Саутин Цена Солнца

Глава 1: Эхо в Пыльном Стакане и Шепот Позора
Таверна «Бешеный Пони» ютилась где-то в окрестностях владений лорда Элбора, больше походя на случайный нарост у края пыльной дороги, чем на заведение. Пыль, въевшаяся в грубые деревянные стены и соломенную крышу, висела в воздухе неподвижной пеленой, смешиваясь с запахом перебродившего пива, старого дыма и чего-то неуловимо затхлого. Тишину нарушал лишь скрип вывески на ветру да редкое жужжание мухи.
За массивным, потертым барным столом, залитым пятнами от кружек, сидела единственная заметная фигура. Дорогой, темный плащ с глубоким капюшоном скрывал черты лица и большую часть тела, но выдавал статус, явно чужеродный этому убогому месту. Рядом, прислоненный к стойке с небрежной точностью, стоял посох. Он был чуть выше человеческого роста, темного дерева, с тяжелым навершием, скрытым под обмотками из черной кожи. На стене прямо за барменом, на самом видном месте, висел портрет. Изображенный на нем орк смотрел устало; его ухо было сломано и неестественно свисало вниз — болезненная метка.
Сам бармен, орк по имени Даярг, с грубыми, но не злыми чертами лица, вытирал кружку грязной тряпицей. Его взгляд скользнул к загадочному гостю, затем к портрету отца. Он налил из бочонка стакан мутного, янтарного пива и с глухим стуком поставил перед клиентом. Пена перелилась через край, оставив липкую дорожку на дереве.
— Не часто тут встретишь такого… ухоженного господина, — пробасил Даярг, его голос звучал глухо в пустой таверне. — Наша «Пони» не слишком-то пользуется спросом у господ вашей… складки. Позвольте поинтересоваться, какое дело вас сюда занесло?
Саутин не ответил сразу. Длинные, бледные, ухоженные пальцы выбрались из складок ткани, обхватили стакан. Он сделал глубокий, размеренный глоток. Пиво было терпким, с явной горчинкой дешевого солода. Поставил стакан, не допив, и поднял голову. Капюшон слегка съехал, открыв нижнюю часть лица — тонкие, бледные губы и острый подбородок. Взгляд, скользнувший из тени капюшона на портрет, был острым, оценивающим.
— Я тут проездом, — прозвучал голос Саутина. Спокойный, ровный, но на мгновение в нем пробилась легкая, почти теплая нотка. — Еду навестить своего старинного друга. Тагора. Мы давно не виделись. Уж года два. — Уголки его тонких губ чуть приподнялись в едва заметной, но искренней улыбке при звуке имени. Пауза. Взгляд, скользнувший из тени капюшона на портрет, был острым, оценивающим, но мысленно он уже был далеко отсюда, в суровых стенах крепости Тагора, где их ждал радушный прием, крепкое пиво и воспоминания о былых схватках, где сила одного дополняла магию другого. — А это что за орк? — Саутин кивнул на портрет, возвращаясь в пыльную реальность таверны. — Почему он висит на самом видном месте?
Даярг вздохнул, его мощная грудь поднялась и опустилась. Он бросил тряпку на стойку. — Ох, господин… — Он махнул рукой в сторону портрета. — Это всего лишь мой отец, Гром. Погиб он… около трех лет назад. Я перенял его таверну и теперь заведую ей. Как умею. — В его голосе прозвучала привычная, глухая горечь. Он снова посмотрел на Саутина, пытаясь разглядеть хоть что-то в тени капюшона. — Старинные друзья… это всегда приятно, конечно. Особенно в наших краях, где редко кто надолго задерживается.
Саутин снова взял стакан, но лишь покрутил его в руках. Его внимание, казалось, было больше приковано к пыльным оконным стеклам, за которыми виднелись лишь серые крыши да пыльная дорога, ведущая к другу, чем к словам бармена или судьбе его отца. Тишина в таверне «Бешеный Пони» сгустилась, нарушаемая лишь тиканьем старых часов и далеким криком ворона. Дорогой плащ и темный посох казались инородным телом в этом мире пыли, дешевого пива и потухших надежд, лишь предвкушение встречи с Тагором согревало его холодноватую обычно натуру.
Пыль в «Бешеном Пони» снова взметнулась в воздух, но на сей раз не от сквозняка. Ее взбаламутили три фигуры, ворвавшиеся в таверну с грохотом и звоном. Солдаты лорда Элбора. Их латы, потускневшие от дорожной грязи, лязгали при каждом шаге, нарушая гнетущую тишину заведения. Они сгрудились у большого дубового стола, с грохотом отбросили мечи на скамьи и уселись, громко переговариваясь.
Даярг, перестав вытирать очередную кружку, тяжело вздохнул. Его взгляд скользнул к загадочному гостю у стойки, затем к портрету отца. Ничего хорошего от пьяных солдат в латах не жди. Он отложил тряпицу и двинулся к их столу, стараясь выглядеть покорным и услужливым. Приняв заказ на жареное мясо и пиво, бармен скрылся в кухонной нише, вскоре вернувшись с дымившимися мисками и тремя полными кружками мутного янтарного пойла.
Солдаты принялись за еду и выпивку с солдатской жадностью. Пиво текло рекой, щеки заливал румянец. Саутин сидел, погруженный в свои мысли о предстоящей встрече с Тагором, дороге, старых битвах. Звон лат, общий гул голосов солдат — все это слилось для него в неразличимый фоновый шум, словно отдаленный рокот водопада. Он не вслушивался, не пытался разобрать слова. Его сознание было далеко отсюда.
На заднем плане, за столом, солдаты, насытив первые приступы голода и жажды, начали перешептываться, их голоса сливались в тихий, жужжащий поток:
Первый, коренастый и краснолицый, громко крякнул, отставив пустую кружку, но затем понизил голос до шепота:
— Правда, после того как лорд Элбор потерял свою единственную дочь, он совсем стал плох. Больше детей у него нет, и передать владение некому, а он уже почти старик.
Второй, с бегающими глазками и жидкой бородкой, фыркнул, тоже шепотом:
— Поговаривают, что его дочь была шлюхой.
Третий, самый молодой и казавшийся чуть умнее, с раздражением качнул головой, стараясь говорить тихо:
— Да нет же! Говорят, местная шлюха выдала себя за его дочь. После того как слухи дошли до самого лорда, он приказал обыскать все леса и болота. — Он сделал глоток, оглядываясь на бармена, который демонстративно тер кружку. — И знаете, ее нашли. Точнее, труп, переодетый в лохмотья проститутки. Около старого моста. Там же недалеко нашли и труп Элронда, он был приближенным помощником лорда.
— Говорят она работала тут, в этой забегаловке, — кивнул в сторону Даярга первый солдат, смачно облизывая жир с пальцев и продолжая шептать.
— Лорд Элбор решил скрыть все следы этого позора, — продолжил третий, еще больше понижая голос, но в тишине таверны слова все равно неслись, хоть и приглушенно. — Свою настоящую дочь он похоронил в семейном склепе под своим замком.
— А самозванку нашли? — спросил второй, наливая себе еще пива и шепча.
— Нет, — покачал головой третий. — Поговаривают, что ее украл Тагор.
