Павел Суровой На своей свадьбе Лиза

 
 
Самое ужасное состояло в том, что Серёга Галай увидел её в первый раз на своей свадьбе.
Он и сам потом не мог точно объяснить, что именно произошло в тот момент. Может быть, дело было в этом нескладном, словно чужом костюме, который жутко натирал в вороте. Или в странной тишине, которая будто бы окутала его, как только он её увидел. Всё вокруг — шум гостей, музыка, запах шампанского — на миг исчезло, и осталась только она.
Она была ещё совсем девочкой. Лет семнадцати, не больше. Пришла с родителями —  начальником его тестя и его супругой  . Её звали Лиза. Просто Лиза. Так он потом и запомнил: не Елизавета, не Лизонька — а просто Лиза, как удар гонга.
Огромные глаза, короткая стрижка-каре, стройная фигура, светлое, почти прозрачное лицо без грамма косметики. Она смущённо сидела за столом, ковыряла вилкой оливье, изредка бросая взгляды на танцующих. Потом её вывел танцевать какой-то парень — в джинсах и с причёской "а-ля 70-е", — и Серёга в первый раз за вечер почувствовал странный укол где-то под сердцем. Будто его ударили невидимой иглой.
Он даже не сразу понял, что смотрит на неё слишком пристально. Что его невеста — теперь уже жена — Вика что-то говорит с подругой, смеётся, улыбается, а он всё ещё держится взглядом за Лизу, даже не замечая, что губы у него сжались в тонкую линию, а пальцы сжали нож, как оружие.
"Серёж, ты в порядке?" — спросила Вика.
Он кивнул.
"Просто... устал", — сказал он. И снова посмотрел в сторону Лизы.

Так всё и началось. С этого первого взгляда. С этого первого несвоевременного чуда.
Потом были грибы.Через пару дней после свадьбы тесть — подполковник , суровый, но не лишённый чувства юмора человек — позвал его в лес. «Разгрузка, — сказал. — Отдохнёшь от суеты». С ними поехал и его начальник — Михаил Ильич, так оказалось его звали, отец Лизы. И Лиза поехала тоже. «Гулять, не по грибы», — как объяснила её мать.
Серёга ничего не сказал. Просто кивнул. А внутри у него зажглось.
Он сидел с ней рядом в машине, и каждый её вдох, каждое движение рукой, каждая фраза, даже не к нему адресованная — всё это проникало в него, как сладкий яд. Он смеялся над шутками тестя, кивал Михаилу Ильичу, говорил правильные вещи, но всё его внимание — всё, до последней мысли — было на Лизе.
В лесу она шла впереди, в лёгкой ветровке, с корзинкой в руках. Удивительно аккуратная, лёгкая, будто не ступала по мху, а парила. Иногда наклонялась — и короткие тёмные волосы соскальзывали на щёку. Он не мог оторвать взгляда. Его собственная жена — Вика — осталась в городе. Устала, голова болела.Она была на третьем месяце. Но ему казалось это благословением.
Лиза заметила подосиновик и позвала его:
— Серёжа, а это не гриб?Он подошёл, наклонился рядом. Почувствовал её дыхание, её тепло.
— Гриб. Хороший, — сказал, хрипло и глупо.
Она улыбнулась.
— А ты не слишком серьёзный, Серёжа? Тебе надо чаще улыбаться.
- Я итак всегда улыбаюсь,как дурак.
 Он впервые за долгое время действительно улыбнулся. Не по привычке, не из вежливости — по-настоящему.
Целый день они были рядом. Она задавала вопросы, он отвечал, они смеялись, собирали грибы, пили чай из термоса. Михаил Ильич и тесть пошли дальше, а они немного отстали. Серёга шёл и думал, что не хочет, чтобы этот день когда-либо кончался.
 Потом была ночёвка на огромной палатке.
Он был на «седьмом небе». А внизу под ним уже начала образовываться трещина.
Потом всё замолкло.
Они не виделись долго. Месяцы. Год.
Работа. Дела. Всё как у людей: съёмная квартира, кредиты, выматывающая рутина, маленькие радости. Жена  была беременна. Серёга суетился, искренне старался быть хорошим мужем. Даже старался забыть. Но каждый раз, когда он слышал имя Лиза — а имя вроде бы обычное — в груди что-то щёлкало.
Он был рядом, когда Вика рожала. Держал за руку, плакал от счастья, когда ему впервые показали крошечную, покрасневшую от крика дочку. Её назвали Алина. Он действительно любил её. Любил по-настоящему. Может, впервые в жизни — по-честному, без двойного дна.
А потом прошло ещё время.
Лизу он видел мельком, один-единственный раз — на дне рождения у Михаила Ильича. Она была другая. Уже не девочка. Женщина. Уверенная в себе, сдержанная. Всё та же стрижка, те же глаза — только взгляд стал серьёзней, умней, как будто глубже. Он с трудом узнал в ней ту, с кем собирал подосиновики в лесу.
