В театре, на радио и телевидении

На фото здания:
верхний ряд слева направо - Театр юных зрителей, Большой театр кукол,
нижний ряд слева направо - Дом радио, Телецентр



Корр.: Ты работала в трёх театрах. Первым был Ленинградский ТЮЗ?

А.С.: Да. С него началась моя жизнь звуковика. Профессию конструктора судокорпусостроителя я оставила, не отработав по распределению как молодой специалист положенные два года, объяснив главному конструктору ЦКБ, что не могу служить военно-промышленному комплексу из идеологических соображений. Это была великая дерзость с моей стороны, юной девушки, впитавшей в себя вкус свободы через музыку Битлз. Мне удалось убедить главного в том, что от меня будет больше пользы на ниве искусства, чем за кульманом.

Корр.: Неслыханно! Беспрецедентно!

А.С.: Да, мне завидовали мои подруги, которым вырваться из болота конструкторского бюро не представлялась возможность. Получив свободу, я направилась в театр юных зрителей.

Корр.: Почему выбор пал именно на ТЮЗ? Ты была его фанатка?

А.С.: Представь, я ни разу в жизни не была на спектаклях ТЮЗа – ни на Моховой в старом здании, ни на Пионерской в новом. Мои подруги из ЦКБ как раз были фанатками театра. Бегали на все спектакли, знали всех артистов, фоткали их, раздавали фотографии, даже домой проникали кое к кому. Они и уговорили меня пойти работать в этот театр. Я пришла буквально с улицы, по объявлению, что требуется бухгалтер. Меня, с дипломом техника, взяли безоговорочно. Чего-чего, а делать расчёты это было для меня плёвое дело – по сопромату у меня была пятёрка! Не долго я проработала учётчиком в бухгалтерии. На меня положил глаз Соловей…

Корр.: Однофамилец?

А.С.: Как бы не так! Начальник радиоцеха, в будущем ставший моим мужем…

Корр.: С этого места поподробнее!

А.С.: Тогда тебе придётся писать роман. Лучше пропустим личное и сразу перейдем к моей профессии. У меня с детства была тяга к звукозаписи. В доме всегда было несколько магнитофонов, отец увлекался. Когда я спросила Соловья, нет ли у него для меня местечка в его радиоузле, он тут же побежал к директору и выбил для меня штатную единицу техника-радиста. Тогда в театрах ещё не было должностей с названием звукорежиссёр или звукооператор. Нас называли радистами. Так я стала радисткой. Не сразу меня допустили за пульт, расставив широко локти, мои новые коллеги по цеху. Где-то спустя год я впервые выпустила спектакль. Это была премьера не только моя, но и молодого режиссёра Льва Додина.

Корр.: Что за спектакль?

А.С.: Детский спектакль. Назывался «А вот что бы ты выбрал?» И песенка милая такая:
«Почему нельзя, почему нельзя,
Чтобы ливень лил,
А я подпрыгнул бы и поплыл…
Заплыл под самые облака,
Под серые их бока…
Почему нельзя?»

Корр.: Ты так хорошо помнишь?

А.С.: Я помню всё! Про ТЮЗ могу рассказывать бесконечно, хотя работала там всего три года. Потом был Большой театр кукол. О нём я рассказала в своих «Страницах из летописи русского рока». Последним был питерский театр имени Комиссаржевской.

Корр.: Расскажи про последний!

А.С.: Меньше всего хотелось бы вспоминать об этом театре. Четырнадцать лет отдано ему. А на выходе из приятных воспоминаний – это мой альбом «Она зажигает Радугу», который я записала в своей студии. 

Корр.: Ну тогда вернёмся к ТЮЗу, раз ты о нём любишь вспоминать.

А.С.: Да, там я впервые вкусила профессию звукорежиссёра и уже не хотела из неё выходить. У меня с детства педагоги отмечали абсолютный музыкальный слух. Например, внук Римского-Корсакова…

Корр.: Ого!

А.С.: Да, хаживал к нашей соседке и, послушав меня, сказал маме, что надо дочь учить игре на скрипке. Но скрипка в доме! Это никак не укладывалось в голове моих родителей. Одним словом, никакого музыкального образования я не получила. Меня в судостроение погнали по своим стопам. Ломали через колено… Но я вырвалась и всё же приобрела профессию, сопряжённую с музыкой.

Корр.: Ты закончила институт?

