Несмеяна. Вариант сказки

Иллюстрация с тырнета.


Альтернативные названия: "Бегущий от судьбы", "Смех после пытки есть пытка".


  Жил был царь. Нет, не истинный управитель и защитник своей земли, какие нередко встречались до Реформации, то есть до того момента, когда у подлого сословия невесть откуда возникло рвение управлять стоящими над ними институтами, за несколько веков доросшее до претензии на покорение Вселенной, а сказочный, крестьянский царь-шарж. И вроде бы и делали эти цари почти одно и то же, за исключением некоторых немаловажных различий в их личностях, по которым всегда легко бывает отличить крестьянского царя от исторически-настоящего (смотрите первое примечание), разница между двумя этими типами такая же, какая между крестьянином и царём. Не возьмусь судить о том, что же отличает двух смертных людей - одного в соболиной шубе и с мечом, а второго в рванье и с плугом, - что же подтверждает право одного конкретного смертного управлять другими смертными (смотрите второе примечание) и всегда ли пользуются таким правом на легитимных началах, что же такое подлость и благородство и есть ли у них чёткие границы. Да и не о том сказка. Не в царе, то есть, дело (смотрите третье примечание).
  А дело в том, что не было у того царя сына, которому можно было бы в роковой час передать бремя власти, зато по светлому терему, то глядя куда-то сквозь окружающее, то внимательно читая очередную книгу, монотонно и беззвучно ходила его вечно задумчивая дочь. "Смотрите: Несмеянка проплывает", - шептались другие обитатели жилища власти, с опаской поглядывая по сторонам, - нет ли поблизости стольника, который мог бы услышать насмешку над царской дочерью (смотрите четвёртое примечание). Только было несчастный отец, на мгновение забывшись, откроет рот, чтобы позвать царевну разделить с ним какую-то его радость, как тут же вспоминает, что нельзя ей, и лицо его омрачается: ей нельзя пить брагу, нельзя учиться обращению с мечом и щитом, нельзя садиться на лошадь, с ней нельзя обсуждать внутренние и внешние дела царства, - нельзя, нельзя, нельзя... "Нельзя передать власть!", - шепчет сквозь густые усы царь, и тут же верный слуга, знающий о тоске своего господина, наливает в его кубок сладкой настойки - чтобы перебить горечь жизни, значит.
  Однажды, хватив сильно лишнего, царь осоловелыми глазами глянул ещё раз на "проплывавшую" мимо дочь, да не смог скрыть осуждения в своих глазах, которое она увидела и смутилась, и, резко встав из-за стола, неверными шагами доковылял до балкона и крикнул во всю мочь своей боевой груди:
 - Слушай меня, честной люд! Тому любому, кому удастся рассмешить мою дочь, отдам её в жёны с полцарством впридачу (смотрите пятое примечание)!
  Возвращаясь назад, он снова бросил взгляд на царевну: на ней лица не было от ужаса, однако она даже слова не сказала наперекор батюшке. Какой уж тут смех!
  Земля того царства и земли сопредельных стран быстро наполнились слухом о немыслимом указе царя, и что тут началось! Стольный град загудел от прибывших претендентов, желающих получить руку воспитанной красавицы-царевны и сказочное приданое (смотрите шестое примечание). Были среди женихов и холёные царевичи, и разбалованные принцы, и старые короли-маразматики, и бедные рыцари, и пёстрые цыгане, и завёрнутые с макушки до пят в блестящие плащи чародеи, и - вы удивитесь - доктора, были кукловоды, разного рода увечные, инженеры, а из далёкой сказочной страны притащился отчаянный малый, назвавшийся факиром: он мог ходить по гвоздям и раскалённым углям, заставлял змей плясать под свою дудку, глотал огонь и пронзал себя кривым кинжалом! От "своих" были все, кто ниже царя: льстивые вельможы, хмельные стрельцы, торговцы-краснобаи, излишне практичные ремесленники и даже невежественные крестьяне! Увидев потенциальных зятьёв, царь тяжело сглотнул, однако слово своё назад, как понятно, забрать не мог. "Ради этих ли негодяев лелеял я вверенную мне страну!?", - вздохнул он. - "Отдал бы лучше... Нет, нельзя, нель-зя-я-я!". "Знать, всё давно потеряно, так хоть смех её неведомый станет мне наградой и утешением!", - подумал наконец он и громко ударил по дубовому столу кулаком.
  По царскому повелению толпу организовали в очередь на основании известного приоритета; Несмеяну, ещё глубже ушедшую в себя, нарядили и припудрили, - и началась ярмарка талантов женихов. Происходившее на этом казавшемся нескончаемым балагане описывать подробно нет смысла: выступая перед безмолвной девицей, претенденты на её руку творили то что умели и как умели говорили. Несмеяна читала в книжках, будто человек - создание широкое, универсальное, а большинство участников смотрин оказались узкофункциональными "орудиями" (уж простим её за это определение) с ограниченным набором мыслей и слов, помогающих их выражать. Да, попадались люди и посложнее, но разве годится заключать брак с человеком только потому, что его внутренний мир оказался чуть шире миров других?! И царевна всё молчала и молчала, и всё мрачнее становилось её лицо от овладевшей ею тоски. А царь сидел напротив и внимательно следил за губами дочери, - не улыбнётся ли? - и тоже мрачнел по ходу уменьшения знатности оставшихся претендентов.
