Шёпот глухой горы

2018 год
Ксения
Дождь пошел в аккурат когда я свернула на кольцевом перекрестке с трассы по направлению к городкам в горах. Неудивительно, даже место, куда мы едем, можно перевести с немецкого как переиначенный «дождливый угол». Говорят, из-за полугодовых ливней здесь периодически выходит из берегов местная речушка, впрочем, обходится без жертв, словно природа сама заготовила это место под вечную серость и воду.
Карина закинула ноги на парприз. Я скосила глаза. Еще немного, и она отстегнет ремень безопасности, чтобы развалиться в кресле на полную.
— Убери ноги, пожалуйста, — спокойно прошу я.
— Слушай, мы едем уже пять часов, у меня все онемело. Нужно хоть немного вытянуться, — почти рявкает она. — Я потом протру влажной тряпкой твою прекрасную машину, — докидывает слегка покорно.
— Дело не в грязи. По правилам дорожного движения запрещено класть туда ноги.
— О Боже мой, — хлопает Карина себя по лицу. — Как же ты задрала со своей генетически заложенной правильностью.
— Это из уроков в автошколе, по-моему ты тоже там училась.
— Я училась там водить, а не быть занудой. И вообще, ты же помнишь, что я буду брать твою машину, чтобы спускаться в город?
— Да, — эта идея не нравилась мне с самого начала, но по-другому Карина не соглашалась поехать, так что мне пришлось смириться и проверить, точно ли моя страховка покрывает все риски.
— Но я не думаю, что тебе понадобится часто спускаться, это же не Париж, никаких развлечений там особо не будет.
— Не волнуйся, я найду чем заняться.
— Мы едем, чтобы проводить время с папой, — еще не договорив, я поняла, что эта фраза вызовет очередной язвительный комментарий.
— Ты прямо как моя мама, когда она меня отправляла к нему в детстве. «Ты едешь туда, чтобы общаться с твоим отцом, а не играть в приставку», — ее голос, и до этого будучи не самым приятным, стал почти каким-то противным.
Я решила, что пока не время развивать эту тему. Дождь усиливался, и я с трудом разглядела табличку, сообщавшую, что мы въехали в Регенэк. Внизу мелким шрифтом было написано название городка на эльзасском диалекте, но его я прочесть не успела. Машина стремительно ворвалась на узкую дорогу. Мы проехали реку, начальную школу, вокзал. Возле него дети из одного школьного автобуса, привезшего их из средней школы в другом поселке, пересаживались в следующий автобус, на лобовом стекле которого висела бумага с крупным словом «ВИЛЬДЕРУПТ».
Карина тоже обратила на это внимание.
— Это туда мы едем?
— Да, — согласно навигатору, выехав из городка, я должна буду свернуть на ответвляющуюся дорогу.
— Как думаешь, она среди этих детей?
— Ты про Киру?
— Наверное, мне как-то все равно, как ее зовут.
— Не знаю, возможно.
Проигнорировав указатель, сообщавший, что по главной дороге до следующего городка 7 километров, я свернула на разветвлении. Машина поднималась по крутой горе, серпантины были такими резкими, что ехать нужно было медленно, ведь можно в любой момент слететь на мокром асфальте.
Говорят, что водителей не укачивает, но когда я преодолевала последний поворот, голова закружилась. Карина молчала, сжав губы.
— Меня сейчас вырвет, — сказала она, когда мы наконец выехали на прямую дорогу.
— Уже все, дыши глубже.
— Мы что, на вершине горы?
— Да.
— Черт, — Карина прижалась к окну, рассматривая дорогу, которую мы только что преодолели, с высоты. — Отсюда реально пешком не спустишься, только машиной.
— Или велосипед, как вариант.
— Ага, и сорвать себе все колени, пока будешь подниматься.
— Или во время спускаться разогнаться так, что не сможешь затормозить, и слететь с горы.
— И упасть лицом прямо в кучу навоза, — Карина указала на овец, которые паслись на участках вдоль подъема на гору.
Она рассмеялась, я представила себе эту картину, и мне тоже стало смешно. Мы хохотали, впервые с тех пор, как в Париже встретились у метро и, сев в машину, отправились в путь.
В детстве нас с Кариной смешило то, что мы сестры только по отцу. Приезжая на каникулы, мы постоянно украдкой рассматривали папу и говорили друг другу, какое у кого сходство.
В последний раз мы виделись больше десяти лет назад, за три месяца до того, как у отца перевернулся мир. Тогда мне уже было четырнадцать, а Карине еще не исполнилось десяти. Ей все еще было смешно, а меня вдруг все стало раздражать. Я больше не хотела играть в семью, я хотела нормальных родителей, и нормальный братьев с сестрами.
Возможно, это было начало конца наших сестринских отношений. Встретившись с Кариной неделю назад, я сразу поняла, что той милой девочки больше нет. Она превратилась в красивую, но грубую девушку. Я уговаривала себя, что в нашем напряженном нынешнем общении виноват ее сложный характер, но и я вела себя не самым лучшим образом. Я знала, что еще два года назад она переехала в Париж, но ни разу с ней не встретилась, хотя мы жили почти в соседних районах.
Мы ехали по прямой к Вильдерупту, поселку, где нам впервые за много лет предстояло встретиться с папой, и не только. Карина, видимо, все еще боролась с укачиванием. Поселок был окружен густым лесом, перетекавшим из горы на гору, и начался он уже здесь, вдоль дороги.
Я пока не видела ни одной живой души, что не удивительно, в такую-то погоду. Едва мы проехали табло с названием поселка, как в лесу, еще не открывшем плато с жителями, возник деревянный домишко, спрятанный в елях так, что его с трудом можно было рассмотреть.
— Останавливайся, ты куда? — возмутилась Карина.
— Зачем? — недоуменно спросила я.
— Это же дом отца.
— Нет. С чего ты взяла?
— Он же живет отшельником.
— Да, но не здесь. Ты что, не помнишь, это в самом конце поселка. И там рядом есть соседи.
— Слушай, я была тут сто лет назад.
— Ну я эту хибару тоже не помню, наверное, недавно построили.
— Кому охота жить в лесу, посмотри, тут же до следующих домов переть и переть.
— Наверное, в селе появился еще больший отшельник, чем папа.
— Надеюсь, они стали друзьями, — саркастично промолвила Карина.
Наконец безлюдная часть поселка закончилась, и по главной улице мимо нас проплывали типичные эльзасские яркие фахверковые дома. На дворе были первые числа ноября, но некоторые уже начали украшать балкончики к рождеству. У большинства же еще висели хэллоуинские маски и тыквы.
Папин дом был на отшибе. Кроме него, здесь было еще одно строение. Я смутно помнила его. Дальше заканчивался асфальт и начиналась грунтовка в лес.
Чтобы подъехать к папе, нужно было пересечь парковку, которая, видимо, принадлежала соседу.
— Как думаешь,я могу здесь припарковаться? — нерешительно остановилась я.
— Конечно, иначе на фига тут это место.
— Я не помню, чтобы папе принадлежала целая парковка. Да и его машина стоит во дворе. Вдруг мы нарушим частную собственность.
— Слушай, за десять лет могло много чего измениться. Мало ли, купил еще земли. В его дворе места для еще одной машины нет.
— Ладно, — с сомнением сказала я. — Пусть пока будет так, если что, найду другой вариант.
Я еще не успела поставить ручной тормоз, как Карина уже вылезла из машины.
— Господи, как тут выжить, — заорала она.
— Тише, — шикнула я.
— Да кто нас тут услышит, Ксения? Мы пока ехали, ни одного жителя не встретили. Не удивлюсь, если все, кроме семейки Дюран уже вымерли давно. Тут даже продуктового нет.
— Вообще-то так было всегда, в детстве тебя это особо не беспокоило.
— Потому что я не соображала, какая это жопа. Все только на машине, а теперь мы должны переться к папке, когда он слег, и ничего больше не может. Жил бы не на горе, ехал бы на инвалидной коляске в магазин через дорогу, никто ему не нужен был бы.
— Слушай, — я хотела сказать, что не стоит так говорить, папа ведь не виноват в стрессе, который пережил в своей жизни, и в болезнях, которые после этого возникли. Но поняла, что Карине будет наплевать в любом случае, так что попыталась сгладить ситуацию. — Я знаю, что ты от этого не в восторге.
— Как ты угадала? — закатила сестра глаза.
— Но у отца все равно будет медсестра и соцработник от страховой. Мы приехали сюда не для того, чтобы за ним ухаживать, по крайней мере все время, а чтобы решить личные вопросы. Это ненадолго, через пару недель вернемся назад, и потом будем периодически его навещать.
— Ты будешь, — с нажимом сказала она.
Я решила не комментировать эту реплику. Дождь из ливня перешел в моросящий, но мы все равно уже намокли, так что пришло время идти в дом. В наш дом.
Я открыла калитку, пропустила недовольную Карину, снова закрыла хлипкую внутреннюю защелку, которая была здесь только для вида. Мы обошли машину, и остановились перед дверью.
— Готова?
  Карина кивнула. Я нажала на звонок. Подумала было, что, может отец спит, но за дверью послышались шаги, и нам сразу открыли.
— Девочки мои, проходите.               
Папа стоял перед нами. За эти десять лет, он, безусловно, сдал, а болезни окончательно его подкосили. Ему было всего 55, но в волосах уже пробивалась седина, а рукой он тяжело опирался на палочку.
— Папа, — я обняла его, пытаясь вдохнуть знакомый запах, но в этом доме все пропахло лекарствами. И горем.
— Привет, — Карина слегка потрепала его по плечу, а он и не настаивал на большем. Впрочем, папа всегда был довольно холоден, я удивилась, что сейчас он ответил на мое объятие.
— Пойдемте, я сегодня получше, смог съездить в Регенэк, купил пирог, будем пить чай. И Кира скоро придет.
— Может, дождаться ее?
Карина опять закатила глаза. Но мы все равно будем жить с этой девочкой в одном доме, что она пытается оттянуть?
— Ничего страшного, пока чай заварится, пока мы поговорим… Она всегда приходит вовремя.
Тяжело опираясь на трость, отец пошел в кухню. Мы занесли наши сумки в гостиную. Карина уже собралась идти наверх искать нашу спальню, но я ее остановила.
— Подожди, давай поможет папе накрыть на стол.
— Ты же видишь, все не так плохо, он даже ездил вниз сегодня, — но она покорилась. Все-таки вид отца впечатлил и ее. Наверное.
Впрочем, помощи от Карины особо не было. Она сидела за столом и рассматривала с окна вид на поселок, ведь дом стоял на возвышении, будто гора на горе. Мы с папой расставляли чашки, тарелки, пирог.
— Может вы голодные? У меня, правда, ничего не готово на ужин, я обедал макаронами из паста бокс, а Кира ест в школе, но…
— Папа, все в порядке, мы брали еду в макдональдсе на заправке. А ужин я приготовлю. Садись уже, отдыхай.
Мы наконец уселись, и какое-то время обсуждали пирог, и эльзасскую еду, которая не похожа на парижскую, да и в целом на французскую. В детстве отец часто рассказывал нам про Эльзас. Он был коренным жителем, и восхищался здешней культурой, природой, диалектом, архитектурой. Тогда он еще не закрылся от мира, и возил нас в Страсбург, Кольмар, красивые места в вогезских горах. Помню, как мы взбирались на Каскад Нидек, и Карина чуть не свалилась с горы, испугавшись собаки какого-то туриста.
Мне стало уютно, хотя той атмосферы детства уже не было. Да и отец говорил все меньше, а потом вздохнул:
— Девочки, я знаю, что много лет вас не видел, редко звонил. Но несмотря на это, вы бросились ко мне, как только я написал.
— Пап, все в порядке, на то были причины.
— Да, но у меня есть еще семья, и я не должен был забывать про вас.
— Но мы могли бы тоже чаще звонить тебе, навещать, — Карина пнула меня ногой под столом, но я продолжила. — Просто мы были детьми, и не знали, что сказать.
— Вот именно, вы были детьми, это я несу ответственность за наши отношения. Я вам очень благодарен, что вы приехали, и постараюсь загладить свою вину как смогу. Надеюсь, еще не поздно.
По лицу Карины я видела, что ей так и хочется прокатиться на счет пафосности этой речи, но папа никогда не говорил о чувствах, так что пусть делает это, как умеет.
— Конечно, не поздно, — с жаром сказала я. — И все таки, не вини себя слишком сильно. Смерть Софии была ужасным потрясением, и Кире ты явно был нужен больше, чем нам.
— Ну да, мы-то уже были взрослыми. Особенно я, в десять лет, — не удержалась таки Карина.
Я хотела шикнуть на нее, но папа жестом остановил меня.
— Вы имеете право обижаться, — сказал он.
Честно говоря, я точно не знаю, что именно случилось с третьей женой отца, Софией. Ни моя, ни Каринина матери с ним связи после развода не поддерживали, и он не вдавался в подробности, объясняя им, почему больше не сможет забирать нас на каникулы. А нас это мало интересовало, тем более, что и Софию с Кирой мы никогда не видели, они всегда уезжали к родственникам, когда мы гостили у отца.
Но спрашивать сейчас о причинах ее смерти было бы невежливым, вряд ли отец готов вспоминать все это. Я боялась, что Карина все же полезет к нему в душу, так что перевела разговор на другую тему:
— Папа, так что с тобой? Чем нам тебе помочь?
— Ой, да что только эти врачи мне не ставят. И во всем винят меня, мол, я запустил свой диабет второго типа, и теперь у меня уже полинейропатия. Да и сердце шалит.
— Что это значит? Полинейропатия? — Карина сунул в рот остаток пирога, словно смотрела фильм в кино.
— Это проблемы с нервами в ногах. Но не волнуйтесь, это не так страшно, как звучит. Меня больше волнует сердце.
— Типа у тебя ноги могут отказать? — не могла угомониться Карина.
— Девочки, меня лечат, и я надеюсь еще немного пожить. Хотя бы до Кириного совершеннолетия.
— Тогда зачем нас вызвал?
— Карин, — вздохнула я.
— Вы мои дочери. Я хотел немного провести с вами время, и к тому же, нужно обсудить вопрос наследства.
— Так что там обсуждать, все равно государство все поровну делит, — перебила Карина.
— Послушайте, я думаю, что сегодня нам всем стоит отдохнуть, а всякие серьезные дела обсудим в другой день. Мы же приехали на две недели точно, еще успеем, — закрыла я тему.
В этот момент хлопнула входная дверь. Папа встал.
— Это Кира, сейчас я вас познакомлю. Кирен, иди сюда, мы в кухне, — отец засуетился, наливая чай, и отрезая пирог.
Мы с Кариной замерли. На пороге почти бесшумно появилась девочка. Она выглядела как типичная четырнадцатилетка — сутулая, угловатая, с прыщами на лице. Но за эти невзрачным портретом уже пробивалась смесь интересной славянской и французской внешности. У нее были длинные волосы, которые закрывали лицо. Откинув их, девочка обнажила темные глаза, остро осматривающие все вокруг.
— Кира, это Ксения, а это Карина. Твои старшие сестры, — улыбаясь, словно сделал лучший подарок для младшей дочери, папа указал на нас.
Мы поочередно пожали девочке руку. Вопреки ее внешности, хватка у нее была мощная.
— Я много рассказывал Кире о вас, но, к сожалению, вы о ней ничего не знаете. Надеюсь, получится вам пообщаться, узнать друг друга получше.
— Конечно, — сказала я.
Кира не сказала даже «приятно познакомиться». Вместо этого она бросилась к отцу.
— Папа, почему ты встал, тебе нужно лежать. Они могли бы и сами все сделать.
— Кира, ну это же наши гости, невежливо все-таки. Да и мне нужно ходить, иначе полинейропатия будет прогрессировать.
— А сердце ухудшаться. Иди ложись, я помою посуду.
— Не стоит, я все сделаю. Кира, тебе, наверное, нужно делать уроки, — встряла я.
Кира впервые посмотрела четко на меня. От ее пронизывающего взгляда карих глаз мне стало не по себе.
— Я уже все сделала в обеденный перерыв в школе, — сказала он, и ее губа чуть дернулась.
— Ну тогда тоже отдохни, ты же устала за день.
Девочка ничего не ответила. Отец взял ее за руку.
— Кирен, иди, порисуй, посмотри сериал. Я сам все сделаю, не волнуйся. Только покажу девочкам их комнату, и сразу лягу.
Не промолвив ни слова, Кира ушла наверх.
— Вы простите ее, Кира немного замкнутая, это после смерти матери, ей было тяжело. Но она очень славная.
— Не волнуйся, все в порядке, — заверила я отца.
Мы взяли наши сумки и пошли за папой по лестнице. Наверху было три комнаты: одна отцовская, я помнила ее с детства; вторая, судя по странному плакату с черепами на двери, — Кирина; и последняя, еще в детстве принадлежавшая нам.
Отец открыл дверь. В комнате все еще стояла наша двухэтажная кровать. Кроме нее был еще старый деревянный стол, пара стульев, и шкаф.
— Комната, конечно, не совсем удобная, — смущенно улыбнулся отец. — Но я все убрал, застелил чистое белье.
— Спасибо, папа, не переживай, нас все устраивает.
Карина не разделяла мое мнение, но молчала, пока отец не вышел из комнаты.
— Прекрасно, мало того, что мы живем в одной комнате, так я еще и должна спать на детской двухэтажке, — она пнула ножку кровати.
— Слушай, не психуй. Это же не на всю жизнь. И вообще, на что ты рассчитывала? У отца никогда не было королевских хором.
— Я рассчитывала, что мне не придется сюда переться и видеться с ним.
Я решила, что если буду игнорировать ее выпады, это облегчит жизнь нам обеим. Вместо этого стоит сосредоточиться на нашей третьей сестре.
— Может, пойдем, получше познакомимся с Кирой?
— Зачем? По-моему, она сама не блещет желанием с нами общаться.
— Она подросток, стесняется может. А мы взрослые, мы должны делать первый шаг.
— Ну вот иди и делай, а я подхвачу, потом, — и Карина растянулась на кровати, собираясь вздремнуть до ужина.

Кира
Когда я вылезла из школьного автобуса, который никогда не развозил детей по домам, как в американских фильмах, а останавливался на окраине поселка, отправляя всех, от мала до велика, самих топать до дома, ливень сменился на моросящий дождик. Мне это нравилось. Я люблю дождь. Большинство туристов, приезжающих сюда на выходные, впадают в прострацию от того, что вместо легкой прогулки со скандинавскими палками по лесу, им приходиться путаться в дождевиках и увязать в грязи, так что их первый приезд сюда становится последним. Но я тут родилась и выросла, так что дождь стал частью меня, словно я мутировала, когда в детстве открывала рот и глотала дождевые капли, так что теперь совсем не страдаю от отсутствия солнца и вечной влаги.
Я немного постояла на остановке. Мелких разобрали родители с зонтиками, даже тех, кто жил в соседних с остановкой домах. Кроме меня в поселке еще трое подростков, но мы не общаемся. Точнее, я ни с кем не общаюсь.
Когда все разошлись, я посмотрела назад, на лес. Было еще не время, я знала, но мне так хотелось его увидеть. Но делать нечего. Я натянула капюшон дождевика, затянула завязки, и пошла домой.
По пути я заметила, что некоторые соседи посматривают на меня в окно. В основном старики, которые целый день сидят дома, и которым нечего делать, типа Сюзанн и Эрве. Конечно, они смотрят на меня с детства, как и на моего отца, но в этот раз как-то слишком уж пристально. Я поняла, что эти две уже приехали, но надежду не теряла до самого дома, пока не увидела чужую машину на парковке. Эти овцы даже не в курсе, что тут лучше не парковаться, учитывая, какой шум был тогда из-за куска земли между моим отцом и Фабрисом. Впрочем, что они могут знать, духа их не было тут десять лет, а теперь решили что-то изобразить.
Войдя в дом, я сразу услышала их голоса, и отец звал меня Кирен, хотя я терпеть не могла, когда он меня так называл. Будто его бесит, что мое имя не французское, и он изо всех сил пытается сделать хоть чуть-чуть традиционным.
Я швырнула мокрый дождевик в сенях, и прошла в кухню. Отец много мне о них рассказывал, поэтому я сразу поняла, что крашенная блондинка с подведенными черным глазами — это младшая, а коротко стриженная, с мелированием в волосах, — старшая. На самом деле ничего он мне про них не рассказывал, кроме имен и родословной, точнее, похождений отца по разным женщинам, которые привели к появлению детей. Я просто нашла их страницы в соцсетях, чтобы знать врагов в лицо.
Пожав им руки, в надежде сломать их на фиг, я стала изображать заботу об отце. На самом деле в последнее время я терпеть не могу с ним разговаривать, но выбирая между папой, который заботился обо мне, несмотря на свои жуткие недостатки, и двумя будущими опекуншами, которые пока еще ни черта не сделали, я лучше буду игнорировать их, а не его.
Оказавшись у себя, я разложила на столе бумагу и карандаши. В голове уже вырисовывалась новая картина. Но мой покой был недолгим. Еще когда я услышала, что эта шобла поднимается по лестнице, то поняла, что скоро они придут общаться ко мне. Куда же без общения в приличном обществе.
Через десять минут в дверь постучали. Они, походу, даже вещи не разложили. Я знала, что даже если не скажу «Войдите», они все равно завалятся. Жаль, что у меня нет защелки. Отец убрал ее после смерти мамы, видно, боялся, что я уйду вслед за ней, что, конечно, было странным умозаключением, учитывая, где выбрала покинуть этот мир мама. А может, он просто хотел меня контролировать, чтобы я ничего не заподозрила, к примеру. Хотя, всех доставать контролем — это его фишка и без каких-то вторичных намерений.
В комнату заглянула Ксения.
— Я могу войти?
— Да, — я быстро попыталась прикрыть рисунки учебниками по немецкому.
Ксения закрыла за собой дверь, и осмотрела комнату. Даже при дневном свете здесь было как ночью из-за черных обоев, и плакатов, в основном с мотивами смерти и дремучих лесов.
— У тебя тут… красиво, — сказала она.
Я только хмыкнула. У нее на лице написано, что она из тех, кто видит стакан наполовину полным и украшает квартиру цветами.
— Слушай. Кира, я знаю, что это непросто для тебя.
— Что?
— Ну, вы с папой перенесли страшное горе, жили обособлено, а теперь он болеет, и в доме появились незнакомые люди. Да, хоть мы и сестры, но я понимаю, что для тебя мы лишь незнакомки.
— Что ты вообще знаешь о моем горе?
Ксения замерла. Кажется, я сбила ее с толку, но она не растерялась.
— Ничего, конечно, прости, я не это хотела сказать.
— Слушай, давай проясним. Ты мне не сестра. У нам просто общий отец, но это ничего не значит. Вон, вторая, видимо, так и считает.
— С чего ты взяла?
— Ну а чего с душещипательными беседами только ты пришла?
— А, — Ксения попыталась улыбнуться. — Карина просто устала. И я пришла, потому что правда хочу узнать тебя поближе.
— Жаль, меня не спросили, чего я хочу.
— Ты художница? — Ксения, видимо, решила перевести разговор на другую тему.
— Да.
— И что рисуешь? Может, покажешь?
— Нет. Ты еще не готова.
— Не готова к чему? — она ухмыльнулась. Наверно, думает, что я рисую котиков и солнышко, как другие дети.
— Да ко всему, — бросила я, боясь зайти слишком далеко. С ней нельзя откровенничать. Она слишком правильная, а значит, в ней есть что-то темное. Не зря на родине моей мамы говорили: «В тихом омуте черти водятся».
— Ладно, а как у тебя в школе?
— Слушай, я устала, голова болит. Давай это все в другой раз, да? — и я жестом указала на дверь.
Было видно, что Ксения не привыкла к такой дерзости в свой адрес, и на языке у нее крутилась какая-то нотация или нравоучение, но она не желала портить отношения в первый же день, так что натянуто улыбнулась и вышла.
Я не стала спускаться к ужину, демонстративно выпив перед этим таблетку парацетамола, пока эти две готовили еду. Они, к счастью, не стали меня доставать.
Перед сном, когда Ксения раскладывала вещи у себя, а Карина была в душе, я вошла в спальню к отцу. Он уже возлежал на всех своих подушках, с кучей лекарств на ночной тумбочке. В комнате пахло какой-то мазью.
— Что такое? — спросил отец.
Я прикрыла дверь и села к нему на край кровати, словно навещала тяжелобольного в больнице.
— Я не хочу с ними оставаться.
— Послушай, они здесь ненадолго. Пойми, мне важно наладить с ними отношения, да и тебе тоже.
— Вот я об этом и говорю. Я не хочу жить с ними, ни сейчас, ни когда ты умрешь.
— О чем ты, Кира?
— Я знаю, что ты хочешь, чтобы после твоей смерти кто-то из них забрал меня.
— Кира, дело не в том, чего я хочу, дело в том, что у нас больше нет ни родственников, ни друзей. Никто не сможет позаботиться о тебе.
— Я сама могу позаботиться о себе.
— Я имею ввиду в юридическом смысле. До 18 лет кто-то должен нести за тебя ответственность.
— Но ведь бабушка с дедушкой по маминой линии еще живы, — почти в отчаянии закричала я.
— Кира, они после смерти Софии сами еле ноги передвигают, — отец отвел глаза.
— Да, конечно, — кивнула я. — Просто скажи честно, что они меня ненавидят, так же, как ненавидели тебя.
— Это не имеет значения, они слишком больны и стары, чтобы заботиться о ком-то.
— Ну тогда отдай меня в интернат, черт подери!
— Ты правда думаешь, что там тебе будет лучше, чем дома, с сестрами?
— Да какие они мне сестры? Ты сам их десять лет не видел, они были тогда еще детьми. Ты понятия не имеешь, во что они выросли, что они за люди, чем занимаются, как себя ведут. И хочешь сплавить меня им.
— Кира, я для этого и пригласил их в гости. Чтобы понять, будет ли тебе с ними лучше, чем где-либо еще, — я собиралась встать, но отец схватил меня за руку. — Пойми, я переживаю за тебя. Я пытаюсь что-то сделать для тебя и твоего будущего. Прошу тебя, дай мне шанс. Дай им шанс. Кира, пожалуйста!
Я ненавижу его. Он мне отвратителен. Жалкий, больной мужик, проживший ничтожную жизнь. Я хочу вырваться, уйти, причинить ему такую же боль, какую испытываю сама. Но мне становится страшно. Так же страшно, как было тогда, десять лет назад. Когда я впервые поняла, что осталась одна. И этот страх заставляет меня сказать то, о чем я не хочу даже думать.
— Хорошо.
Отец целует мою руку. Я выхожу из спальни, и вижу, как Карина входит в свою комнату. Наши взгляды сталкиваются, и я понимаю, что она подслушивала под дверью.

Ксения
На следующий день я проснулась рано. Карина мирно сопела на нижнем ярусе кровати, а я подложила руки под голову и думала.
Перед моими глазами все еще стоял взгляд Киры, когда мы беседовали о горе. Глубокий, недетский. Я вспоминала себя в четырнадцать лет. Что меня тогда волновало, как я говорила. Точно не так, как Кира. Найти с ней общий язык будет труднее, чем я думала. И чтобы ей помочь, нужно понять, что же тогда случилось с ее матерью. Только так мне будет проще избегать острых моментов в разговоре, знать, на что нужно надавить.
У отца лучше не спрашивать, его состояние здоровья явно не позволит ему ударяться в болезненные воспоминания без ухудшения самочувствия. А сама Кира? Может, она как раз хочет об этом поговорить, выговориться? С другой стороны, за эти годы ей наверняка уже неоднократно задавали бестактные вопросы. Мой интерес она тоже скорее всего воспримет в штыки.
  На помощь от Карины рассчитывать не стоит. Хорошо, если она просто сумеет общаться со всеми, не скандаля, и не мешая решать проблемы. Впрочем, я ведь знала, что так будет с самого начала. Вчера после душа она вернулась в комнату какая-то очень нервная, расшвыряла свою одежду, и, ничего не сказав, легка спать. И вот как это понимать, эти ее странные смены настроения? 
Было слышно, что Кира встала, что-то готовила, собиралась в школу. Я решила, что с завтрашнего дня буду вставать раньше нее, и готовить завтрак. Начать нужно с мелочей. Как давно этому ребенку кто-то готовил с утра перед школой что-то вкусненькое?
Когда Кира ушла, я слезла с кровати. Открыла окно, распахнула ставни. Наша комната выходила на лес, но сегодня его почти не было видно из-за тумана. Так здесь всегда в октябре-ноябре. Если не дождь, то молочно-белая завесь.
Я отправилась на кухню, нарочно громко скрипнув дверью, чтобы разбудить Карину. Судя по грязным ругательствам, которые она шептала, пока я в коридоре заглядывала в спальню отца, мой план сработал.
— Ты не спишь? — прошептала я папе.
— Нет, уже давно, — он стал пытаться вылезти из-под одеяла.
— Не вставай, я принесу завтрак и твои лекарства.
Папа все же встал, аргументируя это тем, что нам все равно нужно поговорить, а общаться на серьезные темы с дочерьми, лежа в кровати в одних трусах, явно не настраивает на серьезный лад.
За завтраком в гостиной глаза папы блуждали по комнате, Карина не отрывалась от своего телефона, а я, забросив свои попытки общаться как настоящая семья, смотрела в окно. Тут оно выходило на улицу, точнее, на парковку, за ней виднелась дорога, по которой мы приехали, ведущая через весь поселок в лес. По ней периодически проезжали велосипедисты, в основном возраста папы и старше.
— Пап, а у тебя есть велосипед? — спросила я.
— Да, есть мой старый, есть Кирин, но она на нем часто ездит. Я своим уже давно не пользуюсь, но если подкачать шины, смазать там что-то, то будет в самый раз для тебя.
— Отлично. Тогда я займусь этим после обеда. Он в подвале?
— Да.
— Зачем тебе это? — Карина наконец показала лицо из-за мобильного.
— Это удобно, и полезно для здоровья, и для природы. Здешние жители много об этом думают.
— Да только с такой генетикой, — она кивнула на папу, — С такой генетикой тебя велик не спасет, нас ничего не спасет, только лотерея.
— Карина, что ты несешь!? — я разозлилась. — Папа не виноват, что болен, и кроме генетики, есть еще и стрессы, и здоровый образ жизни.
— В ситуации, в которой мы сейчас находимся, без стрессов не обойтись, — язвительно бросила сестра.
— Перестань, ты говоришь так, будто папа в чем-то виноват, а это не так.
— Да ладно, хватит уже выпендриваться, и перед ним, и перед всем миром. Велик, бедный папочка… — она очень похоже изобразила мой голос.
— Заткнись уже, так я тебе не выпендриваюсь, — рявкнула я.
— Девочки, хватит, пожалуйста, — папа взялся за сердце. — Не нужно этого делать, вы же уже взрослые. Вспоминаю старые времена, как же вы хорошо ладили.
— Пап, прости, не волнуйся, пожалуйста, — я встала и обняла его.
— Да он же… — Карина не договорила, и, махнув рукой, схватила свою тарелку и понесла в мойку.
Мы успокаивались по разному. Я убрала половину дому, а Карина в очередной раз заперлась в ванной и навела там марафет. Потом папа снова позвал нас за стол.
— Я думаю, не стоит тянуть, пора уже обсудить наследство.
У меня закрутил живот.
— Пап, но мы же только вчера приехали. Еще успеем, зачем сейчас, когда мы еще и не поговорили о житейском нормально.
— Нет уж, — Карина уселась рядом с отцом. — Давай сейчас, чего тянуть. Раньше начнем, раньше закончим.
Она, похоже, считала, что обсудив бумажные вопросы, ей наконец позволят отсюда свалить. Но я не собиралась так быстро сдаваться.
— Ксения, твоя сестра права, в моем состоянии, да и в целом, в нашей жизни может и не наступить это «потом».
— Но разве Кира не должна тоже присутствовать? Может, дождемся ее?
— С чего это? Она все равно несовершеннолетняя, от нее ничего пока не зависит, не ей все бегать оформлять, — хмыкнула Карина.
— Кира сейчас в том возрасте, когда ее не особо интересуют деньги, и она не понимает важности всех этих вопросов. К тому же ей еще тяжело с вами общаться. И все равно она обедает в школе, и в лучшем случае приходит домой к пяти часам, уже уставшая, не до разговоров.
— Тогда подождем до выходных?
— Слушай, тебя заело что ли? — спросила Карина.
— Ксения, пожалуйста, — не дал мне ответить папа. — Я уже устал, скоро придет мой физиотерапевт.
— Хорошо, — я села с другой стороны стола.
— Как вы знаете, по закону все мое имущество, и деньги со счетов в банке будут поделены между всеми моими детьми — то есть между вами тремя — поровну. Но по законам Франции есть небольшая часть, которую я могу завещать кому захочу. И я принял решение отписать ее Кире. Я знаю, что это может быть непросто для вас, но Кира самая младшая, у нее нет матери, ей будет тяжелее всех. Я надеюсь, вы поймете и примите мое решение, и это не скажется на вашем отношении к Кире.
— Меня деньги мало парят, у меня своих полно, — в качестве доказательства Карина повертела в руках последнюю модель айфона.
Папа с надеждой посмотрел на меня.
— Конечно, папа, ты поступил правильно, — я улыбнулась, хотя внутри меня поднималась волна злости. Все-таки хорошо, что Кира сейчас здесь не присутствовала. Такая как она точно смогла бы вычислить мои истинные чувства.
— Славно, — папа похлопал нас по рукам, и стал рассказывать, как найти его нотариуса, который будет заниматься разделением имущества в случае его смерти.
Ближе к предполагаемому приходу Киры со школы Карина, которая все обеденное время была странно вежливая, почти потребовала у меня ключи от машины.
— Серьезно? Ты за сегодня ничего не сделала, только всех достала, и уже едешь тусить?
— Слушай, я не напрашивалась с тобой ехать и тут всех обхаживать. И ты обещала мне давать машину, так что гони ключи.
— Если ты такая богатая, чего свою машину себе не купишь? — не сдержалась я.
— А, так вот что тебя волнует, — высокомерно сказала Карина. — Не твое дело.
— А если мне понадобиться поехать вниз?
— Возьмешь машину отца. Или свой распрекрасный велик, иначе зачем ты его чинишь, — она кивнула в сторону инструментов, которые я разложила на траве на заднем дворе. — Давай ключи, или я возьму папину машину.
— Так возьми, я не для того на свою зарабатывала, чтобы ты ее побила, возвращаясь пьяная из бара.
— Хорошо, — она развернулась и отправилась в дом.
Я была уверена, что папа не даст ей свою машину, которую он так страшно любил, и запрещал нам в детстве ее даже трогать. Но через пять минут Карина вышла из дома, помахала мне ключами, и укатила в закат, в прямом и переносном смысле. Я в сердцах бросила гаечный ключ.

Кира 
Я подозревала, что после школы мне не захочется ехать домой, так что с утра предусмотрительно взяла велик, чтобы быть полностью независимой от всех автобусов. Спускаться и подниматься с горы на велике, конечно, непростая затея, но я натренированная, да и есть повод свалить из дома до пробуждения милых сестричек, чтобы не встречаться с ними лишний раз.
Я позвонила отцу, и сообщила, что еще немного погуляю. Он сказал вернуться домой до темноты, а поскольку уже перевели время, я могу шататься по Регенэку до шести вечера. Потом домой, ужин, душ и делать вид, что спать. Чудесно. Вот бы так было до самого отъезда эти двух.
У меня нет друзей, ну кроме него, но это не совсем друг. Зато врагов немерено, аж целый поселок, так что гуляю я так, чтобы меня как можно меньше замечали соседи из Вильдерупта. Иначе снова начнется шепот, какая же я подозрительная и странная, вся в отца, а вот мама что-то подозревала, уж не поэтому ли она умерла. Каждое мое передвижение было как под лупой еще с тех пор, как мама в порыве отчаяния ляпнула кому-то из соседей, что я развиваюсь не так, как остальные трехлетки. Ну а после ее смерти на меня буквально ополчились, что неудивительно, учитывая какая у меня генетика от папаши. Может они и правы, я тоже монстр.
Регенэк побольше Вильдерупта, и в плане жителей, и в плане пространства, но все равно все дороги ведут в одни и те же места. Так что когда церковный колокол пробил шесть, я уже порядком заскучала, и просто пряталась под мостом, возвышающимся над железнодорожной насыпью. Выкатив велик на асфальт, я оседлала его, и тут мимо меня промчалась папина машина. Это было странно. В последнее время он так плохо управлял ногами, что боялся ездить, за покупками либо я спускалась на велосипеде, либо нам все привозил социальный работник. А тут почти стемнело, да еще и на такой скорости. Неужели на него так положительно повлиял приезд его дочерей? Неудивительно, это же его нормальные, благовоспитанные доченьки.
Я прикинула, что мне хватит времени провернуть это, и вернуться домой вовремя. Ну а если не хватит, то пофиг. Отец меня все равно никогда не ругает. Он вообще ничего не делает в плане моего воспитания.
Я развернулась и поехала вслед за машиной, переключив велик на последнюю скорость. К моему счастью, отец остановился на светофоре, так что я не сильно отстала. Потом он поехал куда-то вглубь Регенэка, по узким улочкам, тут ему пришлось сбросить скорость, и я смогла следить незамеченной.
Наконец машина припарковалась возле какого-то бара. Я уже видела, как найду новый повод еще больше его ненавидеть, но когда дверца открылась, оттуда появилась Карина.
— Черт, — я пнула колесо велика.
Меня она не заметила, и радостно зашла в бар. Я обошла его с другой стороны, где было окно, и немного посмотрела. Карина пила пиво, и общалась с толпой каких-то парней, словно они были знакомы сто лет, а те раздевали ее взглядом, ведь она была одета как та проститутка, которая однажды прицепилась к моему отцу на привале на трассе, когда мы ездили к морю на Бретань, один-единственный раз за все десять лет.
Я села на велик и поехала домой, желая, что бы от нее не отказались, как мой отец отказался от путаны у дороги. Чтобы ее взяли силой, даже если она не хочет. Мне приносили удовольствие эти мысли.
К моему счастью, Ксения была чем-то расстроена, так что особо не доставала меня разговорами о жизни, и легла спать даже раньше, чем мы с отцом. Я рисовала в своей комнате до часу ночи, пользуясь тем, что завтра не надо вставать в школу, когда услышала шум едущей на большой скорости машины в поселке. Выключив свет в комнате, выглянула в окно, и конечно же, увидела Карину, с расстегнутыми верхними пуговицами на рубашке. Да уж, едва ли соседи будут о заявившихся дочерях лучшего мнения, чем о нас с отцом. Здесь все ложатся спать как в казарме, ну или в тюрьме, в 10 вечера, так что она точно разбудила тех, чьи дома выходят на главную дорогу.  Встают они тоже по графику, в шесть утра, даже по воскресеньям, когда кроме церкви, ничего не работает. Исключение составляем мы с отцом, как всегда.
Я легла спать, стараясь не думать, что с завтрашнего дня и до понедельника мне некуда будет сбежать от своей семейки.
С утра Ксения, которая изо всех сил решила влиться в местный ритм жизни, начала грохотать и что-то готовить, потом мыть, и так по кругу. Мне пришлось вылезти из кровати, так как спать под это было невозможно. На кухне я столкнулась с Кариной, судя по ее мрачному лицу, она тоже недоспала.
До обеда меня никто не трогал, но я знала, что однажды это снова случится. Еще когда мыла тарелки после еды, услышала разговор этих двух.
— Нам нужно наладить с ней отношения, — шептала Ксения.
— Да зачем? Если тебе нужно, ты этим и занимайся, а мне все равно, — не пыталась снизить тон Карина.
— Это важно для отца. Послушай, я тоже не в восторге от всего происходящего, но папа искренен с нами. Давай хотя бы сделаем вид, что мы пытаемся.
— Ладно, но не больше. Не жди, что я полюблю ее как родную.
Ах, вот как, значит, нашей добренькой вселюбящей Ксении я тоже нафиг не сдалась. Ну что же, теперь и мне проще, зная, что она всего лишь делает вид. С другой стороны, интересно, чем я ей не угодила. По Карине по крайней мере видно, что она тут всех не любит, включая Ксению.
Я снова едва успела закрыть свои рисунки, когда они уже вдвоем приперлись ко мне.
— Кира, может, сходим погуляем? Все вместе, — уточнила Ксения.
— Куда? В Регенэк?
— Нет, я думала о лесной прогулке.
— А что там интересного? Мне лес уже осточертел.
— Я понимаю, ты тут  выросла, но мы городские жители, нам бы хотелось подышать свежим лесным воздухом.
— Ну так дышите, я-то вам зачем?
— Ты же хорошо знаешь местность, покажешь нам всякие дорожки в лесу.
— Там везде широкая грунтовка, и указатели, куда можно дойти по ней. Поверь, там не заблудишься, — ухмыльнулась я.
— Но ты же любишь рисовать лес, — кивнула Ксения на один из моих рисунков, которые я не успела спрятать полностью. Теперь из-под учебника по немецкому выглядывал верх листа с деревьями.
— И что? Чтобы рисовать лес, в него необязательно ходить.
— Слушай, ты достала, — Карина, которая все это время сидела на моей кровати, и дергала ногой, вдруг вскочила. — Тебе че, пять лет что ли?
— Я не хочу с вами идти, что непонятного?
— Мы тут к тебе пришли, уговариваем, как королеву. Ты вообще-то нас слушаться должна, мы твои старшие сестры.
— Это с чего это? У нас разница максимум в десяток лет.
— С того, бляха муха, — Карина напирала на меня все сильнее, но я не хотела отступать.
— Вы здесь не хозяйки. Это мой дом, и моего отца, — четко проговорила я.
— Ага, только в завещании он не на тебя переписан.
— Карина, — дернула ее Ксения, но довольно вяло, словно только сейчас вспомнила, что должна изобразить, как она выразилась, заботу обо мне.
— И на кого же он записан?
— Ни на кого, его поделят между нами всеми после продажи. Так что мы тут такие же хозяйки, как и ты. Не забывай, это нам возиться со всем этим после смерти отца, а ты будешь сидеть и ждать, пока денежки тебе на счет капнут.
Когда Карина закончила, на минуту воцарилась тишина. Ксения перестала ее дергать, у меня возникло подозрение, что она согласна с сестрой.
— Знаешь, — улыбнулась я, — а ты та еще сучка. Отец неизвестно сколько еще проживет, а ты его уже поди в мечтах хоронишь, лишь бы наследство получить.
— Что ты сказала? — почти заорала она. — Да мне плевать на эти деньги, я вообще не хочу ничего от этой семейки. Вот только я все равно ее часть, и вынуждена страдать тут херней.
— Девочки, что за шум? — на пороге появился папа.
Карина замолчала, Ксения растеряно посмотрела на меня.
— Пап, мы просто…
— Спорили, что лучше, жить в городе, или в на горе, — искусственно улыбнулась Карина.
— Кира, это правда? Все хорошо?
— Да, папа, все нормально. Мы тут общаемся, как ты и хотел, так что не волнуйся.
— Прости, мы увлеклись, а тебе нужна тишина. Пойдем, я уложу тебя, — Ксения взяла отца под руку и вывела его из комнаты.
Карина бросила на меня взгляд-молнию, и вышла за ними. Я закрыла дверь и присела на стул. Говорить отцу правду нет смысла. Он мне не поможет, как не помогал никогда. Да и неизвестно, на чьей он стороне. Остается надеется, что я выживу этих двух из дома быстрее. Хотя, их двое, и хоть Ксения пока молчит, судя по ее реакции на ор Карины на меня, она явно скоро вступит в игру не на моей стороне. Так что я буду одна против них.

Ксения
Я была в ярости. Конечно, после разговора о наследстве мое отношение к Кире не было идеально-добродушным, но я все равно хотела поступить правильно. Вот только Карина все испортила, как всегда. Какого черта она начала орать на нее? И сразу же завела разговор о доме. Я не могла пресечь это, просто физически не могла, ведь была согласна с каждым ее словом. Но теперь найти подход к девочке будет в сто раз сложнее, если не невозможно. Правда, она почему-то не выдала нас папе, может, это признак того, что у нее еще есть надежда с нами помириться.
С другой стороны, так ли мне нужно общаться с ней? Ради чего? Ради отца? Карине на все наплевать, а наследство все равно поделят поровну, даже если папа нас возненавидит за отношения к его младшей дочери. Но все же пока я здесь, нужно вести себя по-человечески. Как минимум, чтобы стрессы не ускорили кончину папы, и я не чувствовала себя виноватой еще и за это.
Я хотела поговорить с Кариной, точнее, наорать на нее за то, что разворошила этот муравейник, но она, воспользовавшись тем, что отец долго говорил со мной о трудностях подросткового возраста Киры, слиняла на машине в Регенэк. Я ходила туда-сюда по комнате, прикидывая, как лучше извиниться перед Кирой. И слишком поздно поняла, что она тоже уехала на велосипеде.
Спустившись на первых этаж, я только увидела в окно, как Кира заворачивает за угол по главной дороге. Может, это и к лучшему. Нам нужно немного отдохнуть друг от друга. Жить в одном доме оказалось тяжелее, чем я предполагала.
Уходя, Кира оставила двери в сени приоткрытыми. Я собиралась захлопнуть их, но мне бросилась в глаза сумка Киры, с которой она ходила в школу. Она лежала, свесившись с лавки, учебники и тетради рисковали вывалиться наружу. Я подняла ее, утрамбовала, и аккуратно поставила обратно. И тут увидела, что лист бумаги уже успел выпасть на пол. Это был ее рисунок. Сначала я не поняла, что на нем. Поднеся к свету, до меня дошло, что это лес, а на одном из деревьев болтается повешенная женщина. Рисунок явно не был закончен, но все было так натуралистично изображено, что я ахнула и сунула бумагу в сумку. Закрыла двери, прижалась к стене.
Что это такое? Просто подростковая фантазия? Или это она, мечтающая о суициде? Или может, кто-то из нас с Кариной? И я все еще не знаю, как умерла ее мать. Может, это она? Вполне возможно, ведь прическа у покойницы на рисунке не смахивает ни на Кирину, ни на мою, ни на Каринину.
Что же здесь произошло десять лет назад? Я поняла, что мне нужно однозначно это выяснить.

Кира
Снова пошел дождь, а я не взяла дождевик. Ну и плевать. Сколько раз я промокала тут до нитки, и все равно не заболевала, а ведь мне так хотелось подхватить какую-нибудь пневмонию. Я бы молчала до последнего, пока не упала бы в обморок в школе, изнемогая от жара. В больнице отцу сказали бы, что слишком поздно, и я ушла бы за своей матерью.
Я наматывала педали как бешеная, вкладывая всю свою злость. Не только на сестер, на себя тоже. Я ненавидела Карину, но что-то в ней меня притягивало. У нас было какое-то общее безумие, и она не пыталась показаться правильной, как Ксения. Она была, как мы с отцом, хотя и отрицала этот факт. И теперь я ехала в Регенэк, как будто что-бы развеяться, но на деле мне хотелось проследить за ней, узнать, что она делает, как пользуется своей свободой от общественного мнения и предрассудков.
Я доехала до того самого бара, и не ошиблась. Карина была там. Я наблюдала в окно за тем, как она пьет с одним парней. Кажется, я видела его, когда покупала фермерское молоко на ярмарке. Он торговал овечьим сыром.
Спустя час, когда я уже думала ехать домой, Карина с фермером вышли из бара. Я тихонько пошла за ними, к счастью, он открыл большой зонт и ничего не видел сзади.
Бар был на окраине Регенэка, и они пошли в лес. Зашли поглубже, там, где охотничья будка. Забрались в нее, хихикая. Я спряталась за деревом, и видела их в окне будки. Они снимали друг с друга одежду, а потом она подпрыгнула на нем, и они стали одним целым. Дождь все заглушал, но я все равно слышала их стоны у себя в голове.
Я выбежала из леса, зашла в супермаркет, и нашла там туалет. Закрылась в кабинке, сунула руку в трусы, сжала ноги, и представила, как мы делаем это с ним. А потом еще раз. И еще.