— Этот варвар?! — первый солдат фыркнул с презрением, не скрывая шепота.
— На заставе произошел бой, ее мужа убили, а ее саму утащил с собой Тагор, — подтвердил третий.
— Говорят, он настоящий дикарь, варвар, — вставил первый, набивая рот мясом и бормоча. — Наверно, он ее забрал чтобы съесть.
— Зачем ему ее есть, он же не людоед, а всего лишь дикарь, — отмахнулся третий с долей раздражения, стараясь говорить тихо. — Говорят, дочь лорда была очень красивой. Может, он утащил ее для своих утех.
— А когда наиграется, он ее съесть, — упорствовал первый солдат, хлопая ладонью по столу, но уже приглушенно.
— Да что ты заладил! — чуть громче вырвалось у третьего, но он тут же сбавил тон. — Он не жрет людей!
— Все равно, — буркнул первый, отхлебывая пиво и шепча. — Он необразованный дикарь, как и все его люди. — Он выпрямился на скамье, пытаясь придать себе важности, и прошептал с вызовом: — Если бы я с ним встретился, я бы убил его одной левой!
Даярг, стоя за стойкой, слышал обрывки этого напряженного шепота. Его грубое лицо хмурилось, взгляд тревожно скользил к портрету отца и к неподвижной фигуре Саутина, чье внимание, казалось, полностью принадлежало пыльной дороге за окном. Бармен чувствовал тяжесть разговора, но гость в плаще оставался глух к нему, погруженный в свои думы.
Насытившись и захмелев, солдаты поднялись с грохотом, заплатили Даяргу и, уже не сдерживая голос, громко переговариваясь и толкаясь, покинули таверну. Звон их лат и топот сапог затих на пыльной дороге.
Грохот стих. В таверне воцарилась тишина, гуще прежней, пропитанная запахом жареного мяса, разлитого пива и пыли. Даярг стоял за стойкой, сжимая в кулаке грязную тряпку, его орчий взгляд метался между Саутином, оставленным солдатами беспорядком на столе и портретом отца. На его лице читалось облегчение от их ухода и усталость.
Саутин, казалось, очнулся от своих мыслей лишь тогда, когда дверь захлопнулась за последним солдатом. Он медленно повернул голову, его взгляд скользнул по опустевшему столу солдат, затем снова остановился на пыльных окнах. Ничто в его позе или выражении скрытого лица не выдавало, что шумный разговор или шепот солдат хоть как-то его задел или был им услышан.
Через некоторое время он поднялся. Его движения были плавными, полными скрытой силы. Он кивнул Даяргу, его взгляд на мгновение задержался на портрете Грома.
— Спасибо за пиво, — сказал он просто, голосом, в котором не было ни торжества, ни злобы, лишь обычная для него ровная интонация. Он натянул капюшон, снова скрыв черты лица. Взяв посох, он развернулся и вышел из «Бешеного Пони» в пыльные сумерки, не оглядываясь. Дверь захлопнулась за ним, оставив бармена наедине с тиканьем часов, запахом пива и пыли, и ощущением, что этот странный гость унес с собой частицу тайны в наступающую ночь.
Саутин отвязал своего коня от покосившейся коновязи, сел в седло, держа в руке посох. Казалось, он не расставался с ним никогда, и судя по тому, как легко и привычно он оперировал им, посох в его руках не имел веса. Негромко цокнув копытами по пыльной земле, конь плавно тронулся с места. Саутин направил его на юг, туда, где темным исполинским силуэтом на горизонте высилась Драконья гора, чья огненная река лавы навеки разделяла континент надвое.

Глава 2: Тень у Огня Друга
Массивные ворота крепости Тагора, грубо сколоченные из вековых дубов и окованные черненой сталью, распахнулись перед Саутином с глухим скрипом. Запах дыма, жареного мяса и хмельного кваса ударил в нос, смешиваясь с холодным горным воздухом. Сводчатый проход вывел его во внутренний двор, где царил привычный хаос варварской твердыни — звон кузнечных молотов, ржание коней, грубые окрики воинов.
Его встретил сам Тагор на пороге Большого Зала. Владыка крепости казался еще массивнее на фоне каменных стен. Его плечи напоминали сдвинутые гранитные глыбы, лицо, обветренное и покрытое шрамами, светилось искренней радостью при виде старого друга. Громовой смех сотряс воздух.
— Саутин! Проклятые горы, наконец-то! — прогремел Тагор, шагнув вперед и схватив мага в медвежьи объятия, от которых тот едва не потерял дыхание. Грубая сила, знакомая по десяткам битв. — Слишком долго твоя тень не падала на мои пороги!
— Дороги дальни, друг, а дела требовательны, — отозвался Саутин, слегка высвобождаясь и поправляя дорогие, темные складки своего плаща. Его голос был ровным, вежливым, но в глубине спокойных, как лесные озера в штиль, глаз мелькнуло что-то быстро погасшее — усталость? Облегчение? — Однако твое приглашение было веским поводом отложить все.
Тагор, не замечая нюансов, хлопнул мага по спине так, что тот качнулся.
— Веским? Еще бы! Пиры без тебя — как битва без топора! Идем! — Он поволок Саутина вглубь Зала.
Большой Зал встретил их стеной шума и жара. Гигантский очаг пылал, отбрасывая гигантские, пляшущие тени на грубо отесанные стены. Длинные дубовые столы ломились от простой, но обильной еды — запеченные туши, груды хлеба, глиняные кувшины с квасом и медовухой. Воины Тагора, уже изрядно захмелевшие, громко перекликались, звенели кубками, ревели похабные песни. Воздух был густым от дыма, запаха пота, мяса и перебродившего хмеля.
Тагор усадил Саутина на почетное место рядом с собой, у главного стола.
— Налей ему полную! Самую крепкую! — приказал он, и слуга тут же поставил перед магом массивный кубок, наполненный мутной янтарной жидкостью. Сам Тагор схватил свой рог, перепоясанный серебряными обручами. — За встречу, брат! За старые раны и новую добычу! — Он осушил рог одним мощным глотком, медовые капли заструились по его бороде.
Саутин сделал вежливый, размеренный глоток из своего кубка. Квас был терпким, грубым, слишком крепким для его утонченного вкуса. Он кивнул в ответ на тост, его взгляд скользил по залу, отмечая знакомые и незнакомые лица, оценивая обстановку. Он слушал байки Тагора о недавнем набеге, отвечал сдержанно, его тонкие губы изредка растягивались в вежливой улыбке. Он был здесь гостем, почтительным, но слегка отстраненным, как всегда. Пока не появилась она.
— Айла! — позвал Тагор, его голос внезапно смягчился, обрел неожиданные нотки нежности, резавшие слух своей непривычностью. — Иди сюда, солнышко! Представься моему брату!
Она вышла из тени у дальней стены, где помогала служанкам. Свет от очага упал на нее, и Саутин замер. Его кубок, который он как раз подносил ко рту, остановился на полпути.
Она была… светом. Светлые волосы, как спелая пшеница под палящим солнцем, были собраны в тяжелую, толстую косу, ниспадавшую на спину. Простое льняное платье подчеркивало стройность стана. Но главное — глаза. Бездонные. Цвета ясного неба после грозы, когда последние тучи только что рассеялись, и мир дышит свежестью. В них читалась смесь застенчивости, доброты и скрытой силы.