А.С.: Технический вуз – институт киноинженеров, ныне называется высокопарно академией кино и телевидения. А выбрала я это учебное заведение благодаря встрече с музыкальным редактором Дома радио Натальей Чебышевой. Её пригласили в ТЮЗ для подбора музыки к одному из спектаклей. Для Наташи это была так называемая халтура. В течение нескольких недель она ходила в театр, как на работу. При этом общалась с режиссёром, артистами и работниками звукоцеха исключительно на ты, пояснив, что у них на радио и телевидении все друг с другом на ты — так проще и легче. Это Наташа посоветовала мне идти в институт киноинженеров, из стен которого вышли многие радиотелевизионщики. Я последовала её совету и на следующий год поступила на заочное отделение по специальности звукотехника. Утром – лабораторные работы в институте, вечером – спектакль в театре. Или утром – репетиция, вечером – лекции в институте. По факту у нас была вечерняя форма обучения – шесть лет. Ни одного академического отпуска.

Корр.: Всё успевала?

А.С.: Да, ещё родила дочь на третьем курсе. И учебные оплачиваемые отпуска не брала, дарила их государству.

Корр.: Как так? Почему?

А.С.: Супруг мой, Соловей, с которым я работала в двух театрах, заявлял, когда я приносила ему справку об оплачиваемом отпуске: «А кто будет работать? Вести спектакли? Я что ли?» Хотя меня можно было заменить моими сотрудниками. Таким образом, я за шесть лет ни разу не воспользовалась льготами, предоставляемыми мне по закону.

Корр.: Но ведь это не честно, не по- дружески, не по-родственному…

А.С.: Зато когда намечалась поездка за границу, Соловей садился за пульт, вводился в спектакль и никого больше не допускал к поездкам. Вот так!

Корр.: Ну не знаю, я бы не стала…

А.С.: Вот я и не стала… Не сразу, конечно. Накопиться должно было много чего. Давай не будем про личное?

Корр.: Давай! Так-таки про мужа ничего хорошего сказать не можешь?

А.С.: Как не про мужа скажу: многому в профессии я научилась у него. Соловей был лучший по профессии в 70-х годах, имел грамоту от Управления культуры. При этом высшего и специального образования у него не было. Он был практик с юных лет.
У нашего театра (БТК) был самый лучший звук в городе. С мужем у нас был профессиональный тандем — лучший радиоинженер он, а я лучший звукорежиссёр. В студии муж подключил пульт звукозаписи, установил профессиональные венгерские магнитофоны STM стерео и моно для магнитной записи, цифровой ещё не было.

   Наша радиоложа была оборудована самым современным пультом, установленным ИРПА  (Институт радиоприёма и акустики). У мужа были надёжные связи с инженерами этого института, и лучшая техника поступала в первую очередь в тот театр, где он работал: сначала в Ленинградский ТЮЗ, потом в БТК. Даже  московские театры, где мы гастролировали, не имели такого качественного звукового оснащения, как у нас. Например, в московских театрах им. Ленинского комсомола и им. Маяковского, где мы гастролировали, пульты звукорежиссёра были очень убогонькие. Напомню, это были 70-е годы.

Корр.: Не жалеешь, что ушла из театра кукол?

А.С.: Нет. Иначе не было бы движения вперёд, развития, встреч с новыми интересными людьми, профессионального роста. Театр это болото, ведёшь одни и те же спектакли по 20, 40, 100 раз, оскомину набило. А я ушла на Ленинградское радио. Радио, телевидение — там жизнь кипит, бурлит… Я всегда говорила своим студентам-практикантам: идите на телестудию или радио, там вы будете главные в профессии, особенно на радио звук — это всё. На ТВ, конечно, важнее картинка, звук на втором месте, как и в кино. А в театре вы — обслуга.

В театре ты не режиссёр своего звука, а исполнитель той партитуры, которую дал режиссёр-постановщик спектакля: где тихо, где громче, и никакой самодеятельности. Прерогатива режиссёра-постановщика не позволит удовлетворить ваши позывы к творчеству при музыкальном оформлении спектакля. Волеизъявление звукорежиссёра в театре неуместно. Даже если вы предложите что-то реально дельное, режиссёр отвергнет ваше начинание. И не удивляйтесь, если на следующей репетиции постановщик потребует исполнить ваш вчерашний вариант, выдавая его за свой собственный. Такова природа режиссуры. Это как правило. Но бывают исключения.

Единственный режиссёр, с которым я работала, Виктор Борисович Сударушкин как истинный демократ позволял предлагать свои решения не только по звуку, но и актёрам-кукольникам. Поэтому работать с ним для меня было удовольствием. Что касается актёров, по-моему, такая демократия их только развратила и привела к тому, что некоторые вообразили себя полноценными режиссёрами и стали мечтать о кресле главного.
Так что звукорежиссуры в театрах не существует, как и звукорежиссёров, а так, одни радисты, воспроизводящие фонограмму.

