Болгарские поэты Первой мировой войны

ВВЕДЕНИЕ БЕЗ ПОЭЗИИ.
Участие Царства Болгария в Первой мировой войне можно охарактеризовать, отбросив излишнюю корректность, как вооруженное выступление на стороне врагов своей освободительницы-России и предательство идеи славянства ради удовлетворения территориальных претензий и амбиций гегемонии на Балканах. Политическое и военное руководство страны, несмотря на суровое предостережение истории, не сумело подняться над своими германофильскими фетишами (царь Фердинанд - из Сакс-Кобург-Готтской династии) и обидами второй Балканской войны, когда бывшие партнеры по Балканскому союзу совместно с недавним неприятелем - Османской империей и примазавшейся Румынией здорово скорректировали границы на полуострове в свою пользу.
Присоединившись в 1915 г. к Центральному блоку, Болгария много отдала (солдатских жизней, национальных богатств, государственных и общественных усилий) и мало получила взамен (военная и техническая помощь Германии и Австро-Венгрии "вечному четвертому" выделялась по остаточному принципу после турок). В итоге страна ожидаемо пришла к военному поражению, капитуляции, позору Нейиского мирного договора и мощному политическому кризису (Солдатское восстание 1918 г., отречение "старого лиса" Фердинанда №1 и т.д.). Картина прискорбная и постыдная, тем более, что винить в своих бедах "братушкам", по хорошему счету, некого, кроме немцев и самих себя.
Однако, если признать солдатскую доблесть и военное искусство независимыми величинами, позиции Болгарии в Первой мировой войне заметно выправляются. Конечно, "удар под зад" осенью 1915 г. сербам, предварительно крепко обескровленным австрияками, вряд ли можно считать образцовой военной победой. Но почти 500-тысячная Болгарская армия (при населении страны менее 5 млн душ) сделала в ту войну немало: в 1916 г. красиво разгромила войска Румынии в Добрудже, практически в одиночку упорно удерживала в 1915-18 гг. Салоникский фронт против превосходящих сил Антанты, и не раз добивалась там значительных оперативных успехов. Суждено было внукам освобожденных болгар сойтись в бою и с внуками своих русских освободителей - на Румынском фронте и с российскими экспедиционными бригадами на Салоникском. Болгарский солдат везде дрался упрямо, находчиво, до предела сил - как настоящий славянин. Болгарские офицеры нередко находили на поле боя смелые решения, позволявшие компенсировать недостаток тяжелого и современного вооружения. Только вот на стороне немцев! :(
Цена оказалась слишком велика: помимо фиаско иллюзий о "величии болгарского льва под сенью крыл кайзеровского и габсбургского орлов", Болгария расплатилась гибелью от 62 до 100 тыс. своих храбрых сынов, 150 тыс. тяжело раненых, полным обнищанием утративших кормильцев сел и, разумеется, территориями. Но о пропавших землях плакали уже не очень - слез не осталось!

МАЛОИЗВЕСТНАЯ ХОРОШАЯ ЛИТЕРАТУРА.
Как страна, переживавшая со времен национально-освободительной борьбы против Османской империи во второй половине XIX в. общественный подъем, укрепленный несколькими войнами за объединение исторических болгарских территорий (Сербо-Болгарская 1885 г., две Балканских 1912-13 гг., успешные, кроме последней), Болгария обладала хорошо развитой и разнообразной литературой, преимущественно романтическо-патриотической направленности. К сожалению, за пределами Болгарии она известна недостаточно. Даже подкованный советский книголюб вспомнил бы разве что пламенную лирику героического и несчастливого Христо Ботева (в 1876-м возглавил отряд революционеров и погиб в бою с турками) да эпическую поэзию и драматургию классика Ивана Вазова. Может быть, еще добавил бы отважного поэта-коммуниста Николу Вапцарова, и то потому, что тот был расстрелян монархо-фашистским режимом в 1942 г. В Западной же Европе интерес к болгарской культуре проявляли только тогда, когда от Болгарии было что-то нужно.
Такие хрестоматийные для любого болгарского школяра имена как Петко Славейков, Елин Пелин, Алеко Константинов, Пейо Яворов, Станислав Станчев, Елена Миткова и даже более современные Андон Дончев и Вяра Мутафчиева вызовут у зарубежной публики балканское недоумение. Ничего удивительного! Во всем мире широкий читатель знает в первую голову своих авторов. В мою бытность в Белграде (Сербия) один местный знакомый, проезжая по тамошней улице Михаила Лермонтова, на полном серьезе спросил: "Какой-нибудь русский генерал?" А одна болгарская поэтическая барышня, со слезами на глазах признававшаяся в любви к Николаю Гумилеву, прочитала мне как его стихи... Александра Блока!
Словом, желающим поближе познакомиться с хорошими литераторами небольшой, но крайне интересной страны на Балканском полуострове - в помощь интернет-поисковик, русские переводы многих произведений там имеются. Нашим же сюжетом является болгарский фрагмент такого общеевропейского явления - от Галиции до Вердена и Изонцо - как окопная поэзия Первой мировой войны. Тысячи в основном очень молодых солдат и офицеров всех вовлеченных в титаническую бойню армий успели доверить рифме и бумаге свои невеселые мысли, напрасные надежды, счастливую память о прошлом, или просто рассказать об убийственной повседневности войны, о боевых товарищах... И о себе, чтобы оставить под небом хоть такой след сгнившего в засыпанной воронке человека. Строки очень часто истлевали и забывались вместе с их авторами. Публикации удостоилось меньшинство, славы (литературной, а не воинской) - еще меньше.
Подборка личностей болгарской поэзии на Первой мировой сделана по принципу их хотя бы поверхностной известности русскоязычной аудитории - то есть речь пойдет о тех, кто переводился на наш великий и могучий язык.
Поэтов, по крайней мере лучших из них, недаром называют индикаторами народных чувств и умонастроений. Неудивительно, что в кратком шовинистическом угаре первых побед своей армии они бодро шагали в строю в казармы и на позиции. Довольно типично для Первой мировой многие из стихотворных болгар, которым посчастливилось уцелеть на фронте, с необратимой логикой перешли из траншей "империалистической бойни" на баррикады классовой борьбы. Совестливая и восприимчивая натура поэта никак не могла простить тем, кто бросил их страну в жернова военной и политической катастрофы. А недобитая канонадой Румынского и Салоникского фронтов ментальная близость с Россией властно выдвигала пример Октябрьской революции...