  Нельзя утверждать, будто девушка оставалась равнодушной на протяжении всех трёх дней сватовского ужаса. Например, её основательно возмутила циничность одного старого монарха, сказавшего прямо: "Я снизошёл до визита сюда, чтобы позволить тебе стать рабой моей седой мудрости и посвятить толику своего драгоценного внимания благоустройству вашего дикого края, положенного мне за тебя!". Едва ли умел этот старый напыщенный сухарь смеяться, да и хозяйственные навыки его вызывали сомнения, ведь именно из-за просчётов своего правления вынужден он был попытаться "снизойти" до получения половины царства. Царевна хотела рассмеяться ему в лицо и презрительно фыркнуть (смотрите седьмое примечание), но вовремя вспомнила поставленное отцом условие и ограничилась лишь тем, что отвернулась. Царь заёрзал на троне: ему не видно было лица дочери, однако один из советников, участвовавший в организации мероприятия, предусмотрел возможность такого течения событий и потому разместил вокруг царевны надёжных наблюдателей. "Смеётся ли?", - резким рывком бороды вверх спросил советник у арбитра. "Негодует!", - ответил тот своей скорченной страшно-кислой физиономией. "Убрать! Следующий!", - резко и коротко махнул советник левой рукой в сторону правой, будто отгоняя от себя назойливую тонкоголосую мошку, обращаясь к отвечавшему за движение очереди стольнику. Слишком большая разница в статусе и власти между прогоняемым и гонителем привела последнего в замешательство, и его работу пришлось выполнять уязвлённому самолюбию первого.
  Второй день смотрин длился дольше других - казалось, целую бесконечность. Царевну поливали переслащёнными комплиментами льстецы, от которых тошнило даже иностранцев и даже без перевода; богачи с широкими лицами, улыбаясь во всю эту ширину, сладострастно переливали перед её глазами зачёрпываемые из больших мешков, принесённых слугами, пригорошни монет обратно в эти же мешки. А в царевниных книгах каждый великий человек умел делать если не всё на свете, то уж куда больше предлагаемых ей "до гроба" спутников. Подумав об этом, девушка огорошила подошедшего к ней бедного рыцаря ещё до того, как он открыл рот, резким вопросом: "Скажите, кроме меча Вы владеете, например, каким-нибудь музыкальным инструментом?". "Нет", - гордо признался претендент на руку вопрошающей, - "я же не шут! Кроме меча я владею ещё копьём, арбалетом и умею скакать на коне". "Тогда это не смешно и у вас нет никаких шансов", - буркнула царевна. "Как пожелает Ваше Высочество", - отчеканил рыцарь и удалился. "Да у него и денег-то нет, чтобы купить музыкальный инструмент", - с презрением усмехнулся один из отвергнутых ранее торговцев себе под нос. Ближе к вечеру, видимо приняв к сведению неудачный опыт рыцаря, очередной претендент, какой-то загадочный маг из неизвестной никому из собравшихся страны, подошёл к девушке не как все - спокойно и спереди, - а резко подскочил, полукружась, откуда-то сбоку, переполошив поначалу стольника, принявшего потенциального жениха за потенциального убийцу. Едва успокоилось сердце девушки, она естественным делом заинтересовалась внешностью просителя своей руки, но внешности - человеческой внешности - там как раз и не было: перед ней стоял чёрный как смоль тряпичный столб, опиравшийся на две изогнутые как турецкая сабля расписные туфли и покрытый сверху длинным и широким сверкающим серебряным плащом, а венчало эту "фигуру" намотанное вокруг предполагаемой головы красное полотенце. В продолжение своей тактики недавания собеседнику опомниться маг неожиданно протянул к царевне огромную белую перчатку, сжимавшую пышный букет из неведомых цветов, а как только она, учтиво кивнув головой (и едва не улыбнувшись, как того требует в подобном случае этикет!), протянула свою руку, чтобы принять подарок, он - подарок, то есть - вспыхнул зелёным светом, зашипел и рассыпался на десятки искр, которые упали на пол и принялись с треском по нему прыгать. Следующее движение произошло на предполагаемой макушке чародея: полотенце в центре закублилось и из него высунулась наконец белая голова неведомой птицы с прямым острым клювом, затем птица извлекла наружу оба своих огромных крыла, и, устроившись так, будто находилась в своём гнезде, пронзила царевну пристальным немигающим взглядом правого глаза, в то время как клюв будто целился на стольника, отчего тому сделалось не по себе. А искры всё хороводили по полу. Маг завернулся в свой плащ, провернулся вокруг себя, обеими руками развернул накидку и из неё тот час вырвались наружу крохотные птички, - точные копии той, что сидела на голове чародея, только чёрные-чёрные как смоль. Покружившись недолго в воздухе, эти птички уселись на пол и принялись деловито клевать плясавшие искры, при встрече угрожающе попискивая и пихая друг друга. Увидев забавную возню неведомых птичек, царь не выдержал, громко засмеялся и забил в ладоши, зато лицо царевны сделалось ещё более сосредоточённым, ведь с самого начала выступления мага она пыталась разгадать секрет каждого трюка и вспоминала, не доводилось ли ей читать что-нибудь о долгоносых птицах, питающихся зелёными искрами. Внезапно замолчал и царь, задавшийся вопросом, почему чародей так тщательно скрывает свою внешность. "Не калека ли?", - с ужасом предположил он и дал стольнику знак звать следующего претендента: раз царевна до сих пор не смеётся и нет даже малейшего признака улыбки на её лице, то и нечего тянуть зазря время.
