Третий Кит - Тома маршируют, полки за полками

1.

В добрые-старые времена люди устраивали семейные праздники. У кого-то они были, скажем так, камерными ивентами, а у нас – вполне себе широкоформатные (хоть и «коротко-литражные»): собиралось обычно до полусотни человек – и это только родни с самыми близкими друзьями. В нынешнюю негостеприимную эпоху считается, что для такой оравы следует снимать ресторан. Но тогда мы полноценно обходились трёхкомнатной хрущёвкой: стол накрывали в центральной комнате, Гостиной, а после застолья и необходимой квоты тостов, люди выборочно перебирались в соседние комнаты – в Лоджию, чтобы потанцевать, а в Рояльную, чтобы помузицировать, пообщаться, а реже, послушать музыку или посмотреть видео.

Иногда, гастрономическая часть и не планировалась. Это значило, что в Рояльной назначен семинар либо вечер искусства. Вкратце, но подробнее.

Семинары были как бы неофициальной апробацией, и по мотивам этих докладов семь человек защитили диссертации, да не абы где, а в Бейрутском университете им. Святого Иосифа, университет Дамаска, а также в Сорбонне и Эколь Нормаль!
 
На пюпитре стоят старинные немецкие канделябры, и стоят не просто, а со свечками (на всякий, что называется, пожарный случай). Канделябры были призваны вводить в нужную тональность, а вблизи от них примостились проигрыватель и сидюк с двухкассетником. Кроме того, иногда вставал на ночевку диапроектор или слайд-проектор. Это дарило нас особые вечера...


2.

В 1986/87 мы понавезли из Ленинграды и Москвы огромную сумку полную слайдов. На них было наследие многих живописцев, от Джотто и Босха до Передвижников и Пикассо. При просмотре картин, играла музыка: скажем, испанцам и голландцам «подходили» барочные композиторы, а (пост)импрессионистам – импрессионисты, хе-хе. Учелло и Гирландайон «шли под» добаховский контрапункт де Машо и Окегема, а Матис Грюневальд – под Хиндемита. Или, скажем, Пикассо отлично сочетался с музыкой Шенберга (подходили все три периода), а русские живописцы (от Тропиниа и Кипренского до Врубеля и Левитаны) – с музыкой Игоря Старвинского. Последняя, в своем бесконечном многообразии, была «к лицу» любой интересной живописи, от наскальных пейзажей до «кубо-портретов». Поэтому «с ее помощью» мы просматривали шедевры из (у Стравинского был один минус: он отвлекал внимание на себя).

Эти «концертированные выставки» (мой ноу-хау) пользовались большой популярностью, и долгими осенними вечерами, переходящими в зимние ночи, мы сидели в затемненной комнате, уставившись в простыню на стене. Эта простыня незаметно превращалась то в стену Венского или Британского музея, то Прадо, Лувра или Уфицци... А порой возглас восторга (или коммент) заглушали музыку. Одним словом, жить можно и без Интернета, и за МКАДом, и без капитала – было бы электричество.

Вообще, это непростой и очень интересный вопрос: как музыка «иллюстрирует» картины, а живопись «описывает» музыку. Однако пора возвращаться, собственно, к КИТУ. С виду этот Кит похож на двадцать пять полок с книгами. Стекла из полок давно убрали, в погоне за дополнительным пространством. Оно и понятно: стеклам-то дело найдется, а книгам нет числа и счета, и надо их куда-нибудь распихать. В итоге, на стеллажах примостились, в основом, собрания сочинений – так называемый фикшн – а над ними, прямо под потолком, грозно чернели полсотни томов Большой Советской Энциклопедии. Что же касается поэзии и книг научного толка, им нашли место в других комнатах.


3.

Итак, А.
А это АКСАКОВ.

