Обними нас...

— Дура старая, продай энергетик! — скомандовал мальчик лет тринадцати, стоя у прилавка продовольственного магазина. В руках его банка с безалкогольным напитком, запрещённым для детей. Рядом двое приятелей, на вид младше. Самый маленький зажал рот ладонями, пытаясь сдержать смех от дерзкой фразы, но всё же фыркнул, забрызгав ладонь слюной. Анжелика Степановна бросила на него злобный взгляд. Малыш съёжился, словно пытаясь стать незаметной точкой. Эти сорванцы уже весь день трепали ей нервы. Хорошенько бы всунуть тому нахалу кусок мыла в рот — пусть прочувствует горечь собственных слов.

— Сказала же, нет! — почти по слогам процедила она, стараясь звучать грозно и убедительно. Для пущего эффекта хлопнула ладонью по прилавку. Мелочь в кассовом аппарате жалобно звякнула. Но мальчишка, судя по лицу, оставался непробиваемым. Он продолжил требовать своё, хоть и не так уверенно, как прежде.

— Продай, говорю… Жалко, что ли? — в голосе сквозила нытьё. Ещё чуть-чуть надавить — и запищит, подумала продавщица.

— Нет, говорю, законом запрещено! Стукнет восемнадцать — тогда и приходи! — она сложила руки на груди замком и с театральным вздохом развернулась к ним спиной, давая понять, что разговор окончен. Но мужчины, как известно, намёков не понимают, а уж дети и подавно.

— Да продай! Никому не скажем, что у вас купили! — продолжал канючить мальчик. Бравада схлынула, осталась лишь детская спесь.

— Ну, пожалуйста, — жалобно встрял средний, до этого разглядывавший стенд со сладостями. — Пить хотим!

— Газировку купите! — бросила она через плечо. — Сок там, не знаю. Берите что угодно, но энергетик не продам!

— Тогда ты потеряешь клиентов! — в ход пошла тяжёлая артиллерия. Старший использовал приём, подсмотренный в фильме. Младший смотрел на него с благоговением. — Мы сейчас развернёмся — и вы нас больше не увидите!

— Подумаешь, — усмехнулась Анжелика. — Тоже мне клиенты! Как будто от вас убыток будет. — Она подняла указательный палец, затем повернулась к ним лицом. — Знаете что, «клиенты»? Мать за хлебом пошлёт — как миленькие прибежите. Так что живо, энергетик на полку, и марш отсюда! Чтобы я вас больше не слышала!

Высокий мальчишка, почуяв поражение, опустил голову и, будто побеждённый воин, покорно направился выполнять приказ. Возможно, в споре он бы и одержал верх, но в кино всё шло иначе, а как реагировать на такое замечание, он ещё не знал.

Донышко банки глухо стукнулось о полку, и самый маленький, осмелев, выкрикнул в сторону Степановой:

— Козявка стухшая! — рассмеялся, и остальные дружно подхватили.

Стерпеть такое оскорбление было выше её сил. Она схватила мокрую тряпку и швырнула её вдогонку убегающим хулиганам. Не попала. Тряпка шлёпнулась на пол, разбрызгивая остатки воды. Издали она напоминала мелкое, раскисшее животное, а лужица вокруг — кровь. От этого сравнения ей стало не по себе, и она тяжело опустилась на стул.

К прилавку подошёл мужчина, уже немолодой, с лицом, выражавшим удивление и недоумение.

— А-а, Никонор Иванович… Эти чертенята меня всё утро изводят. Спасу нет! — Мужчина выслушал, понимающе кивнул. — Может, пожаловаться на них родителям?

— Конечно. Естественно, пожалуйтесь! Ишь, каких нахалов вырастили!

— Нахалы! Мало сказано — хулиганьё мелкое! — возмущалась она. — Глядишь, моргнёшь — а они уже в тюрьме. Вот в наше время…

— Ну что вы так категорично, Анжелика Степановна? Дети же они, просто дети. Думаете, мы себя лучше вели? Вы вот семидесятые, восьмидесятые или девяностые вспомните! Тогда моргнёшь — и кто-то уже в кандалах. Сейчас хоть лучше, но соглашусь — немного их разбаловали. — Он задумался, потрёп седые усы, испачканные пеплом, и добавил: — Самую малость!

— Какую малость? Старших не уважают, музыку похабную слушают… А вы их Ютуп хоть смотрели?

— Смотрел, конечно, — он выкладывал товары из корзинки на прилавок. — Много интересного там есть.

— Например? — спросила Анжелика с поддельным интересом. Её цель была не в том, чтобы узнать что-то новое, а в том, чтобы найти повод для осуждения.

— На днях смотрел канал про звёзды, — его голос заглушал писк сканера. — А вчера благодаря одному автору смог, наконец, унитаз починить.

Ответ её не обрадовал. Она слегка подкисла, желание продолжать разговор пропало, и она вяло протянула:

— Прикладывайте карточку. Оплата не прошла. У вас, Никонор Иванович, денег не хватает. — Она посмотрела на его растерянное, беспомощное лицо. — Давайте уберём что-нибудь… Ну, что вам меньше всего нужно? На всё денег не хватает… Может, банку горошка?.. Отлично, прикладывайте. Всё прошло, спасибо за покупки, Никонор Иванович! Да-да, баночку я под прилавок уберу — подождёт вас.

Посетитель ушел, и Анжелика наконец достала из-под прилавка огромный измятый сборник сканвордов. Открыла середину и принялась разгадывать. Магазин находился в промзоне, посетители были в основном рабочие с заводов или те, кто жил неподалеку, — таких было меньше. Поэтому у продавщицы теперь оставалось много свободного времени до окончания смен на заводах.

Работать ей пришлось всю неделю подряд, без выходных, с семи утра до девяти вечера. Ее сменщица, на первый взгляд, казалась ответственной и серьезной. Отработала всего месяц, а потом покинула работу, никому не сообщив — просто вышла из-за прилавка и ушла. Даже двери не закрыла. Бери кто что хочет. Анжелику такое поведение разочаровало. «Полная безответственность», — прокомментировала она поступок сменщицы. Выругалась на нее, плюнула в сердцах и добавила: «А она ненамного моложе меня, а ведет себя как молодежь!» Несколько дней Степановна только и говорила об отвратительном поступке безалаберной женщины! Обсуждала, мусолила, перемывала косточки. Ее еще больше распалял тот факт, что та даже не удосужилась ответить на звонок, чтобы объясниться, а может, и извиниться. Анжелика выговаривала заходящим покупателям: «Если что-то делаешь, будь добр нести ответственность за это!» Они уходили от нее, задумавшись, будто касалось это их. А потом, застыженные, не возвращались — разве что в случае крайней нужды.

