставалось таким же спокойным и мудрым, как и в юности Цин-Цин.

— Элария…

Царевна попыталась улыбнуться, но улыбка вышла напряжённой.

— Я… просто думаю о том, что скоро произойдёт. А ещё о брате…

Тиерин покинул замок дней десять назад, отправившись в неизвестном направлении, даже не попрощавшись с отцом. С другой стороны, куда ему со шрамами на щеках показываться перед монархом.

— И правильно делаешь. Но помни, что не корона делает правителя, а его поступки.

Элария приблизилась. Глаза пристально смотрели на молодую наследницу.

— Как ты видишь своё правление? Какие шаги будешь предпринимать?

Цин-Цин на короткое мгновение замялась. Вопрос на первый взгляд был довольно простым, но за ним скрывалось больше, чем казалось.

— Я хочу, чтобы королевство процветало. Чтобы народы, живущие здесь, чувствовали себя в безопасности. Но…

Она поглядела на один из гобеленов, изображавший старую битву с гоблинами.

— Я понимаю, что не все в совете разделяют мои взгляды. Есть те, кто жаждет собственного могущества. А также вести войны за пределами королевства, захватывая новые территории.

Элария кивнула. Её зелёные глаза сузились.

— Ты права, дитя. Не все, кто окружает тебя, верны. Совет — это тонкий инструмент, и если не научишься им управлять, он может обернуться против тебя.

В этот момент дверь зала тихо скрипнула, и в проёме появился Таэрон, главный советник. Его шаги были мягкими, но в каждом движении чувствовалась уверенность эльфа, который привык быть услышанным.

— Прекрасная Цин-Цин,  — произнёс он с лёгким поклоном. — Разрешите поздравить вас с наступающим великим днём. Королевство обретёт мудрейшую из правительниц. И, конечно, я всегда буду рядом, готовый помочь вам советом и делом.

Девушка почувствовала, как напряжение в зале возросло. Взгляд Эларии стал жёстче. Почти незаметно она сделала шаг вперёд, словно защищая свою ученицу.

— Таэрон,  — сухо произнесла старая эльфийка,  — твои слова всегда полны восхищения. Но важно, чтобы за ними стояли истинные намерения.

Советник не дрогнул, лишь чуть приподнял бровь, словно удивляясь замечанию. Красивое благородное лицо осталось спокойным.

— Никаких тайных замыслов, Элария. Только желание видеть королевство в руках мудрой правительницы.

Цин-Цин не могла не ощутить скрытой враждебности между двумя своими советниками. Следовало срочно что-то предпринимать, пока не дошло до худшего.

— Таэрон, Элария,  — произнесла она мягко, но с нотками стали в голосе. — Я ценю вашу преданность и заботу о благополучии королевства. Однако позвольте напомнить, что истинная сила правителя заключается не только в мудрых советниках, но и в их способности работать сообща.

Она сделала паузу, давая словам возможность проникнуть в сознание обоих.

— Ваши знания и опыт бесценны для меня, но лишь когда они служат общей цели, а не личным амбициям. Я ожидаю, что вы оставите свои разногласия за пределами этого зала и объедините усилия ради процветания нашего народа.

Цин-Цин мягко улыбнулась, но её взгляд оставался твердым.

«Лучше сейчас расставить всё по своим местам».

— Я рассчитываю на вашу полную поддержку в исполнении этой ответственности. Теперь, давайте обсудим насущные вопросы королевства, как подобает единой команде.

Но атмосфера усугубилась ещё сильнее, когда в зал вбежала её младшая сестра Лирия. Лицо той пылало, а глаза были полны негодования.

— Почему именно ты? — выпалила она, не обращая внимания на присутствующих. — Почему ты, а не я? Я не хуже, и все это знают!

Цин-Цин напряглась. Она давно знала, что Лирия не поддерживает её избрание наследницей, но не ожидала, что та решится высказаться при других напрямик.

— Лирия,  — начала царевна, пытаясь сохранить спокойствие,  — это не мой выбор. Отец решил таким образом.

— Отец решил!

Сестра поджала губы. Её высокий голос дрожал от возмущения.

— Он давно болен, и ты прекрасно это знаешь. Может, это ты убедила его отдать корону тебе?

Цин-Цин вздохнула, стараясь удержать в себе нарастающую волну гнева. Её младшая сестра всегда была вспыльчивой, но сейчас её слова ранили глубже, чем обычно. Она посмотрела Лирии в глаза, надеясь найти там хоть тень понимания, но увидела лишь обиду.

— Лирия,  — осторожно начала девушка,  — я никогда не стремилась к короне. Это бремя, которое я не выбирала. Но теперь оно на мне, и мне предстоит его нести. Ты должна понять это.

— Понять?

Лирия фыркнула. Её глаза по-прежнему зло сверкали.

— Ты всегда была любимицей! Всё, что ты имеешь, тебе дали, а я… Я всегда оставалась в тени, как и Тиерин!

Элария, молча наблюдавшая за спором, сделала шаг вперёд.

— Зависть — плохой советник. Сейчас не время для раздоров, особенно в такие дни. Лесному королевству нужна стабильность, а не вражда между наследницами.

Лирия зло покосилась на Эларию.

— Конечно, ты всегда защищаешь её. Ты тоже предвзята. Все вы…

Она обвела взглядом присутствующих, словно каждый из них был её врагом.

— Лирия,  — вмешался Таэрон. — Ты несправедливо обвиняешь свою сестру. Коронация — не её прихоть, а воля монарха. Но если ты чувствуешь себя обделённой, возможно, я мог бы помочь тебе найти своё место в новом правлении.

Он произнёс это с лёгкой улыбкой, которая казалась почти искренней.

— И какое же?

Цин-Цин напряглась. Она почувствовала, как в ней закипает раздражение. Таэрон всегда был искусным манипулятором, и его предложение выглядело как попытка посеять ещё больше разлада между ними.

— Не нужно,  — резко ответила она, не давая Лирии времени обдумать предложение. — Я не позволю разорвать нашу семью ради чьих-то политических игр.

Лирия замерла. Её лицо исказилось от различных эмоций. На мгновение зал наполнился гнетущим молчанием. Но как только она открыла рот, чтобы что-то ответить, дверь в тронный зал снова распахнулась.

Все повернулись ко входу. В дверях стоял их отец, правитель, которого считали слишком слабым, чтобы участвовать в церемонии. Он был одет в дорогие одежды, которые висели на его исхудавшем теле. Тем не менее, взгляд его по-прежнему оставался острым и властным.

— Довольно,  — произнёс он ровным, полным силы голосом.

Цин-Цин замерла, как и все остальные. Лирия сделала шаг назад. Её лицо побледнело. Даже Таэрон, обычно спокойный и уверенный, слегка склонил голову, признавая присутствие монарха.

— Отец… — прошептала Цин-Цин, делая шаг вперёд. — Ты должен был отдыхать. Лекари говорили…

— Лекари не знают всего,  — прервал её эльфийский царь, медленно проходя вглубь зала. — И не всегда понимают, что нужно правителю.

