Калибровка

Данилу Карташову

- Данил, ты когда в следующий раз приедешь в Россию?
- Не знаю, как получится. Но в марте буду точно – на день рождения мальчишки приеду обязательно!

Финал диалога перед расставанием почти на полгода. Я еду домой. Данил вообще-то тоже едет домой, только его дом теперь в Вене. Данил – это мой друг еще со студенческих лет, друг из разряда "самых-самых".

Полгода пролетели тихими радостями и будничными огорчениями. Электронное общение с другом являлось скорее душевным суррогатом, нежели целительным нектаром. Но это все же лучше, чем ничего, и телефонный звонок из Вены неизменно материализовывался в мое приподнятое на несколько дней настроение.

***

В этот день я проспал все на свете. Вместо запланированного подъема в 4 утра и поездкой первым 6-часовым рейсом до Нижнего, я проснулся в 8 и мог рассчитывать только на 10-часовой рейс. Даже при самом удачном раскладе – минус четыре часа общения. Винить некого - украл у самого себя.

Знакомых бомбил до Нижнего не видно, а автобус уже бил копытом на перроне.

Бежать в кассу за билетом глупо, потому подхожу к водителю:
- До Нижнего возьмешь?
- Садись.

Богдан – несуразный автобус, вызывающий устойчивую ассоциацию «пафосный ПАЗик». Салон заполнен наполовину. Сажусь ближе к водителю – во-первых, больше обзор (хотя на что смотреть? – дорога знакома до кочки), во-вторых, проще общаться с нежданными контролерами.

На соседнем сидении пожилая женщина, рядом с ней стоит другая. Судя по всему провожает и пытается успокоить сидящую. Лица у обеих потерянные. Сидящая нервно копошиться в своей дорожной сумке.

- Неужели украли?
- Да ты дома его оставила!
- Ну как я его оставила дома, если зарядник здесь, в сумке?
- Я приеду домой и тебе позвоню, если найду его!
- Ну что ты говоришь! Как ты мне позвонишь, если у меня нет телефона???

Пауза.

Стоящая оборачивается к другой женщине, видно, что они с ней незнакомы.
- Извините, у вас есть сотовый телефон?

На лице новой участницы диалога растерянность.
- Нет. То есть, есть, но там нет денег… И заряда нет.
- Да вы не волнуйтесь. Мы не можем найти Галкин сотовый телефон. Я хотела поехать домой и послать вам СМС – дома телефон или нет. Вот и все. Это не за ваш счет.
- Нет… Я СМС принимать не умею.

Похоже даму заклинило

- Прошу прощения. Запишите мой номер, так будет проще.

Стоящая направилась ко мне. Вытащила блокнот. Я продиктовал свой номер, проверил, правильно ли он записан. Помедлив, все-таки спросил:
- Извините, но как вы пошлете мне СМС, если у вас нет сотового телефона?
- А у меня есть! Только он дома. Мне дочь подарила. Говорит, дорогой, вот я его и не ношу с собой.

Знакомая история.

Вошла женщина с кассовым аппаратом под мышкой.
- Провожающих прошу покинуть салон!

Стоящая вышла и стала интенсивно жестикулировать за окном. Значения жестом мне угадать не представлялось возможным. Однако сидящая явно понимала и не менее интенсивно жестикулировала в ответ.

Женщина с кассовым аппаратом пошла в салон проверять билеты. Мое сердце заметно застучало. Трудно сосчитать, сколько раз я не покупал билет, а расплачивался с водителем, но всякий раз подобная проверка добавляла мне изрядную дозу адреналина. И даже то, что я видел своими глазами, как водитель профессионально сунул пятидесятирублевую купюру проверяющей, не добавляло мне уверенности в моем положении.

- Ваш билет.

Я неопределенно махнул рукой, напарник водителя дотронулся до проверяющей.
- А! Так у вас служебный!

Проверяющая направилась к выходу. Обернулась к пассажирам.
- Счастливого пути!

Вышла. Дверь автобуса захлопнулась. Тронулись. Вот и хорошо.

