Дом с тарелкой для телевизора

Затемно, часов этак под пять утра на двор крайнего к лесу колосовского хозяйства явилась молоденькая барышня. Гостья чинно поднялась на крыльцо и постучала в дверь. Не получив ответа, оглядела дворовые постройки, может, перепутала что – дом не тот или страна? Да-нет, всё правильно: Россия, Рязанская область, Клепиковский район, деревня Колосово, изба с тарелкой для телевизора. Постояла барышня, помяла плечико о дверной косяк да пошла за задки скотину будить и с ней хороводиться. Шуму подняла!

Добротный в прошлом пятистенок, так нелюбезно встретивший барышню, пустым не был. Имел он жильцов согласно прописке, о чём и было сказано в домовой книге, припрятанной вместе с жировками и паспортами в стареньком буфете, стоящем справа от входа в горницу. А именно: Фёдор Петрович Ремизов, четырнадцатилетний российский гражданин и мать его Ремизова Параскева Лукинична, женщина одинокая, сельсоветом не разведённая.

Фёдор хозяйничал по дому заместо отца. Парень он был толковый, без придури. Мать уважал. А про отца что сказывать? Служил учётчиком в заготконторе. В четырнадцатом году под самые октябрины случилась оказия - недосчитались прибыли с сырца свёклы. Короче, вызвали батю в район. А он, чтоб меньше трындеть, плюнул на прокурорские проверки и в кабак. За кружкой пива сошёлся с залётным вахтовиком. Тот ему: ты, Петро, на Мурманск чаль. Там, скок рыбы в море, сток и бабла на кассе. Растеребил он родителеву чуйку. В тот же день к вечеру вернулся отец в деревню, собрал досье-мосье (так он паспорт и брюлики звал) и, не простясь ни с матерью, ни с сыном, подался в район на станцию «Ж/Довка».
 
За первый год отписал две корреспонденции и в обоих просил денег. Мол, нет путины, жрать нечего. На другой год путина, видать, наладилась. Единожды потревожил мать, спьяну, аль со злобы на самого себя, кто знает. Опосля и вовсе смолк. Может, рупь закатал родителя в целковые обёртки, или недоброе что приключилось – неведомо. Вывод один: чужаком оказался Пётр в собственной семье. Знать, не любовь свела его с матерью, а временное пристрастие. Оттого и жизнь обернулась не по людски.

                * * *

Вечером крутили по телеку классный фильм. Мать дремала на диване, а Федя всё смотрел и смотрел. Уж очень хотелось ему знать, чем закончится история про дельфина Флиппера. Уснул за полночь. И теперь, пробудившись от дворового шума,  юноша собрался было спрыгнуть с печи, но, повинуясь сонному видению, застыл на краю лежанки, свесив с тепляка длинные, как вёсла, ноги.

Снилась Фёдору в то утро звёздная ночь. Мчится он на быстроходной яхте за весёлым Флиппером. Море штормит! Волны поднимаются и с грохотом падают, выскребая морскую «требуху» до самого дна. Фёдор тянет на себя штурвал. Яхта, как лёгкий моторный самолётик, устремляется к пенистой вершине и на гребне равняется с дельфином. «Держи канат, я швартуюсь!» – кричит Фёдор, но за грохотом волн весельчак Флиппер не слышит его. «Уйдёт, уйдёт же!» – думает юноша, стараясь не потерять товарища в штормовой пляске волн...


*   *   *

Дробясь в узорах тюлевой занавески, световой меч солнечного Рыцаря Джедая рассыпался на сотни золотых нитей и принялся оплетать потолок, печь-мазанку и каждую пыльцу на резном подзеркальнике!  Какой уж тут сон – утро на дворе! Федя спрыгнул с печи и подсел к окну. А там! Рыжая девица опрометью носилась по двору, мяла присевшие на задки сугробы и, не переставая, щебетала по-сорочински: «Чик-чирик, чик-чирек, таю-тай под солнцем снег!».

– Во даёт! – улыбнулся юноша. – Ма, весна на дворе! Глянь, чё творит суматоха!

Двор, возбуждённый присутствием молодой симпатичной барышни, блистал распутным мартовским великолепием. Поднимая фонтаны брызг, куры беспорядочно носились по лужам. Пёс Обама обрывал цепь и жалобно скулил. А жирные гуси, откормленные за зиму отварным картофелем, как голубки, расселись на поредевшей за зиму поленнице и, заглушая скулёж Обамы, дружно крекали во все свои гусиные глотки.