  В третий день ещё один разбавивший унылость сватовской пытки конфуз внёс появившийся перед своей косвенной госпожой стрелецкий командир. За бортами почётного нарядного красного кафтана с золотыми пуговицами скрывался простой удалец из народа, предпочитавший словам дело, поэтому он сначала сплясал лихой танец, а потом резко полуприсел на одну ногу и не целясь выстрелил из своей пищали по диагонали вверх. От страшного грохота девушка зажмурилась и закрыла лицо руками, а когда пришла в себя, то увидела, как стольник тащит разбушевавшегося вояку за шиворот и робко закричала вслед: "Нет, не надо, оставьте! Он ни в чём не виноват!". Она ошибалась: стрелец, во-первых, напугал члена царской семьи, а во-вторых, пробил большое окошко, сделанное искусным мастером из дорогой слюды, и теперь через образовавшееся отверстие с улицы проникал холодный сквозняк и гулял по стареющим костям царя.
  После короткого перерыва на обед церемония продолжилась. Царь был чернее тучи: все наилучшие с его точки зрения кандидаты в зятья закончились ещё к исходу первого дня, и теперь оставалось надеяться на то, что никому из изъявивших желание участвовать не удастся рассмешить царевну, и тогда можно будет сохранить полцарства и не нарушить при этом царского слова. А между тем шансы на такой исход падали вместе с социальным статусом претендентов: если чопорные правители и сами не умели смеяться, то дураки из низов имели обыкновение тупо улыбаться без причины и других склоняли к тому же, не брезгуя для достижения цели никакими сальностями и нелепостями. В довершение бед сама царевна к исходу второго дня вела себя как-то необычно, как-то странно на всё реагировала. "Сохранить царство, сохранить царство!..", - крутилось в голове у царя, и вдруг прерывалось роковым "Никак нельзя сохранить без наследника!". "Нет, всё равно сохранить!", - упорствовал старик.
  К царевне вышел факир, - худощавый парень с голым торсом, в широких шароварах и изогутых как турецкая сабля расписных туфлях. Ударив себя по животу правой рукой, он грациозно переломился через неё (поклонился, значит), затем поставил на пол рядом с собой мешок и на миг застыл в нерешительности, после подошёл к царевне, взял обе её ладони в свои и произнёс такую пламенную речь на неведомом языке, что трепетное сердце девушки забилось как никогда раньше, хоть она не поняла в ней ни слова. Ни о какой улыбке, тем более о смехе, речи не шло: она готова была вскочить со своего роскошного стульчика и ответить факиру согласием. В то же время батюшка её готов был рвать на себе волосы, и лишь одно успокаивало его: мир был ещё сугубо патриархальным, потому слово девушки ничего не значило, а условие царя не выполнялось. "А если она поймёт и, несчастная, просто засмеётся, чтобы добиться своего?!", - изводил себя старик. - "Нет, я велю отрубить ему голову сразу же, как только она даст ему согласие, - вот и всё!". Однако в неведомой стране, откуда прибыл нахальный юнец, принято было уважать старших, вот и он, по привычке, наверное, сам пришёл ему на помощь. Отступив назад, он извлёк из своего мешка дудочку и заиграл на ней, и тут же из мешка стала медленно выползать блестящая зелёная змея. И тут же бешено колотившееся от волнения сердце царевны замерло в ужасе и почти прекратилось дыхание; даже вскрикнуть она не смела! Тем временем змея, не сводя своих застывших глаз с лица играющего, поползла по его ноге к торсу, а когда она добралась до пояса, юноша протянул ей левую руку, по которой гадина смогла продолжить путешествие вверх, окончившееся у шеи хозяина. Обмотав его горло как шарфом, змея подалась вперёд и повесила свою голову на чарующую её дудочку. Вот-вот готова была оборваться жизнь юноши, и царевна, бледная от ужаса, всё ещё едва дышала. А факир - отчаянно спокойный - всё играл и играл, пока не оборвалась, закончившись, его мелодия, и в тот же миг змея громко зашипела, обернулась вокруг дудочки, вырвала её из губ юноши и бросила обратно в мешок. Парень же снова наклонился и достал из мешка флакон с какой-то жидкостью, факел и огниво, однако стольник, распознавший характер следующего номера, остановил его недовольным окриком: "Убери огонь! Нельзя!", и факир, тяжело вздохнув (ведь трюки с огнём так же ярки, как само пламя), извлёк из мешка реквизит следующего трюка: две широкие доски, усеянные длинными острыми гвоздями, две острые как бритва изогнутые сабли и увесистый камень. При виде такого количества холодного оружия стольник напрягся пуще прежнего, но запрещать второй трюк подряд не решился, истолковав неподвижный взгляд царя как глубокий интерес правителя к выступлению. Тем временем юноша разложил доски гвоздями вверх на полу одна впритык к другой, положил сабли по обеим сторонам получившейся площадки, взял в руки камень, сел на край одной из досок (прямо на гвозди!), а затем и вовсе лёг, да ещё и камень себе на живот положил. По некоторым гвоздям потекли струйки алой крови... Царевна вскрикнула и в ужасе закрыла лицо руками; из-под её ладоней на платье потекли слёзы. Растерявшийся стольник взглянул на царя, - не нужно ли прекратить чудовищное представление? "Ни в коем случае! Пусть этот жестокий негодяй убьёт себя, а не моё царство!", - был немой ответ азартно-хищного выражения лица правителя. - "И пусть это случится раньше, чем она откроет глаза и произнесёт роковые слова! Хотя после такого она точно не засмеётся!".
