Танец мёртвой куклы

               



Оксана смотрела, лежа в гробу, как её тело само плясало под палящим солнцем странный танец. Казалось, что руки, ноги и голова обрели самостоятельную жизнь и соревновались друг с дружкой.
— Остановись, дура! — кричала Оксана самой себе. — Остановись, я же умерла!
Но тело продолжало ритмично дрыгаться под аплодисменты толпы — то ли людей, то ли странных животных с вытянутыми вперёд губами, как у лошади, и пустыми чёрными глазницами.
Тело посмотрело на неё и, видимо, чтоб заглушить крики Оксаны, принялось петь на незнакомом ей языке, странно улыбаясь, словно её кто-то пальцами растягивал губы в стороны. И были видны старые желто-коричневые и местами обломанные зубы.

                1
Соседка-тараторка, баба Дуня, явилась ни свет ни заря и разбудила Оксану своей болтовней. И как она ни пыталась проигнорировать её безостановочный поток слов, ничего не выходило. Она прокручивала в голове этот ужасный сон, пытаясь понять его смысл. Потому решила встать и, прямо в ночнушке на голое тело, пришла на кухню. Не умываясь, села за стол и принялась завтракать, не поздоровавшись с бабушкой и соседкой.
— …посмотрела на меня, что ведьма прямо! У меня аж в дрожь бросило от её взгляда — такой он какой-то злой, нехороший был. А что я сделала? Я только спросила её, кем ей тот белобрысый юнец приходится, который год у неё уже живет… — жаловалась соседка бабушке.
— Так ведь она всех таким взглядом одаривает. Я и не помню, чтоб она с добром на кого-нибудь взглянула с тех пор, как здесь поселилась. Ни от неё, ни про неё я слов добрых не слыхала… — своим плаксивым голосом вторила ей Оксанина бабушка.
— Да и зла она никому, правда, не делала, — перебила бабушка соседку.
— Делать может она зла и не делала, но наверняка в мыслях своих она про каждого недоброе хлопочет…
— Оксаночка, да ты ешь, ешь, — приговаривала бабушкасвоим раздражающим Оксанку плаксивым голосом, подавая ей очередной бутерброд и при этом слушая тараторку Дуню.
— …и ночами может ворожит при луне. Вон недавно у Артемьевых ни с того ни с сего коза в дом зашла, легла на диван и померла, — продолжала тётка Валя.
— Не говори глупости! В наше-то время всяк знает, что сказки всё это про ведьм да колдунов.
Оксана пила сладкий чай, ела бутерброды с маслом и колбасой, прикусывая халвой, интенсивно пережёвывая — но не потому, что хотела, чтоб еда лучше усвоилась организмом, а потому что ненавидела бабу Дуню за то, что та с утра приперлась; ненавидела солнце, так как оно означало утро; и вообще ненавидела всех, как всегда по утру, пока не выкурит сигарету.
Устав от слушанья сплетен о тётке Рае — бабушкиной соседки, — Оксана решила её перебить:
— Баб Дунь, вы, говорят, сны толкуете?
— Толкую. Я в них ещё с молодости разбираться начала — может, оттого что в родстве цыгане были, а может, так от Бога талант мне этот пришёл.
Оксана рассказала свой сон про свои пляски и о том, что видела себя в гробу.
— Это я тебе даже сочинять нечего не буду, а сразу скажу, что скоро замуж выйдешь, — выдала тётка, не особо вдаваясь в детали Оксанкиного сна.
Оксанкина бабушка аж вскочила от радости с табуретки и запричитала:
— Вот счастье-то, вот радость-то будет!
Оксана, скривив губу набок, встала из-за стола. Чай дал о себе знать, и организм требовал избавления от лишней жидкости в мочевом пузыре. Оксана, вытащив украдкой из своей сумки помятую сигарету и спички, быстро вышла во двор. Старый деревянный туалет она терпеть не могла за отвратный запах, да и к тому же всегда боялась, что доски в нём прогнили и она может рухнуть вниз и утонуть — подобно однокласснице Нюрке, которую искали в прошлом году две недели. Сначала думали, что она со своим хахалем сбежала, но когда нашли хахаля, то поиски сузились до размеров их двора. Оксанка даже на похороны не пошла — как говорили, дерьмом несло из гроба, как ни старались его заглушить.
Она направилась к яблоням, что росли за домом вдоль забора с той самой соседкой, о которой ей сейчас пришлось слушать. Оксана закурила, задрала подол и села. Шумная, золотая и бодрая струя хлынула озорным ручьём, снося всё перед собой и разрушая мир муравьёв и прочих букашек, которые явно не ожидали такого катаклизма в своей мелюзговой жизни. Оксанка смотрела, как благодаря ей в бурном потоке плывут муравьи, отчаянно борясь за жизнь; как образуются каньоны, овраги и горы — с точки зрения букашек. Ею овладело чувство всемогущества, и для более страшной картины она дунула дымом в сторону муравьёв.
— Вот бы если б я была великаншей, а вместо муравьёв — люди. Вот бы я поквиталась за всё! — Она представила, что под ней сейчас её родной город, и в бурных потоках тонут ненавистные ей людишки, и бабка Дуня, что не дала спать.
Фантазию Оксаны прервал мерзкий скрип. Она поднялась и пыталась посмотреть в щель между досками, но там из-за солнца ничего не было видно. Докурив, она взобралась по веткам старой яблони и с неё взглянула за забор. Там в гамаке лежал юноша с закрытыми глазами и мастурбировал — да так, что скрипел один из стволов дерева, к которому был привязан гамак. Как часто у неё бывает, Оксана не смогла сдержаться и крикнула:
