Между Востоком и Западом Глава 18 Тени над лесом

Глава 18
Тени над лесом

1.

И пришел третий день сражения решительного. И смерть витала над полем бранным у озерца Русалочьего. И запах ее тошнотворный смешением был тления сладковатого, гари едкой да крови повсюду обильно пролитой. Так что не существовало более ни росы утренней со свежестью ее бодрящей, ни разнотравья лета позднего с ароматами его цветочными, ни хвои вкуса терпкого вперемешку с дурманом листвяным деревьев шелестящих. Все пожрал молох проклятый, все втоптал в землю многострадальную.
Медленно строились полки вражеские, но не было в них заметно того рвения воинского, что в первые дни битвы великой яростью гневной пенилось. Сколь ни могучим противник казался, сколь ни превосходил он численностью рати леса Заповедного, а все же настал и ему час в сомнении дрогнуть, и промеж его рядов пополз холодок страха да неуверенности. И видно это было защитникам просторов славянских, и полнились сердца их гордостью великой.
Снова запели трубы заунывно, снова барабанной дробью туман кровавый к небесам погнало. Снова шаг за шагом пошли колонны к озерцу Русалочьему. Однако робким этот шаг выглядел, да и сами колонны вражеские поредели изрядно; и теперь уже не было похоже, что конца-края нет потоку этому всепоглощающему. Саженей за двести замерло войско будто вкопанное, и вынес конь вороной вперед строя, копьями ощерившегося, всадника в халате золотом расшитом. Остановил Фэн-хэн коня движением резким, вытянулся в седле, в редут защитный всматриваясь, и выкрикнул громко:
– Эгей! Воины русские! Хочу я, прежде чем сойдемся мы в очередной схватке смертной, с предводителем вашим, с Лесославом-Хранителем слово молвить!
Дернулся было росич от холма насыпного, у могил родительских, где стоял он в окружении десятка лесовиков ближних да троллей лесных Озгуда-правителя, да маахисов дюжины, что короля Сэвина охраняла, но остановила его рука жителя подземельного.
– Не ходи! Обманет!
– Не трусь, герой! Я к тебе один для разговора выйду! – спрыгнул император с коня играючи да прошел вперед шагов на десять. – Или ты только за чужими спинами геройствуешь?!
– Пусти! – закипело все у Лесослава внутри огнем негодующим. – Добром тебя прошу!
И отошел тогда Сэвин в сторону, Хранителя вперед пропуская. И сошлись две фигуры на расстоянии от отрядов своих равном. И посмотрели в глаза друг другу. И был взгляд тот у одного, в шелка и золото разодетого, надменным и презрением полным, но читалась в гордыни той неуверенность потаенная. У другого же, что стоял в кольчуге, поверх рубахи кровью пропитавшейся надеванной, исподлобья взор горел огнем недобрым ненависти праведной к супостату, законы божественные и человеческие поправшему.
– Ну?! – только и произнес росич грозно.
– Так вот ты какой, Хранитель леса Заповедного! – произнес Фэн-хэн, с ухмылкой двусмысленной Лесослава разглядывая.
– Посмотрел?! Полюбовался?!
– Да любоваться-то тут особенно нечем. Изранен, изможден, от усталости с ног валишься.
– А ты пожалел, небось, гнида подлая?! А не пошел бы ты с жалостью своей…!
– Что же ты, воин, лаешься, да еще похабно так! У нас, к примеру, не принято бойцам достойным оскорблять друг друга; а подобное лишь рабам да крестьянам грязным пристало!
– Так то же бойцам достойным, в бой честно идущим, – росич в ответ вымолвил. – Ты же словно тать последняя вороном черным с неба упал, над народом беззащитным изгаляясь! Или позабыл уже, как деревни наши жег, как мужиков рвал на части, как баб да детишек в полон гнал?! Позабыл, да?!
– Все! Хватит! – взметнулась кверху ладонь императорская. – Не затем я тебя к себе вызвал!
– Не затем и я к тебе пришел! Только не слышу я что-то покамест речей разумных!
– А речь моя к тебе простая будет, Лесослав-Хранитель. Ты отдаешь мне девчонку-гуй по имени Мэй-ню, воины твои складывают оружие, и тогда я пощажу тебя и жену твою, и детей малых, и отпущу вас на все четыре стороны. Ну что, по нутру тебе предложение мое милосердное? В случае же противном день этот для всех вас последним станет. Но тогда я тебе обещаю, прежде чем глаза твои подернет пелена кровавая, дам я тебе насладиться всех своих близких погибелью. И поверь, что умирать они долго будут, мучительно долго!
Замолчал росич, угнул голову, только костяшки побелели пальцев, что рукоять меча сжимали судорожно.
– А теперь послушай и ты мое предложение последнее. Ты, император незваный, сей же момент собираешь пожитки свои награбленные, заворачиваешь остатки армии твоей жалкие и дуешь отсюда настолько быстро, насколько позволят тебе ноженьки твои в сапожки чистенькие обутые! Да только мчишься ты, не останавливаясь ни на мгновение единое, ибо в противном случае, не могу я обещать тебе, что не зачешется рука моя, чтобы добить тебя, змею подколодную, раздавить, словно слизняка последнего!
Вспыхнули глаза сузившиеся гневом неуемным, залила лицо бледное краска алая, мелькнула ладонь в направлении клинка изогнутого, но опустилась тут же, все чувства за маской презрения скрывая. Молча повернулся Фэн-хэн и зашагал к строю своему, молча и Хранитель к соратникам своим двинулся. И слышно было только в тишине воцарившейся, как печатали землю шаги их раздраженные.