— Встречай, Саутин! — Тагор обнял ее за плечи, и Саутин увидел, как она слегка напряглась под этой грубоватой лаской, прежде чем мягко улыбнуться. — Моя жена. Айла. Солнце, растопившее лед в этом медвежьем логове!
Айла склонила голову в почтительном поклоне.
— Владыка Саутин, — голос ее был чистым, как горный ручей, и пронзил Саутина неожиданно остро. — Мой муж много рассказывал о вас. О вашей дружбе и подвигах. Честь встретить вас наконец.
Саутин поднялся. Его движение было плавным, отточенным. Он совершил безупречный, глубокий поклон, его темный плащ скользнул по каменному полу. Когда он выпрямился, его лицо было бесстрастной маской вежливости.
— Честь и удовольствие всецело мои, владычица Айла, — его собственный голос прозвучал чуть глуше обычного, но все так же ровно и учтиво. — Ваше присутствие… озаряет эти древние стены. — Он поднял кубок в ее сторону. — За ваше здоровье и счастье.
Но внутри, за безупречным фасадом, что-то сдвинулось. Ледяное спокойствие его души дало трещину. Когда она улыбнулась в ответ, робко и искренне, показав ровные белые зубы, Саутин почувствовал странный укол — не в сердце, а где-то глубже, в самой основе его холодного разума. Он видел, как пламя очага отражалось в ее бездонных глазах, делая их еще ярче. Видел, как она ловко и грациозно двигалась между столами, принося Тагору еще квасу, как ее легкое прикосновение к руке мужа заставляло того сиять еще больше. Этот грубый воин, его старый друг… он обладал этим сокровищем? Этой чистотой, этим светом, который казался таким чуждым мраку крепости и еще более чуждым мраку в душе самого Саутина?
На протяжении всего пира взгляд мага, острый и неусыпный, все чаще возвращался к ней. Он ловил отблески пламени в ее волосах, следил за плавной линией ее шеи, слушал редкие, тихие слова, которые она вставляла в разговор. Он видел, как она терпеливо сносила громогласные шутки Тагора и его дружинников, как ее улыбка иногда становилась натянутой. Каждый раз, когда Тагор обнимал ее или громко хвалил перед всеми, в Саутине копилось что-то холодное и тяжелое. Раньше он ценил в Тагоре его простую силу и прямодушие. Теперь эта грубость, это неуклюжее обладание чем-то столь прекрасным, казались ему… осквернением.
Месяцы, последовавшие за той памятной встречей, превратились для Саутина в странную, мучительную пытку, затянутую в бархат вежливости. Он стал не просто частым гостем в крепости Тагора — он стал ее тенью, желанной и неуловимой. Его визиты учащались под благовидными предлогами: обсуждение пограничных слухов, торговые пути, угрозы с севера. Но истинная причина всегда витала в воздухе, незримая для доверчивого варвара.
Саутин наблюдал. Он видел, как Айла расцветала в его присутствии, как ее глаза загорались живым интересом, когда он рассказывал ей саги о древних звёздных картах, забытых богах, чьи имена звучали музыкой, или о свойствах горных трав. Он видел, как она внимала его словам о далеких городах, где знания ценились выше грубой силы, о библиотеках, хранящих мудрость веков. Он лечил ее легкие недуги снотворными отварами, чей дымок пахнул запретными долинами, и его тонкие, ухоженные пальцы, касаясь ее запястья для диагностики пульса, казались воплощением изящества на фоне мозолистых ладоней ее мужа. Он был воплощением иного мира — мира ума, тайны, изысканности, столь желанного для ее души, томившейся в суровом каменном мешке.
И он видел его. Видел, как Тагор, добродушный и слепой, хлопал его по плечу, называя "братом", наливал ему грубого кваса, громко смеялся над своими же солдатскими шутками, которые заставляли Айлу лишь вежливо улыбаться, а глаза ее на мгновение тускнели. Саутин видел, как ее тонкие плечи слегка напрягались под тяжелой рукой мужа, как ее смех над его байками звучал чуть натянуто. Каждое такое мгновение было каплей яда в чашу его терпения. Каждое объятие Тагора, каждое его громкое "солнышко мое" казалось Саутину кощунством, осквернением нежного цветка варварскими руками. Ревность, холодная и всепоглощающая, как горный ледник, сковывала его сердце. Желание обладать Айлой, вырвать ее из этой грубой реальности, слилось с презрением к другу и осознанием собственного превосходства. Он знал, что достоин ее. А Тагор — лишь помеха на пути.
Идея созрела в тишине его башни, среди свитков и алхимических реторт. Отравление. Не мгновенное, а хитрое, подлое, маскирующееся под недуг или последствие пира. Яд, который усыпит могучее тело варвара, не вызывая подозрений до последнего момента. Саутин подобрал компоненты с холодной точностью: горькая полынь, чтобы замаскировать вкус, кристаллы льда из Вечных Ледников, чтобы сковывать изнутри, и капля тени Древнего Зла, найденная в запретных катакомбах, чтобы погасить неуемную жизненную силу. Зелье дымилось в колбе, принимая вид темного меда.
Повод нашелся сам собой — удачный набег Тагора на караван соседнего барона. Пир в Большом Зале был шумным и пьяным, как всегда. Воздух гудел от песен, звенели кубки, столы стонали под тяжестью жареной дичи. Саутин сидел рядом с Тагором, внешне невозмутимый, вежливо поддерживая разговор. В руках он вертел свой кубок — древний, из черного дерева, инкрустированный серебряными змеями, чьи рубиновые глаза мерцали в свете факелов. Внутри плескался обычный квас. Но его внимание было приковано к массивному, перепоясанному серебром рогу в руке Тагора, из которого тот время от времени отхлебывал крепкую медовуху.
— За твою удачу, брат! — гремел Тагор, снова поднимая свой рог. — За добычу и крепкие руки! И за дружбу, что крепче стали!
— За дружбу, — ровно отозвался Саутин, и в его глазах, казалось, отразилось пламя очага. Но это был холодный, расчетливый блеск. — И за твою любовь, Тагор. За Айлу. — Он поднял свой черный кубок в ее сторону. — Пусть ваш союз будет крепче адамантита и ярче солнца, что она собой являет. — Его голос звучал чисто, без единой фальшивой ноты. В тот же миг, пока все внимание Тагора было приковано к Айле и словам тоста, Саутин сделал едва заметный пасс рукой под столом. Невидимая струйка густого, темного зелья, пахнувшего горьким медом и холодом, выплеснулась из складок его рукава прямо в полу опустевший рог Тагора, мгновенно смешавшись с остатками медовухи.
Тагор, тронутый до глубины души, широко улыбнулся.
— Слышишь, солнышко? Брат за нас! — Он тряхнул рогом, не глядя внутрь, и поднес его ко рту. — За Айлу! И за брата Саутина! — С доверчивостью ребенка, не ведающего зла, он запрокинул голову и осушил рог одним мощным, последним глотком.