— Дрочишь!
Юноша испуганно попытался вскочить, но кубарем навернулся с гамака на землю. Оксана залилась весёлым девичьим смехом — её давно уже ничего так не смешило.
Юноша вскочил и натянул штаны, испуганно оглянулся и только потом увидел Оксану. Он уставился на нее своими огромными голубыми глазами словно на чудо какое-то и растерянно моргал.
— Ну ты чего, остановился? Продолжай! — заявила она, встав во весь рост на толстой ветви дерева.
— Не издевайся, — робко ответил юноша, то подымая, то опуская глаза.
— Я не издеваюсь. За мной тоже грешок такой водится. — Оксана сорвала яблоко, смачно надкусила его и протянула незнакомцу. А то, что под её ночнушкой ничего не было, и юноше, судя по его пунцовому лицу, было всё видно, её только больше раззадоривало.
Тот послушно подошёл к забору, взял яблоко, взобравшись на поленницу (не забывая держать одной рукой штаны и пытаясь удержать равновесие, чтобы не свалиться), и тут же, не брезгуя, надкусил рядом и застыл. Оксана — то ли почувствовала свою власть над бедным мальчишкой, то ли её не отпустило чувство могущества от потопления муравьёв — представляла себя ангелом, и ей хотелось, чтоб он смотрел на неё, задрав голову, как можно дольше.
— Меня Оксана зовут, — представилась она, прижав подол к ногам.
— А меня… меня Клим.
— Странное имя.
— Мама говорила — в честь деда.
— Тётка Рая — твоя мама?
— Нет.
— А она, тётка Рая, дома?
— Нет. Она пошла на базар за молочкой.
— Молочка для сыночка, — скаламбурила Оксана. — Поставь мне вон ту хрень, я к тебе слезу.
Клим послушно поставил лестницу и помог спуститься Оксане, которая тут же разместилась в гамаке и принялась на нём качаться.
— Ух, как здорово! Надо себе тоже такое. Может, подаришь? — воскликнула она.
Она посмотрела на красного от стыда Клима:
— Да не парься ты. Прикольно ведь вышло, меня развеселил. Покачай меня — и глядишь, как-нибудь вместе подрочим. — Оксана сделала, как говорила её мать, «****ские глаза» и облизнула губы.
Клим и так бы покачал гамак, но сказанное Оксаной начало вырисовывать в голове довольно сексуальные картинки. И чтобы их заглушить, он принялся рьяно раскачивать гамак.
— Я тебя раньше не видела?
— Так я это… — Клим смотрел на грудь Оксаны которую практически не закрывала ночнушка и с трудом мог выстроить предложения. — Я это недавно тут поселился.
Оксана чувствовала, куда смотрит Клим, и ей нравилось наблюдать, как добыча попалась в её паутину. На вид он симпатичный, и, может, что получится что-нибудь. «Сразу видно — послушный будет, не то что этот сволочь Данил, слава богу, сдох», — подумала она и тут же сама себя пристыдила за то, что так плохо о покойнике говорит.
— Тётка Рая кем тебе приходится? — спросила она, разглядывая листву и ещё зелёные яблоки.
— Да никем.
— В смысле? — удивлённо спросила она.
— Выходит так.
— Совсем чужая, что ли?
— Выходит, так. Она меня к себе пожить взяла.
— То есть ты такой просто идёшь по улице, к тебе подошла какая-то тётка и говорит: «Пошли ко мне жить», а ты такой: «Ага, пошли»? Так?
— Почти, — ответил он, явно с неохотой развивать эту тему.
Оксану разозлил этот, по её мнению, бред. Всю романтику из её мозгов сдуло. «Симпатичный, но идиот», — подумала она. Эх.
— Я не могу так сразу всё рассказать, — оправдался Клим.
Оксана собралась было уйти, но, увидев, что на крыльце лежат дорогие иностранные сигареты, резко передумала и решила плести паутину дальше.
— Я тут перед тобой голая почти, и  не боюсь быть тобой опозоренной на всю округу, а ты мне рассказать чего-то боишься, — с упрёком и наигранной обидой сказала она, закрывая грудь.
— Да я из дома ушел. А тётя Рая меня приютила.
— Из дурдома, что ли? — скорее подколола, чем спросила Оксана, чувствуя, что это какая-то околоправда, но придираться не стала — всё одно скоро всё ей расскажет.
— Ага, точно, из психушки, — ответил Клим и тут же, с целью сменить тему, спросил сам:
— А ты сама здесь гостишь или живешь?
— Я так бабуле приехала по хозяйству помочь, — привыкшая врать Оксана ответила не задумываясь.
— Дай-ка мне попить.
Клим сбегал в дом, вскоре вернулся с банкой компота и стаканом. Хотел было налить, но стакан упал. Пытаясь его поймать, уронил банку, которая, естественно, разбилась, расплескав всё содержимое.
— Вот я такой всегда, невезучий, — чуть ли не со слезами на глазах виновато оправдался Клим.
Оксана посмотрела на его нелепо застывшую позу. Его наивный детский взгляд и растерянность вызвали у неё улыбку.
— Не переживай, со мной тебе точно повезёт! — и наигранно подмигнула.
— Оксана! — раздался голос бабушки.
— Ладно, пора мне. Поддержи лестницу, ток крепко держи её, а то засмотришься и уронишь.
— Да не, что ты, я…
— Смотри, я разрешаю, — перебила его Оксана, взбираясь на лестницу.
Она нарочито медленно поднялась на свою яблоню и, послав воздушный поцелуй, исчезла за забором.


Продолжение следует..