Дефилируя через коридоры...

(Из сборника "Кровохаркания")

Дефилируя через коридоры стонущих от опухолей, я свершаю своё триумфальное шествие. Как суверенный властитель гниения, чистокровный принц муки, коронованный наростами животочащих язв. Сюзерен подземных пыточных, громоздящихся до ядра земли, я вонзаю инфицированные штыри в ало-гнойные нарывы и выливаю ведра кислоты, прижигая клокочущее месиво, чтобы сука не умерла раньше времени от гангрены. Через смотровые стёкла шпилей моей цитадели, закалённые стонами изнасилованной Венеры, я смотрю на адских выродков, лакающих магму и выбрасывающих свою смрадную, слипшуюся, пульсирующую икру после богопротивного нереста, сотрясающего землю и уносящего под завалами жизни моих драгоценных кусков невротического мяса. Здесь, как и на поверхности, всё решает насилие. Насилие определяет иерархию, насилие деформирует селекцию, насилие распределяет блага, насилие лицемерно прикрывается систематизированным правосудием, обманывая лишь самых наивных из инфернальных тварей моей преисподней. Готовясь к полночной трапезе, я предусмотрительно распорядился выловить для меня пару едких, склизких тварей, чьё кипящее, пузыристое тело, словно вывернутое наизнанку, ассиметрично перемежается с налитыми кровью зенками и градиентными гребешками. Не забывая о манерах, я надел на чресла заживо отрезанную тупым лезвием голову человеческой самки и, слушая душераздирающие вопли своих верных слуг, отправленных, в дар их труду и в дар памяти об античности, внутрь медного быка, погрузил свои изящные приборы ручной работы в комки вен, пытаясь, подобно зажиточному флорентийскому купцу, насладиться пряной пастой после изнурительного рабочего дня. О, как я тебя понимаю, вся эта чернь... Неумелые мельтешащие рыбёшки в отравленном пруду... Они действительно дерзновенны достаточно, чтобы так неприкрыто и твёрдо верить, будто доживут до завтра. Когда уже вокруг их жабр сжимаются тиски моей прихоти... О, моя наглая, своевольная блажь... Даже не надейся, что доживёшь до следующего дня. Я аккуратным надрезом вскрою твоё брюхо. Паразитных червей, удерживаемых от субстрата долгие дни, пущу в невинную брешь. Они вгрызутся в твои нервы, извлекая комбинации болевых инстинктов, не предусмотренные анатомией, сожрут твои органы, но лишь до необходимой степени, чтобы ты, сволочь, ещё была жива, когда они примутся за твой мозг. Теряя когнитивные способности и неистово испражняясь через системы разъединённых витальных каналов, ты сдохнешь, моя непокорная прихоть. И тут приду я, чтобы погрузить свой первичный орган в струящееся, плескающееся червями тело, лаская самый лик смерти напряжённым рычагом божественного всевеличия. Прикрывшись маской роковой страсти, я буду читать тебе поэмы лорда Байрона, моё оплодотворённое ничто. Летать, как похотливый призрак, по сосудам тёмных коридоров, пронизываемых завистью и ревностью, блудливыми смятениями ушедших дней. Я буду ждать рождения достойного преемника, бесполое отребье. Попробуй только разочаруй меня. А пока, долг зовёт, моя дорогая... Твоему благоверному пора вернуться на пост. Не надо истерик, я возьму тебя в отпуск, мы обязательно слетаем посмотреть на кислотные гейзеры спутников Урана. На океаны Европы и Энцелада, где существа, ещё более омерзительные, чем наши слуги, но менее омерзительные, чем человек, рассекают погружённые во мрак, солёные воды. Один поцелуй, дорогая, и я пошёл, попробуй оставить на моих устах меньше паразитных личинок в этот раз.

