любил ли он...

П. Белый
“Любил ли он…”


Смотрю на полки холодильника и взгляд падает на пророщенный маш. Внезапно тело прошивают флюиды нежности, а голову кружат гормоны блудливой кошки. И вот уже на тарелке я вижу не полезный зимний перекус, а кучку сперматозоидов.

Гастрономическое воплощение оргазма...

В памяти вспыхивают наши с ним самые развратные сцены…, сцены похоти, любви и нежности. Угнетенная воспоминаниями, хватаю ростки и, запрокинув голову, судорожно запихиваю их в рот. Одну горсть, вторую... Маленькие хвостатые бобы вываливаются и, скользя по подбородку, опадают на грудь.

Месяц полного одиночества.

Не сдержалась и заскулила – сдавленно, некрасиво, с растянутым ртом и недожеванной зеленью. Плечи сотряслись рыданием, голова повисла, лицо искривилось, и спиной по холодильнику сползла на пол.

Бросил… Бросил…

:::::

Меня тяжело назвать красавицей. Мила;, возможно, и то с натяжкой. С фигурой тоже не сложилось – во мне всего было много, кроме роста. Нет, я никогда не была той прелестной пышкой с формами. Скорее, небольшим шкафчиком с грудью. Ни о какой харизме и особой энергетике речи тоже не шло, а скупой посев на голове принудил стричься “под ежик” лет с пятнадцати. При этом природа, все же, не стала жадничать, и дополнила это все весьма ироничным штрихом – сумасшедшим либидо.

В питерском институте живописи, а попросту в “репке”, никто не обращает внимания на неброскую внешность. Студент мыслит иными категориями, и раскрепоститься в сексе мне помог мой одногруппник. Через год он привел друга, я была не против. Эти невнятные отношения продлились до финальной сессии, и по окончании альма-матер мы полюбовно разошлись. Потом наши пути пересекались только на “Лошадке”, где мы беседовали как старые друзья, не более.

С бодипозитивом единения тоже не достигла, потому никогда не была о себе высокого мнения, объективно оценивая в зеркале свои данные. В этой связи принцев не ждала, а всегда брала их сама. Потому и заканчивала очередной творческий загул танцами на барной стойке клуба, где все невольно смотрели на меня одну, такую неуклюжую и нескладную, пока я в этот момент делала свой выбор.

Как правило, никто не отказывался провести ночь или целые выходные без обязательств. Я даже имен их не помнила, но все были исключительно “лучшими”, и “первыми” в банальной постельной акробатике. Я понимала, что мужчинам это необходимо слышать, они лучше стараются.

Ночи проходили в отелях, так мне было спокойнее, а наутро меня уже там не оказывалось, и я шла вдохновенно творить в мастерскую в своей квартире. Подруга, единственная, обретенная во время учебы, не раз советовала – с моими-то аппетитами – прикупить дилдо во имя сохранения девичьей репутации и доброго имени. Я же все никак не могла представить силиконовую жужжалку у себя между ног.

В октябре летела домой в Питер из дома в Красноярске. В вип-зале на диване скучал мужчина. Представительный, с цепким взглядом и полуулыбкой на идеальных губах. Такие снятся девушкам в юном возрасте, где они дарят тем букеты нежных роз, и лишают девственности при свечах. Точно не мой вариант.

А вот юноша, подошедший к нему, очень даже взволновал: подкаченный, невысокий, не смазливый, коротко острижен. Его лицо могло бы оттолкнуть барышень, только мне, как раз, такой суровый типаж и нравился – крупный нос, широкие скулы, выразительный рот, близко посаженные небольшие глаза. По следам от дождя и по горошинам града в блондинистых волосах было заметно, что он с улицы. Затем что-то негромко сообщил мужчине в костюме, и тот удалился, а сам он занял свободное место и заказал чаю.

Обычно я открыто наблюдаю за людьми – все равно никто не ждет домогательств от такой, как я. Да и сами они только лишь скользнут по мне взглядом, и продолжают думать о своем. При всем уверенном внешнем облике молодого человека, он создавал впечатление уютности и доброты.

– У нас стрижки одинаковые, – неожиданно услышала я, когда он поймал мой взгляд.

“Со спины нас тоже не различат…”, хотелось добавить мне.

Неопределенно улыбнулась, коротко кивнув, и отвернулась, подумав, что это всего лишь небольшое замечание. Флирта я не ждала.

– Нравлюсь? – спросил он и тоже улыбнулся в ответ.

– Да, – без обиняков.

– Чем вас угостить?

– Членом? – пожала я плечом, ожидая, что он воспримет эту иронию.