* * *

Атака захлебнулась, так и не достигнув заново возведенной насыпи. Огненные шары маахисов с треском врезались в ряды наступающих и распадались на множество искр, заставляя чернеть кожу оголенных ладоней и лиц, выжигая глаза, проникая в оскаленные в криках рты и стыки доспехов. Армия Фэн-хэна захлебнулась болью, строй ее смешался, и в считанные мгновения на поле образовалась бурлящая каша: обезумевшие от страданий воины первых эшелонов стремились к отступлению, но сзади на них напирали подгоняемые завоевателем свежие, еще не столкнувшиеся с огненным вихрем подземных жителей, силы.
Конечно, из донесений Шижоу Фэн прекрасно знал, что накануне к защитникам леса прибыло очередное подкрепление, но каким малочисленными, каким неуклюжими и обезоруживающе нелепыми выглядели эти малорослые карлики с вывернутыми в разные стороны пятками! Верный соглядатай не рассмотрел у коротышек никакого вооружения и оттого посмел предположить, что вновь прибывшие, вероятно, владеют искусством какой-то неведомой магии. Однако завоеватель начисто отмел подобные домыслы, обвинив «живую плоть» в трусости. Еще бы! Ведь десяткам тысяч воинов его непобедимой армады на сегодня противостояла всего лишь горстка, лишь несколько жалких сотен безумцев, полностью обескровленных предыдущими днями сражения! Их можно раздавить одним решительным натиском! К тому же вот-вот подойдет со своим отрядом Ланг, да и кочевники, очевидно, не за горами.
– И все же я попытаюсь сохранить жизни моих солдат, – проворчал Фэн-хэн. – Пускай отдадут мне Мэй-ню, и я оставлю этот проклятый лес в покое. Пока оставлю. Судя по всему, Запад окажет мне меньшее сопротивление. А уж потом можно вернуться назад и довершить начатое.
Так он рассуждал вчера, и как же он ошибся сегодня!
– А ведь я предупреждал тебя, повелитель! – пискнул из-за спины скрывавшийся в походном шатре Шижоу.
– Заткнись! – яростный взгляд Фэн-хэна заставил «живую плоть» затравленно вжаться в противоположный полог шатра: отступать дальше было просто некуда. – Мчись на север! Поторопи Ланга! А здесь я уж сам как-нибудь справлюсь.
«Как-нибудь» заняло у завоевателя больше четырех часов. Боевые порядки восстановить удалось, однако об очередном штурме нечего было и думать. Солдаты испуганно жались друг к другу, не обращая внимания ни на грозные окрики командиров, ни на зарубленных в гневе императорской саблей товарищей. Да тут еще и явившийся из рейда по северным окраинам Заповедного леса Шижоу явно не добавил ему оптимизма.
– Там никого нет, повелитель! – испуганно пропищал соглядатай. – Во всяком случае, никого из оставшихся в живых.
– То есть как это? – опешил Фэн-хэн: потеря верного соратника всех его злодеяний явно не входила в планы завоевателя.
– Только трупы. Сотни, тысячи тронутых тленом трупов животных, и разбросанное повсюду оружие.
– Где Ланг?!
– Труп большого буро-рыжего волка лежит разрубленный практически пополам возле дверей какой-то лесной хижины.
– Там есть другая армия? – на этот раз в голосе Фэн-хэна послышались испуганные нотки.
– Нет там никого. Сплошная пустота. Ни зверя, ни птицы, ни тем более человека, или какого другого волшебного существа.
И тогда завоеватель задумался. Он раздумывал ровно столько, сколько было нужно, чтобы принять окончательное решение.

2.

Ливень хлесткий из ничего на них полился. Внезапным он оказался, все законы природы нарушающим. Ни тучки единой даже на небесах больше не было, – те, что вила вызывала совсем уже без следа растаяли, – а между тем прямо с небес голубых хлынули вдруг потоки водяные, да такие, что насквозь мокрым платье у всех сделалось в мгновение единое. И смешались с ручейками, что по волосам мокрым на щеки стекали, слезы радости бурные. Еще крепче к себе вила детей прижала, но не от отчаяния уже, а в надежде возродившейся. Потому что зафыркал огонь, дубы столетние охвативший, словно кот обиженный, сжались на глазах языки пламени жадного до искорок пугливых, пыхнули сполохи в раз последний и угасли бесследно на глазах удивленных. И дрогнул враг тогда, увидав силу леса Заповедного необоримую, на окраине поля Русского затоптался бессмысленно, не ведая, что же еще предпринять против горстки защитников границы непреодолимой, против мощи леса волшебной. Ибо опять наготове стояли деревья огнем покореженные, но непобежденные, ибо растопырили они в направлении врага беспощадного ветви свои разлапистые да грозные с листами узорчатыми, от жара свернувшимися. Будто пальцем помахали упреждающе, мол, коли сунетесь еще раз, то не видать вам более света белого.
– А ведь мы выстояли, выстояли, матушка Хранительница! – первым подал голос восторженный Бир старик неугомонный.
И заулыбались тут все, друг на друга поглядывая, чуть только в пляс не пустились. И лишь Лета одна, детишек отпустив из объятий материнских, пала на траву мокрую, распластала руки в стороны и коснулась губами земли русской.
– Спасибо! Спасибо вам, пращуры древние! Примите вы благодарность нашу непередаваемую за дубы сохраненные, за лес от беды сбереженный, за спасенные жизни наши!
Вот как дела на границе западной обстояли.

3.

Фэн казнил каждого десятого из строя, собственноручно казнил, беспощадно. Он просто шел вдоль перепуганных шеренг и, молча шевеля губами, находил очередную жертву, чтобы вонзить ее в живот свой обагренный и липкий от крови изогнутый меч. Шижоу висел над головой повелителя, свирепо вращая оставшимися глазами и наводя оторопь на и без того лишенное последних капель отваги воинство.
– Лучников к бою! – отдал команду завоеватель. – Стрелы летят в несколько раз дальше, чем пущенный с ладони огонь. Мы потопим их в море стрел!

