Сб 2 авг 8 ав5785г. АМ Прыжки и...

Я родился в мире, где каждая улыбка могла быть маской, а за поворотом дороги — тьма. Детство моё закончилось в двенадцать лет, когда погиб мой старший брат Ваня. Он разбился на мотоцикле — новой «Яве» — и с тех пор реальность потускнела, как будто цвет ушёл из воздуха. С тех пор я живу не по годам, а по прыжкам. Каждый прыжок — как вспышка: в память, в тюрьму, в осознание, в небо, в бездну. Так и родилась эта книга — не как история, а как серия прыжков.

Первый был назад — в август 1989 года. Мы, пацаны, стояли на пригорке, когда услышали звон металла. Мгновение — и я увидел, как мотоцикл моего брата влетел в чёрное железо. Водителем был не он. А через полчаса какой-то парень привёз мотоцикл и новость: Ваня — в реанимации. Через трое суток — его не стало. Тогда мне приснился сон — на макушке головы расцвела вишня. Я помню его до сих пор.

До этого — детский сад. Один из самых унизительных моментов: я "обкакался" и воспитательница, крича, заставила меня стирать свои трусы и мыться руками в корыте над дырой. Это был не просто позор, а первое прикосновение к одиночеству и бессилию. Ещё был эпизод, как меня оставили одного и привели в дом к цыганам. Страх тогда поселился во мне навсегда.

В школе я был хулиганом, но однажды стал старостой — почему, никто не понял. Возможно, за харизму. После гибели брата учёба покатилась под откос. Я перешёл в вечерку. Потом — армия. Служил в СБУ, учил морзянку, видел, как солдаты вешались. Вечером дедовщина, днём показуха. К моменту дембеля я уже держал роту.

1998-й — переезд в Израиль. Новый прыжок. Жена, развод, тюрьма. Почти десять лет по израильским тюрьмам. Я побывал в каждом углу этой системы. Видел «жуков» с пожизненным, психов, которых специально подселяли, кухонных боксёров — домашних тиранов. Мне предлагали быть смотрящим — я отказывался, потом соглашался, потом снова отказывался. Давление администрации: «Стань как израильтянин». Но я оставался собой. И выжил.

С Алинкой я познакомился после одной отсидки. Мы поехали в Цфат. Там она забеременела. Но на третьем месяце ребёнок замер. Её депрессия стала смертельной. Я до сих пор не знаю, мог ли я спасти её.

Я играл в купольном резервуаре в Митсуде. Место, где звучание превращается в молитву. Купол помнил воду — и звук отзывался в его теле, как эхо древности. Там я впервые осознал, что фрактал — не только в природе, но и в человеке.

Философия «фрактальной дуальности» родилась из боли. Я не верю в Большой взрыв. Я верю в мгновение — в равновесие между Плюсом и Минусом. Из него рождается всё. И каждый конфликт, каждый взрыв, каждая смерть — это потеря Середины. Вернись в неё — и ты снова жив.

Сегодня я живу в Цфате. Север Израиля. Каждое утро — не с кофе, а с мыслью: «Прилетит?» Каждая ночь — с сиреной. Мы на нравственном краю. Я не воюю, но я в войне. И потому я говорю: «Остановитесь!» Потому что пока гибнут дети, мы все виноваты.

Тюрьма стала моим университетом. Я научился читать маски, видеть ложь, ловить микровыражения. Я стал видеть людей насквозь. Не как судья — как свидетель. Это не гордость. Это — боль, которую я несу как знание.

И теперь я пишу. Потому что писать — это не просто рассказывать. Это — делиться Серединой. Делать шаг навстречу другому. Прыжок.

Если ты, читатель, дочитал до этого места — ты уже совершил один.

Финал этой книги не будет грандиозным. Потому что жизнь — не фейерверк. Она — дыхание. Она — мгновение. Она — Середина.

Прыжки продолжаются.