Теперь он растерялся, и даже немного покраснел. Забавный. Думала, он смелее, раз уж первым заговорил. Мне уже тогда нужно было капитулировать, извиниться, и уехать, но я продолжила:

– Не хотите, как хотите. А вы закаляетесь? – указала взглядом на его футболку в такую погоду.

– Почему не хочу? Вещи в багаже.

После небольшой паузы мы произнесли одновременно:

– В гостиницу?

– Рули, – отдала я ему бразды правления.

В ту ночь я не смогла сказать, что он лучший, потому что это было правдой. Заметила, что по-иному откликаюсь на эти ласки – ловила его прикосновения, удерживала их, и укутывалась его сильными руками. Мы проглядели, как настал поздний рассвет. Немного обсудили картину над кроватью. Я сказала, что пейзаж сюда не подходит, а он добавил, что вообще поменял бы половину обстановки. Так мы выяснили, что я художник, а он – совладелец крупного строймаркета. Обнявшись, мы задремали до вечернего вылета.

Через три часа после посадки в Питере он, как мы и договорились, стоял с сумкой на пороге моей квартиры:

– Ты точно нормальная? А то у меня ник в Скайпе “зеротолеранс”, – снимал он куртку.

– Смешно, но со мной все хорошо, – соврал я, – тебе не о чем переживать.

Так сосед по диванчику стал соседом по подушке.

:::::

Любил ли он?

Не знаю…

Он был таким же неизбитым, как табуле с тархуном, и таким же свежим, как арбузно-базиликовый лимонад. Стеснялся своей гигиены и скрупулезно проглаживал трусы и носки после стирки. Жаловался, что никогда не был таким раскованным и ненасытным в постели, и что я его развратила.

Через неделю он свыкся с моим веганством, и уже не бурчал на утренние стрекотания техники при смешивании фруктово-овощных коктейлей, а еще через неделю стал сам заправлять йогуртницу и уже не мыслил утреннего кофе без инжира вприкуску.

Как-то вечером он возник на пороге с подарочной коробкой и поздравил с днем бухгалтера. Я приняла её и напомнила, что я – не бухгалтер. Он же поцеловал в щеку и ответил, что день бухгалтера и не сегодня даже, но хороший блендер мне необходим. Так, двухлитровый красавец “Борк” стал соседствовать с моим малышом “Китфорт”. Смотрелся он прекрасно, а в отражении большой чаши я наблюдала слившиеся в экстазе наши с Мишей фигуры здесь же, на столешнице.

Однажды он пришел позже обычного, забыв зайти в магазин, и даже яичницу себе приготовить не мог. Глядя на котлеты с пюре в моей тарелке, тихо спросил:

– Покормишь?

– Забирай.

– А ты?

– Там еще манты с тыквой остались, вчерашние, и дежурная греча, вроде бы.

– Тогда я поем, пожалуй, все равно ведь надо приобщаться, раз уж в секту попал.

Я широко улыбнулась, объяснив, что могу «развязаться» в любую минуту.

– Растительная диета, – продолжила я, – это рекомендация врача. Ну, сначала была, – пришлось немного приоткрыть завесу тайны моих прошлых алкогольных возлияний, которые и привели в больницу. – Потом мне понравилось, как я себя чувствую, и продолжила придерживаться. Доктор не возражал, еще витамины кое-какие прописал. О, и кстати, с веганством я научилась и полюбила готовить. До этого – только дошик-пельмешки-кафешки.

Так я стала готовить на двоих. Приятно.

Любил ли он?

Не знаю…

Мише 30, но выглядел значительно моложе. Родился и вырос в Питере. После армии поступил заочно и переехал с другом в Москву. Открыли магазин. Красноярск навещал со своим заместителем для открытия филиала, и оттуда летел в Питер к родителям. Они недалеко от меня живут. Теперь же он рассматривал открытие отделения и здесь. С девушками был обычен и скромен, и только со мной в аэропорту решил себя проявить, никак не ожидая согласия.

В конце ноября я обыкновенно шла на Невский, куда меня приводили навязчивые образы в голове, являвшиеся в это время года. Эта неуловимая полуявь не желала ложиться на холст, и тогда мне нужно было отрисовывать нечто, заданное строгими параметрами природы. Натюрморт был скучен, пейзаж оставлял простор для фантазии, а вот портрет ставил меня в те рамки, которые были необходимы в такие моменты.
Миша пошел со мной и стал зазывать. Я стеснялась его сначала, а потом просто улыбалась и работала. Оказывается, он болельщик, и кричалки для стадиона сочиняет сам. От желающих не было отбоя. Даже очередь образовалась. Он развлекал всех.