* * *

И опять к насыпи земляной колонны вражеские двинулись, однако, без труб, без барабанов, без оружия бряцания, в молчании полном. И остановились они ровнешенько в полете стрелы от редутов охраняемых. И вскинулись тогда в поднебесье тысячи луков, стрелами оперенных. Потемнело небо от смерти острожалой, и накрыла погибель та остатки армии Лесославовой.
На треть сразу после залпа первого сократились ряды защитников леса Заповедного. Три стрелы подле Хранителя крутанулись: одна только ворот рубахи тронула, другая щеку царапнула, третья же мякоть руки кольчугой неприкрытую чуть повыше кисти пробила. Но закрыл он собой Сэвина, маахисов предводителя храброго.
– К дому, все к дому отходим! – росич выкрикнул.
Отступили тогда те, кто в живых держался, еще несколько дюжин товарищей своих под залпом вторым на поле бранном лежать оставив. Звери да жители лесные, послушные приказу командира своего под защиту деревьев ушли. Маахисов, чьи тела незащищенные не могли сопротивляться дождю стрел смертоносному, вместе с Лесославом да последними из троллей Озгуда дом у озерца Русалочьего под крышей своей принял. Только лесовики для стрел мало уязвимые по-над забором шеренгой выстроились.
Вот тогда-то, слабину видя в рядах обороняющихся, и скомандовал Фэн атаку очередную. И навалились остатки армии неприятельской. И хотя снова встретили они отпор достойный, но с потерями значительными прорвали все же кольцо лесовиков огненное. Словно ежи, остриями стрел утыканные, взялись хранители лесные за палицы дубовые. Закипела схватка у самых ворот дворовых, да у могил родительских. Помогали маахисы в круговороте том, чем могли, да могли-то теперь они мало: из дверей да оконец разве же сильно навоюешь. Так и ступил враг на холмики насыпные, под которыми Красомир-герой да Илленари-хозяюшка покой свой вечный отыскали.
Не успел тут Лесослав Сэвина от безумства геройского удержать, и оказался маахисов предводитель в самой гуще боя смертельного. Бросил житель подземельный шар огненный в одну сторону, бросил в другую: свободнее сделалось от обилия вражеского. Да только почуяли вороги победу близкую, – совсем озверели: ни боли, ни страха не чувствуют, будто прусаки черные отовсюду лезут. Сделал Сэвин замах третий, но пронзил меч кривой ладонь, на которой огонек волшебный только-только зарождался. Потекла кровь алая струйкой тоненькой, в поток неостановимый превращаясь. И повисла рука вдоль плеча безжизненно. Ринулись маахисы из дому на подмогу повелителю своему. Кто в окошко на пики солдат императорских выставленные выскакивал, кто через двери узкие, суматоху учиняя, прорваться пытался. Еще больше сумятицы в битве завязалось.
Поднажал тут Озгуд плечом мощным, и зашатались бревна стены передней. Поднажал еще, товарищей к себе кликнув, и разлетелось крылечко дубовое вдребезги, посыпались балки крепкие, словно сухие веточки на ветру придорожном, и остался дом у озерца Русалочьего без стены передней стоять. Высыпали тут ратники все до единого, вступили в сражение ближнее, где стрелам уже несподручно летать, где и копьем-то не развернешься; только меч да кинжал короткий к сердцу врага отыскать дорогу могут.
И закрутился подле могил родительских вихрь огненный, маахисами поднятый, да такой жаркий, что Лесославу с троллями и места там не нашлось; поневоле пришлось назад, к лесу спасительному, податься. Только видел герой, в небесах предвечерних сереющих, что вдруг на поле ратном воин на коне вороном, в халате позолотой сверкающем объявился. И кричит он что-то на языке своем басурманском. А потом понятно сделалось, что хочет супостат к дому у озерца пробраться, значит; дорогу себе расчистить требует.
– Ну, гнида подлая! – зубами Хранитель скрипнул. – Мало тебе землю нашу топтать, так ты ж еще и палаты мои ножищами своими грязными поганить вздумал! Не бывать тому!
– А ну! – крикнул он другу Озгуду, – Наверни-ка на стрелу каленую пакли кусок побольше, да искру высеки!
Свистнула стрела огненная поверх рядов безоглядно сражающихся, пала на крышу тесом сухим крытую, и полыхнуло пламя столбом великим, словно запалил его кто разом со всех четырех сторон. И разнесся над полем бранным крик императорский тонкий да истошный. И настолько силен и внезапен он оказался, что на мгновение единое замерли все на местах своих. Только Фэн-хэн, на опасность не взирая, коня вороного чуть ли не в огонь кипящий направил. Да скотина-то умнее оказалась: на дыбы поднялась да наездника своего наземь и опрокинула. А тут и сам дом приозерный рухнул с треском непередаваемым, всех неосторожных под собой навеки погребая.
Почернело лицо завоевателя, или, может быть, то мгла ночная пала, сгорбилась фигура его высокая, опустились плечи дотоле широко расправленные. И увидев состояние предводителя подобное, дрогнуло войско атакующее и опять к шатрам своим откатилось, раненых бессчетно теряя. И пришла ночь на землю многострадальную, и закончился день третий сражения великого.

* * *

С трудом отыскали герои тело короля маахисов Сэвина. Под грудой трупов вражеских лежала фигурка маленькая, от потери крови бледная. Однако на лице его при этом отражалась улыбка радостная. Шестнадцать ран только на груди маахиса насчитал банник, омывая тело иссеченное перед последним походом королевским в края заоблачные.
– Вот ты и встретился, наконец, с любовью своей стародавней, – грустно Лесослав прошептал, над ложем из хвои разлапистой сооруженным. – И как заповедал ты нам волею своею прижизненной, похороним мы останки твои рядом с могилой ее, близь озерца Русалочьего. Сегодня похороним. Потому как завтра неведомо нам, останемся ли сами в живых, чтобы, как положено, обряд смертный исполнить.
– На то не наша с тобой воля и не наше с тобой разумение скудное, – молвил за спиной Хранителя Озгуд, король троллей лесных. – Уже и сегодняшний день пережить не чаяли, а все же по-прежнему стоим на земле крепко да воздухом дышим. Так что на все одних лишь богов решение, только им судьба наша ведома.
С сухими глазами опускали они тело героя в могилу свежевырытую: видать, влага вся, что в теле живет, в огне сражения наружу вышла. Потрескавшимися губами произнесли слова прощальные. Только сердце вот у всех беспощадно щемило.
А потом учинил росич воинству своему смотр последний, перед сражением окончательным. Ушли обитатели лесные под защиту деревьев по команде Хранителя, и оттого не пострадали практически. Но от семидесяти лесовиков только восемь в живых осталось, троллей Озгуда в сражениях двух дней последних лишь тринадцать с королем вместе уцелело, маахисов же из трехсот воинов всего сорок два бойца едва на ногах держалось.
– Сколько же еще солдат у врага в запасе имеется? – мучительной болью вопрос Лесослава в воздухе повис.
– Дозволь молвить, Хранитель? – один из анчуток с ветки порхнул.
– Говори.
– Хоть и не сражались мы сегодня по приказу твоему, но все же времени зря не теряли, – учинили разведку в стане вражьем: что смогли, рассмотрели, на что сил хватило, посчитали. Чуть поболее пятидесяти тысяч воинов у врага в наличии и осталось только…
– Только?! – почти со стоном Лесослав произнес, голову опуская.
– Только, – это потому, что в начале самом разов в десять число это нынешнее превосходило, – пояснил анчутка смущенный. – Так среди теперешних солдат раненых полным-полно, да и страх промеж них великий сегодня поселился. А страх, сам знаешь, сила подчас необоримая.
– Что же это ты, Хранитель? – прошептал Озгуд, к уху росича склоняясь. – Сколько раз призывал нас держаться, носа не вешать, а сейчас сам в уныние впадаешь!
– Так то по пятьдесят ворогов на каждого нашего приходилось, а ныне почти по тысяче рядится.
– И что же, Лесослав, ты нам предлагаешь? – вопрос этот уже громко прозвучал.
– А вот что, – в пламени костра колеблющемся встал Хранитель во весь рост свой и руку поднял решительно. – Благодарен я вам, други мои, да так, что словами и не передать вовсе! За помощь вашу своевременную, за геройство в битве проявленное, за то, что не жалели вы живота за лес наш Заповедный, за землю русскую! Крепко стояли мы друг подле друга, многое выстрадали! Однако бывает и так в жизни, что подкатывает вдруг к сердцу храброму момент коварный, когда не остается больше надежды на победу решительную, когда один конец только имеется, – смерть геройскую принять. И добро бы при том одиноки мы все были, за себя лишь ответственность держали перед богами. Но нет, и семьи есть у многих, и жены в надежде за порог выглядывающие, и детишки мал мала меньше, и старики хворые.
– Это к чему ты, Хранитель речи подобные ведешь? – под гул неясный Озгуд хмуро бросил.
– А к тому, что завтра нам все одно смерть принимать. С победой ли знатной, с поражением ли в неравном бою случившемся, но смерть, скорее всего, поутру каждого подстережет из тех, кто здесь собрался. И ежели кто другой путь изберет, и поворотит к дому сердцу близкому, то не трусостью это обзываться станет, а благоразумием только. Потому как дело общее сделано уже: обескровлен враг лютый! И падет если даже лес Заповедный, все едино, земля наша общая тати проклятой не покорится, все едино, через год ли, другой, а будет он стерт с лица Наземья окончательно! Так зачем же лить кровь безвинную, зачем слезы лишние у вдов требовать?! И без того много уже горя содеялось.
– Все у тебя? – Озгуд брови нахмурил.
– Что на сердце камнем лежало, то высказал, – снова голову росич склонил не то от гари, над полем витавшей, не то от седины ранней посеревшую.
– А сей момент ты меня послушай, Хранитель леса Заповедного. И думаю я почему-то, что скажу тебе волю общую. Говоришь, за лес твой живота мы не жалели, за землю твою? А я тебе так отвечу: лес твой нам и сейчас не ведом, а земля у каждого из пришедших своя, куда более родная имеется. И прав ты: там и очаг теплый, и руки ласковые, и глаза любимые. Но есть, однако, и такое понятие промеж существами живыми, как дружба, как верность слову данному мужскому, как преданность идеалам Добра, нас вскормившего! Есть, в конце концов, и Родина у нас всех, поровну каждому доставшаяся, – это Наземье наше! И никто не тянул сюда героев насильно, сам каждый идти вызвался, потому что дорого нам все, о чем сказал я тебе! И не жалоби нас больше, Хранитель, если не хочешь кулака моего отведать. Все как один завтра мы здесь стоять будем! До последнего!
Загудели вокруг одобрительно, а лица изможденные даже улыбки подобие тронуло. И вздохнул тогда Лесослав успокоено, и пал на грудь Озгуда широкую, слез из глаз хлынувших не стыдясь вовсе.