К тому времени, когда я приступил к системному чтению художественной литературы, то есть, к середине 80х, произведения Сергея Аксакова воспринимались как фантастика. Но поскольку почти вся фантастика века ХХ представляет собой антиутопию, то сочинения Сергея Афанасьевича суть УТОПИЯ. Невозможно поверить, что когда-то на Руси и в самом деле жили такой жизнью и могли читать такие книги, а еще труднее представить себе русскую литературу без «достоевщины». При этом, здесь нет, слава Богу, никакой набоковщины – это хорошая литература! просто, она вышла, вроде, не из Гоголевской (башмачкинской?) шинели, не из плюшкинских прорех, не из кабинета Евгения, не из маски Печорина и не из цилиндра Чацкого.

Среди других авторов на А был Виктор Астафьев. Он появился около 1987, и я запомнил то чувство: надо же! вчера за эти книги надо было отчитываться в Первом отделе, если не хуже, а вот, на тебе – стоит себе на прилавке как горнист перед турбазой (даже недорого). Запомнил я, впрочем, и то, как пытался защищать прозу Астафьева от гнева «национально мыслящей интеллигенции» (когда вспыхнул скандал вокруг «Ловли пескарей в Грузии»). Однако проза Виктора Алексеевича меня не увлекла, даже оттолкнула: слишком много желчи и просто недобрых чувств... наверное, мало любви – даже любовь к родному краю выражается через боль утрат, а то и ненависть к... известно, к чему, со всей этой оттепельно-перестроечной околесицей. В общем, Астафьев у меня не пошел. Сегодня не пойдет и подавно.


4.

Фамилий, да и слов, на А в русском языке мало. Поэтому переходим к плодовитой букве Б.

Б – прежде всего, БЛОК. Двенадцать корешков синего цвета заласканные дедушкой и мамой, особенно том Шестой. Синие белополосые тома занимали большую часть полки. Сам я недолюбливал стихи Блока, да и поэзию Серебряного века в целом, начиная от и заканчивая будетлянами и Маяковским. Однако я очень любил то, как Владимир Николаевич или мама читали эти стихи, перед окном, особыми вечерами, и даже при свете свеч.

Долгие годы на полке одиноко лежал сборничек пьес БУЛГАКОВА в А8 – дедушка особенно любил драматургию Михаила Афанасьевича. Мне тоже (особенно «Бег», после шедевра Алова и Наумова).
 
В память о 100-летнем юбилее в мае 1985 мы устроили «Булгаковский вечер». Хотя кроме нескольких пьес и «Мастера и Маргариты» у нас ничего и не было под рукой (журнальные версии прочих романов, а также рассказов и повестей появились годом позже). Однако Вечер удаося на славу! даже сегодня, годы спустя, не возникает привкуса «дилетантского бриколажа». Мы сконструировали стенгазету, где были Факты-Вклейки из жизни Булгакова, а также иллюстрации к «Мастеру и Маргарите», причем в виде колладей из наших фоток и «Сборников карикатур» (и то, и другое смотрелось, пожалуй, весьма забавно – хотя и по разным причинам), кроме того, друзья семьи, Валера и Любовь Матюшкины, сочинили и исполнили под гитару несколько талантливых и веселых песен. А еще запомнилась такая вот чудесная инсталляция: воздушный шарик, расписанный под Кота-Бегемота, держал в руке-резиновой перчатке вилку с нанизанным на нее соленым рыжиком!

Под конец, нельзя не сказать хотя бы два слова о главном. Что такое из себя представляет главный роман М. Булгакова? «МиМ» – это как если бы Николай Васильевич Гоголь – или Юмор Гоголя как главный его персонаж – совершил пресловутое путешествие из Петербурга в Москву (проездом через Рим, NN, или Диканьку) и оставил свои показания об увиденном и услышанном в Москве Сталинской. Одним словом, это фотопортрет великой эпохи. А так называемая «линия Иешуа» нужна для того, чтобы истории в романе превратились в Историю. Можно сказать и по-другому: Линия га-Ноцри (НЕВОЛЬНО) свидетельствует о том, что всякая история есть история [лишь постольку, поскольку она история] о Суде над Христом. Хотя, повторюсь, воландовский Иешуа есть Христос в той лишь мере, в какой Лев Мышкин или Лев Толстой суть апостолы (прости, Господи!)