Димчо Дебелянов (1887-1916).
А вот Димчо Дебелянов политикой почти не интересовался. Он прожил типичную короткую жизнь молодого человека из болгарской интеллигенции первого поколения (в крестьянской и недавно освободившейся стране весь средний класс, кроме торгашей и буржуазии, был максимум во втором поколении), на молодость которого пришлось три войны Болгарии начала ХХ в.
Сын зажиточного ремесленника, младший из шести братьев и сестер, он получил классическое гимназическое образование благодаря рано "вставшему на ноги" старшему брату, который разглядел в мальчишке талант. Юный Димчо окончил лучшую в Болгарии Софийскую мужскую гимназию, в университете "прыгал" с факультета на факультет в поисках себя. И нашел - в поэзии, под влиянием обожаемых русских классиков; как сам говорил: "робко пошел по дороге Александра Пушкина и Александра Блока". Первое юношеское стихотворение сжег, поклявшись, что "больше никогда!!", а последующие начал публиковать и быстро снискал популярность среди литературной молодежи. Профессиональную квалификацию подтверждает тот факт, что, помимо "собственных опытов господина Дебелянова", зубастая критика отлично приняла его поэтические переводы - Шекспир, Бодлер, Верлен, Игорь Северянин. Недоучившийся филолог Димчо хорошо знал русский, французский и английский языки, и, говорили, умел попадать в размер оригинала - высший класс!
А "в общем это был отличный парень", круглолицый, с мягкой бородкой, коренастый, очень сильный и немного неловкий, похожий на доброго сказочного медвежонка. Он любил веселые богемные тусовки, творческих друзей-товарищей, и был ответно любим ими. Трогательно любил свою мать, которой посвятил немало чудесных стихов, а рука об руку с любовью к матери шла любовь к Родине, ее романтическим красотам, акварельному очарованию природы и мудрому крестьянскому духу. "Самый нежный поэт Болгарии" - называли Димчо Дебелянова современники. Русские переводы его лирики - неплохие! - можно прочитать здесь: https: //webkamerton.ru/2017/03/ umirayu-i-opyat-rozhdayus.
А еще он страстно любил женщин. Тут получалось по-разному. Если верить апокрифам, очень красивая и развратная полковничья дочка Елена Петрунова (в кругах "золотой молодежи" известная как Пина) вовлекла поэта в такие залихватские эротические похождения с множеством соперников, ставшие достоянием "желтой прессы", что ее папа-полковник обезумел от позора и пристрелил распутницу-дочку и сам себя.
Словом, к тому времени как грянула первая Балканская война, Димчо Дебелянов, несмотря на молодость, был на слуху и в литературных, и в богемных кругах, и у скандальных журналистов. На фронт он, по воспоминаниям современников, не рвался, но когда пришла его очередь мобилизации, спокойно собрал вещи и прибыл в учебную команду 22-го пехотного Фракийского полка в гор. Самоков.
Фельдфебель Петко Стоманов, учивший в 1912 г. молодого солдата, а затем, уже в Первую мировую бывший его подчиненным, в 1931 г., когда Болгария чествовала мертвого поэта, вспоминал: "Был обычный солдат, веселый, с товарищами шутил, любил ходить в увольнение".
С увольнениями рядового Димчо Дебелянова вообще особая история. Доктор Христо Паламарев, тогда молодой армейский санитар и приятель поэта, вспоминал: "Вышли мы вместе из казарм, и по пути через город Димчо мне говорит:
- Поехали со мной в Софию, развлечемся малость. Проведем денек среди друзей.
Сказано - сделано. Отправились мы в Софию с 35 стотинками (мелкая денежная единица, в 1 леве - 100 стотинок - М.К.) в карманах на двоих. Был один из тех тихих солнечных октябрьских дней, когда на душе особенно легко, как будто буря пронеслась, а она только начиналась...
В Софии я увидел, что значит Димчо для своих друзей. Собралось вокруг нас многолюдное общество, все молодые, талантливые, большинство женское, парни-то на войне. Он им рассказывал ярко и смешно про наше житье-бытье в казармах, о солдатской похлебке (чорба)... Он читал стихотворение за стихотворением, словно пламенея в экстазе. Зачарованный и онемевший, слушал я его..." (Газ. "Светлина", 2 сент. 1934 г.)
Словом, "денек в Софии" вылился в почти недельную богемную самоволку, из которой двух молодых солдат выдернул патруль комендатуры и доставил по месту службы. Фельдфебель Стоманов проявил себя отличным педагогом, поставив на вид двум "образованным": "А вдруг приказ на фронт, а вы отстали? Стыдно же всю жизнь будет!"
Димчо Дебелянов не хотел стыдиться. Попасть в действующую армию первую Балканскую ему не довелось, во вторую, "Межсоюзническую", вроде бы повоевал немного с греками в Кресненском дефиле, и то не факт, биографы дискутируют до сих пор. После окончания боевых действий он, как "образованный солдат", подал рапорт о направлении в Школу запасных офицеров в Княжево (район Софии), который был поддержан ротным командиром и фельдфебелем. С сентября 1913 г. поэт-рядовой превратился в поэта-курсанта к немалому удивлению своих богемных друзей, отлично знавших: мягкий и во многом наивный Дебелянов по своему складу совершенно гражданский человек. Но он отвечал, что предвидит скорое повторение войны за "исконные болгарские земли", а "офицером лучше, чем солдатом". Что ж, весьма распространенная в Великую (Первую мировую) войну точка зрения не только в Болгарии.
Курс подготовки в Княжево разнился от 6 до 12 месяцев в зависимости от образовательного уровня. Дебелянов, несмотря на гимназическое и незаконченное университетское образование, добился того, чтобы отучиться "по полной", и был выпущен со званием "офицерского кандидата", в военное время автоматически превращавшимся в "подпоручика". Он целенаправленно делал из себя офицера, заставляя свое миролюбивое естество пропитаться военным духом.
Когда грянула Первая мировая война, Димчо Дебелянов продемонстрировал, что преподаватели в Княжево не зря вдалбливали ему военные науки. "Мы втянемся", - безапелляционно заявил он, не питая иллюзий относительно временного нейтралитета Болгарии. Вопрос: "На какой стороне?", похоже, мало волновал его. Дебелянов думал уже как "человек армии", готовый выполнить любой приказ своей страны. Впрочем, что взять с поэта, сочинявшего стихи о любви, когда даже ответственные политические деятели заявляли: "Во имя Болгарии я ухвачусь хоть за хвост дьявола" (вообще-то это сказал задолго до Первой мировой очень неоднозначный премьер-министр Ст. Стамболов, но его мрачный афоризм в 1914-15 гг. обрел новую жизнь). Хвост кайзера дьявола подвернулся под руку 14 октября 1915 г., Болгария вступила в мировую бойню, а ее войска - в бойню региональную.
Болгарское командование хорошо отдавало себе отчет в том, что война будет долгой, и экономно расходовало резерв командных кадров. Очередь призыва подпоручика запаса Дебелянова была отсрочена почти на год. Но он, похоже, понимал сущность Первой мировой не хуже, чем его командиры. "Я знаю, что не вернусь, но лучше уж сразу", - согласно воспоминаниям друзей, заявил он и добился отправки в действующую армию вне очереди. "Ухожу исполнять свой патриотический долг, - более помпезно передает эти слова официальная биография поэта. - Знаю, что не вернусь, сверкну, как звезда, и погасну".
Звездочки на погонах подпоручика Дебелянова сверкнули 29 января 1916 г., когда он отправился на фронт, и, вопреки его фаталистическому прогнозу, не угасали довольно долго. "Самый нежный поэт Болгарии" прошел долгий и нелегкий путь фронтового офицера.
Воевал подпоручик Дебелянов все в том же 22-м пехотной Фракийском полку 2-й бригады Седьмой Рильской дивизии, считавшейся в Болгарской армии одной из лучших. Восемь месяцев провел он в траншеях и контратаках на Салоникском фронте в районе Демирхисара (ныне Сидирокастро). Там болгары сдерживали натиск англо-французских войск, прибывших на Балканы "заменять" разбитых сербов. Складывается впечатление, что под огнем "героическое ожидание смерти" поэта сменилось разумным солдатским сосуществованием с нею - а, может, он просто "интересничал" перед друзьями, когда уходил на войну?
Димчо Дебелянов был на хорошем счету в полку: добрый товарищ среди офицеров, любим солдатами, в бою храбрец, но голова на плечах. "Нет хуже попасть к своему бывшему подчиненному, - вспоминал фельдфебель Стоманов, который в 1916-м был младше по званию своего прежнего солдата. - Но с Димчо было легко, он был из офицеров, которые никогда не перебарщивают по службе". (Т. Геров. В казармата и на фронта с Димчо Дебелянов. София, 1957.)
На фронте Димчо Дебелянов находил время писать. Там он создал, пожалуй, самый серьезный и жизненный цикл своих стихов - "Тайный крик". Подпоручик-поэт писал о войне прочувствованно и искренне, словно пересказывал свой повседневный опыт в делах, образах и ощущениях. И часто сбивался, улетал мыслью к прошлому... Очень обычно для солдата всех времен и народов! Вот только некоторые из фронтовых сочинений подпоручика Дебелянова (ист.: https: //debelyanov.narod.ru/ Poems_Debelianov.htm):