Ксения
На следующее утро я проснулась рано, и тихонько собралась, чтобы не разбудить ни Киру, которая вчера вечером вернулась домой насквозь мокрая, и после этого не выходила из своей комнаты, ни Карину, заявившуюся часам к двум ночи, не парящуюся тем, чтобы не нарушить чужой сон.
Оседлав свой велосипед, я поехала в лес. Утро было холодное, туманное, влага оседала на моей куртке и руках без перчаток.
Я сама не знала, что делать. Надеялась, что утренняя прогулка проветрит мне мозг. Нужно было найти какой-то способ всех примирить, и примириться самой. И узнать про маму Киры.
В лесу и в правду были неплохие дороги с указателями. Я поняла, что по одной грунтовке можно доехать в соседний поселок, на соседней горе, а по другой — на ферму. Я выбрала вторую, и уже через двадцать минут была там.
Ферма встретила меня блеянием овец, и легкими коровы, которые кто-то из работников выкинул прямо на дорогу за ненадобностью. Я привязала велосипед к забору, надеясь, что пасшиеся за ним козы не обслюнявят мне руль, и зашла в магазин.
Там уже расплачивалась женщина лет сорока. Пока она утрамбовывала свои покупки в мешки, которые, видимо, крепились к заду велосипеда, я купила банку йогурта.
Остановившись у своего велика, я открыла йогурт, и жадно выпила сразу половину. Женщина прошла мимо, ведя свой велосипед. Кивнув ей, я продолжила мини-завтрак. Она остановилась напротив меня, и спросила:
— Это же вы дочь Клода? Которая в гости приехала?
— Да, это я, — я улыбнулась, надеясь, что на губе не осталось молочных усов.
— Вы без сестер?
— Да, они спят еще.
— И как вам наши края? Вы сами откуда?
Мы пошли назад в Вильдерупт, катя наши велосипеды и общаясь. Ее звали Люсилль, и она жила в центре поселка с мужем и двумя сыновьями. Я рассказала ей про свою мать — немку российского происхождения, переехавшую жить во Францию, и про болезнь отца. Про свою работу секретаря.
— Интересно, а мама другой вашей сестры тоже иностранка?
— Карины? Нет, она француженка. А что?
— Просто мама Киры была иностранкой, и я подумала, что наверное, это фишка
 Клода — жениться на иностранках.
— Честно говоря, я ничего не знаю о маме Киры, так что не могу с уверенностью сказать, что движет моим папой в выборе жен.
Люсилль засмеялась, потом сказала:
— Я тоже знала Софию не сильно хорошо. Мы переехали за год до ее смерти, у меня тогда только родился ребенок, и еще хлопоты с новым домом, голова шла кругом. Я думала, мы могли бы стать подругами, раз у нас дети с небольшой разницей в возрасте, но она была довольно замкнутой.
— Ну, это семейное, тут папа точно нашел под стать себе.
— Сомневаюсь, Клод как раз в то время был очень активным.
— В плане?
— Я не вникала, мне не до того было, но по-моему у него были и друзья, и враги, и какие-то ссоры.
— Интересно, — я задумалась. Я не помнила, чтобы в мои приезды на каникулах папа чем-то отличался. В основном, он посвящал время нам. С другой стороны, это всего месяц в году. Да и сильно меня тогда интересовали взрослые разборки.
— В любом случае, то, что случилось, ужасно.
— Простите, а вы не могли бы мне рассказать, что именно случилось с Софией? Мне важно знать, чтобы наладить отношения в семье.
— А вы не знаете? — потрясенно спросила Люсилль.
— Нет. Если вам не трудно…
Она закусила губу, покачала головой. Вздохнула и сказала:
— Честно говоря, мне немного стыдно это вспоминать. В том плане, что я так хотела найти подруг тут, но меня больше волновало, чтобы они поддерживали меня, помогали мне с малышом. Я совсем не думала, что это должно работать в обе стороны. Сколько раз я пыталась заговорить с Софией, но ни разу не спросила, как ее дела на самом деле. А ведь было очевидно, что ей плохо.
— Но что же случилось?
— Я не углублялась, потому что как раз выяснила, что беременна вторым. Муж хотел оградить меня от стресса, так что прям подробностей я сама до сих пор не знаю. Знаю только, что в тот день, рано утром, она пошла гулять с малышкой, с Кирой в лес. Не по этой дороге, по другой. Прошло несколько часов, было время обедать, но она не вернулась. Клод не особо бил тревогу, потому что у них там что-то не клеилось. Но в конце концов он пошел поспрашивал людей. Все сказали, что не видели Софию в поселке, только идущей в лес. Клод пошел искать ее там. И нашел.
— И что? — мне стало не по себе. Туман еще не развеялся, лес был темным и мрачным.
— Она повесилась на дереве. На своем шарфе.
— О Боже! — я прикрыла рот рукой.
— Да, это было недалеко от поляны с детской площадкой. Самое страшное то, что Кира все это время сидела рядом. У нее был шок, она все забыла, так что никто не смог выяснить, видела ли она, как мама повесилась, или же София оставила ее играть на площадке, а сама ушла, и Кира нашла ее уже такой. В любом случае, после это ничего уже не было как прежде. Я хотела как-то поддержать Клода, но муж сказал не лезть, не знаю, почему, он как-то очень испугался этой истории, и я после этого уже не общалась с вашей семьей. Мне очень жаль, Ксения.
Мы дошли до выхода в поселок. Я почувствовала облегчение. Не уверена, что еще когда-либо пойду туда одна.
— Спасибо большое, — сказала я Люсилль. — Вы мне очень помогли.
— Не за что, дорогая. Я живу в доме 16, обращайся, если что.
Она села на велосипед и поехала в поселок, а я свернула к нашему дому на отшибе.
Теперь мне стала понятна реакция Киры на предложение погулять по лесу, и рисунки с повесившимися женщинами. Она все еще была мне не особо приятна, но все же я жалела этого ребенка, малышку, которая несколько часов сидела в холодном лесу под ногами висевшей на ветке матери. Неудивительно, что Кира так себя ведет. Как вообще жить нормально после такого. И папа тоже, можно ли его винить в том, что он перестал общаться с двумя старшими дочерьми, если все это время он пытался не дать сойти с ума младшей, и не спятить самому.
В доме уже все встали, позавтракали, и снова разошлись по комнатам. Я проверила, как там отец, рассказала ему о впечатлениях от фермы, и ворвалась к себе в спальню. Карина выщипывала брови, сидя на кровати.
— Слушай, — я села рядом с ней. — Нам нужно помириться с Кирой.
— С чего это? — она не отрывалась от зеркала, которое держала в руке.
Я пересказала ей рассказ Люсилль. У Карины даже рука не дрогнула.
— Ну и что?
— В смысле?
— Что это меняет? — она наконец положила зеркало.
— Тебе что, непонятно, какое они пережили потрясение?
— Понятно, но мне пофиг. Буду я еще бегать вокруг Киры из-за этого. Такое может случиться с каждым.
— По-твоему, много детей в четыре года находят свою мать повесившейся?
— Знаешь, есть те, кто теряют родителей еще при их жизни, и ничего, живут же.
— Я смотрю, ты у нас эксперт по отношениям с мамой.
— Это не твое дело, поняла? — огрызнулась она.
— Вчера ты наехала на нее из-за ничего. Она не может ходить в этот лес из-за своей мамы, а ты на нее сразу гнать начала.
— Прости, а ты разве не была со мной согласна? А? Если так переживаешь за свою сестренку, так чего же меня не остановила? Буквально поддакивала мне там, но виновата, как всегда, я. Ты на себя бы посмотрела, что в тебе творится, прежде чем бежать причинять добро.
— Ну хорошо, ты права, да, мне тоже непросто со всем этим. Но нужно стараться поступить правильно. Хотя бы ради папы.
— Мне все равно и на папу, и на Киру, поняла? Сегодня после обеда я иду к Ашилю.
— К кому?
— К моему парню, из Регенэка.
— То есть за эти дни ты уже успела завести себе парня, но ничего не сделала для нашей семьи.
— Пусть сначала семья для меня что-то сделает, — хмыкнула Карина, вытаскивая из тумбочки косметичку.
— Да что с тобой такое? Я понимаю, что ты не хотела ехать, но такое чувство, что теперь ты просто всех ненавидишь.
— Да, ты угадала, — улыбнулась она.
— Но почему?
— По кочану. Я пошла чистить картошку. Хочу пообедать поскорее и свалить отсюда.
— Спасибо, что хотя бы обедаешь ты с нами, — прошептала я.

Кира
Итак, мои сестрички здесь без году неделю, даже меньше, а уже все друг друга достали. Вчера никто даже не приходил ко мне в комнату с поучениями жизни. Надеюсь, что еще пару дней, и хоть одна из них свалит.
Конечно, первой свалит Карина, эта святая Ксения будет биться за семейные узы, ну или за их имитацию до последнего. Для меня такой расклад самый лучший, хотя от Ксении тоже непонятно чего ожидать. И все-таки меня притягивала Карина. Я хотела иметь хотя бы надежду пообщаться с такой как она. Почему в жизни всегда все так? Те, кто на тебя похожи, тебя в лучшем случае не замечают, зато всякие лицемеры лезут без конца.
Вчера я снова ездила вслед за Кариной в Регенэк. Но в этот раз не было ничего интересного. Она пошла не в бар, а в какой-то многоквартирный дом, наверное, в гости к тому парню.
Мне ужасно хочется увидеться с единственным человеком, который меня здесь понимает. Но он не давал о себе знать с тех пор, как эти две приехали. Наверное, думает, что мы тут кайфуем вместе, и я в нем больше не нуждаюсь.
Придя со школы, я зашла к отцу. Сама не знаю зачем, мне гораздо легче, когда я его не вижу. Иначе мне снова снятся эти сны. Наверное, я хотела услышать, что он понял, что сестрички не лучшие опекуны для меня. Но отец, наоборот, стал рассказывать, как же хорошо, что они у меня есть. Потом спохватился, и решил узнать, не издеваются ли они надо мной, так, на всякий случай, уж умирать, так со знанием, делать-то он все равно ничего не будет.
— Кира, ты уверенна, что все нормально? Мне показалось, что у вас был конфликт? — отец дернулся, словно хотел взять меня за руку.
Я вывернулась, подошла к тумбочке, налила воды в стакан, и выдавила его таблетки из блистера.
— Все в порядке. Мы просто дискутировали. Не волнуйся.
— Хорошо, — отец сунул капсулы в рот и проглотил, дернув головой. — Все будет хорошо. Вы сможете подружиться. У вас не такая большая разница в возрасте.
— Конечно, — неужели он сам не понимает, что иногда даже между ровесниками может быть пропасть размером с океан?
К вечеру ко мне пришла Ксения. Я научилась угадывать по звуку ее шагов, идет она к себе, или ко мне, так что теперь у меня больше времени на то, чтобы все спрятать.
— Можно к тебе? — она приоткрыла дверь.
— Да.
Ксения села на кровать рядом со мной.
— Ты сегодня без поддержки? — спросила я.
— Карина играет с папой в шахматы, я решила их не отвлекать. Послушай, я хотела попросить прощения за тот конфликт, который мы с тобой устроили.
— Это ты извиняешься и за себя, и за нее, — я мотнула головой в сторону спальни отца.
— Нет, только за себя. Карина взрослая, она сама придет к тебе, когда посчитает нужным, я не могу принимать решения за нее.
— Да мне все равно, — я подтягиваю к себе ноутбук с докладом по географии.
— Послушай, Кира, не стану скрывать, я узнала про твою маму. Про то, что с ней случилось.
— Да ты что, наверное, чисто случайно?
Она смущается, и я ликую в душе. Нужно поставить эту сучку на место.
— Я никого не допрашивала, если ты это имеешь ввиду. Просто разговорилась с соседкой.
Ах, ну тогда все ясно. Это их любимое занятие. Даже если бы Ксения ничего не спросила, они бы все равно ей все выложили. Вопрос только в том, что именно ей рассказали. Насколько глубоко она все знает?
— Короче, чего ты хочешь?
— Я же сказала, извиниться. Мне жаль, что я давила на тебя, и я понимаю, почему ты не хочешь ходить в лес. Ты имеешь на это полное право.
— Но есть какое-то «но»?
— Я не прошу от тебя подружиться с Кариной, потому что понимаю, что это не так просто. Но мне кажется, тебе стоило бы быть поласковее с папой.
— Чего?
— Ты почти с ним не общаешься, а папа нуждается в нас, ему же очень больно и тяжело. Я не говорю, что ты должна все время за ним ухаживать, но все же, ты будто отстраняешься от него, хотя должно быть наоборот, учитывая его болезни.
Я поняла, что наши соседи были слишком деликатными, и не рассказали ей всего. Она все еще думает, что отец святой. Несчастный вдовец, невинная жертва сумасшедшей жены, которая оставила его одного с травмированной на всю жизнь дочерью.
— Знаешь, по-моему, не тебе мне указывать, как общаться с ним.
— Почему? Я твоя старшая сестра, я знаю папу дольше, чем ты.
— Ты знаешь его ровно столько, сколько и я. Насколько мне известно, все эти десять лет вы не общались?
— Да, но…
— Вот и не указывай мне. Ты понятия не имеешь, что тут происходило, даже тогда, когда ты еще к нему приезжала, ты ничего вокруг не замечала, кроме себя любимой.
— Знаешь, я все понимаю, я стараюсь быть терпеливой к тебе, но твое хамство не оставляет мне шансов общаться нормально, — Ксения выходит из себя.
Мне следовало бы остановиться, пока речь снова не зашла о больной теме — наследстве, — но я уже не могу.
— Твое желание всюду сунуть свой нос, и раздать указания, будто ты тут самая умная, тоже не способствуют приятному времяпрепровождению.
— Я не понимаю, что с тобой не так. Ты обозлена на весь мир, но папа все эти годы заботился о тебе, растил, почему ты так к нему относишься?
— Ой, ну спасибо, что он не сдал меня в интернат. Как мило с его стороны. Это он тебе наплел поди, какой он замечательный? Ты же не знаешь, кто он на самом деле.
Она растеряна. Отходит к двери, потом передумывает, поворачивается, и спрашивает:
— И кто же? Чем он тебя так обидел? Лично мне он никогда ничего плохого не делал, да и Карине тоже, кроме последних десяти лет, но это объяснимо.
— Конечно, он просто вовремя развелся с вашими мамашами.
— И как это понимать?
— Так, что они живы, а моя умерла.
— Ну это уже слишком! — Ксения явно убита наповал, а я понимаю, что зашла слишком далеко. Но когда-нибудь она узнает правду. Может, даже мы все узнаем.
— Уходи, — говорю я ей.
— Кира, твоя мама сама сделал этот выбор. Почему ты винишь его?
— Проваливай! — кричу я, и она выскакивает за дверь.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не запустить вслед пеналом, но мои оры уже могли привлечь внимание отца, а я не хочу, чтобы он вмешивался. Так что просто ломаю карандаши на две части, и расшвыриваю их по комнате.

Ксения
Прошло два дня, но разговор с Кирой не выходит у меня из головы. Все это время мы только вежливо контактируем за совместными приемами пищи. Даже тот факт, что Карина стала чуть больше времени проводить с папой, не радует меня. Тем более, что при любом удобном случае он улизывает к Ашилю, возвращается, когда я уже сплю, и мне никак не обсудить с ней все происходящее.
Может, стоило бы поговорить о поведении Киры с отцом, но я не уверена, что это не ухудшит ситуацию. Кира разозлится на меня за то, что я нажаловалась на нее папе, да и что я ему скажу? Пап, Кира тебя ненавидит и считает виноватым во всех грехах мира? Ему ведь запрещены стрессы, а разве может это не взволновать любого нормально родителя?
Но и молчать я не могу. Все происходящее, эта напряженная атмосфера в доме, тяготят меня. Поэтому перед сном я зашла в спальню к папе, и плотно прикрыла за собой дверь.
— Пап, нам нужно поговорить, — я села на стул у его кровати.
Он приподнялся на подушках, отложил книгу.
— Что-то случилось?
— Я не знаю, как сказать. Понимаешь, я волнуюсь за Киру. Она говорит такие мрачные вещи…
— Милая, не обращай внимания. Она была такой всегда. А сейчас еще и переходный возраст.
Интересно, а своего отца она тоже ненавидела всегда?
— Но, может быть, стоит что-то сделать? Повести ее к психологу? Вдруг это опасно? Вдруг она причинит вред себе, или другим?
— Да я как-то никогда не наблюдал у нее таких тенденций. С чего ты взяла, что она на такое способна?
— Не знаю, просто в подростковом возрасте многие творят что-то странное.
— Она ходила когда-то к психологу, потом сказала, что он ей больше не нужен. Я не стал ее принуждать. И сейчас тоже не вижу смысла заставлять ее снова копаться в своем мозгу.
— Но папа, может, ее можно как-то изменить. То есть, помочь, я хотела сказать, помочь.
— Ксения, она такая, какая есть. Не дави на нее. Она сама потом тебе откроется.
Да она, похоже, уже открылась, вот только не той стороной, какую обычно стараешься показать людям. Но я поняла, что папа, как и многие мужчины, не особо озабочен чувствами и эмоциями. А может, он, как отец, все-таки лучше знает Киру, и мне стоит довериться ему?
— Пап, я тут подумала, тебе стоит выходить на пешие прогулки.
— Куда, в лес?
— Ну, не обязательно. Можно гулять по поселку, за поселком. Там хорошая дорога, сможешь опираться на трость.
— Я не уверен, что это хорошая идея.
— Пап, но тебе нужно двигаться. Можно, конечно, купить велотренажер, на все-таки свежий воздух точно лишним не будет. И мы пойдем с тобой, разве тебе не хочется погулять с семьей?
— Да, конечно, ты права, врач мне тоже говорит ходить… Но я не знаю, я давно не ходил по поселку, всегда только на машине туда и обратно проезжал.
— Ну вот, хоть увидишь, какой твой поселок, и природа вокруг него, красивые.
— Да, но люди, они же будут смотреть, — промямлил папа.
— И что? Тебе нечего стесняться, вместо трости можно взять скандинавские палки.
— Дело не в этом.
— А в чем?
— Ну, я же отшельник, и тут выйду…
— Пап, я не понимаю. Ты что, боишься людей? Наоборот, они должны радоваться за тебя, что к тебе приехали дочери, ты общаешься, гуляешь.
— Скорее наоборот, они меня боятся.
— В смысле?
— Знаешь, когда кто-то отличается от остальных…
— Ой, папа, это все в твоей голове. Я уже познакомилась с парой местных, очень приятные люди. Все, никаких больше споров. Завтра начнем.
— Хорошо, уговорила, — он улыбнулся. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Я пересекаю коридор, и стучу в комнату Киры.
— Кира, я только хотела спросить… — просовываю голову в дверной проем.
— Можешь зайти целиком, — язвительно отвечает она.
Кира наконец перестала дергаться и что-то прятать, когда я вхожу. Может, это хороший знак?
— Завтра мы с папой пойдем погуляем по поселку. Не хочешь присоединиться? Я бы хотела, чтобы эти прогулки стали каждодневными, думаю, у папы будет больше мотивации, если мы будет гулять все вместе.
— Я в школе до четырех.
— Ничего страшного, можно устроить вечернюю прогулку. Пока еще не темнеет совсем рано.
— Да нашей семейке лучше гулять по темноте, чтобы никто не видел, — ухмыляется она.
— Не знаю, что ты имеешь ввиду, но лично я никого не стесняюсь.
— Да я тоже, — пожимает она плечами.
— Тогда ты могла бы пойти.
— Но не пойду.
— Почему?
— Мне нужно учиться.
Я решаю воспользоваться советом отца, и не давить.
— Ладно, но все-таки подумай об этом, на выходных могли бы пойти все вместе.
— Ага.
Может быть, когда она увидит, как мы все весело проводим время, ей самой захочется пойти с нами.
Но на следующий день я понимаю, что на счет веселья я точно погорячилась. Карина не в духе, впрочем, как всегда последнее время, и я догадываюсь, что это будет первая и последняя ее прогулка. Папа тоже собирается с лицом, будто мы ведем его на убой. Наконец мы все выходим из дома.
Дождь не прогнозировали, но небо затянуто серыми тучами, такими низкими, что кажется, будто к ним можно прикоснуться, став на цыпочки. От этого в воздухе витает неизменная влага.
Мы шагаем по главной улице, мимо разноцветных, словно кукольных, домов. Папа взял меня под руку, Карина идет с другой стороны, сунув руки в карманы. Я пытаюсь говорить о какой-то ерунде, типа как хорошо здесь работают водостоки, раз от постоянных дождей еще никогда не было потопов. Но Карина скучает, а папа напряжен, и  я не могу понять, почему.
Время послеобеденное, так что все пенсионеры, а Вильдерупт населяют в основном они, тоже вышли посидеть в своих дворах, или прогуляться. Встречая кого-то из соседей, мы все здороваемся, но я замечаю, что они отвечают только мне. Ладно Карина, она ходит с недовольным лицом, никогда не улыбается, и приезжает домой поздно, будя шумом мотора соседей, живущих у дороги. Понятно, почему ее недолюбливают. Я даже начинаю думать, что если она в следующий раз не пойдет с нами, будет даже лучше. Не знаю, что чувствует папа, но мне стыдно за ее поведение.
Но вот почему жители Вильдерупта так реагируют на отца, мне непонятно в корне. Ведь по словам Киры и Люсилль, до смерти Софии он общался с людьми, у него были друзья. Я в правду думала, что его выход в люди всех обрадует, они решат, что наш Клод возвращается к жизни.
Но похоже, что ему никто не рад, поэтому выйдя за поселок, мы выдыхаем, ведь здесь за нами не следят куча пар глаз. Погуляв еще немного, папа говорит, что у него начинают неметь ноги, и мы поворачиваем назад.
К счастью, на обратном пути у нам приковано уже меньше внимания. Ладно, может в первый раз у соседей просто шок. Завтра они будут приветливей.
Но, когда мы уже доходит до поворота на нашу отшибу, из одного из дворов на нас вылетает футбольный мяч. Я успеваю отклониться, что бы он не вмазал мне по лицу, а отец, отшвырнув трость, вдруг с ловкостью ловит его.
— Вау! — Карина даже слегка хлопает в ладоши.
— Здорово, пап.
— Вы же помните, что в молодости я играл в футбол. Мышечная память еще осталась, похоже.
— Значит, еще не все потеряно, и ты можешь выздороветь, — говорит Карина так, словно ее волнует папино здоровье.
Из двора, откуда вылетел мяч, выходит девочка лет восьми.
— Ураа, мы с братом думали, что мяч залетит к соседям. Тогда пришлось бы ждать до вечера, пока они не придут с работы, — кричит она и кружит вокруг нас.
— Рад помочь. Держи, — папа протягивает ей мяч, и она с жадностью его выхватывает.
— А вы правда бывший футболист?
— Да, было дело.
— А может научите меня каким-нибудь штукам? Я хочу играть лучше него, чтобы он не смеялся.
Папа растеряно смотрит на девочку.
— Милая, Мёсье Дюран сейчас болеет и не может играть. Ты же не играешь, когда у тебя болит ножка? — наклоняюсь я к девочке.
— Нет, — улыбается она.
— Вот и он не может. Но, когда выздоровеет, обязательно к тебе придет и научит.
— Урааа! — снова кричит девочка.
— Что здесь происходит? — из-за калитки появляется женщина.
Прежде чем я успеваю что-то сказать, девочка бросается к ней и визжит:
— Мама, этот Мёсье футболист, он научит меня играть.
Женщина переводит на нас взгляд, и я замечаю почти ужас в ее глазах.
— Мы ваши соседи с дома номер…
— Я знаю, кто вы! — перебивает она меня фальцетом. — Никогда не подходите к моим детям. Понятно?
— Но мы ничего не делали, просто разговаривали.
— Не надо с ними разговаривать! Просто не надо! И учить вам их тоже ничему не надо! — последнюю фразу она адресует папе.
Прежде чем я успеваю как-то оправдаться, женщина тянет дочь за собой, и захлопывает калитку. Я слышу, как она говорит:
— Разве я не учила тебя, что нельзя разговаривать с незнакомцами?
— Мам, но это же наш сосед, ты же разговариваешь с соседями? — пищит девочка.
— Некоторые соседи тоже чужие, не надо с ними общаться без родителей.
Голоса затихают. Папа подбирает палку и как ни в чем не бывало говорит:
— Пойдемте домой, мне уже пора пить лекарства, мерить сахар.
— Да, конечно, — глубоко пораженная, я снова беру его под руку.
Лицо Карины тоже выражает недоумение, но папа дает понять, что не хочет обсуждать произошедшее, так что мы просто в молчании добираемся до дома. 

Кира
Вчерашняя прогулка явно не поимела успеха, судя по тому, как отец отчаянно упирался снова выходить из дома. Но Ксения слишком оптимистична  и назойлива, чтобы сдаться просто так, так что перед ужином они снова поперлись куда-то бродить. Не знаю, на что она рассчитывала, наверное, что раз солнце заходит, то люди будут хуже их видеть, или, что после работы соседи будут слишком уставшими, чтобы обращать на них внимания. Но судя по тому, что назад они вернулись через сорок минут явно не в духе, все снова прошло не так идеально, как воображала Ксения.
Она поди считала, что соседи встретят нашу семейку с распростертыми объятиями, но не тут-то было. Хорошо еще, что я с ними не пошла, а то вся презренная троица была бы в сборе. Все-таки Ксения еще не до конца в изгоях. Она вообще производит впечатление приемной дочери, не от нашего рода.
Этой ночью я сплю плохо. Мне снова снится этот сон. Я иду между деревьев, и в конце концов вижу кого-то. Еще чуть-чуть, и мне удастся заглянуть ему в лицо. Еще чуть-чуть, и он обернется. Я наконец узнаю, кто это. Но когда я уже останавливаюсь рядом с ним, то понимаю, что я ростом с четырехлетнюю девочку, а моя голова словно залита цементом, и я не могу ее поднять. Я смотрю на его колени, когда он медленно поворачивается. Силюсь хоть немного откинуть голову, но не выходит. Меня парализовало. Он полностью повернулся ко мне, а я ничего не могу поделать. Я кричу, но мой крик заглушает дождь.
Я резко села на кровати. Сначала сквозь дикое биение сердца ничего не слышала, но потом поняла, что дождь реально идет, бьет по стеклу. И ветер, от которого дом гудит.
Я встаю, и тихонько иду к спальне сестер. Приоткрываю дверь. Когда глаза привыкают к темноте, вижу, что кровать Карины пуста. Конечно, в такой дождь она не поедет назад по горному серпантину. Она и днем по нему явно побаивается ездить.
Я возвращаюсь к себе. Пытаюсь представить Карину с ее парнем, потом себя, но ничего не получается. Мои мысли не отпускает лес.
На следующий день после школы я все же решаю туда сходить. Не то чтобы после смерти мамы я вообще не ходила в лес. Ходила, просто не той дорогой, которая ведет к поляне. Но в целом я старалась делать это как можно реже. В последние пару лет, с тех пор, как начались эти странные видения, я там точно не была.
Мои ноги отвыкли от подъема вверх с нашей отшибы до начала дремучей густоты деревьев. Когда я наконец оказываюсь среди запаха сосен и падающей листвы, мне приходится остановиться, чтобы прошло ощущение жара в голенях.
Дует пронизывающий ветер, в такую погоду лучше было бы сюда не ходить, какое-нибудь дерево может и упасть. Но я не боюсь. Мне не страшно умереть, или остаться инвалидом. Лучше бы это случилось, тогда я отправилась бы на кладбище, или в хоспис, а не к сестрам.
Закутавшись шарфом до самых глаз, я быстро дошла до той самой дороги, начинающейся от грунтовки, ведущей среди деревьев до поляны с детской площадкой. Остановившись, я смотрю туда, из-за туч кажется, будто это не лесная дорожка, а туннель, черный, беспросветный, ведущий в ад.
И все-таки я ступаю в него. Иду до самой площадки, сажусь там на лавочку, и долго вглядываюсь в деревья, пытаясь что-то понять. Что-то вспомнить. Но ничего не выходит. Наверное, стоило бы пойти на то место, где нашли маму, но к этому я еще не готова. Я встаю, и медленно бреду домой.
На выходе к грунтовке я сталкиваюсь с Фабрисом и Элен. Вот черт. Какого хрена они тут делают? Судя по сумкам, возвращаются с фермы. Придурки, зачем переться туда через лес, если можно купить те же продукты на ярмарке по субботам.
Фабрис и Элен тоже явно удивлены, увидев меня. Конечно, ведь мало того, что я поперлась в лес, так еще и выхожу с того места, где моя мать провела последние часы перед смертью.
— Здравствуй, Кира, как поживаешь? — Элен приторно улыбается.
Терпеть не могу ее улыбку. Самая лицемерная из всех соседей. Ведет себя так, словно я все еще нужна ей, хотя на деле мои дела ее никогда особо не волновали.
— Нормально, — бурчу я.
Фабрис ничего не говорит. Он делает вид, что не замечает меня, как не замечает моего отца уже десять лет. Конечно, поди считает, как и все остальные, что от росинки не родятся апельсинки.
Тем лучше. Терпеть не могу и его тоже. Вечно слегка сальные волосы, голубые глаза навыкате, какие-то наросты на коже. Элен хотя бы красивая как для своего возраста, с аккуратной стрижкой и красивым мелированием. Никогда не понимал, как она живет с таким чмом. Неудивительно, что ее тянуло к моему отцу. Он хотя бы выглядит нормально.
— Хорошего вечера, — не найдя, что бы еще сказать, протягивает она.
— Ага, вам тоже.
Фабрис хватает ее под руку, и быстро тянет за собой, словно боится, что ее былые чувства вспыхнут. Я же иду не спеша, чтобы отстать от них как можно сильнее, а не тыкаться в спину до поворота на отшибу. Я вижу, как они шепчутся, оглядываются на меня, но ветер уносит их слова, так что я понятия не имею, что именно они мне перемалывают.
К завтрашнему дню пол Вильдерупта будет знать, что я ходила к памятным для нас местам. Интересно, если это дойдет до Ксении, она устроит мне очередную беседу о чувствах, прогулках, и прочем?
Придя домой, я запираюсь у себя. Хожу по комнате, потом не выдерживаю, и впервые пишу ему сама. Он запретил мне, но я тайком взяла его номер, когда мы виделись в последний раз. Он оставил телефон разблокированным, и пошел к алтарю помолиться.
Я прошу его встретиться, потому что больше не могу это выдерживать. Потому что мне нужно с кем-то поговорить. Я почти молю его не оставлять меня одну. Не бросать меня.
Через час он присылает ответ. Мы встретимся, скоро, он напишет в ближайшие дни. Я улыбаюсь. Наконец-то хоть какой-то свет в этом безумии.

Ксения
Последние ночи я плохо сплю. Кручусь, то накрываюсь, то раскрываюсь, чем страшно бешу Карину, лежащую подо мной. Вот и сейчас она снова двинула ногой в мой матрац.
— Спи уже давай!
— Ты сама заявляешься к ночи, раньше ложиться надо, будешь сразу засыпать, а не прислушиваться, — шепчу я.
— Слушай, ты мне не мамочка, сама разберусь, когда мне спать, есть и гулять.
— Карина, нам надо поговорить, — не выдерживаю я.
— Хорошо, хорошо, завтра поговорим, только умолкни.
— Нет, завтра ты снова покрутишься рядом с папой пару часов, а потом свалишь на весь день. Нам нужно поговорить наедине, — и прежде, чем она успевает ответить, я слажу со второго яруса, и подсаживаюсь к ней.
— Ну что ты хочешь? Я же провожу время с отцом, что еще нужно.
— Карина, тут что-то не так. В этом поселке, с Кирой, с ее матерью, и папой, с соседями. Все очень странно.
— Ну естественно, ты видела это дно мира? Тут же как в колонии, никакого социума, замкнутый коллектив, изоляция. Неудивительно, что они все слегка сбрендившие, — хихикает она.
— Карина, я серьезно. Я всегда думала, что это папа боится людей, но после этих нескольких прогулок у меня такое чувство, что это от него люди шарахаются.
— Ну и что? Он же столько лет сидел отшельником, ни с кем не общался. Люди не знают, что у него в голове назрело за это время.
Тяжело признать, но аргумент Карины звучит логично. Люди боятся тех, кто не похож на них, может в этом все дело.
— А Кира? Тут уже она меня пугает. Несет какую-то дичь, рисует свою мертвую мать, вчера в супермаркете в Регенэке я услышала, как соседи обсуждают, что она ходит на место гибели мамы, что-то там высматривает.
— Она сучка, и этим все сказано.
— Нет, но… Мне кажется, они что-то недоговаривают. Есть что-то еще, кроме самоубийства Софии.
Карина садится на кровати.
— И что? Что ты от меня хочешь?
— Нужно выяснить, что на самом деле происходит.
— А может ничего не происходит? Все так, как есть, просто это люди из другой части страны, с другим менталитетом, вот и ведут себя иначе, а ты все надумала.
— Хорошо, если так, а если нет? Мы не можем уехать, пока не будем уверены, что папа и Кира в безопасности.
— Ты можешь торчать тут хоть до старости, а я через неделю максимум сваливаю. У меня учеба вообще-то.
— Ты все равно можешь учиться онлайн.
— Мне плевать. Кира вообще не моя забота. У нее отец пока жив, до 14 лет с ним дожила, и дальше выживет без нас.
— Ты видишь состояние папы? У него вчера снова сахар подскочил, таблетки не помогают. А кроме ног еще и видеть стал хуже, он может ослепнуть, осложнения от диабета это не шутки. Как он может заботиться о Кире, если о себе позаботиться не может?
— Слушай, удочери ее, если так волнуешься, — повысила голос Карина. — Мне все равно на эту Киру. Да и на отца тоже. Сама занимайся всей этой фигней. Я через неделю уезжаю, и ты не можешь меня удержать.
— А как же долг перед родителями?
— Долг? Да ты охренела? А долг отца передо мной? Он что для меня делал? Бросил нас с мамой, когда мне не было и трех, всю жизнь моей матери испортил, только навещал да на каникулы брал, а потом родилась эта мелкая, жена самоубилась, и он вообще про меня забыл. На десять лет. Да и про тебя тоже. Хрен ему, а не долг.
— Ты что, ревнуешь папу к Кире? Тебе уже двадцать лет, ты…
— Я никого не ревную, просто терпеть его не могу! — взвизгнула она.
— Да тише ты, весь дом перебудишь. Короче, все с тобой понятно. Ты мне не поможешь, да?
— Наконец-то твои мысли движутся в правильном направлении. А теперь дай мне поспать, — она отвернулась к стене, и накрылась одеялом с головой.
Я забираюсь к себе, и смотрю в потолок. Карина права, нам действительно нельзя торчать здесь вечно, у меня работа, у нее учеба. Но за эти почти две недели ни состояние папы, ни отношения с Кирой не только не улучшились, а словно ухудшились. Хотя я правда пыталась, в отличии от Карины. Но и мои усилия не бесконечны. Мне нужна чья-то помощь.
Утром я уже знала, что буду делать. Может, это был не самый лучший вариант, да и не факт, что я сумею воплотить этот план в жизнь, но больше в голову ничего не приходило.
Кира была в школе, Карина уехала к Ашилю, а я дала папе лекарства, проверила уровень сахара, занесла все в дневник питания, и, натянув лосины со спортивной курткой, вышла на улицу.
Быстрым шагом я направилась в лес, периодически проверяя часы. Небо, как всегда, было серым, кажется, с нашего приезда мы не видели солнца. Я не взяла зонтик, хотя в этих краях не стоит верить прогнозу погоды и обещаниям того, что дождя не будет.
Дойдя до начала грунтовки, ведущей к ферме, я остановилась. Решила сделать зарядку на стоящих у обочины брусьях, чтобы согреться, и чтобы все выглядело естественно.
Еще подслушивая разговоры соседей в супермаркете, я узнала, что Сюзанн и Эрве каждую среду ходят на ферму за продуктами. В одно и то же время. В любую погоду. Это помогает им сохранять дисциплину и крепкое здоровье даже в семьдесят лет.
А от папы я узнала, что они одни из старожилов поселка, живущие тут чуть ли не с его основания. Так что им уж точно должны быть известны все мелкие подробности и темные тайны.
Я отжималась уже в третий заход, когда они наконец прошли мимо. Вскочив, будто совсем не ждала их тут увидеть, я радостно воскликнула:
— Здравствуйте! Вы же меня помните? Я Ксения, дочь Клода.
— Добрый день, конечно, конечно, — закивал Эрве.
— Как поживаете? — спросила Сюзанн.
Уж не знаю, действительно ли они мне рады, после всех этих сцен с реакцией соседей на отца у меня есть некоторое подозрение, что все жители поселка относятся к нам с предубеждением. Это бы объясняло и поведение Киры. Но я пока еще не разочаровалась во всех, так что даже не изображаю, что искренне рада их вопросам.
— По-разному, вы знаете, всякое бывает. Я имею ввиду здоровье папы. Но все вместе мы справляемся.
— Как хорошо, что у Клода есть поддержка. Вы правильно сделали, что приехали.
— Спасибо. А может быть, вам помочь? — я протягиваю руку, чтобы взять одну из их корзин с продуктами.
— Ну, если вам не сложно.
— Конечно, нет, все равно я собираюсь возвращаться в поселок.
Ухватив и корзину Сюзанн, и пакет ее мужа, я волокусь рядом с ними в Видьдерупт. Мы говорим о погоде, еде, открывшемся недавно в Регенэке бассейне, и я не знаю, как снова завести речь о том, что меня интересует. Возникает ощущение, что Сюзанн и Эрве сами изо всех сил избегают темы моего отца и всего, что с ним связанно.
Дойдя до их дома, который совсем недалеко от нашего, я разочарованно протягиваю им их покупки.
— Спасибо тебе большое, Ксения, тяжело уже, конечно, в нашем возрасте тащить столько вещей, — говорит Эрве.
— Но зато продукты с фермы намного полезнее, чем все это химическое с супермаркета, — гладит его по руке Сюзанн.
— Не за что. Знаете, я все пытаюсь заставить папу ходить на прогулки, но он никак не хочет.
— Ну, это неудивительно, учитывая его проблемы со здоровьем, — хмыкает Эрве.
— Да, но, я думаю, может, если бы у него был бы пример друзей перед глазами... Все-таки мы с Кариной не сельские жители, нам тяжело изображать восторг от походов на ферму. А вы давно здесь живет, это, можно сказать, ваша Родина.
— Ты хочешь, чтобы мы гуляли с Клодом? — слегка приподняв брови, спрашивает Сюзанн.
— Послушайте, я не хочу вам навязываться, но папа так одинок. Ему нужно общение, друзья.
— Милая, но Клод сам отгородился. Это мы не хотим навязываться. Как можно помочь человеку, который сам этого не хочет?
Они врут, и я это вижу. Может, папа и замкнутый, но они не горят желанием с ним общаться по совсем другим причинам. Сама мысль внушает им отвращение. Это бесит меня, и я хочу уйти как можно скорее, потому что понимаю, что могу начать отстаивать честь своего отца, и в итоге превращусь в Киру с Кариной, еще одну злобную и конфликтную сестру. И тогда все точно будет потерянно.
— Милая, все в порядке? Мы не хотели ни в коем случае тебя обидеть, просто с Клодом действительно непросто общаться, — наверное на моем лице что-то отобразилось, потому что Сюзанн берет меня за запястье, будто хочет пожалеть.
— Просто мне кажется, будто я чего-то не знаю. Про папу. Я не виделась с ним десять лет, может, за это время что-то произошло.
— Нет, все было так еще до этого, — говорит Эрве, качая головой.
— Но, когда я приезжала к папе на каникулы, все было хорошо, и у нас, и в поселке.
— Милая, ты просто была еще очень маленькой. Это нормально, дети многого не замечают, не понимают, а плохое быстро выкидывают из головы.
— Если вы что-то знаете, может вы могли бы мне рассказать? Это очень важно, чтобы я смогла наладить отношения с папой, и с Кирой.
Сюзанн и Эрве переглядываются.
— Мы не сплетники, — говорит она.
— Я и не прошу сплетничать. Я его дочь, я имею право знать.
— Она права, — поворачивается Эрве к жене.
— Да, хорошо, только зайдем в дом, холодно.
В доме Эрве разжигает камин, Сюзанн готовит кофе и выкладывает печенье, словно мы собираемся мило обсудить воскресную проповедь или поиграть в карты. Усевшись напротив меня, она пригубливает из своей чашки, смотри в окно, а потом вдруг спрашивает:
— Прости, если тебе это покажется слишком личным, но как Клод жил с твоей мамой?
— Я понятия не имею, они развелись, когда мне был год.
— А твоя мама тебе что-то рассказывала?
— Ну, она сказала, они не сошлись характерами. Но она без проблем отправляла меня к папе на каникулы, так что не думаю, что он был таким уже плохим мужем и отцом, если вы на это намекаете.
— А вторая девочка? Забыла как ее зовут…
— Карина? Да там тоже самое, ну, ей было года три, когда они развелись, вроде, там были какие-то скандалы, но когда я приезжала к папе, и они еще жили вместе, мама Карины вела себя вполне дружелюбно, и все было тихо-мирно. А к чему эти вопросы?
— Понимаешь, когда Клод переехал сюда, он всем понравился. Мастер на все руки, веселый, дружелюбный, у него были друзья, он ходил к соседям в гости, никто и подумать о нем ничего плохого не мог. Но потом он привез сюда Софию. Она была совсем молодой, дочь украинских эмигрантов, из Страсбурга. Намного младше Клода, но ее родители были рады, что она нашла себе такого надежного мужа, настоящего француза. Софии было тяжело привыкнуть к закрытому поселку после довольно крупного города, но у них была большая любовь, она была готова на все рада Клода. Через год родилась Кира. И после этого в их семье начались проблемы.
— Да, мне говорили, что ей было плохо.
— Но тебе, наверное, не сказали, что ей было плохо из-за Клода. Мало того, что на нее давила изоляция, она не могла адаптироваться к материнству, так еще и Клод то запрещал ей долго говорить по телефону с родителями, то еще что-то хотел. В общем, через пару лет у них были такие скандалы, что слышали соседи. А иногда он орал на нее прямо при людях.
Я не могу поверить в услышанное. Не то чтобы я считала папу ангелом во плоти, но мне всегда казалось, что он не способен быть домашним тираном, а его разводы с нашими матерями, это просто неудачные браки, так бывает.
— А… Он ее бил? — еще не договорив, я знаю, что не хочу слышать ответ на свой вопрос.
— Никто никогда не видел на ней синяков, по крайней мере на видимых частях тела. Но все возможно.
— Вы думаете… — и тут до меня доходит. — Боже, вы думаете, он довел ее до самоубийства?
— Скажу тебе честно, раз уж мы завели эту тему. Да, и так думают почти все в поселке. Да, у Софии были и другие проблемы, послеродовая депрессия, Кира была не самым простым ребенком, много болела, замкнутая жизнь тоже давила на нее, но я уверена, что если бы Клод был хорошим мужем, она могла бы жить. Ее родители в итоге тоже узнали все подробности, и после этого даже с внучкой общаться не хотят.
— А Кира? Вы не знаете, как он обращался с ней?
— К ним ходили социальные службы, после смерти Софии, но придраться было не к чему. Но он никогда Киру и при жизни матери не обижал. Знаешь, в последний год своей жизни София часто брала малышку, и уходила из дома бродить в лес. По выходным, когда Клод был дома, с раннего утра и до вечера проводила там время. Мы часто видели, бредущей по дорожкам, сидящей на поленьях, с малышкой на руках. Иногда это даже было слегка пугающе. Но чаще очень грустно.
— В тот день она тоже пошла так бродить?
— Да, и уже не вернулась, — вздохнула Сюзанн.
— Но почему никто ничего не сделал?
— А что мы сделаем? — встревает Эрве, который до этого молча водил кочергой в камине. — Чужая семья — потемки, пока люди сами не попросят о помощи, не смысла к ним лезть.
— Но мы же во Франции, а не где-то в странах третьего мира, почему никто не вызывал полицию хотя бы?
— Милая, ну ты же понимаешь, не было доказательств, что он ее бил. А даже если и так, то она сама должна была захотеть подать на него жалобу. А скандалить законом не запрещено. Ему бы все равно ничего не сделали, а нам потом рядом с ним жить, тут и так он с кучей соседей перессорился.
Я пожимаю плечами, молча выслушиваю какие-то их утешения, беру коробку с печеньем и с трудом иду до дома. Чтобы не говорили Сюзанн и Эрве, но выглядит все так, будто всем было наплевать, никто не хотел даже попытаться помочь. Будто София тоже в чем-то виновата. В том, что женщина, в том, что дочь эмигрантов, а значит не такая, как все. Я понимаю ее, потому что моя мама сама эмигрантка.
Зато когда она умерла, все вдруг спохватились, что нужно же наказать виновного, и отвернулись от папы. Даже не подумав, что, может, он поменялся после этой трагедии, что Кира — его дочь, и ей тоже нужна поддержка. Но нет, они превратили их в изгоев. Не потому что и в правду переживали из-за смерти Софии, а потому что так нужно для видимости. Видимости какой-то деятельности, осуждения его действий.
Я впервые чувствую себя Кариной и Кирой, и ненавижу всех здесь.