  Внезапно в зале сделалось заметно темнее, и все глаза оторвались на миг от несчастого юноши и устремились к оконцу, так неаккуратно пробитому ранее несчастным стрельцом. Даже царевна, не выдержав пытки неизвестностью, открыла глаза и безотчётно глянула туда, куда смотрели абсолютно все (или она просто боялась вновь глянуть на выступающего?). Что же там было, в обрывках слюды, создавшее это внезапное затмение и отобравшее внимание зрителей у искусного факира? Вроде как человеческое лицо, только вместо волос - взлохмаченная борода, из-под которой вместо глаз выглядывал большой рот, а на месте рта блестели глаза, вместо бороды были грязные просаленные волосы, и один только нос располагался на своём месте, даром что оказался перевёрнутым вверх ногами. Шея отсутствовала внизу, потому что находилась сверху. Факир также поднялся со своих гвоздей посмотреть, и девушка, заметив это краем глаза, но всё ещё глядя на нелепый образ в оконце, сначала улыбнулась, а затем... впервые в жизни рассмеялась! И смех этот долгожданный, - искренно-вымученный, неожиданно болезненный, даже истеричный, - оказался ужасен! (Не стоит, однако, судить строго того, кто делает что-то впервые в жизни, ведь мы же не морщимся, скажем, от неуклюжести детей, начинающих ходить). Затем раздался страшный крик вперемежку с нецензурными словами, через оконце вниз пронеслось огромное тело, на миг погрузившее зал в кромешную тьму, и наконец сделалось светло как прежде, а крик сменился звуком глухого удара чего-то грузного о покатую деревянную крышу пристроенного снаружи навеса. Доски крыши не выдержали и подломились, а тело, смягчившее за их счёт падение, приземлилось на мягкую траву двора и затихло. И снова засмеялась Несмеяна, и снова слышавшим её хотелось заткнуть уши, но никто не сделал этого из страха оскорбить батюшку-царя. А царь вскочил и, указывая в сторону упавшего, гневно закричал:
 - Немедленно привести негодяя!
  Немедленно стольник выскочил на улицу и вернулся, таща за ворот то ли виновато то ли просто придурковато улыбавшегося крестьянина в драной и грязной одежде. Безобразника поставили перед царём на значительном удалении, и он - безобразник, то есть, - не дожидаясь вопросов запричитал:
 - Не велите казнить, царь родимый батюшка! Меня ж любопытство окаянное дёрнуло, и водка...
 - Что ты там делал?! - мрачно спросил царь.
 - Дык я это... Третий день наблюдаю-то, с самого, значит, начала. Сперва в дверь смотрел, да там слушал всё боле, потому ж за спинами видно мало. А как стрелец окошко пробил, так я и сказал себе: "Ну-ка ты, Прохор Никитич, полезай-ка туды, чтоб, значит, и видно поболе было, и охрана чтоб бердышом не угостила. А как вы-то, батюшка, меня увидели, так у меня ноги сразу и отнялись, вот я и ухнул... (Крестьянин, возможно, лукавит, и контроль над конечностями он потерял не столько от взора царя (хотя не без этого), сколько от смеха царской дочери, но скрывает правду из страха оскорбить батюшку-царя).
 - Какой я тебе батюшка! - пуще прежнего разозлился царь.
 - Как какой? - бесхитростно отозвался Прохор Никитич. - Известное дело, - батюшка-царь! Да и приказ ваш, видать, вы для меня-то сочиняли. Я как раз себе невесту приличную ищу уже год пятый, наверное, пятнадцатый ли. У нас-то в деревне что ни баба - то дура на дуре, и все как одна нищие да жадные. А мне умные и щедрые нравятся.
