Записки отличника

Ленинская стипендия.
Сегодня вспомнил, что 60 лет назад я был удостоен Ленинской стипендии.
Решение принимал Ученый совет Университета.
Претендентов было трое — математик, физик и экономист. Дали экономисту, что странно. В то время все на физиков едва ли не молились.
Кто меня представлял, как шло присуждение — мне не известно.
Постфактум кто-то (не помню) сказал мне, что теперь я Ленинский стипендиат.
Изменения почувствовал сразу.
Стипендию тогда раз в месяц выдавал нам староста группы.
Просто стипа была 35 рублей.
Повышенная — 43 рубля 75 копеек.
Каждый (кому полагалось) подходил, денежку получал и расписывался.
А стипендия полагалось не всем.
«Хвостатые» - академически задолженные не получали. Это понятно.
Но стипендия в эти годы (середина 60-х годов прошлого века) не выплачивалась и тем, у кого ежемесячный доход на одного члена семьи превышал 100 рублей. У меня — превышал. Я мог рассчитывать только на повышенную стипендию, она назначалась вне зависимости от семейного дохода. Первый семестр на первом курсе я пролетал — у меня на вступительных была четверка по сочинению.
Дома меня деньгами не баловали, поэтому я учился только на пять. Учился ни за страх, ни за совесть, а за 43,75 р.
Ну так вот.
Настало время получать мне Ленинскую стипендию. Староста Леша Пасхин отсчитал мне сумму. Все уже были в курсе — стипендия 80 рублей.
А почему на руки 69р 60 коп.?
Да потому, что налогооблагаемый минимум был в это время — 60 рублей и с моей стипендии взимали подоходный налог.
Ну, что друзья, кто-нибудь из вас платил налог со стипендии?
Или только я один за всех отдувался?

Муки английского.
Когда я впервые прочитал у Марка Твена (см. «Письма с Земли»), что по мнению Адама мужчины имеют природную, Богом данную, склонность к математике, а женщины, начиная с Евы, способны к языкам, то решил, что это одна из добрых шуток, которые щедрой рукой автора рассыпаны по его прекрасным произведениям.
Но в каждой шутке есть доля. Моя доля была горькой.
С измальства, с тех самых пор, как я научился писать, делал я это крайне безграмотно.
Что со мной только по этому поводу не совершали! Почти каждый вечер, приходя с работы, мама организовывала мне диктант. Я их написал сотни, если не тысячи. Толку — ноль.
Когда в пятом классе нам стали преподавать английский, я понял — это еще хуже.
Математика, химия, физика, история, физкультура и даже(!) пение — 5. Русский и английский на уровне деревенского туалета.
К концу школы я научился писать сочинения словами, которые не вызывали сомнения. Таких слов, как «преимущество» я не употреблял, поскольку и сегодня не уверен, что там сначала: «е» или «и».
Муки русского закончились на вступительном экзамене в Универ, который «на зубах», на полном самоконтроле я вытянул на четыре балла.
Но английский!
Сначала были зачеты.
Первый я сдал с первого раза, второй — со второго, третий, как вы уже, очевидно догадались, с третьего.
А в конце второго курса был экзамен.
Экзамен по английскому языку я должен был сдавать милейшей женщине по фамилии (не забуду!) Белик. Она имела свое твердо устоявшееся мнение о моих лингвистических способностях, которые можно было определить, как linguae cretinism. И надо признать, что для такой высокой оценки у нее были некоторые основания.
Нет, «тысячи» (помните, что это такое?) я сдавал. С горем пополам, но вытягивал. А вот очень любимые Белик упражнения по переводу отдельных слов с русского на английский и обратно, были для меня, как укрепления «линии Маннергейма» для советских войск в самом начале финской компании. Непреступными.
Но все это мелкие детали. «Линию Белик» я обязан был взять. И не просто пройти её, а сделать это на «отлично»! Иного не дано, в смысле с иным результатом, мне не дано было получать стипендию. А стипендия была для меня проблемой экзистенциальной. Как у Гамлета: «Быть (деньгам) или не быть?!»
В том и вопрос.
Экзамен я сдал на «хорошо».
А мне что, хорошо, что не очень хорошо — все равно. Меня устраивала только пятерка.
Поэтому пришлось идти «ва-банк»!