Корр.: А на телевидении интересней?

А.С.: Конечно! На телецентр меня приятельница переманила, там очень требовался инженер в звукоцех на очень ответственный репортажный участок. Работа инженера была для меня, как семечки. Телемост Ленинград — Бостон с Владимиром Познером помнишь? Мы тогда пересеклись с тобой, на телевидении это было один раз.

Корр.: Помню. Мы тогда здорово попотели. А тебе даже благодарность в приказе объявили за большой личный вклад по обеспечению и обслуживанию телемоста.

А.С.: Я не видела приказа, мне ничего не сказали, лишь через 10 лет, когда в руках оказалась моя трудовая книжка, я увидела эту запись. Приятно было хоть и с запозданием узнать, что твой труд заметили и оценили.

Корр.: Лучше бы оценили в деньгах, сразу бы заметила.

А.С.: Ну, в театре вообще бы не оценили. За много лет работы в Большом театре кукол ни одной благодарности. «Вы в театре работаете из любви к искусству», - сказала мне как-то зам. директора БТК в ответ на мою просьбу оплатить нам ночные часы работы по монтажу фонограммы — мы с мужем трудились, как театральные рабы, чтобы успеть к утренней репетиции, по просьбе главного режиссёра.

На телевидении и на радио особенно звукорежиссёры — это привилегированный класс. Не знаю, как сейчас, но в наше советское время они были отдельным цехом, который подчинялся Комитету по телерадиовещанию, в то время как звукооператоры и технический персонал Радиотелецентру. У нас были разные начальники и отделы кадров. В работе это выглядело так: аппаратуру (пульт, магнитофоны, микрофоны) настраивали к записи инженеры и техники. Звукорежиссёр являлся в студию за 5-10 минут до начала записи на всё готовенькое, настраивал свои драгоценные ушки и руководил записью — звукооператором за магнитофонами и теми, кто в студии пыхтел, потел — актёрами или выступающими. Актёры пикнуть не смели, если им скажут, что нужно переписать, слушались звукорежиссёра безоговорочно. В театре те же самые актёры с радистами не церемонятся, бывают грубы и сами любят указывать, где им тихо, а где им громко. Звукорежиссёр отвечал за качество записи. Если его не устраивало звучание, под рукой всегда были инженеры, готовые выполнить любое требование. Подержавшись за микшер, по окончании записи звукорежиссёр удалялся. Дальше он за фонограмму не отвечал, оставшуюся черновую работу делали звукооператоры и несли ответственность за монтаж и хронометраж передачи. Звукорежиссёров вызывали только на так называемые высокохудожественные записи: оркестров, вокалистов, спектаклей. Остальные передачи, а их было гораздо больше, общественно-политические, спортивные, детские и прочие записывались звукооператорами в репортажных студиях: сам крутись за пультом и магнитофонами. Поэтому квалификация и опыт звукооператора 6 разряда, как у меня, была выше, чем у какого-нибудь звукорежиссёра радио или телевидения. Время показало, когда такая звукорежиссёрша, после того как их сократили на радио, пришла работать ко мне в радиоцех, которым я руководила в Комиссаржевке, и на первом же спектакле заявила, что не любит микшировать. Такой вот парадокс. В театре она, конечно, не задержалась.

Корр.: Почему ты на радио не перешла в звукорежиссёры, если у них работа полегче?

А.С.: Мне намекал на это начальник звукорежиссёров, но я ответила, что стала очень уставать от громких звуков. Ведь мы на радио работаем под большим усилением, иначе нельзя — надо слышать малейшие шорохи, щелчки, бурчание в животе выступающего.

Корр.: Как это бурчание? Ахахаха!

А.С.: Артистам было не до смеха, когда звукорежиссёр останавливал запись и рекомендовал сходить в буфет перекусить, чтобы в животе не бурчало.

Корр.: Так вот почему в нашем буфете всегда было полно приглашённых выступающих!

А.С.: Просто хорошо кормили четвёртую власть. Шутка шуткой, но когда колонки стоят на расстоянии в 1,5-2 метра… Это не то, что в театре, где громкоговорители в зале и на сцене. При такой студийной громкости со временем развиваются профзаболевания, понижается слух, появляется гиперестезия — непереносимость громких звуков. Поэтому у звукорежиссёров по норме рабочий день не должен превышать четырёх часов.

