Г. Н. Потанин как символ в 1917-1919 гг. Ч. 2

Глава 1. Общественно-политические взгляды Г.Н. Потанина в годы Революции и Гражданской войны

1.1. Идеи Г.Н. Потанина по политическому реформированию Сибири

1. Вопрос о сепаратизме
 
Несмотря на то, что с середины 1860-х гг. Г.Н. Потанин фактически до конца жизни нёс на себе клеймо «сепаратиста», он никогда не отказывался от идеи «культурного сепаратизма», под которым понималось «выделение Сибири в области искусства и в кругу общественных идей». Вместе с тем, Потанин в 1908 г. допускал, что «культурный сепаратизм […] может привести […] к идее о полном отделении области от государства», т.е. к «политическому сепаратизму». Потанин считал, что политический сепаратизм «в отношении интересов человеческого прогресса […] ничего не заключает в себе пагубного», но справедливо считается опасным с точки зрения государства.

Развивая мысли о сепаратистских потенциях областничества, в 1914 г. Потанин писал: «Областничество включает в себе сепаратизм не только в области культуры, но и в области политики, за исключением только самого крайнего акта (покушение на целость государства), который на обычном общепринятом языке называется политическим сепаратизмом; последний недопустим с государственной точки зрения; но областнический сепаратизм не угрожает целости государства, хотя может заходить очень и очень далеко». Политический сепаратизм областничества, по мнению Потанина, находился «в сфере социального творчества» и заключался, например, в требованиях сибирских областников учредить сибирский парламент, выделить сибирские финансы из общегосударственных и т.д.

После Февральской революции 1917 г. Г.Н. Потанин в условиях новой политической обстановки был вынужден уточнить свои позиции по областническому сепаратизму и обозначить видение будущего Сибири относительно её нахождения в составе России. Потанин соглашался с тем, «что сибирский сепаратизм есть не более, как отрицательное отношение Сибири к царской политике относительно Сибири, но царский режим сменила республика, и вопрос о сибирском сепаратизме упразднила». Позднее Потанин конкретизировал эту мысль, указывая, что центробежный сепаратизм сменился, как ни странно, центростремительным автономизмом: «Русская политика по отношению к Сибири вызвала в ней центробежное течение – сепаратизм, но переворот, давший политические свободы, положил конец сепаратизму, возродил тяготение к центру. Этот центр теперь республиканский, а не царский, мы доверяем этому новому центру и с доверием смотрим на децентрализационное выступление областных органов власти». Отталкиваясь от этой мысли, Григорий Николаевич высказался о государственном будущем России таким образом: «Признавая, что единство и сплочённость частей государства, такого обширного, как Россия, доставляет большие политические выгоды его населению, мы […] высказываемся за сохранение единства и сохранение государства в прежнем составе частей […]». При этом Потанин надеялся, что будущее России «будет построено не в интересах одной только части населения, а на принципе равенства всех областей и племён». Воплощением этого принципа должен был стать федеративный строй, который «не только не расторгает государство, но ещё более сплачивает не механической силой штыков, а сознанием общности интересов».

К вопросу о сепаратизме Г.Н. Потанин вернулся в январе 1919 г. в связи с публикацией в журнале «Сибирские записки» статьи «Сепаратизм», которая была написана в сентябре 1918 г., когда ещё существовала сибирская государственность в виде Временного Сибирского правительства и Сибирской областной Думы. Автором публикации под псевдонимом «Оба» были представлены умозаключения, обосновывающие обособленность Сибири от России: «Имеются ли в настоящее время объективные условия для отделения Сибири от России? Мы без колебанья отвечаем: да, они могут быть»; «Сибирь должна быть для сибиряков и для тех, кто решил жить в ней, сделаться сибирским гражданином, а не быть объектом эксплуатации извне. Это – единственное, отвечающее социальной справедливости, решение политической проблемы для Сибири». При этом автор подчёркивал, что «Сибирь приложит все усилия для воссоздания русской государственности на новых, прочных началах свободного союза, крепко спаянных общностью интересов и культуры областей». Автор допускал высокую вероятность того, что «обстоятельства могут сложиться весьма неблагоприятно для воссоздания общероссийской государственности». В таком случае, в отношении Сибири «все усилия должны быть направлены к тому, чтобы сохранить неприкосновенной и целой свою территорию и отстоять свою политическую самостоятельность» [курсив в тексте – А.Л.].

Вслед за публицистом Г.Н. Потанин решил реанимировать политический сепаратизм областничества, который в данном случае заключался в том, что «в наиболее ответственных […] областях государственного управления Сибирь должна иметь права суверенного государства»: «В статье обсуждается то течение в сибирской жизни, которое теперь известно под названием областничества. Иногда оно называлось также сепаратизмом. Это слово звучит, как жупел. Культурный сепаратизм ещё не вызывал большого беспокойства в русском обществе, но сепаратизм политический считался преступным. Автор статьи в „Сибирских записках“ старается отнять у этого слова его [страшный характер. Ничего предосудительного и грозного в политическом сепаратизме нет] […]». Потанин в связи с представленными выше тезисами приписывал автору статьи стремление «вдохнуть побольше смелости в душу сибирского читателя» и считал, что «он учит его обсуждать будущее Сибири, как это подобает свободному гражданину, находящемуся в сознании своих политических прав».

2. Вопрос о государственном устройстве
 
Идеальной схемой будущего государственного устройства России и Сибири в её составе для Г.Н. Потанина была федерация. Именно в федеративном устройстве Потанин видел залог успешного развития многих современных ему стран: «Сравнивая федеративный мир с не-федеративным, мы замечаем, что федеративное государство отличается от унитарных экономическим богатством, высокой техникой и процветанием науки и искусства. Невольно приходишь к заключению, что это богатство и материальное благополучие есть результат федеративного устройства».

В качестве удачного примера развития федеративной республики в первую очередь приводились Северо-Американские Соединённые Штаты, которые представляли собой «самую стройную картину федеративного устройства»: «45 штатов, т.е. государств, составляют там один союз, имеющий общий парламент, и общего президента, но каждый штат имеет свой собственный парламент, т.е. своё собственное законодательное собрание, собственные финансы, собственные министерства и своего президента». В качестве примеров федеративных монархий упоминались Великобритания, Австрия и Германия.

Ссылаясь на историю Германии и Китая, Потанин приходит к мысли о том, что географическое расчленение нации имеет благодетельное значение для её умственной жизни. Яркая интеллектуальная жизнь в децентрализованных государствах основывается на принципе состязательности между равноправными культурными центрами. В Германии «отдельные части нации заводили свои умственные центры, которые соревновали друг другу и состязались в успехах; возникли равноправные центры – Берлин, Мюнхен, Дюссельдорф, Веймар, Дрезден и др.». В Китае до XIII в. «сунцы и цзинцы сильно соперничали в политическом могуществе, и очень вероятно, что они со[стя]зались также и в культуре м[атериаль]ной и духовной». Объединяющими факторами для нации в таком случае являются не «политическая власть или общая государственная конституция», а язык и литература.

Связь Сибири с Россией, по мнению Потанина, также основывается на языке и литературе: «Мы полагаем, что наша связь с Россией покоится на русском языке, на русской литературе, на русских духовных традициях». Потанин уверял, что если бы при царском режиме Сибирь превратилась в независимое государство, то «разрыв произошёл бы только между правительствами метрополии и колониями»: «Разве мы, обитатели Сибири, могли бы забыть, что мы воспитались на русской литературе и русской публицистике? Разве мы перестали бы дорожить успехами русской науки и русского искусства? Забыть священные могилы Пушкина, Белинского, Чернышевского и др.?»

Сибирь в составе России виделась Потанину автономной областью со своим областным парламентом – Сибирской областной Думой (СОД). При этом подчёркивалось, что «автономное устройство не только не поведёт к разрыву с метрополией, но наоборот прежнюю механическую связь Сибири с Россией заменит связь, основанная на сознании общности интересов обширнейшей окраины и метрополии».