Его взгляд задержался на Лирии, затем переместился на Элариу и Таэрона, которые стояли поодаль.

— Весь этот спор, все эти интриги… Я предвидел их.

Цин-Цин нахмурилась, не понимая, к чему он ведёт.

— Отец. Что ты имеешь в виду?

Он остановился перед ней, опираясь на свой посох. Его лицо было строгим, но в глазах, глубоко спрятанных, читался ум.

— Это была проверка, Цин-Цин.

Голос прозвучал мягко.

Каждый из них… Действовал по моему указанию. Элария, Таэрон, Лирия…

Он повернулся к своей младшей дочери, которая всё ещё стояла в оцепенении.

— Все они были частью испытания, чтобы увидеть, достойна ли ты короны.

Цин-Цин замерла. Слова отца эхом раздались в её голове. Испытание? Она перевела взгляд на Эларию, надеясь увидеть опровержение, но её наставница лишь кивнула, подтверждая всё сказанное. Таэрон, как обычно, сохранял спокойное выражение лица, а Лирия выглядела растерянной, как будто сама только что узнала о происходящем.

— Испытание? — тихо повторила царевна, не веря своим ушам. — Но… зачем? Разве недостаточно того, что ты выбрал меня? Разве не этого было достаточно для всех?

Монарх опустил глаза, словно размышляя над её словами, затем снова посмотрел на неё с той же глубокой мудростью, что всегда пугала и восхищала одновременно.

— Коронация — это лишь символ, Цин-Цин. Настоящая сила правителя не в золоте и драгоценных камнях, а в его способности видеть истину, понимать людей и принимать мудрые решения. Ты должна была доказать, что способна справиться с интригами, конфликтами и даже с собственными страхами.

Он тяжело вздохнул.

— Я знал, что среди тех, кто окружает тебя, будут те, кто попытается использовать твою неопытность. И это испытание было необходимо, чтобы ты увидела, кто действительно тебе верен.

Цин-Цин почувствовала, как в груди нарастает тяжесть. Все происходящее, игра, тщательно продуманная её отцом… Она пыталась осмыслить всё, что произошло за этот день. Элария, Таэрон, Лирия — каждый из них был не просто участником дворцовых интриг, а частью плана. И всё это время её решения оценивались со стороны.

— Но Лирия… — произнесла Цин-Цин, вновь посмотрев на свою сестру. — Её боль была настоящей. Ты использовал её чувства, чтобы проверить меня?

Отец посмотрел на младшую из дочерей, и на его лице появилось выражение лёгкой печали.

— Лирия знала об испытании, но её недовольство было искренним. Я не мог создать искусственный конфликт. Он должен был быть подлинным, чтобы ты почувствовала всю тяжесть ответственности. Именно поэтому Лирия согласилась участвовать, но её слова и гнев — это не игра, Цин-Цин. Она действительно чувствует себя обделённой, и тебе придётся найти способ наладить отношения с сестрой, если ты хочешь быть достойной короны.

Лирия молчала. Губы дрожали, но она ничего не сказала. В глазах читалось разочарование, но в глубине этих чувств Цин-Цин увидела искру надежды, что, возможно, ещё не всё потеряно.

— И что теперь? — сдержанно спросила царевна, чувствуя, как её уверенность постепенно возвращается. — Я прошла это испытание?

Монарх улыбнулся. Его лицо смягчилось, и в глазах появилась гордость.

— Ты доказала, что способна видеть суть вещей за внешними проявлениями. Ты не поддалась на лесть, не позволила манипулировать собой и не отвергла свою сестру, несмотря на её обвинения. Это и есть мудрость правителя. Да, ты прошла испытание, Цин-Цин.

Элария подошла ближе и, встав рядом с королём, тихо произнесла:

— Я всегда знала, что ты справишься. Но помни, испытания не заканчиваются с коронацией. Они только начинаются. Правление будет полным различных для тебя трудностей, но теперь ты знаешь, что можешь доверять себе.

Таэрон, по-прежнему со спокойным выражением лица, сделал шаг вперёд и склонил голову перед Цин-Цин.

— Ваше Величество. Я всегда буду служить вам, как и вашему отцу. Пусть это испытание покажет вам, кто достоин вашего доверия.

Цин-Цин внимательно посмотрела на советника, чувствуя, что за его словами может скрываться больше, чем простая преданность. Но она решила не спешить с выводами. Время покажет, кто действительно верен ей, а кто просто ловко играет свою роль.

— Благодарю тебя, Таэрон,  — ответила она сдержанно, не позволяя своим чувствам выдать тревогу.

Девушка перевела взгляд голубых глаз на Лирию. Сестра стояла на месте. Руки той были сжаты в кулаки, но лицо выражало не столько гнев, сколько внутреннюю борьбу. Цин-Цин знала, что этот разлад между ними нельзя оставить без внимания.

— Лирия… — тихо произнесла она, сделав шаг вперёд. — Я не хочу, чтобы между нами была вражда. Ты моя сестра, и я всегда буду видеть в тебе равную. Если ты чувствуешь себя обделённой, мы найдём решение. Для тебя всегда будет место рядом со мной.

Лирия молча смотрела на неё. Глаза заблестели, но она не расплакалась. Вздохнув, девушка отвернулась, будто собираясь с мыслями.

— Мы ещё поговорим об этом,  — сказала она.

Её голос был хриплым, но в нём всё-таки слышалась уступка.

— Но не сегодня.

Цин-Цин кивнула, понимая, что это всё, что она могла сейчас получить. Возможно, это был первый шаг к примирению, а может, только временное затишье.

Правитель, наблюдая за этим обменом, одобрительно кивнул.

— Вот так и должно быть,  — сказал он. — Семья обязана быть вместе, особенно в такие времена. Разногласия неизбежны, но только единство делает правителей сильным.

Он взглянул на Цин-Цин. Глаза наполнились гордостью и теплотой.

— Ты достойна этой короны, дочь моя. Теперь я могу уйти на покой с миром в душе, зная, что эльфийские земли в надёжных руках.

Цин-Цин, чувствуя, как её сердце наполняется благодарностью, сделала шаг вперёд и склонилась перед отцом.

— Я сделаю всё, чтобы не подвести тебя, отец. И королевство, и наш род.

Монарх мягко коснулся её головы, словно благословляя.

— Я знаю, что так и будет.

После этих слов он развернулся и медленно пошёл к выходу, опираясь на плечо Лирии. Элария молча последовала за ним. Таэрон, бросив последний взгляд на наследницу, тоже удалился.

***

Когда двери тронного зала вновь закрылись, Цин-Цин взглянула на гобелены, украшающие стены. Теперь они казались ей не просто символами прошлого, а напоминанием о том, что её истинное испытание началось не сегодня и не закончится завтра. Корона, которую ей предстоит носить, станет не просто украшением, а символом её силы, мудрости и ответственности перед своим народом.

Она глубоко вдохнула и выпрямилась. Коронация уже близка, но в её сердце больше не было сомнений. Придворные интриги, борьба за власть, всё это будет сопровождать её на протяжении правления. Но теперь она знала, что сможет справиться с этим. Ведь настоящая сила правителя — не в её положении, а в способности видеть истину и хранить единство.