Ночь под Салониками.
И снова ночь, на землю возвращаясь,
шепча в тиши над сонными телами,
дает покой усталому солдату,
и в сумерках печали застилает.

Умолкло Удово, где днем гремели
железным грохотом стальные силы,
и только снег во тьме чернел безмолвно,
и сновиденья к звездам уносились.

И в тишине землянки обгоревшей,
во тьме стихии бранной и жестокой,
мы с ним вдвоём остались и укрыли
усталость от призвания и долга.

Но, возле очага лишь оказавшись,
мы жаждою горим неутолимой -
достать вино, и безотрадно скрасить
все то, что утром день у нас отнимет.

И руки грубые уже не перестанут
стаканы полнить - наливай! да ну же! -
пока в сердцах светлеющая радость
последние стенанья не заглушит.

Сбивалась речь, когда мы говорили
о сокровенном, что хранят в молчанье,
и в каждом чистом вздохе, в каждом звуке
лилась слеза светлеющей печали.

Он вспоминал свою любовь в Женеве,
я - свой полёт, отвергнутый и страшный,
ещё - написанное... "помни, верь мне..."
..."не вспоминай весну былую нашу".

Когда он задремал, я вновь поднялся
наружу из землянки, и на волны
смотрел и слушал я, как тихий Вардар
полуночным теням шептал спокойно

о ночи вековой, о дне грядущем
в краю невольном, где сгустился вечер,
о том, что жаждут два враждебных вихря
здесь, под Салониками, скорой встречи.

***
Идут, уходят и шумят, как волн раскатистых разлив,
как море, опьяненное желаньем мощь свою познать –
под тяжкими шагами их усталая земля звенит,
здесь каждый день без отдыха, и ночи все без сна.

Но кто они? – Без имени. – Средь них ты безымянен сам,
и тонешь в их печали, затихающей в веселье грубом,
и ждешь смиренно ты торжеств кровавых – смолкнут небеса,
когда и над тобой судьбы жестокой заиграют трубы.

И странно в грохоте ночном, что утром не утих,
где все сливаются в одно, на каждый, все же, сам,
припомнить, нашептать какой-то грустный стих,
печальную элегию из Francis Jammes.

Убитый.
(перевод: Давид Самойлов)
Он для нас не враг уже.
Тех врагов, что еще живы,
смыли бурные отливы
на каком-то рубеже.

Вот в канаве межевой
он лежит глухой, безвестный,
примиренно в свод небесный
взгляд уставив неживой.