В конце дня он собирал мольберт и пастель, я упаковывал карандаши и клячки, и мы ехали в “Худ” к Артурасу. Тратили все заработанное – наедались, брали с собой, и только лишь добирались до квартиры, как падали в объятия друг друга. Приходили в себя минут через двадцать с одной штаниной на ногах и лежали полураздетыми на полу прихожей на своих же куртках. Снимали, наконец, одежду и обувь, и шли в душ, а вечер заканчивали под мурлыканье сериала на планшете.

Он не поклонник алкоголя, но декабрьским вечером, по возвращении из галереи, застаю его с другом за бутылкой водки. В памяти возникли студенческие годы, но я уже не была той нимфоманкой, то есть, перестала ею быть рядом с Мишей. И конечно же, у меня уже не было того задора и предвкушения.

Сердце екнуло. Неужели, ошиблась в нем? Он тоскливо посмотрел на меня и даже не познакомил нас, а просто сказал:

– Побудь в комнате, я потом объясню.

Выдохнула. Наверное, проблемы по работе. Ушла в студию. Не помню, сколько времени прошло, но проснулась среди ночи на лежанке для натурщиков. Миша стоял рядом и просто смотрел.

– Иди сюда, – шепотом.

Он был пьяным, невероятно нежным, и требовал большего, чем обычно. Я давала ему все, чего он желал, понимая, что по каким-то хитросплетениям судьбы это наш последний раз.

Утром он собрал сумку и ушел. Хотел что-то сказать, обернулся у двери, но промолчал.

Любил ли он?

Не знаю…

Мучилась вопросами, что я сделала не так. Может, зря рассказала про свои гулянки? Не мог же бросить из-за соевых котлет. Это ведь Миша…, он бы правду сказал. Возненавидела маш. Вместе с тем не оставляло какое-то смятенное предчувствие.

Позвонил потом – чумазый весь, глаза горят, кричит:

– Мы взяли его!!! Взяли!!!

Выругался на кого-то, извинился, что не рассказал сразу – я бы все равно не отпустила, а он все равно бы ушел. Просил не обижаться и не ждать, устраивать свою жизнь.

Тело провалилось в кресло, как будто утратило свою форму, а комната чуть качнулась, словно реальность на секунду зазевалась и потеряла равновесие. Сознание потекло куда-то вниз, к краю, за которым его уже нет. Сердце отбивало что-то своё – не ритм, а скорее медленный марш, который не хотел двигаться дальше.

Война!

Он на войне!

Эта мысль пробила голову насквозь, как шальная пуля, но вместо выхода застряла где-то внутри, звеня, как металлический осколок. На экране передо мной – его лицо. Угрюмое, собранное.

Как устраивать? Что устраивать? Вопросы отскакивали от стен и гасли, не достигая даже поверхности сознания. Руки – свои ли? – отшвырнули телефон куда-то на диван, и я закрыла лицо ладонями.

Губы начали шевелиться сами. Я не управляла ими – они лепетали что-то бессвязное. Про помощь. Про Бога. Про то, что я в него не верю. Всплывали странные слова – “церковь”, “душа”, “спасение”. Пожалуй, я впервые слышала себя искренней. Я говорила с Ним, с тем, в кого не верю, а он, наверное, смотрел на меня с лёгкой насмешкой. Я просила, чтобы Мише было не трудно. Ну, что Ему стоит? Просто удержать Михаила в живых.

Слёзы пришли как-то мимоходом, будто из другой истории. Я сидела, обнимая колени, шептала – кому? зачем? – что-то про свою детскость, про принадлежность к какому-то “Его плану”. Неожиданно осознала, что в этом всё и заключается: Он обязан меня слышать. Не потому, что хочет, а потому, что должен. Ведь в этом Его предназначение?

С того момента время замедлилось. Оно ползало вокруг меня, странно взаимодействуя с желудком и заставляя выкарабкиваться за продуктами. Практически жила в студии и думала только о нем. Ждала звонка. Не включала новости и боялась сообщений в телефоне. Наверное, сходила с ума.

Я не слышала его больше, и сегодня ровно два месяца с того звонка. Где он теперь…? По обыкновению, подбирая слезы на полу у холодильника, огляделась вокруг. Нужно было сделать этот шаг, вынырнуть из неизвестности, как из мутной болотистой жижи. Я должна узнать, что с ним! Должна найти!

Только где искать его…?