* * *

Странная штука – жизнь. Порой нам кажется, что каждый день наш наполнен полезными трудами и добрыми свершениями, что мы стремимся к горним высям в надежде спасти человечество от очередной напасти, что, проявляя чудеса храбрости и героизма, мы нисколько не думаем о славе и признании. А на поверку выходит, что всё завоеванное мы готовы сложить к ногам одного-единственного в мире человека, чтобы добиться от него хотя бы крохотной, пускай мимолетной, но все же одобрительной улыбки. И случись, что по причине от нас независящей человек этот покинет вдруг нашу жизнь, последняя сразу же теряет для нас всякий смысл, вершины гор оказываются вдруг дном глубочайшей пропасти.
Фэн-хэн лежал, уткнув голову в сомкнутые руки. В походном шатре царила беспросветная тьма. Фитиль в выгоревшей лампе мигнул несколько раз и погас более двух часов назад. Слуги побоялись внести новый светильник: в таком настроении они видели хозяина впервые и оттого страшились еще больше.
– Ее больше нет, – эту фразу Фэн повторил уже много сотен раз. – Она сгорела в огне. Она погибла в рухнувшем доме и на этот раз погибла навсегда. Мэй-ню, Мэй-ню, ну почему же мне тебя так не хватает?!
Он не рыдал, не рвал на себе волосы, не катался в беспамятстве по расстеленным на земле коврам. Он просто признавался, наконец, что истинной целью всего совершенного им доныне зла являлось не завоевание мира, не планы преданного им так легко подземного бога, нет, Фэн-хэн с самого первого мгновения мечтал лишь о том, как сотрет с лица горделивой красавицы ее насмешливую улыбку и как заставит ее полюбить себя. Не имея возможности доказать свое превосходство разумом и любовью, будучи порождением Зла по самой своей сути, он сделал основную ставку на силу. Сделал, но просчитался. Тогда в припадке ярости Фэн убил свою единственную мечту, а потом упросил Яму возродить ее к жизни хотя бы в виде ходячего мертвеца. И теперь ему уже не нужна была красота Мэй-ню: Фэн-хэн желал лишь доказать своей мечте, что он достоин ее, он рассчитывал, что мечта изменит свое мнение о нем. Но методы достижения цели алчущий оставил прежними. Он терзал свою мечту, он издевался над ней каждое свободное мгновение, он унижал ее, а мечта становилась все недоступнее и недоступнее. А вот теперь она и совсем исчезла.
Окрестности вокруг шатра огласились мучительным стоном завоевателя, и лишенные сна воины вздрогнули все как один, словно от удара бича.

4.

И четвертый день настал. В напряжении непередаваемом ожидали очередной атаки защитники леса Заповедного. Долго вглядывались в мглу предутреннюю, смрадом наполненную, но не шел ворог в наступление свое. Солнышко встало из-за горизонта дальнего, высветило поле бранное, высветило вдалеке шатры островерхие, но не показался противник настырный. Зной полуденный приблизился к порядкам оборонительным, но пустынным и молчаливым оставалось пространство у озерца Русалочьего.
– Может ушли они, все-таки? – первым высказал предположение Озгуд, король троллей лесных.
– Может и ушли, – Лесослав ответил задумчиво. – А, может, пакость очередную готовят. Вы вот что: ушки на макушке держите, а я тем временем в разведку отойду тайную.
Сказал и колечко невидимости с руки на руку перекинул, и неразличимым глазу простому рискнул в расположение вражеское сунуться. Шел он и ощущал, как пружинят ноги в слое пепла густом, человеческом, что огонь колдовской, трутом лесовиков, стрелами фавновскими огненными да шарами волшебными маахисовскими вызванный, сотворить успел. Шел и видел оружие повсюду разбросанное, и останки гниющие, погребения требующие. Много чего видел Хранитель, сердцем болея о потерях бессмысленных, но добрался-таки до шатров крайних. И не встретил охраны никакой, и шатры нашел опустевшими. Вот и главный купол предводителя вражьего. Но и в нем никого росич не обнаружил!
– Ушли-таки! – вздохнул Хранитель было, но тут углядел он краем взора движение непонятное за пологом шатра императорского. Подошел ближе. Глядь, клетка деревянная, а в ней старик давешний изуродованный да изможденный, к стене прислонившись, сидит, губами перебирает, на небо смотрит. Щелкнул росич замком, дверцу отпирая. Вскинулся старик на движение, веки сощурил. Только не видит он никого: Лесослав-то незримым остается. Замерли оба на мгновение, а потом Хранитель возьми, да и перебрось колечко в сторону обратную. Увидал его старец, заулыбался, в ноги кинулся, обрубками пальцев колени спасителя своего обнимая. Так и простояли с минуту-другую, опосля чего росич с вопрос к нему оборотился:
– Где все, дедушка, скажи мне, ежели знаешь?
Однако без ответа вопрос тот остался. По губам шевелению догадался старик, что к нему речь Хранителя обращается, и показал тогда на уши с кровью вокруг мочек запекшейся, да рот открыл с языком отсеченным.
– Эхе-хе, – вздохнул Лесослав, сожалея, а потом подумал. – А и слышал бы ты, так вряд ли чего понял разумением своим басурманским, а и понял что-нибудь, так я бы ничего в наречии твоем тарабарском не разобрал. А жалко. Так бы знать хотелось, чего приключилось в становище этом ноченькой минувшей!