Сканворд оказался для нее крайне сложным — из всех слов она смогла разгадать лишь парочку. Она постукивала колпачком ручки, лицо выражало сосредоточенность. Мыслительные процессы мчались в голове.
«Гриб, выросший там, где Иуда повесился»
«Одежда узбека на все случаи жизни»
«Засеивание поля взрывными снарядами»
Последнее она когда-то слышала — казалось, знала ответ. Минетирование?

— Дура старая, продай энергетик! — скрипучий голос с обгоревшими связками разорвал тишину, вырвав ее из раздумий. Голос был детским, но сожженные легкие не могли дать достаточно воздуха, чтобы фраза разнеслась по всему магазину. Звучало так, будто ребенок, перебравший с вечера водки и избитый шпаной, пытался теперь выпросить опохмел.

Анжелика взбеленилась, глаза наполнились яростью. Цепкие пальцы схватили первое, что попалось под руку — банку горошка. «Проклятые уродцы, нет от вас спасу, достали!» — бешено проносилось у нее в голове. Неосознанно, на волне ярости, она швырнула банку в сторону голоса. И тут же ужаснулась. «Промажу же, промажу!» — взмолилась про себя. Банка летела несколько мгновений и угодила в черный силуэт. Анжелика не успела его разглядеть — лишь увидела, как банка ударилась в голову, выбила крошку, и силуэт рухнул.

— Господи! Господи! Дитятку прибила! — вскрикнула она, прикрыв рот ладонями, и бросилась к месту происшествия.

Но где же? Банка горошка откатилась в сторону и замерла. На том месте, где, как ей казалось, должен был лежать ребенок, не было ничего — лишь пара кусочков угля.

— Чур меня, чур! — закричала продавщица и перекрестилась. — Как же так? Я же видела, тут кто-то был! — тараторила она чуть слышно, будто обращалась к уголькам. — Точно был, говорил. Точно! Я же слышала. Мальчик тот был, энергетик опять просил… Чур, чур, чур! Нечистый со мной играет! Иконку принесу, поставлю! Чертенок балуется! Измывается! Ну, нечистый, я тебя прогоню! — погрозила она пальцем в сторону угольков, развернулась с видом победителя и вернулась на место.

Она села за прилавок и достала смартфон — подарок дочери. Вспомнила, как метнула банку в чертенка, и губы сами собой дрогнули в улыбке. Старое спортивное прошлое давало о себе знать, хоть и не так ярко, как в годы молодости. Тогда ей пророчили олимпийское золото, блестящую карьеру, светлое будущее. Перед глазами всплыли картины: развевающиеся на бегу длинные волосы, привычная тяжесть деревянного шеста в руках, миг полета, когда ноги отрываются от земли, а потом — мягкое приземление на маты. Она была лучшей в команде, пока не встретила того инженера. Он покорил ее — своим юмором, честностью, бесстрашием. Как она могла отказать, когда он сделал предложение? Через несколько лет у них родилась дочь. Анжелика выбрала семью вместо спорта. А спустя десять лет мужа сбил КамАЗ — он возвращался с рыбалки на мотоцикле. Грусть накатила волной. Жалела ли она о выборе? Никогда. Но иногда так хотелось узнать, как сложилась бы жизнь на другом пути...

Печаль пыталась затянуть ее, но Анжелика отмахнулась от нее, как от надоедливой мухи. Щелчок ногтя по экрану — и вот она уже листает новости, выискивая свежие сплетни: кто с кем, кто кому, кто почему. Пальцы сами вывели ее на статью — не о ней, но о магазине. О месте.

"Ровно ста двадцати лет назад здесь сгорел приют для детей работающих на металлургическом заводе... Погибли только сироты. Никто не выжил. Взрослые не пострадали... Почему?.. Долгие годы участок пустовал... А теперь здесь магазин... Кощунство!.. Люди забыли о трагедии!.. Виновных так и не наказали... Кого-то отчитали... Сироты никому не были нужны!.."

По щеке скатилась слеза. Она вытерла ее платком, размазав тушь.
— Как страшно-то... — прошептала Анжелика. — Бедные детки. Как такое могло случиться? Видно, Бог был занят чем-то поважнее.
Но уже через мгновение мысли потекли иначе:
— Ну померли и померли! Кому сейчас это нужно? Каждый день люди мрут — что, всех оплакивать? Глаза высохнут, кулаки сотрутся...

Она решила отвлечься, но не могла придумать как. Дети, банки, призраки... Слишком много всего навалилось за короткий срок. «Надо бы выходной выпросить у начальства, хоть один», — мелькнуло в голове.

И вдруг по ее телу прошла волна тока, она ощутила себя звездой шоу. Будто тысячи глаз впились в нее. Наблюдают, не отводят взгляда. Жадно изучают, словно свою собственность. Она не видит их, но чувствует — грязное ощущение, будто стоит перед ними голая и запачканная. Словно разглядывают каждую складку, подсчитывают скопившуюся под ними грязь, рассматривают волоски на теле, подмышками, между ног. Жадные, ненасытные. Точно так же смотрит голодный на только что пожаренный стейк. Она не может разомкнуть веки, не в силах заставить мозг подчиниться. Пытается вспомнить термин из психологии, хоть как-то отвлечься, но чувствует, как эти взгляды скользят по ней. Они такие холодные. И такие горячие одновременно. Слово... Термин... Пническая атака? Не может вспомнить — и от этого тошнотворное ощущение только усилилось.

С огромным трудом она открыла глаза. Перед ней стояли сотни обгоревших детских тел. Маленькие, худые, среднего роста - все до одного с почерневшей кожей, с глазами, похожими на раскаленные угли. Они молча смотрели на нее, не издавая ни звука. Анжелика вскрикнула и снова захлопнула глаза, зажав уши ладонями от собственного крика.

Тишина.

Когда она осмелилась взглянуть снова, прошло несколько минут. Магазин был пуст - никаких детей, никаких призраков. Только едкий запах серы напоминал о случившемся. Тело еще дрожало, хотя паника начала отступать, уходить в землю, куда скоро должна была отправиться и она сама. Сердце бешено колотилось, отчего болела грудь. Дрожащими руками она достала из сумочки таблетки, запила водой и сделала глубокий вдох.

Не хотелось верить в реальность произошедшего. Но каким-то шестым чувством Анжелика знала - это не было галлюцинацией. Те дети существовали на самом деле.