Кира
Я не могу сосредоточится на грамматике французского. Пять раз перечитываю упражнение, но слова словно растворяются, не успев долететь до мозга. Вместо этого рисую на полях тетради дерево. Наверное это из-за шума. Пока мы с отцом жили вдвоем, в доме всегда стояла тишина. А теперь, с приездом этих двух, постоянно кто-то ходит, что-то говорит, хлопает дверями. И я явно скатываюсь в учебе из-за этого.
Карина свалила, а Ксения почему-то на взводе, весь вечер помалкивала, не заботилась об отце, не поучала меня. Сейчас я слышу, как она бродит по своей комнате из угла в угол. Интересно, это связано со мной? Или с отцом? Может, от меня что-то скрывают? Вдруг он уже умирает? Было бы неплохо узнать об этом заранее, чтобы я смогла сбежать из дома до того, как соцслужбы отправят меня жить к сестрам. Понятия не имею, что я буду делать. Может, доберусь до большого города и буду жить там с маргиналами под мостом. Или покончу с собой в лесу, как моя мать, хотя пожить еще, конечно, хочется.
Но на самом деле я втайне мечтаю, что мы с ним, с единственным человеком, который меня понимает, сбежим вдвоем. Мы сможем жить счастливо, ведь мы так похожи. Не обязательно как мужчина и женщина, как Гумберт и Лолита. Для начала как друзья. Или как брат и сестра. Как отец и дочь.
Я проверяю телефон. Ничего. Я стерла чат с ним на всякий случай, ведь в этом доме стало слишком много людей, лезущих в мою жизнь. Теперь жалею, ведь мне кажется, что то сообщение, где он говорит, что мы скоро увидимся, было сном, миражом. Что на самом деле он не обещал мне написать.
Ксения стучит в дверь. Ну все, началось. Такое ощущение, что она считает, что каждый вечер, когда она ни с кем не пообщалась, прожит зря.
— Войдите, — кричу я.               
Она заходит. Садится рядом со мной на кровать, видит край тетради, где на дереве уже появилась удавка. У нее какое-то обреченное лицо, и мне становится не по себе, хотя я стараюсь не показывать этого.
— Чего тебе? — я закрываю тетрадь.
— Я хотела поговорить с тобой о папе, — ее голос непривычно тихий, нерешительный.
— Он умирает? — я решаю не тянуть кота за хвост.
— Нет, что ты! То есть, ему, конечно, плохо, но к счастью, прогрессию удалось остановить. Возможно, удастся компенсировать осложнения, и диабет.
Она говорит это как-то рассеяно, словно ее не особо и волнует здоровье отца, что еще более странно.
— Тогда в чем дело?
— Кира, я тут подумала… Знаешь, когда я была маленькой, папа хорошо обращался со мной, и с Кариной тоже. Но прошло уже много лет, и вдруг что-то поменялось.
— Я не поняла, ты пришла похвастаться?
— Нет, я хочу помочь тебе. Если папа плохо с тобой обращается, обижает тебя, не нужно молчать. Да, он твой отец, да, он болен, но за свои поступки он все равно должен отвечать.
Я сажусь на кровати.
— Почему ты это говоришь?
— Ну, у него были конфликты с моей мамой, и с мамой Карины, и с твоей тоже. Наверное, — спохватывается она.
— И что?
— У папы сложный характер. С женщинами у него явно не складывалось, и я подумала, вдруг он перенес эту ненависть и на дочь.
Она смотрит мне прямо в глаза. Я знаю, что она впервые искренне хочет что-то для меня сделать, впервые она нащупала настоящую проблему, а не эту чепуху с наследством и болезнями. Я должна поддержать ее, я могла бы прямо сейчас рассказать ей все, что знаю.
Но что я знаю? Ничего. Я не могу. Я не знаю, кому тут можно доверять. Не знаю, что делать дальше.
Что-то разрывает меня изнутри. Он мой отец, я ненавижу и люблю его одновременно. Ненавижу себя за свою слабость.
Ксения берет меня за руку.
— Кира, я знаю, мы с тобой часто ссорились, я говорила очень неприятные вещи, например, про твою маму.
— О чем ты?
— О том, что папа не виноват, что она сама сделала этот выбор.
— А ты считаешь, что он виноват?
— Доведение до суицида — это тоже преступление. Кира, я хочу уберечь тебя. Если тебе есть что сказать, не молчи.
— Он не доводил ее до суицида, понятно? — взрываюсь я.
— Я этого не говорила, я просто предположила…
— Да что ты там можешь предположить, ты предложение связно построить не можешь, у тебя то одно, то другое, то ты на его стороне, то вдруг на моей. Как я должна тебе верить? — я выдираю свою руку.
— Кира, я осуждала тебя за твое ужасное поведение, но я не думала, что у него могут быть причины, что папа может тебя обижать. Если это так, то все можно исправить.
— Исправить?! Как же ты достала меня своей правильностью. Ты готова обвинить отца в том, что он не делал, только бы переделать меня, чтобы я была такой же как ты, и прочие в этом сраном селе, жополизкой лицемерной.
— Да что ты такое несешь, черт подери! — она вскакивает с кровати. — Я тебя вообще не понимаю. То ты обвиняла папу в чем-то, теперь уже его защищаешь. У тебя у самой семь пятниц на неделю, и теперь я начинаю думать, что и в правду, папа тебе ничего не делал, ты просто родилась такой.
— Я защищаю папу в том, чего он не делал. Есть разница, понимаешь?
— Нет, не понимаю. Тебя я вообще не понимаю.
— Прекрасно, можешь перестать пытаться. Убирайся отсюда.
Она с минуту смотрит на меня. В ее лице снова проступили черты той заумной Ксении, уверенной, что знает жизнь лучше остальных. Потом она уходит, а я сбрасываю все вещи со стола. Через секунду слышу голос под дверью:
— И не шуми, папа спит.
— Иди в жопу, — шепчу я.
Я хватаю телефон, чтобы швырнуть его в окно, но замечаю сообщение, которое пришло, когда мы выясняли отношения.
В полночь, на нашем месте.
Сообщение от него. Мне мигом перехотелось выбрасывать телефон. Я выслала смайлик — знак согласия, а сама задумалась, как я выберусь из дома. Обычно я просто уходила через дверь, потому что папа к этому времени уже спал, как убитый. Но теперь, когда Карина возвращается домой поздно, а Ксения вряд ли после случившегося этим вечером уснет сном младенца в десять, задача усложняется.
Я открываю окно. Второй этаж, можно, конечно, связать канат из простыней, но с моей ловкостью лучше не рисковать.
На мое счастье, когда я уже начинаю смотреть в интернете, как вязать канат, Карина возвращается домой. Она слегка пьяна, и сразу, даже без душа, заваливается в кровать. Ксении же, судя по всему, никакие скандалы и проблемы не помешают быть идеальной жительницей Вильдерупта, так что в десять во всем доме гаснет свет и воцаряется тишина.
Я лежу на кровати и прислушиваюсь. Карина точно спит, и ее, как и папу, пушкой не разбудишь. Но Ксения, что, если до двенадцати он не уснет? Что, если будет ходит в туалет, попить воды? Как я выберусь? Тем более после сегодняшнего она не упустит шанса поймать меня на какой-то пакости и прочесть очередную лекцию, или даже наказать. Может, если она еще не потеряла доверие к отцу окончательно, даже рассказать ему.
Часы пробивают без пятнадцати полночь. Я встаю. Так ничего и не придумала, так что придется действовать по старинке. Тихонько выхожу из комнаты, сажусь на перила и съезжаю вниз, чтобы не скрипнуть ступенькой лестницы. К счастью, это я натренировала делать, еще когда были счастливые дни нахождения дома одной.
Крадусь ко входной двери, но понимаю, что пока буду лязгать ключом в замке, а потом и в сенях, создам шум, который чуткое ухо человека, мучающегося бессонницей, сразу уловит. В отчаянии опускаю руки. Я готова на все, чтобы его увидеть.
  Идея приходит в голову молниеносно. Захожу в кухню, она, в отличии от входной двери, под моей комнатой. Открываю окно. Идеально, ни щелчка. Вылажу на террасу. Прикрываю окно как можно плотнее. Я слышала, что после ужина Ксения проветривала. Если что, решит, что забыла закрыть окно. Дверь в свою комнату я заперла на ключ, так что проверить меня она не сможет. И ключи от дома я взяла, так что внутрь точно попаду, пусть и с шумом, фиг с ним, на ходу что-то придумаю. Только бы добраться без проблем, и поговорить с ним. Адреналин и эйфория играют в крови, и мне становятся безразличны возможные последствия.
Я крадусь по поселку боковыми улочками. Там меньше фонарей, а от имеющихся я стараюсь уклоняться, чтобы мой силуэт не заметили глянувшие в окно соседи. Хотя, в это время весь поселок действительно спит, даже молодежь, которой тут почти нет, так что это явно чрезмерные меры предосторожности.
Наконец я добираюсь до места. Тяну на себя тяжелую дверь, вижу в глубине помещения человека. Прохожу между рядами, сажусь рядом с ним.
— Все в порядке?
— Да, — я беру его за руку. — Так здорово, что каждый раз, когда мы видимся, нету дождя. Будто знак свыше.
К моему неудовольствию он высвобождает свою руку.
— Ты же знаешь, нам нужно перестать это делать. Все это неправильно, — он встает. — Прости, Кира, но, боюсь, это был последний раз.
— Нет, — я бросаюсь на него. — Подожди, пожалуйста. Я сделаю все.
— Мне не нужно, чтобы ты что-то делала.
— Прошу тебя, не бросай меня, — я плачу. — Я не выживу там с ними. Я больше не могу. Это сводит меня с ума. Отец, сестры.
Он гладит меня по голове, но я чувствую, что его тело напряжено. Он готов оттолкнуть меня и уйти в любую подходящую для этого минуту.
— Мне кажется, я опять что-то вспомнила, — шепчу я.
Он берет мою голову в свои руки и поднимает. Я знаю, что это его интересует. Мои воспоминания смогут не только раскрыть правду. Они смогут еще и удержать его.
Он усаживает меня на лавку.
— Что? Что ты видела?
В темноте я не вижу его лица, но знаю, что оно невероятно серьезно. С морщинкой между бровей.
Я вытираю слезы, и снова погружаюсь в недры своей памяти, пытаясь вытянуть оттуда хоть что-то.

Ксения
Утром я встаю, словно чумная. Не могла уснуть до четырех утра, мысли крутились в голове, и как только я задремывала на минуту, будили меня вновь и вновь. Я слышала какой-то шум, но не стала проверять. Кажется, Кира спускалась вниз, а потом поднималась. Наверное, ходила есть, судя по исчезнувшим за ночь блинам из холодильника. Но после вчерашнего мне стало почти плевать на нее. Даже если она раскаивается, и ее бессонница была из-за этого.
Впрочем, когда я заглядываю в ее комнату, она умиротворенно спит. Конечно, сегодня она может встать чуть позже. Папа разрешил ей пропустить школу. Вместо этого мы все вместе поедем к папиному нотариусу, чтобы познакомится с ним и подписать какие-то доверенности и бумаги.
Нам назначено на одиннадцать, но я так привыкла за эти две недели вставать рано, что проснулась в семь по привычке. Ничего не поделаешь, пришлось слазить с кровати, и идти готовить завтрак для всех. Нужно еще погладить папе свежую рубашку, и я рассчитывала, что этим займется Карина, но по тому, с каким лицом она зашла в кухню и приложила замороженное мясо из холодильника ко лбу, я поняла, что вряд ли от нее будет какой-то толк. Как всегда. Злая еще и от этого, я швырнула сковородку на плиту.
— Обязательно так грохотать? — поморщилась сестра.
— Нет, но тебе тоже необязательно так много пить. Ты тут не в клубе в Париже, а в отцовском доме, можно и поприличнее себя вести.
— Слушай, у тебя что, как у радио, есть встроенная программа с проповедями, которую нельзя отключить?
— Знаешь, а ты права. Никому больше не буду помогать, сами разбирайтесь. Кроме папы, конечно, но и ему помогу только в плане здоровья. Достало меня это все!
— Отличное решение, лучшая мысль, которую я от тебя слышала за последние две недели, — именно этого ответа я  и ждала от Карины. — Кстати, я вчера, как и в другие моменты моей жизни, не напивалась, выпила буквально пару рюмочек.
— Чего же тебе тогда так плохо? — без особого интереса спросила я.
— Сама удивляюсь. Наверное, от смеси с… — она осеклась и замолчала.
— С чем? — я обернулась, держа яйцо в руке. — Надеюсь, не с наркотиками?
— Нет, с моими лекарствами. От желудка.
— Понятно, — я решила поверить сестре на слово, хотя, судя по тому, как она ела, с ее желудком все было как раз таки в порядке.
В этот момент в кухню вошла Кира.
— Доброе, — буркает она.
— Кира, папа проснулся? — без всяких сантиментов спрашиваю я.
— Да, я только что с ним говорила.
— Хорошо. После завтрака погладь ему рубашку.
Она застывает с бутылкой молока в руке. Это впервые я почти приказываю ей что-то сделать.
— А где «пожалуйста»? — насмешливо спрашивает она.
— Это не просьба. Погладь ему рубашку, я не обязана одна тут вам прислуживать.
Карина смотрит на меня с удивлением. Она явно не ждала, что я так резко начну меняться. Через секунду она решает, что эта сцена ей точно нравится, и с презрительной улыбкой смотрит на Киру.
— Тебя, вообще-то, никто и не заставляет вокруг нас крутиться, — бурчит Кира, выходя из кухни.
— Вот это ты резкая как пуля дерзкая, — Карина даже хлопает по столу ладонью, и тут же морщится от боли в голове.
Я молча яростно сыплю в омлет нарезанные помидоры.
Карина все утро крутится вокруг меня, подстегивает, предлагает дать леща Кире, если та все-таки не погладит рубашку. Я стараюсь не обращать на нее внимание, но ярость от разговора с соседями, ссоры с Кирой, и предстоящего очередного разговора о наследстве дает о себе знать, и, когда я иду в комнату папы, я почти готова передать бразды воспитания Карине. Но на стуле висит выглаженная рубашка, а Кира, с ненавистью глядя на меня, подает отцу его лекарства.
На сборы уходит довольно много времени, и когда мы залазим в машину, на часах уже почти половина одиннадцатого. К счастью, нотариус в одном из городков неподалеку, так что мы должны доехать за двадцать минут, пробок-то в это время уже нет.
Отец грузно усаживается на переднее сиденье, Кира с Кариной размещаются на заднем. Кира сразу же втыкает наушники, и смотрит в окно без всякого выражения. Я завожу машину и мы выезжаем.
Мрачное молчание давит на меня. Подъезжая к выезду из Вильдерупта, я замечаю вдалеке между деревьев, окружающих дорогу, какую-то фигуру. Слегка сбрасываю скорость. Так и есть, мы проезжаем мимо того самого дома отшельника, который привлек наше с Кариной внимание в день приезда.
Я еще ни разу не видела хозяина дома, хотя выезжаю из поселка почти каждый день. Но сегодня он стоит возле одного из деревьев, которые служат природным забором вокруг его двора. Ветви не дают рассмотреть его полностью, но я вижу, что он поворачивает голову в нашу сторону, и смотрит так, словно никогда не видел людей и машин.
Мне становится не по себе, хотя я понимаю, что бояться нечего, он такой же нелюдимый, как мой папа. Хотя, судя по всему, папу боятся в поселке, так что может и с этим мужчиной что-то не так. Я жму на педаль газа, увеличивая скорость, несмотря на то, что вот-вот начнется спуск с горы, на котором лучше не торопиться. В зеркало заднего вида я замечаю, что таинственный сосед вышел из-за дерева, и теперь стоит у дороги, провожая нас взглядом.
Кира сидит в телефоне, Карина, смотрит только вперед, чтобы ее не укачало, так что я поворачиваюсь к папе.
— Ты его знаешь?
— Кого? — подпрыгивает папа.
— Ну, того мужчину, который живет в доме в лесу, на выезде из поселка.
— Нет, не знаю. Он приехал уже после смерти Софии, — и словно пытаясь оправдаться, отец добавляет: — Но, знаешь, по-моему, никто в поселке не общается с ним. А что?
— Да ничего, просто интересно.
Остаток пути до Сааля проходит в тишине. Впрочем, у нотариуса тоже обходится без эксцессов, кроме того, что отец показывает и подписывает при нас свое завещание, в котором свободная доля отойдет Кире, а все остальное поделится между нами поровну. Потом мы еще долго слушает инструкции, как проходит раздел имущества, и когда он начнется, если отец умрет завтра.
На обратном пути я сбрасываю скорость перед въездом в Вильдерупт, и тщательно смотрю между деревьев. Но там никого нет. Я ловлю в зеркале заднего вида взгляд Киры. Она смотрит на меня так, словно я только что сделала ей что-то ужасное. Впрочем, по-моему, у нее всегда такое лицо.
После обеда, пока я мерила папе сахар, Карина, поговорив по телефону, свалила, а Кира, просунув голову в дверь отцовской спальни, попросилась поехать покататься на велике, ведь сегодня тот редкий день, когда вышло послеполуденное солнце, и нельзя его упускать. Папа, конечно, ее отпустил, а я пожелала в душе, чтобы внезапно начался дождь, и залил ее полностью.
Я шаталась по своей спальне, не зная чем заняться. Мне не давали покоя странные вещи, которые говорила Кира, да и в целом все, что открылось мне за эти пару недель. Я хотела позвонить маме, узнать, был ли мой отец монстром в браке с ней, но решила, что прежде чем разносить сплетни повсюду, нужно окончательно понять, что же все-таки происходит. Мне все время казалось, что Кира, папа, соседи, все они что-то недоговаривают. Как будто есть еще какие-то детали, которые меняют все.
В своей спальне захрапел папа. Я тихонько пересекла коридорчик, и вошла в комнату Киры. Сама не знаю, что хочу тут найти. Это в целом не в моем стиле, копаться буквально в чужом белье, но вдруг у нее есть личный дневник? Это, конечно, абсолютно недопустимо, но мне ведь неинтересны ее драмы в школе и прочее, я прочту только то, что она писала о своих родителях.
Стол Киры был загроможден кучей бумаг, альбомов и тетрадей. Да уж, тут будет непросто что-то найти. Да и вряд ли она оставляет по-настоящему интимные вещи на видном месте, учитывая ее явно недоверие ко всем.  Может, свой дневник она вообще ведет в электронном виде, а как я узнаю пароль от ноутбука?
Тем не менее я начала перебирать свалку на столе. В основном мне попадались распечатки учебных материалов со школы, выдранные листы с неправильным решением задач по математике, и те самые рисунки, на которых был или просто лес, или лес с повешенной женщиной.
Я раскладываю бардак обратно, и открываю ящики стола. В первом канцелярия, во втором какие-то запасы чипсов, колы и печенья, будто ее не кормят. В третьем лежит альбом для рисования, довольно толстый. Я вынимаю его, просматриваю. Первую половину занимают уже знакомые мне зарисовки, я уже собираюсь захлопнуть его и кинуть обратно в ящик, как вдруг на одной из страниц открывается раннее не виданный мною пейзаж.
На дереве среди поляны в лесу висит женщина. А рядом стоит мужчина. Его лица не видно, он обращен спиной ко мне, лицом к женщине. Я переворачиваю страницу. Там еще один такой же рисунок, только фигура мужчины изображена более детально, но его лица по прежнему не видно.
С альбомом в руках я сажусь на кровать. Что это такое? Почему именно эти два рисунка отличаются от остальных наличием мужчины? Тут нет даты, но по пыли на альбоме кажется, что Кира не вынимала его давно. То есть она нарисовала эти рисунки задолго до нашего приезда. Неужели мое предчувствие меня не обманывает, и смерть Софии была не случайной? Тогда кто этот мужчина? Убийца? Или просто свидетель?
Но, зная Киру, это может ничего не значить. Может, это какая-то ее сублимация травмы? Есть же всякие виды арт— и психотерапии, где нужно представлять себя свидетелем того, чего не было, или где тебя не было.
Но в моей голове панически разрастается самая очевидная мысль, которую я пытаюсь всячески отрицать.
На всякий случай я фотографирую рисунок, потом засовываю альбом обратно. Собираю из-под кровати пыль, и присыпаю ею обложку. Закрыв ящик, выхожу из комнаты, и замираю в коридорчике.
Папа все еще храпит. У меня как минимум час. Если Сюзанн и Эрве тоже не завалились спать после обеда, я могла бы с ними поговорить. В любом случае, я не могу находится дома. Это вводит меня в еще большую панику.
Накинув куртку и шарф, я выхожу на улицу и иду по поселку.  На небе ни облачка, солнце припекает, и это сильно контрастирует с моим настроением.
Я стучу в дверь, придумав прекрасную речь, чтобы напроситься в гости к Сюзанн и Эрве, но внезапно мне открывает грузная женщина лет тридцати пяти, держащая на руках малышку.
— Добрый день, — говорит она, приветливо улыбаясь.
— А, здравствуйте, — я сбита с толку. Никогда ее раньше тут не видела, а ведь за две недели я выучила почти весь поселок.
— Слушаю вас, — она сует малышке выпавшую у нее изо рта соску.
— Я ваша соседка, Ксения Дюран. Я хотела бы поговорит с Сюзанн.
— А, вы дочь Клода. Да, мама с папой рассказывали о вас. Я Паскаль, их старшая дочка. Приехала погостить на пару дней.
Мы жмем друг другу руки.
— Очень приятно. Так я могу увидеть ваших родителей?
— Дело в том, что они повезли моего сына в зоологический парк, в Сен-Дьё. Вернутся только к вечеру. Передать им что-то? Это срочное? Могу дать вам их номер телефона.
— Нет, я просто хотела кое-что обсудить. Все нормально, я пойду. Не хочу вам мешать. Зайду в другой день, — я пячусь от ее крыльца, но Паскаль меня останавливает.
— А может зайдете, я испекла кекс, очень большой вышел. Нужно, чтобы кто-то помог его съесть, иначе дети все сметут.
Она так мило улыбается, что я решаю не отказываться. Лучше иметь по-больше знакомых в сложившейся ситуации.
Паскаль заваривает чай, режет кекс, рассказывает мне о своем муже, пятилетнем сыне, полуторагодовалой дочери, о том, что все они живут недалеко от Страсбурга, в Васслоне. Я что-то рассказываю про Париж, а потом Паскаль спрашивает:
— Если не секрет, о чем вы хотели поговорить с родителями? У вас было такое встревоженное лицо. Может, я могу помочь?
— Я не знаю. Я хотела кое-что узнать, но здесь никто не сплетничает, я боюсь, что мне не скажут.
— Это связано с вашим отцом?
Раз уж она сама подняла эту тему, я решаю не отступать.
— Вы его знали?
— Я тут выросла, так что конечно знаю Клода, и всю эту историю. Хотя ни я, ни родители с ним близко никогда не общались.
— А вы жили здесь, когда умерла София?
— Нет, я уже переехала в город. Но мне все равно все рассказывали местные.
— Понимаете, я теперь тоже знаю эту историю, но мне кажется, в ней что-то не так, — я не знаю, как намекнуть, не упоминая рисунки Киры, ведь по сути, это мое единственное доказательство. Но Паскаль сама подхватывает, словно всю жизнь мечтала поговорить об этом.
— Да в таком недоумении весь поселок, поверьте мне. Шутка ли, полиция определила это как суицид, несмотря на все факты.
— Какие факты? Ее ссоры с мужем?
— Да дело не только в этом, — она осекается, поняв, что я знаю не все.
— А в чем?
— Слушайте, я не хочу начинать наше знакомство с ссоры, все-таки это ваш отец, и он болен…
— Я хочу понять, что происходит. Мне важна в первую очередь Кира, вдруг она в опасности, или ей плохо, — выпаливаю я.
Это, конечно, преувеличение, но мои благородные порывы защитить полуродную сестру впечатляют Паскаль, и она, слегка помявшись, больше для приличия, продолжает, даже не поменяв голос, хотя рядом трется ее малышка.
— Понимаете, все действительно указывало на суицид. Но были некоторые странности.
— Какие?
— В ее крови нашли транквилизаторы, в довольном большом количестве. Полиция пришла к выводу, что она сначала выпила их, а потом повесилась. Выпила для храбрости, или для верности.
— Но это ведь могло быть правдой, — я выдыхаю. Мне казалось, что она сейчас скажет про страшные побои на теле Софии, или что-то вроде этого, а тут таблетки, на которых в наши годы сидит половина тревожной молодежи. — Я имею ввиду, у нее были проблемы, наверное, врач прописал ей их для сна, против панических атак, тревоги.
— В том то и дело, что никто ей их не прописывал. Нигде в системе не нашли рецепта с таким лекарством на ее имя. Она не покупала их ни в одной аптеке. Никто не видел, чтобы она их пила до этого дня. Клод уверял, что в доме таких лекарств отродясь не было.
— Ну, наверное, ей кто-то их дал попробовать. Это, конечно, незаконно, неправильно, все-таки препараты серьезные, должны приниматься под контролем врачей, но люди так делают, — в мои студенческие годы моя подруга часто раздавала остатки своих анксиолитиков друзьям.
— Вот полиция тоже так решила, и списала все на самоубийство. Но никто в это не поверил. Хотя на ее теле не было следов насилия, все знали, что вероятность убийства слишком велика.
— Вы думаете…?
— Это не я так думаю, — оправдывается она, словно я тоже могу ее убить. — Меня тут вообще не было. Так думают люди.
— Что папа убил свою жену?
— Да, — с облегчением выдыхает она от того, что эту фразу произнесла я. — Они считают, что Клод достал где-то транки, подсыпал ей, а потом повесил.
— Но откуда все знают эти подробности про лекарства?
— Милая, это маленькие поселочки. Полиция — это местные жители. Как бы не старался, все равно где-то просочится.
— Но может у него было алиби? У папы?
— Наверное, раз полиция его особо не терзала. Знаете, может это все неправда. Никто не знает, что произошло. Но люди так решили, тем более все произошло как раз после истории с Фабрисом. Вот весь поселок его и стал сторониться, хотя доказательств в принципе нет.
Я углубляюсь в свои мысли. Теперь понятно, почему та соседка так испугалась, когда ее дочь заговорила с папой. Многое теперь мне стало понятно. Но последняя фраза Паскаль прерывает мой поток ужаса.
— История с Фабрисом? Это что?
— Фабрис и его жена Элен живут на краю Вильдерупта, почти сразу рядом с началом леса. Они были друзьями Клода. Знаете этот большой дом рядом с вашим, через парковку?
— Да. Мне показалось, что он пустует, я даже не поняла, кому принадлежит парковка, поставила там свою машину.
— Сейчас его занимает какой-то инженер из Страсбурга, приезжает туда на лето с с семьей. Парковка его вообще не интересует. А десять лет назад, за некоторое время до смерти Софии, этот дом купил у предыдущего владельца Фабрис. Он собирался открыть там отель. Считал, что это будет прибыльно, отель на горе, рядом с лесом, для горожан, уставших от шума и пыли. Планы у него были грандиозные. Парковка тоже шла в комплекте с домом. Именно из-за нее и разгорелся конфликт с Клодом.
— Почему? Папа хотел там парковаться?
— Нет. Вы заметили, что чтобы попасть в ваш двор, нужно проехать через парковку? Есть какое-то юридическое правило, согласно которому владелец парковки может запретить по ней проезжать.
— Но как тогда попадать в дом?
— Нужно оформить какую-то бумагу у юриста, владелец парковки даст вам право проезжать по его земле в ваш двор, но вам придется за это платить. Это называется сервитут.
— Какой бред, кто же виноват, что в этих поселках теснота, все ходят по чужой земле.
— Да, все это прекрасно понимают, поэтому мало где оформляется сервитут, в основном соседи мирно договариваются между собой. Но у Фабриса не хватало денег на все его задумки, и он уцепился за эту возможность хоть как-то заработать. Юридически он был прав, никак не подкопаться. Но Клод отказался платить. Он нанял своего юриста, разгорелась настоящая война, из друзей они превратились в заклятых врагов.
— И чем все закончилось?
— После смерти Софии дело затихло. За это время Фабрис разорился окончательно, и понял, что нужно выбирать между своим домом и отелем, оба он не потянет. Да и были опасения, что после случившегося туристы не захотят жить у леса и гулять в нем. Короче, он продал отель тому инженеру, с ним Клод урегулировал вопрос с парковкой, так что закончилось в пользу вашего отца.
— Простите, но я не понимаю, почему в этой ситуации все в поселке обвиняют папу? Если Фабрис начал этот цирк.
— Ну, Фабрис в поселке на хорошем счету, а Клод известен своей скандальность и некоторой неадекватностью. В этом конфликте Фабрис оперировал вполне законными юридическими терминами, старался, чтобы конфликт не вышел за пределы их отношений, а Клод поносил его на чем свет стоит, разносил всю эту грязь не только по Вильдерупту, но и по Регенэку, и однажды даже попытался его ударить. К счастью, их разняли, но осадочек у всех остался.
Я тоскливо кидаю взгляд на часы, и понимаю, что папа уже наверняка проснулся, и ему нужен полдник. Вскочив, торопливо прощаюсь с Паскаль, благодарю ее за все, и прошу, чтобы разговор пока оставался между нами. Она обещает мне, но выйдя на улицу, я сомневаюсь, что она его сдержит.
Медленно бреду домой, в полной растерянности. История с Фабрисом довольно мутная, чтобы не говорили соседи, он тоже не святоша, и  явно провоцировал папу. Но смерть Софии слишком похожа на версию жителей поселка. А Кира? Если она рисовала мужчину в лесу, получается, она тоже считает, что ее маму убил отец? Неужели ей сказали об этом соседи? Похоже, что так, но почему она настолько им верит? Если папа не делал ей ничего плохого. Да и при мне она его защищала. Или может, она, как и я не принимает эту шокирующую правду? Да и правда ли это вообще?
В любом случае, как мне поступить с этими знаниями? Рисунок Киры вряд ли примут в полиции за еще одно доказательство. Сделать вид, что я ничего не знаю? Забить, механически ухаживать за отцом, и уехать при первой же возможности? А Карина? Наверное, ей нужно об этом рассказать, хотя ее эмоциональность может сыграть злую шутку.
Я не знаю ответа ни на один из этих вопросов. Каждая беседа, в которой я надеюсь хоть что-то прояснить, только еще больше путает меня.

Кира
Когда я вернулась к ужину, то обнаружила, что Ксения еще больше на взводе, чем раньше. Я накладывала папе пирог в тарелку, а она бросала на меня такие взгляды, словно подозревала, что я хочу отравить его и всю семью. Потом  внезапно вернулась Карина, хотя она уже давно с нами не ужинает. По ее разговору с сестрой в кухне я поняла, что это Ксения заставила ее приехать домой, ведь им надо о чем-то поговорить.
Меня мало интересовали их терки, хотя это могло касаться меня. Так что после ужина я, как обычно закрылась у себя. Воткнула наушники и начала новый рисунок, но по теням под дверью заметила, что сестры прошли к себе в комнату. Интерес все-таки пересилил, и, сняв наушники, я прислушалась. Из их комнаты доносились приглушенные голоса, хотя папа внизу смотрел телевизор, так что кроме меня, им не от кого было скрываться.
Я вышла из комнаты. У них было закрыто, так что я подошла к двери так, чтобы мою тень не было видно в щель над полом. Они говорили обо мне, это однозначно. Ксения все время что-то шептала, словно узнала какой-то невероятный секрет, а вот Карина, наоборот, отвечала все громче и громче, возмущенно. Я поняла, что она хочет уехать немедленно, и плевать ей даже на наследство. Ксения же уверяла, что меня нельзя бросать, это наш долг, и что-то там еще. Тут я услышала шаги, кто-то направлялся к выходу.
Я шмыгнула к себе, едва успев прикрыть дверь, как Карина вырвалась в коридор. За ней выскочила Ксения.
— Перестань, Карина, мы должны действовать сообща, только так можно принять правильные решения.
— Правильные? Это какие в твоем понимании? Ты же сама не знаешь, чего хочешь, и как надо поступать.
— Но это наш отец. И наша сестра.
— Да ты ее терпеть не можешь, это видно по твоему лицу, когда речь заходит о наследстве. Просто у тебя мания быть белой и пушистой везде. Они тут жили прекрасно до нашего приезда, пусть дальше и живут. Вот когда отец помрет, тогда и поговорим.
— Да если ты сейчас помогать не хочешь, если вдруг что, ты точно так же слиняешь. И оставишь меня наедине с ней.
— А, вот оно что. Не могу понять, ты ее боишься, или боишься, что себя не сможешь контролировать?
— Да пошла ты!
— И пойду. К черту вас всех с вашими тайнами, скандалами, интригами. Сама в этой барахтайся, я завтра уезжаю.
— И как же ты уедешь, если машина моя?
— Не волнуйся, найду способ. До Страсбурга доеду, а оттуда и поезда, и автобусы ходят.
— Прекрасно. Чудесно. Уезжай. Я с самого начала поняла, что на тебя нельзя рассчитывать. Ты прекратилась в свою мать, такую же бездушную и хитрую.
Внезапно повисает тишина. Я жду, когда Карина скажет что-то обидное в ответ, может даже закричит, так что отец наконец услышит. Но она молчит. Я понимаю, что Ксения задела ее за живое. Я никогда не видела мать Карины, но, видимо, она была такой же сволочью, как и мой отец. Возможно хуже, ведь мой папа никогда меня не трогал. А вот что происходило в детстве Карины?
Так ничего и не ответив, Карина спускается вниз по лестнице, что-то говорит отцу, и хлопает входной дверью. Ксения скребется у моей двери, словно размышляет, стоит ли входить, или нет, так что я сажусь на кровать, открываю скетчбук, сую наушники в уши. Ни к чему, чтобы она поняла, что я все слышала.
Но сестра сегодня изменяет себе, и не приходит с душещипательными беседами. Мне даже становится немного грустно, хотя после их ссоры я окончательно убедилась, что отношение этих двух ко мне точно такое же, как и у всех окружающих — лицемерное.
Перед сном, когда Ксения принимала душ, я заглянула в спальню к папе.
— Ты не спишь?
— Нет, — он включил прикроватную лампу. — Что-то случилось?
Я присаживаюсь на краешек его кровати.
— Ты должен выздороветь. Прошу тебя, не умирай. Хотя бы до моего совершеннолетия.
— Кира, что такое? — он обеспокоенно садится.
Я начинаю плакать. Это странно, я терпеть его не могу, но мне все равно страшно. Потому что каким бы он не был, с ним мы подходим друг другу. Он никогда меня не обнимал, не жалел, не говорил со мной о маме, или о чем-то важном. Но он лечил меня, покупал, все, что мне нужно, и я знала, что это искренне, что даже если он совершил ошибку с мамой, со мной он старается изо всех сил ее не повторить.
Последние два года я так ненавидела его, так хотела поскорее уехать из дома. И теперь, когда так и может произойти, я понимаю, что не хочу. Я не могу его простить, но и терять не готова. Наверное, я такая же как и он. Не зря все подозревали, что мое поведение — это генетическое.
— Кира… — отец трясущейся рукой гладит меня по голове.
— Прошу, сделай все, что в твоих силах, соблюдай все предписания врачей, я сама буду за тобой ухаживать, только не отдавай меня им.
— Кира, я не собираюсь отдавать тебя кому-либо. Это просто план на крайний случай. Скажи, что случилось? Я слышал какой-то шум, пока смотрел телевизор. Вы поссорились? Они тебя обидели?
— Нет, — я вытираю слезы и встаю. Внезапный прилив нежности закончился. — Нет, это они между собой наверное, я слушала музыку, ничего не знаю.
Когда я уже выхожу из спальни, отец окликает меня:
— Кира?
— Да? — я оборачиваюсь.
— Я сделаю все, что в моих силах.
Я улыбаюсь через силу. Отец редко выполняет обещания. Стоит ли на что-то рассчитывать?
Быстро засыпаю, чтобы потом проснуться среди ночи от очередного кошмара.

Ксения
Несмотря на все, что произошло вчера, я спала как убитая. Наверное, просто устала от бесконечного напряжения.
Была суббота, так что я очень удивилась, проснувшись от настойчивого звонка в дверь в девять утра. Полежала секунду, поняла, что Кира точно не откроет, и спрыгнула с кровати. Накидывая халат, заметила, что Карины в кровати нет. Похоже, что ее вообще не расстилали. Вряд ли она мучилась бессонницей, или встала раньше в выходные, поди просто ночевала у своего парня. Или уже уехала. Я панически огляделась, но ее вещи были в комнате, так что все в порядке. Может, я еще смогу уговорить ее остаться хотя бы ненадолго.
Отец окликнул меня.
— Все в порядке, я открою, — крикнула я, спускаясь по лестнице.
В большом городе в субботу рано утром тебе могли звонить почтальоны, доставщики, соседи, но здесь люди, хотя и вставали рано, редко ходили в гости друг к другу даже днем. Так что у меня возникло подозрение, что Карина вернулась с загула, и обнаружила, что где-то потеряла ключи. Вот я ей всыплю!
Я распахнула дверь, но не успела начать свою гневную речь, ведь на пороге стоял полицейский.
— Доброе утро, мсье Комт, полиция Регенэка. Мы обслуживаем и Вильдерупт.
— Доброе утро, — слегка растерялась я. — Называйте меня Ксенией. Я вас слушаю.
— Боюсь, у меня плохие новости. Может, нам лучше пройти в дом?
— Не знаю, мой папа болен, вдруг он услышит, скажите лучше тут, что случилось?
— Я здесь из-за вашей сестры, Карины.
— Она что-то натворила? — я так и знала, что этим все закончится.
— Боюсь, этой ночью она погибла.
С минуту я смотрю на него, ничего не понимая. Он не молодой, видно, что привык приносить трагические известия. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он сказал эту страшную фразу. Наверное, поэтому я не могу в нее поверить.
— Но… Вы уверены?
— Нужно, чтобы ее опознали близкие, но соседи, которые были на месте, говорят, что это она. Как и ее друг, Ашиль.
— Она попала в аварию?
— Нет, все несколько сложнее. Может, все-таки войдем и присядем?
Я машинально впускаю его в дом. Мы проходим в гостиную, в этот момент туда спускается отец.
— Пап, вернись к себе, — говорю я.
— Что происходит? Почему у нас полиция?
— Это из-за Карины, — я сажусь на диван, не в силах сказать что-либо еще.
Вместо меня полицейский сообщать отцу, что его средняя дочь погибла сегодня ночью. Папа присаживается рядом. Кира, которая все это время стояла посреди лестницы, подбегает к отцу, и смотрит почему-то в окно.
— Кира, иди к себе, — говорю я ей.
— Вообще-то, думаю, было бы лучше, чтобы я поговорил сразу со всеми. Может, что-то выяснится, — прерывает меня мсье Комт.
Мы смиренно усаживаемся втроем, я беру папу за руку, Кира все время глядит в даль.
— Сегодня около восьми утра один из жителей поселка выгуливал свою собаку в лесу, и на одной из полян нашел тело девушки. Он тут же вызвал полицию. Как я уже говорил, нужно будет опознание, но собравшиеся там жители поселка подтвердили, что это Карина.
— Я ничего не понимаю. Что она там делала? — спрашивает папа.
— Это еще предстоит выяснить, но по предварительным данным, на ее теле нет следов насилия. Судя по всему, она умерла от переохлаждения.
— От переохлаждения? Но сейчас же не зима, — говорю я.
— Температура ночью в середине ноября доходит до минус двух. Кроме того, в условиях высокой влажности замерзнуть гораздо проще, а ночью шел мелкий дождик. Девушка была одета в пижамные футболку и шорты, и судя по всему, до смерти лежала на земле.
Мсье Комт говорит словно из учебника, и я все еще не могу понять, что это относится к человеку, к моей сестре.
— Ксения? — отец толкает меня.
— Простите, что?
— Мсье Комт говорит, что Карина умерла около шести утра. Она же вчера ушла из дома где-то в семь?
— Да, да, — я начинаю лихорадочно вспоминать. — Да, мы ужинали, потом немного повздорили, и в полвосьмого она ушла. Но она же пошла к своему парню. Наверное.
— Мы поговорим с Ашилем Мерсье. Но сейчас меня больше интересуете вы. Вы сказали, что поссорились? У Карины были плохие отношения с семьей?
— Нет, то есть, все было сложно, но она хорошо со всеми общалась, никто ее не обижал, — отец растеряно поворачивается к нам.
— Я с ней вообще почти не общалась, — быстро вставляет, пожав плечами, Кира.
— Мы поссорились, — говорю я, медленно подбирая слова. — Но ничего такого, у нас бывали такие перепалки.
— А причина?
— Она хотела уехать, не хотела помогать мне и папе, — я не решаюсь сказать про интриги связанные с убийством Софии. Тем более, наша ссоры в основном была на тему ее отъезда, так что я почти не соврала.
— Но такое происходило часто?
— Нет, просто иногда накапливалось… Я не понимаю, к чему эти вопросы? Вы считаете, я ее убила? — возмущаюсь я.
— Вообще-то мы считаем, что она покончила жизнь самоубийством. Или несчастный случай.
Отец давится слюной. Кира встает, чтобы налить ему воды.
— Самоубийством? — переспрашивает отец.
— Точно можно будет сказать после вскрытия, но так как следов насилия нет, вероятна версия, что она пошла в лес сама, возможно в состоянии наркотического или алкогольного опьянения, и либо заснула там, либо упала без сознания. И замерзла.
Мы пораженно молчим. Ни у кого нет слов. Неужели спустя десять лет история повторяется?
— Мне очень жаль, — наконец полицейский вспоминает о положенных словах сочувствия. — Но, боюсь, нам понадобится обыскать дом, может, найдем наркотики. Или какую-то другую зацепку. Вы нам позволите, или нужен ордер?
— Да, конечно, делайте все, что нужно, мне скрывать нечего, — бормочет отец.
— Хорошо, тогда мы придем к вам после обеда. Ксения, вы готовы проехать на опознание?
С этого момента мой день проходит, словно в тумане. Я опознаю Карину в морге местной больницы, заполняю миллион бумаг, сто раз повторяю наш последний разговор. Мне говорят, что сами сообщат ее матери, что тело для похорон можно будет забрать только через неделю.
Наш дом обыскивают сверху донизу. Наркотиков не находят, зато из мусорки полицейский вытягивает несколько пустых блистеров.
— Чье это?
— Наверное, папино, он пьет много лекарств, — отвечаю я.
— Это не мое, и не Киры. Нам их никогда не прописывали, — папа внимательно смотрит на название.
— А что это за препараты? — интересуюсь я.
— Транквилизаторы и антидепрессанты, — говорит полицейские, засовывая блистеры в пакетик для улик. — Не знаете, Карина могла их принимать?
Мы все мотаем головой. Она никогда не упоминала никаких болезней и лекарств. Кроме того утра, когда мы ездили к нотариусу, и сестра сказала, что алкоголь плохо сочетается с ее лекарствами от желудка.
Но разве это может вызвать головную боль? Да и вела она себя странно еще с того момента, как мы встретились в Париже. Неужели Карина была больна, ей было плохо, а я даже этого не заметила?
Полицейский говорит, что все проверят на экспертизе, а я молюсь, чтобы эти лекарства были не ее. Иначе чем я лучше тех соседей, которым было плевать на проблемы Софии?
Поселок гудит. Шутка ли, второй раз за десять лет в их лесу умирает девушка. На следующий день никто не выходит из своих домов, но я знаю, что они все обсуждают. Собираются на чай, и обсуждают, как обсуждали папу, Софию и Киру, словно это очередной эпизод из сериала про Вильдерупт.
Несмотря на свой шок, я почему-то ждала, что соседи будут приходить к нам, чтобы выразить соболезнования, может, даже принести что-то, чем-то помочь. Но, похоже, теперь нашу семью окончательно считают проклятой. Может, все даже винят нас. Может, они правы.
Я знаю, что мать Карины приехала, но даже не зашла к нам. Остановилась в гостинице в Регенэке. У них были плохие отношения, но все же умерла ее единственная дочь, однако она, судя по всему, приняла решение проживать свое горе отдельно от нас. Я подозреваю, что она того же мнения, что и соседи.
Впрочем, и мы никак не поддерживаем друг друга. Сидим в своих комнатах и молчим.
После обеда папе становится плохо, открывается рвота. Я вызываю скорую, подозревая, что его придется госпитализировать, а Кире таки остаться на моей попечении.
Приехавшие фельдшеры ставят еще один диагноз: гипертония. Хотят забрать папу в больницу, но он отказывается, а я его не уговариваю. Он связывается со своим лечащим врачом, тот, учитывая ситуацию, приезжает в свой выходной. Прописывает лекарства и строгий постельный режим, намекая, что в больницу все же придется лечь, но пока можно попытаться стабилизировать состояние и дома.
Когда все уходят, папа говорит:
— Нет смысла покупать лекарства, я все равно не хочу их пить.
— Как это? — недоумеваю я.
— Это моя вина. Она умерла из-за меня.
— Нет, это не так, — бросается к нему Кира, прежде чем я успеваю что-то ответить. — Ты хорошо к ней относился, ты ничего ей не делал.
— Я хотел, чтобы она приехала сюда. Если бы она осталась в Париже, ничего бы не произошло. Я хотел потешить свое эго, собрать всех дочерей, это моя вина, — он закрывает лицо руками.
— Папа, прошу, — я впервые слышу, как Кира называет его папой. — Ты должен бороться, лечиться, ты же мне обещал. Ты что, не помнишь?
— Мне уже всё все равно, оставьте меня в покое, уходите, прошу, — воет отец.
Кира с минуту смотрит на него, а потом вдруг кричит:
— И на меня все равно? Ты просто слабак, ненавижу тебя!
— Кира! — мне хочется ей треснуть, но она вылетает из комнаты, и хлопает дверью своей спальни. Я слышу клацанье замка.
— Ксения, оставь ее, не надо. Она имеет право, она права, я ужасен.
— Но она не должна так с тобой разговаривать, тем более сейчас.
— Ксения, не нужно больше ссор. Прошу тебя.
— Хорошо.
Я выключаю свет, прикрываю дверь, смотрю на рецепты в своих руках. Как я заставлю взрослого мужчину пить лекарства, если он хочет умереть? Я не смогла даже понять, что в душе у моей сестры, которая мне почти ровесница, что я могу? Может, Карина и папа правы, наш приезд только все ухудшил. Но теперь, когда папа так плох, я не смогу уехать, даже на похороны, ведь мать Карины наверняка заберет ее в родные места. Теперь я точно осталась одна.