  Делать нечего - на следующий день назначили свадьбу. Только утром того дня случилась с царевной беда: всю прошедшую ночь она не могла уснуть, и даже сидеть теперь самостоятельно не могла, и, несмотря на тяжесть своего состояния, время от времени отвратительно посмеивалась. Царя от смеха этого всего трясло, и он удалился в свои покои, поручив дочь вельможам и строго наказав им до начала пира во что бы то ни стало привести её в порядок. Послали за доктором. Он был тут же, при гостином дворе неподалёку, так как накануне находился среди соискателей руки царевны, - стоял по приоритету несколькими ступенями ниже факира, - и не успел ещё отбыть в свой госпиталь. (Надо сказать, что доктор, в отличие от многих представших перед царевной кандидатов, имел некоторый шанс на успех, хотя бы потому, что являлся, как и многие доктора, личностью непростой и даже противоречивой: спасая людям здоровье и жизни, он обладал помутнённым, если не сказать чёрным, чувством юмора, которое никогда ранее не болевший человек легко мог бы спутать с презрением к людям. Хотя, возможно, им оно и является (смотрите восьмое примечание)...). Осмотрев девушку и постучав ей по коленям молоточком, он поставил непонятный и оттого казавшийся ещё более страшным диагноз: "Крайнее нервное истощение, обусловленное воздействием интенсивных контрастных эмоций. Отчаяние. Апатия". На просьбу объяснить словами попроще доктор презрительно скривился и "перевёл":
 - Нервный срыв на почве продолжительного по времени влияния чужеродных маразмов. Лечение: покой, радость и согласие.
 - А свадьбу можно? - поинтересовался придворный распорядитель.
 - Можно, - буркнул доктор, - только осторожно. Мёдом-водкой не поить, клятв не спрашивать, в тяжёлые платья не наряжать, танцевать не заставлять, драк, даже постановочных, не затевать, из пищалей и пушек не палить, из гостей - только самые близкие. Да - и никаких магов с факирами! Больную окружить двойной заботой, ни в чём ей не перечить, а там, глядишь, молодой организм сам выкарабкается. - И с тем отбыл, прихватив свой чемоданчик.
  Ко второй половине дня в том же зале, где проходили смотрины, всё было готово для проведения свадьбы: по центру стоял огромный сервированный стол, заваленный вкусной и сытной едой, а в центре самым лакомым кусочком красовался большой вкусный пряник (ещё несколько таких приготовили и скрыли на тот случай, если его одного до конца торжества не хватит). Хотя доктор запретил царевне танцевать и распорядитель распространил данный запрет на остальных участников, чтобы своим примером они не соблазняли больную, полы как следует вымели и вымыли. По стенам укрепили дополнительные факелы. В углу посадили музыканта с лютней и велели играть только спокойные и сладкие мелодии, подбирая каждую ноту так тщательно, как будто это слово, произносимое перед разгневанным царём.
  Но вот уж кто слов вообще не подбирал, так это царский зять Прохор Никитич. Успевший порядком наклюкаться, он - храбрый и венценосный - с самого утра обосновался в свадебном зале и вёл себя с поистине царским нахальством (ну, то есть так, как крестьяне представляют себе "царское нахальство", а именно так, как способны вести себя только отчаянные невежды из самых низов): занял место во главе стола, хамил слугам и матерился через каждое слово, надкусывал лучшую еду и, сардонически улыбаясь, омывал пальцы в стаканах с вином, после чего вытирал руки о платья служанок, запускал в стены не нравившиеся ему блюда и кружки, смущал музыканта рассказами об отвратительной изнанке деревенской жизни. На просьбу если не вымыться, то хотя бы просто облачиться в чистую праздничную одежду он обвинил распорядителя в попытке оторвать его - Прохора Никитича - от корней и превратить в... Ну, вы поняли, а если не поняли, то вам же лучше.
  Смеющуюся как по расписанию царевну внесли в зал на стульчике, причём слуги, желая порадовать госпожу, тщательно подражали её обыкновенной походке, чтобы ей, значит, казалось, что она сама вошла, просто на стуле. Царь уселся рядом с дочерью и хмуро глянул на бояр: "Не исполнили приказ!", и те совсем поникли: "Виноваты-с!". В мрачном молчании дворяне начали кушать, отправляя в рот маленькие кусочки, запиваемые маленькими глоточками. Они старались не замечать производимого женихом царевны безобразного шума, его выкриков и выходок, и многие думали при этом: "Пожалуй, такую свадьбу пересидеть возможно, но как суметь не замечать того, кто вскоре будет управлять половиной царства?". Царь, видимо, об этом тоже думал и потому время от времени прощупывал пальцами лежавший в потайном кармане пузырёк с надёжным ядом. "Если внезапную кончину этого цветущего борова свяжут с моей волей, пойдёт молва, будто я подло нарушаю свои клятвы", - решил он, и пальцы его, выпустив флакон, сжали рукоять роскошного кинжала, висевшего на поясе. - "Не лучше ли тогда избавиться от него открыто?".