* * *

А случилось тогда самое, что ни на есть, обычное. Шуршание воздуха под куполом шатра оповестило о возвращении «живой плоти».
– Я нашел ее, повелитель! – радостно запищал Шижоу. – Я нашел ее!
– Где?!! – рывок Фэна оказался настолько неожиданным, что соглядатай едва успел отлететь на безопасное расстояние. Если бы глаза завоевателя могли излучать свет, то зажегшийся в них огонь жизни наверняка разогнал бы царящий внутри шатра мрак. Но, увы, огонь сердца в состоянии зажечь высохшую душу, – и не одну! – однако ему недоступно запалить даже одной крохотной соломинки.
– Огня! – рявкнул Фэн, отбрасывая занавешивающий вход полог: он хотел не только слышать, но и видеть принадлежащую ему радостную весть. – Говори!
– Она там, на западной окраине леса. И Хранителя женщина тоже там, и дети его, и еще сотня-другая воинов из стран западных! Я искал кочевников, а нашел их под деревьями огромными скрывающихся. А деревья эти будто живые: так и хотели меня ветками зацепить, но куда им, – я увертливый! – прихвастнул Шижоу.
– Это точно она?! Ты не врешь?! – выдохнул из себя завоеватель, и только теперь привыкшие к свету зрачки «живой плоти» рассмотрели, наконец, Фэн-хэна. О, ужас! Глаза повелителя ввалились, лицо обрезалось как у покойника, но самое главное, его черные как смоль волосы подернула густая седина.
– Да точно, совершенно точно! Ошибиться было просто невозможно: мы чуть не столкнулись глаза в глаза!
– Тебя видели? – в вопросе прозвучали подозрительные интонации того, прежнего Фэн-хэна.
– Нет-нет, повелитель, они не только не видели меня, но и ни о чем не догадываются.
– А что кочевники?
– Похоже, топчутся на одном месте.
– И что же, они не могут разгромить горстку воинов?!
– По тому, что мне удалось рассмотреть, по разбросанным вокруг мертвым телам, по обожженным стволам деревьев можно предположить, что сражение было, и было оно довольно кровопролитным, но…
– Что «но»?! – в голосе завоевателя скользнуло обычное нетерпение.
– Но, мне кажется, им помогают деревья; лес встал на защиту своих обитателей.
– Лес! Опять этот проклятый лес! Вернись ко мне хотя бы капля моего прежнего волшебства, и тогда мы бы посмотрели, кто кого! Ну, ничего! Собирай командиров полков! Мы оставляем лагерь. Тихо, скрытно, мы проскользнем немного южнее и выйдем к западной границе с тыла. Мэй-ню будет моей!
– А как же эти? – рискнул вставить вопрос Шижоу, однако снова обретшего смысл существования Фэна уже было не остановить.
– Эти?! Какие эти? Здесь уже не с кем сражаться! Жалкая сотня истекающих кровью солдат. Да они подохнут сами, подохнут от полученных ран и от сознания того, что мы обвели их вокруг пальца! Ну, чего висишь как праздничный фонарь?! Вперед!

* * *

Вот как случилось все порой ночною, но не ведал о том Хранитель леса Заповедного, и оттого пребывал в смятении недоуменном.
– Ладно, – вздохнул, наконец, росич. – Побрели, старик, в лагерь наш. А там, анчуток на разведку пошлю, и выведаем все подчистую: ведь армия не иголка в стоге сена, просто так не пропадет, не скроется от глаза зоркого. И часа не пройдет, как уже все знать будем. Ну, давай я помогу тебе подняться.
Однако не захотел Йин-минг вставать с колен преклоненных, а лишь рукавом халата рваного разгладил землицу мягкую и принялся на ней обрубками пальцев своих чертить что-то. Долго чертил, а, закончив, посмотрел на Лесослава пристально. Склонился Хранитель к рисунку стариковскому, вгляделся в линий пересечение и назад отпрянул. Батюшки мои! Да ведь карта это подробная! Вот и озерцо на ней наше Русалочье, вот поле битвы недавней, и шатры войска императорского. А это что же? Деревья да кусты за порядками их оборонительными чуть не до поля Русского тянутся. А здесь вот стрела густая с юга, в обход их вьется, да не в спину защитникам, а прямиком к границе западной. Ого! Да это же захватчики лихие вдоль стрелы той нарисованы! Так вот куда ворог проклятый путь держит: обойти стороной лес наш хочет да к полю Русскому прямиком выйти. И похолодело тут все внутри у росича: да там же Лета любимая, да Забавушка-доченька с Добромиром, да беглянка Мэй-ню прячутся! И закралось тут сомнение в сердце Хранителя. А откуда старик этот о врага планах выведал? Подслушал? Так глухим его прямо на глазах самого Лесослава мучители сделали. Подсмотрел? Так при том одно только направление, куда армия уходила, увидать старик мог, а вот куда двинулись они, так это вряд ли. Неужели обман какой?! Неужели специально деда изможденного они оставили, чтобы в рисунки его заставить поверить?! Спросил росич у сердца своего, – молчит сердце, не откликается. Тогда схватил он старца за ворот крепко да ткнул пальцем в на земле начертанное:
– Ты откуда это знаешь?! Это – правда правдивая или ложь обманная?! Говори немедленно!
И потекли тут слезы из глаз старческих воспаленных. Не понял он, конечно, вопроса, но о смысле его легко догадался, и заплакал от обиды невольной. Ну, как, как спрашивается, разъяснить бедолага мог, что внучка его, что сама Мэй-ню очами его была зоркими, что могут гуй и на расстоянии дальнем в мыслях являться тайных, в сновидениях ночных?! Оттого и карту леса знал старик неплохо; а уж сопоставить радость на лице Фэна написанную с соглядатаем над плечом его довольно порхавшим, да с направлением войска движения, да вывод из этого сделать правильный мудрецу и вовсе труда никакого не составило.
Устыдился тут Лесослав ярости своей неуместной. Понял, что правду старец ему сообщить пытается. Отпустил ворот халата стариковского да прикрыл лицо ладонями от стыда мигом нахлынувшего.
– Ты прости уж меня, дедушка, за грубость мою невольную, да за недоверие тебе высказанное, – только и произнес он сквозь пальцы глухо. А когда отнял, наконец, руки от щек горящих, то увидел, что недвижимым старец подле рисунка своего распластался и бездыханным. Тихо в небытие мудрец ушел, так, как и положено человеку и жизнь, и мир свой внутренний хорошо познавшему.