Я вытащил блокнот, с которым никогда не расстаюсь, и кое-как нацарапал "быть добрым и быть добреньким", дважды подчеркнул и закрыл блокнот с чувством выполненного долга. Попытался подремать, но в самый-самый момент запиликал мобильник. С неизвестного номера пришло сообщение "Телефон дома. Спасибо вам большое". Ответил "Ок" и показал СМС смотрящей на меня с надеждой соседке. Она прочитала, шумно выдохнула и попыталась улыбнуться.

- Слава богу! Там и вам есть несколько слов.
- Да, я увидел. Ничего особенного, дело житейское.

Соседка улыбнулась по-настоящему, вытащила сканворд и стала со скоростью пулемета его заполнять. Я усмехнулся и закрыл глаза. Как все-таки, добрый или добренький?

***

С Данькой мы познакомились давным-давно. Вообще-то, Данькой он стал гораздо позже, а тогда был Данил – именно так он представился, когда я – второкурсник вошел в свою комнату студенческого общежития.

О том, что я буду жить с тремя первокурсниками, мне сообщил Вадимыч (мой друг, оказавший на меня очень сильное влияние) накануне по телефону. Пока ехал, пока шел от автостанции до общаги (а всего-то это минут семь-десять ходу), я меньше всего думал, о том, с кем предстоит жить. Поразительно! А ведь из трех «сокамерников», двое позже станут моими близкими друзьями! Но я об этом, конечно, не мог знать, и желание было только одно – бросить в комнате рюкзак, который взял специально для поездки на картошку, и пробежаться по этажам в поисках знакомых.

Вот и 137 комната. Эту комнату я знал (там раньше жил Лешка Погасий и Вовка-террорист), и был доволен, что меня поселили именно туда, а не оставили в убитой 172. За дверью нездоровое веселье. Открываю дверь. Не обращая особого внимания на веселящихся «перваков», направляюсь к столу, точнее к какой-то коричневой банкетке, стоявшей возле стола. Впереди меня что-то пролетает и ударяется о шкаф. Нож. По закону жанра он должен был воткнуться в створку и задребезжать (так обычно показывают в кино), но он не воткнулся. Делаю вид, что ничего не произошло (проявление любых эмоций по общажным нравам считалось слабостью). Гробовая тишина. Подхожу к банкетке, ставлю на нее рюкзак. Боковым зрением наблюдаю за публикой и оцениваю состояние комнаты.

- Здарова, парни! Я, вроде, должен здесь жить. Давай знакомиться!

Возможно, моя первая фраза звучала иначе, но скорее всего как-то так, и именно "парни".

Чувствую вздох облегчения молодцов – пронесло, не убили. У самого мысли о другом: "так, банкетка – супер, стульев 4, стол в порядке, кроватей 3, шкафы раздолбанные, косяк в норме, бардак, народ кидает нож в дверку шкафа из положения лёжа. Блин, вот ведь повезло с сокамерниками!".

Рустам, Данил, Костя… С последним понятно, а вот с первыми двумя было сложнее - все время хотелось Рустама назвать Русланом или Тимуром, а Данила – почему-то Добрыней или Никитой. Подозреваю, что так и называл изредка. Удивительно, но в последствии Данил назвал сына Никитой, а Рустам – Тимуром.

Год учебы, щедро наполненный событиями, пролетел со стремительной скоростью.

Эпопея с пиявками, склиз, живущий в туалете, песня про волосатые ноги, выгоревшая розетка, гирлянды тортов за окном, томатный сок с растительным маслом, рустамовские арахис и какие-то условно-съедобные стручки, а также многое - много другое осталось в прошлом. Пятую группу, в которой ребята учились, перевели в университет, предоставив им общагу на Деловой, что в Верхних Печерах, посреди капустного поля. Странно, что мы с ребятами не потерялись, хотя были все причины для этого. Наоборот! Думаю, именно в этот период, когда мы жили и учились достаточно далеко друг от друга, наши отношения переросли из приятельских в товарищеские. Действительно дружескими отношения стали гораздо позднее, уже после института.

***

Спуск и подъемом с плавным поворотом - довольно характерное место. Не нужно открывать глаз, чтобы понять, что проехали Работки. Значит «не за горами» Кстово, и пора выходить на связь.