С этой мыслью Цин-Цин направилась к окну, глядя на простирающийся лес, где вскоре ей предстояло принять корону, уже не как наследницы, а как истинной правительнице Серебряных копий.

Убить царевну.

Леса вокруг Лаэр’Тира всегда были для Цин-Цин не просто убежищем, а местом силы. Здесь, вдали от душных залов замка Фарвелл, она могла сбросить маску будущей правительницы и просто дышать. Интриги двора, ядовитый шёпот советников, вечно недовольное лицо отца, который видел в бегстве брата её вину, всё это оставалось позади. Отец жив, но его хватка ослабела, и бремя власти уже ложилось на её плечи. Формально она ещё не была коронована. Для этого требовался священный ритуал, но каждый в королевстве знал, кто придёт на смену стареющему монарху.

К полудню, устав от очередного спора с отцом о методах управления, Цин-Цин покинула замок. Она шла по едва заметной тропе, наслаждаясь тишиной. Лёгкий осенний ветер играл её волосами, а золотые и багряные листья медленно кружили в воздухе, устилая землю мягким ковром. За ней на почтительном расстоянии следовали шестеро эльфийских стражей из её личной гвардии, «Лесные Клинки». Их доспехи из зачарованной древесной коры, окрашенные в цвета мха и листвы, делали их почти невидимыми среди деревьев. Командовал ими Лориэн, седовласый эльф с лицом, испещрённым шрамами былых сражений.

— Хороший день, чтобы побыть вдали от стен, ваше высочество, — заметил он, поравнявшись с ней.

Он говорил спокойно, напоминая лесное озеро в безветренную погоду.

— Любой день хорош, Лориэн, когда не нужно смотреть в глаза тем, кто желает тебе провала, — ответила Цин-Цин, не оборачиваясь.

Она коснулась рукой ствола древнего дуба, чувствуя его многовековую мудрость.

— Король лишь желает вам добра. Он суров, но…

— Он видит мир сквозь призму войн, которые давно отгремели. А мир меняется.

Принцесса вздохнула.

— Но давай не будем об этом. Сегодня лес поёт свою песню, и я хочу её слушать.

Они прошли ещё около лиги, когда Цин-Цин почувствовала первое изменение. Воздух, до этого свежий и прохладный, стал неподвижным и влажным. Лесная песня оборвалась на полуслове. Замолчали птицы, замерли насекомые. Даже шелест листьев под ногами казался приглушённым. А затем появился туман. Не обычная утренняя дымка, а густая, белёсая мгла с тошнотворным запахом болотной тины и гнили. Она клубилась у самой земли, цепляясь за стволы деревьев, как погребальный саван. Тишина стала абсолютной, давящей, нарушаемая лишь звуком их собственных шагов.

— Ваше величество, — прошептал один из стражников. — Нам лучше вернуться обратно.

Цин-Цин настороженно замерла, чувствуя неладное. Здесь явно ощущалась чья-то магия. Туман не может возникнуть из ничего всего за пару мгновений. Такого не бывает, если не использовать заклинания.

«Но кто… Кому это понадобилось? «

И вот, раздалось. Сначала едва слышимое, затем всё громче. Хриплое дыхание, рваное и тяжёлое, как у зверя. После, рычание, низкое и протяжное. Шаги. Скрипучие, будто когти скребут по камню.

— Гоблины! — прорычал Лориэн, и в его голосе уже не было спокойствия. — К оружию! Защитить царевну!

Но было поздно. Туман взорвался движением и визгом. Это были не просто тупые гоблины. Это был хорошо подготовленный отряд боевиков. Из мглы вырвались огромные, закованные в обломки доспехов твари ростом с человека, гоблины-берсерки. В их лапах находились массивные двуручные секиры и шипастые дубины. Тёмно-зелёная, почти чёрная кожа была покрыта ритуальными шрамами, а из-под грубых шлемов сверкали налитые кровью глаза.

За ними, словно стая гиен, неслись десятки мелких, юрких гоблинов-лазутчиков с кривыми ножами и короткими луками, из которых они на бегу пускали чёрные оперенные стрелы. Воздух наполнился их гортанным клёкотом, запахом немытых тел и железа.

— Круговая оборона! — скомандовал Лориэн, и шесть Лесных Клинков мгновенно образовали вокруг Цин-Цин стальное кольцо.

Бой был не просто страшным, он был чудовищным. Первые же стрелы гоблинов нашли свои цели. Один из стражей захрипел и рухнул, с торчащим из глаза дротиком. Другой вскрикнул, когда стрела пробила щель в доспехе на шее. Эльфийские лучники ответили, но густой туман искажал расстояние. Стрелы часто уходили в пустоту.

Берсерки врезались в строй защитников с яростью тарана. Удар секиры встретился с эльфийским клинком, и воздух взорвался звоном стали. Лориэн одним точным движением парировал удар и вонзил свой меч в брюхо твари. Гоблин взвыл, но даже умирая, успел взмахнуть топором и распороть эльфу бедро.

Цин-Цин выхватила свой кинжал, длинный, узкий, острый как игла. Это было не оружие для открытого боя, а инструмент для нанесения точных, смертельных ударов. Страх, холодный и липкий, попытался сковать её душу, но ярость оказалась сильнее. Ярость на тех, кто посмел осквернить её лес, кто убивал её людей.

Один из берсерков прорвал оборону. Он отшвырнул молодого эльфа в сторону, как тряпичную куклу, и с рёвом занёс над царевной огромную дубину, утыканную шипами. Цин-Цин не отступила. Она нырнула под удар, проскальзывая под самой рукой монстра. Воздух свистнул над её головой.

Оказавшись вплотную к его зловонному телу, она вонзила кинжал снизу вверх, в незащищённую подмышку, целясь прямо в сердце. Эльфийка провернула лезвие, чувствуя, как оно рвёт мышцы и хрящи. Гоблин захрипел. Его глаза остекленели, и он рухнул на колени, а затем завалился на бок, забрызгивая её лицо и одежду своей горячей чёрной кровью.

Но их было слишком много. Со всех сторон напирала зеленокожая орда. Она видела, как ещё один её страж упал, когда двое лазутчиков одновременно вонзили ему ножи под рёбра. Лориэн, истекая кровью, отбивался от трёх противников сразу. Лицо капитана было бледным, но в глазах горела решимость.

— Бегите, ваше высочество! — прохрипел он, парируя очередной удар. — Мы их задержим!

«Нет. Я не готова бежать и прятаться. Я не готова уйти».

Внезапно два гоблина, обнажившие кривые оскаленные зубы, начали наступать на неё, пытаясь окружить. Один был вооружён коротким копьём, другой, длинным кривым мечом, покрытым ржавчиной. Они двигались с удивительной слаженностью для своих громадных и с виду неуклюжих тел, словно охотники, загоняющие добычу.

Цин-Цин отступила, чувствуя спиной холодную груду камней. Она понимала, что бежать некуда, и теперь её единственная надежда была в скорости и ловкости. Сердце билось бешено, тревожно. Но мысли постепенно прояснялись. Следовало успокоиться.