К вопросу о государственном устройстве Г.Н. Потанин вернулся в мае 1919 г. уже в контексте идеи о возрождении России. Вслед за уральскими областниками, активизировавшимися в октябре 1918 г., Потанин соглашался с тем, что «восстановить расшатанное единство России […] возможно […] только при условии, если творческая работа начнётся с мест, если каждая область займётся установлением местной самостоятельности, развитием всех производительных сил». Потанин предполагал, что обращение уральцев к областнической идее «будет истолковано сторонниками прежнего автократического порядка, как затея, угрожающая целостности государства». Парируя, Потанин отмечал, что гарантия успешного воссоединения России заключается как раз в развитии, распространении, укреплении и реализации идеи областничества: «Развиваясь самостоятельно, каждая область станет опорою уже общероссийского государственного строительства в целом». Исключительной формой, способствующей восстановлению российской государственности, признавалась федерация: «Совершенно верна точка зрения, что возрождение России и скрепление её распавшихся частей в одно могущественное целое может быть достигнуто только путём установления федеративного строя».

3. Сибирская областная Дума

Прочие преимущества федеративного устройства описывались в контексте мыслей о Сибирской областной Думе, с предстоящей деятельностью которой Г.Н. Потанин связывал особые надежды. Идея о Думе впервые была провозглашена в 1905 г. красноярским областником В.М. Крутовским (ст.) и разработана тогда же в «Проекте основных положений Сибирского областного союза». Мысли об автономизации Сибири и учреждении Думы были реанимированы на сессии Томского губернского народного собрания в мае 1917 г. в докладе председателя комиссии по областному самоопределению Сибири М.Б. Шатилова. Пункт доклада о созыве общесибирского областного съезда для детальной разработки основных положений областного самоопределения Сибири с внесением их во Всероссийское Учредительное собрание был «принят как обязательное постановление к исполнению Томского губернского исполнительного комитета».

Докладу М.Б. Шатилова была посвящена статья Г.Н. Потанина «Прекрасный финал» от 13 июня 1917 г., о которой председатель «Красноярского Союза областников-автономистов» и редактор журнала «Сибирские записки» В.М. Крутовский отозвался так: «Я прочитал Вашу последнюю статью „Прекрасный конец“ и пришёл в восторг. Вы так прекрасно, глубоко и проникновенно охватили вопрос областничества и все эти ламентации и пережёвывания разных Воложаниных, Чужаков и др. мелкоты – такой детский лепет сравнительно с Вашей глубокой государственной точкой зрения». В результате статья была перепечатана в «Сибирских записках» с пояснением редакции: «Мы считаем крайне ценной эту статью, как исходящую от основоположника сибирского областничества, а также по глубоким мыслям, высказанным Григорием Николаевичем в защиту положения необходимости для Сибири иметь свой областной парламент».

Содержание публикации неоднократно анализировалась в современной историографии. Повторим некоторые пункты и заострим внимание на менее освещённых вопросах статьи во взаимосвязи с другими публикациями Г.Н. Потанина за 1917 г.

Политическое значение Думы. В системе государственного управления СОД должна была занять промежуточное положение между органами местного самоуправления Сибири (сельскими, уездными, губернскими представительствами) и Государственной Думой, венчающей государственное здание. Вместе с этим, Потанин считал, что «законодательная компетенция областных дум приближается к компетенции Госуд[арственной] Думы». Исходя из тезиса о постоянном противоположении интересов Европейской России и Сибири, Потанин считал, что СОД может служить органом непрерывного контроля «над деятельностью общегосударственного законодательного учреждения в той части его законодательной работы, которая касается нашей окраины». Контролирующую функцию СОД над Государственной Думой Потанин обосновывал тем, что «небольшая кучка сибирских депутатов в Государственной Думе недостаточна для охраны сибирских интересов». «Если рядом будут стоять два общественных организма, один большой, а другой малый, то у большого будет всегда тенденция поработить своего соседа. Поэтому последний должен постоянно стоять настороже, готовый ежеминутно выступить на защиту своих интересов». В состав СОД должны были войти не менее 500 депутатов, значительно усиливающих голос сибирских депутатов Государственной Думы; предполагалось организовать разветвлённую сеть депутатских пунктов. В этой связи Потанин отмечал, что «с учреждением областных дум число законодателей в России значительно возросло бы».

СОД должна была представлять и защищать областные интересы Сибири на российской политической арене: «У каждой области свои интересы; эти интересы могут быть не только не сходны, но могут быть и прямо противоположны интересам других областей. Некоторые из этих несовпадений выдвинуты разоблачениями публицистов, другие ещё не вскрыты. У области могут быть экономические конфликты и не совпадения с самим государством. Все эти конфликты должны быть выяснены и должны сделаться предметом обсуждения. Эту работу могут совершить областные думы. Должна быть дана полная свобода областным эгоизмам, чтобы они выступили в бой во всеоружии доводов в защиту своих областных интересов. Эти схватки с бескровным оружием в руках должны кончаться мирными соглашениями между спорящими». Говоря о статусе СОД перед лицом центральной власти, Потанин утверждал, что для неё «не безразлично, придётся ли ей при обсуждении провинциальных дел входить в сношения с общественными организациями низшего разряда, каковы губернские народные собрания, или с организацией высшего типа вроде областной думы».

Социальное значение Думы. Потанин был уверен, что «если б каждой области была дана Областная Дума, облечённая законодательной властью, то участие жителей в законодательной деятельности сделалось бы гораздо значительнее». С одной стороны, выполнение задачи по преобразованию обывателя в гражданина Потанин считал возможным только в случае его приобщения к серьёзной законодательной деятельности во благо родины: «Обыватель только тогда почувствует себя гражданином своей земли, когда приобщится к государственной деятельности в качестве законодателя». По мнению Потанина, «участие в законодательной деятельности областной думы может иметь большое воспитательное значение для провинциального общественного деятеля». Развивая тезис о воспитательном значении участия в законодательных работах, Потанин считал, что «оно заставляет человека интересоваться государственными делами, оно возлагает на него заботы о целости государства, о его экономическом преуспеянии, его культурном росте и делает его патриотом». Потанин считал, что «там, где население не участвует в законодательной жизни государства, нет патриотов; там есть только животное чувство расы».

Говоря о статусе областного законодателя, Потанин полагал, что «деятельность областной думы в качественном отношении однородна с деятельностью Государственной Думы» и если «член губернского народного собрания это не больше, как толковый хозяин», то «член областной думы – маленький государственный человек». Приобщение местного законодателя к работе в областной Думе означало, что он «возводится в высший ранг» и «так как ему теперь придётся обсуждать отношения своей области к остальному государству (отношения эксплуатируемой колонии к эксплуатирующей метрополии), то его будущая работа получит государственное значение; ему придётся вмешаться в дела общественной жизни».

С другой стороны, Потанин видел в СОД плацдарм для подготовки квалифицированных кадров к законодательной работе в Государственной Думе: «Если область создаёт себе таких адвокатов, импонирующих на центр своим знанием, умом, бескорыстием и гражданским мужеством, то эти люди могут с почётом занять кресло в Государственной Думе. Таким образом законодательная деятельность в областной думе будет подготовлять трибунов для центрального парламента». Потанин полагал, что «прежде, чем явиться в Государственную Думу с защитой этих интересов, нужно эти интересы разработать». «Кто же сделает эту работу, как не областная дума? Если областной думы не будет, то и впредь для занятий в Государств[енной] Думе из Сибири будут ездить депутаты с голыми руками, без портфелей, без докладных записок и фактического материала».

Экономическое значение Думы. В плане будущего экономического развития Сибири Потанин особый упор делал на самостоятельную финансовую политику Думы. Именно с наличием областных финансов Потанин связывал общее культурное процветание провинций: «При расчленении государственных финансов в каждой области появится центр богатый капиталами; к тому пункту, где находится областная дума, распоряжающаяся областными финансами, будут стремиться предприниматели в области промышленности, а где будут скопляться эти богатые люди, туда потянутся поставщики произведений искусства и техники; туда потянутся артисты, музыканты, литераторы и художники, образуется настоящий духовный центр, в котором творческая деятельность развивается разносторонне и во всех направлениях равномерно».