И на пашне, что весна
согревает лаской южной,
трепыхается ненужный
лист последнего письма.

Кто он? Где он был живой?
Чьим он поднят зовом высшим,
чтобы пасть непобедившим
в день победы вихревой?

Материнская рука,
ты ль в его печали темной,
ты ль с любовью неуемной
так была над ним легка?

Жалость, можно ль жить тобой
в это время громовое!
Посягнувший на живое,
сам лежит он неживой.

Он под знаменем атак
к нам испытывал ли жалость?
Вот и смерть ему досталась, –
мертвый, он уже не враг!

Показательно, что прагматичный болгарин Дебелянов в 1916 г. не попал под сомнительное очарование "окопного братства с врагом", уже проявлявшегося среди убийственного и убивающего однообразия траншейной войны на Западном фронте. Враг и есть враг; он пал - его можно по-человечески пожалеть. И не забывать о его отступивших товарищах, готовящихся к реваншу.
Против Седьмой Рильской дивизии, в которой служил Димчо Дебелянов, стояли части британской Салоникской армии. Товарищи убитого британца, поэтическую дань памяти которого он отдал, отомстили за своего Томми или Джонни 2 октября 1916 г.
...Третий день роты 22-го Фракийского полка штурмовали контролируемую британцами господствующую гряду близ села Горно Караджово (ныне Моноклисия, Греция). Ползущие по раскисшей от дождей земли пехотные цепи болгар встречал кинжальный огонь британских "Виккерсов" и "Льюисов", в поддержку обороны ставила заградительный барраж и британская артиллерия. Против них у 22-го полка было только 5 старых "Максимов", а неполная "нескорострельная" батарея, поддерживавшая его наступление, то и дело замолкала. Снаряды на ее позиции доставлялись вьючным способом, а на мелкого македонского осла больше двух штук не взвалишь... Продвинуться дальше предполья не получалось, а потери росли.
30 сентября вышел из строя по ранению ротный командир и добрый приятель Димчо Дебелянова капитан Димитр Шерденков, и поэт был назначен на его место. Солдаты хорошо знали подпоручика Дебелянова и шли за ним, но он, как и всякий новый ротный, нервничал, в очередной раз спешил обежать перед атакой свои взводы - посмотреть, все ли готовы. В это время английская пуля ударила его в живот и вышла через левую лопатку. Не выпуская револьвера из правой руки и зажженной сигареты из левой, Димчо Дебелянов опустился на землю. Подбежавший к нему субалтерн (мл. офицер роты) и друг Тихомир Геров принял последние слова поэта, по-солдатски простые: "Убили меня (далее нецензурно о неприятеле). Рота твоя..."
Подпоручик Дебелянов умер, прежде чем фельдфебель привел санитара. Зажженную им последнюю сигарету докурили друзья. На следующий день он был похоронен во дворе болгарской церкви в городе Демирхисар. До своего тридцатого дня рождения Димчо Дебелянов не дожил полугода.
Когда в 1931 г. правительственная комиссия, созданная по инициативе болгарских литераторов, озаботилась перенесением его бренных останков на Родину, еще один полковой товарищ Димчо Дебелянова, к тому времени известный педагог и публицист Димитр Минков, высказал сомнение, что эксгумировали именно Дебелянова, а не кого-то другого из погребенных там болгарских офицеров. До сих пор не известно, лежит ли он в своей официальной могиле в Копривштице, или недалеко от поля боя...