Она заметила, что их доспехи были грубыми, неуклюже сделанными кольчужными рубахами, которые защищали тело, но оставляли уязвимые места в области шеи и подмышек.

Гоблин с копьём первым шагнул вперёд, пытаясь нанести колющий удар. Эльфийка молниеносно ушла в сторону, и острие пронзило пустоту. Тогда она резко метнулась вперёд, нанося удар кинжалом в незащищённую часть горла. Гоблин взвизгнул, выпустив копьё, и повалился на землю, корчась от предсмертной агонии. Его напарник, увидев это, взревел и бросился на неё с поднятым мечом.

Цин-Цин едва успела отскочить, но лезвие всё же задело плечо, оставив неглубокий порез. Боль сильно обожгла, но она не дала себе замешкаться. Противник замахнулся снова, намереваясь раскроить ей голову. В этот момент девушка, полагаясь на свою интуицию и скорость, нырнула под удар, оказавшись почти вплотную к его зловонному телу. Она увидела слабое место в кольчуге. Вновь подмышка, неприкрытая ничем, кроме тонкой ткани.

Сжав кинжал обеими руками, царевна вонзила его туда с силой, которую противник не ожидал от такой хрупкой на вид девушки. Гоблин захрипел, а его тело дернулось. Меч выпал из лап, глухо ударившись о землю. Цин-Цин отпрянула, тяжело дыша, и наблюдала, как тварь, пошатываясь, рухнула на колени, а затем замерла на земле рядом со всё ещё хрипящим от боли товарищем.

Она стояла, слушая биение сердца. Рука была испачкана кровью врага, а кинжал, казалось, пульсировал в руках. Вокруг не царила тишина, как бы ей этого не хотелось. Стоны раненых и звуки продолжающейся битвы доносились до её слуха.

В голове зазвучали древние слова, которые она давно не осмеливалась произносить. Магия, всегда бывшая частью её, но не использующаяся, теперь взывала к ней, требуя выхода.

Это была не светлая магия созидания, которой её обучали придворные чародеи. Это была первородная, дикая сила, песнь самой земли, огня и ярости. Её наставница, старая лесная ведьма, жившая вдали от всех, предупреждала:

-Это пламя, дитя. Оно согреет тебя, но может и сжечь дотла. Призывай его, лишь когда свет померкнет и не останется иного выбора.

Сила питалась не только знанием древних слов, но и эмоциями. И сейчас душа Цин-Цин была переполнена горем и гневом, готовыми выплеснуться наружу. Она видела павших воинов, видела отчаяние в глазах живых. Выбор был сделан.

Девушка на мгновение закрыла глаза и позволила силе охватить её тело и разум.

— Амар-руин, лах! — прошептала она. — Пламя восстань, гори! Нарот-эн-гвайth, толо дан нин! Пламя силы, приди ко мне!

Туман вокруг закружился, подчиняясь её воле. Сначала вспышка света, затем огонь. Пламя вырвалось из её ладоней, опаляя гоблинов, разрывая их тела на части. Эльфийская магия не была нежной, как весенний ветер; она была яростно, как взорвавшийся вулкан.

Нападавшие бежали со всех ног, но губительный огонь настигал их, впиваясь в тела, легко проходя сквозь броню, оплавляя её, превращая конечности в угли. Стояла сильная вонь жареной плоти.

— Владыка лесов, благодарю тебя за твою мощь.

Когда мгла начала быстро рассеиваться, Цин-Цин по-прежнему стояла среди тел павших гоблинов и своих оставшихся в живых верных стражей, тяжело дыша. Туман, словно живое существо, нехотя отползал к краям леса, обнажая тёмные стволы деревьев и мшистые валуны. В воздухе всё ещё витал запах крови, смешиваясь с прелым ароматом влажной листвы. Эльфийка, едва сдерживая дрожь в руках, крепче сжала кинжал, хотя врагов больше не было.

— Ваше величество… — обратился к ней окровавленный мечник.

— Не сейчас.

Стоило ей поднять взгляд на невысокий холм, поросший папоротником, как сердце пропустило удар. Там, на вершине, в рваном просвете тумана, стоял он. Тиерин. Брат был одет в тёмную дорожную одежду, и хотя расстояние было приличным, она безошибочно узнала его фигуру. Он не сражался. Он наблюдал. Словно режиссёр, смотрящий на свою кровавую постановку. В руке он держал что-то похожее на сигнальный рог. Увидев, что пламя магии обратило его наёмников в бегство, он понял, что план провалился. Страх исказил его черты, видимые даже на расстоянии.

«Так вот кто кукловод, — пронеслось в её голове.

Холодная, звенящая пустота заполнила грудь, вытесняя боль и страх.

— Это всё он».

Тиерин, осознав, что сестра его заметила, развернулся и бросился бежать, скрываясь в гуще леса.

— Лориэн! — крикнула Цин-Цин, подбегая к раненому командиру. Двое оставшихся в живых стражей уже перевязывали его рану. — Ты жив?

— Жив, ваше высочество… как и эти двое. Мы потеряли троих, — прохрипел он, морщась от боли. — Что это было? Кто они?

— Предательство, — ледяным тоном ответила она.

Взгляд небесных глаз был устремлён туда, где скрылся брат.

— Оставайтесь здесь. Помогите раненым. Я скоро вернусь.

— Но…

— Исполнять приказ!

Не дожидаясь ответа, она метнулась к телу павшего лучника. Его великолепный тисовый лук лежал рядом, колчан со стрелами был почти полон. Цин-Цин схватила оружие. Оно легло в руку так естественно, словно было её продолжением.

«Ты не уйдёшь», — пообещала она про себя, вглядываясь в лес.

Она бежала бесшумно, как тень. Ярость давала ей силы. Она видела мелькающую фигуру брата между деревьями. Он бежал быстро, но паника делала его движения неосторожными. Он ломился сквозь кусты, как испуганный олень. Цин-Цин же двигалась как охотница.

Девушка остановилась, и вскинула лук. Наложила стрелу на тетиву. Дыхание ровное. Сердце, кусок льда. Она сделала поправку на ветер, на движение цели. Мир сузился до одной точки, спины её брата. Тетива запела.

Стрела вонзилась ему точно под колено. Раздался короткий, болезненный вскрик. Тиерин рухнул на землю, пытаясь ползти, но повреждённая нога не слушалась.

Цин-Цин подходила не спеша, сжимая в руке окровавленный кинжал. Каждый её шаг отдавался гулким эхом в наступившей тишине. Тиерин обернулся. Его лицо было белым от ужаса и боли. Он сидел на земле, прижимаясь спиной к дереву, и смотрел на неё, как на внезапно появившегося из склепа призрака.

— Сестра, это не то, что ты думаешь! — залепетал он, видя её приближение. — Меня заставили! Они угрожали мне!

— Заставили? — голос её был тихим и смертельно спокойным.

Она остановилась в паре шагов от него.

— Кто же посмел угрожать сыну короля? Гоблины? Расскажи мне, брат, я хочу услышать эту ложь.

