Варька

(Заглавие правильно пишется "Варька" с использованием кавычек. Из текста ясно, почему).

Этот день был, как песня. Правда, песня на грани. Так бывает: голос вроде спокойный, но напряжение в тембре такое, что понимаешь: героиня песни то ли бросится в воду, то ли кого-то заколет.

Мы сидели в подвале в ожиданье расстрела. Я – и та, кого видел однажды. Года за два до нынешней встречи. На балу. В другой жизни. Один взгляд – и готов был помчаться за ней. И казалось, сверкнула ответная искра. Но корнет Артюхов, ныне – год как убитый, резко дёрнул меня за рукав: "У неё есть жених. Не дури!" Он был хороший человек и поступил так из доброго расположения ко мне. Когда я хотел выяснить подробности, то услышал в ответ: "Для чего? Не порти жизнь ни ей, ни себе. Вы оба достойные люди, и её жених тоже. Не делай зла! По крайней мере я в этом участвовать не буду". Он говорил мудро, и я на него не в обиде. Мир его праху... И вот – долгожданная встреча. Я был схвачен, когда проводил здесь разведку. Двух солдат убили, а меня, оглушив, взяли в плен. Оказалось, бандиты, орудовавшие в этих местах. Они же разгромили штаб красноармейской части, сражавшейся против нас, и схватили эту женщину. Остальные – кто пал, кто успел убежать.

Когда её швырнули в подвал, где уже сидел я, конвоировавший бандит, грязно выругавшись, произнёс: "Надо бы её оприходовать всем отрядом, да батька у нас, видишь ли, образованный! Вроде тебя. Право первой ночи выдумал. Всё напевает: "Фигаро здесь, Фигаро там! Уж что это за такое фигаро?!  Слово бы поприличней придумал! А ещё культурный! Когда пускаем в расход, приказывает: "Без сквернословия!" А сам...

Мне нельзя с ней побаловаться, а тебе можно. Наставь рога батьке! А я в окошко полюбуюсь, как вы забавляетесь. Держи бабу!" И толкнул её на меня. Я хотел её подхватить, чтоб не упала. Ещё не видя лица. Просто падает человек – надо удержать. Но она удержалась сама. А потом я увидел лицо. И она неожиданно выдохнула: "Это вы?" Значит, запомнила. С первого взгляда!.. Объяснять, кто в каком лагере, не надо: по форме видно. Но сейчас нет ни красных, ни белых. Только два человека, сведённые вместе. Чудом. Издевательским чудом, убийственным – но даровавшим заветную встречу.

И сейчас – не сырой и зловонный подвал, не бандитская рожа, глядящая сверху в окошко, а две светлых души и пространство негаданной встречи. А всех внешних подробностей нет. Я не спрашивал про жениха, может – мужа. И она не касалась моих обстоятельств. Всё – снаружи. Мы – здесь.

Разговор шёл о книгах, о любимых картинах, впечатления детства. Неожиданно каждая мысль вызывала ответную, столь созвучную ей, что, казалось, рождённые вместе, они просто случайно разъединились, а в слиянье ликуют, создав полнозвучие  нот. Она начинала стихотворение, а я продолжал, переливая его в следующее – и словами великих поэтов мы обнимали друг друга. Без рук. Прикасаться друг к другу под издевательским взглядом бандита? Да, он не человек, в нём меньше человеческого, чем в любом бревне этого сруба – а всё равно противно.

По контрасту, наверное, с этим подвалом – всё ж проник в разговор! – вспоминала она об Италии. Рафаэль, Леонардо, Караваджо с сиянием красок. И от слов её шёл тот же свет, озарявший подвал. Свет на фоне грядущего мрака. Он отражался в каналах Венеции, и гондольер мелодичным бельканто мягко вторил свеченью воды и движенью гондолы. С лёгкой детской улыбкой рассказала она, как мальчишка, внезапно застыв на ходу, поглядел на неё и с поклоном сказал "Синьорина bella!" И мальчишка был прав. А она рассказала об этом не в ожидании комплимента, совершенно уместного здесь, а просто от полноты чувств. Кстати, комплимент я не произнёс – вовремя не сообразил – и даже не огорчён этим: разговор шёл на более значимом уровне, на сокровенном, можно сказать... А всё-таки комплимент был бы не лишним, тем более, соответствовал истине!

Вдруг бандит приоткрыл окно и заорал: "Ну чего вы трындите! И по-русски, вроде, а не по-русски! Интеллихенция , видите ли. А ты её по-простому, по-нашему!.."  И тогда я без мата так ему сказал, что он захлопнул окно, успев пробурчать: "Вот придут за ней от батьки! Сперва ему, а потом всем. А тебе – кукиш с маслом!"

Если придут за ней, я, наверно, погибну до расстрела, если не захотят оставить на муку за одного-двух покалеченных. А она вдруг шепнула: "Убей меня, если за мною придут! Ты ведь умеешь и без оружия". Я склонился к ней и поцеловал руку. Первое наше касание.

И она вдруг с просветлённым лицом протянула мне вытащенную откуда-то картинку, похоже, вырезанную из газеты. Бумага мягкая, поэтому при обыске не нашли. Чёрно-белая, не очень чётко пропечатанная репродукция. Маленькая девочка в бедном жилище. Но от девочки – такой свет, такая радость, что мне, не склонному умиляться изображениями младенцев, собачек, котят и прочими сентиментальными картинками, вдруг стало удивительно хорошо. Малоизвестный художник Лемох. Название "Варька". Я ещё раз поцеловал её руку. Последнее наше касание.

