Исповедь

Меня зовут Исаак Моисеевич, но звали меня по жизни просто Са;вка.
Не Савелий — нет. Са;вка. Как-то само прилипло.
Наверное, потому что шёл всегда сбоку — не по главной дорожке, а по пыльной обочине жизни.

Родился я в 1939-м, в Тирасполе.
В сорок первом нас с матерью эвакуировали в глубинку, в село с труднопроизносимым названием и запахом печёной свёклы. Отца расстреляли.

Когда мне было шесть, я впервые испугался.
Я лежал на сеновале и думал, что небо слишком большое, а я слишком маленький, и если я вдруг исчезну — никто даже не заметит.
Этот страх остался со мной надолго.
Не страх смерти — нет.
Страх быть никому не нужным.
Прозрачным.

Мама молилась шёпотом, ночью. Я слышал, как она говорит:
«Господи, не дай ему стать злым. Пусть лучше будет слабым, чем злым».

Я рос, как растёт репейник у дороги — цепляясь за всё, за что можно зацепиться.
Смешно: я мечтал стать писателем, но стал бухгалтером.
Потому что “надёжно”, “цифры не предадут”, “литература не кормит”.

Женился рано.
Любил ли? Не знаю.
Она — Таня — была тихой. Смотрела, как будто ждёт, что я уйду.
Я однажды и ушёл. На три дня. К Маринке, с работы.
Вернулся. Таня не сказала ни слова. Только глаза у неё были как у пустого чайника — всё выкипело.

Сын у нас родился поздно — Илья. Я был уже с проседью.
Я с сожалением осознавал, что не испытывал к нему отцовских чувств. И я не знал, что с этим делать.
Я пытался объяснить ему таблицу умножения, а он спрашивал:
«Пап, а зачем мы вообще живём?»
И я не знал, что сказать.
Потому что сам не знал.

На пенсии я стал читать.
Не газетёнки, а что-то потяжелее — Рамбама, Бердяева, Зоар.
Сначала было как будто я читаю, а потом — будто эти буквы сами вспыхивали изнутри.
Я читал о любви, объединении, отдаче.

Однажды я сидел на кухне, курил, смотрел на капающий кран — и вдруг понял:
я жил, как капля, которая боялась стать рекой.
Я всю жизнь защищался от связи. С женой, с сыном, с людьми. А если ты не связан — то тебя как-бы не существует.

Когда умерла Таня, я не плакал.
Стыдно, но нет.
Я просто сел в кресло, посмотрел в угол — и там было пусто.
Вот в этот угол она ставила свою корзинку для вязания.
И я понял: я даже не знаю, что она вязала.
Всю жизнь рядом — и ни разу не спросил.

Илья приехал на похороны.
Стоял, молчал. Потом сказал:
— Пап, ты хоть раз любил кого-то?

Я хотел сказать “тебя”. Но не сказал.
Потому что не был уверен.
Я не умел любить.
Я умел считать, бояться, сдерживать, анализировать — а любить — нет.
Не научили.

А потом он привёл внучку.
Мою.
Девочка по имени Лея.
Чёрные глаза. Рисует космос, поёт на иврите.

Однажды она залезла ко мне на колени и спросила:
— А ты чего такой один, дед?

И я сказал:

— Знаешь, я долго отгораживался….А когда заглянул за загородку- там никого то и нет, все  ушли.

Она помолчала и сказала:

— Ну, давай тогда вместе построим мост - ты и я.

Теперь я учу иврит.
Молюсь. Не словами, а внутри себя.
Даю уроки математики — детям, бесплатно.
И когда они говорят: «спасибо, дед Савка», я впервые чувствую себя живым.

Я понял, что смысл жизни — не в том, чтобы  брать и отгораживаться, а в том чтобы тянуться к новым связям, в которых ты можешь дарить тепло. И пусть оно идёт. К Лее. К тем детям. К случайным прохожим.

Я не святой.
Я просто старик, который наконец понял, что душа — это не чувство.
Это действие.
Это когда ты кого-то в себе помещаешь.
И живёшь — не для себя.

И если вы меня спросите, чем была моя жизнь, я скажу:

— Пустой комнатой.
Но теперь там горит лампа.
И дверь открыта.
Вдруг кто-то войдёт.