Кира
Я чувствую себя словно в клетке. Теперь все стало еще хуже, чем обычно. Все эти три дня после смерти Карины я мечусь по комнате, словно раненый зверь. Как она могла покончить с собой? У отца и так все было плохо, а теперь он добит окончательно. Если что-то случится, меня точно сплавят к Ксении. Зачем она это сделала? Даже если это не суицид, а несчастный случай, она просто эгоистка, думавшая только о себе и своих потребностях. Зачем она вообще приехала? Что бы еще больше испортить нам с отцом жизнь?
Я ненавижу ее, и тот факт, что она умерла, как моя мать, заставляет мою кровь кипеть еще больше. Позерка несчастная. Такая же слабачка, как мой отец. Они друг друга стоят.
За эти три дня отец даже ни разу не спросил, как я себя чувствую. А Ксения меня ненавидит, я это знаю. Я слышу, как она плачет в своей комнате по вечерам и ночам. Она постоянно кидает взгляд на меня, словно выискивает на моем лице следы горя, которого нет. И когда не находит, смотрит с презрением. Конечно, не о таком она мечтала, когда ехала сюда. Ждала семью, которая объединится, милую младшую сестричку, а встретила монстров. Но я не могу плакать по Карине, она осталась для меня никем. Ксения что, действительно ждала, что за две недели, в течении которых мы перекинулись лишь парой слов, между нами воспылают родственные чувства?
А может, Ксения чует, что я что-то скрываю. Это еще хуже. Она не перед чем не остановится, чтобы узнать мои тайны. Я должна делать вид, что мне плевать, даже если это не так, чтобы она не прочла мою слабость, мою вину, мой страх.
Я стараюсь ни с кем не разговаривать. Слухи расходятся быстро, о произошедшем знают уже и в Регенэке, и, конечно, в моей школе. Я физически чувствую, как меня провожают взглядом, как за моей спиной шепчутся. Конечно, никто не выражает мне особых соболезнований. Все знают, что я не изменилась с детства, что я не совсем нормальная, как и моя семья, что во всем может быть и моя вина.
Голова трещит от ощущения дежавю. Конечно, когда умерла мама, мне было четыре года, и у меня был шок, так что я точно не помню, как все было, но все равно у меня чувство, что история повторяется. Что тогда точно так же шептались за моей спиной, тыкали пальцами. Точно так же был ноябрь, и лили дожди. Точно так же был лес и таблетки. И точно так же была смутная тень, сомнение, понимание, что есть что-то еще. Кто-то еще. Вот только в случае Карины она, похоже, все сделала сама. Тогда почему у меня в душе мерзкий страх незавершенного дела?
Я сплю еще хуже, чем раньше, просыпаюсь от кошмаров каждую ночь. Ложусь вздремнуть днем после школы, и снова подскакиваю в поту. Один и тот же знакомый сон, в котором я силюсь увидеть лицо. Но в ночь на пятницу все меняется.
Я снова резко сажусь в кровати, надежда сменяется разочарованием, опять ничего не понятно. Мучительно пытаюсь снова заснуть, и вдруг, в легкой полудреме меня пронзает воспоминание.
Я вскакиваю, холодный пол обжигает босые стопы. Стою посреди комнаты, не знаю, что и думать. Может, это просто сон? Ведь я начала засыпать, в голове смешивались люди, события за последние дни, вот и привиделось.
Я хожу по комнате туда-сюда, и с каждым шагом мой ум становится все яснее и яснее. Вижу эту картину так четко, что непонятно, почему два года не могла решить все вот так, по щелчку пальцев. Все сильнее и сильнее чувствую, что наконец-то нашла правду. Наконец-то открыла нужную дверь в коридоре из своих утраченных воспоминаний.
Когда эйфория чуть проходит, я сажусь на кровать в растерянности. И что мне с этим делать? Если увиденное не плод моей фантазии, то это меняет все. Но доказательств-то у меня все равно нет. Кто поверит мне на слово, даже я не до конца доверяю своей голове.
Я беру мобильный и набираю номер. Запретный номер. Слушаю гудки. Он спит, понятное дело. Так же как и все вокруг, он ни разу не высказал сочувствие, не поинтересовался, как мои дела. Но я не обижаюсь. Я знаю, что он думает обо мне все эти дни. Я даже уверена, что он переживает больше, чем все эти лицемерные людишки, охающие мне вслед.
Я знаю, что нельзя звонить ему, нас могут услышать, в моем доме так точно, но он единственный, кто меня понимает. После смерти Карины еще больше. Кому, как не ему, осознавать весь этот кошмар в полной мере.
— Алло! — слышу я заспанный голос в трубке. — Это кто?
— Это я, Кира, — шепчу я, наблюдая за полоской под дверью. Если Ксения проснется, я увижу там свет, и успею бросить трубку и спрятаться под одеяло. Отец все эти дни не встает.
— Ты что, с ума сошла? — он разозлился, как я и ожидала. — Ты видела который час?
— Нам нужно поговорить. Давай встретимся. Прошу.
— Кира, тебе нельзя мне звонить, — до него еще не доходит, что что-то случилось, он весь в своей ярости. — Если кто-то узнает…
— Да никто не узнает. А если и узнает, всем плевать. На меня всем плевать, кроме тебя, понимаешь?
— Послушай, то, что случилось, это ужасно, я представить не могу, что ты чувствуешь…
— Можешь. Ты можешь.
— Кира, это не то. Послушай, нам нельзя больше видится. Сейчас к тебе будет приковано больше внимания, если нас заметят, то пойдут сплетни. Я понимаю, тебе одиноко и страшно, но есть разные группы поддержки для потерявших близких, пойди туда. Там найдешь себе друзей по возрасту, которые будут тебя поддерживать.
— Но мне никто не нужен, кроме тебя! — я замолкаю, боясь, что слишком повысила голос. Но в доме по-прежнему тишина. Наверное, Ксения устала плакать, и вырубилась.
— Кира, это все неправильно…
— Прошу, давай встретимся в последний раз. Я вспомнила, я все вспомнила, — выпаливаю я.
Он молчит. Я слышу скрип пружин из соседней комнаты. Теперь точно пора заканчивать.
— Хорошо. Завтра, на нашем месте, в наше время. Это последний раз.
— Спасибо, — я бросаю трубку и закутываюсь в одеяло.
Ксения выходит из своей комнаты, стоит под моей дверью. Скребет ручку, но не решается ее открыть, и спускается вниз. Я быстро удаляю из телефона последние звонки и сообщения. Заснуть мне этой ночью так и не удается.
Следующей ночью я без проблем вылажу из дома. Может быть, Ксения что-то и слышала, но, похоже, ей все равно на меня. Хотя, учитывая обстоятельства, она должна была бы боятся найти мертвой в лесу еще одну сестру.
Я снова усаживаюсь рядом с ним. Смотрю на очертания его лица в темноте. Отрываю руку от лакированного покрытия, тяну кончики пальцев к его шраму на щеке, но он уклоняется, я не успеваю лишь на долю секунды.
— Ты сказала, что вспомнила?
— Даже не спросишь, как я?
— Кира, я уже сказал по телефону, мне очень жаль, но я не могу тебе помочь.
— Конечно, можешь!
— Нет, я никогда не мог тебе помочь. Ты же знаешь, скорее, ты мне помогала. Ты нужна своей семье, Кира.
— Да не нужна я им!
Он закрывает мне рот ладонью, хотя стены слишком толстые, чтобы нас услышали. Да и снаружи никого нет. Потом отдергивает руку, словно сам испугался, что перешел черту.
— Мне плевать на смерть Карины, и на чувства Ксении. Меня волнует только отец. И мама.
— Что мама?
— Они умерли одинаково, — шепчу я.
— Ты ведь ничего не вспомнила, да? Наврала мне, чтобы я с тобой встретился.
— Нет, нет, — я обхватываю голову руками. Потом подрываюсь, хожу туда-сюда. — Я не знаю…
Рассказываю ему, что промелькнуло в моей голове после того пробуждения. Он взволнован, но не настолько, как я ожидала.
— Ты мне не веришь? — спрашиваю.
— Верю, просто… Точно ли то, что ты видела, правда? Сначала ты была уверена в одном, а теперь внезапно смотришь в ту сторону, о которой до этого даже не думала.
— Но теперь я чувствую, что это правда!
— А теперь что? Ты уверена, что это другой человек? А если ты и тут ошибаешься?
— Ты мне не веришь, — уже утверждаю я.
— В любом случае, прежде чем обвинять кого-то, нужно найти убедительные доказательства. Иначе всем будет плохо. И ничего не выйдет. Поверь, я знаю. Сколько лет я сам ищу, а толку нет. К тому же, ты сейчас на взводе из-за Карины, что, если это просто из-за стресса тебе уже что-то мерещится?
— Думаешь, у меня крыша едет?
— Нет, но вдруг завтра ты проснешься и решишь, что виноват кто-то третий, а послезавтра четвертый. Не нужно торопиться. Ты уже ничего не изменишь для соей матери, но можешь все сделать правильно.
Я думаю, что, может быть, он неправ. Может быть как раз от стресса я и увидела истинную картину. Но потом понимаю, что доля правды в его словах есть.
— Честно говоря, я сама себе не верю, — я снова сажусь на лавку. — Мне кажется, что моя мама все же покончила с собой. А я просто не могу с этим смириться, вот и ищу виноватых. Только зря отношения с отцом рушу, — может быть, это и есть истинная картина. Нужна была всего лишь смерть кого-то еще, чтобы я поняла, что ошибалась.
— Почему?
— Не знаю. Просто когда полицейский рассказывал о Карине, он сказал, что на ее теле не было следов насилия. А я год назад нашла отчет о вскрытии мамы. Там стояло, что на ее теле тоже не было следов насилия. Ни новых, ни старых. Значит, отец ее точно не бил, и, вполне вероятно, что убийства тоже не было. А с другой стороны, у отца не было нормального алиби, и эти транквилизаторы, и он мог довести ее до суицида, а это тоже преступление.
— Но чего ты хочешь? Узнать правду, наказать виновного, наказать отца?
— Я запуталась. Понятия не имею.
Он кладет руку мне на спину. Я медленно поворачиваюсь, и, наконец, прикасаюсь к его лицу. Тянусь своими губами, прикрываю глаза, почти чувствую его дыхание на своем лице, но тут он отталкивает меня.
— Нет, Кира!
— Но я люблю тебя!
— Это неправильно! Хватит! Ты уже не маленькая, и сама должна понимать, что между нами ничего не может быть.
— Тогда зачем это все? — вскакиваю я. — Зачем эти встречи?
Он смотрит на меня, и я вижу стыд в его глазах. Потому что он тоже хочет видеться со мной. Ему это нужно. А значит, у меня есть надежда.
— Это был последний раз, Кира. Уходи.
— Подожди, давай поговорим…
— Кира, уходи! — теперь он не боится, что кто-то услышит его крик.
Сдерживая слезы, я бросаюсь к выходу. Я бегу по Вильдерупту даже не прячась. Но никто меня не догоняет, не зовет, не останавливает. Кому я нужна, если не ему? Я должна сломить его оборону.

Ксения
Спустя неделю тело Карины, наконец, разрешили забрать. Но к тому времени, как я смогла приехать, оказалось, что мать Карины здесь уже побывала, забрала все документы, и оформила перевозку. Как я и ожидала, сестру похоронят в родных местах ее матери. Но я надеялась, что мне хотя бы дадут проститься. Конечно, следователь позвонил мне слишком поздно, понятное дело, что первой он уведомил маму, так что я проводила взглядом фургон, в котором везли Карину. Я мысленно шептала себе, что она мертва, прощай, она мертва, ты больше ее никогда не увидишь, пока фургон не свернул к выезду на трассу ведущую в Париж. Да, я поехала за ним, как только услышала от работника, что тело уже увезли. Догнала его на выезде из Регенэка, сопроводила пару километров, но на развязке отпустила восвояси, а сама, круто развернувшись на перекрестке, поехала обратно.
Теперь я гнала как сумасшедшая. Стоило бы притормозить, вряд ли отцу станет лучше от известия, что его вторая дочь погибла в аварии. Но меня мучила страшная злость на мать Карины. Я понимаю ее обиды на бывшего мужа, ее неприязнь к падчерицам, но все же мы, по крайней мере, я и папа, мы тоже семья Карины, почему она даже не спросила из вежливости не хотим ли мы проститься, прежде чем увозить тело? Ведь понятно, что на похоронах нас не будет: отец не перенесет такую дорогу, а я не могу оставить его и Киру. Она знала это, и, похоже, специально забрала Карину как можно скорее. Наверное, у нее все было готово заранее, даже когда она еще не знала, сколько будут длиться экспертизы. Вот ведь сучка. Можно, конечно, подумать, что она от горя забыла про существование других людей и их чувств, но, судя по тому, что про нее рассказывала Карина, скорее она просто любит делать всем западло.
Увлекшись своей яростью, я не заметила, как проехала полицейский участок. Только выезжая из Регенэка на пути в Вильдерупт, я вспомнила, что мсье Комт просил меня заехать, если я хочу знать причину смерти Карины. Я резко разворачиваюсь, наплевав на все правила, и на едущих мне навстречу соседей.
В участке я жду, пока меня позовут. Ожидание затягивается. Немецкой пунктуальности французам явно не хватает. Меня снова начинает разбирать злость. Когда я уже готова вскочить и потребовать, чтобы меня немедленно приняли, из двери рядом с креслом, где я сижу, выходит мсье Комт и приглашает меня.
Я еще минут пять сижу напротив его стола, пока он неторопливо раскладывать вокруг себя свои бумаги. Наконец поднимает голову.
— Сначала хочу сказать, Мадам Дюран, что мы все, вся община Регенэка и Вильдерупта выражает вам и вашей семье глубокие соболезнования.
— Спасибо, но я не понимаю, почему вы позволили матери Карины так быстро забрать тело. Как же расследование?
— Для этого я вас и вызвал. Расследование прекращено. Мы закрываем дело.
— Что? Так быстро? Вы же ничего не успели выяснить.
— Мадам Дюран, к сожалению, выяснять особо нечего. Причина смерти — самоубийство.
— Но это невозможно! — у них тут что, на все одна причина?
— Согласно вскрытию, экспертизе, и отчету криминалистов, на теле Карины не было найдено никаких следов насилия, кроме небольшого синяка на руке…
— Который… — я подвигаюсь вперед на стуле.
— Который может быть от любой бытовой травмы. Доказательств, что кто-то ее ударил, нет, — предусмотрительно перебивает меня мсье Комт.
— Но умерла-то она не от этого.
— Да, в крови найдены следы большого количества транквилизатора и антидепрессанта, кроме того, она употребила алкоголь незадолго до смерти. Это именно те препараты, упаковки из-под которых мы нашли в вашем мусорном ведре. Так же есть все признаки переохлаждения.
— Так от чего она в итоге умерла?
— Трудно сказать, судя по всему, от сочетания передозировки и переохлаждения.
— Но как можно замерзнуть осенью? Нет ни снега, ни мороза.
— Как я уже говорил, ночью температура опускается до минус двух, плюс высокая влажность, плюс легкая одежда. В таких условиях смерть может наступить за несколько часов. Прибавьте к этому еще и количество лекарств, которые ослабили организм, остатки алкоголя в крови.
— И как по вашему, выглядело ее самоубийство?
— Судя по всему, она приняла лекарства в районе часа ночи, после чего сразу же отправилась в лес. На голодный желудок таблетки действуют быстрее, когда она дошла до поляны, у нее либо возникла непреодолимая сонливость, либо она потеряла сознание, после чего в действие вступил холод. Время смерти — между пятью и шестью утра.
Это звучит логично, но я не верю. Как она могла покончить с собой, у нее же не было таких симптомов, как у Софии? В суицид Софии еще можно поверить, но не в Каринин.
— Послушайте, это бред, вот где она взяла таблетки? — я прикусываю язык, чтобы не упомянуть саркастически о ненайденом источнике лекарств Софии.
— Тут все очень просто, — этого Комта, похоже, ничем не смутить. — Ей выписал их ее психиатр. Он же и подтвердил, что диагнозы Карины предполагают попытки самоубийства.
— Она была больна? — самые страшные мои подозрения оправдались. Я ужасный человек. Так стремилась всем помочь, и не заметила, что моя сестра страдала. А может, я не хотела ее замечать? Не хотела ей помогать? Ведь мне это выгодно из-за наследства.
Комт тем временем продолжает:
— Карина страдала от некоторых расстройств личности, для чего ей и были выписаны лекарства. Судя по всему, в тот вечер у нее случился приступ психоза, который и привел к суициду. Возможно, она сама не понимала, что делает.
— Но я не понимаю, в тот вечер ничего особенного не происходило. Да, мы поссорились, но у нас давно была напряженная обстановка в доме, она же вроде не сильно расстроилась. И когда она успела получить психоз, принять лекарства?.. А если она была в пижаме, значит она заходила в дом. Но я ничего не слышала.
— Во сколько вы все легли спать в тот день?
— Отец заснул в десять, Кира после этого закрылась в своей комнате, когда я шла ложиться, у нее уже не горел свет, я сразу вырубилась, это было часов в пол одиннадцатого.
— Как я уже сказал, Карина выпила лекарства где-то между полночью и часом ночи, скорее всего, вы все уже крепко спали и не услышали, как она пришла домой.
— Но зачем она надела пижаму? И пошла в лес?
— Послушайте, ваша сестра была психически нездорова. У нее случился срыв. В этом состоянии люди делают немало странных вещей. Слышали, про Элизу Лэм?
Мне было плевать на другие загадочные смерти и самоубийства. Я все еще не могла поверить в услышанное.
— А может ей подсыпали таблетки? Она же была в баре?
— Да, в крови присутствует некоторые количество алкоголя, соответствующее легкой степени опьянения, но экспертиза говорит о том, что лекарства она приняла позже, к тому времени уже слегка протрезвев, и, как я уже сказал, признаков насилия нет…
— Но ее парень! Этот Ашиль? Что, если это он? Хотел ее изнасиловать, или что-то вроде этого.
— Мы допросили Ашиля Мерсье. Он действительно виделся с Кариной, они выпили в баре, и собирались провести ночь вместе. Однако около одиннадцати Мерьсе вызвали на работу. Он работает на ферме. Там была нужна его помощь, сложные роды у коровы. Свидетели подтвердили, что он занимался коровой до двух ночи, а потом заночевал на ферме.
— Простите, он занимался коровой до двух ночи? Это же не человек, что там делать столько часов? Животные же в природе сами рожают.
— Теленка пришлось хоронить…
Я едва удерживаюсь, чтобы не закатить глаза. У меня умерла сестра, а этот придурок Комт таким трагичным тоном сообщает мне о смерти долбаного теленка.
— Ну хорошо, а Карина? Что она делала? Поехала с ним?
— Нет, она поехала домой. Свидетели в баре это подтвердили, они сели по машинами и разъехались.
— Но она же была пьяна! Как она повела машину?
— Судя по всему, это не впервые, когда она ведет машину в таком состоянии.
Водить машину пьяной, но умереть по своей воле невероятно странным способом, в лесу, полуголой, с таблетками. Ну что за бред? То ли у Карины в голове реально черти-что, то ли у Комта, раз он верит в ее самоубийство.
— И что же, Ашиль заметил у нее признаки психоза? — ехидно спрашиваю я.
— Нет, но он больше по здоровью животных специалист, — Комт глотает улыбку, поняв, что его шутка не в тему. — Однако он заметил, что девушка была на взводе, хотя и не рассказала ему, почему.
— А мать Карины что думает об этой версии?
— Она согласна, сказала, что, зная свою дочь и ее проблемы, это вполне ожидаемо.
Я понимаю, что у меня больше нет вопросов, которыми можно было бы его поддеть. Все звучит вполне правдоподобно, но я чувствую, что здесь что-то не так.
— Я в это не верю! — категорично объявляю я Комту.
— А у вас есть что добавить? Какие-то версии, что-то, что мы не знали?
— Нет, но смерть Софии Дюран, это тоже был типа суицид. А на деле там куча неточностей! — вырывается у меня.
— Честно говоря, в смерти Софии действительно есть некоторые вопросы, на которые следствие не смогло дать ответ. Но в деле вашей сестры таких вопросов нет. Все максимально ясно и прозрачно.
— Не для меня!
— Послушайте, если у вас появится новая информация, вы всегда можете прийти и поделиться, однако просто так, из-за вашего отрицания, мы не будет вести расследование. Дело закрыто, — этой фразой он ставит точку.
Я понимаю, что мне действительно нечего сказать. Я не знала ничего о жизни сестры, что я могу знать о ее смерти.
— Я понимаю, что это непросто, принять сам факт самоубийства близкого человека, — Комт словно читает мои мысли. — особенно учитывая то, что в вашей семье уже был подобный случай…
— Там тоже еще доказать надо, — бубню я.
Комт вздыхает, и, словно боясь, что я опять заведу свою волынку, говорит:
— Я хотел бы, если вы не возражаете, проехать к вашему отцу и сестре, чтобы рассказать вам то, что только что объяснил вам. Думаю, будет лучше для всех, если причину смерти объясню я, кроме того, мне нужны их подписи…
Понятное дело, он боится, что я перескажу историю на свой лад, и папа тоже будет доставать полицию тем, что она все неправильно расследовали, и в деле Карины все не так. Но у меня нет сил сопротивляться. Да и нет смысла.
Я что-то подписываю, и еду в Вильдерупт, а Комт за мной. В доме я собираю всех у постели отца, а сама иду на кухню, чтобы приготовить кофе.
С подносом я застываю на пороге комнаты. Комт пересказывает все подробности смерти Карины. Отец лежит на подушках, ему плохо, и по его бледному лицу тяжело сказать, что он чувствует. А Кира смотрит куда-то в сторону. Ее лицо выражает полное равнодушие. Она ерзает на стуле, словно ей скучно, и не терпится уже скорее закончить этот разговор. Словно она уже знает все. Словно ей плевать.
Именно в этот момент я окончательно понимаю, что Карину могли убить. Как и Софию.

Кира
Она следит за мной, и я это знаю. С того самого дня, как следователь побывал у нас, чтобы объявить, что дело закрыто и Карина покончила с собой, Ксения не сводит с меня глаз. Только теперь в ее взгляде нет той жалости и чувства долга, что были раньше. Теперь она смотрит на меня с ненавистью.
Я знаю, что это еще и из-за того, что она не побывала на похоронах Карины, и винит в этом меня. Типа, отец болен, оставить его она не может, а от меня толку нет, как мне доверить уход за тяжелобольным человеком?
С другой стороны, судя по всему, тема наследства была для Ксении больной мозолью, а теперь она избавилась от одной из конкуренток. Может, она так смотрит на меня, потому что прикидывает, как было бы классно избавиться еще и от меня? Хотя, это я так думаю, я тот еще социопат. Возможно, у Ксении есть вполне нормальные человеческие чувства, которые она ставит выше наследства, а я сужу ее со своей колокольни.
И все же я знаю, что она что-то хочет от меня. Что-то подозревает. Особенно после прихода следователя. Я слышала ее разговор с отцом. Ксения говорила ему, что следователь явно ошибается, что нужно инициировать повторное расследование, нанять частного детектива. Но отец, у которого снова поднялось давление, сначала равнодушно мотал головой, а потом почти прикрикнул, чтобы она прекратила, что тут и так все ясно, и нечего терзать душу умершей, и наши тоже.
Ксения явно испугалась, она не ждала, что он так отреагирует. До сих пор отец еще ни разу не поднимал ни на кого голос. Как по мне, его реакция вполне логична, он устал, и больше не хочет ничего, тем более, что в смерти Карины нет решительно ничего подозрительного, в отличие от смерти моей матери.
Однако, Ксению такая резкость отца, похоже, только убедила, что она права, и нужно дальше копать куда-то. И копать она решила почему-то в мою сторону, ведь уже несколько дней не только не спускает с меня глаз, но и постоянно хочет, чтобы я была на виду, то помогала с отцом, то по дому, даже не пускает в аптеку или магазин.
Я начала думать, что, может, это не связано с Кариной. Может Ксения реально боится потерять и вторую сестру. Может, она так себя ведет по поручению отца, который боится потерять еще одну дочь.
А может, — и от этой мысли по моей спине бежали мурашки, а руки покрывались холодным потом — она узнала про мои ночные секреты и вылазки. Но как? Да и зная Ксению, она бы сразу же на утро завела бы об этом беседу. С другой стороны, я сильно рискую каждый раз, немудрено, что в один прекрасный день об этом хоть кто-то да узнает.
Франки — так я стала называть его про себя — ни разу мне не звонил и не писал с той последней встречи. Он, наверное, думает, что мне сейчас не до него, я горюю по сестре. Откровенно говоря, именно этим я и должна заниматься, а еще переживать за отца, но все мои мысли о Франки.
Я прокручиваю в голове нашу последнюю встречу, но не разговоры о маме, а то, как я к нему прикасалась. Как чувствовала его дыхание. Как почти коснулась своими губами его.
Я знаю, что переборщила, поторопилась, и скорее всего, именно это — основная причина, почему он мне не пишет. Но сколько я еще могла ждать? Уже  почти два года мы видимся по ночам, и я больше не могу сдерживать свои чувства. Он думает, что я маленькая, но это не так. Да, мне четырнадцать, но это только сейчас. Через год я смогу делать уже абсолютно все, в том самом смысле. Но любить меня можно уже сейчас. Но Франки пока не отправился от своей потери, хотя прошло уже десять лет. Может, я напоминаю ему о ней, поэтому он держит дистанцию?
Я открываю дверцу шкафа и смотрю на себя в зеркало. Я не похожа ни на мать, ни на отца. Хотя, я уже не помню, как выглядела мама. У нее была славянская внешность, но я получилась более темной. Еще у меня почти нет груди, наверное, поэтому Франки воспринимает меня как ребенка. При этом я и не особо высокая, так что полный комплект детскости.
Я вынула вату, косметику, и собралась поэкспериментировать, замазать прыщи и насовать ваты в лифчик. Может, так я стану покрасивее. Но в дверь постучали, и я спешно закинула все в шкаф, закрыв его.
— Да, — крикнула я, усевшись на кровать.
Ксения вошла в комнату. Без особых сантиментов она отодвинула стул, водрузилась на него и сказала:
— Нам пора серьезно поговорить, Кира.
У меня снова пробежали мурашки по коже. Вот оно. Сейчас она начнет допрашивать меня по поводу моих ночных гуляний. Может, даже решит, что я убила Карину во время них. Хотя в ту ночь я никуда как раз таки и не ходила.
Однако Ксения повела в другую сторону.
— Послушай, я понимаю, что смерть твоей матери — это травма для тебя, но мы должны говорить об этом, иначе никогда ничего не наладится.
— А причем тут моя мать?
— Кира, — она наклоняется ко мне, словно хочет взять меня за руку, — смерть твоей мамы очень похожа на то, как умерла Карины.
— Я заметила. И что?
— Послушай, я знаю, что все было плохо перед смертью Софии. Плохо в отношениях с папой. И я знаю, что он ссорился со многими в селе. С Фабрисом.
Ого, вот это она просветилась. Впрочем, нормальное поведение жителей Вильдерупта — ни черта не делать, охать-ахать, кричать, как они сочувствуют и какие они правильные, но сплетничать за спиной. Неудивительно, что они все ей выложили.
— Ну да, что-то такое было. Но причем тут это к Карине? Она этих людей даже не знала.
— Почему у тебя такие плохие отношения с папой? Я же вижу, как ты к нему относишься, хотя и страдаешь из-за его состояния.
— Слушай, ты решила провести сеанс семейной психотерапии? Какая разница? Это никак не связано с Кариной, у которой, кстати, тоже отношения с отцом были не самыми лучшими.
— Просто скажи почему? — не отлипает она.
— Господи, да миллион причин. Я подросток, а все подростки ненавидят родителей. У меня умерла мать, и я потеряла доверие к миру. Я социопат и ненавижу всех людей. Выбери себе одну, и отвянь.
— Кира, хватит, — она вскакивает. — Я знаю, что ты думаешь, что папа убил твою мать.
Такого я не ждала, хотя было очевидно, что она о чем-то догадывалась. Но мне казалось, что со смертью сестры все эти интриги и тайны, связанные с моей мамой, потеряли для нее привлекательность.
Я пытаюсь оставаться хладнокровной и спокойной, хотя мне страшно, к чему она ведет.
— И откуда же ты это знаешь?
— Так думают соседи.
— Соседи — это не я. Ты что, считаешь, у меня нет своего мнения, я дурочка, которая верит всему, что судачат эти придурки о моем отце?
— Нет, но…
— Что но? Или есть еще причины, по которым ты считаешь, что знаешь меня?
Я догадываюсь, что она рылась в моих вещам, как же иначе, именно так люди и ведут свои расследования, но мне нравится смотреть, как она пытается выплыть из этой ситуации, не выдав себя.
— Я сужу по твоему отношению к нему, — наконец находится Ксения. — Люди в селе его подозревают, ненавидят и боятся, и ты ведешь себя так же. И я сильно сомневаюсь, что живя тут, ты никогда не слышала всех эти обсуждений, так что ты явно знаешь, что многие соседи считают, что он мог убить Софию. Неужели ты никогда об этом не думала? Не пыталась вспомнить тот день, и все, что ему предшествовало? Сомневаюсь, что нет.
— И что дальше? Чего ты хочешь от меня? Даже если я признаю, что думала, кто мог бы убить мою мать, что ты с этим сделаешь? Для полиции это не доказательство.
— Кира, я хочу понять, что случилось с Кариной, — она бросается ко мне, садится рядом, кладет руки мне на колени. — Это крайне важно для меня. И я думаю, что ключ к разгадке может быть в деле твоей мамы.
— А я считаю, что Карина покончила с собой.
— Почему ты так уверена?
— Потому что. И тебе лучше мне поверить, ведь это мою маму убили, это я живу с отцом с детства, в этом селе, среди этих людей. Я лучше тебя разбираюсь в происходящем здесь, — я смотрю ей прямо в глаза.
— Ты не можешь быть уверена, — Ксения убирает руки с моих колен.
— Ты тоже не можешь все знать наверняка.
— Кира, просто скажи мне правду про папу!
— Но зачем? Что ты с ней будешь делать? Я не понимаю, ты серьезно считаешь, что он, будучи больным и немощным, убил Карину? Или может, ты думаешь, что он притворяется, и на самом деле здоров?
Похоже, я зря это сказала, ведь теперь Ксения точно так думает, судя по ее взгляду. Черт, я только подкинула ей новую идею.
— Я просто хочу знать правду хотя бы о чем-то. Хотя бы о моем отце, — твердо говорит она.
— Я не могу тебе помочь. Прости. Давай закроем эту тему.
Я не вру. Поэтому я и извинилась. Не знаю, поверила ли мне Ксения или нет, но она уходит. Хотя на ее лице явственно читается, что тема далека от закрытия, и она будет ворошить это все дальше.
Я могла бы рассказать ей. Но я сама не знаю, что рассказывать. Я не понимаю, где правда, а говорить без уверенности не хочу, потому что знаю, как случайно вылетевшие слова могут разнестись повсюду, и определить, кто ты есть, твою жизнь, твою судьбу. Я видела слишком много боли от слухов, домыслов и догадок, которые люди озвучивали, не подумав, не зная, о чем говорят.
Я могла бы рассказать Ксении, как два года назад у меня начались первые месячные, и я страдала, что мамы нет рядом, что некому меня утешить, мне все объяснить, наполнить грелку теплой водой и положить на живот, полежать в обнимку. Как после этого я вдруг стала вспоминать день, когда умерла мама. Это происходило само по себе, я видела ту поляну и днем, и ночью, во снах. Я видела там не только висящую на дереве маму. Я видела, как рядом стоит мужчина. Как он смотрит на маму.
Я могла бы рассказать, что, варясь в этих слухах об отце, конечно же решила, что это он. И все эти два года накручивала себя, словно хотела убедиться, что это точно он, а не наоборот, разувериться, как хотели бы нормальные дети на моем месте.
Я могла бы рассказать, как после смерти Карины вспомнила лицо этого мужчины. И теперь я ничего не могу рассказать. Потому что больше не знаю, чему верить. А уж что-что, а слухи я распускать не буду, даже из мести.
Я могла бы рассказать, что готова была поверить в то, что мама действительно покончила с собой. Но чем больше я напрягаю мозг, тем сильнее убеждаюсь, что что-то не так. Там был кто-то еще. И скорее всего, это не отец.
Может быть, я просто схожу с ума. Но пока лучше ничего не рассказывать. Я сама во всем разберусь. А Ксения пусть делает, что хочет. 

Ксения
Я выхожу из дома. Утренний дождь закончился, и выглянуло послеобеденное солнце. Оно осветило лес, в который я уверенно шагаю, несмотря на тревогу, сковывающую мои легкие, хоть я и уверяю себя, что мне тяжело дышать из-за подъема в гору. Над горами, которые видны с нашего холма, стоит радуга. Знак, что все будет хорошо.
Я так не думаю.
Я еще не разу не была в лесу после смерти Карины. Конечно, я не верю в призраков, но ходить по месту, где погиб твой близкий не очень-то приятное занятие, особенно если учесть, что это довольно густой лес, который даже в солнечный день будет темным в глубине, там, где верхушки деревьев смыкаются друг с другом, где дорога петляет по горному лабиринту.
Я иду не на место, где нашли Карину, хотя его стоило бы осмотреть. Но, чтобы попасть на ту поляну, нужно свернуть на разветвлении в другую сторону, а я собираюсь на ферму. Я решаю, что в приоритете попасть сначала туда, так что решительно иду в сторону указателя, а не по неизвестной грунтовке, которую в ту ночь зачем-то выбрала Карина. Или ее убийца.
На самом деле я оттягиваю поход на поляну. Но, с другой стороны, что мне даст осмотр того места? После полиции там уже наверняка побывали любопытные жители поселка. Убийца тоже мог там побывать, учитывая, что его никто и не подозревал. А вот разговор с Ашилем, парнем Карины, может что-то прояснить. В конце концов, я знаю его только со слов полиции, а следователь Комт явно не особо компетентен, если вообще не покрывает кого-то. Но скорее, просто некомпетентен. Не может смириться, что в этих райских поселках вполне возможно настоящее убийство.
Углубленная в свои мысли, я прохожу через тьму леса, и оказываюсь на краю поля. Желтизна травы с солнцем слепит глаза. Нужно только пройти по дороге через него, и я войду на ферму.
Меня встречают коровы, мирно жующие жвачку на участке пастбища. Наслаждаются последними днями, пока их не загонят в сарай до апреля. Странно, что еще не загнали. Уже ведь довольно холодно. Наверное, это мясные коровы. К таким на ферме относятся без особых церемоний.
Я подхожу к мужику в высоких сапогах, сосредоточено ковыряющемуся в моторе трактора, и без особых церемоний говорю:
— Добрый день. Я бы хотела поговорить с Ашилем.
Я, конечно, знала, что по вторникам Ашиль всегда работает в фермерском магазине, благодаря Люсилль, которая единственная из всех соседей, встретив меня в супермаркете в Регенэке, не шарахнулась в сторону, а остановилась поболтать, но все равно мое сердце замерло. Вдруг после случившего Ашиль уволился, или уехал, или заперся дома, как папа после смерти Софии?
Но нет, мужик в сапогах приводит меня в лавку, где за прилавком подписывает брикеты творога молодой парень, светловолосый, высокий, с типично-французским крупным носом, в таких же сапогах, с закатанными рукавами клетчатой рубашки.
— Привет, — говорю я ему.
— Привет, — он ставит срок годности на последней упаковке и смотрит на меня.
— Я Ксения, сестра Карины.
Его лицо не выражает особого горя, и я даже начинаю думать, что, может он уже забыл, кто вообще она такая, и что между ними было. Но спустя секунду Ашиль говорит:
— Да, да, конечно, она рассказывала о тебе, — он выходит из-за прилавка. — Прости, у меня руки липкие от сыворотки.
— Да ничего. Мы можем где-то поговорить?
— Да, проходи, — он открывает занавеску в углу магазина, и мы оказываемся в небольшой комнате, где, видимо, фермеры пьют чай с домашним творогом и считают прибыль.
Ашиль усаживает меня на шатающийся стул, сам садится напротив.
— Я очень соболезную вашей семье.
— Спасибо, я тебе тоже, хотя не знаю, насколько вы с Кариной были близки.
— Честно говоря, я сам не знаю. Мы встречались всего пару недель, было как бы понятно, что это просто интрижка, без будущего.
Понятно, они встречались ради секса, просто он не знает, как поделикатней мне это объяснить. Я киваю.
— Полиция считает, что она покончила с собой.
— Да, я знаю. Но я ничего не замечал, клянусь. То есть, Карина была немного странной, вспыльчивой, рассказывала, как она всех ненавидит, как отец хочет сплавить ей Киру, кажется, так зовут ту девочку, а ей, Карине, это не к чему. Мы с ней просто развлекались, да, алкоголь, секс, но ничего больше, никаких наркотиков или чего-то в этом духе.
Я смотрю на Ашиля. На вид ему лет 19, уже не совсем ребенок. Тогда почему он так оправдывается? Из чувства вины, что не заметил, что ей плохо? Или он что-то знает?
— Слушай, Ашиль, я тебя ни в чем не виню. Вы были знакомы пару недель от силы, ты не был обязан… Ну, ты понял.
Он явно выдыхает. Наверное, решил, что я пришла, чтобы выцарапать ему глаза за свою сестренку, которой он не помог с душевными проблемами, а только трахал. Но как мне теперь завести разговор о своих подозрениях? Вообще, что я хочу у него выяснить?
— Ашиль, я пришла к тебе потому, что некоторые вещи в ее самоубийстве мне непонятны. И я хочу убедиться, что тут нет ничего подозрительного, прежде чем жить дальше, уезжать, забирать с собой отца и сестру.
— Да, он говорил, что ты не веришь в версию полиции, — мямлит парень.
— Кто говорил?
— Мой отец. Он полицейский.
— Месье Комт?
— Нет, нет, это следователь, а мой отец просто офицер полиции. Но он все знает, так что рассказывал мне немного.
— Что рассказывал?
Я жду какой-то новой информации, но Ашиль пересказывает мне то же самое, что я уже слышала от мсье Комта.
— Ты не подумай, — в страхе говорит он. — Мой отец не сливает мне какие-то секретные данные, или нарушает закон о конфиденциальности. Просто он очень любит свою работу, и у нас в семье кроме меня три девочки, отец мечтал, чтобы я пошел по его стопам, но я сам немного как девочка. Люблю животных, природу, вот на ферме работать — это, походу, предел моих мечтаний. Батя, вроде, смирился, но ему нравится, когда я трусь рядом с ним в участке, так что я иногда делаю ему приятно, прихожу, сижу там, болтаю. Просто обычно ничего тут не происходит, так что и сливать нечего.
Ашиль явно боится, что ляпнул что-то лишнее, что-то, что навредит репутации его отца, которого он очень любит. Но я из всего сказанного понимаю только две главные вещи.
— Ашиль, я думаю, что к смерти Карины может быть кто-то причастен, — я решаю идти ва-банк. Хватит этих недосказанностей, которые присущи здешнему обществу. — Если твой отец полицейский, ты, наверное, знаешь, что первыми подозреваю близких жертвы. Мужей, например.
— Ты думаешь, это я? — лицо Ашиля явно выражает его главный страх последних дней. Но он наверняка думал, что его будут упрекать, что он чем-то не помог Карине, чтобы предотвратить ее суицид, а тут сразу обвинение в убийстве.
— Если твой отец полицейский, тебя могли отмазать, придумать алиби.
— Нет, — он чуть не плачет, на его лице проступают детские черты. — Нет, я правда ничего не делал. Мы просто сидели в баре, думали пойти куда-то уединиться, но тут мне позвонили с фермы, сказали прийти, потому что корова… Там было еще куча людей, можешь у них спросить. Куча фермеров, это вообще они принимали роды, меня позвали, чтобы я учился, я же только полгода, как работаю, еще не заставал такого…
— Ты ей что-то подсыпал? — я решаю идти в своей жестокости до конца.
— Нет.
— Может, она не хотела секса, а ты хотел? Вот и насыпал ей каких-то таблеток?
— Да нет, — он закрывает лицо ладонями. — Я никогда так не поступил бы. Клянусь. И она всегда тоже хотела. Мы оба хотели.
Я верю ему. Честно говоря, я с самого начала знала, что это не он. Чувствовала. Просто мне нужно было отрепетировать такие жесткие приемы. Понять, смогу ли я их использовать на ком-то другом. На такой несломленной и волевой девчонке, как Кира.
Я встаю, сажусь на стол поближе к Ашилю. Глажу его по голове.
— Да ладно, успокойся, я тебе верю.
Он смотрит на меня, вытирает лицом рукавом.
— Прости, просто мне нужно было убедиться. Какие бы у нас не были отношения, она моя сестра.
— Да ничего, я понимаю, у меня у самого три сестры, я за них любого убил бы.
Он окончательно успокаивается, и спрашивает:
— Слушай, но, если ты считаешь, что ее убили, тогда кто это, по-твоему?
— У меня есть один человек.
— Кто?
— Я пока не готова тебе так доверять. Но мне может понадобится помощь, чтобы найти доказательства. Ты согласен мне помогать? Карина ведь тебе была небезразлична.
— Да, конечно, я хотел бы. Все-таки, я чувствую какую-то вину, что все так закончилось, а я был почти каждый вечер с ней, и ничего не замечал. Но что я должен делать?
— Пока ничего, но ты же сможешь доставать мне какие-то сведения из полиции?
— Да, я знаю, где что хранится в участке, да и отец тут работает уже сто лет, много что может рассказать о жителях.
— Вот и отлично, — я глажу его по лицу, получается почти естественно.
Мы обмениваемся номера телефонов, и я иду через поле с чувством выполненного долга.
На следующий день, оставив Киру с папой, я еду в Регенэк за новыми ботинками. Мои старые особо не подтекают, но я понимаю, что, похоже, мне предстоит тут задержаться надолго, так что лучше запастись обувью, ведь дожди в ноябре — это только разминка перед ливнями и снегами декабря.
Подъезжая к съезду с горы, я автоматически смотрю в сторону того странного отшельника среди елей. В тот день, когда мы ездили к нотариусу, я видела его в первый и последний раз. Мне так и не удалось выяснить, кто он, но сейчас это уже неважно. Вряд ли он будет полезнее остальных соседей.
Мои мысли переходят на Киру и папу. Я не поехала на похороны Карины, потому что не могла оставить больного на эту раздолбайку, но теперь жалею об этом. Они друг друга стоят, один ненавидел Софию, вторая Карину, и оба явно что-то скрывают.
Припарковавшись недалеко от реки Брюш, я закрываю машину, отхожу в укромное место на мосту, и пишу Ашиль, чтобы он не забыл просмотреть дело о смерти Софии. Он отвечает сразу же, что уже сделано. Однако, быстрый. Я додумалась начать с этого только вчера вечером, сразу же написала парнишке. Он, походу, смотрел дело ночью. Что же, логично, когда еще красться в участок и лазать по архиву, не средь бела дня же.
Я кидаю взгляд на бурлящую реку. Она идет через половину Вогез до самого Страсбурга, где впадает в Илль. Погода, как ни странно, все еще хорошая, листья еще не опали полностью, и я любуюсь красотой горного массива, окружающего Регенэк, поневоле глядя на ту гору, где за деревьями на плато лежит Вильдерупт.
Я тоже решила начать расследование с истоков того, что произошло в этом чудесном поселке. Смерти Софии и Карины очевидно схожи. Может в деле Ашиль найдет что-то, чего не знаю я, чего нет знают соседи, и что будет важно для понимания ситуации.
Наконец я отрываю взгляд от отливающей зеленым воды, спускаюсь с моста, и иду по узким улочкам к обувному магазину. В это время дня Регенэк пустой. Все либо на работе, либо на учебе. Так что я рассчитываю спокойно выбрать сапоги, без взглядов и лживых соболезнований.
Однако когда я выхожу из бутика, одной рукой держа коробку, в дверях на меня налетает женщина.
— Ой, простите, пожалуйста, — она помогает мне собрать со ступенек разлетевшиеся ботинки.
— Ничего, я сама не смотрю куда иду, — улыбаюсь я.
Мы встаем с корточек, она внимательно осматривает меня и говорит, улыбаясь довольно белыми, крепкими, как для ее возраста зубами:
— Вы ведь Ксения, дочь Клода?
— Да, — черт, даже в Регенэке меня все знают.
— Я Элен Броссо, мы с моим мужем Фабрисом живем чуть дальше от вас, знаете, там где идет подъем в лес, есть несколько домов у дороги? Мы в крайнем.
Я смотрю на нее во все глаза. Это же те самые папины друзья, с которыми он так рассорился, что весь поселок стал считать его неадекватным. Неудивительно, что я их ни разу не видела. Они и сами живут немного как отшельники, и, похоже, не рискуют попадаться нашей семье на глаза.
— Да, я слышала о вас, — выдавливаю я.
— Я, конечно же, очень сочувствую вам всем по поводу смерти Карины. Просто, наверное, вы знаете, мой муж поссорился с Клодом, и я не хотела лишний раз бередить эту рану, заходя при Фабрисе к вам. Но вот, хорошо, что мы хоть в городе столкнулись, и я смогла вам выразить свои соболезнования, ведь какой бы Клод ни был, произошедшее ужасно. У меня до сих пор не укладывается в голове. Сначала София, теперь и дочь.
Элен говорит без остановки, словно боится, что я ее прерву, и она не успеет сказать все накопленное.
— Спасибо вам, мне очень приятно, — наверное, это не то, что нужно говорить на соболезнования о смерти твоей сестры, но я все еще слегка растерянна от этой встречи.
— Как вы держитесь? Как Клод?
— Тяжело, но стараемся жить дальше. Папа пьет лекарства, ему немного лучше.
— Думаете, будете все переезжать? В городе все-таки больше возможностей в медицине, да и обстановка не будет напоминать об этом всем.
— Я пока не знаю. Не хочу нервировать папу, и Киру. У меня есть возможность работать дистанционно, и ухаживать за папой, поживем пока так, а потом посмотрим.
— Да, и Кира ведь еще совсем юная, — вздыхает Элен, и вдруг шепчет: — Как она себя ведет? Ничего не устраивает?
Я хмурюсь. Что она подразумевает? Просто тот факт, что Кира подросток со странностями, или ей что-то известно? Может, она знает о моих подозрениях?
— Нет, а что именно вы имеете ввиду?
— Просто Кира немного не такая, как все.
— Ну это я заметила.
— Знаете, нехорошо так говорить о ребенке, но я вам наверное расскажу, все-таки вам помогать Клоду ее воспитывать.
Я киваю, и Элен, даже не ломаясь, вываливает на меня информацию так, словно всю жизнь мечтала с кем-то поделиться:
— У Киры ведь были проблемы и до смерти мамы. Просто после самоубийства Софии все перестали на это обращать внимания, мол, травма от смерти матери, все ясно. И Клод уже ею не занимался. Но еще когда Кира была совсем маленькой, она очень странно себя вела. Никогда с детьми не играла, хотя в поселке были ее ровесники, но всегда на той детской площадке, что в лесу она сидела одна, а если к ней кто и подходил, то отталкивала его. Да что там говорить, она и к маме никакой нежности не проявляла. София ее обнимала, целовала, это же ее единственная радость была, с учетом отношений с Клодом, а малышка вечно уворачивалась, кусалась, толкалась. Такое чувство было, что она никого не любит, даже маму. А ведь сколько София с ней носилась. Умоляла Клода отвезти их к врачу аж в Страсбург, потому что Кира писалась в кровать, по ночам не спала, кричала, лунатила, ну и София с ней не спала, естественно, то белье стирала, то успокаивала, Клоду-то все равно было. Это мне одна женщина с Вильдерупта рассказала, у них дети были где-то одного возраста, на площадке часто вместе гуляли.
— А эта женщина еще живет тут?
— Нет, она переехала несколько лет назад. Не задерживаются у нас молодые, тяжело жить на отшибе. София очень страдала. У нее и так было тяжелое состояние, а эти проблемы с Кирой еще добавляли. Она так боялась, что Кира чем-то больна. Знаете, так много случаев в последние лет двадцать, то аутизм, то еще что-то.
— Ну да, я бы тоже переживала, — задумчиво отвечаю я.
— Но это я вам так, по секрету рассказала. Может Кира переросла все это, кто его знает. Но на всякий случай, что бы вы знали, что за ней нужно повнимательней следить, особенно с учетом всего, что произошло.
— Да, спасибо вам большое, — я собираюсь пожать Элен руку на прощание, потому что этот диалог вдруг начинает напрягать меня, словно я искупалась в грязи.               
Но тут из-за угла выходит мужчина. Невысокий, но коренастый, глаза на выкате, блестят, волосы прилизаны.
— Фабрис, я же сказала тебе ждать в машине, — голос у Элен как-то меняется, уже не такой решительный и твердый, каким она пересказывала мне историю Киры.
— Тебя так долго не было, решил проверить, все ли в порядке, — цедит Фабрис, осматривая меня с ног до головы, и взгляд его далеко не добрый.
Понятное дело, он же не дурак, знает, что я дочь Клода, а учитывая, что он не все думают, я бы тоже переживала, что моя жена осталась наедине с кем-то из этой семьи.
— Это Ксения, дочь…
— Я в курсе, — перебивает Фабрис. — Пошли уже, еще в булочную нужно зайти.
— Но я не посмотрела в обувном…
— Это твои проблемы, — опять перебивает он жену. — Меньше языком непонятно с кем чесать надо. Пошли, я устал уже с тобой повсюду шариться.
Элен натянуто улыбается, кивает мне, и спешно идет за мужем куда-то вглубь Регенэка, оставляя меня в размышлениях.
Я сажусь в машину, завожу ее, но не еду. Эта встреча у обувного не выходит из головы. Фабрис, конечно, весьма своеобразный, причем тут его обида на папу к жене, чего он с ней-то так обращается? С другой стороны, Элен явно пересказала мне все интимные подробности детства Киры не просто из добрых побуждений. Ей словно хотелось ее опорочить. Но зачем? Месть за мужа через ребенка? Мерзко, но вполне вероятно.
Однако, если все рассказанное про сестру правда, то это лишь усиливает мои догадки. Мой отец жесток, и если он убил Софию, а вероятность этого очень высока, то смерть Карины тоже могла быть не случайной. Сам папа вряд ли смог бы все это провернуть, все-таки его болезни реальны, но вот Кира? Она  производит впечатление классического психопата: писалась в кровать в детстве, никого не любит, никому не сочувствует. Прямо почти триада Макдональда.
То, что Кира нас ненавидит, очевидно. Мотивов у нее предостаточно. Наследство, то, что отец хочет отправить ее на наше попечение в случае своей смерти, да и в целом любой фигни достаточно для подростка с такой психикой.
Она вдохновилась смертью мамы, поступком папы, пусть даже ненавидит и его за это. Не зря до смерти Карины Кира сама намекала, что отец убийца, а теперь вдруг стала его защищать.
Я знаю, что Кира что-то скрывает. Я вижу это, как бы она не была равнодушна, ее глаза начинают бегать, когда я завожу речь о Карине. И этот ночной разговор по телефону. Сообщник? Вероятно, сама она могла бы не справиться со всем этим. Накачать Карину лекарствами, потом отвести ее в лес, бросить там. А может, не бросить, а сидеть рядом, не давать ей встать, убаюкивать ее, чтобы она наконец поддалась действию таблеток, и заснула на ледяной земле, под дождем. 
Я бью рукой по рулю. Черт подери, почему я не знала, что Карине плохо, что она принимает антидепрессанты, а эта малолетка как-то всю разнюхала? И я не уеду отсюда, пока не докажу, что она причастна. Почему, почему в ту ночь я так крепко спала и ничего не слышала? Ведь это произошло буквально за несколько часов. Может, Кира и мне что-то подкинула за ужином? Зря я ее просила помогать мне на кухне.
Я наконец выезжаю из Регенэка. Снова накрапывает дождь. Не знаю, как, но я должна сделать все, чтобы узнать правду. Ради Карины.