За окном вдруг стрельба. Я с трудом дотянулся до окошка, сквозь которое и восьмилетнему ребёнку не протиснуться. Подсадил её. Это к прикосновениям не относится. Мы смотрели в окно, и я видел отбивающихся бандитов, расстреливаемых в упор какими-то людьми тоже бандитского вида. Видел, как раненого конвоира подвели к кучке других пленных, среди которых выделялся человек довольно интеллигентной наружности в пенсне. Лицо подошедшего к ним – похоже, командира напавших – также дышало культурой. Он обратился к обладателю пенсне: "Значит, право первой ночи? Фигаро здесь, Фигаро там?" – и бросил человеку грубого вида, шедшему следом: "Всех в расход!" Перед тем, как полоснули из пулемёта, я увидел животный ужас на лице нашего конвоира.  И – наверно, под влиянием "Варьки" – вместо злорадства почувствовал жалость. Он увидел мой взгляд через окошко – и мне показалось, что ему стало легче. Пусть будет так!

Интеллигент со свитой направился к подвалу. Она закричала: "Убей меня!" Но мне после виденного показалось, что тут по-другому, и я бросил: "Нет! Похоже, эти поблагородней," –  хотя не очень верил в это и с ужасом представлял последствия возможной ошибки. "Трус! Предатель!" – она брезгливо отвернулась от меня и отошла в другой конец подвала.

Вошедший приказал посветить ему и посмотрел на нас. Долго, внимательно. "Культурные, образованные, тонкие... Принципиальные: из разных лагерей – и даже здесь шарахаетесь друг от друга. Если таких убивать – кто останется? Всякая шваль? – он махнул рукой в сторону свиты, а те даже не обиделись. Видно, привыкли. "Через сколько-то лет, когда всё успокоится – и неважно, кто здесь победит – будем очень жалеть об убитых. Не об этих, разумеется, – он указал рукой в сторону окна, – а впрочем, и о них. Но о подобных вам – больше. Поэтому вы свободны. Вас, – указал на неё – с женщины начал – галантен! – подведут близко к расположению красных. Вас,  – взгляд в мою сторону, – к расположению белых". Обернулся к своим. "Ты, – ткнул пальцем в одного, – поведёшь её. Ты, – ткнул в другого, – его. Довести в сохранности. Проверю лично". На побледневших лицах бандитов читалась значимость этих слов.

Нас повели, не дав даже обменяться взглядами.Заслонили спинами друг от друга.

Больше мы не встречались.

В Древней Греции был обычай гостеприимства. Человек, попавший в другой город, не пользовался там никакими правами. Друг, связанный с ним узами гостеприимства, отвечал за него, защищал его интересы. Если они встречались на поле боя – что вполне могло случиться, ибо эллины постоянно воевали друг с другом – то имели право выбрать иных противников. В наших войнах не так! Хорошо, что мы не встретились во время войны!

А вот после войны... Мне не удалось отплыть из Крыма. Повезло не попасть под расстрел и не быть утопленным на барже. Кроме этого, испытал всё, что положено таким, как я. И – не единственным, но важным, помогавшим выжить, было воспоминание о нашей встрече. Кроме последних слов. Но ясна их причина – и я думаю, она очень себя за них укоряла, так что можно считать, что их нет.

Отыскать её? Как? Невозможно. Я не знаю даже имени. Обо всём говорили, а имён не назвали. Но однажды – уже в новой, установившейся жизни – я подумал: "Картина! Может, "Варька" поможет нам встретиться!"

Я нашёл музей, поехал туда. Долго стоял у картины и даже немножечко плакал, что для меня нехарактерно. Подошедшая немолодая смотрительница зала удивлённо сказала: "Никогда не думала, что эта картина может вызвать слёзы.  Недавно здесь стояла очень красивая интеллигентная женщина вашего возраста и так же плакала". Я – что опять-таки для меня нехарактерно – резко обернулся к смотрительнице, схватил её за плечи: "Когда?"  Тут же, разумеется, отпустил, извинился. Объяснил, что ищу её всю жизнь. Расчувствовавшаяся смотрительница очень сожалела, что не может помочь. Женщина не говорила ни с кем, не оставила никаких следов. Наверное, если бы вопрос стоял о раскрытии преступления, её бы нашли. Но в данном случае розыск никто проводить не будет, а частных сыскных агентств у нас нет. В какую-то телевизионную программу обращался, но там помочь не смогли.

Я оставил в музее свои данные. Вдруг она ещё раз приедет?! Вдруг поймёт: эта "Варька" – возможность увидеть друг друга!

Не приехала. Неужели приезжала проститься?.. Не верю! Не верю! Регулярно приезжаю, звоню. Но ответа всё нет. И как хочется верить, что будет!

А репродукция висит у меня дома. Все очень удивляются, поскольку картина не соответствует моим вкусам, моему стилю. И когда спрашивают, я отшучиваюсь. Неуважительные же слова пресекаю мгновенно, хотя стараюсь не очень резко. Получается не всегда.

А молчать тяжело. Вот и написал воспоминания. Верю: она их прочтёт. В смутном сне, в неизвестном пространстве. И приедет в музей. И даст знать о себе.

И ребёнок с картины поглядит нас , словно живое дитя. Наше с нею дитя. И песня нашей встречи допоётся счастливо.

1-2.9.2024