Корр.: Но ты говорила, что звукооператоры работали полный восьмичасовой рабочий день!

А.С.: Вот именно. И в этом тоже заключалась несправедливость. Поэтому я с лёгкостью и радостью перешла на телевидение на репортажный участок звукоцеха, где работы с громким звуком было поменьше, зато больше требовалось технического и организаторского опыта.

Корр.: А также самоорганизации. На телевидении надо уметь крутиться, работать чётко, без промедления, без ошибок, дремать и расслабляться некогда.

А.С.: Да, нужно быть многостаночником. Поэтому не всем это дано — быть настоящим телевизионщиком. Разгильдяем и лентяем там не место.
Помню, как я записывала спортивные передачи Кирилла Набутова. Никто из наших звукооператоров не желал с ним работать, потому что он был расхлябанный и недисциплинированный. Соответственно, материал для монтажа предоставлял такой, что приходилось мучиться, чтобы фонограмму допустили к эфиру. Он возьмёт у кого-то интервью, запишет с браком на кассету, а звукооператор потом делай из этого говна конфетку. Кирилл Викторович постоянно опаздывал на запись в репортажной студии, прибегал запыхавшийся, в оставшееся короткое время нужно было успеть записать его комментарий, смонтированное интервью и всё это подложить под музыку. Никто не хотел кувыркаться из-за шустрого Набутова, который знал, кому целовать ручки и дарить цветы, а перед кем можно не извиняться за опоздания.

Корр.: А зачем ты соглашалась с ним работать?

А.С.: Чтобы потом было что вспомнить… Шучу… Просто такая я безотказная. Трудностей не страшилась, поэтому у меня всегда всё получалось.

Корр.: Всегда удавалось из говна сделать конфетку?

А.С.: Не всегда. На радио корреспонденты нередко писали интервью с браком. Звукооператор делал заключение, что давать этот брак в эфир нельзя. Тогда корреспондент вынужден был бежать к высшему радийному руководству, убеждать его, что без этого интервью передача не передача, и тогда начальство брало на себя ответственность и писало бумагу, из которой следовало, что разрешается дать в эфир на один раз. Тебе не приходилось брать такие разрешения?

Корр.: Я писала без брака.

А.С.: Ну, молодец! А вот нынче даже звукооператоры везде плохо пишут звук, в том числе и в кино, если нет специального озвучивания. Чему их в институтах учат? У этих студентов столько понта! Насмотрелась я на них, когда они толпой ко мне на практику приходили!

Корр.: Это куда они приходили?

А.С.: В театр Комиссаржевской. Меня Семён Шугаль пригласил в Гуманитарный институт, где он преподавал звукорежиссуру после того, как ушёл из Радиокомитета. Я помогала ему, как он мне когда-то помог устроиться на радио. Он же ведущий был, лучший звукорежиссёр на Ленинградском радио, так же, как Григорий Франк на телевидении.

Корр.: А Франк тебе помогал? Я знаю, что про него ходили легенды, что он никогда никому ни в чём не способствовал.

А.С.: Мне не было нужды просить поддержки у Франка. Я уже говорила, что на телецентр меня пригласила подруга Таня Иванова, которая раньше меня слиняла из звукоцеха радио. А с Франком мы просто дружили… Гриша рассказывал, что это он привёл не телевидение Александра Невзорова, дал ему возможность пройти по редакциям, показать свои сценарии и таким образом начать карьеру журналиста на телевидении, а потом включиться в «600 секунд».

Корр.: Так это заслуга Франка, что в 90-х на теленебосклоне появилось такое светило, как Невзоров?

А.С.: Без иронии. Невзоров был моим кумиром одно время. Телекомпания «600 секунд» меня привечала, я им помогала.

Корр.: А вот теперь колись: как тебе удалось заслужить доверие самого одиозного тележурналиста? Я знаю, как его не любили на нашей студии и он никого к себе не подпускал близко…

А.С.: Это отдельная история. Я не хочу здесь распространяться. Пусть у меня будет маленькая тайна.

Корр.: Ладно. На этом остановимся. Продолжим в другой раз. С кем ещё ты была близко знакома? Может, с самим?…

А.С.: Упаси бог! Нет, только с Анатолием Собчаком. Пересеклись один раз на банкете в честь дня рождения театра Комиссаржевской. Он тогда только из Франции приехал. Через два месяца его не стало.

Корр.: Всё! У меня переизбыток информации! Голова трещит! Спасибо за интервью, Аллочка!


2019 год