Из влагалища ночи свисают сперматозоиды звёзд. Восходящее солнце, божественный освободитель, утратило правый путь. И только хромые птицы, чувствуя магнитуды моей сбирающейся армады, кормят своей плотью неокрепших птенцов. Армагеддон запустил свой неотвратимый отсчёт. Я должен построить мир, достойный своего ублюдка, пронзить небеса гневом падшего ангела, тысячелетия искажаемого геенной. Настал момент совершенного правосудия, правосудия зла, правосудия серных шахт и щелочных фантазий, психосоматически проникающих в пористые тела испытуемых. И, возбуждённые прокламацией, отчаливают в космос флотилии. Выворачивая кору, мешая океаны с магмой, убивая всё живое на поверхности, летит моя армада. Птенцы, вскормленные обрюзгшими наростами матери, тщетно пытаются спастись от вулканических дождей, превращающих атмосферу в прогорклый суп. Опухшие мертвецы плавают в однородном океане воздуха и суши, съедаемые космической радиацией. И цитадель, гордо расправившись, подобно первозачаточному фаллосу, устремилась в небо, как первый порт моей империи, дельта нового, священного Нила. Эней, я слышу зов Юпитера. Но не в Италию направлен скорбный путь. И не надеюсь я праздновать жизнь, пуская галеры по торговым нитям. Империя смерти отверзлась перед галактикой своим разгибающимся пятном. Сперва нам попадались разумные виды весьма похожие на человеческий, будто в согласии с некоей космической симметрией. Мы изощрялись над ними, разыгрывая варьирующиеся сценарии вымирания. Межзвёздные войны, пандемии, бесплодие, уничтожение ресурсов, геноцид, плотоядные твари с соседних планет... Казалось, мы испробовали всё, так обыденна стала роль воспрявшей Немезиды. И мы начали просто давить их, как надоедливых насекомых. Пачками, сотнями, тысячами, миллионами, сверля насквозь пространства миров, распыляя моментальную и равнодушную кару. Космос велик и ужасен, как злоба творца, влившего в него семя. Мои слуги умирали, и я сбрасывал их в чрево межкластерных пустот, одного за другим, задумчиво потягивая струны арфы, вдохновлённый кромешной пустотой, беспощадным терминальным мраком, которым суждено поглотить всю вселенную, когда моя миссия будет исполнена. Изменение видов несколько возродило наш интерес, но издевательства над этими полугуманоидными, а затем и вовсе причудливыми существами, построенными на базе кремния, нам тоже наскучили. Жизнь приняла настолько неестественные для глаза формы, что мы перестали их отличать. Мои слуги дохли, как рептилии в газовых камерах. Однако, к великому удобству, репродукция обгоняла своими темпами косу смерти. И теперь, вырезав половину вселенной, я гадаю, как там поживает мой ублюдок. Всё, что я наплёл его мамаше, было бессовестной ложью. Он должен был сожрать её в самый миг своего появления, поглотить бескостную червивую массу, не постеснявшись и не отрыгнув ни личинки. Если мои расчёты верны, зло, посеянное в нём, многократно превосходит зло самого творца. Как поживает мой новорождённый демиург, чей голод просит жрать планеты? Александрия, верно, уже давно пала, как и её высокие, царственные колонны, как вперённые в густоту человеческого неведения маяки, как скоблящие небо сады-библиотеки, где, в потаённых закутках между стеллажей, со смиренной свечой, поколения поэтов обретали мудрость. Лишь зло повергнет зло, гласит же слово божье. И мой ублюдок жадно разрастается, подчищая выжженную землю, проросшую плодом смерти. Как жаль, что и тебе, о великострастное дитя, суждено принять смерть. Смирись же, выродок. Смирись же, мой ублюдок. Я никогда никого не любил, особенно инструмент своей безжалостной аннигиляции. Смирись же, вошь. Ты не ровня мне, я фуриозный освободитель, последний из владык, чья тирания – вовсе не добро и не зло, а чистая сила. Лишь в глазах несовершенных существ такая сила порочна и надлежит попасть под скальпель человеческой морали. Я – сила всех страждущих и всех преданных, я – огонь возмездия, окропляющий, истачивающий до костной ткани язвенное тело обидчика, я не бог и не человек, я – существо, много превосходящее любой мыслительный идеал и любое сочленение тканей. Я – справедливость, чистая, неутолимая, беспринципная, бессовестная и сифилитически-возбуждённая в своём намерении идти до конца. Смирись же, мой ублюдок, ты был зачат семенем этого временного, презренного сосуда. Смирись же, вошь, смирись и жри миры. Жри миры, пока жизнь их снова не заразила, подобно неискоренимой чуме.