Гео Милев.
Димчо Дебелянов, по сути, единственный классический фронтовой поэт Болгарии Первой мировой войны. Другим его коллегам по поэтическому цеху скорее подойдет определение "начинающих поэтов, попавших на войну". Например - еще одно популярное в Болгарии литературное имя: Гео Милев, известнейший в послевоенные годы поэт-экспрессионист, издатель и журналист лево-революционного толка, трагическая жертва разгула правой реакции... Он прошел Первую мировую войну и пережил тяжелейшее ранение, чтобы кануть безвестно в период революционных-контрреволюционных волнений, охвативших Болгарию в начале 1920-х гг.
К вступлению страны в Первую мировую ему было только двадцать лет, но позади была бурная юность, исполненная отчаянных приключений. Ранние годы поэта прошли в Стара Загоре, одном из самых пасторальных и романтичных (до сего дня) городов Болгарии, в доме его отца - Мильо Касабова, преуспевающего книгопродавца и издателя, а еще народного учителя, неутомимого борца за объединение "всех болгар в одной стране" и вообще человека прогрессивных взглядов. К сынку батя, богатей и либерал в одном лице, относился рационально: "Главное, чтоб хорошо учился, а в остальном пусть перебесится, пока молодой, денег куры не клюют". Сын в благодарность взял свою литературную фамилию (псевдоним) по имени отца. Учился Гео Милев действительно отлично, схватывая на лету все дисциплины, особенно гуманитарные; сначала в старозагорской гимназии, затем в Софийском университете "Св. Климент Охридский" на филологическом факультете. Очень рано начал писать стихи и почти сразу стяжал успех, несмотря на то, что на привычную поэзию его рваные рифмы и скорее архитектурное построение строф никак не походили. Неудивительно, что начинающий Гео Милев увлеченно переводил начинающего Владимира Мояковского. "Пускался во все тяжкие" он также с младых ногтей, увлекшись популярными в ту эпоху течениями декаданса и модерна. Отцовских средств хватило на продолжение образования в Лейпцигском университете (философия) в 1912-14 гг. Германия всегда играла в жизни и творчестве Гео Милева большую роль. Только не тяжеловесная, кайзеровская, плацпарадная, а "буршевская", полупьяная и развеселая, богемная и вольнодумная. В Германии Гео Милев сошелся с социалистами; в посылаемых в болгарские издания стихах молодо запели трубы революционного романтизма.
В 1914 г. он успел также съездить в Лондоне для знакомства с местной "поэтической тусовкой", что вскоре сыграло с ним злую шутку. Грянула Первая мировая. Гео Милев гневно клеймил в товарищеском кругу бонзов немецкой социал-демократии за поддержку кайзера и агрессивной войны. Разумеется, нашелся стукач. "Полицайвер" не стал долго разбираться и начал "шить" мятежному болгарскому студенту "сотрудничество с английской разведкой". Выплевывая выбитые зубы на пол в допросной, Гео Милев пролил свою первую кровь на Первой мировой еще до того, как его страна ввязалась в нее. Нейтралитет Болгарии на этом этапе помог ему: болгарское посольство энергично "вписалось" за соотечественника, немецкая контрразведка разобралась в вопросе, ретивые полицаи получили "по пикельхаубу", а изрядно помятый Гео Милев в начале 1915 г. вернулся на Родину.
Зубы он вставил фарфоровые (потом они амортизируют страшный удар при ранении в голову на фронте) и, не унывая, вновь бросился в разноцветный водоворот богемной жизни. Много писал и издавался, фонтанировал самыми смелыми творческими идеями, увлекся импрессионизмом (неплохо рисовал), участвовал в работе молодежной театральной труппы, ниспровергавшей основы скучного классического театра... Вступление Болгарии в войну этот убежденный левак и интернационалист предпочел не заметить. Когда отца, пожилого офицера-резервиста, призвали на военную службу, сын беззаботно завладел его типографией и стал издавать сочинения своих многочисленных друзей - семейному делу в убыток, зато ради чистого искусства!
В марте 1916 г. очередь мобилизации добралась до Гео Милева. Он не стал уклоняться, несмотря на свою сложную позицию в отношении войны. У болгарской молодежи "отказ" был не в чести: раз призвали - иди, воюй и будь молодцом, а антивоенные мысли на время спрячь под солдатской фуражкой.
В преимущественно крестьянской Болгарии Гео Милеву с его отличным образованием была прямая дорога в комсостав. Он был направлен уже известную по Димчо Дебелянову Школу запасных офицеров в Княжево. Результаты в подготовке курсант Касабов (служил он под родовой, а не под творческой фамилией) показывал блестящие. Однако офицеры-преподаватели оказались весьма наблюдательны и сумели разглядеть скрытого противника войны. В итоге на фронт Гео Милев отъехал досрочно и в звании старшего подофицера (унтер-офицера), чтобы, по задумке командования, тесное общение с солдатской массой "вправило его богемные мозги".
Служба новоиспеченного младшего командира проходила на переднем крае обороны 34-го пехотного Троянского полка близ озера Дойран в Македонии. На этом участке Салоникского фронта шли особенно упорные бои и болгарские войска с 1916 по 1918 гг. отразили пять мощных наступлений многонациональных сил Антанты, что считается одним из их основных (наряду с разгромом румын, наступлением в Сербии и т.п.) успехов в Первой мировой.
В солдатской среде молодой унтер-офицер "из богатеньких" не то, чтобы не прижился, но сразу смог задать непреодолимую дистанцию между собою и простыми парнями в серых шинелях. Чувствуя в этом образованном юноше большую внутреннюю силу, нарушать ее не осмеливался никто. Точно так же - ровно, но особняком - держался Гео Милев и в кругу молодых офицеров, искавших общества популярного поэта и "тусовщика" своего времени.
Командование нашло для него воинскую специальность, идеально подходящую индивидуалисту с богатыми знаниями - командир поста артиллерийской разведки. Всего с несколькими подчиненными кочуя по передовым позициям и "серой зоне", подофицер Гео Милев с помощью дальномерного оборудования, гелиографа, реже полевого телефона и чаще обычной удачи несколько месяцев наводил огонь болгарских батарей по неприятельским целям.
О его творчестве в фронтовой период известно мало. На Пасху 1916 г. он сочинил бойцам своего полка стихотворное поздравление, которое быстро разошлось по фронту. И только... Возможно, потому что все записи Гео Милева погибли, когда его удача иссякла.
29 апреля 1917 г. недавно прибывшая на фронт итальянская батарея пристрелялась по посту болгарской артиллерийской разведки на спорной высоте №506. Гео Милева накрыло близким разрывом снаряда. Когда подбежавшие солдаты откопали своего командира, его голова напоминала уродливый кровавый ком, кровь смешалась с землей и обрывками фуражки...

***
„Голова моя – темный фонарь с перебитыми стёклами…“ (Саша Черный)
Голова моя –
с перебитыми стёклами кровавый фонарь,
запутанный в ветер, дождь и туман
в полуночных полях.
Я умираю под высотой 506
и воскресаю – Берлин и Париж.
Нет веков, нет часов – Сегодня есть!
Над последней весной ты жадно и страшно кричишь,
о, шпага, разорвавшая сеть кровавых каплей
среди мрака
и в мраке
ослепший бог их
собирает и молча ведет к прежней химере...
О Сфинкс, с беспощадной гримасой из смеха –
замёрзшая, вечная, злая, из камня и ран –
стоишь в бесконечном, страшном, всемирном Египте:
перед тёмным нищим Эдипом –
запутанный в ветер, дождь и туман.
(перевод: Денис Олегов)