Постойте…, у него ведь родители рядом живут! Вытираю слезы. Превращаюсь в Холмса, Мегре, Марпл и прочих персонажей – воплощенных “Гуглов” того времени. Через час созваниваюсь с его матерью, звучит обессиленное "новостей нет, возможен плен". Ни с того, ни с сего срываюсь на крик в сторону посторонней мне женщины за то, что она так спокойно говорит об этом, будто её сын в кабаке, а не на фронте!
Кладу трубку и снова плачу. Только теперь от радости, что “похоронки” нет.

Нет “похоронки”!

А значит…, надо ждать…, надо жить…! Надо любить его, где бы он ни был! Надо, чтобы он знал о моей тоске, даже там, в аду! Он ведь вернется! Обязательно вернется, а я...

Замечаю беспорядок и затхлый запах неубранной квартиры, в мастерскую даже идти не хочу, смотреть, чего я там понаписала за это время. У парадной, наверное, хищники исхудали без Мишиных угощений.

На следующий день “Борк” одобрительно смешивает коктейль, а стиральная машина радостно ополаскивает форму после спортзала. Сижу на табурете, мою холодильник. Скоро тепло, можно будет окна натереть, особенно в студии. Днем позже иду в магазин и покупаю его любимую куриную расчлененку всех форматов, кладу в морозильник. Пакет корма делю на две части и рассыпаю у парадной по разным сторонам двери, как делал Миша. “Мы ведь найдем его, правда…?”, шепчу первой рябой красавице, показавшейся из окошка подвала.

Не пропускаю ни одной сводки с фронта и всегда гляжу за спину репортера, всегда с напряжением ожидая, что Миша промелькнет в кадре среди остальных бойцов... Все рассуждения остались на заднем плане – кто виноват в этой борьбе, кто не досмотрел – все потом. Вперед вышла всеобъемлющая жажда победы и тревога за наших ребят.

Страшно привыкать и все воспринимать сухой статистикой, смотреть в монитор и сразу отсеивать ненужные новости. Были и плюсы: научилась безошибочно отличать правду от брехни. Это легко делать, когда бесконечно веришь в русского солдата и понимаешь, что он не способен на гнусные низости.

Спортзал, магазин, кухня, студия, галерея. Все, как всегда. Только его нет... Но я дождусь, и он придет!

Возвращают пленных, Миши нет. Узнаю среди освобожденных одноклассника из Красноярска. Лешка, кажется. Звоню своим родителям, объясняю ситуацию – на редкость прагматично и четко, отправляю фото. Отец, заместитель директора крупного завода, поднимает свои связи и к вечеру дозванивается до Алеши в Москве. Тот в плену Мишу не встречал, фамилию не слышал.

Нет! Он жив! Жив!

Запрещаю себе думать иначе…, не допускаю других мыслей. Отец успокаивает, говорит, что он и дальше будет искать, потому что, по его сведениям, есть отряды, где связь строжайше запрещена. Отключаюсь.

Глупо, конечно, но надежда крепнет. Сердце колотится. Нужна разрядка! Необходима! Как быть? Снова пойти в клуб? Не смогу…, я не смогу поцеловать другого.

Выкладываюсь в спортзале. Мало.

Дилдо, говорите? Хорошо. Пусть так. Решаюсь на отчаянный шаг, иду в аптеку, и… покупаю мерную кружку для левшей – очень нужная для меня вещь. В остальном осмеливаюсь только на буклет. Другим вечером изучаю брошюру с размерами и смазками. Отбросил эти пошлые мысли. Я дождусь Мишу!

Уже лето... Подумываю о поездке к нему – я должна знать... Ищу в сети организации, которые помогут туда добраться. Ответили, что могут посмотреть по фамилии, у них списки есть. Оставляю данные.

Собралась в магазин, открываю дверь. Скрип. Миша одергивает руку от звонка.

Замерла.

Его взгляд тревожен, чего-то ждет. Ждет, что закрою дверь, что нашла кого-то. Вот он... Такой неуверенный сейчас, такой дикий по телефону, и такой желанный все это время. Мой Мужчина, пропитанный потребностью защищать и не давать в обиду, сумевший за доли секунды всем своим существом и одним только взглядом влить в меня первобытный и кровавый триумф победы! Его победы! Мужчина – в лучшем своем проявлении!

Как там показывают в кино? Поцелуи? Секс?

Нет, не так.

Мне бы поверить, что он здесь...

Несмело касаюсь пальцами камуфляжа, лица. Прижимаюсь к нему и сознаю, что не отпущу. За ним поеду фронтовые зарисовки делать, но не отпущу! Слеза.

Обнимает. Улыбается:

– Я люблю тебя...






авг 2023