Кира
Я больше не могу сидеть дома. Это невыносимо. Отец, который постоянно лежит в кровати, даже на обед не спускается вниз, как раньше. Отрешенный, ко всему равнодушный. Ему все равно на меня. Он не хочет бороться даже ради меня. Ему плевать. Может, он никогда меня не любил? Как и маму?
Ксения будто с катушек слетела. Понятно, что она была с Кариной в неплохих отношениях, по крайней мере раньше, и теперь страдает от этой потери больше, чем я. Но я же не виновата, что ненавидела эту дуру психованную. Да я и знала-то ее пару недель, чего она от меня хочет? Не буду я плакать и убиваться, не хочу и не буду.
Она смотрит на меня исподлобья, постоянно трется рядом со мной в общих местах в доме, будто боится, что я готовлю тайный план, как убить ее. Вечно спрашивает, куда я иду. Не оставляет наедине с отцом. Будь ее воля, она бы заперла меня бы в комнате и выводила бы только в туалет и школу.
Я пыталась поговорить с папой, но он лишь бросает, что Ксения так заботится обо мне, боится потерять, как Карину. Классная забота, прямо душит. И вообще, я знаю, что дело не в том. Она меня подозревает. Просто следователь из нее никакой, и скрывает она плохо.
Интересно, если бы она не знала, что папу винят в смерти мамы, видела бы она во мне убийцу? Все судят обо мне по поступкам моего отца. Как мне это надоело. Теперь я знаю, что он не убивал маму, но все равно его ненавижу. Иногда я хочу, чтобы он умер. Может, тогда это прекратится. Эти взгляды. Меня будут жалеть, как круглую сироту, и оставят в покое. Я мечтаю об этом ночами. А потом отчаянно боюсь, что желания сбудутся.
Да и в чем Ксения не права? Я ведь действительно ужасный человек. То, что я сказала Карине в тот последний вечер, ужасно. А потом я ничего не сделала. Я не убивала ее собственноручно, но я все равно причастна. И мне стыдно, хотя та стерва сама начала. Я никогда ее не трогала, только она все время ко мне придиралась, и в итоге все равно я виновата. И Ксения это чувствует. Однажды она узнает все. Чем дольше она торчит в этом доме рядом со мной, тем больше шансов, что скоро все раскроется. Я должна или выжить ее, или сбежать самой.
Уличив момент, пока Ксения ведет с отцом мотивирующие беседы о пользе физиотерапии, я выскальзываю из дома и бегу в лес. После смерти Карины прошло без малого две недели, Вильдерупт и Регенэк уже почти перестали это мусолить, но я все равно стараюсь не попадаться людям на глаза. Достаточно того, что в школе меня зовут несущей смерть, и шарахаются, будто я сама хочу с ними общаться. Сами подбегают сзади и обзывают, а когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть в глаза этим бестактным придуркам, орут придурью и убегают, не забыв прокричать пару ласковых на весь коридор, чтобы вся школа запомнила, что вокруг меня умирают люди. Не удивлюсь, если скоро и они начнут считать, что я сама всех убила.
Я перехожу на шаг только когда оказываюсь в тени елей и сосен. Здесь меня уже никто не достанет. Сегодня солнечно, но будний день, местных нет, могу встретить только городских туристов, которые точно не знают, что часть моей семьи умерла в этих лесах таинственной смертью.
Ноги сами несут меня к той поляне, на которой я десять лет назад нашла свою маму. Я прячусь за деревом, смотрю на нее. Сжимаю кулаки до боли, до кровавых подтеков от ногтей. Я вижу то, что случилось. Я знаю точно, что в этот раз я права. Я знаю, кто там был. Вот только какой от этого толк? Все думают на моего отца. Он идеально подходит под роль мужа-тирана-убийцы. Благодаря мне даже Ксения, которая так любила папу, теперь думает на него. Я вижу, как она заботится о нем через силу. Она выходит из его спальни, и ее лицо искажает отвращение.
Да и кто мне поверит? Вот если бы правду рассказала хотя бы такая, как Ксения. А я, которая сама похожа на убийцу, разве мне можно доверять? Люди либо поднимут меня на смех, либо решат, что я хочу оболгать невиновного. Только Франки мне верит. Но вряд ли он мне поможет. Я сама по себе.
Я решительно пересекаю поляну, чтобы выйти на дорожку. По ней под кроной деревьев можно дойти до детской площадки. Вообще, это и поляной-то с трудом можно назвать. Просто участок леса, где в одном месте нету деревьев, а остальные образуют круг . Туда даже не пробивается солнечный свет.
А вот на детской площадке света предостаточно. Она разбита на настоящей поляне. Впрочем, несмотря на неплохие лазалки, качели и песочницу, тут редко бывают дети. В основном туристы на пикнике. Большинство детей поселка играют во дворах своих домов.
Хотя, когда я была маленькой, сюда ходили несколько женщин с детьми. Мама общалась с ними, и предполагалось, что я должна подружиться с их малышней. Но все было как всегда. Однажды мама даже накричала на меня за то, что снова оттолкнула девочку, лезшую ко мне в песочницу.
Интересно, умирая, думала ли мама обо мне? О том, как я буду жить дальше? Смогу ли я преодолеть свои странности? Она так хотела, чтобы у меня были друзья.
Если ее убили, то, наверное, она думала. А если она покончила с собой, то, возможно, ей было плевать, как отцу сейчас. Возможно, она покончила с собой частично из-за меня, из-за того, как я ей надоела, вместе с папой. Может, поэтому я так верю в свои воспоминания? Может, все было не так, она и в правду самоубилась, а я просто ищу хоть какое-то оправдание и надежду, что меня любили? Может, тот, кого я видела, был там по другому поводу? Случайно проходил мимо, хотел помочь, или испугался и убежал?
Я встаю с деревянного столика и иду дальше. И через десять минут оказываюсь там, где нашли мертвой Карину.
Я, конечно, знаю это место. Это кромка травы между деревьями и дорогой. Раньше тут стояли турники, как часть тропы здоровья, которые есть во многих лесах Эльзаса. От старости и вечных дождей деревянное оборудование разрушилось, так что теперь осталось лишь два столба, которые еще не рухнули от пронизывающих ветров. Все заросло густой травой. Карину нашли здесь, прямо между столбами.
Я смотрю и представляю, как она лежала тут, умиротворенная, словно спящая. Как она шла и ела свои таблетки на ходу, пересыпав их перед этим из блистера в ладонь (это уже я слышала от мсье Комта, когда он пересказывал папе обстоятельства самоубийства Карины). О чем она думала? Обо мне? О том, как меня ненавидит? О том, что отомстит мне, обставив свой суицид, как смерть моей мамы? Что же, у нее получилось.
Я вынимаю из лифчика клочок бумаги. Таскаю его там с тех пор, как поняла, что Ксения явно шарилась в моей комнате, и будет рыскать там дальше, в поисках подтверждения своих безумных теорий. Может, закопать его здесь? Нет, слишком опасно. Дождь размоет землю, кто-то может найти. Да и мне нужно это, глупость конечно, это прямое доказательство моей причастности, но я не могу его уничтожить. Он доказывает, что я виновата не во всех грехах. Что все же некоторые делают свой выбор сами.
Выходя из леса, я бросаю взгляд на лавочку, стоящую на холмике, и вспоминаю, как когда была тут в прошлый раз, встретила Фабриса и Элен.
Слава яйцам, я еще не видела их после смерти Карины. То есть, Фабрис-то понятно, просто пройдет мимо, кривя губы так, словно я кучка дерьма на его пути. А вот Элен еще, чего доброго, полезет ко мне со своими поучениями и любовью. Хотя, с тех пор, как она поняла, что с моим отцом ей ничего не светит, она потеряла ко мне интерес. Еще один человек, который не любил меня на самом деле.
То, что Элен любила отца, вполне объяснимо. Как и моя мать, она рано вышла замуж за этого идиота Фабриса, и всю жизнь жила с ним в этой глуши, без детей, даже без кота и собаки. По-моему, папа рассчитывал, что Элен подружится с моей мамой, ведь у них много общего, поэтому так часто звал эту парочку в гости. Но все закончилось тем, что Элен влюбилась в отца. Фабрису это, ясен пень, не понравилось, тем более, что он та еще штучка, какой бы их пара с виду не была идеальной, все знают, что Фабрис ревнует к каждому столбу, не говоря уже о том, что он вечно бурчит, придирается, и вообще, всем недоволен. Хорошо, что у них нет детей.
Я думаю, что всю ту дичь с ссорой из-за куска земли Фабрис затеял специально, чтобы отомстить папе за то, что его жена приударивает за ним. Как будто он виноват в пылкости Элен. Ему вообще на нее фиолетово было всегда.
А вот Элен перло не по-детски, и когда умерла мама, она решила, что преград больше нет. Вечно ходила к нам в дом, но, увидев, что отец отрешился, стала лезть ко мне. И демонстративно обнимая меня, как бы невзначай говорила сидящему на диване и смотрящему в одну точку на телевизоре отцу, что девочке нужна мать.
Весь этот цирк со слюнявыми поцелуями и командованием, с каким рюкзаком мне ходить в школу, длился пару лет, а потом, когда я даже начала входить во вкус, и немного тянуться к ней, все вдруг прекратилось. Она перестала приходить, перестала общаться, даже не здоровалась при случайной встрече.
Я думаю, это из-за слухов, что папа убил маму. Как раз тогда они начали набирать обороты. Видно, Элен поняла, что лучше сволочной Фабрис, чем человек, который, походу, убил свою жену. Я уверена, она прекратила не из-за Фабриса, ведь до этого он ей не особо мешал, что, конечно, странно при его характере. И не из-за того, что папа не отвечал ей взаимностью, ведь учитывая, что я начала привязываться, надежда все еще была, два года после смерти жены — это не так уже и много.
Я тогда возненавидела ее, что сначала приручила, а потом кинула. Дальше я стала ненавидеть папу. Но теперь, когда я поняла, что он не убивал маму, я не знаю, что и думать обо всем этом.
Я бегу до дома, чтобы не слышать мысли в голове, чтобы не видеть картинки с моей матерью на дереве перед глазами.
Разувшись в сенях, я захожу на кухню, надеясь перекусить хлебом с ветчиной, но там уже орудует Ксения. Я даже немного рада видеть ее. Не могу больше находиться наедине с этим ужасом.
Ксения почему-то тоже в хорошем расположении духа. Она улыбается мне.
— Привет. Где была?
— Гуляла, — бурчу я, открывая холодильник.
— Я сделала пасту карбонара. Будешь?
— Давай, — я вразвалку сажусь за стол.
Она относит тарелку папе наверх, потом возвращается, накладывает нам, расставляет все на столе, и вот мы едим, сидя друг напротив друга.
— Папе сегодня лучше, — говорит она. — Он даже спускался вниз посмотреть телевизор, пока тебя не было.
— Классно.
— Кира, в прошлый раз у нас не сложился разговор по моей вине.
Я закатываю глаза и стучу вилкой по тарелке. Начинается. Конечно, с чего это я взяла, что мы можем просто спокойно поесть?
— Я давила на тебя, обвиняла папу, это было неправильно, прости.
— Хорошо, прощаю, — равнодушно отвечаю я.
— Просто понимаешь, мне очень тяжело пережить то, что случилось с Кариной. Это, конечно, несравнимо с тем, что пережила ты, потеряв мать, но все-таки.
— Понимаю, — я жду, когда она прольет драматическую слезу, но нет. Ксения продолжает так же спокойно, как я отвечаю ей.
— Мы с Кариной были близки в детстве. Да, потом наши пути разошлись, и встретившись снова, мы не очень ладили, но все-таки я знала ее слишком хорошо, чтобы быть уверенной, что она хороший человек, что ей хотелось жить.
— Вы же десять лет не виделись?
— Да, поэтому я и не понимаю, что произошло. Почему так случилось. И пока я здесь, я хочу попытаться понять, чтобы потом не терзаться всю оставшуюся жизнь.
Блин, почему она постоянно разговаривает так пафосно, как по книжке? Принято так у немцев, что ли? Я засыпаю под ее речи.
— Ну хорошо, но если это реально самоубийство, что ты хочешь понять?
— Хочу понять, что произошло, что она вдруг такое сделала. Что-то должно было быть, какой-то толчок.
— Вы же там поссорились? — мстительно напоминаю я.
— Да, но мы так спорили постоянно. И у нее были планы уехать, она хотела этого, и она могла, никто не держал ее тут силой. Что-то произошло в эти несколько часов между нашей ссорой и ее уходом лес, и я хочу понять, хочу восстановить эти часы поминутно. Пойми, мне нужно это!
Я стараюсь не выдавать свое волнение. Нельзя, чтобы она поняла, что я знаю содержание некоторых часов перед смертью Карины.
— Я ничем не могу тебе помочь, — отрезаю я.
— Это твое право, — Ксения, похоже, сегодня решила зайти с другой стороны. — Я понимаю твои чувства.
Ее любимая фраза.
— Да, я понимаю, — продолжает она. — Вы с Кариной были почти незнакомцами, это нормально, что ты не испытываешь к ней сочувствия. Что ты не стремишься понять. Честно говоря, мое отношение к Карине тоже было не идеальным, и, я так желаю найти правду еще и потому, что чувствую вину перед ней, и хочу ее загладить.
— Да неужели, — хмыкаю я с полным ртом спагетти. — И что же тебя мучает?
Она молчит, словно размышляет, стоит ли поверять мне самые темные тайны своей души. Потом медленно начинает:
— Понимаешь, мы с Кариной росли в разных семьях, хотя у нас один отец. Моя мама была простой кассиршей, мало зарабатывала, а папа не особо помогал. Надо мной все время смеялись в школе за бедную одежду и канцелярию. Карине папа тоже давал мало денег, но ее мама получала неплохие деньги за свою работу в агентстве недвижимости. Я бы даже сказала, очень большие деньги. Карина никогда ни в чем не нуждалась. Но она и не ценила это. И даже будучи взрослыми, она жила за счет мамы, ни о чем не парясь, а я никак не могла выбраться на более высокий уровень.
Я уже знаю, к чему она ведет, но все равно спрашиваю:
— И? В чем твоя вина?
— Я злилась, что мне придется делить наследство от папы с ней, хотя оно ей не нужно, она даже не оценит, у нее и так все есть, — губы Ксении белеют от злости. — Я… немного радовалась ее смерти, что теперь у меня нет конкурентки. Но одновременно я очень горюю. И эти чувства не дают мне покоя.
Я смотрю на нее. Мне нечего сказать. Все и так понятно.
— Но ведь я тоже твоя конкурентка. У меня будет даже больше наследства, из-за записанной на меня части. Думаешь, папы мне не объяснял? — я наслаждаюсь ее реакцией.
— Нет, ты не так поняла, ты еще ребенок, к тебе я так не отношусь, — что-то бубнит она, оправдываясь.
Но мне уже все ясно. Я встаю, мою тарелку, кладу ее в шкаф, чувствуя за спиной растерянное дыхание сестры. Она подозревает меня. А может, и нет, но это неважно. Главное — наследство. Оно волнует ее больше Карины. И ко мне у нее такое же отношение, как и к суициднице этой.
Закрывшись у себя в комнате, я прижимаюсь лбом к холодной двери. Ксения пойдет на все, чтобы отомстить мне за то, что я есть, что меня не парят эти чертовы деньги. Она не уничтожит меня физически, потому что не способна на это, ведь под своей оболочкой умной и решительной она просто завистливая, не на что не способная, слабохарактерная рохля. Она рассказала мне все это в надежде, что я поддамся на ее откровенность, признаюсь ей в чем-то из сочувствия, но я еще больше ненавижу ее.
Она обвиняла бы меня, даже если бы я не имела никакого отношения к Карине. Она найдет, что мне предъявить, даже если не узнает правду. Как долго я смогу держать оборону?

Ксения
Я снова иду через темный лес, зажав под мышкой свернутый дождевик на всякий случай. На развилке останавливаюсь, минуту думаю, но решаю, что сегодня тоже не время идти на место смерти Карины. Да и толку. Все равно дожди уже смыли все, что могла пропустить полиция.
Так что я сворачиваю под кроной густых деревьев, и шагаю на ферму. Мы с Ашилем договорились встретиться, чтобы обсудить то, что он нарыл по моей просьбе. Я хотела увидеться где-то в баре, но Ашиль сказал, что интерес к нашей семье в Регенэке еще не прошел, так что не стоит светиться вместе, и тем более обсуждать такие вещи, вдруг кто-то подслушает и разнесет повсюду.
Я злюсь на себя за тот разговор с Кирой. Не стоило мне раскрывать свои слабости перед ней. Непонятно, чем это теперь закончится. Но мне хотелось попробовать, вдруг у девчонки есть хоть что-то человеческое, ведь я постоянно только давила и требовала. Вдруг она бы купилась на чувства, на откровенность. Но нет. Ее ничего не шибет. Зато теперь она сможет использовать мои слова против меня.
Ашиль встречает меня сразу на выходе из леса, перед пастбищем. Проводит в какой-то большой дом, видимо, где живут фермеры, заводит в одну из комнат и запирает дверь на замок.
— Ты уверен, что нас никто не услышит? — спрашиваю я.
— Да, в доме никого нет, все готовят новый товар на завтрашнюю ярмарку в Регенэке, — смущенно улыбается он.
— А ты? — в комнате кроме большой кровати всего один стул, и я сажусь на него.
— Я сказал, что плохо себя чувствую. Больным нельзя готовить еду на продажу, чтобы не нарушить санитарно-гигиенические нормы.
Он усаживается на кровать. Я осматриваю комнату. Неплохо, но мрачно. Старый ремонт, почти нет мебели, какой-то малюсенький столик у окна, комод, одна-единственная картина на стене.
— Ты тут живешь постоянно?
— Да, на выходные езжу к родителям в Регенэк иногда.
— А Карину сюда приводил?
— Редко. В основном мы тусили в городке. Когда моих родаков не было дома по вечерам, водил ее в квартиру.
Ну да, представляю лицо изнеженной Карины, когда она тут была. Общежитие, запах навоза, вид на свиней из окна. Странно, что она вообще соглашалась сюда приезжать, и в целом встречаться с Ашилем, зная, какой работой он занимается.
— Я просмотрел дело Софии, и даже сфоткал его, — он вынимает из ящика комода айпад, и, разблокировав его, протягивает мне. — Но там нет ничего того, что ты, и все остальные, не знаем.
Я беру айпад, смотрю фотографии страниц дела. Там и в правду мало информации. Расследование свернули так же быстро, как и в ситуации с Кариной. Все то, что я знаю, даже про транквилизаторы в крови, хотя объяснений, где София их взяла, нет и тут.
— И что ты думаешь? — спрашиваю я, отдавая айпад.
— А что я могу думать? — Ашиль пожимает плечами. — Я тогда был ребенком, даже не знал, что случилось.
— Но ведь твой отец полицейский.
— Да, но он верит, что это суицид. Все верят.
— А на твой взгляд?
— Но я не следователь, Ксения. Умение работать в полиции не передается генетически. И, честно говоря, на мой взгляд, это тоже самоубийство. Зная только то, что мы имеем, ничего другого предполагать не остается.
— Понятно, — разочаровано киваю. От него меньше толку, чем я ожидала. Мне казалось, что взгляд со стороны поможет, но они тут все видят только то, что есть.
— Слушай, ты извини конечно, но ты вроде бы хотела расследовать смерть Карины. Причем тут София? Они же даже знакомы не были.
— Но ты что, сам не видишь, они погибли почти одинаково?
— Ну и что? Это довольно распространенные способы самоубийства.
— Я же говорила тебе, я подозреваю, что Карину убили. И ты вроде как со мной согласился.
— Да, но ты пойми, все указывает на то, что она добровольно ушла из жизни. Может, она просто вдохновилась историей про Софию. Будет сложно найти что-то еще, тут все предельно прозрачно. Разве что…
— Что?
— Ты говорила, что кого-то подозреваешь? Ты думаешь, этот один и то же человек в случае Карины и Софии?
— Не совсем. Я вообще уже не знаю, что думать на счет Софии. Но на счет Карины я почти уверена, кто это.
— Кто?
— Ты не должен никому говорить, пока мы не найдем доказательства. Я не найду.
— Хорошо, обещаю.
— Я думаю, это Кира.
— Кира? Дочь вашего отца? Но она же ваша сестра? — Ашиль смотрит на меня так, словно я сошла с ума, словно сестры не могут убивать друг друга.
— Ну, она наша наполовину сестра. Вообще-то мы все родня только по папе.
— Ну и что? Поэтому нужно убивать?
— Да не поэтому, что ты несешь, Ашиль?! — я встаю, прохожу по комнате.
— Так объясни? Почему ты думаешь, что это Кира?
Я рассказываю ему про странное поведение Киры, про то, как она обвиняла отца, а после смерти Карины резко стала за него заступаться, про всю эту историю с жестокостью папы. Рассказываю, что Кира ненавидела Карину. Что, может быть, это папа заставил ее. Или она сама, вдохновляясь его поступками.
— Но почему ты думаешь, что это Кира? — снова спрашивает Ашиль.
— Я тебе только что объяснила! — вспыхиваю я.
— Но там нет ни одной причины для убийства. То, что Клод был жестоким, еще не говорит, что его дочь на что-то такое способна. Его причастность к смерти Софии — это только домыслы. Доведение до самоубийства — это да, но не прямо убийство своими руками. И зачем ему хотеть убить Карину? По-моему, это она его ненавидела, а не наоборот.
— Но Кира явно ненормальная!
— А кто нормальный в этом мире? — философски говорит Ашиль. — Ну ведет она себя странно, это же еще не повод подозревать в убийстве.  И прости конечно, но по-моему, вы там все друг с другом постоянно ссорились, так что странно только Киру обвинять в ненависти к Карине. В конце концов, Кира младше Карины на сколько? На шесть лет? Как она, по-твоему, провернула все это в одиночку? Насильно впихнула в Карину лекарства, потом отвела в лес, или довезла, или дотащила. Как?
— Я думаю, у нее есть сообщник, — спешно пересказываю Ашилю странный ночной разговор Киры по телефону.
— Но ты же даже не уверена, что что-то слышала.
— А вдруг я все-таки права? У нее может быть парень, который помогает ей в преступлениях? Есть же куча историй, где девочка-подросток убивает вместе с парнем свою семью, чтобы отомстить, или освободиться. Джипси и ДиДи, например.
— Ну так найди этого парня, если он есть, и узнай. Потому что пока что это высосано из пальца.
— Почему ты так за нее заступаешься? — я в ярости толкаю стул, он чуть не падает.
— Потому что она ребенок еще, и безосновательные обвинения могут сильно попортить ей жизнь, которая и так не сахар. К Дюранам тут и так относятся плохо. Нужно что-то большее, иначе это просто домыслы, которыми ты хочешь за что-то отомстить сестре. Чем ты лучше всех этих соседей, которые сплетничают про вашу родню?
Я сажусь на кровать. Он прав. Каждое его слово звучит разумно, но я не хочу это признавать. Я так хотела сделать нашу семью нормальной в поселке, показать, что я не такая, как мои странные папа и сестра, и я добилась этого. Я такая же, как Элен, как Сюзанн, как Люсилль. Как все они, фальшиво улыбающиеся, но готовые при этом нести всякую чушь за спиной.
— Почему тебе так важно обвинить Киру? И вообще, кого-то обвинить в смерти Карины? Ведь велика вероятность, что она действительно покончила с собой. Но ты даже не рассматриваешь других подозреваемых, кроме Киры, — Ашиль садится рядом на кровать.
— По той же причине, что и ты ввязался в это. Мы что-то упустили, не заметили, как ей было плохо, позволили ей умереть, ничем не смогли помочь, — я отвечаю только на один вопрос.
— Да, но в твоем случае есть что-то еще, не так ли.
Он все равно уже понял, что я не самый лучший человек, так что нет смысла скрывать правду. Я рассказываю ему то, что вчера рассказала Кире, про мою бедность и обеспеченность Карины, про наследство.
— Я любила Карину в детстве, когда еще не понимала всей этой разницы. И сейчас люблю ее, но уже не мог так искренне, понимаешь. Я не могу преодолеть тайную радость в душе, что она умерла, и что теперь у меня будет больше денег после папиной смерти. Вряд ли он долго протянет. Я знаю, это ужасно, но ничего не могу с собой поделать. Поэтому и хочу найти хоть что-то. Не только, чтобы найти оправдание, тому, что не замечала ее проблем, но и чтобы загладить вину, что мне не так уже и плохо от ее смерти. И Кира, мне ее немного жалко, но отец отписал ей часть наследства, а ей наплевать. Она не ухаживает за ним, она его вообще ненавидит. Ей все равно. Мне были бы нужнее эти деньги, я была бы более благодарна.
— Но Кира еще маленькая, ей же нужно будет становится на ноги. Твой отец все правильно делал. Все по закону, и по совести.
— Я знаю! — кричу я. — Но мне от этого не легче. Я всегда думала, что раз во Франции все делится поровну между детьми, и нет никакой возможности отписать одному все, а другому ничего, то после папиной смерти все пройдет как по маслу, а в итоге он еще не умер, а это уже невыносимо.
— Но так де-юре, да-факто будет много проблем, налогов, Кира не получит намного больше, чем ты, потому что все налоги будут вычитать из ее части, учитывая, что ей отписана дополнительная доля.
— Да мне все равно, Ашиль! Это уже не имеет значения, ведь в итоге я та самая сестра, которая всех ненавидит из-за наследства, и радуется смертям, потому что сможет получить больше.
— Деньги имеют большое влияние, ничего не поделаешь, — снова философствует он.
— Я ужасный человек, — я закрываю лицо ладонями, но не плачу, потому что на самом деле мне не настолько стыдно. Это жизнь, я такая, ничего не поделаешь.
— Послушай, — Ашиль отнимает мои руки и смотрит прямо в глаза. — Я думаю, стоит прекратить все это расследование. Ты же видишь, что никаких мотивов у Киры нет, и доказательств против нее тоже. Это просто твои чувства, но не стоит справляться с ними так. Нужно найти другой способ. Так ты разрушишь все окончательно.
— И как же мне с ними справиться? — спрашиваю я.
Ашиль убирает прядь волос с моего лица. Я тянусь к нему, наши губы сливаются в поцелуе. Я даже сама не поняла, как это случилось. Он вроде бы слегка сопротивлялся, словно боролся сам с собой, но вот мы уже снимаем друг  с друга одежду и забираемся в кровать. Он гладит мою грудь, целует шею. И когда он оказывается во мне, тяжело дышит мне в ухо, мы двигаемся в такт друг другу, я обвиваю руками его затылок, и думаю, что я снова имею то, что было Карининым при жизни. Не то, чтобы я этого хотела, тем более в Париже у меня вроде как есть парень. Но мне нужно взять что-то ее, что-то, кроме денег.   
Я вернулась домой поздно. Почти так же поздно, как всегда возвращалась Карина. Что поделать, я же хотела жить как она. Папа и Кира мирно спали, ну или делали вид, что спали, в случае Киры.
Я приняла душ, легла в кровать, но уснуть не могла. Думала о том, что мне сказал Ашиль. Может, мне действительно стоит прекратить? Смириться с тем, что Карина покончила с собой, ухаживать за папой, думать, как устраивать жизнь дальше. Ведь пока я тону в мыслях о Кире и Карине, я не занимаюсь самым главным вопросом: что будет, если папа не выздоровеет? Если не сможет заботиться о дочери? Какова моя роль? Могу ли я просто уехать, и пусть сами разбираются?
Может, за своим расследованием я просто прячусь от решения этих проблем?
На следующий день я пошла в супермаркет в Регенэке. По моим подсчетам, Кира еще не должна была вернуться со школы, так что я со спокойной душой оставила отца.
Я ходила между полок заторможенная после почти бессонной ночи, с трудом вспоминая, что мне нужно купить, когда услышала за одним из стендов с макаронами голос Киры.
— Сегодня. Прошу, только раз, сегодня ночью.
Я не видела, с кем она говорит, а выйти из-за угла сейчас означало выдать, что я слышала последнюю фразу. То есть, она скорее всего, отменит ночное рандеву, и я не смогу за ней проследить, и узнать, что же она затевает. Поэтому мне пришлось сделать круг в супермаркете, и подойти к этому отделу так, что бы Кира смогла заметить меня издалека.
— Кира! — помахала я ей, словно только что ее увидела.
Она посмотрела на меня исподлобья, хотя рядом с ней уже никого не было.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я, подходя.
— Прокладки покупаю, что, нельзя? — резко рявкнула она, и метнулась к кассе самообслуживания.
— Тебя подвезти?
— Нет, — Кира даже не обернулась.
Я огляделась. Возле соусов для спагетти стоял мужчина и делал вид, что выбирает. Но только его руки перебирали баночки, голова была повернута в сторону. Я не хотела пялиться откровенно, так как решила, что он слепой. А потом поняла, что он смотрит на Киру.
Когда Кира покинула супермаркет, мужчина наконец тоже собрался перейти в другой отдел. Я уткнулась в банку с оливками, делая вид, что читаю состав, а сама тайком смотрела, как он полностью поворачивается ко мне. Мне стоило больших трудов держать каменное, равнодушное лицо. Я узнала его.
Это был тот самый отшельник из дома при въезде в Вильдерупт, тот, который смотрел на нашу машину, когда мы ехали к нотариусу.
Даже тогда, проезжая мимо, глядя издалека, я заметила, что он своеобразно выглядит. Теперь же мне стало ясно, что он похож на типичного маньяка из фильмов. Высоченный, под два метра, с каким-то непропорциональным лицом, кустистыми бровями, слишком блестящими глазами, крупным носом, и в довершение ко всему, его лицо украшал шрам от лба до подбородка.
Мне стало не по себе, и я поскорее пошла платить за покупки. Отшельник не обратил на меня никакого внимания, отправившись к стенду с газетами, и уткнувшись там в «Последние новости Эльзаса».
По пути домой я размышляла об увиденном. Неужели Кира говорила с ним? Похоже на то, судя по тому, каким взглядом он ее провожал. Да и в супермаркете больше почти никого не было. Его знакомство с Кирой объясняет то, почему он так пристально смотрел на нас, когда мы проезжали мимо его дома. Но что у него за интерес к ней? Что между ними общего?
Я могу это узнать, только проследив за Кирой этой ночью. Нельзя ошибиться и выдать себя.
Когда я вернулась, Кира уже была дома. Кажется, она не поняла, что я ее застукала, потому что вечер прошел как обычно.
Ночью я лежала в уличной одежде, изо всех сил пытаясь не уснуть. Я понятия не имела, как долго мне придется себя мучить, ведь время встречи мне услышать не удалось. Хоть бы не заснуть.
Мои надежды оправдались, потому что в час ночи я услышала, как Кира тихонько выходит из комнаты. Она спустилась вниз, вроде как прошла на кухню, что-то скрипнуло, и вот, тихонько зашуршал гравий на подъездной дорожке.
Я вскочила, метнулась на первый этаж, аккуратно открыла входную дверь, высунула голову. В свете фонарей увидела, как Кира уже пересекла парковку и повернула к спуску в основную часть Вильдерупта.
Следить за ней оказалось очень сложно, потому что спрятаться было практически негде, и в тишине любой звук мог выдать меня. И куда мы, черт подери, идем? Хорошо хоть, не в лес. Может, они встречаются в доме отшельника?
Но на развилке Кира не пошла по главной улице, которая вела к выезду из Вильдерупта, а свернула. Я похолодела. Если все время идти по этой улочке, то выйдешь к другому краю села, а там тоже начинается лес. Здесь же повсюду лес, поселок окружен им.
Однако, через пару минут я, притаившись за забором, увидела, как Кира поднялась по ступенькам старой церквушки, единственного общественного места Вильдерупта, и скрылась за тяжелой дверью.
Так вот где они видятся! Я обошла церковь, но нигде не было окон, а заглядывать внутрь через дверь было слишком рискованно. Но мне нужно было убедится, что она видится именно с этим маньячным мужиком. И чем они там внутри занимаются? Неужели сексом? Почему в церкви, не проще ему привести ее к себе домой, все равно же скорее всего один живет?
Остается одно: ждать. Вряд ли Кира пробудет там всю ночь. Я залезла в кусты за углом церкви, и сидела, рассматривая, как паук ползет по стене.
Минут через тридцать Кира вышла. Она шла назад быстрым шагом, в темноте я не видела ее лицо, но мне показалось, что она всхлипывала. Я не обратила на это внимания. Меня волновало другое.
Наконец дверь снова открылась. На лестнице показался человек, у меня не было сомнений в том, что это тот самый отшельник. Он спустился, осмотрелся по сторонам. Мне стало не по себе. Вдруг у него какой-то нюх, и он поймет, что что-то не то?
Но спустя секунду он вышел на главную дорогу и пошел в противоположенную сторону, к выходу из Вильдерупта.
Я посидела еще минут десять, пока мне не начало казаться, что еще чуть-чуть, и тоже умру от холода, как Карина. Тогда я пошла домой, ежеминутно оглядываясь.
В доме мне пришлось лечь на диване на первом этаже, закутавшись в плед, потому что я боялась, что Кира еще не спит, а я себя выдам подъемом наверх.
Я смотрела беззвучный телик, но мои мысли были далеко от ужастика про мутантов, и того, что пора спать.
Кто этот мужик? Что его связывает с Кирой? Почему она плакала, выйдя из церкви? Может, он использует ее? Или она его, заставив убить Карину? Как бы странно это не звучало, такое возможно.
Я с нетерпением ждала утра, чтобы позвонить Ашилю и снова попросить его воспользоваться статусом сына полицейского.

Кира
Я веду линию, но дерево получается кривым. Бросаю карандаш на пол, швыряю скетчбук на стол. Он не долетает, и падает рядом со шкафом, страницы складываются в гармошку. Черт.
После того разговора с Ксенией мне не по себе. Точнее, мне страшно. Она считает, что у меня нет души, что я бесчувственная, способная на убийство, но она же такая же. Она радуется смерти человека из-за денег. Не из-за личных конфликтов, не из-за того, что ей причинили боль, а только из-за денег.
Она не перед чем не остановится, чтобы поймать меня с поличным. Она может даже меня подставить. В конце концов, я просто еще одна ее конкурентка за наследство. Дело ведь в нем, не в папе, не в маме, не в Карине.
И еще мои воспоминания. От них нет толку. Мне ничего не поможет.
Я окончательно решила сбежать. Иначе я или реально кого прибью, или сойду с ума и покончу с собой, как Карина. Обстановка в этом доме убивает и без убийц.
Вот только мне жалко папу. После того, как я поняла, что не он убил маму,  мне стало реально плохо, что он может умереть. Что своим побегом я ускорю этот процесс. Он ужасен, он вел себя отвратительно по отношению к маме, но ко мне он всегда был добр. Он никогда не причинял мне боль. Даже защищал меня от навязчивости Элен.
Ксения готовит ужин. Я захожу в спальню к отцу, останавливаюсь на пороге. Он лежит, обложенный подушками, листает журнал. По его лицу видно, что он плохо спит. Что ему ничего не интересно. Может, это еще действие лекарств. Некоторые препараты вызывают депрессию. А может, он действительно устал от жизни. Он знает, что это его наказание, все эти несправедливые смерти.
Я сажусь на колени у кровати, беру его за руку.
— Папа.               
— Да, Кира? — он поворачивает ко мне голову.
— Ты должен бороться, папа. Что бы не происходило. Прошу тебя.
— Кира, я стараюсь, как могу.
— Ты не стараешься! — я в ярости. — Ты все время лежишь, не делаешь упражнения, не ходишь.
— Кира, у меня нет сил.
— У тебя есть я. Ты же обещал, что выздоровеешь ради меня. Я не хочу, чтобы ты умирал.
— Все когда-нибудь умрут.
— Но не сейчас. Ты нужен мне, — я захлебываюсь слезами.
— Кира, это жизнь, я ничего не могу сделать. Но мне спокойней, зная, что за тобой есть кому присмотреть. Ксения позаботится о тебе.
— Нет. Она не сможет. И я этого не хочу. Прошу, не отдавай меня ей.
— Она сможет. Ты должна верить в нее. И в себя.
Я киваю, вытирая слезы. Это бесполезно. Он слишком стар, и уже в своем мире. Я должна сама строить свою судьбу.
— Кира, — отец берет меня за руку. — Прошу тебя, постарайся. Ты не такая, как я. Ты можешь жить лучше. Но ты должна постараться.
— Хорошо. Я буду стараться.
Мы молчим. Потом я поднимаюсь. Я хочу быть с ним, может, это наши последние недели, но не могу. Мне слишком больно.
— Пап, можешь дать мне немного денег?
Я жду, что он спросит зачем, но нет. Папа вынимает ключ из ящика ночной тумбочки и дает его мне.
— Открой нижний отдел бюро. Там есть конверт. Все, что в нем, твое. Только Ксении не говори. Я потом ей такой же дам.
— Ладно. Спасибо.
У себя в комнате я пересчитываю деньги. Почти три тысячи евро. Этого хватит на побег. Интересно, с чего такая щедрость? Может, папа сам догадывается, что я хочу сделать? Даже если и так, то он явно благословил меня.
Бежать нужно в ближайшие дни. Но перед этим нужно сделать пару вещей. Сначала я должна увидеться с Франки. Я пишу ему сообщения, но он не отвечает. Меня это бесит. Почему, почему все меня в итоге кидают? Я поддерживала его, слушала его нытье про дочь. А в итоге я ему на хрен не сдалась.
Я даже ходила к нему домой. Благо, его шале скрыто в деревьях, так что с дороги меня почти не было видно. Я ломилась в дверь, но он не открыл. Хотя явно был дома. Но я не могла выбить окно, как бы это выглядело?!
Судьба сама подкинула мне шанс. После школы я пошла в супермаркет. Хотела затариться перед побегом. Но почти сразу наткнулась на него. Он посмотрел так, словно я сделала это специально, но это глупо с его стороны так думать, ведь тут на два поселка только один крупный унимермаг.
Франки задержал на мне осуждающий взгляд всего на долю секунды, потом решительно развернулся к стенду с соусами, словно не знает меня.
Пюре быстрого приготовления вылетели у меня из головы. Я подошла к нему, положила руку на плечо, точнее, на лопатку, выше мне не дотянуться.
— Франк.
Он отскочил в сторону.
— Ты что, с ума сошла? Не трогай меня, нас же могут увидеть вместе.
— Да не рыпайся, тут никого нет, кроме двух старушек, но они в отделе сыров.
— Мне все равно, — шипел он. — Я же сказал тебе, мы не должны больше общаться.
— Франк, прошу тебя, мне нужно рассказать кое-что важное.
— Но не здесь же, — он нервно оглянулся.
— Конечно, не здесь. На нашем месте, как обычно.
— Кира, хватит. Это не имеет никакого смысла, ты что, сама не понимаешь?
— Я скажу тебе имя, — это был последний аргумент, который я берегла на крайний случай. Но раз уже я собираюсь сбежать, то это последний раз, когда мы увидимся. И пусть делает, что хочет.
— Точно? — он смотрит недоверчиво.
— Да. Сегодня. Прошу, только раз, сегодня ночью.
— Хорошо, — он не в силах мне отказать, как и всегда.
Я отхожу в сторону, беру что-то с полки, бессмысленно верчу в руках, и замечаю, что со стороны входа ко мне прется Ксения, радостно махая рукой. Ну конечно, где же нам еще всем встретиться.
Я хочу свалить, чтобы наши сестринские отношения не спугнули Франка, но Ксения оказывается быстрее. Он начинает приставать ко мне с вопросами. Я физически чувствую, как Франк напрягается, хотя он и стоит в метрах от меня. Черт подери, сейчас он решит, что Ксения могла что-то услышать или понять, и отменит встречу.
Отделавшись от сестрицы, я выбегаю из супермаркета, сажусь на велик и качу вверх, по горе. Хоть бы Франк не отменил ночную вылазку. Но он не отменит. Интерес к имени не даст ему. Максимум перенесет, или назначит новое место. Я проверяю, не сел ли мой мобильник.
Да, хоть я и вспомнила человека, который стоял рядом с телом моей мамы, я не сказала Франку, кто это. То есть, сказала, что это один из жителей Вильдерупта, но не более. Франк тут никого не знает, он переехал-то сюда через несколько лет после смерти моей мамы, и с тех пор ни с кем так и не завел общение. Ну, кроме меня, конечно.
Я не открыла ему личность этого мужчины по многим причинам. Как минимум, я не уверена в себе. Скорее всего, моя мать покончила с собой, а мой мозг генерирует какие-то странные видения, потому что не может смирится с правдой. Точно так же, как Карина покончила с собой, а Ксения теперь достает всех вокруг своими подозрениями.
Я уже испортила отношения с папой, когда думала, что убийца он, и ничего уже не вернуть, ведь папа в глубокой депрессии, и вряд ли выйдет из нее  до смерти, которая явно не за горами, во всех смыслах этого слова. Не хватало теперь еще и испортить жизнь другому человеку. Или окончательно угробить свою жизнь, основательно прослыв ненормальной.
Но кроме этого, во мне таилась маленькая надежда, что я все же права. Но если это так, то открыв кому-то эту тайну, я рисковала открыть ее всем. Даже Франку нельзя полностью доверять, он во власти своих эмоций после того ,что случилось с его дочерью, он в отчаянии, способен на все, только бы раскрыть свою личную загадку.
Если это правда, и ее все узнают, в опасности буду и я, и моя семья. Человек, убивший ни в чем не повинную женщину, ни перед чем не остановится.
Франку нужно имя, я знаю. Он считает, что картина дела его дочери будет неполной без этого, он верит в какую-то связь, хотя, как по мне, просто бьется как рыба об лед, выдумывает, чтобы не сойти с ума от безызвестности.
Но теперь мне плевать на все. Пусть копаются в этом сами, пусть тонут, убивают. Я уеду, и лучше умру одна где-то за вокзалом от холода и голода, чем в окружении этих мерзкий людей, от рук этих мерзких людей.
Я так увлеклась переживанием своей участи будущей беспризорницы, что не заметила, как на выезде на гору слишком сильно отклонилась от края дороги. Из-за горного серпантина мне навстречу выехала машина. Я едва успела свернуть, въехала колесом в траву, и с трудом удержалась, чтобы не перелететь через руль велика носом в придорожную грязь.
Машина резко затормозила.
— Извините, — крикнула я не глядя на человека, открывшего окно тачки, увлеченная выниманием велика из травы и проверкой, все ли работает.
— Нужно быть осторожней, Кира, — произнес мягкий голос.
Я похолодела и медленно обернулась. Из окна высунулась голова Фабриса. Как всегда, несвежее лицо, приглаженные волосы.
— Простите, я просто задумалась.
— Это естественно в твоем возрасте. Молодежь никогда ничего не боится. Но нужно соблюдать простые правила. Иногда они могут спасти, — воркует он с мерзкой улыбочкой.
— Хорошо. Я… Я поеду тогда, — черт, почему я заикаюсь?
— Конечно, — Фабрис закрыл окно и газанул с места.
Я снова залезла на велик, хотя дрожащими поджилками управлять им было непросто.
Что это было, черт подери? За последний десяток лет Фабрис едва одаривал меня простым «Добрый день». С чего сегодня такая лекция? Может, он догадался о моих планах? Или о том, что я знаю? Но как? Никто из нашей семьи с ним не общается. Франк тоже. Может, Ксения переметнулась? От нее все можно ожидать. Она и врагам продастся, чтобы добиться своего. Точно, это она. Сучка.
У меня нет доказательств, что Ксения пообщалась с Фабрисом, но их схожесть так меня бесит, что я не общаюсь с ней весь вечер.
Наконец она заваливается спать, и даже вроде начинает сопеть. Я вылажу из дома своим обычным способом. Ночь удивительно ясная и безветренная. Пока я иду по поселку, мне не дает покоя чувство, что за мной следят, но я списываю это на разыгравшуюся после насыщенного на встречи дня.
Как бы то ни было, до церкви я добралась без неожиданностей. Закрыла за собой тяжелую дверь, и погрузилась во мрак.
Франк встал с передней лавки. Я подошла к нему.
— Спасибо, что согласился встретиться, — прошептала я.
— Что ты хотела рассказать? — он сразу перешел к делу.
— Франк, я больше не могу там жить. Не могу с ними находиться.
— Кира, ты уже это говорила.
— Да, тогда знаешь, вот то, чего я не говорила. После смерти Карины все стало в сто раз хуже. Знаешь, почему? Потому что отцу на все пофиг, он лежит в своем мире и не хочет лечиться. А Ксения подозревает меня.
— Как это, подозревает тебя?
— Да вот так, она не верит, что Карина покончила с собой, и почему-то считает, что я ее убила. У нас же с отцом одни гены, одна репутация.
— Послушай, но что она может сделать против тебя, это просто ее фантазии.
— Она может все, потому что папа меня не защитит, у меня никого нет! Она на все пойдет, как ты не понимаешь, Франк! Она сама сказала, — и я пересказываю ему историю про наследство, про ненависть даже к Карине, что уж тут говорить обо мне.
— То есть дело в деньгах, а не в Карине? — спрашивает он.
— Смекнул наконец? Конечно, с самого начала дело было только в этом. И теперь у нее только одна конкурентка. Может, это вообще она убила Карину, — озаряет меня. — А следующей буду я.
— Кира, я думаю, ты сгущаешь краски, — он поднимает руку, словно хочет погладить меня, потом опускает.
— А ты поживи пару недель в этой обстановке, сам поймешь, что нет никакого просвета.
— А от меня ты что хочешь? Если ты действительно считаешь, что тебе грозит опасность, или что Ксения к тебе плохо относится, пойди в социальную службу. Позвони по телефону «Детство в опасности». Они помогут тебе. Я тут бессилен.
— Ты мне не веришь, да? — я разочаровано отступаю.
— Кира, я не знаю, что мне делать. Сначала ты винила своего отца, потом кого-то из Вильдерупта, теперь Ксению. Прости, но я начинаю думать, что ты и в правду запутавшийся подросток, который ненавидит всех подряд. Хотя, о чем я говорю, — он садится на лавку и гладит себя по лбу. — Ты с самого начала была всего лишь ребенком. Это я виноват. Я не должен был пользоваться тобой.
— Знаешь, раз я просто глупый ребенок, то черт тебе, а не имя, — я иду в выходу.
— Подожди, — он вскакивает, хватает меня за рукав, разворачивает к себе. — Я этого не говорил.
— Мне все понятно, что ты обо мне думаешь. Сам ищи ответы на свои вопросы, все равно скорее всего ты прав, и тот человек не причастен. К твоей дочери так точно. И знаешь, мне не нужен ни ты, ни соцслужба. Я сбегу отсюда при первой же возможности, и сами варитесь в этом дерьме.
Я не собиралась рассказывать ему о плане своего побега, потому что знала, что он может мне помешать. Но еще я знала, что эта фраза подействует на него, как красная тряпка на быка, заставит выползти из своей ракушки, показать чувства по отношению ко мне. Так и случилось. Он выпучил глаза, губы его задрожали.
— Нет, Кира, нет. Это не выход. Ты же знаешь! Ты же знаешь, как это опасно.
— Не опаснее, чем жить в такой обстановке, с умирающим апатичным отцом и ненавидящей сестрой.
— Какой бы она не была, но это твоя семья. Эти люди делают хоть что-то для тебя, — он берет меня за плечи, слегка трясет. — Сбежав, ты будешь совсем одна. Никто тебя не защитит. Никто не поможет.
— Я не твоя дочь, понял? — я скидываю его руки. — Я не повторю ее судьбу.
— Какую судьбу? — взревел он. — Да я даже не знаю, что с ней случилось. Скорее всего, ее уже нет в живых. Я могу умереть, так и не узнав, какая участь ее постигла. Кира, опомнись! Ты не представляешь, какую боль можешь причинить близким.
— А какую боль мне причиняют, ты задумывался? — хорошо, что стены средневековой церкви не пропускают звук, иначе наш ор слышало бы все село. — На меня всем плевать!
— Мне не плевать. Я не люблю тебя так, как ты того хочешь, но мне не плевать.
— Ой, да ты просто видишь во мне свою дочь. Если бы она сейчас нашлась, ты бы забыл обо мне через минуту.
— Кира, я запрещаю тебе бежать.
— Ты ничего не можешь мне запретить. Ты мне никто.
— Да, но я могу рассказать твоей семье. Или в школе. Или позвонить в «Детство в опасности».
— Ну попробуй, — умехаюсь я. — Только как ты это преподнесешь? Хотя это не важно, важно, как я это преподнесу. Сам подумай, пятидесятилетний мужчина, странный отшельник, о котором никто ничего не знает,  встречается с четырнадцатилеткой в церкви по ночами. Уже этого будет достаточно, чтобы все в округе тебя загнобили, даже если доказать ничего не удастся.
Он потрясенно смотрит на меня.
— Кира, ты просто озлоблена всеми потерями в твоей жизни. Ты сама не понимаешь, что делаешь, и какие последствия будут у твоих поступков.
— К счастью, ты никакого отношения к этому не имеешь. Точнее, можешь не иметь, если сделаешь правильный выбор, и не полезешь куда не следует.
Мы глядим друг на друга. В его глазах столько боли, что я не могу его ненавидеть. Но, прежде чем я успеваю сказать последнюю фразу, он произносит:
— Ты права. Это твоя жизнь. Как я уже сказал, я с самого начала не должен был все это делать. Мне жаль.
Черт, он все испортил. Я глубоко вдыхаю, чтобы голос не дрожал, и отвечаю:
— Да ладно, не бойся. Ничего я не сделаю. Но это точно был последний раз. Прощай.
Под его молчание я иду по проходу между лавками, стараясь на всхлипнуть. Открываю дверь, выхожу на свежий воздух. Скорее бегу, словно боясь, что он таки услышит мои рыдания. Хотя только при нем я могла столько раз плакать.