Она схватила телефон и набрала дочь:
— Доча, приезжай за мной. На работе... что-то ужасное... Не спрашивай... Потом расскажу... Просто приезжай... Нужно убираться отсюда... Через час?.. Хорошо... Я подожду... У магазина... В сторонке... Давай... Люблю тебя!

Схватив сумку, она бросилась к выходу. И вдруг рядом возник один из тех мальчишек - с поникшей головой, вместо волос - черная обугленная кожа. Анжелика изо всех сил ударила его сумкой по голове.

— Получай, чертенок! На! — в ее глазах читались ужас и отчаяние. Зрение от выброса адреналина расплывалось...

Обгоревший мальчик разрыдался:
— Простите! Простите, что назвал вас стухшей какашкой!

Ни выстрел в упор из дробовика, ни удар кувалдой по затылку не прочищают сознание так, как пронзительный детский вопль.

Она замерла, опустила сумку, присмотрелась. Перед ней стоял самый маленький из тех хулиганов. Стыд нахлынул волной. Анжелика опустилась на колени, обняла и прижала его к себе. Никогда в жизни она не поднимала руку на ребенка! А сейчас сорвалась из-за этих чертей... Но разве это оправдание?

Она целовала его в щеки, плача вместе с ним. Незакрытая дверь поскрипывала на ветру, как старуха кличущая беду.

— Прости меня, окаянную, — тараторила она ему на ухо, — черт попутал, не признала тебя, ошиблась.

— Папа за колбасой послал, я не хотел идти... Виноват перед вами... Простите, больше не буду! — всхлипывал он, мяв в руках две сторублевки. На голове у него была черная вязаная шапочка - ее-то она и приняла за обгоревшую кожу.

— Все хорошо, — успокоила его Анжелика, натянуто улыбнувшись, но в глазах ее светилась такая теплота, что мальчишке сразу стало легче, будто ушла боль — За колбасой? Пойдем, помогу выбрать.

Хотя ей страстно хотелось поскорее убраться отсюда, выгонять ребенка она и не думала. "Быстренько продам ему что нужно, отпущу и закрою магазин, чтобы никто больше не столкнулся с этой нечистью", — решила она, пока кровь стучала в висках. Она постоянно озиралась по сторонам, высматривая горелых детей.

Помогая выбрать колбасу, она нарочито вела себя спокойно, что-бы ребенок ничего не заподозрил. Он никогда не видел её такой доброй, заботливой. А когда они проходили мимо полки с энергетиками, схватила одну банку и протянула мальчишке:

— Это за счет заведения. В знак примирения.

Он улыбнулся, протянул деньги, но она покачала головой:
— И это тоже за наш счет. Только никому не говори — потрать на себя потом.

Обрадованный мальчишка выбежал из магазина, чуть не забыв колбасу. Дверь хлопнула м как по сигналу свалилась гора с плеч. Теперь можно было уходить.

"Хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах..."

Ключ провернулся в замке с привычным щелчком - магазин был закрыт. Казалось, все закончилось. Но за спиной раздались осторожные шаги - будто кто-то подкрался, чтобы спросить дорогу, но не решался окликнуть. Она резко обернулась и увидела лицо своей сменщицы - той самой, что сбежала с работы. Женщину трясло, словно на лютом морозе, а некогда темные локоны теперь были перечеркнуты седыми прядями.

— Анжелика, — сказала она, беспокойно озираясь, как загнанный кролик, — нужно поговорить!

— Некогда мне, Варвара! — отрезала Анжелика. — Убегаю! Поступаю так же, как ты.

— Нет, нет, — настаивала та, преграждая путь. — Давай зайдём, нужно серьёзно поговорить. Ты в опасности.

— Знаю! Не учи учёного! Видела такое, что тебе и не снилось, — она попыталась уйти, но сменщица не отступала.

— И я видела! Потому наш разговор будет важным. О смерти и жизни!

— Ты совсем поехавшая? Убираться отсюда надо, а не лясы точить!

— Зайдём внутрь, там поспокойнее. Пожалуйста, поговорим!

— Да отстань ты, окаянная! — Анжелика оттолкнула её и направилась прочь от проклятого места.

— Они не отпустят тебя! — крикнула Варвара ей вслед.

— Что? — Степановна резко остановилась, обернулась. — Как это не отпустят? Что ты знаешь? — И тут до неё дошло: бесы появились здесь из-за этой глупой бабки. — Что ты натворила?

— Давай зайдём, и я всё объясню. Уйдёшь сейчас — не узнаешь правды, а они тебя не отпустят.

Делать было нечего. Пришлось вернуться.

Магазин казался прежним, но в то же время мрачным, отталкивающим. Свет мерцал, словно лампочка, забытая кем-то заменить, отсчитывала такт, будто повторяла одно и то же слово. Корова с пакета молока смотрела зловеще. Улыбающаяся семья с коробки порошка напоминала сборище маньяков, высмотревших новую жертву. Запечатанные в прозрачные упаковки куски мяса вызывали тошноту. Где-то в мозгу стукнул крошечный молоточек и прошипел:

«А ведь на месте этого можешь оказаться ты.»

Теснота. Воздуха не хватало. Господи, как тут работать? Фокусник с коробки хлопьев сжимал трость и смотрел на неё. Она знала: дай ему волю — и этой тростью он забьёт её насмерть. Компаньонка, казалось, высасывала последний воздух. Стены сдвигались? Яблоко на бутылке газировки с широкой улыбкой желало ей смерти.

Варвара хлопнула её по локтю, кивнула на прилавок:

— Пойдём, присядем.

Анжелика села за кассовый терминал, напротив устроилась сменщица. Сумочку та положила на прилавок, ладони — вниз.

— Сделай-ка чайку, а то промёрзла. Осень же на дворе, — распорядилась Варвара.

— Чайник сама знаешь где. Тебе надо — ты и сделай, — огрызнулась Анжелика. Она не любила подчиняться, даже в мелочах. Тем более той, кто, как она чувствовала, была виновата во всём. Нутро кричало: «Это она!» — и продавщица верила этому без доказательств. — И вообще, не чай мы пришли гонять. Говори, что хотела.

Варвара посмотрела на неё осуждающе — мол, разве можно отказать пожилой женщине в такой малости? Поправила очки, причмокнула, положила руки на прилавок и, будто сканируя Анжелику взглядом, вымолвила:

— Видела их?

— Кого? — Степановна прекрасно понимала, о ком речь, но чёрвячок внутри требовал убедиться, что они говорят об одном.

— Ну их. Детей обгоревших. С лицами, как кожура картошки из костра.