- Данил, привет! Какой расклад получается?
- Привет! Я сейчас у Наташи. Я должен проводить мальчишку в музыкалку, потом забрать и проводить его уже на Родионова, а потом я свободен.
Наташа – сестра Данила, а "Родионова" – это улица Родионова, в одном из домов по которой Данил жил раньше, в прошлой жизни. Теперь там живут Никита, он же "мальчишка" – сын Данила, и Юлия – мама Никиты и, соответственно, бывшая жена Данила.

Быстро договариваемся встретиться возле детской музыкальной школы, что на площади Свободы.

***

Более пяти лет, прожитых в Горьком - Нижнем Новгороде не прошли бесследно.

Всякий раз, приезжая в этот город, сердце начинает биться несколько чаще, чем обычно, и каждая встреча с ним проходит по одному сценарию: было - стало. Этот приезд не оказался исключением. Да и с чего? Думаю, что и через много лет я буду также смотреть на дома, улицы, площади, сравнивать их с тем, что было; вспоминать какие-то случаи, связанные с этими местами. Здесь нет ничего зазорного, это нормальное свойство человеческой памяти.

***

Выхожу из автобуса. От автовокзала до площади Свободы остановок пять, а времени еще час. Можно дойти и пешком, но почему-то не хочется. Иду на дальнюю остановку и сажусь в троллейбус. Маршрутные такси идут друг за другом впритык. Но, как правило, они набиты битком, да и номера их маршрутов мне уже ничего не говорят. Посмотреть же их маршрут я не успеваю, а спрашивать окружающих не хочется.

Троллейбусами же редко кто пользуется. В основном пенсионеры, которым спешить особо некуда. А потому в троллейбусах гораздо свободнее, чем в маршрутках.

Есть и другая причина. В студенческие годы мы покупали проездной на электротранспорт, стоивший то ли рубль, то ли восемьдесят копеек. Поэтому основными средствами передвижения были трамваи и троллейбусы. Скорее всего, бессознательно сработали именно эти старые рефлексы. Предыдущие же рассуждения нужны были, чтобы убедить самого себя в правильности решения. Смешно. Похоже, незаметно произошел скачок во времени, и я опять превратился в несмышленыша с важно надутыми щеками, постоянно доказывающего себе и окружающим свою самостоятельность.

Потом, уже находясь в троллейбусе, жалею – надо было пройти немного дальше, мимо общаги, по привычке взглянув на свои окна, и сесть в трамвай-"двойку", на котором давным-давно добирались до института. На трамвае можно доехать до Оперного или Полтавской, а там максимум 5 минут ходу до места встречи. Но уже поздно. Остановка "Площадь Горького", однако. Раньше она звалась "Серая лошадь".

Не могу не улыбнуться – именно на площади Горького, во времена абитуры, цыганки раскрутили Лёшку Погасия на 25 рублей, что по тем временам было колоссальными деньгами, и их (деньги) пришлось вызволять с помощью милиционера. На этой же площади Дом связи – когда-то место вечернего паломничества иногородних студентов (а ведь было время, когда не существовало мобильников!), а рядом – книжный магазин, на месте теперешнего Макдональдса.

Времени еще полно. Решаю выйти у кинотеатра Юпитер. Сейчас это, кажется, развлекательный клуб. А когда-то был просто кинотеатр. Мы сюда ходили редко, т.к. в пяти минутах ходьбы от общаги был «Охотник» - довольно скорбное заведение, считающееся тоже кинотеатром. Память выхватила какой-то зимний поход в Юпитер. Скорее всего, это был мой третий курс. Мы по традиции валяли девчонок в снегу. Особо усердствовал Лёшка Беляков – у них с Наташей Вахрамеевой были взаимные чувства, которые в этот вечер вылились в оторванный рукав замечательной Наташиной шубки. Но Наташа не обиделась, и правильно сделала – через пару лет они с Лёшкой создали замечательною семью. Грустно улыбаюсь - было время, когда Лёшка был ещё жив…

Напротив кинотеатра был магазин, в котором продавалась всякая промтоварная всячина, прозванный саровчанами-острословами «АвтоМотоВелоФото» (или как-то похоже). Там не было ничего примечательного, за исключением музыкального закутка, где можно было купить настоящий музыкальный журнал, записать редкие музыкальные альбомы и, что особенно поражало воображение, заказать тексты иностранных песен. Я там заказал зачем-то несколько текстов любимого мной до сих пор Pink Floyd’а.