…так-так-так, кто еще на полочке сидит? БУНИН. К стихам Ивана Бунина я еще с детства питал теплые чувства. А «Ледяная ночь»? от этой мертвенно-гололедной элегии мне хотелось выть; даже слово «Мистраль» нагоняло ужас. И лишь на старости лет я задумался:

Никого в подлунной нет –
только я да Бог
Знает только Он мою
мертвую печаль.

Я, понимаешь, тут восседаю, а где-то, в уголке напротив примостился и Он (он?)... Что это такое? «Сидим с бобром за столом», так, что ли? С «мертвой печалью», напротив, все ясно: сначала потерял Россию, «регион элитарности», потом разбазарил ветром принесенную Нобелевскую премию, потом – старость и болезни...
Бунинская проза всегда отталкивала меня каким-то европейской надменностью или неприветливым нобилитетом («дворянскостью»). Да что там проза, сам портрет!


6.

Кстати сказать, портрет или фотография могут значительно сократить нам «опыты быстротекущей жизни». Прежде чем попытаться осилить какого-нибудь автора, посмотрите на него. На него самого. Пушкин, Гоголь и Достоевский обязательно бы меня заинтересовали. Скажем, Лермонтов, тот же Аксаков, Лесков или Тургенев – может, да – может, нет (Лев Толстой – скорее, нет: как мне кажется, в его лице много лицемерия и нарциссизма). А вот «социал-демократы» (от Белинского и Добролюбова до Герцена и Горького) – НЕТ и еще раз НЕТ! Не стоит тратить время и на В. Сорокина: по лицу ясно, что здесь все закончится игрой со стилями (возможно, автор будет отжигать и в ток-шоу). 
О «демократически избранном» Набокове я совсем молчу. Не знаю, какая у него была коллекция бабочек, но коллекция персонажей не вызывает ни малейшего желания связываться с этим автором. Занятные аллегории и забавные сравнения, пускай их сотни, не заменят – или не вытеснят – главного: отсутствия мало-мальской онтологии.

Согласен, это никакой не аргумент. Кроме того, у интереснейших писателей внешность не всегда известны или убедительна (Шекспир или Пелевин) (яснее ясного, что не стоит). Да, в общем, я ничего и не обосновываю – я просто определил для самого себя. Всё-таки, глаза зеркало души. А улыбка – ее отпечатки пальцев ;) По крайне мере, глаза честнее, и я стараюсь верить им, а не ушам, или каким-то рейтингам.

Если опять-таки исходить из внешности, ни один французский классик не смог (бы) меня завербовать... кроме, пожалуй, троих: Франсуа Рабле, Сирано де Бержерака и Оноре де Бальзака (хотя внешность Сирано весьма условна, да и Рабле тоже). Повторяю, речь идет лишь о портретах. На самом деле, из всей французской литературы я читал: Рабле, Вийона, Корнеля, Мольера, Дюма, Гюго, Мало, Мопассана, а также Жан Ануй и Борис Виан. Вот и всё! (Говоря откровенно, портреты Александра Дюма и Виктора Гюго нимало не располагали меня к этим господам, не говоря уже про Анатоля Франса и Эмиле Золя).


7.

Во время последнего ремонта, когда пристраивали третьий этаж, получилось так, что несколько Собраний сочинений оказалось в ванной комнате. Бальзак, Диккенс (и кто там еще) водным процедурам не мешали. Им влага тоже была неопасна. Наконец, на пару недель открылся «портал возможности»: я понимал, что случай прочесть хотя бы страничку из этих многотомных «стеноскрёбов» больше не представится.