5.

Ненадолго Хранитель у пепелища дома родного задержался. После того, как получил он все же от анчуток, в разведку посланных, известие, что действительно маршем скорым враг южнее обошел порядки их оборонительные, да стремительно к границам западным просторов заповедных приближается, дал росич друзьям своим наказ последний:
– Все, други мои, как ни жаль мне, но теперь-то уж точно дорожки наши в разные стороны разбежаться должны.
– А по голосу твоему, похоже, будто рад ты этому, Хранитель несказанно, буркнул Озгуд, разворотом событий недовольный.
– Кое-чему на самом деле радуюсь я, – Лесослав просто ответил. – Тому, что не будет больше друзей моих да соратников погибели, что в живых вы все останетесь. Ибо за войском императорским теперь не поспеть нам шагом пешим. Только анчуток с собой зову я; они-то на границе уже к вечеру сегодняшнему объявятся. Сам же я опосля того, как обнимемся мы на прощание, волшебством переноса воспользуюсь, и на месте через миг окажусь единый. Вас же, товарищи мои верные, при этом об одном попрошу лишь: схороните тела павшие в могиле единой братской; и ворогов закопайте отдельно, а еще выройте вы могилку маленькую для старика, что первым известие мне передал о передвижении вражеском и смерть принял от издевательств татей лютых. И еще вот что скажу вам: коли будет на то терпение ваше, дожидайтесь известий моих у озерца Русалочьего три дня, не более. И ежели в срок назначенный не придет весточка о победе нашей на поле Русском, тогда засвидетельствует это, что приняли мы смерть геройскую. И тогда возвращайтесь вы к очагам своим домашним без сомнения всякого, и думайте далее, как сберечь их, как одолеть-таки ворога незваного, как вышвырнуть его из пределов земель родных.
Так молвил слово прощальное Лесослав – Хранитель леса Заповедного, и поняли все вокруг, что прав он на этот раз безоговорочно, и что спорить с правдой этой более не следует. Обнялись они с Озгудом крепко, и земной поклон росич тем, с кем бок о бок делил тяготы всех дней войны смертельной, отвесил. А потом отдал приказ анчуткам, на запад направление держать верное, да слова переноса зашептал еле слышные.

* * *

– Вот так и случилось все, любавушка моя ненаглядная, – закончил он рассказ свой о днях прошедших, о событиях страшных. Тихо вокруг было, никто слова не произнес даже единого. Мэй-ню одна лишь голоском робким вопрос задать решилась.
– А скажи мне, Хранитель, пожалуйста, не сочтя просьбу мою за дерзость, были ли у старика, что про императора тебе сказывал, пальцы на руках целые?
– Нет, не было, обрубки только одни. Изувечил его, видать, враг окаянный. Да и не сказывал он вовсе, потому как и языка у него не было. Нарисовал он мне все это, на земле, пеплом пожарищ покрытой. А почто интересуешься ты им так? Или, девица, знаком тебе сей старец геройский?
– Знаком. Как же незнакомым ему быть, коли дедушка это мой родной, самый мудрый в деревне нашей человек, Йин-мингом кличут. И что же, ответь мне, он теперь тоже у озерца Русалочьего с другими вместе дожидать остался?
Подошел тогда Лесослав к девице ближе, обнял ее, прижал к груди своей широкой, и промолвил, волос ее густой поглаживая:
– Остался, остался, всенепременно стался, вместе со всеми. Только вот отдельно его положили от остальных… отдельно от могилы братской.
Вздрогнули тут плечи худенькие, вытянулось тело девичье струной тонкой, и опустилась Мэй-ню в траву густую, лицо ладонями закрывая, и застыла так надолго в неподвижности своей.
Тем временем собрался совет малый, из росича, вилы да старика Бира состоявший.
– Снова уходить вам надобно, – ласково, но твердо Хранитель молвил. – Слишком мало нас, чтобы выстоять, чтобы врагу отпор дать достойный, чтобы жизни ваши в неприкосновенности сохранить. И хотя с нами теперь сила поля Русского, однако, и ее может не хватить для победы окончательной.
– И куда же ныне отступать, куда бежать без оглядки прикажешь? – с вызовом Лета на мужа своего посмотрела. – Ведь не зайцы же мы, в конце концов, пугливые! Ведь на родной земле стоим и силу из нее черпаем! Пускай ворог нас сторонится, а не мы его!
– Пускай! – не осерчав даже, кивнул Лесослав головушкой буйной. – Только слишком дороги вы мне, чтобы опасности подвергать. А пойдете вы на север сначала, после того же, как лагерь кочевников минуете, на северо-запад свернете, к лесу Деборусову, или в городках аллеманских скроетесь, или же на сельков побережье приют отыщите. Уверен, не доберется туда ворог после столкновения последнего.
– Не надо этого, – вдруг в разговор голосок встрял робкий девичий.
– Чего не надо? – переспросил росич от неожиданности.
– Уходить никому не надо, – Мэй-ню продолжила. – Сам ведь говорил ты, Хранитель, давеча, что Фэн-хэн у тебя просил выдать меня, обещая отступиться от леса Заповедного. Вот и отдайте ему мою голову несчастную. Мне она так и так уже не нужна, а себя и детишек малых спасете вы.
– Замолчи, глупенькая, – вместо Лесослава Бир старик возражение высказал. – Неужели ты считаешь кого-то из стоящих перед тобою на предательство способным?! А вот Фэн, мучитель твой, вполне для дела такого сгодится: наобещает с три короба, а потом от своих же слов и откажется. Не торговаться с извергом надо, а биться до последнего! А вот, что вам с детишками бежать, да поскорее следует, – в этом прав Хранитель, без сомнения прав. В Апфельгарт спешите; я вам и письма туда напишу для друзей своих, приятелей, чтобы, значит, приняли беспрепятственно. Понятно?
Так бы и спорили, они друг дружку спасти стараясь, только конец разговорам бесконечным анчутка положил, с небес павший:
– Все, Хранитель! Некуда более отступать! В кольцо нас взял противник хитрый. Растянул порядки свои походные так, что сам отрезал на юг и восток дорогу, а с запада и севера кочевники, им, видать, упрежденные, свои дозоры несчетные выставили. Только кромка поля Русского у нас и осталась!