Ксения
До фермы я почти бегу, периодически попадая ногами в лужи после вчерашнего дождя и разбрызгивая вокруг себя грязь. Мои сапоги украшены красноземом уже после пяти минут такого спринта. Но мне все равно. За недели жизни в этой дыре я привыкла мыть обувь почти после каждого выхода из дома.
Я бегу, потому что у меня мало времени. Ашиль написал, что разузнал все об этом странном соседе — любовнике Киры, или чем они там занимаются. Но папе снова стало плохо, и я никак не могла вырваться из дома. Наконец, забив на все, я оставила его на вернувшуюся из школы Киру, в надежде, что она не угробит кого-то еще. Это, конечно, неправильно, но я не могла ждать до вечера, мне нужно было срочно узнать всю правду, и повидать еще кого-то, кроме нашей семейки Дюран. Да и Кира сама вдруг захотела побыть с отцом. Все-таки это очень странно. То она его избегала, даже слышать не хотела об уходе за ним, а теперь сама стала лезть, словно это ее последние дни жизни, и она хочет нагнать упущенное.
На ферме меня, похоже, уже знают. Понятия не имею, что Ашиль рассказывает своим друзьям. Точно не то, что мы ведем расследование. Наверное, говорит, что я его новая девушка. Впрочем, доля правды в этом есть. С того дня, когда я бурно высказала ему все свои чувства по поводу сестер и наследства, а он обвинил меня в отсутствии мотива, мы встречались еще два раза. Он говорил, что еще не закончил поиски биографии соседа, нужно подождать, ведь он стремится предоставить мне сразу всю информацию. Потом мы снова занимались сексом. Не то чтобы это то, о чем я мечтала всю жизнь, но пока такой формат отношений меня устраивает.
Мы с Ашилем запираемся в уже привычной мне тесной комнатке. Я нетерпеливо шатаюсь на стуле, пока Ашиль листает фотки на планшете.
— На самом деле, мне особо нечего рассказать. На него ничего нет.
— То есть как это? Но ты хоть узнал, кто он?
— Да, — Ашиль снова берет в руки планшет. — Франк Этье, 50 лет, уроженец Мюлуза. Работал на производстве, получил травму лица, после это перешел на другую должность. Сейчас работает техником в какой-то фирме в Страсбурге.
— Но он был судим?
— Нет, как я и сказал, на него ничего нет. Ни судимостей, ни приводов, штрафы за превышение скорости, только и всего. Самый обычный мужик.
Я откидываюсь на стуле и тру лицо руками.
— Слушай, ну не может обычный пятидесятилетний мужик общаться с девочкой— подростком просто так. Там точно что-то есть. Многие педофилы орудуют всю жизнь, и их не ловят.
— Не думаю, что он педофил.
— Почему? У тебя проснулось полицейское чутье?
— Нет, просто есть кое-что еще.
Я выпрямляюсь.
— Ну конечно, я знала, что ты позвал меня не просто так. Что?
— Где-то в здешних местах у него пропала без вести дочь.
— Как это?
— Короче, история мутная. Большую часть информации я нашел в интернете, потому что искала ее в основном не наша полиция.
Ашиль открывает какой-то файл в облачном хранилище.
— Вот, это его дочь на момент пропажи.
Я смотрю на фотографию. Девочка, ровесница Киры. Странно, но у безумно страшного Франка получилась очень даже миленькая дочь. Высокая, но с ямочками на лице, глубоко посаженными глазами, русыми волосами до лопаток. На фото она скромно улыбается.
— Ей было тринадцать, почти четырнадцать. Северина Этье.
— И что произошло?
— Они жили в Меце. Жена Франка после рождения девочки начала пить. В конце концов он с ней развелся. Суд отдал опеку отцу, но мать могла видеться с ребенком. Несколько лет он возил Северину на выходные и каникулы к ней. После развода женщина вернулась на свою родину, поселилась недалеко от Кольмара. Но, когда малышке было девять, оказалось, что мама начала еще употреблять наркотики. После того, как Франк узнал, что во время одного из визитов женщина заперла ребенка на сутки в квартире без еды, а сама ушла куда-то развлекаться, он снова подал в суд. Мать лишили родительских прав и запретили видеться с девочкой. С правом на восстановление, при условии, что она завяжет и будет проходить реабилитацию. Но ей это было не нужно. Как и ребенок.
Ашиль наполовину читает, наполовину рассказывает. Я пока не понимаю, как все это может быть связано с Кирой.
— И что?
— Какое-то время Франк мирно жил с дочерью, но потом у Северины начался подростковый возраст. Он хотела общаться с матерью, не могла смириться, что не нужна ей. Обвиняла Франка в том, что он не может дать ей того, чего дала бы мама. Он не пускал ее к матери, и правильно делал, ведь та употребляла все дальше и больше. Тогда Северина впервые попробовала сбежать. Ее поймали в первом же поезде из Меца за безбилетный проезд и вернули домой.
— Все сходится! — перебиваю я Ашиля.
— Что?
— Он наверняка домогался Северину, вот она и пыталась сбежать. А теперь домогается Киру. Он точно педофил. Может, даже убийца.
— Подожди, дослушай историю до конца. К тому же, после первого побега Северины, семью взяла на учет социальная служба. Их неоднократно проверяли. К Франку не было никаких претензий, он все делал правильно. А вот у девочки, видимо, сыграли гены. Ее даже хотели отправить в интернат для трудных подростков.
Я думаю про Карину. Она тоже была ангелочком в детстве, и во что превратилась? И чем все закончилось? Может, генетика и правда играет такую роль? Вот Кира явно не совсем адекватная. А я? Разве я нормальный, эмпатичный человек? Радуюсь смерти сестры, потому что мне достанется больше наследства. Может, я тоже способна на убийство? Тогда в чем я обвиняю сестру?
— Алё, ты здесь? — Ашиль щелкает пальцами перед моим носом.
— Да, я слушаю. Продолжай.
— В общем, спустя год Северина снова сбежала. Дело было так. Она сильно поссорилась с отцом. На следующее утро он пошел на работу, а она сняла все деньги, какие у нее были на карточке, и собралась ехать к матери, судя по всему. И пропала.
— Но как так? Разве ее не могли отследить по вокзалам?
— Вот тут и самое интересное. Денег у Северины было мало, ей бы не хватило, чтобы добраться из Мозели аж в Верхний Рейн.
— А скидочные карты для подростков?
— Она жила в столице департамента, там было все, на поездах никогда не ездила, соответственно, Франк не оформлял ей скидочные карты. Если они куда-то выбиралась, то на машине.
— Понятно.
— Короче, денег ей хватило только на то, чтобы доехать до Регенэка. То есть до середины пути.
Я открываю карту на телефоне.
— Какой-то у нее странный маршрут.
— Она не была у матери почти больше четырех лет, до этого ездила только на машине. Впервые взяла поезд. Запуталась, наверное, да и деньги кончались. В общем, согласно расследованию, она вышла в Регенэке, и, судя по всему, решила добираться автостопом. В тот вечер лил дождь, людей на улице почти не было. Последним, кто ее видел, был какой-то местный мальчишка. Он быстро ехал на велике домой, и заметил девушку, сидящую на заброшенной автобусной остановке возле выезда из Регенэка по направлению к Вильдерупту, и дальше, вглубь Вогез, к Кольмару. До мальчика ее видел один из жителей Регенэка. Он ехал в обратную сторону, по направлению к Страсбургу, и не стал останавливаться, так как решил, что это кто-то из местных пережидает бурю. После этого ее следы обрываются.
— Но разве ее не искали?
— Проблема была в том, что она сбежала рано утром, когда Франк ушел на работу. В тот вечер он вернулся поздно ночью, после работы ходил посидеть с коллегами в баре. Заглянул посмотреть, спит ли Северина, увидел темный холм под одеялом, и пошел сам завалился спать. Но она все продумала. Она знала, что он вернется ночью, и положила под одеяло своего большого плюшевого медведя. Только следующим утром Франк обнаружил, что Северины нет дома. Пока он пытался ее искать сам, пока обзвонил всех ее подруг, пока понял, что ее нет не с сегодняшнего утра, а еще со вчерашнего, так как она не была в школе. Когда к ее поискам приступили официально, прошло уже больше суток. Было потеряно много времени. В ситуации с исчезновением детей важные первые несколько часов.
— Жесть, — как бы я не боялась этого жуткого типа, мне стало его немного жалко. — Но куда же делась Северина? Не могла же она растворится в чистом горном воздухе Регенэка.
— Полиция опросила всех жителей Регенэка, Вильдерупта и пары близлежащих поселков. Никто ничего не видел. В итоге следователи пришли к выводу, что девочка все-таки поймала попутку, за рулем которой был не местный. Он, скорее всего, и увез ее, а что сделал, одному Богу известно.
— Но ведь это может быть и кто-то из здешних поселков.
— Да, но никаких следов найти не удалось. К тому же, в Вильдерупте было не до этого.
— В смысле?
— Здешняя полиция была занята расследованием смерти Софии.
— Я не понимаю, то есть…
— Да, поэтому я и сказал, что есть кое-что интересное. Северина была в Регенэке октябрьским вечером десять лет назад, а на следующий день Софию Дюран нашли повешенной в лесу. Так что у местной полиции в приоритете была смерть местной, а не девчонка из Меца.
Я встаю и подхожу к окну.
— Ты думаешь, это как-то связанно?
— Не знаю, у меня слишком мало улик и информации. Но вот Франк, судя по всему, явно считает, что с Севериной случилась беда именно здесь.
— С чего ты взял?
— Через три года после случившегося он переехал из Меца в Вильдерупт. Конечно, можно сказать, что он хотел сменить обстановку, начать жизнь заново, но делать это в поселке, недалеко от которого его дочь видели в последний раз — это наталкивает на мысль, что он сам здесь что-то ищет.
— Подожди, а мать Северины? Может, она ее спрятала?
— Нет, это исключено. Так все проверили, девочка не доехала. К тому же, мать даже не жила дома, лежала в больнице с гепатитом С.
— А что полиция? Что они думают?
— Дело все еще открыто, но ты же понимаешь, прошло десять лет, она была еще ребенком, без денег, без ничего. Вряд ли она сейчас живет где-то процветая. Скорее всего, ее уже нет в живых. Кто-то воспользовался ее положением, ее наивностью. Скорее всего, его найдут только при поимке на новом преступлении. Тогда и раскроется старое.
Я чешу голову, перебираю волосы руками. В это истории непонятно все, вроде бы должна быть связь, но ее не видно. Да и есть ли она вообще? Даже если папа убил Софию, при чем здесь Северина? Она вообще исчезла в Регенэке. Может быть, папа что-то сделал с Севериной, это увидела его жена, и повесилась? Или он ее убил, чтобы она его не выдала? Но даже на такого человека, как мой отец, это не похоже. Он никогда не трогал детей. Он и жену-то не трогал, только скандалил с ней. Но кто его знает, что у человека, даже того, которого ты знаешь с детства, в голове.
Но ведь папа все время был на виду у поселка из-за его скандальной натуры. Разве могли добропорядочные соседи что-то упустить, или не растрепать увиденное?
Ашиль подходит и обнимает меня за талию.
— Ты думаешь, что Северина связана с трагедией твоей семьи?
— Честно говоря, меня больше волнует связь Франка с Кирой, — я высвобождаюсь из объятий Ашиля, подхожу к столу, стучу по нему пальцем. — Зачем Франк переехал сюда спустя три года? Это странно, обычно люди не хотят уезжать из дома в надежде, что пропавший вернется, вернется туда, где жил всю жизнь. Куда бы вернулась Северина, если он продал жилье в Меце и поселился в глухом селе на вершине горы? Зачем ему это? Может, он знает что-то, чего не знает полиция?
— Может, — пожимает плечами Ашиль. — Бывает, что люди нанимают частных детективов, некоммерческие организации, и они узнают больше, чем официальное следствие.
— Но причем тут Кира? Ей тогда было четыре года, она смерть своей матери толком не помнит, что ей до незнакомого подростка. Здесь что-то не так.
— Думаешь, он использует Киру, потому что считает, что смерть Софии как-то связана с Севериной?
— Но связи никакой, это очевидно. Либо он тронулся после смерти дочери, и развращает Киру, пытаясь таким образом успокоится, либо она его использует. Я уверена, что в нашем случае, это второй вариант.
— Как это?
— Не знаю, но она же вроде как намекала, что отец виновен в смерти ее матери. Может, она наплела что-то такое Франку, приплела сюда Северину, и он помог ей убить Карину из мести. Да, да, я уверена, все так и было, — я лихорадочно прохожу по комнате.
— Это звучит как бред, — отрубает Ашиль.
— Да вся эта история звучит как бред, но что поделать, бывают такие невероятные истории.
— У тебя опять виновата Кира.
— Почему ты за нее заступаешься?
— Потому что у тебя нет ни доказательств, ни мотивов, ты просто стремишься испортить ей жизнь. Такими темпами она реально кого-то убьет, будучи загнанной в угол твоими обвинениями.
— Ты хочешь сказать, что я во всем виновата? — я взвизгиваю почти так же, как это делала Кира в наших ссорах.
— А ты не думала, что, может, никто не виноват? По крайней мере из вашей семьи? Может самоубийство — это просто самоубийство, а исчезновение никак не связано с вильдерупскими интригами? А ты просто прячешься от правды за своими теориями.
Я хочу снова заорать, но понимаю, что Ашиль прав. Может, мне нужно принять смерть Карины. Я ведь даже не горевала нормально, потому что между заботами об отце искала смысл только в том, чтобы найти виновного.
Может, во всем виноват мой папа, а мне проще обвинить Киру, которую я не знаю, чем принять истинную сущность родного мне человека.
Может, мы все в чем-то виноваты, а может никто из нас, все это просто случайность.
Ашиль снова обнимает меня.
— Не обижайся, я хочу помочь, но хочу, чтобы все было правильно, справедливо, а пока все выглядит так, словно мы травим ребенка, которого и так жизнь побила.
— Я не обижаюсь. Спасибо тебе, что все это разузнал, — повернувшись, я целую Ашиля. Он расстегивает мой джемпер, а я опускаю руку к его ширинке.
Вернувшись домой, я обнаруживаю отца в хорошем настроении. Кира тоже повеселела, надо ли боятся, что это затишье перед бурей, или стоит наконец послушать Ашиля, и посмотреть на Киру как на обычную девчонку, а не отпетую преступницу?
После ужина я смотрю в интернете скудную информацию про исчезновение Северины. Посомневавшись пару минут, стучусь в спальню к папе, захожу и закрываю за собой дверь. Кира пошла в душ, так что говорить можно свободно, но я начинаю издалека. Рассказываю папе, что встретила пару соседей в супермаркете, они интересовались нашими делами и его здоровьем. Отец неопределенно хмыкает.
— Кстати, я тут недавно на машине проезжала, и видела соседа из того дома, ну знаешь, в лесу на выезде из Вильдерупта. Он смотрел на нас.
— Ну и что? — равнодушно спрашивает папа, вертя в руках таблетку для снижения сахара.
— Ничего, просто он тоже живет так уединенно. Я подумала, может, вы общались когда-то? Вы явно могли бы стать друзьями, — я подаю отцу стакан воды.
— Да прямо, с чего нам общаться и дружить? Пусть живет себе, мне-то какое дело до него? Да и ему до меня?
— А ты про него что-то слышал? Может, какие-то сплетни?
— Он переехал уже тогда, когда я тут перестал языком тереть со всеми.
— Но, может, ты случайно улавливал какие-то разговоры? Знаешь, у него такая странная внешность. Глянешь, аж сердце в пятки уходит.
Папа ставит стакан на тумбочку.
— Ну, может кто-то и обсуждал, но по-моему, он никакими поступками особо не отличился, чтобы всех интересовать. Формально, он даже не в Вильдерупте живет, за чертой же.
— Понятно.
— А чего он тебя так интересует?
Черт, так и знала, что если переборщу с настойчивостью, то папа задастся этим вопросом. Он болен, но не дурак.
— Да так, просто думаю, что тебя в поселке выставляют самым странным, а его почему-то не трогают.
— Знаешь, этих людей не поймешь. Сегодня они о нем одно думают, завтра что-то другое придумают. Про меня тоже не стразу стали слухи по Вильдерупту ходить.
— В смысле?
— Ну, что я виноват в смерти Софии. Первые два года ничего такого не было, а потом вдруг все как с цепи сорвались.
Папа углубляется в свои горестные мысли, а я выхожу из комнаты, даже забыв намекнуть, чтобы он не рассказал про мой интерес к Франку Кире.
Странно, если все знали, как плох был его брак с Софией, почему только спустя два года все резко начали обвинять папу и сторониться его? Кто-то что-то вспомнил? Может, Кира? Но она тогда была еще слишком маленькой. Может Франк? Правда, он переехал только через год, но до этого он наверняка бывал здесь, смотрел дом, оформлял документы на его покупку. Он что-то ляпнул? Но если так, значит он знал что-то? Или я снова загоняюсь? Что сказал бы Ашиль?
Впрочем, в одном отец прав, людей не поймешь.

Кира
Я затягиваю завязки на рюкзаке и пробую рукой. Не тяжелый. Даже легче, чем когда я собираю его в школу.
Телефон оставляю в ящике в шкафу. Еще не хватало, чтобы меня по нему отследили. Куплю себе новый, когда буду далеко отсюда.
Сбегать в воскресенье, конечно, не самая лучшая идея, лучше было бы поступить как дочь Франка, изобразить уход в школу, чтобы минимум до четырех вечера тебя точно не хватились. Но в моей ситуации это может не прокатить. После смерти Карины учителя стали ко мне пристальнее присматриваться, ведь я скатилась в учебе к чертям. К тому же я врезала одному придурку, шутившему на счет моей семейки самоубийц. Из уважения к болезни моего отца, и к горю нашей семьи, директор не стал пока звонить домой, но взял меня на пристальный контроль, намекнув, что еще хоть один косяк, и он лично придет к папе и Ксении на разговор.
Так что если завтра я прогуляю школу, скорее всего классная сразу позвонит домой, я даже до Страсбурга доехать не успею, как меня уже найдут. А по воскресеньям все закрыто, транспорт ходит редко, люди сидят дома, никто меня не увидит, к тому же намечается дождь. Соседи точно носа на порог не высунут.
Сейчас семь утра. В доме все еще спят. Ксения и по выходным, и по будням встает в восемь. Я пишу записку, в которой сообщаю, что еду на велике к подруге. Вчера я уже предупредила об этом его и сестру, чтобы усилить легенду. Роль подруги сыграет одна моя одноклассница. Я сунула ей сто евро, и она без лишних вопросов согласилась дать свой номер телефона и подыграть, если кто-то позвонит спросить. До шести вечера она должна уверять, что я у нее, а после шести сказать, что я ушла, и больше она ничего не знает.
На самом деле такие приготовления, конечно, лишние. Даже после смерти Карины я сваливала из дома черт знает куда черт знает на сколько, никого не предупредив, и всем было все равно. Ни отец, ни Ксения даже не писали мне сообщение, чтобы узнать где я, и буду ли к ужину. На меня всем наплевать.
Я закидываю рюкзак на плечи, тихонько выхожу из дома, усаживаюсь на велик, и еду в лес, ежась от холода. За утренним туманом ни черта не видно. Перчатки на руках мокнут от влаги, висящей в воздухе.
Я даже не знаю, куда пойду. Но у меня куча денег, благодаря недальновидности отца. Спущусь в Регенэк, сяду на поезд до Страсбурга. А оттуда все пути мне открыты. Можно и в Германию, и на юг, и в Париж, а потом в Лондон. Мне все равно, чем я буду там заниматься, хоть проституцией, хоть в тюрьму сяду за кражу. Только бы не здесь, не эти стоны отца, не взгляд, полный ненависти, от сестры.
Однако перед этим есть еще один человек, с которым мне нужно поговорить. Это последний шанс. Мой последний шанс. Может быть, если я смогу уговорить, смогу добиться правды, мне не придется сбегать. Потому что на самом деле мне очень страшно.
Тут я вспоминаю, что все-таки виновата в смерти Карины. Косвенно, но виновата. И Ксения мне этого не простит. А отец умрет, оставив меня с ней. Так что в любом случае придется уходить. Но мне нужно знать, кто убил мою мать. Хотя бы это. Если я сейчас сбегу навсегда, скорее всего, я уже никогда не узнаю правду. Ведь только я тогда была в лесу, только я все видела, хотя до конца не понимаю, что именно.
Я выбрала воскресенье еще и потому, что знала — Фабриса дома нет. В пятницу я подслушала разговор Элен с Сюзанн, одной из наших долбанных соседок. Они обсуждали поездку Фабриса в Жюра, он собрался навестить там какого-то родича. Он вернется только вечером, так что я смогу поговорить с Элен наедине. Только так от нее можно чего-то добиться.
Фабрис и Элен живут на подъеме в лес. Кроме них тут еще три дома, на небольшом расстоянии друг от друга. Почему именно моего отца называют отшельником, если люди, построившие дома на этом участке поселка, буквально живут в лесу? Или это из-за того, что дом папы по бокам окружает поле, без намеков на соседей, которые будут заглядывать в окна, пока ты не задернешь занавеску, мило улыбаться, сталкиваясь с тобой калитками, а потом судачить за спиной? Почему нужно обязательно пихаться в этот социум, даже если он тебя не принимает?
Я сворачиваю, еду по подъездной дорожке, мимо живой изгороди и домов за ней. Дом Фабриса и Элен в глубине, на поляне, и забором там служат только деревья от леса. Туристы могли бы по ошибке подумать, что это еще одна лесная тропинка, по которой можно совершать неторопливые прогулки, если бы через пару метров не замаячила табличка: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ».
После таблички я слажу с велика, прислоняю его к дереву, и осторожно выхожу на поляну. Машины Фабриса нет. В доме горит свет, Элен уже встала.
Много лет назад, после смерти мамы я часто тут бывала. Обедала у Элен, она угощала меня вкусняшками, пекла печенье. Играла на ее компьютере, тогда у меня еще не было своего. Ради этого приходилось терпеть ее странную ласку и злобные взгляды Фабриса, но мне не привыкать. Хоть она и сучка, но иногда жалею, что все закончилось. Все равно в моей жизни не было искренних людей, а от нее хоть какой-то толк был. Она заплетала мне волосы, и я выглядела нормальным ребенком, а не заброшенным чучелом, по которому сразу понятно, что в доме она забыта.
Я подхожу к двери, стучу. Думаю, откроет ли Элен, узнав, что это я, однако она распахивает дверь без всяких вопросов, словно ждет кого-то.
При виде меня ее лицо искривляется. Смесь отвращения и растерянности.
— Что тебе надо?
— Доброе утро, Элен, — лживо улыбаюсь я.
— Чего тебе? — повторяет она.
— Мне нужно с вами поговорить.
— Сейчас не время.
— Для меня самое время, — я без церемоний проскальзываю внутрь.
Быстро прохожу в кухню, пока Элен не схватила меня за шиворот и не вышвырнула обратно.
Она идет за мной. Я присаживаюсь на угол стола, Элен останавливается, нервно смотрит в окно. Наверное, боится, что соседи, выгуливающие собаку, заметили как я к ней вошла.
— Кира, я не знаю, что ты хочешь, да и мне все равно. Уходи, без тебя забот хватает.
— Слушай, ну раз уж я впервые за сколько… Кажется, за семь лет? Впервые за семь лет пришла к тебе, то, наверное, причина серьезная, не думаешь?
— Мне не до твоих философских размышлений. Между нашими семьями дружбы больше нет. Я тебе ничем не собираюсь помогать. Проваливай, — она хватает терку и яростно трет на ней картошку.
— Мне не нужна твоя помощь. Мне нужно лишь одно.
— И что же?
— Правда.
— О чем? — Элен говорит равнодушно, но я вижу, что ее руки слегка задрожали.
— О моей матери.
— Что о твоей матери?
— Что с ней случилось на самом деле, Элен?
— Почему ты спрашиваешь у меня? Я откуда знаю? У папаши своего спроси.
— Элен, хватит! Я была в лесу в тот день, я видела не только тело мамы. Я видела мужчину. Он стоял рядом с ней, смотрел, как она корчится, сучит ногами. И я знаю, кто это.
— Дорогая, насколько я помню, ты у нас с детства была не от мира сего. С чего ты взяла, что твои воспоминания — это правда?
— Я знаю, что это было, — шиплю я по слогам. — И я знаю, кто это был.
— Ну тогда и я знаю. Это был твой отец. Не зря же о нем говорили. В слухах всегда есть доля истины.
— Я тоже начала думала, что это папа. Но после смерти Карины меня перемкнуло. Я увидела его лицо. Это был не папа. Это был Фабрис.
— Что? — картошина выпадает у нее из рук, и с грохотом падает в тарелку. — Что ты несешь?
Ее трясет, но в глазах нет возмущения такой наглой клевете. В глазах Элен я вижу только страх. И понимаю, что права. И она тоже это знает.
— Элен, послушай, тебе не нужно его защищать. Фабрис плохой человек, я помню, как гостила у тебя после смерти мамы, помню ваши с ним скандалы, пока я играла на компьютере в спальне. Помню, как он рассорился с папой. Я не знаю, зачем он убил маму, но это был он.
— Нет, — она мотает головой, отходя к окну. — Нет, Кира, это бред. Ты ошиблась. Тебе померещилось. Ты же ненормальная, всегда такой была. Убирайся отсюда!
— Элен, я прошу тебя! Мы можем добиться справедливости. Мы можем все рассказать. Может, удастся выбить признание из Фабриса. А даже если нет, все равно правда всплывет. Может быть, мой отец поправится, узнав, что он не виноват хотя бы в смерти мамы. Но мне никто не поверит. А вот если ты мне можешь. Если ты расскажешь все про то, как ужасно Фабрис обращался с тобой. Я же слышала, как ты кричала ему в тех ссорах, что вдруг не можешь иметь детей из-за его побоев.
— Убирайся отсюда! — глаза Элен наливаются кровью.
— Ты знаешь, что он убил мою маму! — кричу я. — Пожалуйста, расскажи правду. Хотя бы мне, я никому не скажу, но пусть хотя бы я знаю. Я уйду после этого, сбегу, никто меня не найдет. Пожалуйста, расскажи хотя бы мне. Ксения теперь тоже считает, что папа убил маму, она подозревает, что я убила Карину, ищет какие-то способы меня обвинить. Прошу, Элен, ты же заботилась обо мне когда-то.
— Мне было плевать на тебя. Я любила Клода, а не его странную дочку, — она швыряет в меня кухонное полотенце. Хорошо хоть, не терку.
— Тогда хотя бы ради папы. Он же умирает. Если ты любила его, помоги мне хотя бы ради него.
— Ради него?! Да, я любила его, а он воспользовался этим. Он предал меня. Я ненавижу его, проклинаю тот день, когда на свою голову потащила Фабриса познакомиться с твоими родителями.
— В каком смысле он тебя предал? — что она несет? Они же не были вместе, папа даже не смотрел на Элен.
— В прямом! Иди к своему отцу и спроси, пусть облегчит душу, коль помирать собрался. Ты уже девка взрослая, тебе все можно знать.
— Элен, я не понимаю…
— Вот и я не понимаю, какого черта стою и обсуждаю тут с тобой эту хрень, — она берет себя в руки, поднимает картошину с пола, и начинает ее мыть.
— Почему ты так защищаешь Фабриса? — произношу я.
Элен не отвечает, и в моей голове появляется новая догадка. Господи, она тоже могла быть причастна к смерти мамы. Если папа ее предал до всего произошедшего, то это могла быть и ее месть. Может, Фабрис лишь пешка?
— Элен, что произошло в тот день? Ты была там? Ты тоже ее убила?
— Что?! Я никого никогда не убивала, дура ты тупая, неблагодарная! — она снова взвивается, я точно задела больное место. — Иди к своему папаше, если кто тут и убивал кого-то во всех смыслах, так это он. Хорошо хоть спустя два года после смерти Софии люди начали это осознавать.
— Начали осознавать? — я вспоминаю то первое время после смерти мамы, когда папу еще все жалели, если и обвиняли, то только в домашних скандалах. А потом в один день все резко пришли к выводу, что он не просто довел жену до самоубийства, но и собственноручно впихнул ее в удавку. Кому первому пришла в голову эта мысль?
— Да, тут же все туповаты, что в голову вложишь, на это и ведутся, — кидает Элен и осекается.
Я поднимаю на нее глаза.
— Это ты. Ты пустила этот слух. Если бы не ты, у нас был бы хоть шанс на нормальную жизнь.
— Да, я. И я ни о чем не жалею.
— Но почему только спустя два года? Ведь сначала ты нам помогала…
— Кира, проваливай отсюда, мне тебе больше нечего сказать. Ни я, ни мой муж не виноваты в проблемах вашей семейки.
Если она распустила все эти сплетни только спустя два года после смерти мамы, значит папа каким-то образом предал ее тогда, и она так отомстила. То есть к смерти мамы причастен только Фабрис.
Элен стоит ко мне спиной. Она больше ничего не скажет, это понятно, но я не могу уйти вот так. Это последний шанс узнать правду, иначе я никогда не смогу жить спокойно, спать без этих кошмаров с болтающейся в петле женщиной.
Я беру со стола нож, подхожу к Элен.
— Кира, черт бы тебя подрал, иди домой, или куда ты там собираешься, — она хочет обернутся, но я прижимаю нож к боковой части ее горла.
— Что ты делаешь? — хрипит она.
— Хорошо, что я уже не маленькая девочка, беспомощно наблюдающая из кустов, как вешают ее мать, а здоровенная девка, выше тебя ростом. Так что лучше не дергайся, а то я смотрю, ты хорошо наточила ножи, порежет как масло.
— И что теперь? Какой план? Думаешь, тебе это сойдет с рук?
— Мне все равно. Я уйду и больше не вернусь. Но перед этим я хочу получить ответ на свой вопрос. Только «да» или «нет». Фабрис убил мою маму?
— У меня есть идея получше, — слышу я за своей спиной.
Медленно поворачиваю голову, прижимая нож к шее Элен сильнее. В дверях стоит Фабрис, направив на меня свое охотничье ружье.
— Давай-как ты отправишься прямиком к своей мамаше, и сама у нее спросишь, кто ее убил? Одно неверное движение, и я выстрелю. Ты же знаешь, я один из лучших охотников в этих краях.
Мы все замираем, словно в игре «Раз, два, три, солнце!». Только непонятно, кто ведет.   