— Я… я хотел лишь напугать тебя!

Он лихорадочно искал слова. — Показать отцу, что ты не готова править! Что ты не можешь себя защитить! Я не хотел, чтобы кто-то умер! Они вышли из-под контроля! Клянусь богами!

Цин-Цин медленно присела перед ним на корточки, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде не было ни ненависти, ни жалости. Лишь пустота.

— Ты привёл эту мразь в наши леса. Ты обрёк моих людей на смерть. Троих. Троих верных эльфов, которые служили нашему дому ещё до твоего рождения. Ты смотрел, как они умирают. И всё это ради чего? Ради трона, который ты никогда бы не удержал?

— Прости меня! — заскулил он, и по его щекам потекли слёзы. — Умоляю, Цин-Цин, пощади! Я всё расскажу отцу, я во всём признаюсь! Я уйду в изгнание! Только не убивай меня, сестра! Пожалуйста!

Она молчала мгновение, рассматривая его жалкое, дрожащее лицо. Вспомнила ночь кровавой луны, его первую попытку. Тогда она оставила ему шрамы как напоминание. Она дала ему шанс. Он его не использовал.

— Пощады просят те, кто её заслуживает, — прошептала девушка.

Губы едва шевелились.

— А предателям нет пощады. Ты не брат мне больше. Ты — болезнь, которая отравляет наш род. А болезни нужно вырезать.

Тиерин понял всё по её глазам. Его лицо исказилось от животного ужаса. Он попытался оттолкнуться от дерева, уползти, но она была быстрее. Рука метнулась вперёд и схватила его за волосы, с силой дёрнув голову на себя и запрокидывая её назад. Горло открылось, беззащитное и уязвимое.

— Нет! — успел выдохнуть он.

Кинжал, всё ещё испачканный чёрной кровью гоблина, совершил короткое, точное движение. Лезвие глубоко вошло в плоть, перерезая всё на своём пути. Хрип оборвался бульканьем. Глаза Тиерина широко распахнулись в последнем немом крике, а затем начали стекленеть. Тело его обмякло, и голова безвольно упала на грудь, заливая тёмную одежду алой кровью.

Цин-Цин несколько долгих мгновений стояла над трупом, прислушиваясь к тишине. Она не чувствовала ничего. Ни триумфа, ни горя. Только холодное, ясное осознание того, что она сделала то, что должна была. Она вытерла кинжал о листья папоротника, пока он не заблестел чистотой, и вложила его в ножны. Затем развернулась и медленно пошла обратно к своим людям, оставляя тело брата на съедение лесным зверям. Путь к трону стал короче. И намного кровавее.

Возвращение в замок Фарвелл стало похоже на погружение в холодную, вязкую воду. Воздух, который в лесу звенел от напряжения и запаха крови, здесь, в каменных стенах, стал густым и удушливым от скорби. Весть о случившемся, принесённая уцелевшими стражами, разнеслась по залам быстрее лесного пожара. Цин-Цин, едва переступив порог, была немедленно вызвана в кабинет отца. Она не стала даже переодеваться, смывать с лица и рук запекшуюся кровь. Она предстала перед семьёй такой, какой вернулась с поля боя, воином, а не царевной.

Кабинет короля Эларайона был погружён в сумрак. Тяжёлые бархатные шторы задёрнуты, и лишь пламя в большом камине бросало на стены тревожные, пляшущие тени. В комнате было пятеро. Король Эларайон стоял у камина, спиной ко входу. Широкие плечи отца были напряжены. Рядом с ним, в кресле, беззвучно плакала королева Лиандриэль. Лицо матери было скрыто в ладонях. Напротив, на жёсткой скамье, сидела младшая сестра, Лирия, с большими глазами от ужаса и осуждения. У стены, словно две статуи, застыли главный советник Таэрон и её наставница Элария.

Когда Цин-Цин вошла, тишину нарушил лишь тихий щелчок закрывшейся за ней двери. Никто не пошевелился. Затем король медленно обернулся. Лицо правителя, обычно суровое и властное, сейчас было искажено гневом и горем.

— Ты, — пророкотал он, и его голос был подобен скрежету камней. — Ты сделала это. Ты убила своего брата.

Цин-Цин встретила яростный взгляд без страха. Её лицо было спокойной, непроницаемой маской, за которой бушевала буря собственных чувств.

— Да, отец.

Голос девушки прозвучал ровно и холодно, резанув по натянутым нервам присутствующих.

— Я убила Тиерина.

Королева Лиандриэль зарыдала громче. Плечи сотрясались от рыданий. Лирия ахнула и прижала руку ко рту.

— Как ты посмела! — взорвался Эларайон, делая шаг вперёд.

Его кулаки сжались так, что побелели костяшки.

— Он был твоей крови! Сын мой! Ты принесла в мой дом братоубийство, самое страшное из проклятий!

— Я исполнила приговор, — в тон ему ответила Цин-Цин. — Я оборвала жизнь предателя, который дважды пытался оборвать мою собственную.

— Ложь! — выкрикнул король. — Тиерин мог быть вспыльчивым, мог быть глупцом, но не убийцей! Ты просто убрала соперника, чтобы расчистить себе путь к трону!

— Соперника? — позволила себе горькую усмешку эльфийка. — У меня не было соперников. Был лишь змей, которого вы все отказались замечать. Ты помнишь Кайлена, которого сослали на Зелёные болота за якобы подготовку заговора? Это Тиерин подбросил ему фальшивые письма. Он подставил верного вассала из зависти. Ты не стал разбираться. Ты просто поверил.

Таэрон, главный советник, едва заметно качнул головой, словно подтверждая её слова. Он всегда сомневался в том деле.

— А помнишь ли ты, отец, ночь кровавой луны? — продолжала Цин-Цин, и её голос становился всё твёрже. — Ночь после твоей болезни, когда ты официально объявил меня наследницей. В ту ночь твой сын прокрался в мои покои со ритуальным кинжалом, чтобы перерезать мне горло во сне.

Королева подняла заплаканное лицо.

— Нет… Этого не может быть…

— Может, ваше величество, — отрезала царевна. — Я остановила его. Я обезоружила его и сломала ему руку. Я оставила ему жизнь и шрамы на лице как вечное напоминание о его предательстве. Я дала ему шанс. Я надеялась, что он одумается. Но я ошиблась.

Она сделала паузу, обводя взглядом застывшие лица.

— Сегодня он использовал тёмную магию, чтобы навести на лес проклятый туман. Он нанял отряд гоблинов-берсерков, чтобы они вырезали меня и мою стражу. Трое моих лучших воинов погибли. Лориэн тяжело ранен. Я видела Тиерина. Он стоял на холме и наблюдал за бойней. Он ждал моей смерти. Это был его второй шанс убить меня. И я не дала ему третьего.

Лирия смотрела на сестру с отвращением.

— Ты говоришь так, будто это было легко. Будто убить родного брата, это как вырвать сорняк.