* * *

Однако целый день еще протянулся, пока сжал враг кольцо свое настолько, что виден сделался: только пополудни дня следующего увидели она копья острые да мечи обнаженные. Медленно удавка затягивалась, осторожно и Фэн-хэна армия шла, и кочевников остатки приближались. Опасались тати поганые силы леса Заповедного, земли русской. Но молчал лес отчего-то, не шумели дубы листами, не протягивали ветви свои корявые. И осмелел враг.
Снова показался конь крыла воронова цветом с всадником в седле из золота выкованном. Снова зазвучал в ушах голос его резкий.
– Предлагал ведь я тебе, Хранитель, миром разойтись! Жизнь обещал сохранить и тебе, и семейству твоему, и лес твой хотел не трогать больше. Но не внял ты совету доброму. А теперь уже, глупец, на себя одного пеняй только! По два раза такие подарки дорогие не делаются.
– Говори меньше, делом лучше давай займемся! – только росич в ответ и выкрикнул.
– Сейчас, сейчас. Нам с тобой торопиться ныне некуда. Ты думаешь, что сражение у нас снова получится, надеешься жизнь свою подороже продать? Не выйдет! Несколько десятков бойцов твоих жалких люди мои конями потопчут да в землю вомнут. А уж потом тебя да близких твоих, да ту, что отдавать ты мне не хотел, мы сетями накроем, чтобы на этот раз никуда не делись. И пойдет у нас потеха великая!
– Кто говорит слишком много, до дела, как правило, и вовсе не добирается! – усмехнулся Лесослав спокойно.
Дернул всадник в ответ повод нервно, отдал приказ на говоре своем гортанном, и двинулись ряды кольцо сжимая. Когда на полет стрелы приблизился противник, ощерились порядки оборонительные луками с тетивой натянутыми да выстрелили. Пали десятки воинов из шеренг передних, однако на место их тут же другие встали. Еще и еще раз пели песню свою смертельную стрелы оперенные, – последние чуть ли не в упор с пятидесяти шагов выпущены оказались, – но опустели колчаны стрелков апфельгартских. Лязгнули тогда мечи, из ножен вытаскиваемые, грозно алебард острия сверкнули, топоры боевые со свистом воздух рассекли, руку тренируя. Возле трех дубов вековых стояли последние защитники леса Заповедного кругом малым, внутри которого жались к двум фигуркам женским Забава-девчушечка да Добромир-малец, еще к битве мужеской возрастом своим не пригодный. А над ними, на ветвях анчуток зорких да когтистых отряд распластался.
Сорок шагов, – и напряженные, гневом перекошенные лица с прищуром глаз непривычным. Тридцать шагов, – и дыхание слышно тяжелое, с присвистом из ртов раскрытых вырывающееся. Двадцать шагов, – и вонь от пота лошадиного смешалась с запахами терпкими человеческими, ненависти и страха запахами; и различимы стали пота бисеринки на коже желтоватой, и пена, с губ конских на траву капающая. Десять шагов до смерти оставалось, только замерло вдруг все в округе той: застыли руки вытянутые, застыли ладони сжатые, перестал даже лист на ветру трепыхаться.
И увидел тогда Лесослав тени, со стороны леса выплывающие, и не поверил глазам своим. По вершинам деревьев шли они, как по земле твердой: Красомир-герой с мечом поднятым, Илленари-хозяюшка, глазами сверкающая, два лесовика, ликом друг на друга похожие, помоложе один, и постарше другой, да еще один лесовик с единой рукой оставшейся. А еще разглядел росич с улыбкой радостной фигуру Радовида, брата своего названного, и подле него фигуру женскую от времени скрюченную, в платье простом, в платок широкий укутанную. И понял тогда Хранитель леса Заповедного, что пришли на помощь ему и просторам лесным все Хранители, из века в век землю славянскую от напастей разных оборонявшие. И наполнилась душа его криком радости неудержимым, а глаза слезами жгучими! Да только не все это воины рати, Добром созванной, оказались. Увидал еще Лесослав позади конных порядков кочевников степных двенадцать воительниц в доспехах золотых на конях снега белей восседающих, и впереди одной из них фигурку знакомую в одеянии голубом.
– Ку-у-укиш! Дядька Кукиш! Ты вернулся! Ура-а-а!
И началось тут невообразимое. Сдвинулась с места рать вражья, да только не сумела к трем дубам пробиться. Словно куполом стеклянным окружил Великий волшебник Одинокой башни остатки рати леса Заповедного. Зато врезались валькирии в порядки войска императорского и пожали жатву славную, жатву кровавую. Десятками, сотнями выкашивали они ударами мечей да секир своих солдат от ужаса обезумевших. Стрелы воительницами выпускаемые по пять-семь человек за раз один пронзали. Не отстали от них и Хранители. Трут огненный, из заоблачных весей пришедший, посильнее земного оказался. И съедал жар нестерпимый воинов, заставляя даже доспехи плавиться. И казалось, что зверь невидимый от армии Фэн-хэна раз за разом все большие куски откусывает. А Красомира-героя меч призрачный не хуже настоящего разил беспощадно. И не один клинок, что вставал на пути его, словно масло, рассек кладенец красомиров. И сынок его, Радовид, подле отца бок о бок бился, грозно очами сверкая. И Вырица – колдунья лесная волшебства свои не зря применяла: то травинки малые врастали в тела человеческие, живую плоть не хуже острия каленого разрезая, то мошкары лесной тучи, лица залепляя, воинов душили, дыхания их лишая животворного, а то вдруг гадюк черноголовых под ногами озеро зашевелилось целое, ядом брызжущее. Илленари же матушка маахисов волшебство в полной мере применяла: шары огненные то здесь, то там искрами взрывала, насквозь прожигающими.
Шижоу, прихвостень да соглядатай мерзкий попытался было, видя разгром полный, скрыться в надежде на быстроту свою, да не удалось «живой плоти» от возмездия уйти. Десятки анчуток перекрыли «стоглазу» к отступлению дорогу. Ох, и громкий же визг в небесах стоял, когда когти острые рвали на куски плоть, страхом предсмертным истекающую. И не стало в ока мгновение того, кто когда-то «подарком» бога подземного Фэн-хэну достался.