«Ва-банк» находился на кафедре иностранных языков и выглядел не очень устрашающе — это была заведующая кафедрой, которая на удивление легко согласилась принять у меня переэкзаменовку.
Я получил от нее задание и сел за свободный стол готовиться.
И в этот самый момент в комнату вошла Белик.
- Hello, говорю я.
- Hello, говорит Белик.
- And what are you doing here, by the way?? - спрашивает она.
- I'm retaking my English exam — отвечаю я.
Вам наверняка не приходилось видеть, как выглядит человек, столкнувшийся с галактической наглостью.
А я видел.
Белик, смотрела на меня такими (!) глазами. В них было написано полное непонимание того, как такое вообще может быть явью.
Ведь она только что перешагнула через Эверест своей принципиальности и поставила явно завышенную оценку этому ….
А он?
Небеса обязаны были разверзнуться и нахал должен быть наказан.
Но, видимо именно в это время высшие силы были заняты чем-то другим. До грома и молний дело не дошло.
Но оно дошло до испытания меня на знание иноземного языка.
Первые две части: перевести с русского и с английского я прошел.
Зав кафедрой комментировала эти мои потуги так: «good, but not the score is excellent».
Третий вопрос — изложение темы. Тема была про Великобританию.
И опять тоже самое: «good, but not excellent».
И тут мне был задан вопрос.
- There's a miners' strike going on in England right now. Do you know how many people are taking part in it?
Вы Стефана Цвейка «Звездные часы человечества» читали? Почитайте.
Мой звездей час настал именно в этот момент.
Я на самом что ни на есть английском языке сказал: «I don't know how many miners are involved in this strike, but it's fewer than during the General Strike of 1926.»
Excellent! - сказала зав кафедрой.
Тяга к деньгам — серьезный стимул.
На этом мое общение с языком Диккенса и Шекспира не закончилось.
Сдавал я английский при поступлении в аспирантуру, был этот дивный язык и перечне испытаний по кандидатскому минимуму.
Эти экзамены я проскочил уже играючи — там все было проще, да и механику подготовки я освоил хорошо.
Научил меня очень быстро и качественно готовиться приятель, с которым я познакомился во время работы в Объединенном институте ядерных исследований, в Дубне. Он знал пять языков, включая японский.
А технология, которую он мне подарил, проста.
Берешь два текста на английском и русском языках, и английский текст учишь целыми фразами наизусть. Кто не пробовал, и кому это надо — вперед. Разговорный надо было еще вытягивать на магнитофонных записях, хорошо - на песнях, а для перевода — самое то.
После сдачи кандидатского минимума наступил перерыв: язык был не востребован и потому не нужен.
Пытался я бороться за сохранение каких-то остатков, газету «Moscow news» покупал, но все это было, как мертвому припарки.
Но настало новое время. И после двадцатилетней паузы, в 90-м году, мой английский оказался очень востребован.
Меня направили в командировку в Южную Корею на фирму LG Group (кто помнит?) для закупки технологической линии производства цветных телевизоров.
Уровень моего английского вы примерно представляете.
Со мной в Ю.Корею поехал инженер технолог, который не владел никаким языком. Кроме русского, конечно.
К нам приставили переводчика, который знал русский, как я английский.
То, что происходило с нами в Сеуле могло бы стать основой для прекрасного сценария комедии, с элементами фильма ужасов.
Особо запомнилось, как мне корейцы пытались на пальцах и мимикой объяснить, что скрывается за словом «insurance». Вам этого уже не увидеть, а мне до конца дней своих это не забыть.
Но мы все прошли и преодолели, контракт на 10 млн. долларов был подписан (а позднее и полностью исполнен).
На заключительном банкете ко мне подошел господин Ким (они там все, если не Ким, то Пак) и сказал:
Your employee (он показал на технолога) has a Royal English. And you have an Oxford English.
Вот с этой оценкой я и живу уже 35 лет.

Наполеон, Ленин и я.
Вы, надеюсь уже в курсе того, что Карл Маркс и Фридрих Энгельс, это не четыре человека, а только два, а Слава КПСС — вообще не человек.
Позвольте расширить сокровищницу ваших знаний: история КПСС это наука.
По крайней мере таковой она считалась в описываемые мною ветхозаветные (60-е годы прошлого века) времена, на которые пришлось мое обучение в стенах Уральского государственного университета им. А.М. Горького (Какое отношение имел Алексей Максимович к нашей alma mater — не знаю. Наверное аллегорическое).
