Я же мать три стадии родительства

Когда Машка появилась на свет, я была уверена, что родила инопланетянина. Серьезно. Это сморщенное, красное существо, издающее странные звуки, никак не походило на умильных младенцев из рекламы подгузников. Я даже тайком позвонила своей маме и шепотом спросила: «Мам, а я тоже такой страшненькой была?»

Медсестра, которая принесла мне Машку на первое кормление, смотрела на меня с выражением «сейчас я дам тебе самое ценное, что есть в мире, а ты только попробуй уронить». Я прижала к груди этот кулёчек с человеком и почувствовала себя величайшей обманщицей в истории.

Ну какая я мать? Кто вообще доверил мне ребенка? Я же только на днях умудрилась поскользнуться в ванной, чуть не убилась, пытаясь достать шампунь! У меня всегда было плохо с грациозностью. Слышали выражение “слон в посудной лавке”? Точно как с меня писали. Особенно на последних месяцах, когда я ждала появление дочери.
Так началась первая стадия родительства: получите-распишитесь
Первые месяцы материнства я помню смутно, как будто это был один бесконечный день, наполненный недосыпом и подгузниками. Муж Костя приходил с работы и радостно спрашивал:

— Ну, как вы тут?

— Мы? — бормотала я, пытаясь вспомнить, когда последний раз чистила зубы. — Машка хорошо, я - не очень…Но у меня получилось полчаса подремать днем. Прогресс.

Я жила по принципу «день прошел — и слава богу». Все эти разговоры опытных мам о том, как «нужно наслаждаться каждой минутой, они так быстро растут», казались мне издевательством. Какое наслаждение, когда ты не спала три недели подряд, и твоя футболка пахнет так, что даже кот обходит тебя стороной?

Кстати, о коте — наш Васька, до этого центр Вселенной и объект всеобщего обожания, теперь смотрел на меня с немым укором: «Женщина, кого ты притащила в дом? Мы так не договаривались».
И все-таки она росла. Из кричащего комочка постепенно проявлялся человек. Человек, который улыбался, когда видел меня, и это было похоже на маленькое чудо.

Каждое утро я просыпалась и первым делом шла проверять — дышит ли. А потом настал день, когда она схватила меня за палец своей крошечной ручкой, и я вдруг поняла, что пропала. Навсегда и бесповоротно. Теперь это маленькое существо управляет всей моей жизнью.

Когда Машке исполнился год, она сделала первые шаги. А я поняла, что материнство — это не просто кормление и пеленание, а нечто похожее на бег по пересеченной местности, когда ты знаешь где надо оказаться, но понятия не имеешь, как это сделать.
Детский сад, первый класс, утренники, где она всегда была снежинкой (потому что роль Снегурочки неизменно доставалась дочке заведующей) — время летело. Я постоянно боялась упустить какой-то момент, не сфотографировать, не запомнить.

А потом наступил тот день, когда моя Машка пришла из школы с подведенными глазами и заявила, что её комната — это её личное пространство, куда мне вход воспрещен.

Не подходи, я колючая
Машка в тринадцать лет стала похожа на ежика, который объявил войну всему миру. Каждое мое слово воспринималось как личное оскорбление.

— Маша, надень шапку, на улице минус пятнадцать.

— Мам, ты издеваешься? В шапке я буду выглядеть как дурочка!

— Лучше выглядеть как дурочка, чем как больная пневмонией.

— Ты просто не понимаешь! Никто из моих друзей не носит шапки!

И так каждый день, по любому поводу. Я чувствовала себя бесконечно устаревшей версией человека, который не понимает элементарных вещей современного мира.
Кто эти люди в наушниках, которые приходят к нам домой и запираются с моей дочерью в комнате? Откуда у нее столько новых слов, которых нет в моем словаре? Почему она так яростно захлопывает дверь, когда я всего лишь спрашиваю, как дела в школе?

Мы с Костей иногда переглядывались в кухне, когда из комнаты Машки доносились звуки, похожие на шаманские песнопения (кажется, это называлось рэпом).