Ксения
В это воскресное утро я открываю глаза и понимаю, что пора действовать решительно. Состояние здоровья отца не улучшается, я не могу торчать тут вечно, у меня в конце концов есть своя жизнь в Париже, работа, на которой нужно хоть иногда появляться, а не только дистанционно сидеть за экраном. Нужно что-то решать, а тайны Киры только прибавляют проблем, так что я собираюсь раскрыть их раз и навсегда. В конце концов, она еще несовершеннолетняя, так что я имею право спрашивать у нее, куда она ходит по ночам, что происходит между ней и этим Франком, и так далее.
Тем более, если папа узнает обо всех ее проделках, то, может, согласится, что с ней нужно построже, ради ее же блага. И тогда я смогу уговорить его поехать на лечение в больницу, а Киру отдать на время в интернат. Так будут решены основные проблемы.
Вот только разгадка смертей в нашей семье не придет так просто. На Софию мне плевать, убил ее папа, или просто довел до самоубийства, это не мое дело. Мой долг — позаботится о старом отце, ведь со мной он всегда обращался хорошо. Но Карина… Мне кажется, не в моих силах понять, что с ней случилось, почему. Как бы я не старалась, все мои догадки заходят в тупик, как только я начинаю их развивать. Наверное, стоит на время оставить это дело, и заняться еще живыми членами семьи. Но ведь она была моей сестрой. Смогу ли я жить, так и не узнав, что на самом деле произошло?
С этими мыслями я спускаюсь вниз, захожу на кухню, автоматически ставлю вариться кофе. Открываю шкафчик, ищу упаковку хлеба, и замечаю, что что-то не так.
В этом шкафчике всегда был запас всякой всячины для перекусов в четыре вечера: фруктовое пюре, батончики мюсли, сухари, варенье. Еще вчера перед сном я вынула оттуда новую банку с желе, и точно помню, что на нижней полке стояла закрытая коробка сухарей и несколько пакетиков с яблочным пюре. Теперь же там пусто.
Странно, неужели на Киру напал ночной жор? А, может, на папу? Тогда это хороший знак, он явно идет на поправку.
Я наливаю в чашку кофе, разбавляю молоком, отхлебываю, и иду наверх.
— Пап, ты вчера ел запасы в кухне? Ночью? — останавливаюсь на пороге его спальни.
— Нет, — отец убавляет звук телевизора. Пару дней назад мы купили ему маленький в его спальню, и теперь он смотрит с утра до вечера. Ну, хоть не лежит, тупо глядя в потолок.
— Странно, там почти все с полки исчезло.
— Наверное, Кира. Я ночью не встаю, ты же знаешь, еще упаду с лестницы.
— Ну да. Слушай, а где Кира?
— Так она ушла в гости к подруге, где-то час назад, я проснулся от шума в ванной. Она же вчера предупреждала, что сегодня на весь день к ней пойдет, делать школьный проект.
— Да, точно, я забыла.
Я приношу отцу завтрак, возвращаюсь в кухню. Медленно жую хлеб с сыром, листаю ленту в соцсетях, но что-то не дает мне покоя. Кира ушла к подруге? Как странно, именно в тот день, когда я намеревалась с ней серьезно поговорить. И именно через пару дней после того, как я засекла ее с Франком. Может, она поняла, что я знаю?
Через минуту до меня доходит еще одна мысль. Она ушла к подруге. К какой подруге? У Киры же нет друзей, она вечная одиночка. Другие дети от нее шарахаются. Кто ее вытерпит у себя дома с утра и до самого вечера?
Конечно, это групповой школьный проект, его нужно сделать всем. Наверняка, Кира объединилась с таким же изгоем класса. Или их свела учительница.
Я мою тарелки, раскладываю их, и поднимаюсь в комнату Киры. Отец ничего не слышит за телевизором. Если Кира пошла учиться, то должна была взять ноутбук и учебные принадлежности.
Однако ноутбук лежит на столе. Как и все ее книжки и тетрадки, даже пенал. Рюкзака, правда, нет. И скетчбука.
Я осматриваюсь. Комната выглядит как обычно, будто ее владелица вышла погулять ненадолго. Вот только на тумбочке след от пыли. Я напрягаю мозг и вспоминаю, что там стояла рамка, малюсенькая рамка, такие продают в сувенирных, а в ней фото маленькой Киры на руках у мамы.
После этого сомнения уже почти развеялись. Я рывком открываю шкаф. Нету дождевика, но тут мы всегда носим его с собой в сложенном виде. Одежда вроде не уменьшилась в количестве, но я никогда не интересовалась гардеробом Киры, по-моему, она всегда ходила только в черных широких джинсах и черной толстовке с рисунком Нью-Йорка.
А вот в ящике с бельем пусто. Ни трусов, ни носков. Зато там лежит Кирин мобильный. Я беру его в руки. Он заряжен, но стоит пароль, сим-карта тоже внутри.
Уйти без мобильного современному подростку? Это не к добру. 
Я бросаюсь вниз, захожу в ванную. Ищу Кирино белье в ящике для стирки, в барабане стиральной машины, на стойке для сушки. Ничего.
Снова поднимаюсь наверх, захожу к папе.
— Что ты там бегаешь туда-сюда? — спрашивает он, не отрываясь от какого-то старого фильма.
— Да так, думаю, большую уборку сегодня или завтра провести. Пап, а ты знаешь, к какой подруге пошла Кира?
— Нет, но она же оставила записку с ее номером, — папа шарит рукой в ящике тумбочки, и, наконец, протягивает мне смятый клочок бумаги.
— Ага, спасибо.
— Что-то случилось?
— Нет, просто хочу кое-что у Киры узнать.
— Так позвони ей.
— У нее, похоже, батарея села. Наверное, забыла поставить на ночь на зарядку, — не моргнув глазом вру я.
Папу, похоже, ничего не встревожило, он снова рассеяно посмотрел в сторону телевизора.
Я же спустилась вниз, закрылась в туалете, и набрала номер, указанный на записке.
Я была уверена, что это несуществующий номер, или какого-то левого человека, но к моему удивлению, через пару гудков в трубке раздался слегка сонный голос девочки.
— Да? Кто это?
— Здравствуйте, я сестра Киры, Ксения.
Молчание.
— Кира сказала мне, что она сегодня весь день будет у тебя, школьный проект.
— А, да, да, простите, я забыла, — девочка запинается. — Забыла, что у нее есть сестра.
— Кира у тебя?
— Да.
— Можешь позвать ее? Это важно.
— А-а-а, понимаете, она сейчас не может подойти. Она в душе, ну знаете, месячные внезапно начались. Я передам ей все.
— Милая, это личное, мне нужно поговорить с ней.
— Ну я же не могу вытащить ее голой из душа. Давайте, я скажу ей, что вы звонили, и она минут через двадцать перезвонит вам со своего телефона.
— Кира оставила свой мобильный дома, так что перезвонить она сможет только с твоего.
Дыхание в трубке учащается. Что бы они там не творили, подружка явно не ожидала такого подвоха.
— Послушай, дорогая, как ты наверняка знаешь, у нас в семье недавно случилась трагедия, к тому же Кирин папа тяжело болен. Мне нужно поговорить с ней немедленно, иначе придется позвонить в полицию, с которой мы после смерти нашей сестры в тесном контакте, и попросить проверить ваш дом, чтобы убедится, что Кира в порядке.
— У вас же нет моего адреса, — мямлит девочка.
— Ничего, она найдут по номеру телефона, или по школьным досье. Итак, или зови Киру, или говори где она, иначе мне придется заявить, что она пропала, а ее подруга почему-то врет.
— Ладно, ладно, я все расскажу. Но я не виновата, — в голосе девочки появились панические нотки. — Пару дней назад Кира отвела меня в школьный подвал и предложила сто евро. Сказала, что я должна буду всё воскресенье врать, что она у меня, если кто позвонит. Но она сказала, что вряд ли кто-то позвонит, но на всякий случай. Я согласилась, потому что, ну, понимаете, она этой купюрой прям перед мои носом махала. А делать-то по сути ничего и не нужно.
— Откуда у нее эти деньги?
— Не знаю. Я вообще ничего не знаю. Что она будет делать весь день, зачем мне притворяться.
— И ты даже у нее не спросила?
— Так она бы все равно не сказала. Мы с Кирой не подруги, просто я ее жалела, иногда делала с ней групповые задания на уроках, потому что все считали ее проклятой, никто больше не хотел. Видно, поэтому она ко мне и пришла. Но я попыталась спросить, так она сказала, мол будешь задавать вопросы и совать свой нос, пойду к другому, любой чувак за сотню согласится изобразить что угодно. Ну я и согласилась, мне нужны деньги, я на скутер коплю, предки не хотят покупать, это же опасно.
— Ты уверена, что не знаешь, куда она могла пойти?
— Нет. Я верну деньги, только, пожалуйста, не говорите моим родителям.
— Значит, слушай сюда. Если ты вспомнишь хоть что-то, или увидишь Киру, или она сама к тебе придет, сразу звони мне на этот номер. Поняла? И может быть, тогда я просто заберу деньги, без разговора с твоей семьей.
— Хорошо, спасибо.
Я отключилась и вышла из туалета. Откуда у Киры деньги? Даже сотня — это уже немало, а если она надумала свалить из дому, у нее наверняка есть больше. Накопила карманные? Значит, давно это планировала. Или украла? Или пап дал? Он не против сорить деньгами для своих дочерей, с тех пор, как заболел. Точнее, для одной дочери. Мне он давал только на бытовые расходы, а Карина и вовсе тусила на бабки, присланные ее матерью, и стипендию из универа.
Хотя это сейчас все равно не главное. Что бы Кира не задумала: сбежать или убить кого-то, нужно найти ее раньше, чем об этом узнает папа. Иначе он не переживет. Сейчас уже скоро полдень, в записке Кира написала, что вернется от подруги в шесть вечера. Значит, нужно найти ее до этого времени, иначе отец заметит, что что-то не так.
Но что же я туплю? Ведь очевидно, кто тут друг Киры. Чертов Франк. Только он общался с ней, еще таким странным способом.
Конечно, лучше всего пойти в полицию, рассказать все, пусть они сами вламываются к Франку в дом и вытягивают Киру из его кровати. Или в отель того места, до куда они уже успели добраться за эти несколько часов. Но если в поселок приедет полиция и начнет крутится возле дома этого извращенца, все сразу же об этом узнают, как бы он не жил на отшибе. А значит, узнают и про его связь с Кирой. Конечно, вся ответственность на нем, но местные все равно будут судачить и том, какая Кира распущенная, как ее плохо воспитал отец, и как за ней не уследила сестра. Все это не в моих интересах. Да и папу точно хватит инсульт, когда он узнает, что вытворяла его доченька.
Я медленно натягиваю куртку. Лучше всего будет пойти в дом к Франку одной, проверить, что там да как. Может, они еще там, и я смогу вытянуть Киру без лишнего шума. Если же там никого не окажется, придется идти в полицию. Хотя бы к Ашилю и его отцу, может, они помогут мне, сохранив все в тайне.
Я кричу папе, что еду встретится со знакомой на часик, выхожу из дома и сажусь в машину. До Франка проще дойти пешком, но кто знает, что меня там ждет, вдруг Кира и он запланировали вырезать всю нашу семью, как Джипси Роуз, тогда мне придется убегать, и лучше всего это делать не своими не особо натренированными ногами. Да и так я смогу сразу поехать в Регенэк в полицию.
Через три минуты я съезжаю на небольшую аварийную парковку за чертой поселка, на обрыве горы, чуть дальше дома Франка. Вылажу под висящую в воздухе влагу, осматриваюсь. Ни души. Быстро перехожу дорогу и останавливаюсь перед жутким домом.
У Франка нет ни забора, ни какой-либо другой ограды. Дом загораживают только деревья. Я вспоминаю, как он смотрел из-за них на нас, когда мы проезжали мимо, и меня пробирает мороз. Хочется бросить все это к черту и сбежать, но я должна попытаться. Она же моя сестра, и еще ребенок. Сама не знает, что делает, и на что соглашается.
Я тихонько пробираюсь через деревья. Двор у Франка довольно широкий, а домик небольшой, одноэтажный, деревянный. С семьей в таком не поместишься. Недалеко через деревья прорублена подъездная дорожка, но машины нигде нет. Черт, значит я таки опоздала. Правда, от этой мысли мне становится легче. Не хочу связываться с этими жуткими типами, они стоят друг друга.
Все же я подхожу к двери, и, периодически оглядываясь, стучу. Потом стучу сильнее.
— Франк, это Ксения, сестра Киры. Открой, нам нужно поговорить, — кричу я на всякий случай.
Но никто не открывает. Таки они уехали, может уже пересекли границу и на полпути к какой-нибудь Словении.
Я зачем-то, наученная фильмами, дергаю ручку двери. И прямо как в фильмах, дверь открывается.
Согласно тем же фильмам, это не к добру, но я все равно захожу внутрь. К черту законы о частной собственности.
— Франк, вы здесь? Нам нужно поговорить.
Я обхожу весь дом, благо там все лишь гостиная объединенная с кухней, малюсенькая спальня и ванная. Подвала нет. Везде пусто. Никаких следов присутствия Киры, ни ее вещей, ни крови, ничего.
Я возвращаюсь в гостиную. Подхожу к каминной полке и смотрю на фотографии. Везде одна и та же девочка. Северина, его дочь. Как мог он забрать чужого ребенка, когда знает, что такое, когда твоя дочь исчезла? А может, это он ее убил? Не зря же всегда в первую очередь подозревают близких пропавшего.
— Что вы здесь делаете? — голос позади меня словно раскаты грома.
Я подскакиваю, едва не роняя все фоторамки. Поворачиваюсь, Франк стоит у входной двери, держа в руках какие-то разводные ключи. В полутьме дома он кажется еще страшнее.
Решение приходит мгновенно. Я хватаю фоторамку, разбиваю ее, беру кусок стекла и кричу:
— Не подходите ко мне!
— Что вы делаете? — он кладет инструменты на пол. — Успокойтесь, или мне придется вызвать полицию.
— Где моя сестра?
— Что?
— Я Ксения, сестра Киры. Я знаю про вас, я видела, как вы встречались ночью в церкви. Где она?
— Послушайте, я не знаю, что вы видели, но вы явно все не так поняли.
— Да, да, вы все так говорите. Где она?
— Я не знаю, — Франк по-прежнему стоит, слегка приподняв руки, будто реально верит, что я смогу убить кусочком стекла двухметрового верзилу. — Я не видел Киру уже несколько дней. Может, мы присядем, и вы объясните, что случилось?
— Кира пропала, сказала, что идет к подружке, но ее там нет. И вещей ее нет. Она сбежала из дому, и я думаю, что вы в этом явно сыграли не последнюю роль.
Франк тяжело вздыхает и садится на стул у окна. Жестом предлагает мне присесть. Но я не меняю позу.
— Слушайте, я знаю, как выглядели наши встречи, но поверьте, я не причинял Кире вреда. Мы просто общались. И она говорила мне, что хочет сбежать, я умолял ее этого не делать, ведь моя дочь… — его голос затухает.
— Я знаю про вашу дочь. Мне жаль, но вся эта ситуация с Кирой вас не красит. Почему вы не рассказали, что Кира планирует побег?
— Потому что она угрожала мне, что расскажет всем, будто я ее насиловал, если я ее выдам, — устало разводит он руками.
— А это не так?
— Нет. Мы просто разговаривали. И последние месяцы я пытался прекратить наши встречи, но она постоянно находила пути снова затащить меня в ту церковь.
Я все-таки сажусь на стул, но не выпускаю стекло, хотя в любой момент рискую порезаться.
— Франк, я не очень понимаю, о чем может разговаривать мужчина вашего возраста с четырнадцатилетней девочкой. Что бы вы не говорили, это выглядит странно. Я не могу вам доверять.
— Вы имеете право. Но я не знаю, куда сбежала Кира. Я ничего ей не делал, я объяснял ей, как опасна эта затея с побегом. Можете обвинять меня в чем угодно, но к этому я не причастен. К тому же я все утро провел в гараже в Регенэке, чинил со знакомым мою машину. Она все еще там, можете проверить, меня подвезли до дома.
— Хорошо, допустим, я вам поверила, хотя все равно попрошу моего друга из полиции проверить все. Но объясните, что было между вами с Кирой? Чем вы занимались в церкви? — конечно, сейчас лучше всего было бы свалить и поехать искать Киру дальше, но у меня все равно ни одной зацепки, а Франк явно знал ее лучше остальных, может в его рассказе я найду что-то.
Он трет широкий лоб, потом кидает взгляд на разбитую мной фоторамку.
— Что вы знаете об исчезновении моей дочери?
— Все. Я же сказала, у меня друг в полиции.
— Тогда вы должны знать, что Северину видели в последний раз в Регенэке за день до смерти матери Киры.
— Ну и что? Вы думаете, это связанно?
— Да. Я понял это сразу, когда узнал о погибшей женщине, когда выяснил, что там вопросов больше, чем ответов, и не факт, что это был суицид. Я не знаю, как, но Северина была здесь, что-то произошло. Может, она увидела или услышала что-то, что ее не касалось, и пострадала из-за этого. Два года после ее исчезновения я ходил по здешним лесам. Дело в том, что полиция не искала в Вильдерупте, они прочесывали только нижние поселки и городки. Но я чувствовал, что они ищут не там. И спустя два года я нашел доказательство.
— Какое? — я автоматически придвигаюсь ближе к Франку.
— Я нашел в лесу кусочек ее шарфа. Это был тот черно-белый шарф, в котором она сбежала.
— Вы отнесли его в полицию?
— Естественно, они его исследовали, но за два года дожди и снега смыли все возможные следы. Полиция сказала, что не может принять его за доказательство. Что он мог принадлежать кому угодно. Что черно-белые шарфы есть у половины жителей региона. Что в этом лесу постоянно ходят отдыхающие из городов. Но я знаю, что это ее шарф, — Франк сжимает руку в кулак. — Я же отец, я растил ее, я чувствую такие вещи. Она была в этом лесу. А поскольку шарф нашелся недалеко от поляны, где умерла мама Киры, я окончательно понял, что это не случайность.
— Поэтому вы и переехали в Вильдерупт?
— Да. Через пару месяцев я узнал о продаже дома. Идеальное место, вдалеке от любопытных соседей. Хотя, к тому времени никто уже не помнил о поисках пропавшей девочки. Я стал жить тут, присматривался к местным, но главное, постоянно исследовал лес.
— Но при чем тут моя сестра? — еще не договорив, я уже знаю ответ на вопрос. Похоже, что Кира интересовала его совсем не как женщина. Точнее, его вообще интересовала не Кира. — Вы тоже подозревали, что наш отец убил кого-то, да?
— Конечно, когда я стал жить тут, даже не общаясь с соседями, до меня дошли слухи про Клода Дюрана. Но я никогда не навязывался и не влезал, чтобы не спугнуть возможного виновника, и не навлечь на себя гнев поселка. С Кирой все вышло случайно. Я старался обследовать лес в те часы и дни, когда там не было людей, но два года назад Кира тоже стала там бродить. Мы столкнулись дважды, и на второй раз она сама подошла ко мне. Меня это удивило: замкнутая девочка, о которой все судачат, вдруг сама заводит разговор с незнакомцем в лесу. Как и вы, Кира знала все о моей дочери. Она искала в интернете о преступлениях в здешних местах, и наткнулась про статью о Северине. Она хотела общаться  со мной об этом, и о своей матери, и я решил не отказываться от это й возможности. Я подумал, что, если это неслучайно? Что, если она что-то знает, или что-то подозревает? Через нее я мог бы подобраться не только к Клоду, но и к другим соседям.
— То есть два года вы просто мусолите свои потери?
— Нет, — Франк снова задерживает взгляд на одной из фотографий. Облизывает губы. — Сначала мы общались в лесу, во время совместных вылазок. Но с каждым разом я видел, что Кира здесь не просто так, что с ней что-то не так. И через несколько месяцев она сказала, что должна кое-что рассказать мне. Где-то в укромном месте, где нас никто не услышит. Я предложил эту церковь ночью, я сам ходил туда иногда, побыть в тишине, наедине со своими мыслями. Так мы и стали там встречаться.
— Но что она вам рассказала?
— Кира рассказала мне, что ничего не помнила про день смерти матери. Но после того, как ей исполнилось двенадцать, она стала видеть сны. И в этих снах рядом с телом матери был какой-то мужчина.
— Она думала, это убийца ее мамы? — я в ужасе прикрываю рот рукой. Значит, вот в чем дело.
— Да, и она считала, что это ее отец, что неудивительно, ведь все вокруг подозревали его.
— Вы поверили ей?
Он задумчиво смотрит в окно. Потом переводит на меня спокойный взгляд.
— Я хотел верить ей. Это было и в моих интересах, ведь вполне вероятно, что Северина увидела, как Клод убивает женщину, а он за это убил ее. Да, я хотел верить Кире. Но в отличие от многих страдающий родителей, я не потерял здравомыслие окончательно. Какая-то часть меня шептала, что все может быть не так. Что это лишь сны, а Кира лишь травмированный ребенок, чья травма усугубляется всеми этими сплетнями и положением изгоя в поселке. Я уговорил ее ничего пока не предпринимать, посмотреть, что будет дальше. Кира доверяла мне, поэтому и согласилась. Хотя ее отношения с отцом испортились, но в принципе, это нормально для переходного возраста, не так ли?
— Но что было потом?
— Мы встречались в этой церкви регулярно, но ничего не происходило, только те же сны. И я понял, что пора завязывать с этим всем.
— Она вам надоела? — мне даже становится жалко Киру.
— Нет, наоборот, эти встречи были больше нужны мне, я заглушал  свою дыру в душе. Представлял, что это моя дочка, что ей снова четырнадцать, слушая рассказы Киры про школу, папу, одноклассников, соседей, будто пытался наверстать упущенное с Севериной, ведь я мало интересовался ее подростковой жизнь. Но эти отношения с Кирой с самого начала были неправильными, и я это понял, когда было уже поздно.
— Что она сделала?
— Она влюбилась в меня. Я воспринимал ее как ребенка, клянусь, но Кира… Я не подумал, что в двенадцать она согласилась играть в папину дочку, но в четырнадцать, повзрослев, начнет чувствовать другое. Все последние месяцы Кира постоянно признавалась мне в любви, пыталась обнять, поцеловать. А я никак не мог найти силы это прекратить. Боялся, вдруг она сорвется, что-то с собой сделает, если я ее отвергну. Тут еще болезнь Клода, и ваш приезд… В конце концов я как-то ее оттолкнул, но она встретила меня в супермаркете и попросила о последней встрече. Сказала, что это на счет матери. Я думал, что это очередная уловка, но она действительно вспомнила что-то. Или думает, что вспомнила.
— Но что? — я наконец откладываю стекло. Франк явно не собирается причинять мне вред, даже немного стыдно, что я разбила его святыню.
— Она сказала, что вспомнила мужчину, который был в тот день в лесу. Это не Клод.
— А кто? — обескуражено спрашиваю я.
— Мы с Кирой начали ссориться, и она отказалась называть имя. Но это кто-то из Вильдерупта. Кира думала, что я совсем никого не знаю, я думал, что общаясь понемногу с людьми в Регенэке, выведываю все, что мне нужно, но по факту она права, я прожил тут семь лет, и так и не понял, кого стоит подозревать. Кроме Клода у меня не было никаких идей.
Мы молчим. Я не вижу смысла задавать вопросы дальше. Понятно, что Франк знает все о нашей семье, о моих отношениях с Кирой, она все ему рассказывала. Но он не знает ни куда она сбежала, ни кого считает убийцей матери. Мы больше ничем не поможем друг другу, только будем стыдиться своих поступков. Он — странных взаимоотношений с Кирой, а я — своей ненависти к ней, которая и привела к тому, что сейчас происходит.               
Я встаю, говорю, что мне нужно продолжить поиски, и выхожу из дома. Франк выходит за мной.
— Если что-то будет нужно, скажите мне. И сообщите, как что-то узнаете, пожалуйста.
— Хорошо, — он так же удручен как и я, так что у нас нет сил ругать друг друга и огрызаться. — Спасибо за то, что рассказали.
Только в машине, проезжая фахверковые домишки, я понимаю, что возвращаюсь к папе, хотя изначально хотела поехать в полицию. Но почему-то теперь чувствую себя абсолютно потерянной. Мне хочется лишь к отцу. Хотя он ничем не поможет.
Дома я еще раз звоню однокласснице Киры, она клянется, что та не объявлялась. Нет смысла ждать. До шести вечера Киру все равно не найти, прошло слишком много времени. Нужно поговорить с папой, может, он что-то знает, какие у нее любимые места, города, может, она мечтала куда-то поехать.
Я собираюсь с духом и поднимаюсь по лестнице. Папе в последние дни стало немного лучше, он уже не только лежит и смотрит в телевизор, а просит принести ему книги, газеты, даже спортлото. Я так радовалась, что это шаг к выздоровлению. И вот сейчас, когда все может наладится, Кира вытворила такую дичь и снова все разрушила.
При виде меня отец откладывает кроссворд. Я сажусь на край кровати, беру его за руку. Хочу начать издалека, но все смешивается в голове, и я выпаливаю, чуть не плача:
— Папа, я не знаю, что делать.
— Что такое? — он приподнимается на подушках.
— Кира. Она сбежала из дому, понятия не имею, где ее искать, — и захлебываясь слезами, я рассказываю отцу все подробности, умолчав о Франке. Все равно от него толку нет, а папу и без этого может хватить инсульт или инфаркт.
— Милая, не нужно, не расстраивайся. Кира уже раньше уходила на целый день, но всегда возвращалась. Я уверен, к ночи она будет дома.
— Пап, но она забрала всякие вещи. И деньги, у нее откуда-то есть деньги.
— Ах черт, это я ей их дал. Но я понятия не имел, что она задумала такое.
— Прости, это я виновата. Я должна была следить за ней, но у нас не сложились отношения, тоже по моей вине, я забила, ничего не делала… Я должна была приложить больше усилий.
— Ксения, нет, — отец гладит меня по щеке, впервые за много лет. — Ты делала все, что в твоих силах. На тебя и так навалилось дел. Если кто и виноват, то я. Я же ее отец. Я довел ее до такого состояния.
— Папа, но что же делать? Мы не можем просто сидеть и ждать, — я вспоминаю Северину. Чертов Франк, как сглазил нашу семью. Что, если с нами будет тоже самое? Мы уже упустили почти пол дня.
— Конечно, ты права. Наверное, в этот раз не стоит ждать. Может, позвоним тому следователю, который вел дело Карины? Комт, кажется?
— Пап, ты не знаешь, куда Кира могла бы пойти? Какие места были ее любимыми, что она мечтала посетить? Сегодня воскресенье, транспорт ходит редко, может, на машине я смогла бы ее догнать.
— Я не знаю, — вздыхает отец. — Господи, я не знаю свою дочь. Может, спросить об этом ее друзей?
— У Киры их нет.
Отец закрывает лицо руками, потом отнимает их. Пьет воду из стакана на тумбочке, облизывает губы. В его глазах разочарование. Но не в Кире, а в себе.
— Если ты не знаешь никаких мест, или людей, где она могла бы остановиться, придется звонить Комту. Сами мы не справимся, — я вынимаю мобильный.
— Подожди, — отец прикрывает мою руку своей. — Ты была у Броссо?
— У Элен и Фабриса? Нет, а зачем?
— Вдруг Кира там.
— Но, папа, насколько я помню, с Фабрисом дружил ты, и вы в ссоре много лет. Причем тут Кира? Зачем ей идти туда?
— Она могла пойти к Элен.
— Но зачем? Я не понимаю. Разве у ваших семей не взаимная ненависть?
— Ксения, ты ведь не знаешь, что было на самом деле. И не поймешь, в чем дело, пока не узнаешь. Вряд ли ты согласишься пойти к Элен просто потому, что я тебе так сказал.
— Папа, если ты хочешь раскрыть очередной секрет Вильдерупта и его обитателей, то сейчас самое время. И без обид, но поскорее, мы ведь не знаем, что с Кирой, — я уже успокоилась, и во мне снова проснулась решительность. Я найду эту чертову девчонку, и мало ей не покажется. После такой выходки привлечь соцслужбу и  отправить ее в интернат — самое то.
Но судя по тяжелым вздохам отца, мне предстоит узнать еще несколько историй здешних обитателей. Похоже, сегодня день откровений. Сначала Франк, теперь Элен Броссо.
— Ты ведь знаешь, из-за чего мы поссорились с Фабрисом?
— Ну да, — пожимаю я плечами. — Он купил дом напротив, хотел сделать там отель, но вход к тебе проходил через его землю — парковку, ты должен был платить сервитут, отказался, и пошла кутерьма.
— Да, все так. Понимаешь, мы с Фабрисом подружились не просто так. Он такой же, как и я. Так же ненавидит женщин, людей, весь мир. Просто я не могу себя сдерживать и притворяться, а он всегда мог. Он тот самый семейный тиран, который на людях улыбается и скромно кивает, а дома бьет жену.
Судя по последним мои встречам с этой четой, Фабрис явно перестал сдерживать свои чувства, но и отец, надо сказать, в последние годы перестал скандалить на каждом шагу, а как заболел, так вообще превратился в лапочку. Наверное, к старости они поменялись местами.
— Ты хочешь сказать, он плохо обращался с Элен?
— Да, и до сих пор ужасно к ней относится. А она терпит. Терпит, потому что рано вышла замуж, родители умерли, ничего ей не оставили, идти некуда. Он ее ревновал к каждому столбу, вечно бурчал. Детей у них не было, и слава Богу, хотя Элен очень хотела. Но вроде как Фабрис и был почти бесплоден, а когда это выяснилось, так, видно, почувствовал себя неполноценным, и еще больше стал срываться на ней.
— Но ты откуда все это знаешь, если никто в поселке не замечал?
— Фабрис хвастался иногда. И Элен рассказывала некоторые подробности. Понимаешь, она была влюблена в меня.
— Что? — да у Элен, похоже, стиль жизни такой, от одного странного мужика к другому скакать.
— Я сам не знаю почему, она же знала о наших скандалах с Софией. Но любила меня. Я не мог не заметить, когда мы оставались наедине, она буквально мне признавалась в своих чувствах. Ее счастье, что Фабрис только к выдуманным поклонникам ревновать умеет, а что на самом деле происходит, не замечает.
Не знаю, как отец, а я в этом сомневаюсь. Вряд ли Фабрис был таким слепым. Конфликт с сервитутом, скорее всего, лишь предлог, чтобы отвадить соперника от жены. Или месть. Или оба варианта.
— Но при чем тут Кира?
— Ксения, то, что я совершил, это ужасно. Ты можешь навсегда во мне разочароваться. Но я должен рассказать, снять грех с души, — отец смотрит в окно.
— Что произошло? Это связанно с Софией? — по спине у меня пробегает холодок.
— В общем, когда мы рассорились из-за сервитута, я был страшно зол. К тому же все выглядело так, будто я поступил неадекватно, хотя конфликт начал Фабрис. Я хотел отомстить ему. Элен пришла ко мне, хотела поговорить, как-то урегулировать происходящее. Понятное дело, если бы мы с Фабрисом стали врагами, он запретил бы жене со мной общаться. София с Кирой уехали с другой соседкой на прием к педиатру. Я знал, что Элен любит меня, и воспользовался этим, чтобы отомстить Фабрису.
Отец многозначительно смотрит на меня, но я, видимо, слишком чиста и наивна, чтобы понять что он имеет ввиду.
— Мы спали вместе, — наконец уточняет он. — За несколько недель до смерти Софии. И похоже, это разрушило все еще больше.
— Ты думаешь, что Фабрис узнал об этом?
— Нет, это вряд ли, он бы убил Элен, или избил бы точно. А она все время потом ходила вполне себе нормальная. Я думаю, что София узнала об измене, еще и с такой целью, и это стало последней каплей для нее.
— Но как она могла узнать, если никто больше не знал?
— Элен ей рассказала. Понимаешь, Элен ведь не поняла, что я переспал с ней чтобы отомстить ее муженьку. Она решила, что я наконец ответил ей взаимностью. Тут как раз София покончила с собой, и Элен пришла к выводу, что сейчас самое время быть вместе. Она стала активно окучивать меня, и в первую очередь через Киру. Занималась ею, играла, развивала, кормила. Мне, убитому после смерти жены, это было на руку. Но года через два мне начало это надоедать. Я не любил Элен, я никого не любил. А она требовала все больше. Кира к ней начала привязываться. Да и Фабрис был не в восторге от увлечения жены Кирой. Я боялся, что именно моя дочь пострадает от всех этих интриг, которые сам же и наплел. И я поступил резко. Просто взял и рассказал Элен правду, что спал с ней из выгоды. Она, конечно, была в шоке, и тут же поддержала линию своего мужа. С тех пор все так, как есть.
Слушая эту историю, я пытаюсь понять, осознал ли отец то же, что и я? Что Кире в итоге только стало хуже, ведь она потеряла женщину, которая вроде как заботилась о ней, и не просто потеряла, а получила порцию ненависти взамен ни за что. Что слухи о причастности папы к смерти Софии неспроста появились именно в этот период времени. И может ли быть Элен убийцей Софии? Могла ли она пойти на это, в надежде наконец полностью заиметь возлюбленного? Женщина, которая всю жизнь живет под гнетом мужа-тирана, кто знает, что могла в ней проснуться.
Отец снова сполз на подушках и лежит в апатии. Но мне некогда тешить его уверениями, что он совсем ни в чем не виноват.
— Но почему ты считаешь, что Кира может пойти к Элен? — возвращаюсь я к изначальной теме беседы.
— Элен, она не такая плохая, как кажется. Она так хотела детей, она искренне любила Киру. И Кира все еще вспоминает те детские годы. Я видел, как она смотрит, когда Элен проходит или проезжает мимо. Если Кира так серьезно решила сбежать, наверное, она в отчаянии. Может, в таком тяжелом состоянии она пойдет туда, где прошло какое-то время ее детства?
— Не уверена, но в любом случае стоит попробовать. Если не найду ее там, сразу поеду в полицию.
Несмотря на все услышанное, я не испытываю какой-то острой разочарованности в отце. Наверное, недели, проведенные в Вильдерупте, разрушили напрочь мои детские иллюзии, и история про измену с Элен только выбила последний кусок стекла из розовых очков мне в глаза, которые уже не чувствуют боли. Поэтому треплю отца по плечу, включаю ему телик, приношу из кухни лекарства, воду и хлеб с сыром, после чего снова иду на поиски Киры.
Туман почему-то усилился, хотя обычно к обеду он проходит. Это кажется мне зловещим предзнаменованием. Я снова еду на машине, хотя тут ходьбы пять минут, но я убеждена, что Киры у Броссо не будет, и намерена точно ехать в полицию после этого. Сама я гонятся за этой несносной девчонкой больше не могу, мне еще нужно следить, чтобы отца не хватил удар после его откровений.
Оставив машину на подъездной дорожке, иду через деревья к Броссо. Они спрятались почти как Франк. Неудивительно, что никто не в курсе о страстях, кипящих в их доме, как и не знает, что Франк пристально следит за каждым жителем Вильдерупта, подозревая всех в том, что случилось с его девочкой.
Перед дверью уже заношу руку, чтобы постучать, но замечаю, что она приоткрыта. Машины нигде нет, может, они уехали, а дверь не захлопнули до конца? Все равно, несмотря на всю дичь, что тут происходит, поселок считается безопасным, многие не закрывают двери.
Я переступаю порог, и кричу вглубь:
— Простите, дома кто-нибудь есть?
Тишина.
— Я ищу Киру. Если ты здесь, пожалуйста, выйди, мы поговорим. Я не потащу тебя силой домой, если тебе тут хорошо, можешь остаться. Только покажи, что ты в порядке.               
Я замолкаю. В доме ни звука. Черт, а может Элен сбежала с Кирой от Фабриса? Но где тогда он? У них же только одна машина.
Странный звук, будто что-то шипит. Ритмично, в такт с каким-то постукиванием. Я осторожно иду по прихожей. Машинально смотрю в дверной проем, ведущий на кухню, и едва не вскрикиваю.
На полу, между столом и кухонной стойкой, лежит Элен. Весь коричневый паркет вокруг нее залит кровью.
Закрывая рот руками, я подхожу ближе. Боязливо оглядываюсь, но в кухне больше никого.
Элен еще жива. Она бледнее белой дверцы шкафчика над ее головой. Из правой части поясницы торчит огромный нож для резки мяса.
Я тяну руки, но потом вспоминаю, что нельзя вытягивать нож из раны, чтобы не усилить риск потери крови. Хотя в ее случае это уже не имеет значения. Женщина хрипит, отчаянно царапает пол ногтями. Кровь вокруг нее уже начала темнеть, она лежит в таком состоянии несколько часов, не меньше. Странно, что она все еще жива. Судя по всему, нож задел какой-то нерв в спине, ее ноги в неестественном положении и она вообще ими не шевелит, в отличии от рук.
— Я… Я вызову скорую, — тянусь в карман за мобильником, но Элен хватает меня за руку, оставляя кровавый след на желтом рукаве дождевика.
— Нет, — она прерывисто дышит. — Нет времени… Иди… Найди…
— Кого найти? — я не могу вырваться из ее цепкой, как для тяжелораненой, хватки. — Кто это сделал?
— Кира, — она судорожно сглатывает. — Найди ее… Раньше него…
— Кого? Фабриса? Это сделала Кира?! — доходит до меня.
— Она на велосипеде… Он вернулся… — Элен кивает куда-то в сторону, будто там что-то стояло. — Сказал, что в лесу… Она все равно не спрячется… Спаси ее…
— Я не понимаю, Элен! — кричу я в панике.
Но Элен резко выдыхает, ее лицо искажается, а потом застывает.
— Элен! Элен!
Я щупаю пульс, ищу дыхание, но тщетно. Вскакиваю, и выбегаю из дома на свежий воздух.
Нужно звонить в полицию, сдать свою сестру, другого варианта нет. Но Элен сказала, что Фабрис пошел за Кирой. Он наверняка отомстит за жену, убьет Киру собственными руками. Если еще не убил, ведь прошло уже больше четырех часов. Я наклоняюсь, упираюсь руками в колени, пытаюсь дышать. И тут вижу на грязи следы от велосипеда. Бегу по ним, они резко сворачивают на выезде с подъездной дорожки, в сторону леса. Там же присоединяются и следы автомобильных шин.
Не до конца понимая, что буду делать, я сажусь в машину и еду. Нельзя позволить Фабрису убить Киру. Ее поступок ужасен, но она психически больна. Пусть сидит до конца жизнь в психушке, это лучше для папиной психики, чем еще одна мертвая дочь.
Я еду по лесной дороге, сама не зная, что нужно искать. В конце концов эта дорога потом все равно заканчивается спуском с горы в один из городков внизу. Может, Кире повезло, и она сумела где-то спрятаться, а потом спуститься вниз, и теперь едет себе в поезде в город своей мечты.
Но странно, почему Фабрис не вызвал ни скорую, ни полицию. Ведь его жена столько времени была жива. Она могла бы выжить, если бы сразу поехала в больницу. Вполне естественно сначала вызвать всех, а потом гнать за Кирой.
Углубившись в свои мысли, я не замечаю в тумане криво припаркованную у обочины машину, и едва не въезжаю в нее. Резко торможу буквально в миллиметре от правой фары. Какой придурок тут так остановился?!
Когда сердце перестает колотиться и в глазах слегка проясняется, до меня доходит, что это машина Фабриса. Я вылажу наружу, обхожу авто. Осматриваюсь по сторонам. Туман слегка редеет в густой лесной чаще, и я вижу что-то блестящее. Ступаю на мокрую траву и нахожу между деревьев велосипед Киры, забросанный листьями.
Значит, она прячется где-то в чаще. Фабрис наверняка ищет ее, судя по тому, что машина все еще стоит. У меня есть шанс найти ее раньше него.
Я углубляюсь в лес, пытаясь отыскать какие-то следы ботинок. Но здесь все покрыто листьями и травой, краснозема больше нет, и четкого следа найти не удается. Я просто иду куда-то по темному переплету деревьев, размышляя стоит ли звать Киру, или это только ухудшит ситуацию.
Чем глубже в лес, тем тупее я себя чувствую. Нужно возвращаться назад, звонить в полицию. За весь день кроме очередных грязных секретов я так и не смогла ничего путного разыскать. Хорошо хоть, в глубине нет тумана, хотя видимости это не добавляет.
Свет от дороги уже не виден издалека. Дальше идти нет смысла, я только заблужусь, к тому же там могут быть обрывы горы. Поворачиваюсь назад, как вдруг слышу какой-то звук, будто хрустнула ветка. Прислушиваюсь, слева от меня кто-то явно шмыгает носом, или что-то вроде этого. Я иду туда. Птиц тут уже нет, зато в глубинах водятся дикие свиньи, так что, возможно, мне не повезет, и я, как последняя дура, наткнусь на них.
— Кира! — тихонько зову я, боясь кричать во весь голос.
Начинает пробиваться свет. Я дохожу до крайнего дерева перед небольшой полянкой. Похожа на ту, где умерла мать Киры, но она в другой части леса. Однако, когда я выглядываю из-за ствола дерева, мне кажется, что я вижу именно ту самую картину.
В другом конце поляны, на каком-то пне стоит девушка, и глотая слезы, держит голову в удавке, свисающей с толстой ветви.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это не София, а сама Кира.
Выскочив из своего укрытия, я кричу:
— Кира, черт подери, ты что делаешь?
Сестра поднимает голову и замечает меня. Я впервые вижу настоящий, неподдельный испуг на ее лице. Она мотает головой.
— Уходи! Уходи отсюда!
— Кира, послушай, — я осторожно ступаю по мягкой подушке из опавших листьев. — Я была у Элен, я знаю, что случилось.
— Ничего ты не знаешь! — кричит она.
— Слушай, не делай глупостей. Все еще можно решить. Тебе всего четырнадцать, ты явно психически нестабильна. Тебя не накажут слишком строго. Пожалуйста, Кира, подумай о папе.
Она тяжело дышит, панически оглядывается вокруг себя.
— Я еще не звонила в полицию. Тебя ищет только Фабрис, — расшифровываю я для себя ее взгляды.
— Уходи! — кричит она, испугавшись еще больше. — Уходи, или ты тоже пострадаешь. Ты ничего не понимаешь, ничего!
— Так расскажи мне все, Кира. Давай поговорим. Что произошло? Ты знала про папу и Элен? Ты думала, что она убила твою маму? Или хотела отомстить за детство?
— Ты ничего не понимаешь, — повторяет она уже шепотом, и снова что-то высматривает между деревьев. — Я должна умереть, но ты еще можешь уйти. Прошу, уходи. Ты ни в чем не виновата, ты не должна пострадать.
— От чего пострадать, Кира? От твоего самоубийства я точно пострадаю, — начинаю я, но тут слышу какой-то хруст. И он исходит не от сестры.
— Уходи, прошу! — снова кричит она уже в истерике.
— Кира, Фабрис здесь? Это он заставляет тебя...?
Кира молчит, но по ее лицу все понятно. Я хочу заорать Фабрису, чтобы он выходил, но тут вспоминаю предсмертные слова Элен. «Спаси ее». Зачем Элен хотела, чтобы я спасла девчонку, которая пырнула ее ножом? И почему на Кире нет ни капли крови? На ней сегодня впервые надето что-то не черное, джинсовая куртка с меховой прослойкой и полосатый бело-синий свитер. И все чистое. Как так вышло?
Кира продолжает шептать, чтобы я уходила, но меня парализует от миллиона мыслей. Что, если я все не так поняла? Но прежде, чем я успеваю что-то придумать, на поляне появляется Фабрис. Он направляет на меня ружье.
— Нет! — кричит Кира.
— Заткнись, — он небрежно дотягивается ружьем почти до ее зубов, потом поворачивается ко мне.
— Знаешь, у меня почти все было готово, но тут объявилась ты. Я рассчитывал, что ты будешь поумнее, а твоя сестра уговорит тебя получше, и хоть одна дочь Дюрана выйдет из этого леса живой, но не судьба, — смеется он.
— Фабрис, прошу вас, я понимаю, что Кира убила вашу жену, но не нужно самосуда.
Он хохочет еще громче.
— Да плевать мне на эту сучку. Я не прикончил ее в тот день, когда узнал, что она трахнулась с Клодом только потому, что у меня появилась идея получше. А сейчас я просто завершил начатое. Убью одним махом и остатки Дюранов, и свою жену.
— Это вы, — я потрясенно отступаю. Вы всех убили. И Элен, и Софию. Но как? Зачем?
— Стой на месте, чертова сучка! — рявкает он. — Все будет выглядеть так, как ты и подумала вначале. Бедная сошедшая с ума Кира убила Элен из-за каких-то детских обидок. Потом она решила покончить с собой, но ее нашла сестра. Тогда Кира убила сестру украденным ружьем и повесилась. Ну а себе я на ходу историю придумаю.
— Зачем вы это сделали? Они же не были ни в чем не виноваты!
— София да, но в этом и была суть. А по Элен ты особо не горюй, она та еще штучка. У нее были свои грешки.
— А Северина? — вспоминаю я, хотя это уже не имеет смысла.
Кира поднимает на меня глаза.               
— Кто?
— Девочка, которая пропала тут за день до смерти Софии.
— А, эта малолетка, — Фабрис улыбается еще шире. — Не надо вешать ее на меня. Тут я не причем.
— А Карина? — кричу я.
— Слушай, я не маньяк какой-то. Этих двух я и пальцем не тронул. Северина умерла из-за Элен, а твоя сестра сам не знаю от чего или от кого.
— Что вы несете? — я до сих пор не могу поверить в происходящее.
Фабрис загадочно улыбается, наставляя на меня ружье. Происходящее явно приносит ему удовольствие. Кира, похоже, потеряла волю к сопротивлению, она покорно сует голову в веревку. Нас здесь никто не услышит и не найдет, даже туристы в этот период года уже не ходят по лесам.
— Ладно, так и быть, расскажу, как все было, — машет Фабрис рукой. — Умрешь, исполнив свою месту — узнаешь правду о матери, — кивает он в сторону Киры.

2008 год
Фабрис
Фабрис был в ярости. Этот чертов отель не оправдал себя. Средства кончались, а вкладывать нужно было дальше и дальше. Он надеялся, что деньги за сервитут хоть как-то решат его проблемы, но оказалось, что это копеечная плата в месяц. Да и Клод жмот еще тот, с самого начала было ясно, что ни черта он платить не будет, лучше удавится. Фабрис пошел на крайние меры, попытался перекрыть подъезд к дому Клода, но тот нашел способ подъезжать с другой стороны, прорубил там дыру в заборе, и живет теперь так, словно все в порядке.
Не то, чтобы скандал с Клодом его расстроил. Все его попытки заводить друзей кончались одинаково. Хотя с Клодом все еще продержалось довольно долго. Они ведь так похожи.
Наверное, поэтому Клод трахнул его жену. Умно, ничего не скажешь. Прямо в духе Фабриса. Он даже удивился. Ему казалось, что Клод кроме как орать да материть ни на что больше не способен, а он вон какой, решительный.
Фабрис узнал обо всем почти сразу. Эта дура хвасталась своей подружке из Бордо по телефону так, что наверное, на всю округу было слышно. Она думала, что Фабрис уехал в Страсбург на целый день, но он вернулся в обед, в надежде поесть дома свежей еды, но под открытым окном услышал беседы развалившейся на диване и ничего не сделавшей по дому Элен. Она так верещала, что даже не слышала, как он подъехал и уехал.
Хотя он признавал крутость поступка Клода, но просто так оставить это не мог. Сначала хотел показать Элен, где раки зимуют, но передумал, и виду не подал, что все знает. Это было бы слишком просто, а зная Элен, она бы потом снова и снова ходила бы к Клоду, несмотря ни на что. Нужно было разрушить жизнь соседа.
Фабрис только хотел взять Софию силой, это была его первая мысль. Украл у Элен ее транквилизаторы, от которых ночью она спала как убитая, размолол их в порошок, и постоянно ходил с ними и термосом кофе, ожидая момента. Но в тот день, увидев, как София с малышкой заходят в лес, он понял, что ничего этим не добьется. Глядя на убитое лицо женщины после очередного скандала с мужем, он осознал, что хочет более изощренной мести. К тому же, после транквилизаторов она может что-то вспомнить, а попадать в тюрьму из-за шлюхи-жены — увольте.
Он милостиво позволил Элен поехать в Сент-Дьё повидать какую-то ее подружку. Сам добрался на машине до той парковки в лесу, с которой был спуск на детскую площадку. Фабрис знал, что там София чаще всего сидит по пол дня с дочерью, когда не хочет видеть мужа.
Когда он вошел на площадку, София сидела на лавочке и смотрела в даль, на горы, а Кира играла в песочнице. Он подсел к женщине, завел беседу о том, о сем. Она с опаской отвечала, но он убедил ее, что их ссора с Клодом лишь временное недоразумение, которое не должно сказаться на дружбе семьями. Он вынул термос с кофе, угостил Софию. Себе достал бутылку пива. Потом сказал, что у него есть план, как решить проблему с сервитутом, но документы от юриста остались в машине. Не пройдет ли она с ним, чтобы просмотреть? После этого он сразу уедет, жена приболела, не хочет оставлять ее одну надолго. София согласилась, подошла к Кире, что-то ей нашептала, вернулась, и сообщила, что не стоит волноваться, Кира обожает играть одна и может часами не отвлекаться и не сдвигаться с места. Он и так это знал. По всему селу ходили слухи, что девочка то ли аутистка, то ли отсталая. Даже если бы София взяла ее с собой, он бы не парился.
Едва они поднялись на парковку, как София упала. Он подхватил ее. Сунул в машину и проехал чуть дальше, до поляны, которую присмотрел еще пару дней назад, когда искал тут дрова. Оставив женщину внутри, Фабрис приготовил пень и веревку, отошел в сторону, и огляделся. Идеально. Остался последний штрих в картине.
Он вывел Софию из машины. Она была в сознании, но ничего не понимала, не сопротивлялась, покорно тащилась за ним, глядя затуманенными глазами в одну точку.
Он стал вместе с ней на пень, сунул ее голову в петлю, затянул. Спрыгнул и снова посмотрел, словно художник на свое творение. София подняла взгляд на него и что-то прошептала. Сколько действуют эти транквилизаторы? Она выпила не так и много кофе. Пора заканчивать.
Он поднял ее ноги и пнул ими пень. Тот отлетел в сторону. София какое-то время дергалась, а потом затихла.
Фабрис оттер пот со лба, хотя было совсем не жарко. Что делать с ребенком, он не решил. Да и к черту ребенка. Элен на нее так смотрит, будто удочерить готова. А потом на него, словно он виноват, что вряд ли сможет иметь детей. Пусть малышка остается в лесу. Решит свалить с детской площадки, потеряется, умрет от голода и холода — тем лучше. Он не против.
Вдруг где-то совсем недалеко раздался резкий скрип тормозов и короткий крик. Он сразу понял, что это на параллельной той, которой он приехал, дороге. Фабрис инстинктивно бросился к машине, и поскорее поехал. Черт, свидетели не вписывались в его планы. Он ведь так хорошо выбрал день, обещали дождь, и никакие туристы не должны были приехать. Лес был пуст.
Тут зазвонил его мобильный. Ответив, Фабрис услышал истерический крик Элен. Она тоже была в лесу.

2018 год
Кира
Я вспомнила все окончательно в дни после смерти Карины. И теперь лишь убедилась в том, что наконец-то, хотя бы перед тем, как умереть самой, знаю правду, знаю, что не сошла с ума.
Мне было четыре года, и я никак не начинала социализироваться. Даже мама была мне не особо нужна. Я часами лепила замки в песочнице, не отвлекаясь ни на что.
В тот день мама подошла ко мне и прошептала, что отойдет на минутку. Я все время сидела спиной к лавочкам, и даже не заметила, что на детской площадке появился кто-то еще. А мама сказала про свою отлучку так, что я решила — она идет делать пи-пи в кусты.
Но вскоре мне захотелось пить. Песок случайно попал в рот, я закашлялась. Обернулась, а мамы нет. И почему-то в тот день меня это напугало. Я не знала, сколько прошло времени, но чувствовала, что тут что-то не так.
Я сама не помню, что вело меня по лесу, но в итоге я оказалась именно возле той поляны. Наверное, потому, что она была на знакомой мне дороге, недалеко от площадки. Наверное, я шла по прямой, услышала шум между деревьев, свернула в гущу, и наткнулась на Фабриса.
Увидев болтающуюся маму и здорового мужика, я инстинктивно присела за куст. Я не издала ни звука, но Фабрис мог бы меня заметить, когда пошел бы в мою сторону к своей машине. Какой-то грохот и крик с другой стороны гущи спасли меня. Фабрис испугался, и рванулся к машине, ничего не видя. Я вжалась в кусты так, что почти срослась с ними.
Не знаю, сколько я сидела в обнимку с кустами. Где-то в лесу еще были слышны какие-то звуки. Шумели две машины, а может и нет, не знаю.
В конце концов я перестала бояться. Вылезла из кустов, вся с исцарапанным ветвями лицом, и села под мамиными ногами. Кажется, я заснула, а когда проснулась, меня нашел папа. И я уже ничего не помнила.
И я уж точно не знала, что кроме моей, там была еще одна пара глаз.
         