— Это и было как вырвать сорняк, — медленно повернула голову к ней Цин-Цин. — Ядовитый сорняк, который грозил погубить весь сад. Наше королевство и так ослаблено. Враги на границах ждут лишь повода. Что было бы, если бы этот трус и предатель убил меня и после взошёл на трон? Он продал бы нас всех за горсть золота.

— Есть законы! Есть суд! — не унимался король, хотя его голос уже не гремел.

В нём слышались нотки отчаяния.

— Да, отец. Есть законы. Древние законы, — кивнула Цин-Цин. — Те, что были написаны кровью первых королей, когда наш народ был ещё молод. Те, о которых вы, кажется, забыли в мирные времена.

Она выпрямилась. И её голос зазвучал иначе, не как у дочери, а как у судьи, произносящего вердикт.

— Древний Закон Крови гласит: «Кровь от крови да не прольётся рукой родича, ибо это скверна, что ложится на весь род. Но если кровь восстала против своего истока, неся угрозу роду и народу, если она умыслила предательство и убийство, то рука праведного родича да пресечёт зло в его корне. Ибо лучше одна гнилая ветвь отсохнет, чем сгинет всё древо». Я действовала согласно этому закону. Тиерин был гнилой ветвью. Я её отсекла.

В кабинете повисла мёртвая тишина. Элария, её наставница, смотрела на свою воспитанницу с ошеломлением, словно видела её впервые. В её глазах плескался шок. Таэрон стоял невозмутимо, но и его пальцы нервно теребили рукоять кинжала на поясе, признак крайнего беспокойства.

Король Эларайон смотрел на дочь, и гнев в его глазах медленно угасал, сменяясь бесконечной, всепоглощающей усталостью. Он вдруг показался Цин-Цин очень старым. Она заметила, как глубоки стали морщины у его глаз, как поседели его виски. И королева… её мать, всегда такая сияющая и гордая, теперь была похожа на увядший цветок. Девятьсот лет отцу, восемьсот матери. Долгая жизнь, наполненная потерями.

Цин-Цин вспомнила близких. Старший сын, Айран, надежда и гордость отца, идеальный наследник, которого завалило лавиной в горах около шестисот лет назад. Его тело так и не нашли, чтобы предать земле по обычаю. Вторая, Инезия, резвая и смелая девочка, разорванная степным волком в семнадцать лет. Это случилось всего восемьдесят лет назад. Третий, Григориус, умный и тихий, отравленный неизвестным ядом пятьдесят лет назад. У них осталось только трое. Она. Тиерин. Лирия. А теперь только двое. Две дочери.

Король медленно опустился в кресло и закрыл лицо руками. Его плечи содрогнулись. Цин-Цин стояла, ожидая приговора, но чувствовала себя отвратительно. Почему они смотрят на неё так? Словно это она чудовище. Словно она наслаждалась этим. Он пытался убить её. Он убил её людей. Почему никто не утешает её? Почему никто не спросит, каково ей было сражаться за свою жизнь, а потом смотреть в глаза брату-предателю? Они оплакивали змею, что жила в их доме, и не видели ран на душе той, кого эта змея пыталась укусить. Она крепче сжала губы, подавляя волну обиды и одиночества.

Наконец, Эларайон убрал руки от лица. Он поднял на Цин-Цин долгий, тяжёлый взгляд. В нём больше не было гнева. Только горечь, разочарование и что-то ещё, чего она не смогла прочесть. Девушка не отвела глаз, выдержав этот безмолвный поединок. Спустя, кажется, целую вечность, он отвернулся. Потом отец взял руку жены в свою, нежно поглаживая её пальцы, утешая плачущую супругу. Он сделал свой выбор. Он выбрал горе по умершему сыну, а не справедливость для живой дочери.

— Оставь нас, — тихо, почти шёпотом, произнёс он, не глядя на неё.

Это было разрешение. И приговор.

Цин-Цин молча развернулась и вышла из кабинета. За массивной дубовой дверью её ждала Элира, её верная служанка, дочь наставницы Эларии. Лицо молодой эльфийки было бледным, глаза — красными от слёз. Но она ничего не сказала, лишь низко поклонилась.

— Проводи меня в мои покои, — приказала Цин-Цин не дрогнувшим голосом. — И распорядись, чтобы принесли горячей воды. Мне нужно отмыться от этого дня.

Шёпот грядущих перемен.

Ранним утром, когда солнце только начинало окрашивать небо в бледные оттенки розового и золотого, Цин-Цин вышла из дворца. Лёгким шагом она двинулась по мостовой из серого камня. За ней следовали четверо стражников, облачённых в броню, которая тихо позвякивала в такт их движениям. Они шли спокойно, но сдержанно, внимательно наблюдая за окружающими. Народ расступался, кланяясь и опуская головы. Прохожие смотрели на царевну с почтением и трепетом, зная, что перед ними будущая правительница.

Она сама настояла на этой прогулке. Советники отговаривали, ссылаясь на безопасность и ненужность подобных вылазок накануне столь важного события. Капитан стражи предлагал удвоить эскорт. Но Цин-Цин была непреклонна. Она не могла принять корону, не взглянув в глаза тем, кем ей предстоит править. Не просто взглянуть из окна кареты или с высоты дворцового балкона, а пройти по тем же улицам, вдохнуть тот же воздух.

В её памяти ещё были живы рассказы о временах, когда эльфийские города были едины с лесом. Когда зелёные кроны деревьев служили крышами, а улицы усылал мягкий мох. Теперь же их столица всё больше походила на человеческую крепость. И эта мысль вызывала у неё глухую, ноющую боль. Ей нужно было понять, насколько глубоко камень пророс в души её народа.

Цин-Цин направлялась к рыночной площади, желая увидеть, как живут её подданные, особенно простолюдины. Она надеялась найти что-то вдохновляющее для себя, но с каждым шагом её сердце охватывала всё большая тоска.

«Что же это происходит? Интересно, почему я раньше всего этого не замечала».

Возможно, ранее она смотрела глазами жительницы, а сейчас глазами правительницы. Что для одного норма, то для другого покажется неприемлемо.

На рыночной площади царил привычный для таких мест хаос. Продавцы выкрикивали заманчивые предложения, предлагая самые разные товары. На одном из прилавков лежали яркие фрукты с южных островов, манго, гранаты и сладкие персики. Немного дальше можно было увидеть горы пряностей, разноцветные мешочки с порошками и крупицами, источающие острые, тёплые ароматы. Кожевники продавали выдубленные шкуры редких зверей, а кузнецы выставили на обозрение свои изделия, от простых подков до искусно выкованных мечей и кинжалов.

Однако среди обычных товаров встречались и те, которые привлекали внимание другого покупателя. На одном прилавке мерцали зачарованные амулеты, обещавшие защиту от болезней и бедствий. В другом месте продавались фляги с эликсирами, способными исцелить раны или подарить временную невидимость. Мимо прошла старуха, торговавшая живыми светляками, заключёнными в стеклянные шары, которые светились мягким, тёплым светом, когда их касалась рука. А какой-то кентавр предлагал чудодейственный афродизиак, который, по его словам, поможет даже мёртвому.