Саутин лишь пригубил из своего кубка, не сводя глаз с Тагора. Он видел, как сначала на лице друга мелькнуло удивление от странной, обжигающей горечи, сменившей привычную сладость меда. Затем — гримаса боли, когда ледяной холод ударил по жилам, сковывая мускулы. Кулак Тагора сжался, костяшки побелели. Пустой рог с глухим стуком упал на каменный пол, покатившись под стол.
— Сау…тин? — хрипло выдавил он, его взгляд, полный непонимания и нарастающего ужаса, устремился на мага. Он искал в его глазах панику, растерянность, объяснение. Но нашел лишь бесстрастную, ледяную маску. Маску торжества. Маску человека, достигшего цели. Яд на его губах… Восторг в моих глазах…
Зал заплясал перед помутневшим взором Тагора. Факелы расплылись кровавыми пятнами. Голоса слились в невнятный гул.
— Спокойной ночи, друг… — прошептал Саутин, и в этом шепоте звенела бездна презрения и сладость долгожданной мести.
Тагор рухнул лицом на холодный каменный стол, опрокинув кубки. В наступившей внезапной тишине зала прозвучал лишь его хриплый предсмертный вздох и отчаянный, пронзительный вскрик Айлы:
— ТАГОР!
Но Саутин уже двигался. Быстро, с хищной грацией. Он отшвырнул черный кубок — орудие отвлечения. Его магически усиленные руки, сильные и неумолимые, схватили Айлу, которая бросилась к мужу. Ее крик был полон ужаса и непонимания. Она отчаянно вырывалась, но его хватка была как стальные тиски.
— Тише, свет мой, — прошипел он ей на ухо, и в его голосе не было ни тепла, ни обещаний, лишь холодная целеустремленность. — Сопротивление бесполезно. Ты принадлежишь мне теперь.
Он потащил ее прочь от стола, от оцепеневших в шоке воинов, от тела поверженного друга. К пылающему очагу. Резким, точным движением он нажал на неприметный камень в кладке рядом с камином. С глухим скрежетом открылась потайная дверь, скрытая в толще камня, ведущая в черную пасть потайного хода. Запах сырости и древней пыли ударил в лицо.
— Нет! Отпусти! Что ты сделал?! — рыдала Айла, цепляясь ногтями за косяк двери.
Саутин лишь сильнее вжал ее в себя, гася ее отчаянные попытки вырваться магическим импульсом, от которого она обмякла, теряя сознание. Он подхватил ее на руки — легкую, хрупкую, его добычу. Его сокровище. Его солнце, которое он вырвал из чужих рук.
Бросив последний взгляд на хаос в Зале, на неподвижное тело Тагора, на лица ошеломленных воинов, которые только начинали осознавать масштаб предательства, Саутин шагнул в темноту потайного хода. Каменная дверь захлопнулась за ним с глухим, окончательным стуком, отсекая свет пиршественного зала, дружбу и прошлое. Впереди была только тьма, дорога к его болотной твердыне и безвольная ноша в его руках — начало его владения.

Глава 3: Тень на Водной Стремнине
Глухой скрежет каменной плиты слился с предсмертным хрипом Тагора, оставаясь в Большом Зале. За потайной дверью воцарилась гнетущая тишина подземелья, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Айлы, безвольно повисшей в железной хватке Саутина, и его собственными шагами, глухо отдававшимися в узком проходе. Воздух пах сыростью, пылью веков и холодом камня. Знакомый путь — он сам предложил его построить Тагору много лет назад, под предлогом последнего рубежа обороны или тайного удара. Ирония судьбы, теперь ставшая его спасением и дорогой к плену.
Проход вывел к узкой щели в скальном массиве, скрытой нависающим выступом. За ней открывался головокружительный вид: почти вертикальная каменная лестница, высеченная в самой скале, тонкая, как ребро дракона, и почти невидимая снаружи. Она змеилась вниз, к подножию замковой горы, где темнела узкая полоска воды — быстрая, но обычная река, один из бесчисленных притоков, стекающих с гор. Внизу, у крошечного, затерянного причала из почерневших бревен, качалась на слабой волне небольшая, но крепкая лодка. Все было подготовлено Саутином заранее, как шахматная партия, где фигуры падали по его воле.
Спуск с ношей был трудным, даже для его магически усиленных мышц. Камни скользили под сапогами, ветер свистел в расщелинах. Айла, оглушенная его импульсом, была легка, но безжизненная тяжесть ее тела заставляла напрягаться. Наконец, его сапоги ступили на шаткие доски причала. Без лишних церемоний, с холодной практичностью, он опустил ее тело на дно лодки, между мешками с провизией и бурдюками воды, заботливо уложенными им же ранее. Она упала на жесткие доски, как тряпичная кукла, ее светлые волосы растрепались по лицу.
Саутин оттолкнул лодку от причала резким движением ноги и шагнул в нее сам. Лодка дрогнула, приняв его вес. Он встал на корме, его темный плащ трепетал на влажном ветерке. Костяная башня — его оплот, его истинное владение — ждала на юге. Ее путь лежал за огненной преградой великой лавовой реки, чья огненная стена вечно разделяла континент и была видна как темный исполинский силуэт с дымящейся вершиной на горизонте. Прямой путь по суше занял бы несколько дней. Сплав по этой реке сокращал путь всего на один день, но это был день, вырванный у погони. Затем предстоял сухопутный переход.
Он сконцентрировался. Никаких весел, никаких парусов. Только сила воли, перетекающая в магию. Невидимая энергия сгустилась вокруг корпуса лодки, и та, будто подхваченная незримым течением, плавно тронулась с места. Она набрала скорость, оставляя за собой слабую рябь на темной воде, унося их прочь от подножия замка Тагора, от хаоса, который должен был сейчас бушевать в его стенах.
Шум ветра и воды заполнил пространство. Саутин стоял неподвижно, как изваяние на корме, поддерживая магический импульс. И только теперь, когда замок скрылся за скальным выступом, когда нависающие стены уступили место открытому небу и мрачным пейзажам, до него донеслась тяжесть содеянного. Лицо его, обычно бесстрастное, исказилось. Мгновенная гримаса — не раскаяния, но острой, ледяной жалости. К Тагору. К их былой дружбе, вымершей в одно мгновение, как костер, залитый ядом. Тень сожаления скользнула по его чертам, холодная и быстрая, как туман над водой.
Он опустил взгляд. Айла лежала у его ног, бледная, хрупкая, все еще без сознания. Луч закатного солнца, пробившийся сквозь облака, упал на ее лицо, осветив высокие скулы, длинные ресницы, спелую пшеницу волос. И в этом свете, в этой совершенной, чуждой всему вокруг красоте, его сомнения испарились. Ледяная ясность вернулась в его глаза, тверже гранита Драконьей горы. Да. Оно того стоило. Каждый миг ожидания, каждая капля яда, каждый предательский удар судьбы. Она была здесь. Она принадлежала ему. И никакая тень друга, никакое призрачное эхо прошлого не могло затмить этого сияющего факта. Жалость растворилась, как дым, унесенный ветром над рекой. Осталась только цель, достигнутая, и предвкушение обладания.