— Видела.

— А ещё кого? — Варвара прищурилась.

«Тварь паскудная», — мелькнуло в голове у Анжелики, но она сдержалась и холодно ответила:

— Никого.

— Ну так вот эти детишки, — Варвара прикусила губу, размазывая помаду, — души неупокоенные. По-христиански незахороненные. Они сгорели тут, на этом самом месте.

— И что? Я и без тебя это знала! — Раздражение прорывалось сквозь хладнокровие. Зачем возвращаться сюда? Зачем слушать очевидное? Последняя надежда — что эта дура скажет хоть что-то полезное.

— Осведомлённая, значит, — с прискорбием протянула Варвара. — А знаешь ли, как их изгнать? — Вызов в голосе.

— Если бы знала — изгнала бы!

— Если бы знала… — передразнила её Варвара. — Если бы знала — то изгнала!

— Так чего ты хочешь? — Анжелика хлопнула ладонью по прилавку. Со стойки с конфетами упала упаковка. Перед глазами мелькнуло лезвие.

— Хочу… хочу… — сквозь стёкла очков горели огоньки безумия. — Хочу, — плечо её дёргалось, рука с ножом танцевала перед лицом Анжелики, — чтобы они перестали сводить меня с ума! Понимаешь? Не дают спать! Губы все изгрызла. Просят… «Обними меня», а я… а я если обниму — сгорю! Сиди не шевелись. Жди их. Где вы? Приходите! Пусть обнимут вас — и отстанут от меня!

— Да ты дурная! — выдавила Анжелика.

— Дурная? Нет, нет, нет! — Варвара тряслась. — Я загнанная! Они мучают меня! Им покой нужен… Где вы?! — Она закричала на весь магазин. — Им нужно тепло! Обнимут тебя — и обретут его. Тебе ведь несложно? Просто не сопротивляйся!

Слёзы текли по её лицу. Только сейчас Анжелика заметила, что та постарела лет на десять.

— Что ты… наделала? — голос Анжелы истончился от ужаса. Мысли метались: спастись, разобраться, уберечься, обняться… Водопад вопросов, но ответа — нигде.

— Много чего… Не обняла их. Случайно… — Варвара лихорадочно озиралась. — Где же вы? Хочу свободы! Придите! Мне было скучно… тут скучно. В интернете сайт нашла — «Магия чёрная и белая». Хотела мужчину… чтобы снова любили. Старею… скоро пенсия. А умирать одной не хочется… Там было, как приворожить… Приворожила, но не мужчину. Скучно было… — Её бросало из стороны в сторону, будто внутри боролись два волка: добро и зло. — Приворожила их! Нет, призвала… Ошиблась где-то — и они пришли. Много… Очень много… — Слёзы. — Просили… просят… «Обними нас»… Тепла не хватает. А я если обниму — сгорю! Пса им отдала… один обнял — и исчез. А пёс… сгорел. Обуглился. Если тебя им отдам — они исчезнут. И ты тоже.

— Душегубка! Ты себя слышишь?!

— Я не виновата! Не надо… Не обвиняй. Они сами пришли… — И вдруг её лицо расплылось в улыбке. — Пришли!

За спиной Анжелики возникли двое: обугленная кожа, угольки вместо глаз. Варвара прыгала, чуть ли не хлопала в ладоши, повторяя:

— Пришли! Пришли!

Жизнь Анжелики Степановны могла бы закончиться здесь, если бы не одно обстоятельство…



«Теперь вы должны подставить эту палку вот сюда и просто закрепить с помощью шурупов или гвоздей, на худой конец…»

Никонор Иванович смотрел «Ютуб» и учился делать скворечники. Хотелось ему под зиму обрести пару таких возле окон — чтобы в холодные зимние дни, проснувшись поутру с чашкой чая, подойти и полюбоваться птичками.

Он дошел до кухни, снял с плиты сварившиеся овощи, слил воду и оставил остывать. Остановился, посмотрел на них внимательнее, потрепал усы и задумался.

Что-то я забыл. Что-то важное.

Он стоял, раздумывал, пытался вспомнить — что же именно?

А точно, колбасу надо порезать.

Принялся исполнять. Но это действие не принесло успокоения — в голове навязчиво крутилась мысль: он что-то упускает, что-то очень важное. Но что?

Картофель и морковь отварил, колбасу порезал, огурчики порежу в самом конце… Вроде всё нормально, ничего не забыл.

Но почему не покидает это предательское чувство?

Он снова потрепал усы, постучал кромкой ножа по доске:

Вспоминай, вспоминай, это важно.

Но нет, никак. Ему всё ещё не удавалось вытащить из закромов памяти то, что он забыл. На крючок не клевало, не хотело всплывать наружу.

О чём именно он забыл?

Подошел к холодильнику, посмотрел на продукты.

Хм… Майонез? Да нет, не забыл, вот он стоит.

Вернулся к порезанной колбасе, скинул её в глубокую миску. Взглянул — маленькие кубики сиротливо смотрели на него, представляя собой однородную, скучную композицию салата.

Добавлю, пожалуй, сразу горошек.

Вернулся к холодильнику — и тут до него дошло.

Озарение заполнило душу негодованием.

Точно же, мне не хватило денег на горошек… Ну как так-то? Как я мог о нём забыть?!

Он подбежал к книжному серванту, достал увесистую книгу, развернул — и вытащил небольшую заначку в пятьсот рублей.

Как я так-то? Ну как мог забыть о нём? — сокрушался Никонор Иванович. — У меня ведь внучка через пару часов приедет, а салат не готов будет, без горошка… Вот растяпа! Расстроится же девчушка.

Он по-быстрому оделся, чтобы выиграть пару лишних секунд, надел тапочки вместо ботинок и выбежал на улицу.

Через час кончалась первая смена на заводах — он успевал дойти до магазина, пока там не появилась очередь. А значит, успеет и салат приготовить.

Ещё его радовало, что магазин всего в пятнадцати минутах ходьбы. Где-то месяц назад поход за продуктами длился дольше.

Единственное, что не нравилось — Анжелика любила поболтать о всяком, а иногда и поддеть. Например, за неряшливый вид. А говорить Никонору бывало неохота, особенно когда устанешь.

Но признаться, нравилась она ему. Было в ней что-то особенное. Даже как-то хотел подарить букет цветов, но стушевался и выкинул их в мусорный бак почти перед магазином.

А вот напарница у неё была жуть. Её он не любил и, по правде говоря, даже побаивался. Как в магазин ни зайдешь — она то руками машет, то свечи жжёт, то под нос бубнит что-то.