Неспешно прохожу парк Кулибина. Здесь, в кафушке, у Даньки проходило торжество по случаю свадьбы его и Юлии.

Эта свадьба вызывала во мне смешанные чувства. Данил всегда был каким-то домашним человеком, и, на мой взгляд, ему всегда не хватало ощущения дома. С его родительским домом творилось что-то непонятное. Отец (формально он Даниле отчим, но к чести Данила, он его отчимом никогда не называл) перебрался в 94 году в Сухум, мама с сестрой выживали в Тбилиси. Было понятно, что квартиру в Тбилиси сохранить не удастся, и это не вопрос комфорта, это вопрос жизни и смерти. Поэтому, помимо своей необустроенности, Данила очень сильно угнетало отсутствие возможности помочь своим близким – маме и сестре.

При таком раскладе, его желание создать семью - островок упорядоченности в общем хаосе, казалось мне вполне разумным и объяснимым. Однако не покидало чувство нереальности происходящего. Скорее всего, из-за Юлии. Не из-за того, что она какая-то плохая, а из-за того, что они как будто из разных миров. Но об этом хорошо говорить сейчас, а тогда не было ничего кроме интуитивного неприятия этой свадьбы. Хотя, все подобные измышления перекрывалось одним – Данил в то время был действительно счастлив, и это было самым главным.

***

А вот и площадь Свободы. В студенчестве мы ее не очень-то и жаловали. Да и за что? Грязная, неухоженная площадь, там не было ничего, что входило бы в сферу наших интересов. Гастроном? Но он относился к другому району, и наши талоны в нем были недействительны. Цветы? Там действительно до поздней ночи можно было купить живые цветы, но мы их покупали очень редко, почему-то предпочитая цветочниц на площади Минина их конкуренткам на площади Свободы. Единственный запомнившийся эпизод, связанный с площадью Свободы, это надетое бойкой цветочницей ведро с цветами на голову рэкетира. Но эпизод как-то мутный. Сильно подозреваю, что эту картинку я нарисовал в своем воображении сам себе с чужих слов. Сейчас площадь изменилась, и, наверное, к лучшему.

Музыкальная школа совсем рядом. Я там никогда не был, всегда проходил мимо. Да и что мне там было делать? Захожу в вестибюль – маленькую комнатку с серьезными мамашами, серьезными детишками и серьезной вахтершей, разгадывающей кроссворд. Моих не нахожу, что не удивительно – до назначенного времени еще минут 15, можно погулять.

Поворачиваю за угол музыкалки, к улице Белинского. Прохожу метров сто, и на автомате вглядываюсь в ближнюю красную девятиэтажку. Кажется, это улица Провиантская…

***

Площадь Свободы я стал ощущать "своей" гораздо позже, уже закончив институт.

Мы продолжали поддерживать связь с Данилкой. Строго говоря, в этом заслуга исключительно Данила: раз в неделю – две он звонил мне домой с работы. Разговоры были долгими - мы совершенно легко находили что обсудить, и кризиса тем не было никогда.

Не могу сейчас вспомнить, по какой причине я оказался в Нижнем. Помню лишь, что лежал уже почерневший снег, когда я сворачивал с площади Свободы на ту самую, Провиантскую. Его дом оказал действительно близко к площади, и проблем с его поиском не возникло. Не возникло проблем и с прохождением вахтерши, потому я достаточно быстро добрался до нужной квартиры, где меня, конечно, уже ждали.

Совершенно не помню, как прошла встреча, но абсолютно точно, Данил был мне рад. Искренне рад.

***

- Как дела, старик?

Рука Никиты непривычно маленькая и по-детски тёплая.
- Нормально!