Потом услышал, что она поступила в мединститут. Ещё потом — что закончила его с отличием. А после и вовсе кто-то обмолвился в разговоре: «Лиза вышла замуж. За коллегу. Нейрохирурга вроде. Молодой, перспективный».
Он кивнул. Спокойно. Почти безэмоционально.
А потом поздно ночью, когда Вика с дочкой уже спали, вышел на балкон, сел на старый складной стул и долго смотрел на огни ночного города. Курил. Хотя давно бросил.
Он не знал, что именно чувствует. Не ревность. Не зависть. Что-то другое. Словно ему дали в руки подарок и тут же, не дав развернуть, забрали. Или , как будто он сам отпустил — по глупости, из страха, из порядочности,что-то важное.
Хотя, может, всё и правильно.Может, именно так и должно быть.
Прошло тринадцать лет.
Серёга с Викой всё-таки не удержались — разбежались. Не скандально, без драмы, просто стало ясно: живут будто рядом, но не вместе. Как два соседа с разными маршрутами. Он снял квартиру, нашёл новую работу, пытался устроиться заново. Жили порознь почти год.
Он приходил за дочкой — погулять, сводить в кино, покататься на качелях. Алина подросла, была умной и серьёзной, немного слишком взрослой для своих лет. Однажды, в воскресенье, они втроём — Серёга, Алина и Вика — зашли в кафе на углу. Говорили о пустяках. Потом шли по парку. И как-то само собой вышло:
— Давай попробуем снова? — спросил он, не глядя ей в глаза.
Вика замерла. А потом просто кивнула:
— Давай .Я всё равно тебя не разлюбила, — сказала она тихо.
Так они снова стали семьёй.
Родилась вторая дочка — Аглая. Маленький комочек счастья, вечный недосып, запах молока и тёплого тела. Серёга был рядом, старался. Искренне. В первые месяцы даже думал: «Наверное, вот оно. Просто всё должно было пройти круг. Теперь — как надо».
Но нет. Разногласия не исчезли.Те же споры — мелкие, но болезненные. Те же взгляды на жизнь, которые будто всегда смотрели в разные стороны. Вика хотела стабильности, надёжности, ясного плана. Серёга... сам не знал, чего хотел. Но чувствовал: всё, что он делает, — не то, не туда, не про него.
А однажды он снова увидел Лизу.
Совершенно случайно. В больнице, куда попал его друг — банальный аппендицит. Серёга приехал навестить, и в коридоре — белый халат, та же походка, всё тот же взгляд. Только теперь в глазах Лизы было ещё больше ума. И ещё больше недоступности.
Она узнала его сразу. Улыбнулась.
— Серёжа?
— Лиза.
Словно не прошло и года.
Хотя прошло тринадцать.
Лиза тоже успела разойтись с мужем.
Муж, коллега-нейрохирург, сначала казался идеальным: умный, перспективный, уверенный. Но где-то на третьем году брака стало ясно — не всё то золото. Он начал пить. Не часто, но тяжело. Типичная история для врачей: бессонные ночи, стресс, смены — и стакан за ужином, потом два, потом забытые дежурства и упрёки.
Они разошлись тихо, почти молча. Ради дочки — Маши — постарались сохранить нормальные отношения. Но Лиза изменилась. Стала закрытой. Жила ради дочери и работы. До того самого дня, пока снова не встретила Сергея.
И он начал заходить. Сначала — просто «передать книжку», потом «заскочить на чай», потом — «поговорить, выдохнуть». Разговоры были лёгкие, душевные. То о детях, то о музыке, о книгах, о том, что не сбылось.
Он в действительности был творческой натурой. В юности писал стихи, чуть не поступил на режиссуру, но жизнь завернула в другую сторону. Когда дома у Вики всё снова начало рушиться — после очередной ссоры, он собрал сумку и ушёл к матери. На время, как он сказал.
А через неделю он и Лиза пошли вместе на концерт венгерской группы  «Иллеш». Потом ещё раз — на джаз. Она удивилась, что он так тонко чувствует музыку, знает исполнителей, помнит сложные вещи. Он смеялся:
— Просто я не всегда таким был, каким стал.
Он будто возвращался к себе настоящему, которого закопал под годами брака, компромиссов и попыток быть «как надо».
Но не все этому были рады. Мать Лизы смотрела на него с недоверием. С холодной сдержанностью, характерной для женщины, настоящей вдовы полковника,которая всегда знала, как должно быть. В её глазах он был почти разведённый, с двумя детьми, творческий, нестабильный и — что хуже всего — из прошлого. А прошлое, по её мнению, никогда не приносит счастья.
