Его Алмазом кличут. Глава 29. Мысли о любви

На ручье мы были довольно долго, примерно часа четыре. Время близилось к обеду. Максим за это время успел потерять всякий интерес к этой живописной местности. Старик же, словно не замечая времени и не поднимая головы, всё перебирал камни и бубнил что-то себе под нос. Разобрать из его речи  мне ничего не удалось, но я понял, что старик комментировал свои действия руками и одаривал комплиментами разноцветные фигурные камушки, которые, несмотря на свой чудесный вид, всё же, не удостоились чести быть отобранными и положенными в карман. Старик просто любовался на каждый из них и возвращал на место.

Какой же должна быть любовь, чтобы вот так, раз за разом приходить и искать камушек, размером с мелкую бусину, который держала в руках Она? Чтобы, несмотря на обстоятельства, просто взять и забрать, выкрасть любимую, рискуя очень многим, не боясь наказания. И я понял, что совершенно не знаю такого чувства, как любовь. Да, я что-то чувствовал к Олесе из института, но в сравнении с историей Григория Матвеевича это можно назвать даже не увлечением, а лишь симпатией, легкой и ничего не значащей. Ярче и сильнее в своей жизни я ничего не испытывал. И в тот момент, когда я устал гулять по лесу и ждать Григория Матвеевича на завалинке, а дряхлый старик перебирать камни на коленях – не устал, я понял, что завидую ему. Да, я завидую. Раньше, ещё месяц назад, я считал чувства никому ненужной обузой, только лишь осложняющей жизнь. А теперь я захотел испытать любовь. Захотел так полюбить, чтоб не помнить себя. Даже осознавая, что я рискую. Рискую остаться отверженным и несчастным. Рискую получить глубокую душевную  рану, которая, возможно, не зарастет до самого конца моей жизни. Пускай. Я готов. Во мне проснулась незнакомая до сего момента отвага и мужество, настолько меня тронула такая преданность Григория Матвеевича.

Долго ещё я размышлял на тему любви. И даже уходить передумал. Но старик, судя по всему, на сегодня закончил свои поиски, которые, конечно, не увенчались успехом. Однако сильного расстройства я на его лице не заметил. Мы с Максимом помогли ему встать.
– Ну, что, ребятки, до дому пойдёмте, нагулялись поди… – сказал старик со свойственной ему добротой в голосе.
– Да уж, нагулялись! – съехидничал Максим шёпотом, чтобы его услышал только я.
Своим серьезным взглядом я дал понять напарнику, что шуткам сейчас не место. Он присмирел. Взяв Алмаза под руки, мы направились в сторону дома.

По дороге меня настигло ощущение того, что послезавтра я должен уезжать, а самого главного я так и не узнал. Но что – главное? Я не имел об этом никакого понятия. Вчера, когда я выпрашивал ещё два дня командировки у шефа, мне казалось, что в эти самые дни мне откроется нечто важное. И тогда я запереживал. А что, если я ничего больше не узнаю? Или, может, важное уже открылось мне, но я упустил этот момент, прослушал? Конечно, всё, что говорил мне старик, несомненно, важно. Каждое его слово пропитано мудростью. И не просто мудростью, а глубокой истиной, скрытой от поверхностного взгляда. Но ощущение того, что все ранее им сказанное лишь предисловие, не покидало меня.