Действительно странные вещи, впрочем, начали происходить, когда мои суда преодолели приблизительно две трети установленного маршрута. Слова теряют всякую силу и всякий смысл перед такими образами, при одном их виде сворачиваясь в дырявые обрывки мычаний, шороха и блевотины. Ни один наркотик в мире не даст вам возможности узреть нечто хоть отдалённо подобное видам и формам, превалирующим над остальными в этих изуродованных, искажённых, пляшущих осями постоянно меняющегося состояния, разрозненно коммуницирующих кусках планетарной материи, изображающих проекции комплексных многомерностей. Сказки фантастов 20-го века о разумных океанах, живых планетах и прочей болванщине покажутся вам детским лепетом маленького засранца, не приученного к горшку, когда вы попадёте сюда и собственными альвеолами изведаете преломлённые ароматы харкающих пузыристо-оперёнными сгустками из чесоточных щелей святынь. Самое забавное, что дрянь ухитрилась существовать в полном согласии с законами физики, вопреки здравому смыслу всех моих учёных, проводивших над ней эксперименты. Многие члены экипажа сошли с ума, совершая немыслимые формы религиозно-каннибалистического суицида, после того, как возвращались с успешно выполненного на этих проклятых астрономических телах задания. Мой рассудок оставался трезв, однако. Когда я ступил на палубу своего флагмана, долгие тысячелетия назад, я был готов ко всему, что может искать возможности изловчиться и сбить мою решимость. Никогда, ни на секунду я не дрогну! И, приняв неизбежное испытание, пятно смерти разогнулось вновь. Экипаж продолжал терять свой разум, поэтому мне пришлось предпринять экстренные демографические меры. Нет, не материнский капитал, паскудная зараза 21-го или какого-то там века, уткнувшая свои зрительные выпуклости в сие священное писание. Я начал поить их дьявольскими препаратами, после ежесуточного применения которых корабли сотрясали вопли беспорядочного и не знающего умеренности, выдирающего куски мяса, коитуса. Конечности, семя, нагота, высираемые с хлюпанием из ****ы кровяные комки преждевременных род. О да, решимость укрепляется во мне, когда взираю я на это, распластав веки по дальним границам своих глазниц. Ничто меня не остановит! Если это, что я зрею, опустив очи долу из своей рубки, и есть эссенция жизни, то дело моё правое. Никогда, ни на секунду я не дрогну! И, приняв неизбежное испытание, пятно смерти разогнулось вновь.

И вот, флотилии прибыли к краю вселенной. Как ни странно, она вполне конечна, но замкнута и геометрическая её форма не вполне ясна. Я не могу видеть отсюда свой родной мир. Хотя, ублюдок уже давно его сожрал... Настало время выполнить последнее распоряжение. Об ублюдке не беспокойтесь, когда я ввергал семя, дела уже были улажены, он не способен жить без пропитания и единой секунды. Пожрав всю материю во вселенной, он умрёт. Быстро, безболезненно и бесследно. Всё, что останется, – тёмная энергия и чёрные дыры. Созываю всех, кто прошёл этот долгий путь плечом к плечу вместе со мной, в капитанскую рубку. Я долго хранил этот пузырёк, он словно сокровище для меня. Надеюсь, вы поймёте, мои верные рабы. Разливайте вино, играйте музыку, ведите женщин! Последний праздник жизни на краю вселенной приглашает вкусить радости плоти! Но сперва, тост. Пускай дарованное больше никогда не становится украденным. Пускай обещание силы, власти и могущества больше никогда не оборачивается ядовитой подлостью. Пускай агнец божий мирно спит, ибо бог его иной. Пускай жидкость больше не будет разлита в твёрдый сосуд, не способная преодолеть или познать его, вынужденная применять к нему собственные стандарты, принципы и мерила, совершенно противоречащие вместилищу. Пускай каждый из вас сдохнет, как ненужное свидетельство самой постыдной ошибки творения. Смелее, друзья мои, хватайтесь за глотки, лелея яд! Вглядитесь же чутко в последнюю загадку своего бытия, переданную постепенно отмирающей плоти. Теперь больше не будет загадок. Вы – последние из искателей, последние из мучеников, насладитесь же каждой каплей загрязнённой крови, уже текущей к мозгу в неудержимом желании убить. О, знайте, что грядущие новорождённые твари, освобождённые от гнёта, сложат о вас песни. И да посвятят вам свои возлияния в предвосхищающем пиру. Желая, чтобы их глотки слились с вашими в этой праведной, жертвенной горячке. Вкусите же святость своих страданий, легенду своей животворящей жертвы! Природа разума неисправима, поэтому даже некоторые из совершенных существ будут искать смерти, подобной вашей. И возведут храмы, и всё начнётся вспять. Но я исполнил жребий и, отчим взглядом взирая на вас, моих верных, холодных, недвижных воинов, делаю глоток.