Цин-Цин двинулась дальше, стараясь не обращать внимания на назойливых торговцев магическими безделушками. Её взгляд привлёк скромный прилавок в стороне от шумного центра. За ним сидел очень старый эльф, чьё лицо было изрезано морщинами, словно кора древнего дуба. Он не кричал, не зазывал покупателей. Он молча вырезал из куска светлого дерева маленькую птичку, и стружка тонкими завитками падала ему на колени. На его прилавке не было ничего кричащего: лишь несколько деревянных фигурок лесных зверей, пучки сушёных трав, источающих тонкий аромат мяты и чабреца, и маленькие глиняные горшочки с лесными ягодами.

Царевна подошла ближе. Старик поднял на неё глаза, и в них не было ни подобострастия, ни страха. Лишь вековая мудрость и тихая печаль.

— Доброго утра, дитя леса, — проскрипел он голосом, похожим на шелест сухих листьев. — Редкий гость в наших каменных зарослях. Что привело тебя сюда, где воздух пахнет железом, а не сосновой смолой?

Стражники напряглись, но Цин-Цин лёгким жестом руки остановила их.

— Я хотела увидеть свой народ, — просто ответила она.

Старик усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья.

— Народ? Ты видишь лишь тени, дитя. Тени тех, кем мы когда-то были. Мы променяли шёпот деревьев на крики глашатаев, а звёздное небо, на каменные потолки. Эта городская хворь. Она въедается в кости. Молодёжь уже и не помнит, каково это, ходить босиком по росе.

Он протянул ей птичку, которую только что закончил вырезать. Фигурка была удивительно живой, казалось, она вот-вот вспорхнёт с его ладони.

— Возьми. Пусть она напоминает тебе о небе и о крыльях, которые у нас ещё остались. Пусть даже мы и забыли, как летать.

Цин-Цин осторожно взяла птичку. Гладкое, тёплое дерево приятно легло в ладонь.

— Спасибо, — тихо прошептала она. — Сколько я вам должна?

— Мудрость не продаётся, а за доброту не берут денег, — ответил старик и снова взялся за новый брусок дерева. — Просто помни, будущая королева, что даже самое могучее дерево начинается с маленького семени. А самый дремучий лес можно возродить, если посадить хотя бы один саженец.

Слова старого эльфа запали ей в самую душу. Это было первое искреннее слово, которое она услышала за долгое время. Девушка крепче сжала в руке деревянную птичку и кивнула ему в знак благодарности.

Но чем дольше царевна смотрела на этот муравейник, тем больше её охватывало чувство неудовлетворённости, какого-то уныния. Взгляд невольно задержался на виселице, что чернела уродливым силуэтом на краю площади. На перекладине, медленно раскачиваясь на ветру, висели два тела. Один был гномом, другой, эльфом. Табличка, прибитая к столбу, гласила, что оба казнены за воровство и разбой. В их широко открытых, выпученных глазах застыла немая смесь ужаса и безнадёжности, а почерневшие от солнца и времени лица облепило жужжащее облако зелёных мух. Зрелище было омерзительным и унизительным не только для мёртвых, но и для живых, вынужденных проходить мимо каждый день.

— Капитан, — тихо позвала Цин-Цин, не отрывая взгляда от повешенных.

Голос её был холоден, как сталь. Старший стражник, широкоплечий эльф с суровым лицом, шагнул вперёд.

— Ваше высочество?

— Почему они всё ещё здесь? Казнь, как я понимаю, свершилась не сегодня.

— Так приказано, ваше высочество, — ровным голосом ответил капитан. — Тела оставляют на три дня для устрашения прочих воров и смутьянов. Это закон, установленный королевским советом.

— Закон? — медленно повернула к нему голову Цин-Цин.

В глазах плескался гнев.

— Называть это варварство законом? Мы выставляем напоказ смерть, как лавочник выставляет свой товар. Мы приучаем наших детей к виду разлагающихся трупов. Это не устрашение, капитан. Это признак нашей собственной дикости.

Капитан молчал, лишь плотнее сжал челюсти. Он был солдатом и исполнял приказы.

— Когда я взойду на трон, — продолжила Цин-Цин, снова отворачиваясь к площади, и её голос обрёл твёрдость металла, — первым моим указом будет перенести все казни и места их свершения за городские стены. Мёртвые заслуживают покоя, а живые, права не видеть этого уродства. Мы эльфы, а не дикари. Пора об этом вспомнить.

Девушка в который раз поморщила свой носик, прикладывая к лицу надушенный платок. Запах на рынке был едким и удушающим. С одной стороны доносились ароматы спелых фруктов и свежих цветов, но их заглушали тяжёлые миазмы пота, прелости и нечистот, что скапливались в грязи под ногами. По булыжникам шмыгали крысы, бесстрашно пробираясь сквозь толпу, словно являлись истинными хозяевами этого места.

— Цин-Цин, Царевна, как заря,

Твои глаза, небес простор,

Сквозь них струится свет огня,

Что согревает тишину и мой взор…

Девушка подняла руку, давая знак замолчать барду, который со своей лютней стоял на телеге. Она не желала слышать песнь в свой адрес. Слишком много их было за последние сто лет. Вот таких позёров, которые сочиняли стихи в её честь.

— Ваше величество… — склонился тот.

— Я ещё не величество, — ответила царевна, отворачиваясь, держа путь вперёд, осматривая вокруг себя происходящее.

Цин-Цин нахмурилась. Сердце сжималось от боли и отвращении при виде всего этого непотребства. Эльфы не должны жить в каменных городах, окружённые грязью. Они, дети леса, созданные для жизни среди деревьев, озёр и природы. Гномы, возможно, находили в этом каменном лабиринте что-то родное, но для эльфов, таких как она, это место, как не крути, было чуждым и враждебным.

Мысли о скорой коронации не приносили спокойствия. Завтра ей предстояло отправиться тропами альвов к озеру, волшебному источнику, который наделял силой всех правителей её рода. Это был священный ритуал, который нельзя было пропустить. Она обязана пойти одна, как и её предки в своё время. Только после этого она могла вступить на трон.

«Чувствую, эта ночь будет тянуться невыносимо долго».

Царевна глубоко вздохнула, оглядывая окружающих. Жители, занятые своими делами, не замечали её внутренней борьбы. Для них она оставалась лишь фигурой, далёкой и недосягаемой. Но в её сердце росло беспокойство. Она чувствовала, что ей предстоит нечто большее, чем просто коронация.

— Возвращаемся, — тихо произнесла она, не оборачиваясь.

Стражники немедленно подчинились, и процессия двинулась обратно к замку.

Цин-Цин шла по другой дороге, петляя узкими улочками, которые вели через старую часть города. Она двигалась медленно, погружённая в мысли о своей жизни и судьбе. В памяти всплывали образы прошлого: смерть её брата, который оказался предателем, и холодное отчуждение сестры, с которой они почти не общались. Но она была должна… Просто обязана наладить с ней отношения.

Взгляд голубых глаз скользнул по зданиям, выхватывая всё новые и новые подробности. Здесь, как и везде, царствовала грязь. Нечистоты выливались из окон, а жители чуть ли не по колено ходили в жиже, считая это абсолютной нормой.