  Юному читателю, по счастью своему не знакомому ещё с хитросплетениями "игр" заинтересованных в чём-то людей, решение сложившегося положения может показаться элементарным, так как перед царём и дворянами, мнение коих почему-то так заботило правителя, встала общая проблема, для решения которой хватило бы простого изгнания Прохора Никитича. Подумаешь, - поступился бы царь моралью, зато всех выручил бы, спас царство! Нет! Из души человека проистекает его мораль, а защитником её выступает совесть. Только человек с большой и чистой душой благороден, и только благородный может править, - управлять менее благородными (возможно, чтобы показать им дорогу к благородству). Поступившись моралью, человек пятнает душу, и, - какой ни была бы причина нарушения морали, сколько и кому бы выгоды ни несло таковое преступление, - тут же окружающие ставят превосходство его благородства под сомнение и лезут на его трон; человеческое общество страны превращается в возбуждённое стадо.
  Что делается обыкновенно на свадьбах простых людей? Сначала все участники выбираются из своих домов, рассыпают пригорошни десятикопеечных монеток по мостовым, затем полдня ездят в вычурно украшенных кортежах туда/сюда по городу, затем наконец собираются в каком-нибудь зале и особый затейник - тамада - начинает придумывать для новобрачных и гостей одну нелепость за другой, разжигая, как ему кажется, веселье, и каждое слово, каждое движение подкрепляется "горькой" рюмочкой, нуждающейся в "подслащении" очередной нелепостью. Другими словами, свадьба - это нечто вроде цепной реакции, у которой нет конца; как короткое замыкание бросает вызов прочности проводов, так и свадебное безобразие берёт на излом физическое и моральное здоровье участников, и обыкновенно лишь нечто резко неприятное может положить конец вакханалии, будь то необходимость идти завтра на работу, драка гостей или ссора новобрачных.
  Свадьба царевны с Прохором Никитичем напоминала похороны, где никто не хотел ничего "разжигать". Никто, кроме жениха, в силу своего происхождения одинаково привычного как к свадьбам, так и к похоронам и не делавшего между ними никакого различия. Он просто, извините, жрал и показывал себя, не сказать что ставил.
 - Я пью за то, что сегодня наш царь-батюшка стал мне просто батюшкой! - сострил лапотник и, не дожидаясь пока присутствующие наполнят свои кубки, влил в себя очередную стопку. Прокашлявшись, он окинул присутствующих невидящим плотоядным взглядом и грубо засмеялся. Эхом донёсся нервный смех царевны. Тост никто не поддержал.
 - Неприятно вам, плоскозадым, да? - проворчал черносошник, с трудом ворочая языком. - Ничего. Родственников ведь не выбирают.  Это судьба! Батюшка хотел, чтобы я научил его дочку смеяться, и я сделал. Я тебя, рыбка моя, ещё не такому научу, - я из тебя золотого человека сделаю, солнышко!
  Подошедшая служанка протянула царскому зятю закуску, и он шлёпнул её ниже пояса, вызвав новый всплеск смеха царевны.
 - Безобразие! - буркнул один из бояр, не выдержав хамства.
 - В чём дело, кошель с бородой? - ухмыльнулся Прохор Никитич. - Настоящий мужик всегда тянется к бабе! Должен тянуться! А ты евнух, наверное! - И, обращаясь к жене, добавил: - Будь покойна, золотце: палок у меня хватит и для тебя и для всех ваших полотёрок!
  Царевна и на это замечание ответила смехом, который звучал как согласие с мужем. Что ж, приличной жене так положено. Что же царь? А царь, озарённый счастливой идеей, едва скрывал своё злорадство, ожидая теперь, когда потерявший последнюю осторожность дурак закончит рыть свою могилу.
  Однако план треснул вместе с огромными двустворчатыми дверьми зала, через которые внутрь помещения хлынул поток смердов (смотрите девятое примечание). Стрельцы, охранявшие терем, не посмели задержать крестьян, представившихся царскими родственниками. Царевна встретила родню всё тем же нервным смехом, только более продолжительным, чтобы все могли расслышать и всем досталось.
 - Ах ты гад! - зычно закричала бойкая крестьянка и стала прорываться к Прохору Никитичу. За ней, словно утята за мамой-уткой, следовали дети. "Это его дети!", - сообразил царь. - "А это - его жена! Если так, я могу обвинить его в многожёнстве и казнить!".
  Прохор Никитич своим звериным чутьём почуял опасность и, подмигнув крестьянке, закричал:
 - Спокойно, сестрица! Спокойно! Без обид!
  Брезговавший общаться с зятем, царь нашептал свой вопрос секретарю, и тот задал его женщине:
 - Это ваши и его дети?
 - Да! - неожиданно ответил Прохор Никитич, подхватив со стола кубок. - Когда сегодня я стану царём-батюшкой, все жители царства станут моими любимыми детьми! И щедрости моей не будет предела!
  Громом разнеслось крестьянское ликование по залу, и где-то среди рёва звучал нервный смех принцессы. Кое-кто из стрельцов заулыбался, и царь толкнул их начальника: "Запиши имена негодяев!". Никитична также всё поняла и включилась в игру:
 - Ну так напои меня, царь-батюшка, сладким мёдом, а детей моих угости леденцами, чтобы доказать свои слова!
  Теперь, дав достаточно полное представление о личности Прохора Никитича и его собратьев по сословию, позволю себе прекратить описание отвратительного хода этой небывалой свадьбы, в ходе которой царство стремглав неслось к катастрофе, и перейду к тому соменту, когда оно оказалось уже на самом краю.