Я решил «пробурить в Бальзака», подробно перелистав оглавления в последних двенадцати томвх из 24-томника: там должно быть лучшее. В итоге, мне хватило получаса, чтобы вынести вердикт. По названиям, все вещи де Бальзака, независимо от жанра, подпали под три неравные категории:

1) Госпожа Фирмиани. Полковник Шабер. Прощенный Мельмот. Проклятое дитя. Гамбара (сборник). Шуаны, или Бретань в 1799 году (сборник). Прощай! Мэтр Корнелиус. Луи Ламбер (сборник) Поиски абсолюта. Гобсек. Мараны. Красная гостиница. Неведомый шедевр. Драма на берегу моря. Крестьяне. Эликсир долголетия. Темное дело. З.Маркас (сборник). Отец Горио (сборник). Евгения Гранде.

2) Шагреневая кожа (сборник) Комедианты неведомо для себя (сборник). Дом кошки, играющей в мяч. Загородный бал. Вендетта. Музей древностей (сборник)

3) Побочная семья. Супружеское согласие. Силуэт женщины. Второй силуэт женщины (сборник). Покинутая женщина. Поручение. Брачный контракт. Обедня безбожника. Дело об опеке. Мелкие буржуа. Бедные родственники. Иисус Христос во Фландрии. Сельский врач. Сельский священник (сборник). Тридцатилетняя женщина. Прославленный Годиссар. Старая дева.
Плюс, еще целых три тома «Утраченных иллюзий» до кучи!..

Как вы, возможно, догадались, эти ТРИ группы таковы:
Первые НЕМЫ. После их прочтения, можно согласиться с автором на предмет названия, можно и поспорить. Кроме того, такие названия как «Мелкие буржуа» и «Бедные родственники» подходят для комедийных детективов, а «История величия и падения Цезаря Бирото» или «Банкирский дом Нусингена» - для добротных сериалов. Однако у Бальзака этого наверняка нет. И читать это не тянет: Первую – неохота, с ленцой, Третью – категорически и «ни за какие деньги!» – и только Вторую группу, ту что посередке, можно прочесть хотя бы теоретически. Хотя до практики у меня дело так и не дошло: этаж достроили, и книги вернулись на свои стеллажи. Допыливать свой век.

Подытожим. Найти место по себе под солнцем / определить свое место в жизни, и устроиться по возможности оптимально – вот, о чем пишет Оноре де Бальзак. За это его и ценил, очевидно, Карл Маркс. Мне, однако, кажется, что мсье де Бальзак едва ли помог бы лично мне устроиться в жизни (в МОЕЙ жизни, с учётом развалом Союза, травмы и революции роз). Что же до литературных (или духовных) интересов, мне интереснее было найти не столько СВОЁ МЕСТО, сколько СЕБЯ САМОГО. Но это уже задача не французских классиков, а Достоевского, Платонова и Пелевина. К этому вернемся в нужное время.


8.

Кому-то не понравится выбранный мною метод, тем более, что мы имеем дело с переводами. Я и не навязываюсь. Могу сказать одно: такие названия как «Мертвые души», «Преступления и наказание» или «Чапаев и Пустота» звучат убедительно (для моего, так сказать, уха), а вышеупомянутые имяреки – нет. Вот и вся арифметика.
Да и вообще: с какого экстаза, французский автор времен Реставрации и * может быть интересен современному (не-европейскому) читателю.

Пользуясь случаем, не могу не сделать «маленькое ночное замечание» - ведь, будем откровенны, такой случай больше, хе-хе, не представится.

ТРИ ПОТОКА ВОЗВРАЩЕНИЯ

______________________________
(*) об иллюстрации: эта фотография снята уже не в квартире, а в доме. Впрочем, персонажи те же: книги, рояль, канделябры и я :) (все, кроме проигрывателя и магнитофона (RIP).
Но есть и новости: наконец-то, книги стоят в ОДИН РЯД