Последнее слово

Последнее слово.

Я пишу и не знаю, прочитает ли вообще кто-то. Зачем? Для чего? Может, просто так. Чтобы не было так страшно. Занять голову… Мысли… Руки. Это хроника последнего дня для всех нас. Возможно, там, уже никого не осталось. Только мы, среди холода. Но я все равно пишу, желая поведать события того, страшного дня…

АПЛ СН К-538 «Архангел»

24 октября. День Икс. 07:00. Глубина 180 метров. Скорость 4 узла.

Проснулся от привычной вибрации корпуса и запаха, который невозможно спутать ни с чем. Это смесь регенерированного воздуха, озона от электроники и едва уловимого аромата машинного масла. На «Архангеле» этот запах, синоним жизни.

Мы здесь уже сорок семь суток. Сорок семь суток вдали от дома, в режиме полного радиомолчания, в тени подводных хребтов. Официально, плановое боевое дежурство. Неофициально, мы сидим на пороховой бочке, и кто-то наверху уже несколько недель чиркает спичками.

В центральном тихо. Дежурная смена работает слаженно, как единый механизм. На посту штурмана я сменяю Никиту Коваленко. Он кивает, глаза красные от усталости.

— Спокойно, — бросает он шепотом. — Акустики засекли американскую «Вирджинию» часов пять назад. Шла далеко, на северо-запад. Потеряли.

Я сажусь за пульт. На экране карта дна. Наша крошечная отметка ползёт по ней, как сонный жук. В Новороссийске, куда приехала к своей матери, Ольга сейчас, наверное, готовит завтрак. Машка опять будет спорить, что надеть в школу. Пете прольёт на себя какао. Обычное утро. Солнечное, тёплое, южное. Господи, как же я хочу сейчас находиться с ними, со своей семьёй.

11:30. Глубина 250 метров. Скорость 3 узла.

Напряжение стало почти осязаемым. Оно висит в воздухе плотнее углекислого газа, который с таким усердием поглощают наши регенерационные установки.

Всё началось час назад, когда молодой комм-офицер, лейтенант Миронов, выскочил из своей рубки с лицом белым, как китель парадной формы.

— Товарищ капитан первого ранга! — сорвался его голос на фальцет. — Срочное сообщение по закрытому каналу! «Монолит»!

Капитан Волков, наш командир, даже не повернулся. Он смотрел на карту, словно пытался прожечь её взглядом. Лицо, гранитная маска.

— Докладывайте по форме, лейтенант.

Ровный, безэмоциональный тон.

— Есть! — подтянулся Миронов. — Повышение уровня боевой готовности до «полной». Причина… неподтверждённые данные о массированном запуске МБР с территории Северной Дакоты.

Центральный пост замер. Даже стармех Седых, наш вечный ворчун, перестал ругать практиканта у пульта реактора.

— Неподтверждённые — это ключевое, Артем, — тихо сказал старпом, капитан третьего ранга Никитин. — Может, сбой спутника. Может, провокация.

— Пронесёт, — буркнул Седых. Но в его голосе не было уверенности.

Это прозвучало как молитва.

Мы все на это надеялись. Последние недели мир балансировал на грани. Карибский кризис 2.0, как его окрестили журналисты. Блокада, ультиматумы, бряцание оружием. Мы думали, это просто политика. Большие дяди меряются силой, а мы тут, внизу, просто винтики в огромной машине сдерживания.

14:00. Глубина 300 метров. Стоим на грунте.

Не пронесло.

Два часа назад Миронов принял ещё одно сообщение. Короткое. Зашифрованное. Оно не требовало подтверждения. Оно было констатацией факта.

Обмен ударами состоялся.

Москва, Петербург, стратегические объекты на Урале и в Сибири. В ответ, Восточное и Западное побережье США, Европа. Мир, каким мы его знали, закончился за двадцать минут. Пока мы тут дышали консервированным воздухом, наверху горели города.

Новороссийск. Военно-морская база. Цель.

Я закрыл глаза и увидел Ольгу. Увидел, как она поднимает голову к небу, услышав вой сирен. Увидел, как хватает за руки Машу и Петю, пытаясь утащить их в подвал. Увидел вспышку, ярче тысячи солнц, которая обращает их тени в пепел на стене.