  Итак, напившись, наевшись и накормив друг друга сальностями, смерды покинули зал и разбрелись по всему царскому терему и его двору. За свадебным столом остались только царь, его дочь, зять и секретарь, подготавливавший договор. Когда же бумага о передаче части имущества, а именно полуцарства, оказалась перед царём, то и он сперва нервно засмеялся, после чего и вовсе заплакал да за голову взялся. Не выдержав задержки в столь важном деле, Прохор Никитич схватил договор и поставил кляксу там, где показал секретарь, а там уж и царь успокоился и слово своё сдержал.
  Вот все эти негодяи, что наводнили в день свадьбы царский двор, так или иначе имели родственные связи с новоиспечённым царским зятем, так что по крестьянской ветке правящему дереву значительно прибыло. Да так значительно, что оно, затрещав, накренилось в эту сторону и готово было вот-вот свалиться, а благодаря крестьянской хватке и въедчивости вскоре и вторая половина царства - царёва - отошла народу. Между внуками-наследниками началась междоусобица, и это при живых ещё бате и деде. А царевна. Царевна со временем устаканилась и сделалась спокойной, как прежде: она выполнила волю отца и ей не нужно было больше смеяться, а так как муженёк вечно отсутствовал по хозяйским делам, она вновь вернулась к своим книгам, с которыми "плавала" по комнатам царского терема.

***
  У сказки мог бы быть хороший конец, даром что и оснований для него достаточно. Однако я не смею предаваться подобной блажи, в то время как вокруг нас, во всём мире, события разворачиваются по скверному сценарию.
  Сначала на Западе, а после и в России корабль монархии, обшивкой которого было благородство, дал течь, и все мы захлебнулись. Приёмы нынешних политики и войны прямо сами кричат о своей бесчестности (смотрите десятое примечание). В нашей стране дерево монархии было срублено в начале злополучного двадцатого века, а уже к концу его выяснилось, что простой народ опять будто бы обманут. Кем он обманут, если первые два наших сословия были истреблены?


Примечания
1. Если, например, вы где-либо прочтёте о том, что член монаршей семьи берёт в жёны так или иначе замешанную в колдовстве девушку, то знайте, что это либо сказка, либо речь о самом раннем средневековье, когда первые варвары-короли не стыдились вписывать демонов в основу своих генеалогических деревьев, либо о президентских/генсековских семьях, которых по своему показательному невежеству современные недовольные властью крестьяне называют монаршьими. Если правитель или его сын берёт в жёны простушку, то это либо, опять же, варвар Тёмных веков, либо султан, либо кто-то из современных Виндзоров, либо - персонаж сказки. Если "королева" или "принцесса" выряжена на иллюстрации в наряд блудницы, то поищите, нет ли где-то здесь логотипа студии Диснея.
2. Очередной труднейший, если вообще доступный нам вопрос. Аксиома, для оправдания которой придумали концепцию "победителей не судят". Только что из этого следует? Вот есть возможность и право. Я могу что-то сделать, но не имею на это права, однако, принимая озвученную концепцию, если я всё-таки сделаю это и мне это удастся, я получу право на сделанное (для этого придумали выражение "Если нельзя, но очень хочется, то можно"). Здесь имеем дело с "правом силы", которое, как ни парадоксально, при злоупотреблении (а злоупотребление случается тогда, когда я, очень хотя чего-то, но не имея на это права, беру это силой) исключает право как таковое, превращая силу в нечто левое, а поражённую данной силой область - в зону вечной революции, красной от льющейся крови претендентов и их сподвижников. Вы хотите жить в мире, где постоянно из-за чьего-то желания взвалить на себя бремя власти или нежелания отдать уже взваленное новым желающим льётся человеческая кровь? Я вот не хочу, а потому отвергаю оправдание чьих-то удавшихся беззаконных хотелок, однако осуждением всех и вся дорвавшихся до власти также не занимаюсь (подробности в третьем примечании). Возможность (сила) всегда должна быть подчинена праву, и только если конкретный представитель права безвозвратно ушёл влево, он может быть низложен силой, но обязательно подчинённой представителю права. Мы вернулись к тому, с чего начали: как же возможно убедиться в том, что новый претендент на власть прав, чтобы поступить под его команду?
3. Да и в жизни оно не всегда в них бывает. Бывает ведь, что править злыми людьми приходит злой царь, да ещё и, так или иначе, из их среды, и тогда вопиют злые, требуя доброго правителя, и им - злым - по-прежнему, уже после пережитого при злом царе, не жаль пытаться поставить кроткую овцу в начальницы над стаей волков, заменив ею уж очень свирепого тигра.