Более детально включение финансов в ведение Сибирской областной Думы Г.Н. Потанин обосновал в статье «По поводу сибирских писем с фронта» от 24 июня 1917 г. Григорий Николаевич считал, что для превращения русской провинции «из Сахары в цветущий сад» «необходимо завести по всему лицу русской земли другие умственные центры, кроме Петрограда и Москвы». Притягательную силу столицы для творческих сил государства Потанин связывал прежде всего с тем, что «Петроград – резиденция министерства финансов, которое распоряжается денежными ресурсами всей страны». При таком положении вещей «на пиру земной жизни участвуют только жители Петрограда, а провинциал получает только обглоданные кости».

Чтобы преобразовать города Сибири в культурные центры, подобные Петрограду и Москве, Потанин предлагал следующее: «Признавая за финансами огромную жизненную силу, мы должны, если желаем видеть нашу Сибирь богатою экономически и высоко развитою в духовном отношении, настаивать на учреждении сибирской Областной Думы и непременно со своими финансами и своим министерством для их управления». Потанин уточнял, что «выделить каждой области её долю из государственных финансов, это значит расчленить по областям доходные статьи, которыми пользовалось центральное правление». В их число он включал, например, земельные угодья, оброчные статьи, торговые и промышленные пошлины.

Григорий Николаевич надеялся, что «такой переворот в финансовом управлении в корень изменит картину экономического благосостояния России». Привлечение финансов в Сибирь рисовало для Потанина довольно радужные перспективы: «Глухая провинция перестанет быть мёртвой пустыней. В ней закипит жизнь, расцветут города, усилится производительность и материальная и духовная. В то время заживёт и Сибирь. Её трущобы превратятся в уютные комфортабельные уголки и из Сибири немощной она в действительности превратится в Сибирь улыбающуюся („La Siberie souriate“) как её назвал галантный французский путешественник Легра». При этом Потанин резюмировал: «Дарование Сибири одной Думы без финансов обесценит всю реформу. Без финансов мы не получим полноту жизни».

Всё выше сказанное о Думе относится к 1917 г., когда СОД была ещё проектом, ожидающим воплощения. Как ни странно, Г.Н. Потанин критически отнёсся к практической реализации идеи о Сибирской областной Думе в 1918 г. В частности, Потанин выразил недовольство тем обстоятельством, что «замена истинного народного представительства представительством от партийных организаций» привела на Сибирские областные съезды, ответственные за разработку основных положений областного самоопределения Сибири, противников областничества в лице социал-демократов. «Областные съезды должны были завершиться избранием состава Областной Сибирской Думы». Как следствие, «Дума была избрана и тотчас же обнаружила своё лицо своей первой резолюцией: „до большевиков включительно“» (подробнее об отношении Г.Н. Потанина к Думе в контексте политических событий 1918 г. – см. пункты 4 и 6 в разделе 2.2).

4. Отношение к политическим партиям
 
Партийные симпатии и антипатии Г.Н. Потанина в годы Революции и Гражданской войны сильно колебались, что лишний раз свидетельствует в пользу тезиса о надпартийном и надклассовом характере сибирского областничества. Рассмотрим эволюцию отношения Г.Н. Потанина к основным политическим партийным силам в 1917–1919 гг.

Социалисты-революционеры. После Февральской революции 1917 г. Г.Н. Потанин вступил в Партию социалистов-революционеров, подхватившую областнические лозунги. В частности, эсеры выступили «защитниками идеи об областной думе». Также в ПСР состояли многие видные младообластники: М.Б. Шатилов, И.А. Якушев, И.И. Серебренников, А.Е. Новосёлов, В.И. Анучин, Н.Н. Козьмин, К.В. Дубровский.

В июле 1917 г. некоторые политические организации г. Томска во главе с Томским губернским исполнительным комитетом объявили бойкот газете «Сибирская жизнь» по причине «намеренного извращения начал большевизма». Г.Н. Потанин подчёркивал, что «под этим постановлением подписались представители […] в том числе и от партии социалистов-революционеров». Отвергая обвинения в том, что «Сибирская жизнь» является кадетским и буржуазным органом, Потанин ссылался на эсеровскую политическую ориентацию редакторов газеты: «Её редакторы последнего времени хотя и не наклеивали на себя партийных ярлыков, но по своим политическим убеждениям, выношенным в течение долгой жизни, скорее всего могли бы быть причислены к партии социалистов-революционеров или народникам, но отнюдь не к кадетам. Каким образом газета, редактируемая социалистами-революционерами, из-под их рук может выходить газетою буржуазною?»

В контексте бойкота газеты «Сибирская жизнь» Г.Н. Потанин пояснил, в какой степени он «социалист» и «революционер». Потанин признавал социализм в тех рамках, в которых он не покушается на чувство любви к нации: «Хотя я с шестидесятых годов считал себя социалистом, но социализм не мог во мне вытравить любви к отечеству или к нации. Я всегда признавал за благо, что социализм смягчает национальные трения, но никогда не доводил свою мысль до признания необходимости стереть до конца все национальности и всегда верил в возможность примирения социализма с национализмом». Всё же социализм для Потанина представлял гораздо меньшую ценность, чем сибирский патриотизм, и, в отличие от последнего, не являлся для него политическим ориентиром и моральным мерилом чьей-либо репутации. В частности, Г.Н. Потанин оставил без ответа открытое письмо эсера И.П. Кожикова, в котором выражалась обеспокоенность отношением редакции газеты «Сибирская жизнь» к социализму в связи с заявлениями Потанина: «[…] Санкционируя своим незапятнанным именем газету, убеждены ли Вы твёрдо, что все её руководители (помимо г. Адрианова) разделяют социалистические убеждения?»

Обвинения бойкотистов в адрес газеты «Сибирская жизнь» в «систематических контрреволюционных выступлениях» Григорий Николаевич принял на личный счёт: «[…] Я вполне солидарен с товарищами по газете и все взводимые на них обвинения принимаю и на себя […] Не значит ли это нанести мне величайшее оскорбление, не имея на то никаких оснований?» Г.Н. Потанин считал, что он «не принимал никакого участья в русской революционной деятельности». Вместе с этим, Потанин признавался, что хоть и не может похвастаться тем, чтобы он «оказал какую-нибудь услугу русской революции, но […] всегда сочувствовал этой деятельности, заводил с революционерами без всякого страха знакомства, оказывал им услуги и выручал их при помощи знакомых […] государственных сановников […]». Также Потанин упоминал, что он имеет между революционерами «друзей, которые до самого последнего времени не потеряли […] доверья» к нему. В связи с этим, Потанин полагал, что «ни одному социалисту», знающему его за Уралом, «не придёт в голову принять» его «за сторонника контрреволюции».

В ходе упомянутого конфликта со стороны эсеров посыпались обвинения в сторону сотрудников «Сибирской жизни» и её редактора А.В. Адрианова в том, что они прикрываются именем Г.Н. Потанина: «С краскою невольного стыда за тех „друзей“ Г[ригория] Н[иколаевича], которые не щадят его старости, читаешь строки вроде посвящённых им на страницах „Сиб[ирской] жизни“ вопросу о бойкоте. Он пишет: „нам, сотрудникам 'Сибирск[ой] жизни', предъявлено три обвинения“, „наши обвинители“, „мы писали“ [курсивы в тексте – А.Л.] и т.д. Скверно то, что делалось на страницах „Сиб[ирской] жизни“, но ещё печальнее то, что теперь на сцену, замызганную другими, выводят старого человека. Прятаться за его спину, ставить его в положение человека, рыцарски защищающего неведомую им, давно не „прекрасную даму“… Нет, это уже более чем простое реакционное озорство!» Стоит отметить, что идеологическая солидарность Г.Н. Потанина с сотрудниками газеты «Сибирская жизнь» может вытекать, в том числе, из того обстоятельства, что Григорий Николаевич в мае 1917 г. был избран членом редакционного комитета «Сибирской жизни».

В конечном счёте, Потанин в январе 1918 г. признавался: «[…] Чтобы не попасть в ложное положение, чтобы уберечь себя от увлечения в партийную борьбу, я избегал вступления в партию эсеров и, хотя после объявления республики записался в эту партию, но потом постарался выйти из неё». Стоит отметить, что иркутский областник И.И. Серебренников вышел из ПСР в июле 1917 г. со следующей мотивировкой: «[…] 1) Невнимание к областным нуждам Сибири и 2) угождение лозунгам большевизма и максимализма».