Вот самое известное жутковатое стихотворение Гео Милева о войне, без четких рифмы и размера, напоминающее горячечный бред тяжелораненого. Эпиграфом он выбрал строки русского современника...
Госпиталь, перевязки, операции, дни в страданиях и ночи без сна сливались в бесконечную сюрреалистическую драму. "Безнадежен", - сказали военные медики, когда молодого подофицера с пробитым черепом привезли с фронта. Но потом прогноз сменился на: "Выживет", а вскоре после этого на: "Есть надежда на частичное выздоровление". Гео Милев отчаянно боролся за жизнь. Морально-волевым качествам этого рафинированного сочинителя могли позавидовать испытанные бойцы. В окровавленных операционных и залитых гноем перевязочных военных госпиталей Гео Милев оставил вытекший правый глаз и осколки лобных костей, но приобрел любовь. Его давняя подруга по университету и молодежной театральной труппе 1915 г. Мила Керанова, помогавшая ухаживать за ранеными, стала заботливой сиделкой Гео Милева и "выписалась" вместе с ним - как супруга. Тоже очень обычная история для Великой войны... Впрочем, относительно даты их свадьбы точности нет, во всяком случае у меня. Так или иначе, в 1918 г. Гео Милев отправился для дальнейшего лечения в Германию (сказались предвоенные связи) уже в сопровождении верной Милы.
Немецкие врачи закрыли пробоину в черепе болгарского союзника заплаткой из крупповской стали, из нее же выточили замену разбитым при ранении фарфоровым вставным зубам, а в пустую глазницу вправили искусственный глаз. Впрочем, Гео Милев редко носил его, предпочитая прикрывать увечье эффектно спадавшим со лба смоляным чубом. Серия сложнейших операций не мешала неубиваемому болгарину принимать активное участие в культурной и общественной жизни Германии. А жизнь эта била ключом по морде кайзеру, капитуляция Германии в войне повлекла падение монархии Гогенцоллернов. Гео Милев отметился в революционных событиях, публиковал стихи на немецком языке в изданиях мятежных литераторов.
По возвращении в Болгарию после излечения от тяжелого фронтового ранения, Гео Милев окончательно оформился как поэт-публицист-издатель очень левых взглядов, с которыми гармонично переплетался его экспрессионизм и символизм. В первой половине 1920-х гг. он вел семейное издательское дело, выпускал журналы "Везни", в котором публиковал поэтов "оригинального жанра", и "Пламък" ("Пламя", болг.), в котором публиковал революционную поэзию. Декоративный и эстетический социализм Гео Милева, владельца типографии и газет, "хозяина" для своих работников, самих людей труда Болгарии никак "не грел". Но левые политические силы страны восторженно приветствовали героя войны и представителя национальной буржуазии, перешедшего на их сторону.
Пока у власти в Болгарии (при конституционной монархии) находилось правительство лево-популистской партии Болгарский Земледельческий Национальный Союз (БЗНС) и премьера "из народа" Александра Стамболийского, Гео Милев был обласкан славой, дела шли в гору. Семейное счастье увенчалось рождением двух дочерей (впоследствии старшая стала литератором, младшая - видной коммунисткой).
Однако в июне 1923 г. право-реакционные силы страны, офицерский Военный союз и буржуазный "Народный сговор", идеология которых в целом уютно укладывалась в термин: "монархо-фашизм", совершили в Болгарии государственный переворот. Премьер Стамболийский был жестоко убит, наспех собранные отряды его сторонников разгромлены; еще более жестоко и кроваво новые власти подавили в сентябре вооруженное выступление местных коммунистов. Среди жертв режима было множество талантливой молодежи, лично знакомой Гео Милеву.
Тут бы пригнуться, как под обстрелом тяжелой артиллерии, спрятаться за почетным статусом военного героя, пролившего кровь за Болгарию... Но испытанный артиллерийский разведчик Гео Милев не привык бояться даже крупных калибров Антанты на Салоникском фронте! До тех пор, пока репутация ветерана войны его защищала (многие участники переворота были его фронтовыми товарищами), он бесстрашно и огненно воспевал в своих стихах революцию, героев "Красного Сентября", и громил узурпаторов-убийц.

Глас народа:
Глас Божий
И резали кожу
сотни ножей
тело
народа-
тупого и
нищего,
не чувствуя боли,
из мрака
за жизнь свою
его восстающего -
он кровью своей написал:
Свобода!
Гео Милев, из поэмы "Сентябрь" (пер. Владимир Игнатьевых).

В январе 1925 г. Гео Милев исчерпал предел прочности. Режим обрушился на него, сначала прикрываясь законом: запрет изданий и конфискация тиражей, суд и приговор к тюремному заключению, поражению в правах и крупному денежному штрафу... Сложно отделаться от впечатления, что все это было в порядке предупреждения: тюрьмы всего год, сумма штрафа подъемная. "Сдайся, замолчи, а то хуже будет," - предупреждали упрямого поэта дорвавшиеся до вседозволенности и власти бывшие окопные товарищи... Братство недавней Великой войны оставалось актуальным!
Сдаваться Гео Милев не умел, как не сдавался врагу и смерти. Его характер железно сковала Первая мировая. Он дрался, подавал апелляции, опротестовал приговор, думал о создании "теневого" революционного издания...
Когда 15 мая 1925 г. его вызвали в ближнее отделение полиции для выяснения какого-то формального вопроса, Гео Милев одел офицерскую фуражку, вставил искусственный глаз (боевое ранение!), поцеловал жену и спокойно твердо зашагал... Как выяснилось, в последний путь.
Это был "фирменный прием" т.н. Третьей секции Военного союза и ее начальника майора Поркова, занимавшихся "нейтрализацией" противников правящего режима. После ряда кровавых диверсий Боевой организации Болгарской коммунистической партии реакционеры отбросили суд и следствие как "старомодные формальности" и начали убивать. Сценарий был таков: арест или вызов в полицию любого, кого сочли "опасным элементом", затем фиктивная справка об освобождении (для родственников), а самому "элементу" - проволочную удавку на шею и яма где-нибудь в тайном месте. Бывшим фронтовикам офицеры Третьей секции "дарили последнюю сигарету, глоток ракии и чистую смерть ударом штыка" - окопное товарищество еще держалось, но уже принимало уродливые формы... Затем родственники в отчаянии искали исчезнувших без следа, многих - годами. Власти лицемерно разводили руками: "Был отпущен из полиции, пропал по дороге домой".
В период социализма болгарские историки насчитали более 30-40 тысяч убитых и пропавших без вести противников монархо-фашистского режима и просто подвернувшихся карателям под нечистую руку граждан. Затем цифра была значительно скорректирована "независимыми" и "демократическим" экспертами в сторону уменьшения, но позора и ужаса преступления это не отменяет. Гео Милев оказался среди бесспорных жертв озверевшей от вседозволенности военщины. Многолетние попытки его супруги выяснить судьбу мужа натыкались на стену молчания. Знакомые офицеры, достигшие больших чинов при новой власти, сквозь зубы бормотали извинения и отводили взгляд... При этом книги Гео Милева продолжали издавать в самые мрачные годы монархо-фашистской диктатуры.
В 1954 г., когда в Болгарской Народной республике судили функционеров Военного Союза, было вскрыто массовое захоронение на бывшем военном полигоне в софийском пригороде Илиянцы. Тогда широко сообщалось, что опознаны останки Гео Милева, и правящая коммунистическая партия развернула кампанию памяти в честь поэта.
Главный судебно-медицинский эксперт болгарского МВД полковник д-р Стефан Нейков вспоминал: "Принесли нам череп с искусственным глазом и сказали, что он - Гео Милева. Мы эту версию отклонили, потому что отсутствовала металлическая пластина, закрывавшая ранение в передней части черепа. Но потом все равно объявили, что найден Гео Милев" (И. Александрова. Оловна тишина. Историята на един разстрел. Пловдив, 2022).
Гео Милев повторил посмертную судьбу своего товарища по страницам болгарской поэзии и окопам Первой мировой Димчо Дебелянова - также нет уверенности, что в его увитой цветами могиле покоятся его останки...