Меня затрясло. Холодный пот прошиб спину. Я вцепился в край стола так, что побелели костяшки.

— Воронов! — привёл меня в чувство голос Никитина. — Дмитрий, держись.

Я поднял на него глаза. В его взгляде не было жалости. Было суровое, мужское понимание. Мы все сейчас потеряли свои семьи. Каждый из ста десяти человек на борту стал сиротой.

— Работать, — коротко бросил Волков.

Его голос не дрогнул. Железный человек. Или уже не человек вовсе, а функция. Командир.

— Боевая тревога. Расчету «Посейдонов» занять посты.

«Посейдон». Официально, Океанская многоцелевая система «Посейдон», или «Изделие № 1». Мы называем их по-своему. Четыре автономных беспилотных подводных аппарата, каждый с термоядерным зарядом мегатонного класса. Размещены в специальных шахтах по бортам корпуса, за модифицированным носовым отсеком. Это не просто оружие. Это система гарантированного возмездия. Оружие Судного дня.

И сегодня, к сожалению, этот день наступил.

16:10. Глубина 400 метров. Скорость 15 узлов.

Мы идём на восток. В сторону американского побережья. Атмосфера в центральном посту изменилась. Паника ушла, сменившись густой, вязкой, как мазут, решимостью. Яростью. Люди работают молча, сосредоточенно. Каждый знает свою работу.

Главный корабельный старшина Громов, которого за медлительность и основательность прозвали «Молнией», уже колдует у своего пульта. Его задача, подготовить к выходу первый «Посейдон». Он спокоен, как Будда. Нажимает кнопки, проверяет индикаторы, докладывает вполголоса.

— Давление в шахте в норме. Гидравлика проверена. Энергоподача на предстартовый контур… есть.

Я представляю, как гудит миниатюрный реактор внутри двадцатичетырёхметровой торпеды за бортом. Маленькое рукотворное солнце, ждущее своего часа.

— Штурман, расчётное время выхода на позицию пуска? — спрашивает Волков.

Я смотрю на карты, на проложенный курс. Мы должны подойти к краю континентального шельфа на расстояние около пятисот километров. Достаточно близко для гарантированного эффекта и достаточно далеко, чтобы не попасть под ударную волну от собственного оружия.

— Два часа сорок минут, товарищ капитан первого ранга.

Два часа сорок минут. И мы спустим с цепи ещё раз апокалипсис.

— Они же уже мертвы, — вдруг говорит Миронов.

Он сидит, вцепившись в наушники, хотя эфир давно мёртв. Только белый шум. Шум сгоревшей цивилизации.

— Зачем? Кому мы мстим? Трупам?

— Мы выполняем приказ, лейтенант, — холодно отрезает Волков, не поворачиваясь. — Приказ, который был отдан на случай, если Родины больше нет. Это наш долг. Единственное, что осталось.

Никитин подходит к Миронову, кладёт руку ему на плечо.

— Артем, пойми. Это не месть. Это гарантия. Чтобы никто и никогда больше не подумал, что можно безнаказанно сжечь нашу землю. Мы, последнее слово.

Последнее слово в споре, который уже некому слушать.

— Да пошло оно всё, — хрипит Седых из своего угла. — Хоть бы реактор не подвёл. Домой бы дойти.

Домой. Куда? В радиоактивную пустыню на месте Новороссийска? В выжженную гавань Североморска? Наш дом теперь — эта стальная труба. Наш мир, сто восемьдесят четыре метра в длину. И он тоже скоро может кончиться.

18:50. Глубина 450 метров. Позиция пуска.

Мы на месте. Лодка замерла у края континентального шельфа Атлантики, в трёхстах километрах к востоку от побережья Нью-Джерси. Ещё сутки назад это было бы самоубийством, находиться так близко к вражеским берегам. Но теперь нет ни патрулей, ни авиации, ни смысла в скрытности. Только мёртвый океан и тишина разрушенного мира.

Эта точка была заложена в планы ещё до начала дежурства, резервная позиция для «Посейдона», на случай, если мы сможем проникнуть в зону гарантированного поражения. Мы прошли под льдами Канадского арктического архипелага, миновали Гренландию по глубоководным желобам, шли под гидротермальными шумами, маскируя свой след. Двадцать дней скрытного хода, и вот мы здесь. У дверей Америки.