Лодка, ведомая неуклонной волей мага, скользила все дальше по темной воде, на юг. Впереди был лишь один день пути по реке с его безмолвным сокровищем — день, который отделял его от сухопутной дороги к башне и вечному напоминанию о цене, которую он заплатил. Но Саутин смотрел только вперед, к силуэту Драконьей горы на горизонте. В его глазах горел холодный огонь триумфа.

Глава 4: Обед в Золотой Клетке
Водный путь остался позади, как и причал у неприметной деревушки. Саутин действовал быстро и без тени сомнения. На деревенском базаре, где его дорогой плащ и ледяная аура вызывали робкое почтение, он без лишних слов приобрел крепкую карету-повозку и выносливую лошадь. Деньги, как всегда, не были проблемой. Вещи — мешки с провизией, бурдюки, его посох и главное, все еще безвольное тело Айлы — были бережно, но эффективно перегружены в закрытый кузов кареты. Солнце уже клонилось к зениту, когда повозка, запряженная лошадью, а не магией (слишком заметно, да и силы требовалось беречь для иного), тронулась на юг, в сторону вечно дымящегося исполина — Драконьей горы и ее огненной реки лавы. До подножия горы, к лавовому рубежу, оставалось полдня пути.
Примерно в полдень, когда солнце стало нещадно палить, а лошадь начала заметно уставать, Саутин свернул с дороги. Он выбрал поляну у края небольшого, но густого леса — достаточно открытую, чтобы видеть приближение, и достаточно тенистую, чтобы дать отдых. Лошадь была отпряжена, ей дали воды и овса. Маг же нуждался не только в отдыхе, но и в пище. И его пленнице следовало дать поесть.
Карета была небольшой, но обустроенной с минимальным комфортом. Внутри, вдоль стен, располагались два узких сиденья, а между ними — крошечный откидной столик. Именно здесь Саутин решил устроить трапезу. Он открыл дверцу кареты. Полумрак внутри рассеялся, впуская полуденный свет. Айла лежала на одном из сидений, все еще без сознания, бледная, но дыхание ее было ровным.
Саутин вошел, слегка склонившись под низким потолком. Он не стал будить ее сразу. Сначала — обустройство. Он упер конец своего темного посоха в центр столика. Тихо прозвучало заклинание, и по деревянной поверхности стола заскользили невидимые щупальца магии. Из мешков, стоявших в углу, сами собой извлеклись: грубая, но чистая льняная скатерть, аккуратно расстелившаяся; две простые, но прочные оловянные тарелки; такой же кувшин с водой и две кружки; хлеб, нарезавшийся сам тонкими ломтями; куски вяленого мяса; горсть сушеных ягод. Все это расставилось на столе с холодной, безупречной точностью. Запах еды смешался с запахом дерева и пыли дороги.
Только тогда Саутин повернулся к Айле. Он не стал трясти ее или кричать. Его длинные, бледные пальцы коснулись ее виска, посылая крошечный, пробуждающий импульс магии — не боль, а резкий толчок к сознанию.
Айла вздрогнула. Ее глаза — те самые, цвета неба после грозы — широко раскрылись. Сначала в них был лишь туман дезориентации, смутное воспоминание хаоса, крика, темноты и неумолимых рук. Потом взгляд сфокусировался на низком потолке кареты, на деревянных планках, на… лице, склонившемся над ней. Лице Саутина. Бесстрастном, вежливом, как всегда. И тогда память хлынула волной: пир, падающий Тагор, его хрип, ужас, стальные руки, утянувшие в темноту…

Глава 5: Маска Сорвана
Айла вжалась в угол кареты, спиной вдавившись в жесткую обивку сиденья, словно пытаясь провалиться сквозь дерево. Весь ее облик, еще минуту назад напоминавший беззащитную пташку, преобразился. В глазах, еще секунду назад полных слез, теперь пылала ярость, смешанная с презрением и холодным расчетом. Вежливая маска владычицы растаяла без следа.
— Что ты натворил, идиот?! — ее крик, резкий и пронзительный, ударил по тишине кареты. Голос сорвался на хрип от неистовства.
Саутин замер. Его бесстрастное выражение лица треснуло, сменившись мимолетным оцепенением. Он не ожидал... такого накала.
— Ты убил Тагора! — продолжила Айла, ее слова сыпались, как камни. — Теперь на его место сядет его долбанутый брат, Виланд! Ты хоть представляешь, чем это кончится, старый ты идиот?! — Она почти выкрикнула последние слова, ее тон был откровенно издевательским.
Саутин лишь сильнее сжал посох. Его глаза, обычно холодные и оценивающие, были округлены от шока. Это была не та Айла. Совсем не та.
— Я работала с ним! — выпалила она, подчеркивая глагол с резкой откровенностью. — Держала его пыл в своих руках, контролировала! Он стал мягче, слушался меня! Я отговаривала его от всей той безумной мути, что нашептывал ему Виланд! А этот Виланд, этот оголтелый вояка, он только и мечтал об одном: объединиться с Южным Королевством и двинуть войной на Север! На королевства Севера! — Ее голос снова взлетел до крика. — Ты понимаешь, старый мешок с костями, что ты наделал?! Тагор был щитом! Его владения — пробка в горлышке песочных часов! Пока он был жив и нейтрален, ни Север, ни Юг не могли двинуться друг на друга — любая армия должна была бы сначала пройти через его земли, сломить его, и только потом, обескровленная, встретиться с настоящим врагом! Это был вечный тупик! А теперь? Теперь Виланд схватит власть, бросится в объятия Юга, и война вспыхнет! Война королевств! И все из-за тебя!
Саутин сидел, словно парализованный. Образ нежного, светлого существа, ради которого он пошел на предательство и убийство, рассыпался у него на глазах, превращаясь в нечто циничное, расчетливое и откровенно жестокое. Его "солнце" оказалось манипулятором, признавшимся в контроле над его другом. Холодный ужас и глубочайшее разочарование сковали его. Он не знал о ее прошлом в таверне (это знание осталось бы за кадром и для него), но то, что она сказала — о контроле, о политических играх, о том, что она сдерживала Тагора от амбиций Виланда — этого было достаточно, чтобы его иллюзия разбилась вдребезги.
Внезапно Айла двинулась. Не для побега, а для атаки. С яростным воплем, больше похожим на рык, она перегнулась через крошечный столик, опрокидывая кувшин с водой, смахивая на пол тарелки с едой. Ее руки, с тонкими, но сильными пальцами, вцепились бы в его лицо, его горло — Саутин не сомневался. В ее глазах горела слепая ярость и отчаяние загнанного зверя.
Реакция мага была мгновенной и рефлекторной. Посох в его руке был не просто символом — он был продолжением его воли. Не убирая взгляда с искаженного яростью лица Айлы, Саутин резко выставил посох вперед. Тяжелое, обвитое черной кожей навершие с глухим стуком ударило ей в грудь, чуть ниже ключицы. Удар был не смертельный, но точный, сокрушительный.
Айла ахнула, захлебнувшись собственным криком. Ярость в ее глазах сменилась мгновенной болью и шоком. Ее тело обмякло, словно подкошенное. Она рухнула обратно на сиденье, голова беспомощно откинулась, глаза закатились, прежде чем закрыться. Она снова погрузилась в пучину искусственного сна, вызванного магическим импульсом, вложенным в удар.