А как её заигрывания вспомнишь — так мурашки по коже.

Оно само собой, мужика бабе надо, понятно… Но так-то кидаться зачем?

Однажды она его к стенке прижала, за пах схватила — еле вырвался. А потом обозвала геем. И с тех пор всегда посматривала с ухмылкой:

«Вас, Никонор Иванович, может, через чёрный вход пускать? Вы же любите в него входить!»

И ржала, как лошадь.

В общем, он еле сдержался от радости, когда узнал, что она с работы сбежала. Рад был всей душой. Но об её выходках никому не рассказывал.

Он добежал до магазина. Рука уже тянулась к двери — как вдруг услышал шум.

Засомневался: а так ли нужен горошек?

Потом подумал о внучке — и решил:

Нужен!

Опять дети хулиганят…

Зашёл в магазин, прошёл к прилавку с консервами — и прислушался.

И ему стало не по себе.

Голос нелюбимой продавщицы твердил:

«Пришли, пришли, пришли…»

Она про зарплату, что ли? — подумал Иванович. — Деньги пришли. Радуется?

А мне как теперь к кассе подойти? Не хочу её видеть!

Он спрятался за стойкой, понадеялся, что она сейчас уйдёт. Но увиденное заставило понять: в ближайшее время она никуда не денется.

Анжелика Степановна сидела на своём месте с поднятыми руками, а вторая — та самая — в вытянутой руке держала нож и семенила ногами, будто ребёнок канючит сладкое.

Не знал мужчина, что делать. Может, и неспроста бывшая жена называла его «мужичонкой»?

Он старался не шуметь, боялся, что его заметят. И принял решение: уйти по добру, по здорову, вызвать полицию — а там пусть разбираются.

Резко пошёл вперёд, не сводя глаз с происходящего, — и случайно пнул валяющуюся банку горошка. Та с шумом отскочила, ударилась о стеллаж.

Он испугался ещё сильнее — и побежал.

Ступил на ещё не высохшую тряпку (которую так никто и не поднял), подскользнулся, взметнулся вверх — и с шумом грохнулся на пол, ударившись затылком о плитку.

Свет погас в его глазах.



Варвара, услышав шум, отвлеклась, дав Анжеле драгоценные секунды. Та рванула с места, и мальчик вцепился в спинку стула. Дерево мгновенно задымилось, вспыхнуло, а ребенок залился горьким плачем. Сумка обезумевшей женщины влетела Варваре в лицо, сбив очки, и Степанова успела юркнуть в узкую дверь, ведущую в пристройку с коридором, туалетом, мини-офисом и кладовкой. Прислонилась спиной к створке — дверь открывалась внутрь, что было кстати — и попыталась отдышаться. Возраст давал о себе знать.

Сумка угодила Варваре точно в лицо. От неожиданности та отпрянула, едва не выпустив нож. Без очков мир расплывался перед глазами, превращаясь в мутное пятно. В нос ударил едкий запах горелого дерева, а уши разрывал детский плач. И прямо на нее, словно чернильная клякса, наплывало темное пятно. Варвара выставила нож вперед, рука сжала рукоять, будто древко копья:

— Не подходи, проклятый! — прошипела она.

Пятно не обратило внимания на угрозу. Продолжало двигаться к ней, неспешно, неотвратимо. Варвара тыкала ножом в воздух, не целясь, а лишь пытаясь отпугнуть. Но пятно, видимо, было мужского пола — угрозы на него не действовали. Удары участились, но стали слабее. Кончик ножа вонзался в черную массу:

— Не подходи, говорю, не подходи! — тараторила она в такт ударам.

Нож с мокрым чавканьем вошел в плоть, распоров живот. По руке Варвары потекла теплая жидкость. Но пятно, будто не замечая боли, сделало шаг вперед. Пальцы, сжимающие рукоять, вдруг погрузились во что-то теплое и мягкое. Как если бы раскаленные угли вдруг стали зефиром. Кожа на руке мгновенно покрылась волдырями, фаланги взвыли от нестерпимой боли, пузыри лопались, обнажая мясо. Клякса шагнула еще раз, поглотив кисть и почти весь локоть. Нож вышел с обратной стороны, его деревянная рукоятка обуглилась, от пальцев остались лишь почерневшие кости с обрывками мяса.

Варвара заорала что было сил, пока в горле не захлюпало и вместо крика не пошло бульканье. Она пыталась вырвать руку, но та не слушалась, будто застряла в ловушке из обугленных костей, сухожилий и плоти. Крик превратился в хриплый булькающий звук. Клякса шагнула вновь, поглотив руку по самое плечо. Нож отлип от обгоревших пальцев и с глухим стуком упал на пол.

В нос ударил запах жареного мяса — ее собственной плоти. Варвару трясло, она пыталась устоять, сопротивлялась из последних сил. С обугленной культи капал раскаленный жир. Сознание уплывало, боль была невыносимой. Слюна стекала по подбородку — глупая надежда, что ею можно потушить пожар внутри. В полутьме ее зрения клякса вдруг разрослась, как микроб под микроскопом, и тихий девичий голосок прошептал:

— Обними меня!

К спине прижались маленькие ручки, к груди — худенькое тельце. Там, где ребенок касался ее, кожа обугливалась быстрее мысли. Варвара задымилась, волосы скрутились от жара. Слюна хлынула ручьем, капала на голову девочки и с шипением испарялась. Тело затряслось, как в эпилептическом припадке. Сзади подошел еще один ребенок и обнял ее за шею. Последнее, что успела сделать Варвара, — попытаться закричать. Но вместо крика из горла вырвался лишь хрип, а затем — яркая вспышка синего пламени.

Анжелике Степановне было страшно. Лютый, липкий ужас опутал ее, как паутина, и она почувствовала себя мухой в сетях огромного паука. Сначала хотелось просто отдышаться, но теперь она сидела, прижавшись спиной к двери, и не могла пошевелиться. Во всем был виноват крик Варвары — сначала оглушивший, а потом, превратившийся в бульканье, парализовавший ее. Она никогда не слышала, чтобы у человека рвались голосовые связки, но теперь точно знала, как это звучит.

Дым просочился сквозь щель под дверью, окутал ее. Ласковый, обволакивающий... Пока она не поняла, откуда он. Тогда ее вырвало. Это был дым от тела Варвары. Анжелика попыталась встать, но поскользнулась на собственной рвоте. К страху добавилось отвращение к себе. Вся в полупереваренной пище, она встала на колени, пытаясь стряхнуть с себя куски вчерашнего ужина. И тут раздался новый крик — мужской. Анжелика закрыла уши ладонями и закричала в унисон Никонору.