Христо Смирненский родился в 1898 г. в Македонии, живописном горном краю, претензии на обладание которым (пожалуй, в первую очередь) в итоге и довели Болгарию до Первой мировой.
Его отец Георгий Измирлиев (Смирненский, как легко догадаться - эффектный литературны псевдоним) был активным участником революционной борьбы против турок, дед по материнской линии - видным деятелем болгарского национально-просветительского движения, двоюродный дед по отцовской линии - дрался в Болгарском ополчении в Освободительную, как ее называют в Болгарии, Русско-Турецкую войну 1877-78 гг. С такими корнями маленький Христо не сомневался: быть ему или революционером, или военным героем, или сразу тем и другим. Талант к стихосложению он показал еще в начальной школе, а к публицистике - с 14 лет, когда после освобождения его родного города Кукуш болгарским войскам в первую Балканскую войну стал младшим сотрудником местной болгарскоязычной газеты.
После того, как в 1913 г. в ходе второй Балканской войны родной край Христо заняли греческие войска, всей семье Измирлиевых пришлось спешно уносить ноги в Софию - новые хозяева Македонии проболгарской позиции не прощали. В Софии Христо будущий Смирненский учился в Технической школе, но, главное, с 16 лет нашел практическое применение своему стихотворному дару. Суровый отец настаивал, чтоб он зарабатывал "карманные деньги" сам, а разносчиком и даже продавцом много не заработаешь... Тогда находчивый юноша попробовал писать злободневные сатирические стишки в разные издания - и неожиданно получил большой успех. "Смех - это деньги!" (с)
Пока Болгария увязала в Первой мировой, по столичным улицам маршировали на фронт сначала развеселые, затем угрюмые резервисты, а обратно везли раненых, Христо горя не знал. Его стихи и фельетоны были очень востребованы, высмеивал он всегда "кого надо", на кармане водились денежки, девчонки любили, приятели восхищались. Трусом Христо Смирненского впоследствии не осмелились бы назвать даже его враги, но в 1915-16 гг. на фронт он от сладкой столичной жизни явно не спешил и сумел два раза уклониться от призыва. Что имел мужество не отрицать в своих стихах.

Мобилизация.
Я "откосил" два раза,
Но это - ерунда,
А с третьего приказа
Пришла мне череда.
"Прощай, моя красотка,
Я выполняю долг", -
Так трубы драли глотку...
Привет, Софийский полк!

В учебном подразделении 1-го Софийского пех. полка популярный сатирик, имевший, несмотря на юный возраст, большие связи в политических кругах, не задержался. В мае 1917 г. его "перевели с экзаменами" учиться на офицера. И не в "мастерскую мертвых подпоручиков", как называли Школу запасных офицеров с ее ускоренным выпуском прямо в траншеи, а в элитное Софийское Военное училище, первое военно-учебное заведение Болгарского Царства, ведшее старшинство с 1878 г.
Юнкер Христо Измирлиев (опять-таки, армия псевдонимов не знала) был не бездарный, но завзятый лентяй, самоходчик и нарушитель дисциплины, и проходной балл ему "натягивали" как училищной знаменитости. И вот почему: под своим широко известным псевдонимом "Ведбал" из стен Военного училища и с благоволения воинского начальства он издал уникальное для болгарской литературы Первой мировой "творение" - сборник военно-официозной сатиры "Разнокалиберные вздохи в стиха и прозе" (Хумористична библиотека", №26-27, 1918). В начале Первой мировой войны подобными изданиями активно прирастала книготорговля всех воюющих стран, одна Болгария запозднилась до преддверия своего поражения.
Сборник открывал "Дневник одного британского лейтенанта" с Салоникского фронта, где рассказывалось, как незадачливые "томми" пленили, приняв за неприятельского часового, чучело в драной шинели с огорода позади болгарских позиций. История не совсем вымышленная, болгарским пехотинцам не раз удавалось своими крестьянско-партизанскими хитростями ставить в тупик офицеров Антанты; однако, когда тяжелая артиллерия Союзников перемалывала целые роты болгар, это выглядело... чересчур оптимистично. И дальше в том же духе. Обязательные оскорбительные "эпитафии" на лидеров государств противника. О Керенском (к тому времени низложенном Октябрьской революцией), кстати, довольно остро:

Тупой и празднословный вождь
В забвении здесь спит.
"Романовых под нож", -
Девиз поднял на щит...
И что ж?
Он сам был бит!

Солдатские песенки в залихватско-воинственном духе, которые лихо звучали бы в начале войны, в 1918 г. могли вызвать у усталых фронтовиков только злобную усмешку:

Бой веду ль с англо-французом,
Или мерзких вошек бью,
Для тебя, моя красотка,
Эти песенки пою!

