Андрей

В кружке робототехники, который я веду в лицее, обратил моё внимание один мальчик. Он не выделялся способностью схватывать все на лету, осваивал материал довольно средне. На занятиях вел себя спокойно, не требуя особенного внимания. Когда погружался в работу, было видно его искреннее увлечение предметом и полная сосредоточенность. А то, что он не усваивал все с полуслова, вполне объяснимо - материал для первоклассников сложный, и далеко не все усваивали его с лету.
Но в Андрее (так звали мальчика) меня насторожила одна особенность, которую я не мог объяснить рационально: сверстники, да и не только они, относились к нему с выраженной враждебностью. Это особенно проявлялось на перемене перед занятиями, когда дети собирались в рекреации, ожидая, пока я проветрю класс. В эти моменты Андрей становился центром раздражения, вызывающим у ребят негативную реакцию. Как правило, то один, то другой подбегали ко мне с жалобой, что он дерётся и ругается. Регулярность жалоб указывала, что агрессия для него не случайна, а естественная форма поведения, способ отстаивания собственного мнения.
Для первоклассника это нетипично. В этом возрасте дух коллективизма ещё силён, и ученики в классе, скорее, представляют собой единое целое, нежели совокупность сформировавшихся индивидуальностей. Разбрестись по разным командам по интересам они не в состоянии - интересы только формируются. Но у Андрея явно была выражена потребность заявить о своем «Я». При этом четко он не формулировал собственной позиции или представления о чем-нибудь. Вместо этого очерчивал вокруг себя агрессивный круг, в который не имел доступа никто из сверстников. Да и не только они. Похоже, что в него вообще никто не имел право вторгаться. Чувствуя это, дети старались не включать его в свои игры. Но оставшись один, агрессивно требовал к себе внимания. В результате агрессия представлялась единственной, естественной для него формой общения. Её же он переносил на взрослых, порой в неприемлемой форме. Похоже, что он не имел представления ни о каких других формах общения со сверстниками все учебного процесса, когда его внимание занято учёбой. Я предположил, что, скорее всего, агрессия была результатом наблюдения чего-то аналогичного в семье.
Однажды я остался в классе с Андреем наедине - все пошли обедать, а он по какой-то причине обед пропускал. Быть может, после болезни чувствовал себя не вполне здоровым. Мы разговорились. К моему удивлению, он легко пошёл на контакт, и беседа сложилась. Узнал, что он живёт с мамой и бабушкой, что отца у него нет. Это меня удивило: обычно ребёнок из неполной семьи, в которой ещё и бабушка, не агрессивен. Скорее, мягкий, уступчивый, одним словом «маменькин сынок». Андрей на маменькина сынка не походил. Скорее, выглядел диковатым, хотя в учёбе, если предмет интересовал, диковатость исчезала, уступая место погружению в занятия. Я отмечал это на занятиях, когда он сочувственно воспринимал затруднения соседа и, когда мог, искренне помогал ему. В этом случае ни о какой агрессии речи не было. Можно было допустить, что он избалован повышенным вниманием в семье, где ему разрешается делать все что угодно. Но тогда агрессия была бы спонтанной, в ответ на конкретные поводы, и не носила устойчивой формы. 
Агрессивное поведение Андрея в итоге привело к вопросу об его исключении из лицея. Об этом я узнал от его классной руководительницы, выразившей искреннее сожаление. С моей точки зрения исключение было приемлемой, но крайней мерой. Потому что для ребёнка оно могло стать событием, оставившим отпечаток на всю последующую жизнь и программируя череду житейских неудач. Тем более, что сейчас воспитательный эффект от такого наказания (а исключение — это всё-таки наказание) будет отсутствовать. Так как в данном случае наказание за то, что не зависит от Андрея. Вполне допустимо, что такая форма поведения была единственно известной и доступной ему. Тогда вины его нет. 
В разговоре с учительницей узнал, что у Андрея вполне интеллигентная семья, бабушка – когда-то преподавала в местном университете, мама – выглядела вполне интеллигентной. Судя по всему, он был желанным ребёнком, мама выглядела достаточно взрослой, чтобы предположить, что родила сына, вполне осознано. Когда им сообщали об агрессивном поведении ребёнка, это вызывало удивление. По их словам, дома он вёл себя почти идеально. Однако, это расходилось со словами самого Андрея, который в откровенном разговоре с учительницей признавался, что боится, что его сдадут в детский дом, как обещают бабушка и мама, когда он расшалится. Если это был бы лишь редкий эпизод, ребёнок не зафиксировал бы его. Но угроза, судя по всему, была регулярной, потому что он переживал искренне. Так что слова о домашнем мальчике-паиньке воспринимать как полностью истинными было нельзя. В словах мамы тоже наблюдалось противоречие. С одной стороны упоминание, что дома Андрей –  идеальный ребёнок, с другой – его непокорность. Так он в ответ на предупреждение не делать чего-то, делает именно это, явно подчёркивая, что делает вопреки. Тем самым и здесь его общение имело агрессивный характер.
Из общения с ребёнком стало очевидным, что дома ему не уделяется внимания. Бабушка более предпочитает телевизор, а мама устаёт после работы и ей не до общения. Единственной формой вызвать внимание к себе у Андрея было совершить поступок, выбивающийся за рамки ожидаемых от хорошего мальчика. Тогда он становился центром внимания, однако негативного. Но пусть хоть так, нежели полное игнорирование. И это стало чертой характера: чтобы вызвать интерес к себе, то есть включиться в круг общения, следует стать «плохишом». Потому что хороших мальчиков не замечают и общения с ними не удостаивают.
Работа со школьным психологом ничего не дала результатов. Как и предупреждение маме, что мальчика могут исключить из лицея за агрессивное поведение. Что представлялось естественным, потому что изменить уже сформировавшийся характер за пару недель невозможно. И вполне ожидаемо маме предложили забрать документы. В результате ребёнок потерпел первую в своей жизни значительную неудачу, причина которой была вовсе не в нем. Это создало опасный прецедент, который может запрограммирует все последующие житейские неудачи, в которых он уже сознательно будет винить кого угодно, только не себя.