— Открыть внешние крышки шахты номер один, — командует Волков.

— Есть открыть крышки! — повторяет Громов.

Корпус едва заметно содрогается. Я представляю, как там, снаружи, в вечной тьме океана, отходит в сторону огромная броневая плита, выпуская на волю зверя.

— Ввести полётное задание в «Изделие».

— Есть ввод задания!

На моём экране дублируется траектория. Тонкая красная линия, ведущая к побережью. К Нью-Йорку, Вашингтону, Бостону. К финансовому и политическому сердцу страны, которая уже, возможно, не существует.

— Командир, — говорю я, и мой голос кажется мне чужим. — Задание введено. Расчётное время хода аппарата до цели, два часа тридцать пять минут.

Волков кивает.

— Старпом, ваш ключ.

Никитин подходит к специальной панели. Вставляет свой ключ. Поворачивает.

— Ключ на старт, — докладывает он.

— Мой ключ, — делает Волков то же самое.

Загорается последняя, самая страшная лампочка на пульте Громова. «Пуск разрешён».

— «Молния», пуск, — говорит Волков.

— Есть пуск!

Громов нажимает на кнопку.

Нет ни рёва, ни взрыва. Только глубокий, низкочастотный гул и мощный гидравлический толчок, который вжимает нас в кресла. Словно от лодки оторвали огромный кусок плоти. На сонаре видно, как массивный объект беззвучно отделяется и устремляется в бездну, набирая скорость. Пятьдесят узлов. Пятьдесят пять. Он уходит.

В центральном посту воцаряется абсолютная тишина. Мы сделали это. Перешли последнюю черту.

21:25. Глубина 500 метров. Уходим на север.

Два с половиной часа мы шли в полной тишине. Никто не проронил ни слова. Каждый думал о своём. Я закрыл глаза и пытался не представлять. Но мозг, этот проклятый предатель, рисовал всё в мельчайших деталях.

Я видел, как «Посейдон», это копьё бога войны, несётся на километровой глубине, недосягаемый, невидимый. Как его автономный интеллект сверяется с картой рельефа дна, огибая подводные каньоны и хребты.

Я видел, как он достигает точки. Сто пятьдесят километров от побережья. Глубина восемьсот метров.

Я наблюдал, как срабатывает детонатор.

Под водой не бывает гриба. Там происходит нечто более страшное. Мгновенное испарение миллионов тонн воды. Образование газового пузыря диаметром в два километра, который с немыслимой силой выталкивает толщу океана вверх. А потом, под давлением в сотни атмосфер, эта полость схлопывается. И рождается волна.

Это не просто волна. Это стена воды высотой в сотни метров у эпицентра, которая несётся к берегу со скоростью реактивного самолёта. Акустические датчики фиксируют колебания. Не сейсмические, но гидроакустические волны сверхнизкой частоты, распространяющиеся через океан.

Я представил себе огни Нью-Йорка. Миллионы окон, за которыми ещё несколько часов назад текла жизнь. Люди спали, любили, боялись, надеялись. Они думали, что пережили самое страшное, ракетные удары где-то там, далеко. Они не знали, что смерть идёт к ним не с неба, а из океана.

Первой пришла ударная волна, прошедшая сквозь земную кору. Сейсмический толчок, который разрушил фундаменты зданий, порвал мосты, обрушил окончательно тоннели метро. А вскоре на горизонте появилась она. Чёрная, как сама бездна, двадцатиметровая стена воды, увенчанная радиоактивной пеной.

Я мысленно видел, как она обрушивается на Манхэттен. Как небоскрёбы, эти символы человеческой гордыни, складываются, как карточные домики. Как вода врывается на улицы, превращая их в бушующие каньоны, унося с собой миллионы жизней, что смогли выжить после первых ударов. Бетон, сталь, надежды. Волна не останавливается на побережье. Она идёт вглубь. На двадцать, тридцать, пятьдесят километров, смывая цивилизацию с лица земли, оставляя после себя лишь солёную, отравленную пустыню.

Миронова вырвало прямо на палубу. Никто не обратил внимания. Каждый был заперт в своём собственном аду. Громов сидел, обхватив голову руками. Его плечи мелко дрожали. Ерёменко смотрел в одну точку невидящими глазами. Даже на гранитном лице Волкова, казалось, проступили новые, глубокие трещины.