История КПСС в ту пору была самой научной из наук, поскольку не существовало специальностей на которых эту дисциплину не изучали. Не важно, кто ты — будущий физик, химик, биолог, филолог… - кто угодно, историю Коммунистической партии Советского Союза ты знать был обязан.
Не миновала чаша сия и меня.
Это сегодня кому-нибудь кажется, что было достаточно прочитать учебник, выучить лозунги и ты уже готов получить заветный знак приобщения и соответствия в виде положительной оценки в твоей зачетке - то зря.
В технологии массового охвата теорией коммунистического учения (а история КПСС — это самое то) многое было заимствовано из устоявшейся в веках системы изучения Талмуда евреями. И там и там существовало понятие «первоисточник». В коммунистическом варианте непререкаемым источником истины признавались, а поэтому и изучались откровения классиков марксизма-ленинизма.
Евреям легко, у них все премудрости уместились в 36 томах с 5894 страницами.
А вы Полное собрание сочинений В.И. Ленина видели (55 томов)? Так к этому надо добавить Собрание сочинений Маркса и Энгельса (50 томов). Думаете, что это все? Таки нет! Ко всему этому богатству надо присовокупить сборники «Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и Пленумов ЦК» (к описываемому периоду этих текстов накопилось на 12 томов).
Итого более 110 томов.
Конечно в миру вся эта литература не использовалась, но эксцессы случались разные. Для того, чтобы завалить кого угодно достаточно было задать вопрос: «Какими словами заканчивается 7-я глава первого тома Капитала К.Маркса?» Не знаете?
Это плохо.
Очень плохо.
Но вернемся к нашим баранам.
Историю КПСС преподавал нам доцент М.Е. Главацкий. Не сказать чтобы студенты толпами шли на его лекции. Все, как обычно. В пределах общей средней нормы.
В экзаменационном билете среди трех вопросов мне досталось изложение сути Ленинской работы «О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова) от 17 января 1923 года». (Вы, случайно, не читали?)
Отвечал я, как всегда, в своем блестящем стиле и конечно, не примянул вспомнить, что в означенной работе Ленин цитирует Наполеона: «Сначала надо ввязаться в серьёзный бой, а там уже видно будет».
Но в этом месте случилось неожиданное.
- Нет, - сказал доцент Главацкий — Ленин не цитировал Наполеона. Работу вы не читали. Посему вам три.
Мне три?
Это как?
За что?
Иду на кафедру политэкономии (благо она рядом с аудиторией, где принимался экзамен) беру 45 том Ленинского наследия. Все верно — вот они бессмертные строки, слово в слово.
Прочитав представленные мною доказательства, Главацкий сказал:
- Ладно, придете завтра на пересдачу.
- Как на пересдачу?
- Так, на пересдачу.
Назавтра Главацкий продиктовал мне три вопроса. Все три были про оппозиции.
У коммунистов/большевиков постоянно заводились оппозиции (примерно так же, как описывал процесс появления мышей «экспериментатор» Ван-Гельмонт в XVII веке— от смешения грязного белья и пшеницы). Оппозиции были разные: правая, новая, децисты, индустриалисты…
Все они были в свое время успешно разгромлены, но их надо было знать и зачем-то помнить.
Практически всегда на экзамене вопрос об оппозиции гарантировал отвечающему провал.
А здесь три вопроса и все три были про оппозиции.
История эта много интересней, чем мне она казалась в далеком 1966 году.
У Ленина в упомянутой работе читаем: «Помнится, Наполеон писал: «On s’engage et puis... on voit». В вольном русском переводе это значит: «Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет». Вот мы и ввязались сначала в октябре 1917 года в серьезный бой, а там уже увидали такие детали развития…»
Это факт.
Мог ли Михаил Ефимович Главацкий знать, что в научной литературе оспаривается сама цитата - это речение Императора его биографы отрицают?
Вряд ли.
Интрига здесь в ином.
Вдумайтесь, формула Наполеона-Ленина это чистой воды кредо авантюризма: сначала ввязаться, потом посмотрим.
В случае с Лениным, на кон были поставлены сотни миллионов жизней. А он решил поэкспериментировать.
Слова «… там видно будет» полностью разрушают миф о научном характере марксизма-ленинизма, изображаемого в те годы, в качестве выверенного бесспорного, нетленного учения, лежащего в основе всех принимаемых КПСС решений.