Вот что сообщал о партийной ориентации Г.Н. Потанина заведующий Сибархивом и Сибистпартом В.Д. Вегман, изучавший позднейшую историю областничества в 1920-х гг.: «По своему миросозерцанию и по своим политическим убеждениям Потанин скорее должен был бы примкнуть к народным социалистам. После февральской революции, эсеры, нуждаясь в „иконе“, зачислили Потанина в свою партию. Потанин молчаливо согласился. Когда же он поближе познакомился с эсеровской программой и с политической деятельностью эсеров после февральской революции, то увидел, что с ними ему не по пути и вернул им поэтому свой партийный билет. С тех пор Потанин в партию эсеров не вступал. С эсеровскими строителями автономной Сибири Потанина связывала только областническая идея, но ничуть не гнилая эсеровщина».

Лимит доверия к социалистам-революционерам в глазах Потанина был полностью исчерпан после того, как фракция эсеров на Чрезвычайном Общесибирском областном съезде в декабре 1917 г. продвинула формулу перехода к временной власти в Сибири, по которой орган законодательной власти «должен состоять исключительно из представителей демократии без участия цензовых элементов», а орган исполнительной власти должен состоять из представителей социалистических партий от народных социалистов до большевиков включительно. По этому поводу Потанин писал: «К глубокому моему огорчению, […] к строительству самостоятельной Сибири оказалось призванным не всё население»; «Не мог я помириться […] особенно с призывом большевиков к власти» (подробнее об отношении Г.Н. Потанина к эсерам в контексте политических событий 1918 г. – см. пункт 1 в разделе 2.1, пункты 1, 4, 6 в разделе 2.2).

Народные социалисты. В июне 1917 г. народные социалисты и трудовики объединились в Трудовую народно-социалистическую партию (ТНСП). ТНСП привлекала в свои ряды интеллигентов, «которых отталкивал радикализм эсеров». От социалистов-революционеров к народным социалистам переметнулся и Г.Н. Потанин. В августе 1917 г. он стал редактором газеты «Труд и земля» – органа томского отдела Трудовой народно-социалистической партии, о чём мы находим свидетельство и в корреспонденции на имя Г.Н. Потанина: «По всей вероятности, Вам теперь приходится много работать, ведь, Вы приняли на себя редакторство новой народной газеты».

В октябре 1917 г. Г.Н. Потанин и ряд видных областников (А.В. Адрианов, В.М. Крутовский, Ф.К. Зобнин и др.) выставили свои кандидатуры в депутаты Учредительного собрания от Томской губернии по списку ТНСП. Также кандидатуру Г.Н. Потанина в члены Учредительного собрания от Иркутской губернии хотели выдвинуть иркутские областники в блоке с местными народными социалистами. Свидетельство об этом мы находим в письме председателя «Иркутской инициативной группы сибирских областников-автономистов» И.И. Серебренникова: «Я знаю, что Вы состоите редактором органа Томского Комитета партии народных социалистов, и поэтому в нашем списке мы могли бы поместить Вашу эту партийную принадлежность. В этом случае, нас могли бы на выборах поддержать своими голосами местные трудовики – народные социалисты, которые желают здесь заключить с нами блок».

В письме представителя собрания сибиряков Москвы М.М. Рубинштейна к Г.Н. Потанину читаем: «С удовольствием узнал на съезде трудовой народно-социалистической партии, что мы с Вами политически принадлежим к одной группе». Тот же М.М. Рубинштейн как лидер ТНСП в Иркутске в статье «Трудовой народный социализм и сибирское областничество» обосновывал принципиальную позицию иркутских народных социалистов по вопросу об автономии Сибири: «Народно-социалистическое течение исходит из идеи личности и это ясно показывает, что оно по самой своей сущности диктует самое бережное отношение к сердцевине личности, к индивидуальности. Но индивидуальность понимается нами не узко лично, а мы, идя последовательно, распространяем это понятие и на народ, на территории. Для нас народ и его национальные особенности не только психологическое явление, но и огромная нравственная культурная ценность, способная в не меньшей мере, чем личность, служить общечеловеческим идеалам. […] Я, как сибиряк и н.-с., отношусь с полным сочувствием к автономии Сибири, и которая, я убеждён, по основным идеям народного социализма найдёт в его среде самый сочувственный отклик». Стоит отметить, что такой широкий взгляд энесов на развитие индивидуальностей перекликается с позицией самого Г.Н. Потанина: «[…] Программа областников исходит из положения философа Канта: человек сам себе цель; он не может служить средством для посторонних ему целей. […] Идеал государственного строя заключается в том, чтобы все личности в государстве являлись вполне развитыми индивидуальностями. Из того же положения Канта вытекает многочисленный ряд свобод: свобода личности, свобода организации и общественных группировок, свобода органов самоуправления; отсюда же вытекают автономия волостей, уездных и губернских собраний, автономия областей».

Конституционные демократы. Отношение Г.Н. Потанина к кадетам определялось в зависимости от их взгляда на областнические идеи по автономизации Сибири. В 1917 г. этот взгляд был довольно противоречивым. С одной стороны, резолюция томских кадетов «предусматривала необходимость „требовать как минимум самоуправления Сибири – автономию, т.е. передачи […] местного законодательства – Сибирской Областной Думе“». С другой стороны, омские кадеты на этот счёт высказались в прямо противоположном духе: «Политическая автономия должна быть основана на политических, национальных и других особенностях края или народа; таких особенностей в Сибири нет, а, следовательно, не может быть и речи о федеративном устройстве. […] Областная Сибирская Дума, с правами местного законодательства, должна быть отвергнута».

20 июня 1917 г. Потанин выступил с разгромной критикой членов омского комитета Партии народной свободы в статье «Акакий Акакиевич об Областной Сибирской Думе». Потанин парировал омским кадетам, что «федеративное устройство вовсе не основывается на национальных особенностях» и напоминал, что «население Соедин[ённых] Штатов в племенном отношении однородно; всё это – англичане». «Почему, в таком случае, Сибирь не может получить свой парламент, хотя она и говорит с зауральской Русью?»

Также Потанин недоумевал по поводу «невозможности расчленения Сибири на отдельные федеративные единицы» и в качестве основы для деления предлагал «этнографические особенности» Сибири: «[…] Буряты, якуты, алтайцы, киргизы и др.; каждая из этих народностей может составить отдельную федеративную единицу».

Потанин отстаивал у омских кадетов идею о Сибири как единой автономной области с единой Сибирской областной Думой. По мнению кадетов, «Сибири, в смысле целого, не существует, […] она распадается на три части: западную, среднюю и восточную» и можно говорить только «„об известной автономии каждой из этих трёх частей в отдельности, а не в целом“». При этом, «для Западной Сибири может быть желательна только культурно-сельскохозяйственная автономия».

Потанин как федералист допускал, что «когда население Сибири станет гуще и жизнь сделается сложнее, конечно, необходимо будет создать три Думы», но настаивал на том, что «на первое время, пока законодательная власть ещё не окрепла, лучше учредить на всю Сибирь одну Думу». Свою позицию Потанин обосновывал тем, что областная Дума будет максимально авторитетной и представительной политической институцией: «Единая Дума заберёт в свой состав все лучшие умственные силы страны, она сконцентрирует их в своих стенах»; «Когда одна Дума, учреждение представляется солидным. Отчего бы его не облечь законодательной властью. Это будет ему по плечу». Желание омских кадетов «спрятаться и спастись за тремя Сибирями» Потанин объяснял их намерением ослабить автономистские амбиции областников: «При трёх же Думах […] силы будут раздроблены, и вместо одной авторитетной Думы в стране будет три жиденьких. Может быть, сторонникам трёхдумья этого только и нужно. […] Если мы разобьём это учреждение на три Думы, то, пожалуй, будет забавно облекать такое малоавторитетное представительство законодательной властью».

Потанин довольно резко осуждал нежелание омских кадетов даровать жителям Западной Сибири (поскольку её пределами предлагали ограничиться омичи) право местной законодательной деятельности: «Какое же они имели право говорить от имени шести миллионов, что этому населению не нужно местного законодательства? Кто дал им право говорить от имени шести миллионов: „Мы не желаем быть равноправными гражданами: мы были обывателями, ограниченными в гражданских правах, и хотим остаться такими; были рабами и хотим остаться рабами“. Но, господа, вы можете кастрировать себя, но кастрировать 6.000.000 граждан не смеете».