Высокий голос Никиты звучит настороженно. Оно и понятно - в последнее время мы с ним видимся очень редко, раз или два в год. Он меня хорошо знает и помнит, и номер моего телефона на всякий случай записан в его телефоне, но едва ли я для него в категории "свой".

С Данькой мы уже обнялись и перекинулись парой дежурных фраз. Оба хорошо понимаем, что самое важное между нами будет чуть позже, а сейчас ему нужно по максимуму сосредоточиться на сыне.

Музыкалка, вестибюль, вахтерша с кроссвордом, другие мамаши, но с тем же выражением лиц, описание которых может занять не одну страницу. Последние наставления (ключевое – «как выйдешь - позвони»), и Никита растворяется в царстве звуков, интервалов, нотных станов и прочей атрибутики музыкального образования. Этой премудрости я так и не постиг, и потому завидую Никите, хорошо понимая, что для него фортепьяно, каторга и зубная паста – категории одного порядка.

Выходим на улицу.
- В общем, дожидаемся, когда у мальчишки закончится занятие, отвозим его домой, а там по обстоятельствам.
- Годится!
- Слушай, а давай пройдемся по книжным магазинам!

Это одно из наших старых любимых занятий. Покупали редко, но походить, поглазеть на книжные корешки, полистать – это святое!

А вот и Провиантская. Вижу, как Данил на автомате тоже бросает взгляд на красную девятиэтажку.

- Наконец-то я дорвусь до русских книг!

Словосочетание «русские книги» режет слух. В моем заплесневевшем сознании книги могут быть только русским (за исключением технических мануалов, но кто же назовет мануал книгой?!), а потому уточнения не требуют.

Впереди, на улице Белинского, нехороший ажиотаж – индикатор дорожной трагедии. И точно, на дороге лежит сбитый пешеход, точнее, девушка. Не знаю, что там на счет светофора или знака пешеходного перехода, но смерть человека страшнее любого нарушения ПДД.

Вообще, улица Белинского - это какое-то мистическое место. Двумя месяцами ранее мы с Лёхой Яхонтовым между Ашхабадской и Оперным видели страшную картину – мужчина в оранжевом жилете дорожного рабочего лежал посреди дороги с расплющенной головой, а в нескольких метрах от него стоял джип. Не для слабонервных.

Настроение заметно подпортилось.

Я уже не помню, в каких магазинах мы были, какие книги обсуждали. Помню лишь, что когда позвонил Никита, у Данила уже было несколько томиков и довольное выражение лица.

***

ПАЗик, тарахтящий и пыхтящий изо всех своих сил, все-таки довез нас до больницы Семашко, рядом с которой, вдоль Казанского шоссе, и расположен заветный кирпичный девятиэтажный дом. Дом, в котором Данил прожил изрядный кусок своей жизни, и в который нужно доставить Никиту.

По пути заходим в магазин – Данил хочет купить что-то из съестного, а я тупо разглядываю прилавки. Странное дело, каждый раз, когда я захожу в этот магазин, в нем что-то меняется! Только одно остается неизменным – тягостное ощущение. Помню, когда Данил приехал из Италии, в которой провел месяц или два, сказал, что самую глубокую пропасть между Россией и Европой он почувствовал именно в магазине (возможно, и в этом самом), когда попросил продавщицу упаковать купленные им продукты.

У подъезда я заупрямился – у меня нет никакого желания заходить в квартиру. У Данила, похоже, тоже. Юли дома нет, и когда она придет, пока неизвестно. Велика проблема для двух заговорщиков, типа меня и Даньки! Быстро шушукаемся, Никита набирает маму со своего мобильника, жалостливо спрашивает, когда она придет, и мы узнаем, что у нас есть целый час. Для Данила лишний час пробыть с сыном – это святое, мне же не хочется им мешать, но и стоять возле подъезда тоже не очень хочется. Решено! Открываем подъездную дверь, поднимаемся на второй этаж, открываем еще две двери и кучу замков, и оказываемся в квартире. В квартире, в которой Никита прожил практически всю свою сознательную жизнь, Данил – значительную часть своей зрелой жизни, я же – в общей сложности несколько месяцев, что, в общем-то, тоже часть жизни.