Значит это была туфта. Импровизация, импровизация и еще раз импровизация.
Доцент кафедры истории КПСС М.Е. Главацкий, съевший в своем деле не одну собаку, скорее всего, это понимал.
Михаил Ефимович ко времени нашей с ним встречи уже успел поменять имя, отчество и дважды фамилию. При рождении был он наречен Шулимом Хаймлейбовичем Гловацким-Логоватским (см. Википедию).
О чем это говорит? Он мимикрировал. Приспосабливался к условиям жизни.
Но обязательное для мальчика из еврейской семьи изучение торы и ее толкователей не прошло зря, Главацкий отточенным веками гонений его соплеменников нюхом ощутил какую опасность несет в себе привлечение внимания к случайно открытому мною саморазоблачению Ленина.
Ему это было надо?
А мне нужна была пятерка. И я ее получил.

Облом.
Представьте.
В ряд стоят столы.
Около столов — скамьи. Да, да, скамейки: доски струганные, и к ним ножки приколочены.
Такой же стол для преподавателя, но со стулом.
Дверь. Окна.
Всё. Более ничего. Даже портрета Ленина нет.
Это интерьер нашей университетской аудитории в 1968 году.
Скромно до скудности.
Между столами ходит преподаватель. В руках у неё тетрадь. Она читает с выражением:
— Капиталист выпивает из рабочего все соки запятая а потом выгоняет его вон точка.
Мы должны это конспектировать.
Я неосторожно хихикаю.
Какие соки?
Куда вон?
За плечами курс политэкономии капитализма, прочитанный блестящим лектором, преподавателем от Бога Павлом Семёновичем Томиловым. Уже написана научная студенческая работа, объясняющая исчезновение разрушительных кризисов в экономике США после Второй мировой войны.
А здесь — такое убожество…
Оказывается, ритор меня знает. Я же университетская знаменитость — Ленинский стипендиат, как-никак.
— Тимофеев. Вы, наверное, считаете, что вам всё позволено. Так вот, учтите: по моему предмету вы пять баллов не получите ни при каких обстоятельствах.
Это что?
Это как?
Предмет, зачитываемое введение в который мы выслушали и записали, назывался «Техническое нормирование труда».
Те, кто обучался экономике в современных Университетах, могли в этом месте напрячься: сегодня предметов, подобных «технормированию труда» на экономических специальностях не бывает.
А у нас такое было.
У нас всё было.
Китайцы сочувствуют тем, кому приходится жить в эпоху перемен.
Моё житьё в условиях смены всего на всё началось с Университета.
Мы поступали на экономфак, который задумывался как кузница кадров для Совнархозов. Было такое поветрие — Н. С. Хрущёв решил дополнить вертикаль управления горизонталью и в дополнение к союзным и республиканским министерствам создал в каждой области Советы народного хозяйства. Вот в них мы и должны были работать после учёбы.
Но!
В сентябре 1964 года состоялся судьбоносный пленум Центрального комитета КПСС, на котором Хрущёва сняли (но не расстреляли, а отправили на пенсию).
Сразу же закрыли Совнархозы.
Возник маааааленький вопросик: а нас-то теперь куда девать?
За время учёбы нам трижды меняли название специальности, время обучения сократили до 4 лет, но дали такую нагрузку, что мы учились шесть дней в неделю, и было у нас каждый день не меньше четырёх пар, а бывало и по пять.
Чему нас только не учили!
Изучали мы, например, самые разные технологии: чёрной металлургии, машиностроения, строительства, животноводства и растениеводства…
Вот вы, нынешние выпускники экономфаков, не знаете, что такое аустенит и ледебурит, а я знаю.
Правда, не знаю, зачем мне это знание.
Математика была у нас представлена в самом широком диапазоне: от теории игр до техники счёта на счётах. Да-да, на тех самых счётах — косточки на проволочках в деревянной рамочке…
Вы, дорогой мой читатель, случайно не владеете способами деления на семь с применением счёт?
Нет?
А я эту премудрость изучал и сдавал.
Поэтому появление в нашем расписании курса «Техническое нормирование труда» — а это чисто технологическая дисциплина — нас не удивило.
Удивлённым оказался только я, которому пообещали отрихтовать зачётку. В ней у меня никаких иных оценок, кроме «отлично», не водилось.