— Осторожней, Лиза, — сказала она однажды. — Ты уже один раз обожглась. Не повторяй.
Лиза промолчала. А потом посмотрела на дочь, которая смеялась над чем-то, сказанным Сергеем, и на самого Сергея — усталого, но живого, светлого в этот момент — и вдруг поняла:она больше не боится.
Между ними не было ничего. Ни прикосновений, ни признаний. Ни даже двусмысленных взглядов.
Он смотрел на неё, как мальчишка на недостижимую звезду, на богиню из далёкой сказки. Как на то, что не может быть твоим, но делает твою жизнь светлее одним только существованием.
Он смотрел на неё… как на идеал, на недостижимое воплощение какой-то внутренней мечты, что жила в нём с тех пор, как он впервые увидел её — ту самую, семнадцатилетнюю, на своей же свадьбе.
Было в ней что-то такое, чего он не мог ни объяснить, ни коснуться. Чистота? Сила? Грусть, перемешанная с достоинством? Возможно, если бы всё было по-другому — если бы он не женился так рано, если бы они встретились свободными, с пустыми руками и открытыми сердцами… возможно, что-то бы и получилось. Настоящее. Но жизнь уже проживалась. Уже были дети. Обязанности. Осколки надежд и прочные цепи «как надо».
Иногда он ловил себя на том, что думает: «А если бы всё было иначе? Если бы не эта свадьба, не та встреча, не те решения?» Но тут же гнал от себя мысли. Потому что жизнь — это не роман. Здесь нет волшебной кнопки  “перемотать”. Всё было, как было.
А потом заболела младшая дочь.
Ничего страшного — просто вирус. Но несколько ночей подряд он сидел у детской кроватки, сбивал температуру, держал её за ручку. Смотрел на бледное личико и чувствовал: вот оно настоящее, твоя жизнь, твой долг, твоя кровь.
Он вернулся домой. И всё снова стало как было: забота, врачи, аптеки, детский смех сквозь хрип. Он смотрел на свою жену и понимал, что она — не враг. Просто другая. Слишком реальная. И, возможно, всё, что было, надо не рвать, а беречь — хотя бы ради детей.С Викой они поговорили почти спокойно. Потом переехали — поменяли старую квартиру на чуть более просторную. Опять начались хлопоты: ремонт, коробки, мебель, школа для Кристины, садик для Аглаи. Серёга погрузился в быт с головой. Может, и не с радостью, но с пониманием: так надо.
С Лизой они стали видеться всё реже.  Редко — до боли.Сначала просто некогда было. Потом — как-то странно, неловко. Не было повода, а придумывать — значит врать. А он не хотел врать. Даже себе.Один неловкий звонок на Новый год.
Общее фото в ленте — она с дочкой на берегу, улыбается, а рядом в подписи чужое имя: «С праздником от нас». Может, новый мужчина. Может, просто друг.
Серёга долго смотрел на это фото.
И понял: он отпустил.
Тихо, без трагедии, без слов.
 Как уходит ветер, когда открываешь окно.
Может, так и должно было быть.
Может, не стоило видеть в ней богиню — недосягаемую, идеальную, словно из другой жизни.
Может, следовало просто разглядеть в ней женщину.
Женщину, которая ждала.
Не поклонения, не красивых слов — а поступка. Решимости.
А он... он оказался всего лишь нелепым идолопоклонником.
Таким не доверяют.
Им не верят.
Потому что они боятся самих себя больше, чем возможного отказа.
Прошло ещё семь лет.
Кристина заканчивала школу, собиралась в университет. Аглая училась в начальных классах, росла шустрой и упрямой. С Викой они теперь жили как добрые соседи — без особой близости, но с уважением. Серёга давно перестал мучиться вопросом, правильно ли всё сделал. Всё уже было сделано. Надо было жить.

Он порой читал стихи — вслух, самому себе. Иногда писал, редко, но точно. Работал, встречался с друзьями, ездил за город. Осенью — обязательно в лес. Без грибов, просто идти, слушать, дышать.
О Лизе он знал мало. Она уехала в другой город — вроде бы получила повышение, стала заведующей отделением скорой помощи. Дочка её уже подросла. Был ли у неё кто-то ещё — он не знал. Да и не спрашивал.
Иногда он вспоминал те вечера — с чаем, с разговорами, с концертами. Вспоминал не как упущенное, а как что-то очень тёплое, своё. Как свет в окне, который горел для него в нужный момент, чтобы он не свернул совсем в темноту.
Он так и не рассказал ей, что любил.
Что, может быть, в какой-то другой жизни — мог бы остаться.
Но она, возможно, знала.
А может — и нет.И, наверное, в этом и была вся суть:некоторые чувства не для того, чтобы сбываться.Они — чтобы остаться.
Внутри.
павел мирослав п
yKfatKSk7VjCQSq
pavelmiroslav73