Да, квартира сильно изменилась, стала гораздо лучше, в ней появился какой-то шик. Но это совсем другая квартира. Не та, которую я знал, и которая казалась мне почти родной.

Данил сразу пошел на кухню. То ли кавказские традиции, то ли просто нормальное воспитание заставляли и заставляют моего сердобольного друга кормить меня всем, что есть. Убедившись, что в меня уже ничего не лезет, Данил принялся за Никиту и его английский. Я же, предоставленный сам себе, ходил по комнатам и глазел.

Собственно, ничего кардинально не изменилось. Появились какие-то новые вещи, которые не могли появиться, если бы Данил работал на прежней работе. Но это ведь нормально! Так что же изменилось? Ответ прост до банальности: изменилось отношение. В этом доме уже не живет искренняя радость, связанная с моим приездом. Здесь уже никогда не раздастся Данькина фраза «В этом доме мясо готовлю только я!». В этом доме слишком многое умерло. Потому и отношение к нему не как к сосредоточению какой-то здоровой жизненной силы, а как к кладбищу, на котором покоится что-то святое и сокровенное, и на которое, наверное, уже никогда не суждено вернуться.

***

Отведенный стечением обстоятельств час истек. Мы попрощались с Никитой, вышли на остановку, сели на какой-то автобус, и через несколько минут оказались на площади Минина. От нее прямиком по пешеходной Покровке можно добраться до автовокзала. Покровка сильно изменилась, похорошела. Особенно нравятся чугунные скульптуры, непроизвольно вызывающие улыбку. А когда-то она официально называлась улицей Свердлова, или, по-простому, Свердловка. Некоторые оригиналы называли ее еще и Свердла, но я не был оригиналом.

Трудно сосчитать, сколько раз мы с Данилом бродили по Свердловке. Могли идти, возвращаясь из института, могли идти, совершая бесцельный вечерний променад. Но особенно эмоциональны были ночные походы на набережную.

Темная вода Оки, низкое небо с несчетным количеством звезд, спящий большой город – все это делало сокровенное действительно сокровенным. И Лермонтов, которого Данил любил и любит, и какие-то очень личные истории из прошлой жизни, и планы на будущее не казались здесь вычурными, надуманными, какими могли бы показаться здесь же, но днем.

Изменились фасады домов, изменилось и их содержимое. Теперь нельзя отведать блинов с повидлом или настоящих пельменей за какие-то смешные деньги, нельзя купить горячий лаваш, который надолго забивает желудок, закрылась кофейня Мокко. Вместо этого есть пиццерия, кафе, множество магазинов и магазинчиков с красивой и аляповатой подсветкой. Зато осталась живая музыка, остались улыбки прохожих и множество картин, развешанных на заборе университетского корпуса.

Вот и автовокзал. Мы говорили и говорили. Пауз не было, и не могло быть. Говорили наверняка о чем-то очень важном, о чем в последствии, правда, сложно вспомнить, можно только догадаться. Так часто бывает, когда общаются действительно близкие люди. Совершенно точно, что не было пафосных слов, не было фраз, подобных «Я тебе должен сказать что-то важное». Важным был сам факт нашей встречи, очередная точка пересечения жизненных линий. Если глубже, то произошла некая калибровка или синхронизация внутренних духовных ценностей. Теперь можно жить дальше!

***

Последние объятья. Дежурный вопрос:

- Данил, ты когда в следующий раз приедешь в Россию?
- Не знаю еще. Или летом на семинар, или в ноябре.

Автобус трогается. Данил стоит, подняв вверх руку, сжатую в кулак, грустно улыбаясь. Машу в ответ.

Мы двигаемся по городу с черепашьей скоростью, когда по закону подлости всплывает какая-то мысль по работе, и она портит все послевкусие встречи с Другом. Практика показывает, чтобы от нее отвязаться, ее надо записать. Достаю блокнот. От корявой записи «быть добрым и быть добреньким», нацарапанной утром, бросает в пот. Мысль о работе улетает сама собой. Откидываюсь на спинку сломанного кресла. Интересно, приехать в город юности одним человеком, увидеться с Другом, и уехать в этот же день совершенно другим человеком – это счастье или наказание?

21 марта 2010