2008 год
Северина
Северина, чертыхаясь, вылезла из поезда. Она могла бы ехать дальше, но кондуктор сцапал бы ее, вызвал бы полицию, и тогда не видать ей мамы, папочка после такого точно запер бы ее к чертям. Да и толку, если этот поезд сворачивал в департамент Вогезы, а ей нужно было в Верхний Рейн. Как она могла так промахнуться? По карте все было невероятно просто, буквально по прямой из ее деревенской Мозели хоть в какую-то цивилизацию. Вот только оказалось, что поезда ходят совсем не так, как она себе представляла.
Северина вышла из вокзала, прочла надпись «Регенэк» на табличке у входа. Ладно, тут ее хотя бы искать не будут. Кому придет в голову, что она могла оказаться в такой дыре на пути в Вогезы.
Накрапывающий дождик превращался в ливень. Северина вынула из рюкзака пластиковый дождевик, натянула его, но он не спасал, ботинки и концы джинсы начали промокать. Черт, долго она так не протянет. Девушка пошла к выезду из городка, в надежде на дороге поймать попутку. Вот только в такой дождяру в выходной день хрен кто из этих жителей деревни вылезет на улицу, даже на автомобиле.
Северина уселась на лавочку в деревянной автобусной остановке. Над ее головой болтался плакат: «Остановка окончательно закрыта». Значит автобус здесь тоже никакой не пройдет. Черт, надо было ехать без ночевок, не теряя времени.
Она сбежала вчера, в пятницу утром. Доехала до Страсбурга, и остановилась там у одной девчули, с которой познакомилась в интернете. Они хотели только потусить пару часов, но девчуля оказалась крутой, и Северина осталась у нее ночевать. Все равно отец должен был прийти поздно, а в ее спальню он не заглядывал с тех пор, как она закатила истерику о нарушении границ личности. Утром девушка продолжила свой путь, но запуталась в поездах, и вот она здесь, в каком-то междугорье.
С другой стороны, чего она парится? Судя по всему, активно ее пока не ищут, может, только прочесывают Мец, всех ее друзей там. Никому не придет в голову, что ее занесло в какой-то Регенэк. Если только доблестные местные жители не выдадут.
Кстати, о местных. Мимо проехал какой-то мелкий на велике, и автомобиль, но никто даже не задержал на ней взгляд. Так что вряд ли она привлечет такое уж внимание.
Дождь немного уменьшился, Северина вышла из остановки и пошла по обочине дороги. Нужно дойти до выезда на трассу, там точно будут машины. Здесь ей нечего ловить, а до темноты лучше не ждать.
Девочка уже вышла за черту Регенэка, оказавшись на развилке. Один путь вел на гору, возвышающуюся над ней своим грязно-зеленым величием, второй дальше, по городкам. Тут сзади послышался шум мотора.
Северина выставила руку автостопщика. Машина остановилась, женщина, сидящая за рулем, открыла дверь и махнула рукой, садись мол, даже не спрашивая, куда нужно ехать.
Северина не заставила себя долго ждать, и плюхнулась на сиденье. Хлопнула дверью и мило улыбнулась. Женщина была средних лет, без какой-то выдающейся внешности, но располагала к себе.
— Ты, наверное, впервые в наших краях, явно не была готова к такому дождю? — приветливо сказала она.
— Да уж, хотя в моей части Эльзаса тоже дожди. Но тут прямо мощно врезало.
— Это из-за гор. Я Элен, — женщина протянула руку.
— Северина, — девочка ответила на рукопожатие.
— Куда тебя подвезти, Северина? И что ты тут делаешь одна?
— Я еду к маме, но перепутала поезда, и попала не туда, — Северина надеялась, что Элен не станет ее расспрашивать и углубляться в подробности. — Мне нужно в Верхний Рейн. В Кольмар хотя бы. По карте это вроде бы недалеко отсюда.
— Отсюда до Кольмара час езды, — задумчиво говорит Элен. Я бы рада была тебе помочь, но аж до туда сегодня не могу тебя довезти. Мне нужно домой, в Вильдерупт, — она кивает головой на гору, где, видимо, находится этот Вильдерупт.
— Ну тогда довезите меня до трассы, там я поймаю другую попутку.
— Не думаю, что в такой дождь это хорошая идея. И уже скоро начнет темнеть. Таким вещи лучше делать с утра, когда ясно и много людей вокруг. Знаешь, — улыбается она, — у меня есть идея. Тебе нужно срочно к маме, или можешь подождать до утра?
— Могу подождать, — пожимает плечами Северина.
— Я отвезу тебя в мой поселок. Там есть отель, он принадлежит моему мужу. Отель еще не работает, но там почти все обустроено. Переночуешь там, я принесу тебе еды, а утром, когда муж поедет по делам, у меня будет пару часов, закину тебя в Кольмар. Как тебе такой план?
— Мне нравится, — улыбается Северина.
Все лучше, чем ночевать на улице, или ехать в темноте с незнакомцем в попутке. Денег на еду у нее все равно нет, а жрать хочется.
Элен больше не задает вопросов, и слава Богу. Она заводит машину, сворачивает в сторону горы, и вот они уже мчатся по крутым горным серпантинам. У Северины с непривычки кружится голова.
— Есть только один нюанс, — говорит Элен, когда они подъезжают к Вильдерупту. — Мой муж не одобрит, что я привела кого-то ночевать в отель бесплатно. Поэтому ты должна сидеть очень тихо, не выходить никуда. Я поселю тебя в комнату, окна которой выходят на внутренний двор, так что можешь включать там свет, но в других комнатах ничего гореть не должно.
— Но если он придет? Ваш муж?
— Он не придет, я прослежу. Но если вдруг услышишь что-то, то выключи свет, и спрячься с вещами под кровать. Но вряд ли тебе понадобится так делать.
— Вы запрете меня изнутри?
— Да, прости, так лучше для тебя.
— А если пожар? — лукаво улыбается Северина.
— Можно выйти через окна первого этажа, они над террасой. Но не делай этого.
— Хорошо, не волнуйтесь.
Они проезжают через весь поселок аж до его края. Элен паркуется напротив большого дома.
Выйдя из машины, Северина слышит какие-то крики в соседнем с отелем доме. Но Элен зовет ее за собой, и девочке не удается прочесть фамилию на почтовом ящике или рассмотреть силуэты в окнах.
— Это отель. Вот здесь, — Элен выводит Северину на дорогу, предварительно оглянувшись, нет ли никого. Но поселок тих в такую погоду, многие даже позакрывали ставни, чтобы капли не оставляли разводы на окнах, — начинается подъем в лес. Мы с мужем живем в одном из домов на подъеме. Идем.
Они шмыгают в боковую дверь — черный ход отеля. 
Дом не сильно большой, двухэтажный. На первом, судя по убранству, будет размещаться ресторан. Северина поднимается за Элен на второй этаж. Длинный коридор, в нем по четыре двери с каждой стороны. Они заходят в самую последнею после лестницы.
Элен включает свет. В комнате только двуспальная кровать, стол, стул, ночные тумбочки и небольшой шкаф. Зато есть ванная.
— Тут все готово. Постельное белье чистое, водопровод подведен.
Северина выглядывает в окно. Вокруг густые деревья, не видно ни дороги, ни того, что за отелем. Только небольшой двор, в котором строится детская площадка.
— Не ходи по отелю, пожалуйста, оставайся все время в своей комнате, — дает Элен последние указания. — Утром я приду, как мой муж уедет, часов в десять где-то, заберу тебя и отвезу в Кольмар. На счет кровати и ванной не волнуйся, я сама все уберу так, словно никого тут не было.
Северина кивает и благодарит женщину за заботу. Она не подведет, не волнуйтесь.
Элен уходит, возвращается через полчаса с горячим ужином. Северина съедает, моет тарелки в ванной, принимает душ и ложится в постель, под огромное мягкое одеяло. Ляжет спать пораньше, зачем рисковать и держать свет включенным слишком долго, вдруг через деревья что-то пробьется. Да и заняться тут нечем, ни интернета, ни телевизора.
В кровати девочка понимает, как жутко устала за эти два дня. Но ничего, скоро скитания закончатся. Она увидит маму, наверняка отец наврал, и мать давно бросила пить, она докажет это суду и снова будет жить с ней. Все получится.
С образом мамы перед глазами Северина проваливается в сон.
Утром она просыпается рано, в семь. Под окном кукует кукушка. Северина ест остатки печенья и сока, который ей принесла вечером Элен, и смотрит в окно. Утренний туман клубится над лесом. Девочка вытаскивает из рюкзака фотоаппарат — свою единственную ценную вещь, подарок папы. Из отеля выходить нельзя, она знает, но ведь она никогда не видела такого красивого горного леса, там наверняка столько шикарных пейзажей, еще и с утра.
Северина колеблется. Сегодня ведь воскресенье, люди встают позже. Хотя, есть такие, для кого восемь утра — это уже поздно. Но вряд ли все в этот день срочно выходят из дома гулять по лесу в такую рань. Она только пройдется совсем чуть-чуть. Да и вообще, главное, незаметно выскользнуть из отеля, а в лесу кто поймет, что она здесь ночевала. Решат, что приехала из города на прогулку, вот и все. Или к знакомым на выходные.
Северина собирает вещи в рюкзак, закидывает его за плечи, застегивает куртку и вешает на шею фотоаппарат. Спускается на первый этаж, открывает окно и пробирается на террасу. Прикрывает форточку и идет к калитке. Осторожно высунут голову, осматривает дорогу. Никого.
Девочка быстро выходит, закрывает калитку и почти бежит вверх, в лес. Наконец оказывается у развилки, выбирает одну из троп и расслабляется. Можно не волноваться, тут ее никто не заподозрит.
Лес тихий, ветра почти нет. Везде видны капельки росы, и Северина фотографирует особенно красивые. Листья еще не начали опадать, на многих деревьях еще не особо пожелтели, осень в этом году теплая даже в горах.
Северина идет дальше по тропе, вглубь леса. Иногда с одного бока деревья редеют, и можно увидеть обрывы и серпантины гор. Тогда девочка осознает, что она на вершине, почти под небом, хотя максимальная высота здешних гор всего около полутора тысяч метров.
Она доходит до дороги, ведущей на ферму. По бокам поля, вдалеке сизые горы, на вершине одной из них стоит какая-то красно-белая вышка и мигает. Где -то там главная вершина северных Вогезов — Донон. Может, это на ней стоит эта вышка? Мама когда-то взбиралась на Коль дю Донон, там была телебашня, какие-то развалины и открывался вид на весь массив. Вот бы и ей там побывать. Может, они поедут с мамой? Заодно заглянут к Элен, поблагодарят ее за кров и еду.
Северина не замечает, сколько времени прошло. Поняв, что гуляет слишком долго, девочка делает последний кадр и идет назад.
На середине пути ей кажется, что что-то мелькает в лесной чаще по правую сторону. Северина останавливается. Может быть, это какое-нибудь лесное животное? Наверное, лань или косуля, или даже кабан. Там явно что-то коричневое. Не долго думая, девочка сворачивает и тихонько крадется через ветви деревьев. Она только сфоткает издалека, это же такая редкость, лесные жители нечасто балуют всех своим выходом в люди.
Наконец из-за деревьев становится видно полянку. Северина прячется в кустах и понимает, что коричневое — это не зверь, а мужчина в кожаной куртке. Он помогает какой-то женщине залезть на пень, сует ее голову в удавку.
— Что за…? Нет! — Северина едва не вскрикивает, когда мужчина толкает пень. Девочка вовремя зажимает себе рот.
Женщина болтается в веревке на толстой ветви из стороны в сторону. От шока Северина не знает, что делать. Спустя долгих три минуты она приходит в себя, вынимает фотик и тихонько клацает происходящее. Ей кажется, что за кустами в противоположенной стороне поляны что-то шевелится. Что-то в розовой одежде. Но сейчас не до этого, нужно бежать отсюда, рассказать Элен, поехать в полицию. Женщину все равно уже не спасти.
Северина медленно отступает. Вдруг ей слышится, что под ногами щелкнула ветка. Хотя мужчина вроде ничего не услышал, девочка в панике бежит к дороге. Скорее, скорее, назад в поселок.
С утра встретившись со своей знакомой и вернув наконец деньги, которые когда-то ей занимала, Элен теперь торопилась в Вильдерупт, забрать девочку из отеля, и отвезти в Кольмар, пока Фабрис где-то играет в петанк с мужиками. У нее еще в запасе часа три до обеда, не меньше. Нужно выехать сразу же. Девчонка позавтракает уже в Кольмаре. Хоть бы Фабрис заигрался и пришел еще позже.
Мало кто знал, что в Вильдерупт можно было заехать из Регенэка не только по основной дороге, но и с другой стороны, по грунтовке, начинающейся в соседнем с Регенэком городке, ведущей в гору, через весь лес, и входящей в поселок мимо отеля. Несмотря на такое расположение, горный серпантин в ней был менее крутой, чем в традиционной асфальтированной дороге, и Элен часто выбирала этот путь, ведь ее даже взрослой, за рулем собственной машины, периодически укачивало. Да и удобно, сразу же подъезжаешь к своему дому и отелю, не проезжая через весь поселок и не здороваясь с соседями. Фабрис тоже любил этот путь.
Сейчас Элен гнала на огромной скорости, будучи уверенной в том, что в такую рань в воскресенье в лесу никого не будет. Ближе к Вильдерупту женщине показалось, что она видит какое-то мельтешение среди деревьев. Не снижая скорости, повернув голову, она пыталась рассмотреть, что там.
Вдруг боковым зрением Элен уловила кого-то резко выскочившего из леса  с другой стороны. Женщина не успела затормозить, и на полной скорости снесла его с дороги.
Ей удалось остановится только через несколько метров. Элен тяжело дышала и боялась посмотреть в зеркало заднего вида.
— Лань, это была лань, — шептала она, вылезая из машины. Хотя понимала, что для лани оно было слишком высоким и разноцветным.
Девочка. Чем ближе Элен подходила, обливаясь слезами, тем сильнее осознавала, что это та самая девочка, Северина. Что она тут делала? Какого черта вылетела на дорогу, не посмотрев по сторонам? Но ведь виновата все равно Элен. Если бы она ехала с разрешенной здесь скоростью, то даже сбив ее, скорее всего не нанесла бы серьезных травм. А так…
Вокруг головы девочки растекалась кровь. Ее было видно даже на красноземе. Изо рта тоже сочилась кровь, Северина тяжело дышала, с какими-то хрипами и бульканьем. Она тянула худенькую, неестественно вывернутую руку к Элен.
— Боже, детка, потерпи, — кричала Элен.
Она набрала Фабриса и стала истерически требовать, чтобы он приехал. Зачем, ведь пока он доедет из Сааля, пройдет минут сорок, но Элен больше всего боялась вызвать скорую и признать, что она сбила ребенка на скорости семьдесят километров в час, там, где разрешено было максимум тридцать.
Однако Фабрис вдруг вышел из-за деревьев с той самой стороны, откуда до этого выскочила Северина. Элен замерла, на секунду даже забыв про девочку и свою истерику.
— Какого черта? — взревел муж и стал кидаться всеми ругательствами.
Северина, хотя уже и не могла говорить и шевелиться, стала пытаться отодвинуться. В ее глазах появился настоящий ужас. Она что-то мычала и тянула руку.
— Ты что здесь делаешь? — спросила Элен срывающимся голосом.
Мужчина подошел к Северине, посмотрел на нее, ухмыльнулся. Поднял с земли фотик и включил его. Камера каким-то чудом не побилась полностью и продолжала работать, показывая уже сделанные фотографии, хотя объектив явно уже не смог бы ничего снять.
— Что это такое? — кричала Элен, тоже глядя на снимки. — Какого черта ты натворил?
Мужчина оттащил Элен к ее машине. Они долго о чем-то спорили, она била его, он дал ей пощечины, заломил руку. Северина уже не могла дышать. В ушах звенело, сознание постепенно покидало ее. Она не чувствовала боли, она вообще ничего не чувствовала. 
Наконец эти двое подошли к ней.
— Посмотри, она умирает, — шептал мужчина, держа Элен за локоть. — Ей уже не помочь. Это твоя вина. Ты забудешь про Софию, а я, так уж и быть, помогу тебе, и сделаю вид, будто тут ничего не произошло. Но если ты расскажешь про жену Клода, в тюрьму пойду не только я. И еще неизвестно, кто получит больший срок. И получу ли я его вообще, твое преступление легче доказать чем мое, знаешь ли.
Он еще что-то шептал, дергал Элен, словно тряпичную куклу, но Северине было все равно. Она уже поняла, что ей никто не поможет. Элен плакала, глядя на нее, но своя жизнь ей была дороже, она точно не вызовет скорую.
Картинки смешивались перед глазами Северины. Она видела лес, папу, Коль дю Донон, телебашню, маму, поезда. Девочка в последний раз попыталась вдохнуть и закрыла глаза.

2018 год
Кира
— Мы похоронили ее в нашем дворе, — Фабрис ухмыляется так же, как наверняка ухмылялся тогда, десять лет назад, поняв, что его жена удачно сбила свидетельницу его преступления. — Элен была против, но в лесу ее могли раскопать дикие звери, да и вообще. Часть посадки в нашем дворе относится к нашей территории, там никто бы не стал копать без разрешения. Вот мы и похоронили девчонку. Я все думал, как наказать Элен, а оказалось, и придумывать ничего не нужно. Каждый день десять лет она смотрела на деревья в конце двора и знала, что там лежит убитый ею ребенок. Ах, она же так любила детей.
Ксения ничего не говорит. Она покорно стоит под дулом ружья. Не знаю, что там сестренка навыведывала за время своего расследования, но очевидно, что к таким соседским страстям в этом милом поселочке с милыми людьми она была не готова.
— А моя мать? — я надеюсь как-то заговорить Фабриса.
Он стоит полубоком, готовый молниеносно нацелить на меня ружье, если я попытаюсь сбежать. А Ксения слишком далеко, она не успеет мне помочь, он застрелит ее сразу после меня. Фабрис лучший охотник в Вильдерупте, а может, и во всей округе.
— Что твоя мать? — равнодушно спрашивает он.
— Ты убил ее только из-за того, что мой отец переспал с твоей женой. При чем тут мама?
— А ты бы предпочла, чтобы я убил твоего папашу?
— Да, — кричу я. — Это хотя бы было справедливо!
Если случится чудо и я сегодня выживу, я никогда не прощу отца. Я люблю его, да, я знаю теперь, что он не убивал маму, но я никогда его не прощу. Его глупость, жестокость, мстительность, все это привело к смерти мамы. Не зря я винила его все эти два года. Косвенно он все равно виноват.
Я не прощу никого из них. Хотя все эти десять лет папа так страдал, может, он подозревал, что виноват в чем-то большем, чем просто скандалы с женой. Но я все равно не смогу с ним жить и заботиться о нем. По крайней мере, не в ближайшее время.
— А Карина? — вдруг заводит свою шарманку Ксения. — Она тоже что-то узнала?
— О нет, Карина была ну просто идеальной, в отличии от вас двоих, — улыбается Фабрис. — Ей было на все наплевать, она вообще не лезла в это дело.
— Тогда зачем ты ее убил?!
— Я уже тебе сказал, ты тупая, как и вся твоя семейка! Я не убивал Карину. Зачем, скажи, она мне сдалась? Я бы и вас не трогал, если бы вы не лезли, куда не следует. Одна не могла сбежать из дому, не припершись к моей жене с допросами, вторая шарится по поселку, что-то вынюхивает, вот и дошарилась. Не довели тебя ноги и голова до добра.
— Но почему умерла Карина? — Ксения явно не может успокоится, своими орами она нам точно не поможет. — Скажи мне правду, как сказал Кире!
Она идет на Фабриса, тот не опускает ружье и поднимает ногу, чтобы толкнуть пень, на котором я стою, с головой, завязанной в удавке. Она слишком затянута, я не успею выскочить, а поднять руки не могу, он увидит, что я двигаюсь.
— Стой на месте, или я убью вас обоих одним махом! — взвывает он, выпучивая глаза.
— Стой, Ксения, я скажу, что случилось с Кариной, только стой, — меня всю трясет, но другого варианта нет.
Нужно тянуть время, вдруг придумается какой-то выход.
А другой темы для разговора, кроме правды, быть в данной ситуации не может.
— Прошу, Фабрис, дай мне рассказать правду Ксении. Она тоже имеет право знать, что случилось.
— Что это значит? — Ксения отступает на шаг, и я догадываюсь, о чем она думает. Похоже, я пугаю ее даже больше, чем Фабрис, ведь ее самые страшные подозрения начинают оправдываться.
— Давай быстрее, — Фабрис тем временем явно начинает нервничать, что его план подзатянулся.
— Что это значит? Кто убил Карину, откуда ты знаешь? — кричит Ксения.
— Да никто ее не убивал, — я хочу мотнуть головой, но удавка врезается мне в шею, и я закашливаюсь. — Она покончила с собой. Я видела.
— Что ты видела? — Ксения опять отступает.
— Стой на месте! — рявкает Фабрис и прицеливается, пытаясь понять, когда будет удачный момент для выстрела.
Мне ничего не остается, как рассказывать.
— В ту ночь вы все легли спать в десять, как обычно. Мне не спалось, где-то в одиннадцать я спустилась попить воды, и тут вернулась домой Карина. Она была слегка выпившая. И какая-то странная. Дергалась, что-то шептала сама себе. Она пошла в ванную, переоделась там в пижаму, вышла, и мы столкнулись в коридоре. Карина начала доставать меня, обзывать по всякому, что я ненормальная, что она меня ненавидит. Сказала, что отец заставляет их взять меня к себе после его смерти, а я ей нафиг не сдалась, если она меня заберет, то такую жизнь мне устроит, мало не покажется. Короче, я все это слушала, а потом не выдержала, и сказала ей всякое.
— Что именно?
— Ну, что я не удивлена, ведь вся наша семейка ненормальная. Что папа явно убил маму, так что она не должна обольщаться, она ничем не лучше ни его, ни меня, в ней тоже есть гены убийцы. Что-то в этом роде.
— Но я ничего не слышала, если вы ругались, я бы проснулась от криков, — Ксения явно не верит мне.
— Ругаться можно и тихо. Помнишь, полицейский говорил про синяк на ее руке?
— Да.
— Когда я взорвалась, Карина дала мне пощечину. Хотела дать еще, но я ударила ее ребром ладони по запястью. От этого и синяк.
— Но я не понимаю, ты так скрывала, что подозреваешь папу в убийстве, зачем рассказала Карине?
— Да я не хотела этого, — я снова начинаю закипать. — Это вырвалось само, она меня десять минут поливала грязью. Сколько я должна была это терпеть?! Я сразу пожалела, что сказала. Но не из-за своей тайны. Просто, у Карины было такое лицо… Мне ее даже жалко стало, хотя она только что меня дубасила. Она будто узнала то, чего боялась всю жизнь. Короче, после этого она стала еще более странной. Села в кухне, и сидела смотрела в окно. Ну я пошла спать.
— И что? — в недоумении спрашивает Ксения.
Фабрис продолжает держать ее под дулом ружья, а я все еще не могу придумать, как мне ослабить веревку и вытянуть голову, не привлекая внимание Фабриса лишними движениями, но вдруг это становится неважным.
— Мне и дальше не спалось. Карина поднялась наверх, что-то взяла в комнате, спустилась вниз. Я слышала, как там что-то шуршало. Потом уже, после прихода полиции, поняла, что она выдавливала таблетки из блистеров. А потом я услышала, как она выходит из дому. Подошла к окну, смотрю, а она идет по двору в той же пижаме, выходит за забор, и дальше, сворачивает в лес. Я не поняла прикола, подумала, что она точно рехнулась, в почти минусовую погоду в лес в пижаме. Спустилась вниз, а там на кухонном столе записка.
— Что?! — выпучивает глаза Ксения. — Она оставила записку?
Я тянусь рукой к карману. Боковое зрения Фабриса, однако, развито очень хорошо, ведь не снимая Ксению с прицела, она поворачивается ко мне, и кричит:
— Не двигайся! Или я толкну пень.
Но я уже поняла, что ему нужно сначала убить Ксению, а потом только меня. Иначе после судмедэкспертизы станет ясно, что если я была мертва раньше сестры, то не могла убить ее, а значит его план рассыпется.
— У меня в кармане куртки записка, вытащи ее сам, если хочешь, и дай Ксении, — смело говорю я.               
— Ну уж нет, медленно вытаскивай сама, — Фабрис решает, что тут какой-то подвох.
Но я и в правду вытягиваю на свет ту самую бумажку, которую столько хранила, мяла в руках, хотела уничтожить, но не решалась.
Фабрис вырывает ее из моей руки, быстро читает, усмехается, и швыряет на землю.
— Медленно подойди и возьми, — говорит он Ксении.
Она на цыпочках подкрадывается, хватает записку, возвращается ближе к краю поляны и читает.
Я знаю содержимое этой бумажки наизусть. Хотя написана она очень путано, но в общем Карина рассказывает там, что устала так жить, что мать в детстве ненавидела ее за то, что она похожа на отца, что ее никто не любил, ведь она странная, и что во всем этом папина вина, ведь ее мать красивая, успешная, и все такое, а она, Карина, взяла все от него. И теперь, когда она точно знает, что отец убийца, она больше не хочет жить, ведь однажды об этом узнают все, и от этого клейма ей не избавится, она уже и так заклейменная просто за его выходки по жизни, скандалы с мамой, а от такого ей точно не отмыться.
Уже тогда по стилю я догадалась, что Карина явно сошла с ума, ведь нормальные люди так не пишут. Но я была уверена, что права в том, что папа убил маму, я страдала, и была рада, что теперь буду страдать не одна.
На лице Ксении отображается боль. Она поднимает на меня глаза.
— Это почерк Карины, однозначно, — говорит она так, словно это самое главное, и теперь-то точно можно мне поверить.
— Мне так жаль. Я правда думала, что папа… — шепчу я, но Ксения меня не слышит.
— Тем вечером мы поссорились с ней, и я сказала, что она злая, как ее мать, — бессильно бубнит она. — Потом, в баре, Ашиль сказал, она уже была не в себе. И дома еще ты… Да, ее мать плохо к ней относилась после развода с папой, у них было много проблем. И расстройства личности Карины, возможно, были от этого, а не от папиной генетики. Вся эта поездка была для нее стрессом, а твои слова стали последней каплей. Значит, следователь был прав. У нее случился психоз и она импульсивно приняла решение умереть.
Ксения снова бросает на меня взгляд, ее глаза так расширены, что мне становится страшно, вдруг у нее тоже какой-то приступ.
— Но ты! — вдруг орет она так, что даже Фабрис подскакивает. — Ты нашла записку в кухне! Какого черта ты не пошла за ней? Не разбудила меня, не рассказала? Мы бы могли успеть ее спасти, она же умерла совсем недалеко от дома.
Я ждала этих вопросов. И на них я тоже отвечаю честно.
— Потому что я подумала, что она просто прикидывается. Хочет напугать, или поиздеваться, или разыграть трагедию. Я же не знала, что она напилась таблеток. Думала, посидит в лесу, замерзнет, да пойдет домой. И честно говоря… Мне было на нее пофиг. Абсолютно все равно, особенно после того, что она мне наговорила.
— А записку ты зачем спрятала?
— Я думала, что когда Карина вернется домой, она захочет забрать записку, и, не найдя ее в кухне, поймет, что кто-то уже прочел ее. Не знаю, хотела ее помучить, пошантажировать, типа, суицидница, позерша. И еще, там же она писала, что знает, что папа убил мою мать, и я боялась, что вдруг ты или папа увидите эту записку раньше Карины, если она не вернется домой ночевать, а пойдет к своему парню. А утром, когда все вскрылось, мне стало страшно, что я виновата в ее смерти, что я все знала, но ничего не сделала, вдруг меня накажут, или что-то такое. Я просто испугалась, и все.
— И правильно сделала, что испугалась! — орет Ксения, захлебываясь слезами. — Ты все равно ее убила, ты убийца, это твоя вина! Я ненавижу тебя!
— Прости, я правда сожалею!
— Да ни о чем ты не сожалеешь! Ты тварь, бездушная тварь!
— Я же не знала, что она реально покончит с собой.
— Еще и тупая!
Я не Карина, обычно всякие такие слова не особо задевают мои чувства, но в данный момент мне вдруг остро хочется, чтобы Фабрис все же толкнул пень, на котором я стою.
Мне и сейчас пофиг на Карину, мы никогда не были так близки, чтобы я убивалась от грусти и чувства вины. Но оказалось, что я не настолько холодная и циничная, какой всегда себя считала. Это гаденькое чувство, что я все же поступила неправильно, и это стоило жизни человеку, не дает мне покоя с того самого дня, как в наш дом пришла полиция. Я все думала, как мне жить с этим, ведь за последние время я столько всего начудила, пытаясь раскрыть дело смерти своей мамы.
Но теперь, похоже, жить мне осталось недолго, и, наверное, это к лучшему, ведь нигде я не нашла ответа, как живут люди, которые волей-неволей когда-то сломали чужую судьбу.
Правда, Фабрис и Элен сломали жизнь куче людей, и вполне себе живут-поживают, но за два года общения с Франком во мне вдруг раскрылись какие-то чувства, человечность, что ли, так что вряд ли я смогу быть как они.
Ксения продолжает выкрикивать проклятия в мою сторону, но тут Фабрис слегка потряхивает ружьем.
— А ну заткнитесь уже! — рявкает он.
Ксения тут же замолкает.
— Теперь, когда все всё знают, пора и помирать, — улыбается он. — Жаль, конечно, что так вышло, но выхода у меня нет. Да и тебе, Кира, лучше умереть. Все-таки из-за тебя погибли Карина, Элен, и Ксения тоже, получается, умрет из-за тебя. Бедный Клод!
Фабрис хохочет, а я перестаю пытаться придумать, как высвободить свою голову. Толку от этого. Он прав, я виновата. Меня все равно все будут ненавидеть.
С Элен все получилось очень тупо. И, может, если бы я не угрожала ей ножом, она бы выжила.
Там, в доме, когда Фабрис наставил на меня ружье, я не хотела выпускать Элен из своей цепкой хватки. Но и что делать, не знала. Хоть меня и считали пол школы и поселка кровожадной злобной будущей маньячкой, я никогда не пыталась причинить кому-то боль, и не попадала в такие ситуации. Поэтому просто стояла.
— Фабрис, перестань, — выдохнула Элен. — Она же еще ребенок, опусти ружье.
— Замолкни, дура, — отмахнулся Фабрис и получше прицелился.
— Кира, — Элен решила сменить тактику, видимо, наконец поняв, что с ее муженьком фиг договоришься, — Пожалуйста, опусти нож. Не делай глупостей. Если ты меня ранишь, Фабрис выстрелит, и это примут за самооборону. Не ломай себе жизнь, девочка.
— Кто убил мою мать? — я сильнее прижимаю нож к морщинистой шее Элен, теперь одно неверное движение, и у нее пойдет кровь. — Это ты или Фабрис?
— Кира, опусти нож, Фабрис опустит ружье, и мы все обсудим.
— Значит это все-таки вы? — я сжимаю рукоять ножа так, что у меня белеют костяшки.
— Не утруждай себя, Элен, — вмешивается Фабрис, — Я все равно убью девчонку, отпустит она тебя или нет. Очевидно же, что она и так все знает.
— Не нужно, Фабрис, — по щеке Элен течет слеза. — Она ни в чем не виновата. Мы же взрослые, а она ребенок. Подумай о Клоде.
— О Клоде у нас постоянно думаешь только ты, — Фабрис белеет от ярости, и  я понимаю, что Элен промахнулась в своей дипломатии.
— Фабрис, опусти ружье, Кира отпустит меня. Мы уедем, начнем все заново. И девочка пусть начнет все заново. Прошу, не трогай хотя бы ее.
Мои руки, пребывавшие в таком напряжении, вдруг начинают терять силу. Я знаю, что в Вильдерупте никому нельзя верит, а тем более семейству Броссо, но чувствую, что Элен ни при чем. Да и в лесу я в тот день видела именно Фабриса. Что бы не думала Элен, но убийство мамы совершилось руками Фабриса.
Я больше не могу держать все под контролем. Опускаю руку с ножом, Элен вылазит из моих объятий.
Не глядя на меня, она идет на Фабриса. Смело хватает дуло ружья, опускает его.
— Не нужно, — шепчет она ему. — Кира ничего не сможет доказать. Отпустим ее. Я не смогу взять еще один грех на душу.
Фабрис вешает ружье ремешком на плечо.
— Кинь нож и иди отсюда, — приказывает он. — Не убью тебя только чтобы не создавать шума.
Я швыряю нож на пол, медленно прохожу мимо них. В дверях оборачиваюсь, и говорю, глядя Фабрису прямо в глаза:
— Я знаю, что ты убил мою маму. Не знаю, зачем, но я этого так не оставлю. Все будут знать. А если не будет доказательств, куда бы ты не уехал, я найду тебя, и сделаю то же, что и ты с мамой. Ты ничтожество. Поди и жену свою удовлетворить не можешь.
Не знаю, зачем я сказала последнюю фразу. Наверное, вспомнила реакцию Фабриса на слова жены о Клоде, и захотела как-то его задеть. Но, видимо, попала в самое больное место.
Я разворачиваюсь, чтобы уйти из дома, когда слышу сзади рык. Оборачиваю голову, краем глаза вижу, что на меня летит Фабрис со вторым ножом, лежавшим рядом с ним на столе.
Прежде чем я успеваю среагировать, Элен бросается на меня.
— Нет! — она обнимает меня, и в этот момент Фабрис вонзает лезвие.
Я стою прямо, как столб, а Элен медленно сползает по мне на пол. Нож попал ей в спину, поэтому на мне нет крови, но она постепенно просачивается на белой рубашке женщины.
Я в ужасе отпрянула.
— Элен!
Она уже лежит на полу и смотрит на меня. Я поднимаю глаза, чтобы не видеть, как она умрет, и утыкаюсь в Фабриса, который смотрит то на свои руки, то на жену.
— Как же так, — бубнит он. — Я же хотел в девчонку. Дура! — орет он, пиная Элен по ногам. — Что, решила погеройствовать на старости лет? Одну убила, вторую спасу?               
Я понятия не имею, что он несет, но вряд ли Фабрис оставит все как есть, так что пора сматываться. Элен уже наверняка не помочь.
Я выбегаю из дома, сажусь на велосипед и еду в лес. Хотя, логичнее, наверное, было бы поехать через поселок, но какая разница, там я точно так же в итоге окажусь на безлюдном спуске с горы. В лесу хоть куча тропинок, и есть где спрятаться.
Вскоре я слышу шум машины. Это он, Фабрис. Я знаю, как звучит его мотор. Он едет за мной, и мне не сбежать от него на велике.
Я останавливаюсь, тащу велик в кусты, пытаюсь как-то спрятать, и бегу в чащу.
Вот только слишком поздно. Выезжая из-за поворота, Фабрис успел увидеть меня сквозь редкий просвет деревьев у дороги.
Я бегу через чащу, и слышу, как визжат тормоза. Слышу, как ветки хрустят под его ногами. Не оборачиваюсь, потому что боюсь споткнуться о какой-нибудь камень и упасть, но знаю, что он выслеживает меня, как будто я кабан, а он на охоте.
Я продолжаю бежать, хотя очевидно, что шансов нет. Фабрис знает лес слишком хорошо, а я понятия не имею, куда бегу, чем закончится эта чаща, дорогой, другим поселком, опушкой? И хватит ли у меня сил добежать?
Вдруг свет бьет мне в лицо. Я резко останавливаюсь, дезориентированная от такого количества солнца. Из-за туч вышел всего один луч, но после темноты деревьев он ослепляет меня не хуже, чем если бы я переместилась в африканскую пустыню.
Когда зрение возвращается, я вижу, что чаща закончилась. Я стою на краю обрыва. Внизу течет горная речушка. Ее шум глушит другие звуки, и я не понимаю, как далеко сейчас Фабрис.
Бежать вдоль обрыва не имеет смысла. Либо я наткнусь на такой же обрыв, либо встречусь с Фабрисом. Придется лезть вниз, если успею оказаться на дне и спрятаться там в кустах, Фабрис не поймет, куда я делась.
Понятия не имея, как воплотить свой план в жизнь, ведь я ни разу не альпинистка, я, тем не менее, спускаю ноги с обрыва, держусь за камни на краю, и, опустив голову, пытаюсь нащупать ногой следующую ступеньку. Но тут меня кто-то хватает за запястье.
Я поднимаю голову и вижу ухмыляющегося Фабриса.
— Куда это ты собралась?
Он дергает меня, я теряю опору, и теперь меня удерживает лишь его рука.
— А знаешь, я ведь могу тебя отпустить. Ты убила Элен, убежала в лес, и случайно разбилась. Хочешь такой вариант?
Я мотаю головой, с ужасом глядя вниз.
— Мне он нравится, — продолжает Фабрис, — Но есть одна проблема. Твое тело не найдут, а значит, могут заподозрить, что в смерти Элен и твоем исчезновении виноват кто-то другой. Так что лучше не стоит. Мой план тоже не самый надежный, но, все-таки более реалистичный.
С этими словами он поднимает меня, как пушинку, и ставит на твердую землю. Прежде чем я успеваю прийти в себя и начать сопротивляться, он сковывает мои руки и ноги пластиковыми стяжками, заклеивает рот изолентой, закидывает меня на плечо и несет.
Сначала мне кажется, что мы идем к машине, но Фабрис сворачивает и уверено шагает куда-то через чащу.
Наконец мы оказываемся на поляне. Сперва мне мерещится, что это та самая поляна, где убили мою мать, но потом я осознаю, что побежала в другую часть леса. И все же эта поляна буквально идентична, и я догадываюсь, что Фабрис приметил ее давно. Он наверняка знал, что однажды я пойму, кто убил маму, и готовил этот план заранее.
Фабрис швыряет меня на землю, и, даже не привязав, идет куда-то. Я пытаюсь что-то сделать, но не могу ни выдернуть руки, ни встать, ни снять освободить рот, ведь руки скованы за спиной.
Он и это знал, ведь через десять минут неспешно возвращается с веревкой  и ружьем.
— Не рыпайся, ты же знаешь, оно заряжено, — говорит он, вешая двустволку себе на плечо, как будто мне легко сбежать.
Он готовит место, а я представляю, как он делал это для моей матери. Понятия не имею зачем, но теперь очевидно, что Фабрис убил ее. Он плетет мне удавку и цепляет ее на дерево с такой ловкостью, словно занимался этим уже не один раз.
Наконец все готово. Он развязывает меня и ведет под дулом ружья.
— А нож? — подаю я голос. — Как ты докажешь, что я убила Элен, если на ноже в ней твои отпечатки?
— Не волнуйся, я решу эту проблему, — беззаботно отвечает Фабрис. — В конце концов, на кухне валяется нож и с твоими пальчиками.
Больше мне сказать нечего, и я, чувствуя усталость от этой жизни, покорно залажу на пень, сую голову в петлю, затягиваю ее.
Фабрис собирается толкнуть пень, но тут из гущи деревьев доносится какой-то хруст.
— Кира! — вдруг слышу я голос Ксении.
Я открываю рот, но Фабрис приставляет ствол мне к горлу.
— Не рассчитывай, я убью и ее, если понадобится. Хочешь, чтобы она жила? Тогда заставь ее уйти. Я закончу начатое раньше, чем она притащит сюда еще кого-то, и все будет по плану. А главное, из-за тебя не умрет еще кто-то.
Фабрис старается держать себя в руках, но видно, что появление Ксении выбило его из колеи. Капельки потом выступили на его мерзком сальном лице.
Я киваю, мне ясно, что в таком состоянии, после всего произошедшего за день, этот урод пойдет на все, ему терять уже нечего. Я терпеть не могу Ксению, но во всем, что произошло, есть моя косвенная вина, так что нельзя дать умереть и ей.
Фабрис прячется за деревьями, и через минуту на поляне появляется Ксения…
Но вот, спустя тридцать минут долгих диалогов и признаний, мы снова вернулись к тому, с чего начали. Мне не удалось никого спасти. Я всегда только рушила.
Фабрис целится ружьем в Ксению. Он должен сначала убить ее, а потом столкнуть меня, чтобы версия про Киру-убийцу была правдоподобной.
— Прощай, дорогуша, — шепчет Фабрис и кладет палец на курок.
Вдруг издалека, на дороге, слышится шум проезжающей машины. Она слегка тормозит, но не останавливается, наверное, объезжает тачку Фабриса. Но этого достаточно, чтобы он оторвал взгляд от Ксении, которая с ужасом смотрит на дуло и плачет, и посмотрел в сторону, напряженно прислушиваясь.
Я резко подымаю руки, дергаю удавку, и ее удается ослабить. Машина уезжает, Фабрис, расслабившись, замечает мои движения боковым зрением, поворачивается вместе с ружьем, но я уже вытащила голову и прыгаю на него с пня, пытаясь рукой направить ружье в сторону.
— Кира! — орет Ксения, закрыв рукой рот.
Все происходит в долю секунды. Мы падает, Фабрис стреляет куда вверх, я луплю его руками, но, похоже, у меня мало сил, чтобы причинить какую-то по-настоящему сильную боль, которая заставит его хотя бы потерять ориентацию в пространстве.
Фабрис дает мне по носу, я верещу от боли, все заливает кровь, и пока я офигеваю, он переворачивает меня и садится сверху. Направляет ружье, но я, преодолев головокружение, подхватываюсь и тоже хватаюсь за ружье. Прижавшись друг к другу, мы мотаемся из стороны в сторону.
Краем глаза я вижу, что Ксения ищет что-то на земле. Наверное, камень, чтобы ударить этого сукиного сына по башке. Дура, от нее было бы больше толку если бы она просто набросилась бы на него как я, вдвоем мы бы его одолели.
У меня заканчиваются силы, я цепляюсь за ружье еще сильнее, нащупываю палец Фабриса на курке, он пытается нажать на него, ведь дуло как раз смотрит мне в подбородок, но тут я на последнем издыхании толкаю ствол и жму на палец Фабриса.
Раздается выстрел, мы падаем. Сквозь звон в ушах, который не прошел еще после предыдущего выстрела, а теперь так вообще оглушил меня к чертовой матери, я слышу какой-то странный визг, и понимаю, что это орет Ксения, осев на землю.
— Кира! Кира! — кричит она, рыдая.
Я вылажу из-под Фабриса.
— Кира! — Ксения тычет в меня пальцем. — Ты ранена!?
Все моя одежда в крови, но мне не больно. Я поднимаю свитер. Ничего нет.
Фабрис переворачивается на спину, хрипит, потом закрывает глаза и больше не издает ни звука. Он тоже весь в крови.
— Кира! — Ксения наконец встает и подбегает ко мне. — Господи, ты в порядке? Посмотри на меня? Ты в порядке?
Она трясет меня за плечи, пытается вытереть нос, из которого еще сочится кровь, но я неотрывно смотрю на Фабриса.
Я направила дуло на него. Я нажала на курок, хоть и его рукой.
— Я убила его, — шепчу я.
Ксения что-то там говорит, ищет телефон, ругается, что нет связи, но мне все равно. Я сажусь под деревом, на котором должна была умереть и закрываю глаза, чтобы не видеть этот кошмар хоть пять секунд.

Ксения
Ашиль подходит ко мне, обнимает за талию, и целует в шею. Я не сопротивляюсь, но и не отталкиваю его. Смотрю в окно его комнатки на ферме.
Поселок уже во всю украшен к Рождеству, которое наступит через неделю, но на ферме, видимо, об этом не знают. Здесь все так же грязно, слякотно и мрачно, ни на одном здании нет гирлянды или Деда Мороза.
Впрочем, в Вильдерупте тоже есть один такой дом, жители которого явно не готовятся к празднику. Дом моего отца.
Я отхожу от окна, Ашиль следует за мной.
— Прости, я не в настроении, — говорю ему, садясь на кровать.
— Все в порядке, я понимаю.
— Честно говоря, я пришла попрощаться. Сегодня я уезжаю.
— Жаль, ты мне нравишься. Но для тебя это к лучшему.
— Да, прости, что у нас ничего не вышло, — это слабо сказано, скорее, я должна извиняться за то, что пользовалась им и подвергала риску, заставляя вытаскивать сведения из полицейский архивов. — Мне жаль, но вряд ли мы будем общаться. Я не уверена, что вообще когда-нибудь снова приеду сюда.
— Все нормально, — кивает он. — Это мне жаль, что ты такое пережила. Ты и твоя сестра.
— И мой отец.
— Да, и он тоже. Хорошо, что все закончилось.
Я слегка поднимаю брови. Все закончилось в плане расследования, полиция признала нас всех невиновными, каким-то невероятным образом, несмотря на кучу противоречащих друг другу фактов и доказательств, пазл сложился именно так, каким был изначально. Но вот закончилось ли все для нашей семьи?               
Я прощаюсь с Ашилем и бреду через лес домой. Это другая дорога, не так, на которой все произошло, но мне все равно мерзко, хотя я и не верю в то, что призрак Фабриса может выйти из-за дерева и затащить меня в чащу.
В декабре здесь обычно выпадает снег, но, наверное, глобальное потепление добралось и до Вильдерупта, ведь в лесу нет никакого намека на зимнюю сказку. Только голые деревья, тучи, и красноземная грязь. Но хотя бы прошел ветер, который подгонял меня всю дорогу до фермы, и сырость ощущается меньше.
Дойдя до своего дома, возле калитки я сталкиваюсь с Франком.
— Добрый день, — он смотрит на меня почти испуганно.
Мы с ним еще ни разу не разговаривали после того для, когда Кира исчезла, и, наверное, он боится, что я снова буду угрожать ему чем-то острым.
— Здравствуйте, — спокойно говорю я.
— Я только зашел попрощаться с Кирой. Она ведь сегодня уезжает.
— Да, после обеда, — я смотрю на часы. Почти полдень, казалось бы, перед разлукой время должно лететь невероятно быстро, но тут оно тянется, словно жвачка, будто знает, что на самом деле нам не грустно от предстоящих разъездов, мы ждем их с нетерпением.
— Мы только поговорили, ничего такого, — продолжает оправдываться Франк.
— Да, я вам верю.
— Хорошо, — он неловко молчит, потом поднимает на меня взгляд: — Мне жаль, что все так обернулось для вас.
Я тоже смотрю на него, вижу его тени под глазами, морщины, и вспоминаю, что он тоже кого-то потерял в этой истории. И его потеря может даже более страшна, чем наша, ведь Северина умерла по нелепой случайности, оказавшись не в том месте не в то время.
— Я вам сочувствую по поводу дочери, — наконец выдавливаю я. — У меня такое чувство, будто я тоже виновата в ее смерти. Ведь все это из-за моего отца, моей семьи, она бы не умерла, если бы не встретила на своем пути Элен и ее мужа, а они папу…
— Не вините себя, — Франк слегка трепет меня по плечу. — Кира тоже мне об этом говорила, и я сказал ей то же самое. Те, кто на самом деле виноваты, уже мертвы. Вы такие же жертвы. И благодаря вам наконец нашли тело Северины. Я смогу забрать ее и похоронить.
— Вы тоже уедете? — я быстро утираю слезы.
— Да, уже выставил дом на продажу. Я был тут ради своей дочери, и добился того, чего хотел. Больше мне в Вильдерупте делать нечего.
— Спасибо вам, что помогали Кире. И мне. Удачи.
— Вам тоже.
Мы крепко жмет друг другу руки, и я с минуту смотрю, как Франк, ссутулившись, исчезает за поворотом дороги, пройдя по злосчастной парковке, которая и стала причиной всех этих дрязг. А может, если люди в душе хотят убить, они убили бы и по другой причине?
Я захожу в дом, снимаю куртку. Минуту наслаждаюсь теплом, потом поднимаюсь по лестнице. Останавливаюсь напротив пустой комнаты отца.
После случившегося, когда он увидел окровавленную Киру со сломанным носом, и узнал всю правду, папе, конечно же, стало хуже. И на этот раз он покорно согласился лечь в больницу, тем более, что нашей семьей заинтересовалась соцслужба, а переход папиных болячек в инвалидность могли привести к тому, что Киру заберут в интернат до совершеннолетия.
Отца отвезли в больницу в Страсбурге, потому что его состояние было уже очень тяжелым. Сейчас вроде бы началась стабилизация, но лежать там он будет еще долго, а потом, скорее всего, понадобится еще и реабилитация в центре. Но, по крайней мере, он жив, и может еще поживет минимум несколько лет.
Я закрываю дверь, и стучусь в Кирину комнату.
— Войдите, — говорит она.
Кира стоит у открытого окна, с которого открывается вид на поселок и горы.
— Я буду скучать по этому пейзажу, — она закрывает окно и садится на край стола.               
Ее вещи уже собраны в две аккуратные сумки, так что мне остается лишь проводить ее до машины соцработницы в три часа дня. А потом я запру дом, положу ключ под камень рядом со входом в подвал, и поеду в Париж.
— Злишься на меня? — спрашиваю.
— За что? — Кира кусает кожу у ногтей, которые уже отросли после ее попытки в скалолазание во время побега от Фабриса.
— За то, что не заберу тебя. За то, что тебе придется жить в социальном центре.
— Нет, — кротко говори она. — Я понимаю. У тебя нет возможности, да и ты не можешь меня забрать. И, честно говоря, я сама не хочу.
Я могла бы сказать, что наши с Кирой отношения наладились после пережитого вместе, но нет. На это нужно время, усилие, и желание, а у нас нет ничего. Это неправильно, ведь мы сестры, но ничего не поделаешь. Так бывает. Конечно, меня стала меньше терзать мысль о наследстве, но Кира по-прежнему мне не родная, и ничего общего с ней иметь я не хочу. И она чувствует то же.
И все-таки мне стыдно, что я обещала отцу, обещала себе, и в итоге не позабочусь о ней. Хотя, перед больницей я успела переговорить с папой, и он согласился, что мне не следует брать Киру. К тому же соцслужба явно мне не доверяла, так что все в итоге вроде как будет правильно, но мне все равно не по себе.
— Я могу тебя навещать, — начинаю я.
— Не надо, — отрезает Кира. — То есть, если хочешь, но не заставляй себя.
— Это ненадолго, на год-полтора. Пока папа не придет в себя. Тебе там будет хорошо, с тобой будут работать психологи и все-такое. Сменишь обстановку, в конце концов.
— Да уж, психологи и обстановка — то, что нужно жителям Вильдерупта, — на минуту в ней прорывается ее прежняя горькая язвительность.
Но потом Кира замолкает, а я не знаю, что еще сказать. То, что случилось в тот день в лесу опустошило нас, хотя, в первые часы казалось, что нужно столько всего обсудить. Но по факту каждый переваривал свою горькую правду в одиночестве. Как всегда в этой семье.
Даже соседи оставили нас в покое. Никто не шептался и не тыкал пальцем. Все были под гнетом того, что гноилось в Вильдерупте столько лет.
— Я так и не поговорила с папой, его так быстро увезли, — вдруг начинает Кира. — Так и не обсудила с ним все то, что узнала от тебя, и от Фабриса. Про Элен, и все такое.
— Я знаю, стоило бы дать вам увидеться, но все было так сложно и быстро.
— Да нет, лучше так. О чем там говорить, все и так понятно. И я все еще ненавижу папу и виню его, но я не хочу, чтобы он умер. Если бы мы увиделись, я бы начала орать, а ему и так было совсем плохо. Лучше поговорить потом, когда все уляжется.
— У вас еще будет возможность, поговорите, когда придет время.
Я хочу погладить ее по руке, но Кира вскакивает.
— Прости меня за Карину, — выпаливает она. — Я знаю, ничего уже не исправить, мне правда стыдно, что я так поступила, это моя вина. Это все моя вина.
Она снова садится и закрывает лицо руками. Не плачет, но я верю, что она переживает. Весь ее вид говорит об этом.
— Нет, — я подхожу к ней и кладу руку на спину. — Не нужно, не бери все на себя. Ты поступила глупо, но Карина была больна, она хотела умереть, даже если бы мы что-то сделали, не факт, что она не предприняла бы другую попытку. К тому же, если бы ты пошла за ней в лес, в таком состоянии она могла бы навредить тебе.
Кира отнимает руки от лица и с удивлением смотрит на меня.
Я не начала ее любить, нет, так же как и она винит папу в смерти матери, так и я виню ее в смерти Карины. Но я поняла, что не могу взвалить всю ответственность на ребенка. Мы все в чем-то виноваты. Я так же виновата, как и она, я тоже была равнодушна ко многим вещам, кроме наследства, естественно.
— Никто не знал, что Карина больна, — продолжаю я. — Я тоже не знала, и не обращала внимания на ее странности. А ты тем более не могла знать, ты же ее видела в первый раз в жизни. Я уверена, знай мы про ее расстройства, мы бы поступили по-другому. Я заставила ехать ее к папе, она не хотела. Если бы я знала, что она чувствует по этому поводу, что все эти семейные дрязги могут ухудшить ее состояние, я бы не требовала переться сюда. Но я не знала, и, честно говоря, мне было наплевать. Я думала только о долге, о том, что подумают люди, и о себе. В четырнадцать это нормально, но я-то уже взрослая. Это моя ответственность, и ответственность Карины за ее жизнь. Ничего уже нельзя изменить, особенно если человек хочет умереть. Или если хочет убить кого-то.
Мы снова замолкаем, а потом Кира встает, вытирает нос, по привычке осторожно, хотя он уже почти зажил, и говорит:
— Знаешь, я ведь тоже убила человека.
— Да, но это была самооборона.
— Но, просто, ты считала, что я убила Карину, в школе меня считали неадекватной, все шептались, что я в черном, странная с детства, бесчувственная, — у нее вырывается короткий смешок. — А я никого и пальцем не трогала. А в итоге все-таки убила. И это не так легко, как мне представлялось. Как всем представлялось. И я не знаю, кто я, и что я чувствую по этому поводу, и что будет со мной дальше.
Я смотрю на нее и не могу найти слов.
— Ты будешь общаться с Франком и дальше? — перевожу тему.
— Нет, мне это больше не нужно.
— Но ты любила его, — скорее утверждаю, чем спрашиваю я.               
— И люблю. Но все изменилось. Не хочу причинять ему боль, напоминать о Северине своим присутствием. Я удалила его номер из телефона. Все кончено. Идем обедать.
Кира выходит из комнаты и легко спускается по лестнице. Я не могу оторвать взгляд от какого-то пятнышка на полу. Мысли мешаются. Как же все несправедливо, и несправедливо в первую очередь для Киры и Северины. Они ведь еще дети.
Но у меня нет сил думать об этом. Я хочу уехать и хоть на секунду перестать терзаться виной за все происходящее.
Я встаю с кровати и иду вниз, разогревать лазанью.
После обеда Киру забирает соцработница. Она обещает мне писать и сообщать обо всех изменениях в делах сестры, дает адрес социального центра, говорит, что я могу не стесняться и тоже писать ей, если захочу узнать что-то.
Без всяких объятий и лишних сантиментов Кира садится в машину, машет мне рукой, и уезжает.
Я не волнуюсь из-за такого скомканого прощания. В конце концов, однажды мы с ней все равно увидимся. Не думаю, что у нас будет такой же десятилетний перерыв, как с Кариной.
Я выключаю в доме все по папиным инструкциям, запираю, прячу ключ, сажусь в свою машину и трогаюсь с места.
Под голос навигатора, рассказывающего план выезда на трассу до Парижа, еду по Вильдерупту. Как всегда перед началом заката, сквозь тучи вдруг выглядывают напоследок лучи солнца. Они освещают фахверковые дома, дорогу, лес на выезде. Я бросаю последний взгляд на пейзаж открывающийся с вершины, на Вогезы, на соседние поселки и городки в узкой долине, величественные замки, памятники и вышки на соседних горах.
Не знаю, придется ли мне сюда возвращаться или нет, но я не могу перестать считать это место домом своего детства даже после случившегося.


Страсбург, 2024-2025