Фёдор принялся пересчитывать кур. Четырнадцать, пятнадца… Досчитал до половины, когда из сарая выбежал телёнок Трамп и сбил пересчёт. «Ах ты, рогатик! – юноша погрозил ему пальцем и сладко зажмурился, напевая что-то про «америкэн бой»..
За долгую зиму тело юноши отвыкло от солнечного тепла. «Светит, но не греет», – любил повторять Федя, разглядывая зимнее светило через закопчёное стекло. Но сегодня другое дело! Сегодня он, как мамин любимчик кот Эрдоган, ластился к стеклу, пропитанному теплотой весеннего утра.

– Сынок, вставай, пора уже! – мать заглянула в горницу. – Ну вот и молодец. Принеси воды.
Федя послушно громыхнул вёдрами и отправился на колодец, по пути сочиняя стишок на тему последнего урока химии:

Матушка дала ведро:
– Федя, принеси воды.
Десять литров аш-два-о
Надо, только и всего!..

Через час, перекусив и выполнив ещё несколько материнских поручений, Фёдор вышел из дома и направился в сторону старого коровника. Идти было трудно. Подтаявшие февральские заносы, слипшиеся в ухабистое бездорожье, заставляли петлять и искать варианты обхода. Когда продвигаться стало и вовсе невозможно, Федя огляделся. Невдалеке на щупленькой берёзке он приметил привязанную сборщиком сока пластиковую бутылку.

– Что, больно? – спросил он молодое дерево.

– Очень! – колыхнулись в ответ поникшие ветви.

Юноша выпрямился, вдохнул полной грудью «озоновую распутицу» и закричал:

– Сволочи, ей же больно! Слышите, бо-ольно!

От пронзительного крика, похожего на встревоженный клёкот дельфина Флиппера, над березняком поднялась стая галок. Проваливаясь по колено в ледяную кашицу мокрого снега, Фёдор подобрался к дереву и вытащил злосчастный прутик из расщелины ствола. Теперь предстояло вернуться домой, но промятые в сугробах следы уже заполнила зажора, а надеть резинки (высокие калоши) Фёдор, выбегая из дома, запамятовал. «Крепитесь, Флиппер, скоро берег!» – рассмеялся он, припомнив песенку Олега Митяева про лето. Морщась от уколов ледяной ряски, Федя пошёл напрямик, набирая воду в старые отцовские сапоги.

Вот и дом. Покуда мать возилась на кухне, путешественник прокрался за печку, оставляя на половицах мокрые следы, и наконец разулся. Бросив сапоги под лавку, он прыгнул на лежанку и закутался в тёплое стёганое одеяло.

– Где был-то? – спросила из кухни мать.
– Весну навещал! – ответил Фёдор и закрыл глаза.

Ступни ног оттаивали и возвращали тело к жизни. На лбу юноши сверкнули капли испарины. Он засыпал, вернее, уплывал, подобно отвязавшейся лодке, гонимой течением…

*   *   *

В клубящемся над водой тумане Федя разглядел спасённую им берёзку. Она скользила вровень с корпусом лодки и повторяла, улыбаясь Фёдору нежной розовой улыбкой: «Спаси Бог*, Феденька, спаси тебя Бог!».  Её голос походил на клёкот дельфина Флиппера, взволнованный и раскатистый, как дальнее гулкое эхо. Юноша вспомнил родную деревню, дом с тарелкой для телевизора, мать, гремящую на кухне новыми эмалированными кастрюлями, купленными по случаю октябрин, кота Эрдогана, слизывающего с половицы пролитую сметану… Он обернулся и в туманной проседи увидел свой двор, сугробы, не тронутые распутицей, белые соседские посады, а за ними дальний, до самого леса околоток, над которым застыло холодное февральское солнце.

– Ах, Федечка, дружочек! – лепетала берёзка, вглядываясь в молоко наступающего дня. – Матушка Зима рыщет всюду! А нам-то с тобой возвращаться никак нельзя. Ты греби, греби!

Чем дальше они отплывали от берега, тем голос белостволицы становился мягче, спокойнее и всё боле напоминал беззаботное щебетанье утренней гостьи.

* Церковнославянское выражение "Спаси Бог" стало лексической основой современного выражения благодарности - спасибо.