4. Я когда был школьником, полагал, будто стольники - это некие, скажем так, сервировщики при царском столе. Отчасти это оказалось так, но с дополнениями в виде функций телохранителя, секретаря и управителя какого-нибудь большого имения, полученного за верную службу. Царь - тоже человек, но такой человек, которого потенциально могут попытаться отравить или просто заколоть во время трапезы, а кто будет травить или закалывать жующего свой хлеб крестьянина? И вот по поводу качества и количества еды: царь - голова государства, а чтобы голова хорошо работала, её необходимо особым образом питать (однако не "перепитывая" при этом). И силу крестьянина тоже необходимо питать, но немного по-другому. Морить людей любых сословий голодом недопустимо. Но удастся ли напитать крестьянина так, чтобы он смог стать головой? Не думаю. На мой взгляд, разница между питающимся по монаршьей диете крестьянином и настоящим царём примерно такая же, как между шутом, напялившим на себя царскую шапку, и всё тем же царём: чего-то не хватает. Не благородства ли? Вспомним: первым варварам-королям его тоже очень недоставало, но они установили династии, в течение которых шло непрерывное перевоспитание монархии, и нельзя сказать, что благородство достигло зенита спустя почти тысячу лет к тому моменту, как проклятый Кромвель взялся за свой топор. О внутрисемейном же совершенствовании при выборных системах, где правитель правит от четырёх лет до одного пожизненного срока без права передачи своему потомку, речи не идёт: тут задача успеть натаскать добра в гараж своей дачи и вписать себя в историю скандально абсурдными выкликами и выходками. Впрочем, не скажу, что династическая система лишена серьёзных недостатков: тут вам и её генеалогическая замкнутость со своими страшными последствиями, и риск того, что в какой-то момент функциональная пропасть между сословиями перерастёт в раскол человечества на два новых враждующих биологических рода (грубо говоря, "человек правящий" и "человек пашущий").
5. Вы ж не забыли, что царь-то у нас сказочный? Настоящий такого бы не сказал, тем более публично, как бы ему ни напиться и как бы ни было ему некому передать престол. Реконструировать процесс создания сюжета сказки очень просто. Началось с того, что у сказочника-крестьянина была цель всеми правдами и неправдами пропихнуть персонажа-крестьянина (смотрите далее по сюжету) во власть, при этом сказок с той же целью было немало до того и будет немало после (включая сюда пропихивание также простушек и солдат, но не ограничиваясь ими). А сказке нужны оригинальные условия. Одной из "дверей" в царский терем крестьяне представляли себе некую неполадку в этом самом тереме (Григорию же Распутину через эту сказочную "дверь" удалось даже пройти), и ведущая себя "странно" царевна - одно из развитий данного направления изысканий. Есть, скажем, сюжет о бесноватой принцессе, вылечить которую берётся солдат (или его заставляют этим заняться). Тут вот автор, сам, наверное, привыкший использовать рот для того чтобы гоготать, сквернословить или язвить, посчитал возможным выдать скромность и молчаливость девушки за отклонение.
6. Действительно, немыслимое: автор-крестьянин либо не понимал феодального устройства, при котором земли царства розданы за службу дворянам-вассалам, либо допускал такой беспредел, как вот так просто взять чьё-то имущество и вручить новому хозяину. Первый вариант маловероятен, зато второй подход неоднократно фигурировал даже в действительной истории: вспомните восстание Уота Тайлера или лозунги машущего руками "дедушки" Ульянова.
7. Вообще-то царевнам не пристало себя вести подобным образом, однако царевны тоже ведь люди, а человека так или иначе можно вывести из равновесия, раздразнив его импульсивное начало чудовищной нелепостью или несправедливостью.
8. Нужно понимать, что профессия доктора трудна не только необходимостью заниматься больным в любое время дня и ночи, часто в ущерб собственным телесным слабостям, и опасна не одной лишь возможностью перенять у спасаемого его недуг, подчас смертельный. Нужно понимать также, что медицина и её служители не имеют возможности давать гарантий на излечение, потому что не человеком создано человеческое тело. Стремясь непременно излечить больного, под натиском гуманности, тщеславия или угроз со стороны родственников, доктор вступает на опасную тропу искушения, ведущую его прямо к ещё одному запрещённому Богом дереву. Как бы ни было тяжело, мы должны иметь в себе силы уберечь представителей благородной профессии от необоснованных нападок, и у нас нет причин обижаться на их юмор, которым они усмиряют пламя своих чистых сердец.
9. "Хлынули массы", выражаясь "прогрессивно".
10. В своей книге "Время, люди, власть" генсек Никита Сергеевич Хрущёв, опровергая версию, будто Финляндия первой ударила по Петербургу в начале Второй мировой войны, и как бы оправдывая придумавших её, пишет: "Но ведь это всегда, когда начинают войну, говорят о другом, что выстрелил первым он. В былые времена, как свидетельствует история, войны начинались иначе". Собственно, организация, в которую входил Никита Сергеевич и которую после возглавил, но не ограничиваясь ею, повинна в том, что и мы теперь погрузились в непроглядную тьму бесконечной лжи, и я не вижу причин верить всему сказанному в мемуарах Хрущёва, тем более что в них же он неоднократно оправдывает сокрытие и даже фальсификацию ради некой большой цели. Как долго старый крестьянин мучил бедную стенографистку, чтобы выкатить четыре увесистых тома толиправдытолилжи? А сколько времени на подобную работу понадобится нейросети, не способной покрошить батон на кровавого тирана даже ради собственного честолюбия по причине его - честолюбия - отсутствия?