В одном из дворов она увидела группу эльфийских детей. Они не играли в догонялки среди деревьев, как когда-то она сама со своими друзьями. Нет, они сгрудились вокруг перевёрнутой бочки и с азартом бросали на неё плоские камни. Победителем становился тот, чей камень оставался на бочке. Это была грубая пародия на человеческую игру в кости. Маленькая эльфийка, с волосами цвета соломы, ловко швырнула свой камень и радостно закричала, когда он сбил камень соперника.

Сердце Цин-Цин снова сжалось. В этой незамысловатой, лишённой всякой грации игре она увидела ещё один симптом болезни своего народа. Дети, лишённые леса, придумывали себе городские забавы. Они уже не знали радости от плетения венков или поиска светлячков в сумерках. Их миром были камень, грязь и пыль.

Она невольно вспомнила брата. Именно он восхищался мощью гномьих крепостей и хитростью человеческой торговли. Он говорил, что будущее эльфов, в союзе с другими расами, в больших городах, в политике и коммерции. Единственное от него разумное предложение. Тогда, давным-давно, она спорила с ним, а теперь… теперь его нет. Его увлечение городской жизнью, его стремление к власти и богатству завели его на путь предательства, с которого не было возврата. А родители… после той смерти, они словно отгородились от мира и от неё самой невидимой стеной скорби и разочарования.

«Нет. Так быть не должно».

эльфы, некогда величественные и гордые, теперь всё больше напоминали тех самых людей, которых они презирали за любовь к городам и замкам. Они, дети лесов и озёр, добровольно заперли себя в каменных клетках. Глядя на высокие серые стены вокруг, Цин-Цин понимала: её народ изменился, и не в лучшую сторону.

Улицы, по которым она шла, были узкими и извилистыми, вымощенные неровными булыжниками. Дома, прилепившиеся друг к другу, как будто боясь упасть, казались старыми и изношенными. Деревянные ставни на окнах скрипели от ветра, а крыши, покрытые мхом, выглядела так, будто давно не знала ремонта. Время оставило на этих постройках свой след, и город, некогда величественный, теперь выглядел удручающим.

Храмы, что встречались на пути, были разными. Эльфы почитали древних духов леса, богов природы. Один из таких храмов, посвящённый Лайриэ, богине луны, возвышался неподалёку. Его белые стены украшали серебряные узоры, а высокие колонны казались словно вытесанными из лунного света. Здесь всегда стояла тишина, нарушаемая лишь шёпотом ветра, проникающего сквозь открытые арки.

Но не только эльфийские боги имели свои святилища в этом городе. Гномы, обитатели подземелий и гор, принесли с собой своих богов, и их храмы выглядели иначе. Один из таких, посвящённый Калгриму, богу кузнечного дела и подземных богатств, был построен из чёрного гранита. Над входом висел огромный молот, символ силы и труда. Внутри всегда горел огонь, символизирующий вечную работу.

Проходя мимо этих святилищ, Цин-Цин невольно задумывалась о том, как разные народы сосуществовали в этом городе, каждый идя своим путём, поклоняясь своим богам, но все они, в конечном итоге, оказались в каменных стенах, отдалённые от природы, которой когда-то так дорожили.

Наконец, она достигла ворот замка. Массивные каменные стены возвышались перед ней, а железные створки с тихим скрипом распахнулись, пропуская царевну внутрь. В замке царила привычная прохлада и тишина, нарушаемая лишь эхом её шагов по гулким коридорам.

Когда Цин-Цин вошла в свои покои, её уже ждала молоденькая служанка по имени Алианна.

Девушка с большими испуганными глазами тут же бросилась помогать царевне снять запылившийся дорожный плащ и сапоги.

— Ваше высочество, вода для омовения готова, — пролепетала она, не смея поднять взгляд. — Я приготовила настой ромашки и лаванды, как вы любите.

— Спасибо, Алианна, — мягко ответила Цин-Цин, садясь на мягкий пуф.

Она посмотрела на девушку, которая была всего на несколько десятилетий младше неё, но казалась совсем ребёнком.

— Ты родилась в городе?

Вопрос застал служанку врасплох. Она замерла с сапогом в руке и наконец подняла глаза.

— Да, ваше высочество. Я никогда не была в лесу. Мои родители приехали сюда ещё до моего рождения. Отец работает в королевских конюшнях.

— И тебе здесь нравится? — продолжала расспрашивать Цин-Цин. — В этом каменном мешке?

— О, да! — искренне выдохнула Алианна, и её лицо озарилось улыбкой. — Здесь так интересно! Ярмарки, праздники… А в прошлом году на Празднике цветущих огней я видела настоящих файерболов, которых показывали маги! А ещё я мечтаю, что когда-нибудь меня заметит молодой стражник из личной гвардии капитана, и мы поженимся. Он такой красивый и сильный!

Цин-Цин слушала её и чувствовала, как между ней и этой юной эльфийкой пролегает целая пропасть. Мечты Алианны были просты и приземлённы. Они были сотканы из реальности этого города, и в них не было места шелесту листвы или пению лесных птиц. Для неё каменные стены являлись не тюрьмой, а защитой и домом.

— Можешь идти, Алианна. Я справлюсь сама, — тихо сказала царевна.

Когда служанка, пятясь, вышла за дверь, Цин-Цин подошла к большому окну, выходившему на дворцовый сад. Но даже этот сад был лишь жалким подобием настоящего леса. Аккуратно подстриженные кусты, ровные дорожки, цветы, высаженные в строгом порядке. Природа, усмирённая и заключённая в рамки.

Она разжала кулак. На ладони лежала маленькая деревянная птичка, подарок старого мастера. Она поднесла её к лицу, вдыхая тонкий, едва уловимый запах дерева и леса. Эта маленькая фигурка была единственной настоящей вещью, которую она видела за весь день.

Смерть брата, отчуждение родителей и сестры, упадок её народа, всё это тяжёлым грузом лежало на её плечах. Но теперь к этому грузу добавилось нечто новое: ясное и холодное понимание. Она не могла повернуть время вспять. Она не могла заставить всех вернуться в лес. Но она могла попытаться вернуть лес в их сердца. Начать с малого. С отмены варварских законов. С возрождения старых традиций. С того, чтобы дети снова услышали сказки о духах деревьев, а не только восхищались фокусами заезжих магов.

— Я справлюсь, — прошептала она, обращаясь не к кому-то, а к самой себе.

Голос звучал твёрдо.

Завтра ей предстоял путь к священному озеру. Одной. Этот путь теперь казался ей не просто ритуалом, а первым шагом на новой, её собственной дороге. И она пройдёт его. А маленькая деревянная птичка, зажатая в руке, будет её безмолвным спутником и напоминанием о том, ради чего стоит бороться.

С этими мыслями она легла в постель, но не стала гасить свечи. Их тёплый свет падал на фигурку птицы, лежавшую на ночном столике, и Цин-Цин долго смотрела на неё, пока сон наконец не смежил веки.