В общем, и часа не прошло полного, как перестало существовать все воинство, из-за гор восточных на земли славянские, на поля русские хлынувшее. Один-одинешенек только завоеватель посреди трупов изувеченных и остался. Вот тут-то и встал перед ним Кукиш, волшебник башни Одинокой Великий.
– Ну, мил человек, чем теперь похвастать сумеешь? Чем силу свою докажешь? Чем оправдаться сможешь, что столько душ неповинных жизни ты лишил в стремлениях своих неуемных?
Злобно посмотрел мира завоеватель неудавшийся, в прах поверженный, исподлобья, облизнул языком губы сухие:
– Хорошо тебе говорить, когда привел ты с собой такую силу волшебную, в то время как я на землях этих лишен был мощи своей колдовской начисто.
– А ты, милок, думал, небось, что вражину подлую воин Добра завсегда в честном бою встречать должен? Оттого, видать, и превосходство с собой тысячекратное притащил, чтобы «по честному» биться? Что молчишь, словно воды в рот набрал? Али ответить нечего? Эх, паря, сколько же ты народу зазря положил!
– Зря на земле ничего не происходит. Это тебе, волшебник, и без меня хорошо известно. Зло и Добро вечно между собой воюют, и сами боги их волю беспрекословно вершат. А оттого, какой воля эта расклад примет, и зависит, кому жить, а кому смерть найти предстоит лютую.
– Ишь ты, запел как коршун кривоклювый! – в разговор тот Лесослав-Хранитель вмешался. – А людей перед смертью мучить, – это тебе тоже, скажешь, боги велят?!
– Вольно тебе, Хранитель, насмехаться, когда стою я перед тобой безоружный, а ты за спины сильные прячешься, – усмехнулся Фэн вызывающе.
И никто тому возразить не успел, как бросил ему росич клинок с земли подобранный:
– Давай бейся! Ты хотел честного боя? Будет тебе бой справедливый! Один на один, лицом к лицу, глаза в глаза, без коварства и магии. Хоть и проиграло уже Зло на этот раз, а не могу я себе в удовольствии отказать улыбку твою насмешливую собственноручно смерти в пасть загнать ненасытную.
– А коли я тебя одолею? – сбрасывая халат дорогой в лужу кровавую, вопросил завоеватель подозрительно.
– Тогда со мной биться станешь! – вышел из-за спины Хранителя Бир-трактирщик. – А потом с ним, и с ним, и с ним, и со всеми, кто стоит тут, на поле Русском. Все равно, тать, не уйти тебе от ответа за злодеяния содеянные.
И скрестилась тогда сталь, Добром и Злом направляемая, в поединке ратном. И первым Зло налетело, но ушел легко росич от выпадов рубящих, даже меч свой ни разу под удар не подставив. Разошлись оба в стороны, отдышались, посверкали зло очами и снова схлестнулись в вихре атакующем. Отклонился Лесослав от лезвия плечом левым, клинок пропуская, выбросил вперед руку правую с мечом зажатым, царапнул чуть торс противника обнаженный, прочертив на нем полоску алую. Но отбил Фэн выпад острый, колесом вокруг себя крутнувшись, высоко отбил и тут же нанес удар ответный. И окрасилась теперь рубаха на теле Хранителя пятном кровавым, расширяющимся, и повисла рука левая вдоль тела безжизненно. Качнулся росич из стороны в сторону, где-то за спиной его вила ахнула, ладони ко рту прижимая. Но выпрямился Добра воин, снова занял стойку боевую, нападения ожидая. И обрушился на него враг коварный, слабину почувствовавший. Один за другим замахи резкие следовали, то сверху, то снизу, то со сторон обеих достать норовя. Отражал их все Лесослав, как мог умеючи, только ширилось на груди его пятно багровое, да бледнело лицо, румянец теряя.
В очередной раз Фэн-хэн клинок изогнутый в атаку послал, снова отклонился назад Хранитель, да споткнулся вдруг о тело чье-то на земле распростертое и упал навзничь, грудь свою под удар подставляя. Да неудачно упал, так что еще и солнце его ослепило. И не разглядел он, как воздел противник, предательски ситуацию сложившуюся использовавший, меч над головой своей руками обеими и обрушился на тело беззащитное. Только в самый момент последний и сумел увидеть росич выпад смертельный, и успел поднять руку правую неповрежденную, и вошел клинок Лесослава во чрево над ним нависшее по рукоять самую. Остановлен был рывок стремительный, но не удержал все же Хранитель громаду на него рухнувшую, и застыли оба воина, Добра и Зла, в объятии предсмертном.
Бросились тут все к месту поединка решающего, оттащили труп врага в сторону, приподняли тело последнего Хранителя леса Заповедного, и вгляделись в черты его заострившиеся, в щеки бледные, в глаза закрытые. Первой осознала Лета тогда, что осиротела на всю свою жизнь оставшуюся, и зашлась она в рыданиях беззвучных. А потом в тишине застывшей упала вила к ногам Одинокой башни волшебника Великого:
– Ты прости меня неразумную, не прогневись просьбой, из сердца рвущейся, приложи ты умение великое, оживи мужа моего, воскреси к жизни отца детишек малых, верни нам Хранителя просторов славянских.
И услышала она тогда говор ласковый:
– Не по силам, девица, просьба твоя. И без того герои небесные сотворили чудо великое, уничтожив врага грозного. А в сражении павших к жизни возвращать, то не наш удел. Да и надобно ли действо подобное? Потому как теперь легенды достоянием стала жизнь и смерть Лесослава-Хранителя! И пускай из поколения в поколение она передается, как и обо всех тех, кто сегодня на землю с небес опустился! А лес Заповедный никогда без Хранителя не останется. Нам же пора теперь настала в путь свой обратный отправляться. Прощай! Прощайте и вы, люди добрые, что, себя не пожалев, в час нужный на подмогу поспешили! Живите и помните, что Зло не дремлет, но лишь одно Добро над нами всеми властно!
Подняла Лета тогда глаза свои заплаканные и увидала, как одна за другой взмывают в небо тени дивные, как растворяются они над лесом в дымке синей, и крайним в череде той Лесослав ее оказался. И рассмотрела она, как оглянулся росич в раз последний, как улыбнулся он ласково, как рукой взмахнул ободряюще.
 И растаяло видение то на просторе чистом.