Никонор Иванович встал. Голова гудела, точно так же, как в детстве, когда хулиганы ударили его бутылкой. Он перевернулся со спины и встал на четвереньки. Потрогал затылок рукой - пальцы окрасились в красный цвет.

"Глупо как-то", - проговорил он, констатируя факт.

Столько лет прожил и чуть не помер от удара об плитку. Никонор боялся такой смерти. От мысли, что надо встать на табуретку и поменять лампочку, ему становилось не по себе. А что, если отступлюсь? Упаду вниз и разобью голову об что-нибудь острое? Поэтому он всегда вызывал мастеров. Окна снаружи не мыл - ведь можно свалиться вниз. Из-за чего они все были в блевотине, благодаря соседям-студентам сверху. Заказывать уборщицу ради этого он не мог - маленький доход не позволял такие роскошные траты.

До него донесся ароматный запах жареного мяса.

"Хм... Шашлыки жарят... - подумал он. - В магазине?"

Он не успел встать на ноги, как услышал шарканье детских ног недалеко, впереди себя. Приподнял голову и онемел от страха. Челюсть задвигалась, точно у щелкунчика.

Маленький мальчик лет восьми стоял перед ним и смотрел глазами-угольками. Его кожа была ужасно обуглена. Губы сгорели, обнажая черные колья зубов, даже десны были неестественно красные, мясные.

"Мне больно", - проскрипела жертва пожара. "Обними меня. Утешь."

Никонор, не меняя позы, попятился назад.

Мальчик сделал шаг в сторону мужчины, и тот заметил, как отслаивается прилипшая к плитке кожа ступни. Однажды Никонору довелось попробовать пиццу с большим количеством сыра - когда он сделал укус и отнес кусок от рта, между ними образовалась ниточка расплавленного сыра, точно такая же, как сейчас между плиткой и ногой ребенка. Никонор отползал, пока не уперся в стеллаж с едой. Банки посыпались на него, больно стукая по спине, голове, шее, рукам.

После града из еды Никонор схватил одну из консерв и запустил в мальчика. Та глухо ударилась ему в грудь. Он швырнул вторую, третью. Они ударялись в мальчика, но тот продолжал идти.

"Почему ты делаешь мне бо-бо?"

Голос резанул старику по ушам. Казался скрипом старых половиц, гвоздем, проводящим по школьной доске, куском разрываемой газеты. Он упал и затряс ногами, будто катался на невидимом велосипеде. Руки сжимали уши, а сам он заорал.

Его внучка тоже говорила "бо-бо".

Обгоревшее тельце подошло еще ближе. Тапочки, каким-то чудом не слетевшие с ног, начали стучать по ногам ребенка и плавиться. Китайское изделие оставляло на полу горячие капли расплавленного пластика. Одна тапка слетела, и теперь об ребенка билась теплая плоть старика, прошитая синими сосудами вен. Она обгорала, зажаривалась, покрывалась ароматной хрустящей корочкой. Иванович взвыл от боли и пришел в себя. Он резко рванулся в сторону как раз в тот момент, когда ребенок падал на него. Мальчик упал на пустую плитку.

Никонор встал, но обгоревшая нога не давала нормально двигаться. Сильно хромая, он попытался убежать, но дорогу перегородили трое, еще один перелезал через стеллаж. Никонор развернулся, схватил банку консервированной фасоли и вприпрыжку, подгибая раненую ногу, бросился назад. Сзади послышалось падение тела - перелезающий, видимо, спрыгнул. Впереди встал тот, от кого Никонор убегал.

Старик замахнулся и со всей силы ударил банкой по голове ребенка. Перед его лицом вспыхнул сноп красных искр, в ушах раздался звук, похожий на удар по обгоревшему дереву. Консерва вонзилась в лицо, выбив глаз, и теперь торчала на его месте. Никонор видел, как обгорает этикетка. Время словно замедлилось. Он отчетливо различал, как банка раздувается от перегрева, превращаясь в бочку.

Взрыв!

Горячая фасоль облепила лицо старика, осколок разрезал щеку. Он прислонил руки к лицу, завизжал, согнулся от боли. Когда поставил больную ногу на землю, стало еще хуже. Маленькое тельце рухнуло на пол, затем резко вскочило и протянуло руки для объятий.

Никонор рванулся к стеллажу, запрыгнул на него, вцепился что есть мочи... Стеллаж не выдержал, наклонился и рухнул, придавив его. Безголовый навалился сверху всем телом. Никонор хотел закричать, но маленькая рука впилась ему в рот, и там что-то зашипело...

С него сняли стеллаж, и остальные дети принялись обнимать уже почти мертвое обгоревшее тело. Если бы Анжелика Степановна видела, как от перегрева лопаются его глаза, у нее случился бы сердечный приступ.

Анжелика сжала ручку двери.
"Вот дура же, сама накликала погибель", — горько подумала она, вспомнив злополучный эпизод из прошлого.

Приоткрыла дверь, высунула голову — никого. Шагнула внутрь. Перед ней предстали обгоревшие скелеты Варвары и Никонора, похожие на памятники из угля и костей, припорошенные пеплом. Такие хрупкие, такие жалкие — кажется, тронь, и рассыплются в мелкую пыль. По сравнению с ними даже песочный замок казался оплотом прочности.

Телефон не умолкал. Анжелика резко развернулась к нему. Простой план: ответить дочери и бежать. Но она не знала, что за прилавком притаились дети, ждущие её приближения.

Она потянулась к сумочке — и вдруг из-за прилавка резко вытянулась детская рука. Анжелика отпрянула.
"Не убегай, пожалуйста", — жалобно попросил голосок.

Остальные поднялись из укрытия:
"Нам не хватает тепла. Обними нас".

Их голоса слились в жутковатую пасторальную симфонию. Казалось, они могли бы петь в церковном хоре, читать молитвы.
"Мы хотим тепла, — напевали они. — Нам холодно. Одиноко. Не бойся нас. Мы хотим ласки".

Анжелика медленно отступала, ощупывая за спиной дверь. Дети неспешно надвигались — лавина обугленных тел. Где-то в глубине души ей было их жаль, она понимала их боль. Но умирать не хотелось — отдавать душу Богу не входило в её планы.

Маленькие пальчики уже готовы были вцепиться в её одежду, ручонки — обхватить талию и шею. Их раскалённые тела вот-вот должны были опалить её кожу, слиться с ней в последнем объятии...

