В тишине

Тимур когда-то был другим. Весёлым, ярким, с голосом, как у актёра на сцене. Он знал, как рассмешить, как вдохновить, как любить. Особенно — свою дочку, Лену. Она была светом его жизни. До болезни. До того, как врачи поставили страшный диагноз — спинальная мышечная атрофия (СМА).
Форма была тяжёлая, медленная, но беспощадная. Сначала Лена просто чуть чаще, чем обычно, уставала. Потом — стала спотыкаться. Потом — не могла подняться по лестнице. А дальше… дальше болезнь начала забирать её тело по кусочкам. Сначала ноги. Потом руки. Потом — речь. Она превратилась в молчаливую пленницу собственного тела, способную только моргать и чуть улыбаться уголком рта.
Жена не выдержала. Просто однажды собрала вещи и ушла.
- Я не могу так, — сказала тогда. Тимур не уговаривал. Он и сам боялся — этой неизвестности, вечной боли на горизонте. Но остался. Потому что знал: кроме него у Лены никого не было. И не будет.
Он боролся. О, как он боролся. Искал врачей, лекарства, выписывал дорогостоящие препараты из-за границы, умолял, подписывал петиции, участвовал в сборах. Влез в долги. Работал днём и ночью. А между этим — кормил, мыл, вывозил Лену на свежий воздух, читал ей книги, смотрел с ней старые фильмы.
Она была умной, доброй, чувствительной. Боялась за него больше, чем за себя. Её взгляд, несмотря на слабость тела, был живым, полным любви. Он держался ради него.
Но годы шли. Тимур уставал. Его тело ещё не старело, но душа… душа просела, как крыша под тяжестью мокрого снега. Утром его встречали крики котов — сколько ни корми, всегда голодны. Ночью — лай собаки, выламывающейся от одиночества или скуки. Он стал раздражённым, молчаливым. Музыка больше не радовала. Люди — раздражали. Даже ветер за окном казался издевающимся.
А Лена всё смотрела. И он видел — она замечает, как он тухнет.
Он пытался улыбаться. Говорил бодрые вещи. Но в его голосе не осталось жизни. И однажды утром, когда очередной кот уронил миску, а собака лаяла третий час, что-то в Тимуре надломилось.
Он подошёл к кровати Лены, посмотрел на неё.
— Поехали на речку, зайка. Как раньше, помнишь?
Она моргнула. Это значило — да.
Он укутал её в мягкий плед, аккуратно посадил в машину, застегнул ремень, как делал сотни раз. За городом было пусто. Серый вечер, тёплая тишина. Река блестела, как ртуть.
Тимур остановился, сел рядом. Долго смотрел на неё. Потом сказал:
— Я правда больше не могу, Лена. Прости. Я очень старался. Ради тебя. Но я просто… я уже не я. Я — пустота. И мне страшно, что однажды я просто перестану просыпаться. Или сорвусь. Или забуду накормить тебя. Я не хочу, чтобы ты это увидела. Никогда.
Слеза скатилась по её щеке. Но страха в глазах не было. Только тишина. Принятие. Понимание.
Он поцеловал её в висок. Завёл двигатель. И поехал вперёд — в воду.
Через три дня рыбак заметил на поверхности реки всплывшую крышу машины. Потом — тела. Её — в пледе, с закрытыми глазами. Его — рядом. Спокойные. Как будто уснули вместе.
Местные долго обсуждали, потом замолчали. Кто-то тихо поставил цветы на берегу. А рядом — миска с кормом. И кот, смотрящий вдаль. Молча.