Нежелание омских кадетов «включить в сферу своих забот интересы Восточной Сибири» позволило Потанину обвинить их даже в сепаратизме: «Это с их стороны скромно. Ещё скромнее будет, если они откажутся задумываться об интересах всего государства. Не значит ли это уходить из государства, отделяться от него? Оказывается, что омский „гражданин“ – сепаратист, и притом не благородный сепаратист, а гнусный».

Поведение омских кадетов побудило Потанина обратиться к старому уничижительному сравнению интеллигентов Омска с героем повести Н.В. Гоголя «Шинель» Акакием Акакиевичем Башмачкиным: «Это – город без базы, без фундамента, без своей народной массы. Его интеллигенция, это всё те же Акакии Акакиевичи, т.е. бюрократы в сюртуках, мундирах и рясах. Это всё народ, вымуштрованный дисциплиной и традицией». Зашоренность политического мышления омичей Потанин связывал с военно-чиновничьим прошлым Омска: «Если вы вглядитесь в […] речи ораторов, вы заметите, что некоторые явления вызывают дрожь в их коже. Так они боятся почему-то местного законодательства, почему-то им страшным кажется представление о Сибири, как о чём-то целом. Если вдумаетесь поглубже, то увидите, что это старые страхи, нажитые ещё при старом царском режиме. […] Страхи ушли в вечность, никто уже не следит за тобой, мыслишь ли ты Сибирь, как одно целое, или разбиваешь её на три, установленные сибирским уложением, части, а Акакий Акакиевич всё ещё трепещет, когда к нему в голову забредёт такая крамольная мысль».

Во время бойкота газеты «Сибирская жизнь» в июле 1917 г. в среде социалистов-революционеров затесались сомнения по поводу отношения Г.Н. Потанина к конституционным демократам. Формальным основанием для сомнений послужила публикация в передовице «Сибирской жизни» частного мнения о правильности решения областной проблемы, вынесенного на съезде Партии народной свободы: «Неужели и Вы, Григорий Николаевич, наш вождь, тоже подписываетесь под этим, развёртываете перед нашим доверчивым строем молодых областников, знамя областничества с буквами „К. Д.“… Вы, отдавший свои лучшие годы служению областничеству, страдавший за идею автономии Сибири, за идею, в корне противоречащую кадетской идеологии…»

В статье «Дефект сибирской жизни, подлежащий немедленному устранению» от 19 июня 1918 г. Г.Н. Потанин обрушился с новой волной критики на кадетов. Наряду с большевиками кадеты нарекались централистами, стоящими поперёк областнического будущего Сибири. Потанина не устраивало, что «из лестницы организаций, по которым должно проходить развитие общественности, от сельского общества до государства, они выбрасывают область». Лишение Сибири прав на областное самоуправление нарушало стройную потанинскую схему поэтапного развития патриотических чувств, оформленную ещё в 1870-х гг. в образовательно-педагогическую концепцию «концентрического родиноведения»: «Почему-то человеку не возбраняется обсуждать нужды уездного и губернского населения, не возбраняется, даже требуется, чтобы он обсуждал вопросы государственные, но обсуждение областных вопросов почему-то считается с государственной точки зрения запретным. […] Можно любить село, свой город, свою губернию, но область любить нельзя, а можно от любви к губернии прямо переходить к любви к целому отечеству».

Уже 22 июня 1918 г. от Потанина последовало опровержение критики кадетов, вызванное их же протестом: «Моя последняя статья […] вызвала протест со стороны кадетской партии. […] Я в статье назвал кадет[ов] централистами и выразился, что будучи сторонниками централизма, они стоят поперёк дороги к будущему; вернее сказать, они являются противниками областников. Делегированные члены партии разъяснили мне, что партия кадетов не является сторонницей централизма и отстаивает идею децентрализации: сибирские комитеты партии высказались за Сибирскую Областную Думу. В отношении Европейской России кадеты допускают автономию губерний, что же касается Сибири, то в виду её исключительного положения, они признают желательным учреждение Областной Думы, т.е. находят допустимым объединение сибирских губерний в одно целое».

По мнению томского краеведа О.А. Помозова, «слова Потанина тогда могли стать для сибирских кадетов в определённом смысле приговором, поэтому они с такой поспешностью напросились в гости к патриарху и с такой настойчивостью убеждали его выступить с опровержением». Советские томские историки И.М. Разгон и М.Е. Плотникова объясняли реабилитацию кадетов Потаниным его солидарностью с Партией народной свободы по борьбе с большевизмом: «Это вынужденное извинение за допущенную маститым отцом областничества оплошность было не результатом того, что кадеты стали на путь областничества. […] Это извинение Г.Н. Потанина перед кадетами на деле означало его фактический союз в борьбе против Советской власти, против большевиков».

Социал-демократы (большевики). Сформированное в 1917 г. отношение Г.Н. Потанина к большевизму как к одной из альтернатив политического будущего России неоднократно освещалось в историографии областничества и потаниноведения. Повторим некоторые пункты и заострим внимание на менее освещённых аспектах вопроса.

«Демократический централизм» как принцип внутреннего партийного управления социал-демократов позволил Г.Н. Потанину уподобить партию большевиков иезуитской организации, в которой «Ленин – это русский Игнатий Лойола». Положение, по которому «провинциальные отделы должны находиться в строгом подчинении у центрального органа» привело Потанина к мнению о том, что «большевики свою схему отношений [курсив в тексте – А.Л.] центра партии к её периферии перенесут и на устройство государства». В этой связи Потанин, считал, что «деспотическая власть генерала партии ещё не так вредна, если она не выходит за пределы партии, но распространение этой схемы на государство означает, что целые области, находящиеся на периферии государства, будут лишены участия в его законодательной жизни».

Выступление сибирских социал-демократов против проекта о Сибирской областной Думе Потанин объяснял неприятием большевиками идеи федерализма. Также протест большевиков против Думы Потанин связывал с их желанием сосредоточить в своих руках всю полноту власти в центре и в провинции: «[…] Отрицание Областной Думы можно объяснить только какими-то эгоистическими расчётами партии большевиков. […] Если они потому стараются придать центральной правящей коллегии как можно больше силы и власти и больше свободы в действиях, для чего и ставятся препятствия к учреждению областных дум, что имеют в виду сами пробраться в эту коллегию и составить в ней большинство, то проекты большевиков ещё менее допустимы с точки зрения областников».

Потанин предполагал, что установление диктатуры пролетариата и переход власти к Совету рабочих депутатов чреваты игнорированием интересов Сибири в пользу Европейской России: «Если допустить, что большевики стараются о диктатуре пролетариата совершенно бескорыстно, если они хотят только одного, чтобы власть над государством перешла в руки совета рабочих депутатов, то и с этим результатом деятельности большевиков сибирские областники не могли бы согласиться. Они не могли бы признать справедливым такое устройство государства, при котором коллегия, избранная только частью государства, только населением Европейской России, получила право распоряжаться судьбами Сибири без всякого участия в этом населения самой Сибири».

Потанин считал, что при централизме большевиков «будет создан порядок, сходный с тем, который существовал при царях, с той только разницей, что при старом порядке в центре государства стояло одно лицо – монарх, а при будущем строе будет небольшая кучка в 600 человек народных избранников». Стремление большевиков к власти в форме диктатуры пролетариата приравнивалось стремлению к возвращению самодержавия: «Тактика партии всегда превращала их в централистов; конечная цель партии – удовлетворение нужд пролетариата, а это может быть достигнуто только облечением властью пролетариата или его представительного органа, то есть буржуазный режим должен смениться царством или самодержавием пролетариата»; «Большевики хотят подчинить нашу жизнь своей воле. Они создают организацию с сильной центральной властью, под ноги которой хотят покорить нас. Они стремятся к захвату власти, чтоб воцарить над жизнью свою доктрину. Строй, который нам готовят большевики, не на тех же ли началах построен, как и только что низвергнутый монархический строй?»