Пальцы нащупали продолговатый предмет — ручку двери! Рывок — дверь распахнулась. Анжелика влетела в проём и изо всех сил захлопнула её за собой. Вместо привычного хлопка раздался треск — будто разломали вафлю пополам.

Взгляд упал вниз — на отрубленную детскую руку, зажатую в дверном проёме.

За дверью застучали ладони. Дешёвый материал трещал под ударами. Анжелика представляла, как он вот-вот вспыхнет, чувствовала жар сквозь перегородку.

Она рванула в подсобку. Из всего арсенала защиты нашла лишь швабру.

Дверь почернела, став похожей на обложку той самой популярной книги. Ещё мгновение — и она разлетелась под напором детских тел. Они лезли внутрь, как лавина — карабкались друг по другу, падали, кувыркались.

Анжелика в ужасе наблюдала за этим кошмаром, крепче сжимая швабру, затем бросилась к продуктовому складу.

Там стоял огромный белый ящик — холодильная камера. Вспомнила: там хранится мясо и скоропорт. Распахнула дверцу, нырнула внутрь, захлопнула за собой.

Холод обжёг щёки. Тело затряслось от озноба. Она потирала плечи, изо рта валил пар, будто из трубы.
"Чёрт с ним, с холодом, — думала она, ещё не осознавая ловушки. — Лишь бы они не добрались..."

"Да какого чёрта она не берёт трубку?!" — Татьяна швырнула телефон на соседнее кресло. Тот отскочил, грохнулся на пол.
"Всё из-за этой пришибленной сменщицы!" — она орала в лобовое стекло, несясь на бешеной скорости. Правила, безопасность — всё отошло на задний план. Ей нужно было увидеть мать.
"Тварь! В психушку её надо было упечь!"

Её крик оглушал в замкнутом пространстве автомобиля. За окном мелькали фонари, вывески, заводские корпуса, остановки... И вот он — магазин, где работала мать.

Татьяна резко затормозила, даже не подумав о парковке. Подобрала телефон с пола, выскочила из машины.

Снаружи магазин выглядел обыкновенно. Но что-то не давало ей войти — будто кто-то ударил в живот, скрутил кишки. В горле встал ком.
"Сука!" — она закричала в сторону магазина, и слёзы хлынули ручьями. "Твою ж мать!"

Дрожащими пальцами достала сигарету, затянулась.
"С мамой всё в порядке... всё в порядке, — пыталась успокоить себя. — Я просто накрутила".

Сигарета немного успокаивала, но руки не переставали дрожать. В голове уже рисовалась страшная картина: сменщица с ножом, мать на прилавке...

Она сделала ещё одну затяжку — сигарета выскользнула из пальцев, упала в лужу.
"Чёрт!" — Татьяна вытерла сопли рукавом, провела ладонями по глазам.
"Если с мамой что-то случилось..." — её голос звучал обманчиво спокойно, но в нём читалась готовность крушить всё на своём пути.

Обратившись к пустоте, она попыталась собраться. Вдох-выдох. Получилось — вроде.

Собрав всю волю в кулак, Татьяна шагнула в магазин.

Анжелика вспомнила новостной сюжет. Про ограбление магазина, где работали две подруги. Одна подбила другую ограбить собственное рабочее место.

План сработал: подругу вырубили (как — сейчас неважно) и заперли в холодильнике, пока вторая выносила деньги. По задумке, та должна была очнуться, выбраться и вызвать полицию. Но что-то пошло не так...

Анжелика помнила развязку — и от этого становилось ещё холоднее. Она знала, но даже мысленно боялась произнести. Что же случилось с той девушкой в таких же условиях?

Мозг защищался, блокируя воспоминание. Но она-то знала правду...

Она робко шагнула посиневшей ногой к дверце.

Та девушка очнулась. Не замёрзла, как обычно бывает с уснувшими на холоде. Случилось кое-что пострашнее — то, о чём не подумали.

Руки Анжелики дрожали — от холода или ужаса? Перед глазами встало лицо той несчастной: веки, покрытые инеем, будто слепленные из снега; синие, дрожащие губы...

А как выглядит она сейчас? Нелепый вопрос, но он вертелся в голове. Наверное, не лучше.

Она подошла к двери. Потянулась багровыми пальцами к внутренней ручке...

Но ручки не было.

Точно как в той истории. Та продавщица замёрзла насмерть, так и не сумев открыть холодильник изнутри. Теперь та же участь ждала Анжелику.

Если только... если только кто-то не откроет дверь снаружи.

Но кто? Там же только мертвецы...



Татьяна зашла в магазин, и в нос ударило, будто ладонью мужа. Запах серы, жжёного мяса, кислятина… Фасоль? Какофония запахов была тошнотворной, резала глаза. Била в мозг, а он, в свою очередь, стучал в набат и орал: «Беги! Беги!» Но она его не послушалась — без матери никуда не уйдет. Её решение было твердым: либо с ней, либо с её телом.

Чуть впереди ей предстало поистине ужасное зрелище. Желудок сжался, готовый отторгнуть всё содержимое. Возле прилавка лежал обгоревший скелет Варвары. По глазам Татьяны снова резанули слезы.

— Мама… Я не успела… Не спасла… — Она подошла к обгоревшим останкам и обняла их. Ладони и одежда испачкались в пепле, золе. — Прости, пожалуйста. Я спешила, ехала как могла…

В голове вспыхнули воспоминания — светлые, тёплые, казалось бы, давно забытые. Вот мама покупает ей мороженое — вкусное, сливочное, клубничное, ведь только она знала её любимый вкус. Вот Татьяне шестнадцать: её хрупкую, зареванную прижимает к себе мамочка. Тогда её бросил парень. Первый, но не последний. И всегда мать утешала её. Она вспомнила добрую улыбку, встречающую её после очередного скандала с мужем. Никто не любил её так, как матушка, и она отвечала ей взаимностью. А теперь самый добрый человек в её жизни превратился в обгоревший скелет. Она корила жизнь за несправедливость и клялась отомстить убийце.

Краем глаза Татьяна зацепилась за что-то, напоминающее тело матери. Она перевела взгляд, всё ещё прижимая к себе скелет. Возле упавшего стеллажа лежал точно такой же. Она разомкнула объятия, посмотрела в лицо черепа и задалась вопросом: «А ты ли моя мать?»

Обнимаемый скелет ничем не отличался от другого — по крайней мере, для неё. Она достала из кармана куртки телефон, собираясь позвонить в скорую, милицию, пожарных — куда угодно, лишь бы помогли определить, кто из них её мать. Но экран телефона был безнадёжно разбит. Она отшвырнула его в сторону, и он гулко звякнул. Непонятность ситуации злила её и вгоняла в тоску. Как отличить эти трупы? Кто из них её мама?