Тишина в карете навалилась, густая и тяжелая, после криков и звона опрокинутой посуды. Запах разлитой воды и рассыпанной еды смешался с пылью дороги. Саутин сидел неподвижно, все еще сжимая посох, костяшки пальцев побелели. Его взгляд был устремлен в пустоту, но видел он не стену кареты, а внутреннюю пропасть. Его лицо, обычно такое контролируемое, выражало полное, абсолютное непонимание. Непонимание того, что только что произошло. Непонимание того, кого он похитил. Непонимание того, ради чего он убил друга. Мир, который он так тщательно выстраивал в своих холодных расчетах, рухнул за несколько минут, обнажив чудовищную ошибку. Он смотрел на безжизненное тело Айлы, но видел лишь призрак собственной иллюзии, рассыпающийся в пыль. И в этой пыли не было триумфа. Была только ледяная пустота и осознание катастрофы, которую он, сам того не желая, мог развязать.

Глава 6: Пепел Иллюзий
Неподвижный, знойный воздух висел над поляной. В карете, где еще недавно стоял гул от криков и звенела опрокинутая посуда, теперь царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием Айлы и тяжелым биением сердца Саутина. Влюбленность, та безумная страсть, что толкнула его на убийство друга, растворилась, как утренний туман под палящим солнцем. На ее месте осталась только ледяная, ядовитая злоба. Взгляд его, скользнув по безжизненному телу в углу, задержался на тонкой шее. На миг в мозгу сверкнула дикая, простая мысль — избавиться. Сейчас. Навсегда. Задушить, прикончить посохом, оставить в этом лесу диким зверям. Груз ошибки был слишком тяжел.
Но нет. Слишком просто. Слишком быстро. Все его предательство, вся грязь, вся потеря — требовали иной расплаты. Он решил отыграться на ней. На этой лживой, расчетливой твари, что обманом заняла место его солнца. Аппетит исчез бесследно. Механически, с холодной отстраненностью, он подобрал со стола уцелевшие ломти хлеба и несколько ягод. Прожевал без вкуса, словно жуя пыль. Затем — резкий взмах посоха. Невидимая сила сгребала осколки кувшина, мокрые тряпки, рассыпанную еду в плотный шар, который с глухим стуком выбросило в открытую дверь кареты, в кусты у опушки леса. Чистота стала стерильной, холодной. Теперь он вез не возлюбленную. Он вез пленницу. И ждало ее в башне совсем иное обращение. Не алтарь, а клетка. Не обожание, а холодный расчет и, возможно, месть.
Маг собрался в путь. Дверца кареты захлопнулась с гулким, окончательным звуком. Саутин взобрался на козлы, взял вожжи. Лошадь, отдохнувшая и напоенная, тронула повозку. Зной стоял невыносимый, дорога пылилась под копытами. До лавовой реки, вечного рубежа, отделявшего его владения от мира Тагора (теперь мира Виланда), оставалось совсем немного. Уже к вечеру воздух стал густым и едким, запах серы и раскаленного камня пробивался сквозь пыль. Перед ними открылась панорама ада.
Огненная река лавы, широкая, как разлившаяся стихия — добрых двадцать метров от берега до берега — клокотала и шипела внизу. Темно-красная, почти черная масса, испещренная трещинами, из которых сочился ослепительно желтый свет, медленно, но неумолимо текла между черных, оплавленных скал. Жар поднимался волнами, искажая воздух над бездной. Саутин остановил карету на самом краю обрыва. Сидя на козлах, он смотрел то на бурлящую лаву, то на дверцу кареты за спиной, за которой лежала его пленница. Искушение было сильным, почти физическим. Один магический толчок... Карета, лошадь, Айла — все исчезло бы в раскаленной пучине без следа. Пепел над рекой — и конец ошибке. Конец всему.
Но рука не поднялась. Не из жалости — из нежелания дать ей легкий выход. Из желания видеть расплату. Сжав челюсти, он крепче сжал посох. Взмах был мощным, сосредоточенным. Темное дерево затрепетало в его руке, рубиновые глаза змей на навершии вспыхнули алым. Магическая сила, густая и неумолимая, обволокла карету, стоявшую в упряжи лошадь… и его самого на козлах. С глухим стоном дерева и металла, повозка оторвалась от земли вместе с кучером. Конь забился в испуге, заржал, но был бессилен. Карета, неестественно накренясь, поднялась в раскаленный воздух. Саутин чувствовал, как адский жар бьет снизу, как удерживание такого веса пожирает его силы с чудовищной скоростью. Капли пота, мгновенно испаряясь на щеках, оставляли соляные дорожки. Они плыли над адом, над ревущей, шипящей лавой, тень повозки скользила по огненной поверхности. Казалось, вечность. Наконец, карета с глухим ударом опустилась на черную, застывшую скалу противоположного берега. Лошадь осела на дрожащие ноги. Саутин перевел дух, ощущая глубинную усталость, пустоту в костях. Магия требовала платы. Но он был на своей стороне.
Он снова поднял карету — уже не так высоко, лишь чтобы преодолеть неровности застывшего лавового поля — и повел ее вперед по воздуху, как марионетку на невидимых нитях, сам оставаясь на козлах. Сил хватило лишь на то, чтобы отойти на безопасное расстояние от пекла. С глухим стуком колеса снова коснулись твердой, но уже обычной земли. Саутин тронул лошадь вожжами. Впереди открылась зеленая равнина. Усталость давила, но до башни — всего день пути. Он двинулся вперед, в наступающую ночь.
День пути по бескрайней равнине тянулся медленно под палящим солнцем. Карета катилась по едва наезженной дороге, поднимая пыльные шлейфы. Саутин, погруженный в мрачные размышления, почти не замечал окружающего. Лишь к вечеру, когда солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо в багрянец, а впереди показалась темная полоса леса, знаменующего конец равнины, его внимание привлекло движение.
На самом краю леса, далеко в стороне от дороги, словно вырастая из самой чащи, появилась гигантская фигура. Каменный великан. Его рост был чудовищен — добрых семь метров от оплывших, покрытых мхом и лишайником ног до массивной головы, напоминающей валун. Фигура казалась древней, высеченной самой природой, но не природой было то, что росло из его плеча: целый дуб, корни которого оплели камень, как стальные канаты, а крона зеленела под небом. Саутин на мгновение замер, придержав лошадь. Големы. Он знал их. Некогда слуги колдуний и отшельников, стражи порогов и тайных рощ. Но те были ростом с человека, от силы — два метра. Этот же... этот был порождением иных сил, иных времен. Откуда он взялся здесь, на границе леса? Что или кого он сторожил в его глубинах?
Вопросы роились в голове, но Саутин подавил любопытство. Узнавать не хотел. Не до того. Он лишь наблюдал, как гигантская фигура, не обращая на него внимания, неторопливо вышла из тени деревьев и неуклонно зашагала по равнине на запад, параллельно кромке леса, но вдалеке. Каменные ноги размеренно поднимались и опускались, сминая траву. Дуб на плече покачивался в такт шагам. Он удалялся, становясь меньше, теряя детали, превращаясь в темный, медленно движущийся силуэт на фоне заката, пока окончательно не скрылся в багряной дымке сумерек, как видение, как предзнаменование из другого мира.