Однако, Потанин с оговорками допускал возможным лозунг о диктатуре пролетариата в связи с заявлением новониколаевских областников о том, «что они будут действовать в согласии с социалистическими партиями всех оттенков в их солидарной борьбе за политическую власть и за демократическое господство в стране, вплоть до диктатуры пролетариата». Потанин характеризовал эту позицию областников как отрицательное отношение к сибирской буржуазии и как желание «устроить жизнь Сибири на демократических началах». Приемлемость для некоторых областников лозунга о диктатуре пролетариата в сочетании с их требованием учреждения Сибирской областной Думы позволили Потанину в 1917 г. нейтрально отнестись к лозунгу о «диктатуре сибирского пролетариата».

Потанин по-прежнему рассматривал экономические взаимоотношения между «зауральской Русью» и «областнической Сибирью» как колониальные и, исходя из этого, отрицал тезис об однородности интересов сибирского и российского населения. По его мнению, «это – распространение на русский рабочий вопрос воззрений европейской социал-демократии». Потанин был не согласен с тем, что «у сибирского рабочего нет конфликта с рабочим Европейской России, […] и есть конфликт у сибирского рабочего с сибирским работодателем». В качестве доказательства обратного был приведён в пример экономический конфликт «между северными и южными штатами Северной Америки». По мнению Потанина, при «мануфактурном иге, наложенном Москвою на Сибирь», «сибирский рабочий ничего не теряет; потери несут только сибирские предприниматели». Потанин предполагал, что при переходе сибирских фабрик и заводов в руки в рабочих, последние, подобно предпринимателям, будут также «нести потери в пользу московской мануфактуры».

В полемике с социал-демократом, учёным-историком Н.А. Рожковым Г.Н. Потанин показал несогласие с идеей о классовой борьбе применительно к Сибири. Рожков, отвечая на анкету иркутского областника И.И. Серебренникова по вопросу об автономии Сибири, отметил: «Признаю вредной автономию Сибири, как и других частей России. […] Федерацию считаю вредной вообще, так как она дробит классовую борьбу демократии и тем усиливает буржуазию […]». В позиции Рожкова Потанин усмотрел угодничество перед Европейской Россией во вред интересам Сибири: «Г. Рожков автономию Сибири находит вредной. Для кого вредной – для Сибири или для кого-то другого? Если иметь в виду только одну Сибирь, независимо от её отношений к окружающему миру, то, несомненно, и сам г. Рожков признаёт, что автономия не повредит Сибири, а напротив благодетельно на ней отзовётся. Очевидно, г. Рожков заботится об интересах какого-то другого политического организма. Для нас ясно, что тут дело идёт о русском государстве, интересы которого в представлениях г. Рожкова являются в конфликте с интересами Сибири».

Потанин полагал, что в первую очередь нужно устранить несправедливости, чинимые метрополией над колонией, прежде чем задумываться об участии в классовой борьбе, неактуальной для Сибири: «[…] Прежде, чем втягивать нас в число участников классовой борьбы, происходящей внутри европейской России, необходимо превратить русское государство, состоящее из областей, из которых одни являются балованными детьми, а другие падчерицами, в иной организм. Чтобы я позволил себя вовлечь в классовую борьбу, нужно чтобы меня заставили забыть совершаемую надо мной несправедливость».

Большевики критиковались Потаниным также за увлечение грубым материализмом и за обесценивание духовных «буржуазных» ценностей: «Их мысль вертится в тесном круге экономического вопроса о рабочем дне и о повышении заработной платы. На первом плане у них интересы рабочей массы и не только интересы русских рабочих, но и рабочих всего света. Весь долг человека сведён к борьбе за интересы не человечества, а за интересы только экономические. Мы приписываем доктрине большевиков благородное желание дать каждому рабочему ежедневно „курицу в супе“ на обед, но из-за этой курицы доктрина забывает все остальные потребности. Единственная цель, рекомендуемая для достижения – торжество пролетариата над буржуазией». Потанин полагал, что «неблагоразумно вообще и совсем не соответствует истинным интересам рабочего класса обесценивание таких ценностей жизни, как творчество человека в области искусства, как идея об отечестве и его материальном и духовном преуспеянии».

5. Областничество и большевизм (интернационализм) как противоположные политические мировоззрения

В 1917 г. Г.Н. Потанин сформулировал и развил в первоначальном виде мысль о полном мировоззренческом противоположении областничества и большевизма. Потанин прогнозировал, что реализация большевистского проекта чревата централизованным насаждением унифицированных порядков и, соответственно, ограничением инициативной самостоятельности на местах: «Если бы проекты Ленина осуществились, русская жизнь снова очутилась бы в железных тисках, в ней не нашлось бы места ни для самодеятельности отдельных личностей, ни для самодеятельности общественных организаций. Опять не мы бы начали строить жизнь своего отечества, а кто-то другой думал бы за нас, сочинял для нас законы и опекал бы нашу жизнь».

Большевистскому доктринёрству Потанин противопоставлял так называемую «анархию жизни», заключающуюся в «полной свободе развития индивидуальностей, личных и областных»: «[…] Наперекор Ленину, люди – анархисты. Все они хотят пользоваться полнотой жизни. Все хотят жить, чувствовать, реагировать на явления природы; хотят мыслить, пропагандировать, кричать, петь, играть на скрипке, смеяться, осмеивать и рисовать карикатуры; они хотят заниматься политикой, обсуждать общественные вопросы, сочинять законопроекты и даже осуществлять их». «Анархия жизни» рассматривалась как саморегулирующаяся сила, которая не нуждается во «властной деспотической руке», старающейся «загнать её в дисциплинарную казарму». Углубляя своё понимание «анархии жизни», Потанин писал: «Человек, не заражённый доктриной большевиков, спокойно доверяет свою судьбу этой анархии жизни. Это не значит, что он верит, что этот бунт жизни закончится земным раем; он этого не знает, но так решает потому, во-первых, что его строптивый дух протестует против всякого стеснения его свободы чужой властолюбивой волей, а, во-вторых, не верит, чтобы какая-то доктрина была властна одержать верх над этим бунтом жизни. Любую доктрину жизнь сбросит со своих плеч и одержит над ней верх».

Именно в отношении к политической свободе личности Потанин усматривал основное противоречие между областниками и большевиками. Если большевики ради воплощения своего проекта по построению коммунистического общества готовы были пожертвовать свободой человеческой жизни, то областники провозглашали важнейшей ценностью именно человека и его жизнь, опираясь при этом на положения кантианства: «Совершенно иные вкусы у областников. Как у партии, стремящейся к политической революции, программа областников исходит из положения философа Канта: человек сам себе цель; он не может служить средством для посторонних ему целей. […] Государственный строй должен обеспечить каждой личности в государстве возможность не только благополучно провести свой жизненный срок, но и свободно, без отеснений, развить свою индивидуальность, удовлетворить свою потребность в самоопределении – „совершить на земле всё земное“». Потанин предлагал более расширенную трактовку слов Канта: «Из того же положения Канта вытекает многочисленный ряд свобод: свобода личности, свобода организации и общественных группировок, свобода органов самоуправления; отсюда же вытекают автономия волостей, уездных и губернских собраний, автономия областей. Все эти ячейки или клеточки государственного организма должны развиваться свободно, подчиняясь только внутренним влечениям. Никакая внешняя власть не должна ставить преграды к самоопределению этих составных частей государства».

На экспериментаторские намерения большевиков Потанин смотрел с гуманистических позиций и, соответственно, усматривал в них сугубо негативный потенциал: «Такая „тьма власти“, какую централисты дают в руки центральному правительству, может соблазнять только тех, кто смотрит на народные массы, как на безгласный материал для политических экспериментов»; «Человека, убеждённого в благе политической свободы личности, возмущает взгляд на человека, как на пушечное мясо, всё равно кому бы этот взгляд не принадлежал – полководцу ли, ведущему в бой армию, агитатору ли, гонящему толпу на баррикады, его коробит взгляд на народную массу, как на тесто, как на какую-то мастику, из которой экспериментатор готовится лепить свои фантазии»; «[…] Ограничения благородных чувств, порывов милосердия и любви к ближнему, к младшему брату могут приходить в голову только доктринёру, который, в увлечении односторонней идеей, способен смотреть на другую личность, как на бессознательный материал для своих экспериментов».

