Дезире

«Дезире, детка. Встань ровнее. Учитель смотрит», — шёпот за спиной прекратился. И рука, что может быть одинаково тяжёлой и ласковой, опустилась на хрупкое плечо. Девочка вздрогнула, одёрнула платье, шмыгнула носом. Мужчина поморщился. Его дочка непременно станет красивой, но где набрать манер. Мать давно почила, сёстры вышли замуж. Он сам — вечно занят. А если не занят, то устал. А дитя растёт быстро. Скоро закончится иезуитская школа и надо пристраивать отпрыска в жизнь. Она ловко шьёт, мастерски плетёт кружева. Пальцы тонкие, и кожа на подушечках нежна и чувствительна. Можно привести в торговую лавку к мадам Пасси, а можно — в мастерскую, к месье Груве. Он, говорят, не пропускает мимо ни одну молоденькую белошвейку. Но он, отец, на что?! Распутнику Груве не грех и шею вздёрнуть!..

«Дезира, красавица моя. Зачем ты связалась с Оноре? Он плох и ненадёжен. Гони его прочь! Мы непременно отыщем тебе складного, завидного жениха. Вот только дела поправлю. Времена нынче хлипкие, несытые. Не идёт народец за товаром — хоть ты плачь!» — папаша обнял колкое плечо. И повёл девицу из шалмана. Чуть пьяненькая барышня, привалилась к седому мужичку. И вместе пошли они по улице. Булыжная мостовая блестит недавним дождём, в жёлтых фонарных кругах. Прохожие — всё местные пьянчужки и продажные дамы — нагло щерятся и хохочут. В лицо. В спину. Плохое место… Груве оказался не самой опасной птицей. Вернувшийся с войны сынок, такой же повеса и прохиндей. Вскружил голову малышке и пристрастил к привычкам. Которые приличной мадемуазели — не к лицу. Она сильно устаёт — век кружевницы короток и не беззаботен. По вечерам уже ломит спину, глаза горят огнём от постоянного напряжения, пальцы теряют быстроту, кожа грубеет. Ещё пяток лет и она — старуха. Так и не став молодой женщиной. И одни разочарования и болезни. Оттого и заворачивает в питейное заведение. Чтобы не смотреть вперёд, в недалёкое завтра…

«Дезире, доченька. Ну не плачь, не убивайся. Мог ли он кончить иначе?! Разбойник и плут! Вспомни — он разбил твоё сердце! Но оно ещё стучит. И хочет любви. Поверь мне, древнему твоему отцу. Мужчина променявший любимую на ничего не значащие увеселения. Не стоит ни одной твой слезы…» — сгорбленный старик обхватывает костлявое плечо, рано поседевшей женщины. Они оба сидят на выбеленной годами, отполированной грузными телами, изъеденной жучками лавке. И вытирают слёзы… Люк завтра закончит свою жизнь. На плахе. Десять лет назад она всё же ушла к нему. И прожила их — целых десять лет — вдали от родного гнезда. Дела торговые так и не наладились, а последнего ребёнка потерял. Как она прозябала все эти кромешные зимы, вёсны?.. Во что сплелись её дни — без опеки, оберега, надежды? Но ведь ещё не поздно. Вдовец синьор Кариолли поглядывает с интересом. В сторону тихой кружевницы. И если предложить ему не стыдный и выгодный брак. Он не откажет…

«Дезире. Детка… Встань с камней. Они холодят твоё тело. И ты непременно подхватишь лёгочную хворь. Мне пришлось заплатить охраннику, чтобы он пустил меня к тебе. Я принёс немного еды. И шаль. Ту, что осталась от матери. Я не стал платить ему вперёд. Зачем. Тебе скоро не понадобиться. Я не осуждаю тебя, нет. Кто же мог предположить, что обеспеченный вдовый иностранец. Окажется хуже Люка. Ты умрёшь быстро и почтенно. Я продал лавку и дал денег палачу. Он придавит тебя — раньше костра. И зевакам достанется только твой пепел. Это ведь будешь не ты, правда?..» — он поднимается. И тяжело скользит, скорченными солями ступнями, по проходу. Страж ждёт его уже и потрясывает связкой ключей. Отец оборачивается в последний раз. Дочь смотрит вслед, вымученно улыбается. Он кивает ей.

«Дезире, детка…»