Потом её осенило: возможно, мамы тут и нет.

Она начала поиски, внимательно осмотрела зал. Первой находкой стала сумочка матери. Затем — чья-то чужая сумка, нож с обгоревшей ручкой. Она позвала маму и направилась к обгоревшей, разломанной двери. Осмотрела её и вошла внутрь.

Там пахло серой и горелым деревом. Она шла медленно, густое чувство тревоги отягощало каждый шаг. «Впереди опасность», — кричал мозг, уже граничащий с безумием.

Татьяна дошла до склада и вошла. Её внимание привлекла не холодильная камера и не шум изнутри, а разрозненная толпа маленьких тел, уставившихся на холодильник. Они смотрели на него, не отводя взгляда, будто ждали, что из него что-то выпрыгнет.

А затем десятки детских лиц повернулись к Татьяне.

Она не закричала от ужаса, не стала задыхаться. Инстинкт «бей или беги» сработал мгновенно. Сознание вернулось к ней только у выхода из магазина. Лёгкие горели, будто их набили бритвами. Грудь пылала, словно заполненная углем. Татьяна отдышалась, и тело её наполнила ярость. Ненависть. К этим маленьким тельцам. Она знала — нет, была уверена, — что за смертью матери стоят они.

Огляделась в поисках чего-нибудь тяжёлого, крепкого — оружия для мести. Среди всего хлама её внимание привлек огнетушитель. Крепкий, увесистый. Самое то, чтобы проломить чертёнку голову. Раскрошить, разбить, превратить в месиво. Отомстить.

Татьяна пошла назад. Её походка впервые в жизни изменилась — стала уверенной, твёрдой, будто до этого она и не ходила вовсе. Месть вела её. Жажда справедливости осенила душу, наполнила руки силой.

Первого мальчика она встретила у сломанной двери и со всей дури обрушила огнетушитель на его голову. Та с хрустом поддалась, рассыпая угольки. Оружие остановилось у самых ноздрей. Татьяна замерла на мгновение, всё ещё сжимая огнетушитель над ребёнком.

Тот, будто по команде, резко вытянул руки. Зубы шевельнулись в немой просьбе.

Татьяна отшатнулась, её уверенность дрогнула. Она снова ударила — сокрушительно, сметая всё до самого горла. Тельце, не отпуская руки, двинулось вперёд. Из горла вырвался булькающий звук, а за ним — ворох искр.

За спиной мелькнули ещё двое.

Они наступали, а Татьяне пришлось отступать. Она перехватила оружие, выдернула чеку, схватилась за раструб и надавила на рычаг. Белая струя окутала детей. Она заливала их, не жалея запаса. Безголовое тело рухнуло на пол. Через несколько секунд повалились остальные. Огоньки в их глазницах потухли.

Татьяна усмехнулась, направила раструб на подошедших двоих и залила их. Раздался звук, похожий на плач утопающего.

Пока они гасли под напором огнетушителя, подоспела подмога. Из дверного проема вышло ещё десятка два.

Женщину переполнял восторг, азарт победителя. Она крикнула, чтобы подходили ближе, и снова нажала на рычаг — но из раструба вылетели лишь жалкие капли, будто кровь изо рта чахоточного. Затем раздался шипящий звук выходящего воздуха.

Татьяна выругалась, перехватила огнетушитель и со всей силы ударила ближайшего. Удар пришёлся в щёку — с хрустом шея отделилась от тела, и голова шлёпнулась о стену.

Безголовый отшатнулся, но через мгновение снова двинулся на неё.

Дети шли, вытянув руки. Их голоса сливались в монотонный напев.

Татьяна замахнулась снова, размозжив руку одному из наступавших. Третий удар пришёлся в плечо — оно развалилось, и конечность отвалилась.

Но от силы удара рычаг впился ей в палец, содрав кожу до мяса. От боли она зашипела, присела, сжимая рану.

А над ней навис безголовый.

Он шагнул вперёд — и она пнула его в опорную ногу. Тело потеряло равновесие и рухнуло на её ногу.

Татьяна закричала, взывая к богам. Нога горела, шкварчала, зажаривалась заживо. Она повалилась на спину, пытаясь сбросить его другой ногой.

Но на правую руку упал ещё один ребёнок — лет семи. Он обнял её, вцепившись в одежду. Синтетика расплавилась, въедаясь в кожу.

Она била его по голове, но лишь сожгла ладонь. Адреналина не хватало, чтобы заглушить боль.

Её начало мутить. В глазах всё поплыло, краски поблёкли. Будто кто-то убавил яркость мира, а затем размыл его.

Сквозь пелену мучений она услышала детские голоса:

— Спасибо…

Татьяна повернула голову — но на руке не было никого. Лишь груда угольков рядом с обугленной до кости конечностью. То же самое — на ноге.

Она перевернулась на живот и поползла к выходу. Вернее, попыталась. Единственная рабочая рука с трудом цеплялась за стыки между плитками.

Она подтянулась раз, другой… Ногти зацепились за шов — и отщелкнулись, как скорлупки семечек, обнажая розовую плоть.

В этот момент она сдалась.

Сил плакать не было, хотя слёзы жгли. Нижняя губа беззвучно дрожала.

Сознание уплыло.

И она уже не почувствовала, как на спину ей навалилось что-то тяжёлое.

Анжелику Степановну освободили на следующий день. Её замёрзшее тело вынесли из холодильника, погрузили на носилки и отправили в морг.

Следователи нашли три обгоревших скелета — и больше ничего.

Тринадцатилетний мальчик утверждал, что, когда пришёл «отомстить» продавщице за хамство, увидел пару чёрных детей — будто обгоревших. Ему не поверили. Лишь спросили, как он собирался мстить.

— Хотел написать на магазине: «Продавщица — дура», — ответил он с обидой.

Никто не знал, что в тот день он зашёл в магазин, набрал полную сумку энергетиков и даже дошёл до холодильника. Открыл его — и увидел ещё живую, замёрзшую Анжелику Степановну, умоляющую о помощи.

Она ползла к нему, кожа синяя, одежда дубовая, покрытая инеем. В детском воображении она казалась снеговиком.

Мальчик улыбнулся и сказал:

— Дура старая, продай энергетик!

И захлопнул дверь.

Три обгоревших скелета он сфотографировал. Теперь в школе все будут считать его крутым. А потом он достанет баночку из своих запасов — и тогда все поймут, кто перед ними!