И на тебе — такое программное заявление.
За время учёбы в Университете у меня сформировалась технология подготовки к экзаменам.
Дисциплины, которыми нас потчевали, славились объёмами учебников. Фолианты на 600–700 страниц — обычное дело.
При подготовке меня спасала скорость чтения. 600 страниц мог прочитать за день.
В библиотеке брал все возможные учебники по дисциплине.
Первый читал от и до.
Остальные просматривал на предмет отклонений — если что-то написано по-другому, это надо запомнить (пригодится!).
Особенно внимательно я читал подстрочники и примечания — там иногда встречались интересные вещи.
Учебники по техническому нормированию труда были впечатляющих размеров. Но меня размерами было не запугать.
Готовился, как обычно.
Настал день Х.
Атмосфера была напряжённой.
Всем было любопытно, как меня «опустят».
Нет, относились ко мне сокурсники хорошо.
Но всё равно — интересно же.
Преподаватель курса технормирования была почасовиком — основное её занятие состояло в руководстве лабораторией при нашем факультете, которая занималась исследованиями именно в области технического нормирования труда.
(Это важно для дальнейшего развития сюжета.)
Итак, я получил билет, подготовился и стал отвечать.
И надо было такому случиться, что в своём ответе я упомянул о каком-то харьковском инженере, который ввёл некое новшество в методику нормирования труда.
Прочёл я это в сноске на странице одного из пролистанных учебников.
Преподавательница в этом месте напряглась.
Ей эта информация (как я потом узнал) была крайне нужна для работ её лаборатории.
Источник был у меня.
И как его получить?
Вопрос.
Дилемма.
Она поставила мне пять.
Я рассказал, где нашёл нужную ей информацию.
Облом не состоялся.
Можно было идти пить пиво.

Скромный ученик.
В те далекие времена, о которых здесь и идет речь, когда диссертации не покупались, а студенты не платили за учебу никому, в моей Alma Mater на троне декана экономфака царил Валентин Михайлович Готлобер.
Толстенький, лысенький, росточку не сказать, чтобы великого, он с неимоверной скоростью перемещался по коридорам и аудиториям. Никто бы не поверил, но он, и это не между прочим, был в Отечественную комиссаром отряда морских разведчиков.
По факультету прошелестело: «Декан идет!»
В руке зажат пирожок с повидлом, коричневый, как снаружи, так и изнутри, поставляемый из буфета на первом этаже, за экономическим гуру семенит шлейф из аспирантов и соискателей… Распоряжения по переноске столов и стульев из одной аудитории в другую, сочетаются с диктовкой структуры и содержания диссертационных исследований. Повидло из пирожка капает на пиджак. Валентина Михайловича коллективно трут. Но пятно не особо заметно – на видавших виды лацканах таких много.
Профессор Готлобер был городской знаменитостью.
Рассказы о нем распространял его друг, профессор Коган. Лев Наумович в стиле Ираклия Андронникова рассказывал о преобразованиях университетских туалетов в кабинеты по проектам Валентина Михайловича (площадей для кафедр катастрофически не хватало), о щедром подарке слона родному Университету (это отдельная песня, о ней как-нибудь в другой раз) и конечно опофигей – про лекцию о шляпе, прочитанную в ресторане гостиницы «Большой Урал».
Так вот, о лекции.
Во время дружеского застолья, проходившего в самом фешенебельном ресторане Свердловска, Валентин Михайлович заметил, что любой интеллектуал может прочитать двухчасовую лекцию по проводу чего бы то ни было.
Друзья предложили ему прочитать лекцию о шляпе.
Готлобер лекцию исполнил, как всегда, в своем блестящем стиле.
Все бы ничего, но слух о содеянном расползся и дело дошло до проработки в Горкоме партии. В этом эпицентре пуританства тогда ограничились лишь проведенной беседой с возмутителем общественного спокойствия.
Я скромный ученик Валентина Михайловича.
Конечно, где он и где мы…
Но ничто не пропадает.
Нет, нет, да и высекаются искры…
Тематика моих эссе широка и разнообразна: есть живопись и музыка, проза и поэзия, физика, и математика, психология, литературная критика, философия, история, политология, …
Много чего у меня есть.
Вы скажете – дилетант? Соглашусь.
Но имейте ввиду, что в основе dilettante лежит dilettare – услаждать, радовать, нравиться…