— Это точно наш ребенок? — шепотом спрашивал Костя.

— В роддоме перепутали, — так же шепотом отвечала я. — Вызываем полицию или уже поздно?

Однажды я нашла в ее рюкзаке пачку сигарет. Сердце упало куда-то в район коленей. Машка курит? Моя маленькая девочка, которая еще вчера (ну или позавчера, ладно) играла с куклами и просила заплести ей косички?
Вечером я положила пачку на стол и стала ждать. Машка вернулась из школы, увидела сигареты и на ее лице отразилась такая гамма эмоций, что Станиславский бы зааплодировал.

— Это не мое, — быстро сказала она.

— А чье?

— Ленки. Я их забрала, чтобы она не курила.

Я посмотрела на дочь долгим взглядом. Она врала...или нет? В её глазах было что-то еще... Страх? Стыд?
— Маш, — я вздохнула, — я не буду читать тебе нотации. Просто скажи мне правду. Ты куришь?

Она села напротив, сгорбившись так, будто хотела стать маленькой и незаметной.

— Нет. Честно. Я пробовала один раз, и мне не понравилось. Это правда Ленкины. Она начала курить, потому что у нее родители развелись, и я пыталась ее отговорить.

И тут я увидела ее — мою настоящую Машку, которая пряталась за колючками и черной одеждой. Девочка, которая переживала за подругу, которая боялась разочаровать меня. Которая, несмотря на весь свой бунтарский вид, всё ещё была моим ребёнком, просто пыталась нащупать границы собственной личности.
— Хорошо, — сказала я. — Я верю тебе. Но если тебя что-то тревожит или ты захочешь что-то обсудить — приходи. Я постараюсь не читать нотаций.

В тот вечер она впервые за долгое время сама пришла ко мне перед сном. Мы сидели на кухне, пили чай с печеньем, и она рассказывала о школе, о друзьях, о музыке, которую слушает.

Я старалась не морщиться, когда она включила мне свой любимый трек. Но я смотрела на её живое, одухотворенное лицо и понимала: ей важно, чтобы я приняла не только её саму, но и её мир. Так что я мужественно выдержала три минуты какофонии, которую молодежь почему-то считает музыкой.

Подростковый возраст — это минное поле, по которому родители идут с завязанными глазами. Никогда не знаешь, где рванет в следующий раз. Но иногда, в редкие моменты затишья, я видела в своей дочери проблески той взрослой личности, которой она становилась. И это было прекрасно и пугающе одновременно.
А потом пришло время выпускного. Платье мы выбирали вместе, и впервые за долгое время не поссорились. Она даже позволила мне сделать ей причёску, как в детстве. И глядя на неё, такую красивую и взрослую, я вдруг поняла, что совсем скоро наш дом станет для неё просто местом, куда она будет приезжать в гости. От этой мысли стало больно и волнительно одновременно.

Вылетая из гнезда, ты звони хоть иногда
— Мам, я нашла квартиру, — сказала Машка за ужином.

Ей уже двадцать два, она заканчивала университет и уже работала в какой-то дизайнерской студии.

— Недалеко от центра, недорого. С Катей будем снимать.

Я сосредоточенно нарезала салат, чтобы не показать, как у меня дрожат руки. Конечно, я знала, что этот день придет. Дети вырастают и съезжают от родителей. Так устроен мир. Но знать и быть готовой — две совершенно разные вещи.
— Отлично, — сказал Костя с энтузиазмом человека, который не понимает, что происходит настоящая трагедия. — Когда переезжаешь?

— В следующие выходные, наверное, — Машка пожала плечами с таким видом, будто речь шла о походе в магазин, а мой мир только что был разрушен.

Я вспомнила, как привезла ее из роддома — крошечную, завернутую в розовое одеяло. Как учила ее ходить, держа за пухлые ручки. Как плакала вместе с ней, когда умер наш старый кот Маркиз.

Как ссорились из-за коротких юбок и поздних возвращений домой. Как я прижимала ее к себе, когда ей разбили сердце в первый раз — какой-то Димка, которого я мысленно прокляла на веки вечные.