Словом, юнкер Христо будущий Смирненский отметился как болгарский военный поэт Первой мировой, ни дня не проведший на фронте, но отписавшийся о войне так, как было выгодно официальной военной пропаганде. Наибольшую ценность в сборнике представляют "гражданские" куплеты и сценки, да юнкерские юмористические стихи из небольшого цикла "Товарищам из 41-го набора (Военного училища)". В последних отражен образ мысли, надежд и развлечений молодых людей, выбравших офицерскую карьеру в военное время, и все же втайне надеющихся, что все это кончится без них...
Без них не кончилось. 14-16 сентября 1918 г. французские и сербские войска генерала Франше д'Эспре после мощной бомбардировки болгарских позиций и яростных траншейных боев прорвали Салоникский фронт и вырвались на оперативный простор. Это вызвало фактическое обрушение всей обороны истощенной Болгарской армии. Где-то ее части еще держались, где-то начали беспорядочно отступать, но ликвидировать прорыв не было ни сил, ни воли. Капитуляция Болгарии катастрофически быстро приобретала форму предопределенности, счет шел на дни.
Тогда до 10 тыс. злых и усталых отступавших солдат, вдохновленные примером Октябрьской революции в России, восстали и двинулись на Софию, чтобы "наказать виновников войны" - читай: царя Фердинанда со всей германолюбской элиткой и нажившихся на военных поставках торгашей. Эти события получили название Солдатского или Владайского восстания и Радомирской республики - по топонимам мест, где проходили восставшие.
Сказать, что политические круги в Софии жидко обдристались были напуганы - ничего не сказать; однако ради спасения своих жалких жизней они начали шустро выстраивать схему противостояния солдатской революции - и у них получилось. А командование столичного гарнизона быстро отмобилизовало для отпора верные части, в т.ч. - юнкеров Военного училища. Германия, годами игнорировавшая отчаянные призывы Софии направить на "Bulgarische фронт" адекватные военные силы, тоже сразу нашла части для разгрома болгарских солдат.
28 сентября на подступах к Софии близ Сахарной фабрики железнодорожный эшелон, на котором наступал авангард восставших, натолкнулся на оборону Юнкерской дружины (батальона), в рядах которой был и Христо Смирненский. Жестокая ирония судьбы - в своем единственном революционном бою этот будущий несгибаемый поэт-коммунист дрался на стороне контрреволюции. А бой завязался без пощады! Разобщенных окопников-практиков встретили необстрелянные, но отлично вымуштрованные, спаянные железной дисциплиной и корпоративным товариществом будущие офицеры, к тому же поддержанные артиллерией. Восставшие солдаты ожидаемо потерпели полный разгром, а к 2 октября восстание было окончательно подавлено. Правительственные войска учинили жестокую и долгую расправу над повстанцами. По явно заниженным данным, были безжалостно убиты более 400 вчерашних фронтовых героев. Распалившиеся юнкера зверствовали так, что впоследствии в Болгарской армии (всегда достаточно реакционной, кстати), офицеров 40-го и 41-го выпусков Военного училища считали "нерукопожатными".
Доподлинно неизвестно, что делал и видел в эти страшные дни Христо Смирненский, но они стали в его жизни кровавым коренным переломом. Хлыщеватый заказной писака исчез без следа. Из Военного училища Христо Смирненский просто ушел и не вернулся. Чтобы сыну не "пришили" дезертирство, его почтенному папаше пришлось лично договариваться с тамошним начальством (турецкое слово "бакшиш" в Болгарии в большом ходу).
Душевный кризис Христо сумел победить как сильная и творческая личность. "Ничего нельзя искупить, можно просто начать жить иначе", - согласно некоторым биографам, заявил он младшей сестре Надежде, с которой был особенно дружен. Он снова много и на сей раз серьезно писал; примерно тогда появился новый популярный псевдоним: Смирненский. Очень скоро Христо Смирненский нашел себя "на левом фланге" болгарской политической жизни - в 1919 г. вступил в Коммунистический союз молодежи, затем в Коммунистическую партию Болгарии. Партийные товарищи, видя в нем кипучий талант, огромную работоспособность и огромную же злобу на "хозяев жизни", сделавших из него карателя, охотно закрыли глаза на прошлое. По поручению партии Христо Смирненский издавал левую сатирическую (журнал "Червен смях") и поэтическую периодику, устраивал коммунистическим руководителям встречи с "полезными людьми" из мира публицистики и предпринимательства, которых знал по юности, активно участвовал в партийной жизни.
Новые стихи Христо Смирненского товарищи поругивали за "декадентский символизм", но охотно декламировали на митингах и печатали в главном партийном органе "Работническо дело". Их форма демонстрирует большой качественный рост Христо как поэта, а направленность выглядит классической для коммунистической литературы 1920-х гг.: страдания и восстание эксплуатируемого человека труда, революция, Советская России, Спартак и Гарибальди, Христо Ботев и герои Гражданской войны...

Красные эскадроны.
(перевод: Сергей Городецкий)
Это утро новой эры, рдеет факел новой веры.
Грозен натиск эскадронов в их походе боевом.
Словно хищные орлицы, словно вспугнутые птицы,
обжигает их шрапнельный низвергающийся гром.
Конь под всадником взметнулся на дыбы, и покачнулся,
и упал на землю мертвым храбрый воин молодой.
Конь на миг остановился, и быстрее устремился
эскадрону вслед, и скоро стал, как равный, в общий строй.

Любовная, пейзажная лирика и юмор, кстати, тоже присутствовали всегда.
Как пригодился бы болгарским коммунистам в их Сентябрьском антифашистском восстании 1923 г. без пяти минут офицер Христо Смирненский! Но судьба и здесь посмеялась над успешным сатириком еще успешней. Подхватив туберкулез, Христо чисто в духе большевицкого самоотречения долго не придавал болезни значения, считал ее за обычную простуду, занятый своей работой и борьбой. Тяжелое кровоизлияние свалило его в апреле 1923 г., когда до реакционного государственного переворота и ответного выступления левых сил оставались считанные месяцы.
Христо Смирненский умер через 9 дней после переворота, 18 июня 1923 г., жестоко страдая от чувства своей "бесполезности" в маленькой частной клинике, куда его перевезли товарищи. Сестра Надежда, заботливо ухаживавшая за любимым братом, вспоминала: "Христо попросил бумагу, чтобы записать родившееся у него стихотворение, и это были его последние слова".
На его похоронах надгробную речь произнес Гео Милев, над головой которого уже тоже витала смерть...
_________________________________________________Михаил Кожемякин.