Потанин считал, что большевикам совершенно чужды патриотические чувства, которые они смешивали с буржуазными идеалами: «Большевики не имеют отечества; истинный большевик не должен думать ни о чём том, что связано с идеей об отечестве»; «Любовь к родине или к отечеству по их учению – буржуазная тенденция. Она сливается с идеей о промышленных успехах государства, о росте его могущества, которое находится в прямой зависимости от процветания промышленности. Цветущее состояние государства отождествляется [с] цветущим состоянием буржуазии; даже духовный багаж нации признаётся только благом буржуазии».

Отвержение большевиками идеи о Сибирской областной Думе приравнивалось Потаниным к ограничению областного патриотизма: «Большевики затрудняют нам доступ к законодательной работе и, таким образом, препятствуют нам воспитывать в себе любовь к отечеству»; «Мы должны ограничивать себя, обсекать свои помыслы и желания, кастрировать свою любовь. Не напоминает ли это времена царского режима, когда жителям Сибири разрешалось проявлять свою любовь только к целой России и запрещалось говорить о любви к Сибири, когда цензура вычёркивала из сибирских газет выражения: „наша Сибирь“, „наша родная окраина“?»

Непризнание в большевиках русских патриотов позволило Потанину с доверием отнестись к обвинениям большевиков со стороны Временного правительства в сотрудничестве с Германией: «Временное правительство принимает меры против большевиков, оно их арестует. Большевики бегут, прячутся и убегают заграницу […] Вся русская пресса вслед за правительством называет действия вождей большевиков, приведших армию к разложению, государственной изменой. […] Мы остаёмся под впечатлением, что и правительство смотрит на вождей большевиков, как на государственных изменников, получавших деньги из Берлинского фонда с целью произвесть разложение в русской армии». Уже в 1919 г. в контексте вопроса о национальном возрождении России Потанин представил обоснование обвинения: «Мы узнали страшную истину, что в русской народной массе не жила идея об отечестве. Это верно сообразил Вильгельм или вернее, немецкие империалисты, которые могли получить верные сведения о русской народной массе от многочисленных своих корреспондентов, рассеянных по лицу России. Блиндированный поезд с Лениным и его друзьями сделал своё дело; русская масса оказалась не воспитанною на идеях об отечестве, её соблазнил передел земельного фонда, обещанный большевиками, и армия, оставившая поле сражения, разбежалась по деревням».

В 1917 г. Потанин твёрдо обозначил готовность областников к борьбе с большевиками по причине неприятия последними федералистических идей. Другим побудительным мотивом «к выступлению против большевиков» декларировалось «желание отстоять права нации на существование и сохранить целость государства». Ко времени Октябрьского переворота 1917 г. Потанин более остро ощутил взаимную неприязненность областничества и большевизма. В связи с этим в конце октября 1917 г. Потанин предположил, что в случае прихода к власти крайних левых сил, областники будут подвергнуты репрессиям: «По своему происхождению областническая идея демократична, но так как она стремится охватить духовные интересы человека, то некоторые публицисты из крайних левых партий, неспособные выйти из узких рамок партийности, объявляют эту идею недемократичной, буржуазной и относятся к ней враждебно. […] Недружелюбное отношение к идее необходимо ослабить, иначе пропасть между областниками и их противниками будет расти и дело может кончиться тем, что противники областничества, если они получат в руки власть, будут вешать будущих Ядринцевых, т.е. истинных друзей сибирского крестьянства».

Потанин отмечал, что в городах, где дислоцировались пролетарии, областническая идея не встречала должной поддержки: «[…] Проповедь областнической идеи радушнее встречается в деревнях чем в городах, состав населения которых очень пёстрый и заключает в себе много лишних элементов, почему и жаргон, на котором говорят сибирские города, ближе к московскому говору, чем язык сибирской деревни. В городах областническая идея кажется менее приемлемой; здесь ходко идёт вербовка в политические партии».

Ещё в 1917 г. Потанин почувствовал в большевистском интернационализме антинациональную направленность: «Я верил, что интернационал принесёт благо народам, но принести в жертву ему какую-нибудь нацию без сознания необходимости этой жертвы, ею самою, я всегда считал безнравственным». В 1918 г. для иллюстрации сути интернационализма Потанин приводил следующий пример: «Какой-то еврей обратился к Троцкому с мольбой притти на помощь еврейскому народу и спасти его от погрома. Он напомнил Троцкому, что он сам еврей. Неужели он совершенно равнодушно относится к страданиям своих соплеменников? Троцкий задорливо ответил на это: „Я не еврей, а интернационалист“. Характерный ответ».

В 1918–1919 гг. под впечатлением от практической деятельности большевиков в Сибири (см. пункт 8 в разделе 2.2) Потанин значительно расширил и углубил свою концепцию о мировоззренческом противоположении областничества и большевизма. Противоречие позиций областников и большевиков объяснялось различием жизненных условий становления их темпераментов, патриотического и интернационального соответственно.

Вот что говорилось о влиянии среды на формирование мировоззрения областника: «Судьба людей, которые не прерывали со своими детскими воспоминаниями и постоянно находились в связи с друзьями своего детства, загадки не составляет. В них медленно и неуклонно вырастает идея о служении той среде, в которой проходила их жизнь. […] Человек по-прежнему продолжает служить той среде, которая непосредственно его окружает; идея об отечестве не отрывает его от этого служения […] Так как он никогда не порывал своей связи с местной средою, то в ней он и находил нравственную поддержку во время своей общественной службы». Вот что говорилось о влиянии среды на формирование мировоззрения интернационалиста: «В другом положении находится темперамент, в котором жизнь не выработала таких связей с обществом. Он не чувствует себя окружённым живой средой, и потому ему приходится правила для своего поведения и социального мышления вычитывать из книг и журналов. […] Такой темперамент легко, без болезненного ощущения, переносится из одной страны в другую, он не заражён местными инстинктами или местными предрассудками и свободнее воспринимает крайности социальных утопий».

В основу сопоставления мироощущений областников и интернационалистов Потанин ставил дихотомию «конкретное/абстрактное»: «Интернационалист воспитывается в какой-то другой школе, а не в той, в которой получаем воспитание мы, шаблонные люди. […] Мы воспитываемся как язычники, густо воспринимаем впечатления бытия и любим только то, что можем видеть и осязать. Любовь к целому человечеству для нас – отвлечённость. Мы предпочитаем любви к этой отвлечённости любовь к окружающим нас людям. Интернационалист любит человечество (вернее, отвлечённую идее о человечестве), но не любит людей. Поэтому он способен на зверские мысли и жестокие поступки. Интернационалист вырастает в других условиях, чем мы. Мы привыкли любить жизнь и в зрелом возрасте поступаем, как язычники; интернационалист равнодушен к жизни, по крайне мере, к жизни других людей».

Исходя из представленных выше установок, Потанин формулировал политическое кредо областников таким образом: «Областничество ставит своей задачей культурное преуспеяние страны. Умы областников заняты более конкретным, их умы мало занимаются абстрактными идеями, их внимание обращено, главным образом, на конкретное. Наклонность к усвоению областнических идей, может быть, есть свойство особых темпераментов, которые имеют привязанность к домовитости. Мы называем областником человека, который мечтает о культурном преуспеянии своей страны, человека, который желает видеть свою страну, усеянною культурными учреждениями, а в местном обществе пробуждённый интерес к материальным и духовным нуждам».

Интернациональный темперамент большевиков вызывал у Потанина абсолютное отторжение: «[…] Вот перед вами интернационалист, экстерриториальный человек, у которого нет родины, в смысле одной какой-нибудь губернии, Томской или Енисейской; такой человек под родиной будет разуметь всю Россию от Калиша до Камчатки, или даже всю вселенную»; «Они хотят, чтобы человек, по выходе из утробы матери, сразу становился патриотом всего мира. Эти биологические уроды, врождённые кастраты, не слышат голоса своего сердца, не хотят слышать или не умеют, требуют, чтобы и мы также относились к своему сердцу. Они смотрят на окружающее общество не как на живой организм, а как на мёртвый материал, который можно кроить и перекраивать, не справляясь ни с его желаниями, ни с его симпатиями. Жизнь для них – это чистая механика, и законодательное творчество не что иное как инженерное искусство».