И вот теперь она уходит. Строить свою жизнь. Без меня. Без моих советов. Без моего контроля. Боже, кто проследит, чтобы она тепло одевалась, не питалась одним фастфудом, вовремя принимала витамины и не стирала белые и цветные вещи одновременно?
— Мам, ты чего молчишь? — Машка смотрела на меня с тревогой. — Ты же не против?

— Конечно, не против, — я постаралась улыбнуться. — Просто думаю, какие кастрюли тебе отдать. И сковородку. И миксер, наверное. И утюг. И аптечку надо собрать. И...

— Мам, — она засмеялась, — я не на необитаемый остров переезжаю. Всё это можно купить.

— Конечно, — кивнула я. — Конечно.

Вечером, когда Машка ушла к друзьям, а Костя смотрел футбол, я сидела в ее комнате и смотрела на постеры на стенах, на книги на полке, на фотографии в рамках. Скоро здесь будет пусто. Или, может быть, мы сделаем здесь кабинет, как давно хотел Костя? От этой мысли к горлу подкатил комок. Как будто, убрав ее вещи, мы стираем следы ее присутствия в нашей жизни.

Муж нашел меня там, с детской книжкой в руках — той самой, которую я читала Машке перед сном каждый вечер, пока ей не исполнилось семь.
Он сел рядом и обнял меня за плечи.

— Она не на Марс улетает, а всего лишь в соседний район.

— Я знаю, — вздохнула я. — Просто... я не готова.

— К чему?

— К тому, что она больше не будет жить с нами. К тому, что в холодильнике не будет ее йогуртов. К тому, что не будет слышно, как она поет в душе. К тому, что мне не у кого будет спросить «во сколько ты будешь дома».

Костя улыбнулся.

— Знаешь, когда она была маленькой, ты постоянно говорила, что мечтаешь о дне, когда сможешь спокойно сходить в туалет, не боясь, что за это время дом разнесут по кирпичикам.

Я рассмеялась сквозь слезы.

— Да, было такое. И что теперь? Буду сидеть в туалете часами, наслаждаясь тишиной?

В день переезда я держалась молодцом. Помогала собирать вещи, давала советы по обустройству, которые Машка вежливо игнорировала. Набила ее холодильник едой, которой хватило бы на небольшую армию. Костя взял отгул на работе, чтобы помочь с вещами.

Мы втроем – как когда-то, когда ездили на дачу или в отпуск – загрузили машину, смеясь над тем, сколько барахла может накопиться у одного человека за двадцать два года.
— Мам, — сказала Машка, когда мы прощались, — я буду приезжать каждое воскресенье на обед, обещаю.

— Конечно, — кивнула я, стараясь не расплакаться. — И звони иногда, ладно?

— Обязательно, — она обняла меня, и на секунду я почувствовала запах ее волос — тот же шампунь, которым она пользуется с подросткового возраста. — Я люблю тебя, мам.

Дома было непривычно тихо. Я ходила из комнаты в комнату, не зная, чем себя занять. Костя предложил сходить в кино, но я отказалась. Мне нужно было побыть в этой новой тишине, привыкнуть к ней.
Поздно вечером зазвонил телефон. Это была Машка.

— Мам, — в ее голосе слышалась паника, — как включить стиральную машину? Тут столько кнопок!

И я рассмеялась. По-настоящему, от души. Потому что поняла простую истину: дети уходят, но никогда не уходят насовсем. Они всегда будут возвращаться — за советом, за утешением, за домашней едой. Конечно если будут знать, что их выслушают, накормят и помогут, а не поднимут на смех и не обесценят их чувства.

Материнство не заканчивается, когда ребенок покидает дом. Оно просто переходит на новый уровень — тот, где ты учишься отпускать, но при этом всегда остаешься на связи. Как говорила моя бабушка: «Дети — это единственное, что мы готовы отдать миру навсегда, но только при условии оставить их себе». Я думаю, она была права.