По следам угасшей радуги

Сосновые иголки уже не хрустели под его ногами — они превратились в сплошной, слежавшийся пласт, укрывший землю, как саван. Он шел так долго, что перестал считать дни, которые слились в одно бесконечное серое марево, изредка пронзаемое болью от ягодного шипа или воспоминанием.
Он все еще говорил себе, что идет за радугой в ее сердце. Но если быть честным, он уже едва мог вспомнить ее цвета. То, что когда-то было ярким, живым пламенем внутри него, стало тлеющим угольком, который приходилось отчаянно раздувать каждым шагом, каждым вдохом промозглого лесного воздуха.
Когда-то давно, в другой жизни, им сказали, что они одни на этой земле. Он смеялся тогда, сжимая ее ладонь. Как можно быть одному, если есть тот, чье сердце бьется в такт с твоим? Теперь он не смеялся. Он понимал правоту тех слов не умом, а стертыми в кровь ногами и пустой душой.
Его обещание — «я буду искать тебя всюду до самой до смерти» — превратилось из клятвы любви в приговор. Смерть казалась милосердием, до которого нужно было еще дойти.
Он по-прежнему смотрел в небеса. Не с надеждой, нет. Надежда умерла много зим назад. Он смотрел по привычке, с немым укором. И каждый раз небо отвечало ему оглушительной тишиной. Оно не просто не слышало — оно взирало на него с безграничным, ледяным равнодушием, и его синева лишь подчеркивала его крошечное, бессмысленное одиночество.
И вот однажды, посреди поляны, усыпанной гниющими, почерневшими ягодами, он остановился. Не для отдыха. Просто силы кончились. Он закрыл глаза, пытаясь в последний раз отыскать внутри тот самый свет, ту радугу.
Но там не было ничего.
Лишь холодный пепел и гулкая пустота. Он так долго шел сквозь тьму, пытаясь сберечь свой огонек, что тьма просочилась внутрь и незаметно потушила его.
Поиск убил то, ради чего был начат.
Он медленно опустился на землю, прислонившись спиной к шершавому стволу сосны. Он больше не искал. Он больше не шел. Лес вокруг него стоял безмолвно, а небо, казалось, наконец, было им услышано. Ведь теперь он молчал вместе с ним.