В сентябре 1919 г. Потанин представил областническое понимание интернациональных идей: «Мы сочувствуем интернациональным идеям и понимаем служение этим идеям по-своему. Перед нами задача создать свой местный, туземный интернационал. Сибирь населяют разные племена: киргизы, буряты, татары, самоеды, остяки, тунгусы и др. различные по языку, религиозным верованиям и культуре народности».

6. Инородческий вопрос
 
Инородческий вопрос всегда занимал особое место во взглядах сибирских областников и Г.Н. Потанина: «Сибирские публицисты привыкли думать, что инородческий вопрос для Сибири имеет такое же значение, как крестьянский – для Европейской России; он воспитывал идею о равенстве и братстве людей. Сибирская публицистика […] включила в список своих забот и нужды инородческих племён; она протестовала против неравноправия инородческого населения, проповедывала об уравнении его в правах и о приобщении к европейскому прогрессу». Политические реалии 1917 г. остро актуализировали проблему положения инородцев в Сибири, что нашло своё отражение и в публицистике Григория Николаевича.

Потанин полагал, что «благополучное разрешение инородческого вопроса заключается в передаче инородческих интересов в руки самих инородцев». Для этого предлагалось «во всех инородческих углах Сибири» открыть инородческие комитеты, «на которые будут возложены функции земских учреждений, т.е. заведывание сельскими школами, больницами, сельскими дорогами и пр.» Потанин предлагал уступить комитетам «часть земельных и других угодий края, чтобы они были в состоянии создать свои финансы, чтобы было на что содержать общественные учреждения и общественные предприятия».

Потанин не мог не приветствовать активизацию инородческого движения в Сибири после Февральской революции 1917 г.: «Переворот в русской жизни сдвинул с места косно стоявшие полукультурные племена Сибири. В них пробудились общественные интересы. Начались инородческие съезды, завязались общения между отдалёнными племенами». На Сибирской областной конференции в августе 1917 г. и на Сибирском областном съезде в октябре 1917 г., в которых принимали участие делегаты от якутов, бурятов, татар, алтайцев, киргизов (казахов), по мнению Потанина, произошло «братание сибирских народов», которое «послужит залогом будущего мирного сожительства пёстрого сибирского населения». По впечатлению Потанина, «первое свидание представителей инородческих племён с сибирской интеллигенцией» «показало, что инородцы не забыли заслуг сибирской интеллигенции и благодарны ей». Наряду с этим, Потанин выказывал опасение по поводу будущих конфликтов между русскими и инородцами: «Конечно, впоследствии будут столкновения и раздоры; и теперь же можно было убедиться, что есть смутьяны, которым хотелось бы разжечь расовую вражду, натравить представителей державной нации на инородцев, будто бы мечтающих, что все угодья как на поверхности сибирской земли, так и в недрах её, должны принадлежать одним инородцам».

Особое внимание было уделено национальному пробуждению киргизов (казахов). По мнению Потанина, из всех прогрессивных инородческих сил Сибири казахская интеллигенция максимально продвинулась вперёд в усвоении идеи о пробуждении национального самосознания, что отразилось на общественных инициативах казахов в 1917 г.: «С объявлением республики степь вздохнула полной грудью. […] Пробудились в народе общественные интересы, началась организация киргизской общественности. В разных местах степи возникли киргизские комитеты, между которыми началось общение. В первую голову представители киргизского народа занялись вопросом о введении в киргизской степи земских учреждений. Земство приведёт с собою обложение сбором народа на народные нужды».

Потанин надеялся на полноценную реформу системы народного просвещения у казахов: «Когда в руках у вождей народа будут деньги, они получат возможность поставить народное просвещение на надлежащую высоту. Степная школа будет преобразована. Пока ещё никакого проекта о систематической школьной сети в степи не создано, но разговоры о ней уже носятся. Предполагается воспользоваться указаниями новейшей педагогической науки и прежде всего создать в степи ряд учительских семинарий для подготовки народных учителей. В будущем киргизы мечтают завершить своё здание университетом, который должен стать центром всей киргизской духовной жизни».

Потанину симпатизировала сосредоточенность казахов на чисто национальном вопросе и их отстранённость от социалистических идей: «Киргизское движение отличается от общерусского своим чисто националистическим характером. На нём не замечается того углубления революции, о котором так суетливо хлопочут русские левофланговые социалисты. Среди киргиз[ов] не наблюдается классовой борьбы, в их среде нет рабочей партии, нет у них ни с.-р., ни с.-д., ни большевиков. Здесь особая жизнь, особые интересы, особые разговоры, здесь не слыхать о восьмичасовом рабочем дне, не слыхать лозунга: „вся земля принадлежит трудовому народу“, а тем более циммервальдского лозунга: „у рабочего нет отечества“».

Факт многовекового преобладания казахского населения в их ойкумене привёл Потанина к мнению о территориальной обособленности казахов, которые в будущем могли бы объединиться в отдельную автономную область в составе России: «Киргизская территория примыкает к Сибири только сбоку. Заселение её русскими колонистами началось только недавно; даже в тех местах, где русские посёлки представляют наиболее густую сеть, киргизы являются господствующим племенем; таким образом, и киргизская территория, и киргизское население составляют одно общее цельное тело, резко отграниченное от Сибири. […] Казалось, было бы естественно, чтобы киргизский народ образовал отдельную автономную область со своей областной думой […]». Вместе с этим, лидеры казахской интеллигенции считали свой народ ещё недостаточно подготовленным для политической деятельности и поэтому решили «первые годы республиканской жизни провести в плотном союзе с какой-нибудь соседней автономной областью и только уже впоследствии, когда новые порядке в киргизском народе наладятся, а киргизская интеллигенция достаточно увеличится, киргизы могут поднять вопрос об образовании отдельной киргизской области и об учреждении своей областной думы».

Теперь перед казахами стоял вопрос, «к какой русской области примкнуть им, к той ли, которая лежит к западу от киргизской степи, или к той, которая примыкает к ней с востока, т.е. к Сибири». Потанин считал, что «на западном фланге киргизского народа не было благоприятных условий для передачи прогрессивного движения», так как там располагалась «консервативная, несколько шовинистическая казачья уральская община, резко обособленная от соседей своими экономическими условиями». Исторически обусловленным Потанину представлялось сотрудничество казахов с сибиряками: «На другом своём фланге, на востоке, на протяжении тысячи вёрст вдоль Иртыша, киргизский народ примыкает к Сибири, с которой он связан не менее, чем с Оренбургом своими административными и просветительными традициями. Идея об областной автономии появилась в Сибири задолго до республики и развивалась здесь, хотя медленно, но непрерывно и не могла не захватить соседнее киргизское население Семипалатинской и Семиреченской областей». Также Потанин обращал внимание на то, что если публицист уральских казаков И.И. Железнов «воспитывал свои взгляды в тесных рамках интересов своих земляков и стремился к резкому обособлению от соседей своей области», то публицист Сибири Н.М. Ядринцев «простирал свои симпатии на более широкие пределы, являясь заступником не только русского населения Сибири, но также и многочисленных инородческих племён, включённых в её состав. Последним он не мало уделял места в своей публицистике и приучил своих учеников, последующих сибирских публицистов, смотреть на инородческий вопрос, как на средство для воспитания гуманности в русском населении Сибири».

Потанин считал совершенно необоснованными опасения по поводу сепаратистского характера казахского общественного движения: «Киргизское движение ничего не заключает в себе опасного для государства. Это здоровое национальное движение. Государству никакой опасности не предвидится в том, что киргизы, в пределах своего народа, займутся развитием своих творческих сил. Развитие киргизской культуры ничем не угрожает и русскому племени; оно не может ни задержать русскую культуру, ни оттенить её на задний план. Только какой-нибудь уродливый патриот, заплесневевший в захолустной жизни, может бояться, что киргизский народ, во много раз менее многочисленный, на несколько веков отставший в культуре, занимающий территорию неблагоприятную для оседлой жизни, может не только сравняться в культуре с русским народом, но и обогнать его».