— Гидроакустические сенсоры, — хрипло произнёс Никитин.

На отдельный монитор выводились данные с донных станций. И вот оно. Тонкая линия, до этого почти прямая, резко дернулась вверх, превращаясь в яростную, сумасшедшую кардиограмму. Амплитуда зашкаливает. Частота, в диапазоне подводных взрывов.

— Зафиксирован гидроакустический импульс, характерный для подводного ядерного взрыва, — сообщил оператор. — Энергия… соответствует многомегатонному заряду. Цель поражена.

Мы смотрели на эту пляшущую линию. Это была эпитафия. Наша подпись под приговором. Мы не просто выполнили приказ. Мы поставили точку в истории человечества.

23:50. Глубина 400 метров. Скорость 10 узлов.

Два часа мы шли в тишине, нарушаемой лишь приказами по смене курса. Мы уходили на север, в ледяные объятия океана, который мы только что превратили в оружие. Два часа каждый из нас переваривал содеянное.

— Куда мы идём, командир?

Голос Миронова был тихим, лишённым всяких эмоций. Он выгорел.

Волков медленно повернулся. Капитан обвёл взглядом центральный пост, задержавшись на каждом лице. В его глазах больше не было стали. Только усталость, глубокая, как сама впадина Пуэрто-Рико.

— У нас есть последний приказ, — ответил он. — Директива «Последний Берег».

Волков сделал паузу, словно взвешивал каждое слово.

— Следовать в точку с координатами 76°12; с.ш., 54°08; в.д.

Я быстро нанёс отметку на карту. Северный остров архипелага Новая Земля. Район бухты Семеновская. Заброшенный полигон, но с сохранившимися подземными сооружениями. Там, в скальных тоннелях, ещё с 2020-х годов велись работы по созданию автономного арктического узла выживания, объект «Край».

— Там, — продолжил Волков, — не просто бункер. Там, подледный комплекс с доком для АПЛ, скрытым под водой входом, энергогенератором на базе малого реактора, системами регенерации воздуха и воды, запасами продовольствия и медицинского оборудования. Полностью автономный. Замаскированный под геологоразведывательную станцию.

Он помолчал.

— Там мы сможем встать на длительную стоянку. Это не срок. Это режим. Мы будем там, пока не получим обратный сигнал. А если его не будет, пока не наступит момент, когда станет возможным выход...

— Выход? — переспросил Седых. — На что? На пепел?

— На память, — сказал Волков. — Там, в хранилище, цифровые архивы: генетические базы, библиотеки, чертежи, учебные программы. Всё, что не уничтожено. Всё, что можно передать дальше.

Он посмотрел на нас по очереди.

— Нас не обучали быть ковчегом. Но теперь мы им стали. Не потому что хотим. А потому что никто другой не остался.

Он указал на экран с курсом.

— «Архангел» больше не участвует в войне. Он переходит в режим долгосрочного дежурства в условиях полной изоляции. Как и заложено в Директиве.

Пауза.

— Штурман, проложить курс.

Я кивнул. Пальцы дрожали, когда вводил координаты.

Курс на север. К льдам. К тишине. К последнему рубежу.

25 октября. 00:01.

Новый день. Первый день нового мира.

Я сижу над картой. Тонкая линия нашего курса тянется к крошечной точке у ледяного архипелага. Путь займёт около семи суток, с учётом манёврирования подо льдами и минования возможных зон обрушения.

Зачем я пишу это? Для кого?

Может, через десятилетие, через столетие кто-то найдёт эти записи. Увидит, как сто десять человек, потерявших всё, ушли в глубины, чтобы сохранить не оружие, а память о том, что человечество было.

Я не знаю, сможем ли мы выжить. Я не знаю, останемся ли людьми.

Но я знаю только одно. Новороссийск сгорел. Моя Ольга, моя Маша, мой Петя, лишь тени на выжженной земле. Я должен был их защищать. А вместо этого я уничтожил чужой мир, полный таких же Оль, Маш и Петь.

Мы, последнее слово. Так сказал Никитин.

Какое же страшное, какое же одинокое это слово.