Саутин тронул лошадь поводьями. До костяной башни оставался день пути. Впереди была ночь, дорога и безмолвная пленница в карете. И тень каменного стража, ушедшего в сумрак. Лес впереди ждал.

Глава 7: Владения Костей
Лес, в который они въехали с наступлением сумерек, был не просто скоплением деревьев. Это был древний, дышащий сыростью и тайной организм. Воздух здесь был густым, пропитанным запахом гниющих листьев, влажной земли и чего-то более старого, более зловещего — запахом тлена и стоячей воды. Дорога, едва намеченная колеями, быстро сузилась, превратившись в извилистую тропу, петляющую между замшелыми валунами и стволами деревьев, чьи корни сплетались над почвой, как когтистые пальцы. Листва сомкнулась плотным пологом, почти не пропуская угасающего света дня. До болот Саутина оставалось недолго.
Наконец, лес расступился, уступив место совершенно иному пейзажу. Перед ними раскинулось болото — бескрайнее, серо-зеленое, зловещее. Туман, густой и холодный, как саван, стлался над черной водой, скрывая ее истинную глубину. Клочья твердой земли, поросшие чахлой осокой и кривыми, скрюченными деревьями, напоминавшими скелеты, уродливо выступали из топи. Воздух висел неподвижно, тяжелый от испарений гнили и сероводорода. Дорога здесь окончательно прерывалась. Дальше путь лежал только по невидимой тропе, известной одному Саутину. Любой незваный путник, ступивший не туда, был обречен медленно и бесславно исчезнуть в бездонной, вязкой пучине.
Саутин остановил карету на последнем клочке твердой земли перед зыбкой границей болота. Он спрыгнул с козел, его движения были медленными, отягощенными усталостью и грузом мыслей. Без лишних сантиментов он отпряг лошадь, снял с нее узду и хомут. Животное, почуяв вольный воздух и опасную близость топи, фыркнуло и, не оглядываясь, рвануло прочь, обратно в чащу леса, скрывшись в сумерках. Карета осталась брошенным, ненужным артефактом прошлого пути.
Затем Саутин открыл дверцу кареты. Айла лежала там, все так же без сознания, бледная и безвольная. Он наклонился, его сильные руки, усиленные магией, легко подхватили ее хрупкое тело. Он перекинул ее через плечо, как мешок с провизией, не глядя на ее лицо. Она была его ношей. Его добычей. Его ошибкой, с которой еще предстояло разобраться.
С посохом в свободной руке он ступил на первую невидимую точку опоры на краю топи. Его шаги были уверенными, выверенными годами. Он шел не по земле, а по узкой, извилистой ленте застывшей магии, проложенной его волей сквозь смертоносную топь. С каждым шагом болото оживало вокруг него, но не для атаки — для приветствия своего хозяина. По его воле, из зловонных пузырей ила позади него поднялись фигуры.
Сначала это был Гниющий Болотный Великан — груда тины, водорослей и полуразложившихся останков, слепленная в подобие человеческой фигуры ростом с дерево. Его «голова» была гнилой корягой, из пустых глазниц сочилась черная жижа. Он издал булькающий стон, склонив свою массу в знак повиновения. Затем из клубящегося тумана выступили Тени с Когтями из Льда — бесформенные, мерцающие сгустки холода, чьи конечности заканчивались длинными, острыми как бритва ледяными шипами. Они скользили по поверхности топи беззвучно, оставляя за собой иней на черной воде. Появились и другие твари: шевелящиеся комья тины с горящими угольками глаз, змеевидные существа из грязи и корней, парящие огоньки болотных огней, принявшие злобные лики. Темнота и черная магия болота пробуждались по зову своего повелителя, образуя жуткий эскорт.
Саутин шел сквозь этот кошмарный пейзаж, не оглядываясь. Его спина, несущая ношу, была прямой, взгляд устремлен вперед, сквозь серую пелену тумана. Усталость грызла его, но холодная решимость гнала вперед. И вот, сквозь вечную серую пелену болота, проступило чудовищное видение.
Башня из Костей.
Она поднималась из самых черных, бездонных вод топи, словно палец мертвеца, указующий в грозовое небо. Монументальное, кощунственное сооружение, сплетенное из гигантских ребер драконов или иных древних чудовищ. Между ними были вмурованы черепа невообразимых размеров и форм, их пустые глазницы смотрели в вечность. Бесчисленные кости меньшего калибра — берцовые, плечевые, позвонки — образовывали стены, арки, контрфорсы, скрепленные не раствором, а жилами окаменевшего зла и черной магией Саутина. Башня излучала холод, древность и немую угрозу. Она была не просто домом. Она была крепостью, памятником его власти и его отчужденности от мира живых.
Саутин остановился у самого края темной воды, отделявшей его от подножия башни. Он сбросил Айлу с плеча на сырую кочку мха у своих ног, не глядя на нее. Его взгляд был прикован к башне. К его владению. К его тюрьме. К его концу пути. Сейчас ему предстояло лишь переправиться через последний рубеж черной воды, отделявшей твердь от основания башни. Но это был уже легкий шаг для мага, вернувшегося домой. Тяжелая дверь из сплетенных ребер и черепов ждала его. И за ней — будущее, мрачное и неопределенное, с безвольной ношей у его ног.

Глава 8: Плата за Солнце
Две недели. Четырнадцать долгих дней и бесконечных ночей Башня Костей была тюрьмой для Айлы. Саутин держал ее запертой в черной железной клетке в своей верхней комнате. Он почти не приходил. Когда появлялся, его взгляд был лишен прежнего обожания — лишь холодная оценка собственности, смешанная с горечью разочарования и нерастраченной злобы. Он молча оставлял воду, черствый хлеб, иногда — горсть ягод, игнорируя ее проклятия, мольбы или ледяное молчание. Его иллюзия разбилась, оставив лишь пустоту и осознание чудовищной ошибки, которую уже нельзя было исправить. Айла, лишенная солнца и надежды, медленно угасала в зловонном полумраке, среди пляшущих теней от масляных жаровен и пустых глазниц костяных стен. Ее светлые волосы потускнели, глаза, цвета грозового неба, стали тусклыми и полными бездонного отчаяния.
В этот вечер Саутин стоял у окна-арки, смотря в непроглядную тьму болота. Усталость и тяжесть содеянного грызли его сильнее обычного. Он снова подошел к клетке. Айла сидела, вжавшись в угол, не глядя на него. Саутин взмахнул посохом — не для пробуждения (она и так была в сознании), а чтобы заставить ее взглянуть на него. Резкий, болезненный импульс заставил ее вздрогнуть и поднять голову. В ее глазах отразились ужас и ненависть.
Он открыл рот. Что он хотел сказать? Обвинить? Потребовать объяснений ее лжи? Излить свою собственную боль предательства? Слова застряли в горле комом горечи и бессилия. Он видел лишь жертву своего безумия, и это зрелище было невыносимо.
Они не успели пророчить ни слова.
БА-БАХ!
Глухой, сокрушительный удар, от которого содрогнулась сама башня, прокатился снизу. Каменная пыль сыпалась с потолка. Саутин резко обернулся, его ледяное спокойствие треснуло, уступив место мгновенной настороженности и леденящему предчувствию. Это был не гром. Это было что-то... массивное. Ломающее. Знакомое.
СКРЕ-Е-ЕЖ! ЗВОН!
Звуки битвы, доносившиеся снизу, были краткими, яростными и чудовищно знакомыми. Рев ярости, нечеловеческий, искаженный болью и безумием, но... его. Топор, рассекающий заколдованную плоть и кость стражи — гниющих великанов, теней с ледяными когтями. Звук, который он слышал в сотнях битв плечом к плечу с ним. Но это было невозможно. Абсурдно! Две недели... Он не мог...
Нет. Не может быть.
Сердце Саутина бешено заколотилось, сжимаясь ледяным комом ужаса. Он прижался спиной к клетке, инстинктивно подняв посох. Его взгляд был прикован к низкой, темной арке, ведущей на винтовую лестницу. Оттуда несло запахом гари, болотной гнили и.. смерти. Гниющей. Знакомой. Ужасающе знакомой.
Тени в арке сгустились. И оттуда, сквозь клубящийся дым и пляшущий свет пожаров, начавшихся где-то внизу, вползла, вернее, ввалилась фигура.
Саутин ахнул, невольно отшатнувшись, ударившись спиной о прутья клетки. Айла закричала — тонкий, пронзительный вопль чистого ужаса.
Это был Тагор. Но не Тагор. Не его друг. Не живой человек.
Это было оно. Ходячее разложение. Гниющая, почерневшая пародия на человека. Кожа свисала клочьями, обнажая желтеющие кости и почерневшие мышцы. Из зияющих ран на боку и лице копошились белые личинки. Пустые глазницы, глубокие, как колодцы, горели изнутри адским багровым светом — светом чистейшей, нечеловеческой ярости. В обугленной, местами лишенной плоти руке он сжимал «Громовержец». Топор смерти.
Мертвец... Из могилы... За две недели...
— САУТИН! — голос хрипел, как рвущаяся ржавая цепь, но в нем бушевала знакомая мощь, усиленная до чудовищных пределов безумием и ненавистью. Зловонное дыхание тлена ударило в лицо мага. — ПРАВДА ОТКРЫЛАСЬ! ВСТРЕЧАЙ КАРУ!
Ужас — первобытный, животный — сковал Саутина. Его расчетливый ум отказался верить. Паника, холодная и липкая, залила разум.
— ОНА МОЯ! — завопил Саутин, отпрыгивая от клетки в сторону, его голос сорвался на визгливую истерику. Безумие ситуации, вид разлагающегося друга, осознание невозможного — все сломало его контроль. — ТЫ — ХОДЯЧИЙ ТРУП! ИСЧЕЗНИ В ПРЕИСПОДНЮЮ!
Он швырнул сгусток сгущающейся, шипящей тьмы. Тагор рванулся навстречу. «Громовержец» взвыл, рассекая магию. Битва началась — панический страх против слепой, адской ярости мертвеца.
Саутин вертелся, как загнанный зверь, уворачиваясь от ударов. Его магия была хаотичной. Но Тагор, не чувствуя боли, шел напролом. Он не остановится. Он пришел убить. Он пришел за ней.
Саутин попытался отрезать путь к клетке, отшвырнув магическим толчком одну из массивных жаровен навстречу Тагору. Жаровня опрокинулась. Раскаленное масло хлынуло на пол, вспыхнув пламенем. Саутин, ослепленный паникой, отшвырнул вторую жаровню. Стекло разбилось, масло расплескалось веером огня. Пожар вспыхнул, заволакивая комнату едким дымом. Жар стал невыносимым.
Глупец! Что я наделал?! — мелькнуло в панике. Дым резал глаза, слепил, лез в горло едкой гарью. Сквозь чадную, слепящую пелену Саутин увидел, как фигура Тагора, объятая летящими искрами, но неумолимая, как рок, настигает его у самой клетки. Страх парализовал волю, сковывал магию. Он увидел взмах «Громовержца» — не яростный размах, а короткий, точный, неотвратимый, как приговор палача.
Боль. Чудовищная, разрывающая, белая вспышка агонии в бедре. Зловещий, влажный ХРУСТ ломаемой кости. Его собственный крик — высокий, полный нечеловеческого страдания и осознания конца — разорвал задымленный воздух. Нога подкосилась, перестала существовать. Он рухнул, корчась в неконтролируемых судорогах, не в сторону, не от огня — прямо в огромную лужу раскаленного, только что пролившегося масла от первой опрокинутой жаровни.
ПШ-Ш-ШИИИП! Звук был ужасен — как мясо, брошенное на раскаленную сковороду. Кипящая, вонючая жидкость мгновенно прожгла дорогие ткани его плаща, впилась в кожу, в мышцы. Боль превзошла все мыслимые пределы, выжигая разум. Его дорогие одежды, символ статуса и власти, вспыхнули факелом от соприкосновения с пылающим полом. Он почувствовал, как волосы на голове и лице свернулись, задымились, как кожа на руках и лице пузырилась и обугливалась. Запах горелого жира и волос смешался с чадом масла и серы.
ГОРЮ! НЕТ! ПОМОГИ! КАКОЙ АД! — но крик захлебнулся дымом и собственной агонией. Он инстинктивно попытался отползти, откатиться, отчаянно брыкаясь одной ногой и цепляясь обугленными руками за скользкие от сажи камни, но это лишь сильнее взболтало кипящее масло вокруг него. Новая волна пожирающего пламени, подпитанная пролитым горючим с другой жаровни, накрыла его с головой, как погребальный саван. Огонь лизал лицо, заползал в рот и нос. Сквозь рев пламени и шипение собственного горящего тела он услышал адский скрежет рвущегося железа — Тагор ломал прутья клетки. И увидел — одним последним, затуманенным болью и пламенем взглядом — как его «солнце», его Айла, не кричала. Она была безучастна, забилась в самый дальний угол клетки, сжавшись в комок, спрятав лицо, абсолютно сломленная, превращенная им в тень былого света. И вот теперь этого призрака его мечты вырывал из клетки другой призрак — ходячее проклятие, бывший друг, чью жизнь он отнял.
— Тагор... — хрипло, захлебываясь пламенем и кровью, попытался он выкрикнуть, глядя в багровые угли, пылавшие в пустых глазницах склонившегося над ним монстра. — Она... не та... управляла... тобой... прости...
Последнее осознание. Не иронии. А полной, абсолютной потери. Он видел, как гниющая рука Тагора вырывает из клетки бледный, безвольный комок — их общее падение. Его солнце, которое он вырвал у друга. Ее солнце, которое он превратил в это. Его мечту о свете, погребенную во мраке болот и предательства. Тагор уносил их любовь — изуродованную, отравленную, мертвую. И он, Саутин, горел. Горела его плоть, его магия, его иллюзии, его предательство. Вместо триумфа — кипящее масло. Вместо обладания — пепел. Вместо света — кромешная тьма и невыносимая боль, пожирающая его снаружи и изнутри.
Сознание гасло, растворяясь в агонии и всепоглощающем огне. Не осталось ничего. Только жар. Только боль. Только конец пути. И черный дым, поднимающийся от его пылающего тела в костяное небо проклятой башни.