Как медленно и красиво падал снег
Ему многие советовали, чтобы он начал писать историю своей жизни. А он считал,что в его жизни ничего такого интересного не было. Чем таким его жизнь отличается от других, чтобы о ней писать, чтобы о его жизни знали все? Подумаешь, переезжал с места на место, из страны в страну. Много стран повидал, велика заслуга. Полжизни в России, среди родных, друзей, а полжизни среди «врагов» – в Америке.
Вот, скажем, жизнь его друзей и одноклассников, намного интересней. Они никуда не уезжали. Прожили всю свою жизнь в одном месте. Учились в Воронеже, потом там же работали, на пенсию их с почестями там же, в Воронеже, провожали и хоронили тоже в Воронеже. К примеру, жизнь его лучшего друга Лёньки Щеглеватых, который от простого охранника тюрьмы дослужился до генеральских погон, наверняка, была намного интересней, чем несуразная, разделенной на части жизнь в чужих городах, чужих странах. Правда, так сложилось, что у него одноклассников было в пять раз больше, чем у Лёньки. Ну и что из того? Это никак не повлияло на качество его жизни. Просто он менял школы, менял классы, его постоянно исключали из школы, а Лёньку ни разу. У него даже два аттестата было. Первый – об окончании десяти классов средней школы в Воронеже, где одни тройки, а второй – об окончании одиннадцати классов вечерней школы в Москве с одними пятерками. С тройками в аттестате, как выяснилось, в МГУ поступить было невозможно. Пришлось взять справку об окончании десятилетки, пойти в одиннадцатый класс и учиться на пятерки.
Или вот история с пионерией. Всех принимали с почестями, кого у памятника Ленину, кого у могилы неизвестного солдата, а ему отец просто купил галстук. Его отец был учителем. Купил отец галстук, принес домой, показал, как правильно завязывать его и сказал, что он теперь пионер и что позорить отца он больше не имею права. Но через неделю на сборке металлолома он спел песню про Максима с матерным словом, и за это слово, всего-то из трех букв, его исключили из пионеров. Отец перевел его в другую школу, купил другой галстук и ничего не сказал. Так он снова стал пионером. И с комсомолом не все гладко получилось. Из комсомола его тоже исключали. Потом, уже в Армии, снова принимали. А у Лёньки ничего подобного не было.
Не зря говорят, где родился – там и пригодился. Вот Лёнька пригодился. Он был начальником ФСИН всей Воронежской области, начальником всех тюрем, всех мест лишения свободы. А он не пригодился. Так что, в его жизни интересного было мало. А если что и было, так об этом знали только он сам и близкие ему люди. Но, тем не менее, в его жизни тоже происходили какие-то события.
Он стал юристом, так сам захотел. Говорят, что был неплохим юристом. Но неожиданно грянула перестройка, новые порядки и законы. Пришла мысль, уехать в Америку. А теперь вот, когда уже семьдесят исполнилось, пришла идея вернуться в Россию. И какой теперь он юрист? Никакой. Можно сказать, образование профукал.
Долго не думая, он с супругой начали готовиться к возвращению в Россию. Жена внимательно собирает свои вещи, аккуратно их укладывает в чемодан. А он, пакую свой багаж, думает не о том, что взять, а, скорее, о том, чтобы не положить что-нибудь бесполезное. Не привезти в Москву что-то ненужное. Так много всего было лишнего в его жизни.
Вот он укладывает в чемодан коньки. Фигурные, старые, сделанные в Канаде, когда-то очень дорогие. Укладывает коньки, а воспоминания у него сами собой всплывают, захлестывают друг друга.
– А это еще зачем? – возмутилась жена, – ты с ума сошел?
– Нет, – отвечает он, – не сошел... я в Парк Горького на каток ходить буду...
– Ты что? Совсем?! Там, на катке на этом, все со смеху попадают! – и смеется радостно, с удовольствием. Она так часто делает – сама себя веселит.
Он молчит, ничего не отвечает. Думает, пусть смеется, а ему надо получше уложить коньки. Поднимает один ботинок, пробует конек на ноготь... Острый, очень острый и много места занимает.
– Одумайся! А если упадешь? Ведь костей не соберешь!
– Чего это я упаду-то? – возмущается с насмешкой, – я, как-никак, профессионал.
– Профессионал? Это когда было? Семьдесят лет назад?
– Не семьдесят, а пятьдесят, – покрякивает, пытается застегнуть чемодан, а сам вдруг сомневаться начинает: «и вправду, какой мне каток? Кости, суставы – все уже не то, да и ноги все позабыли, а вот боль падений, переломов этих самых костей помнится – как представлю, всего передергивает».
Но так просто согласиться он не может, не в его правилах.
– Чемодан порвешь, – подозрительно спокойно говорит жена, – оставь их здесь. Мы тебе в Москве новые купим, а эти старые, ржавые оставь здесь. А ботинки? Они же вонючие, тридцать лет в подвале пролежали.
– Правда? – спрашивает радостно, как ребенок, а сам понимает, что притворяется, будто решение такое ему по душе.
– Вынимает из чемодана побитые, потертые ботинки, и понимает, что никто ему никогда коньки уже не купит, да и сам он никогда уже на каток не пойдет. Застегивает молнию на чемодане, встает с корточек и, задумавшись, садится в кресло.
Думает и сам себя спрашивает: «а было ли у Лёньки что-то подобное? и тут же сам себе отвечает: наверное, нет. Он рано умер, в пятьдесят. В пятьдесят и уже генерал. Но он любил выпить, да и закусить любил. А главное, я его ни разу на катке не видел, и фигурным катанием он не интересовался. Хотя каток в нашем поселке был знатный. Музыка была, и много народу было».
Но профессионалом он стал после службы в Армии. Лед стал для него увлечением, как бег по утрам или шахматы на Гоголевском бульваре. И в результате, именно за это увлечение на всю зиму его в качестве пионервожатого отправляли в спортивный детский лагерь. Там он и стал профессионалом.
Потом, в Америке, ему это очень пригодилось. Какое-то время он работал детским тренером. Приходили к нему на лед малыши до шести лет. Ноги разъезжались, падали, а сколько было пролито слез. Детских слез. Теперь он думал, что бессердечным он человеком был по отношению к этим детям. Они так старались, у них не получалось, особенно первые недели, а он, не обращая внимания на страдания, заставлял их повторять снова и снова. Потом, когда они уже умели на коньках стоять, увлекались и пытались сделать что-то сложное, а он их ругал, не позволял самовольничать. Но снова, вспоминая друга Лёньку, он начинает сомневаться – а может, и не такой уж и жестокий он был, может, так и надо было. Через год эти малютки, не все, конечно, уходили от него к другому тренеру, но это уже были спортсмены. Уходили уверенными в себе спортсменами, и каждый давал ему обещание стать чемпионом.
А теперь вот пришел конец его увлечению. Да и всему конец. У Лёньки тоже был конец. Его хоронили с почестями, с почетным караулом, награды у него государственные были. Порой, он даже испытывал гордость, что Лёнька был его другом.
– Ужин на столе, – кричит ему жена.
– Хорошо, – отвечает нехотя, – иду.
Они усаживаются за стол каждый на свое место. По телевизору новости NBC. Рассказывают, что ожидает Америку при новом президенте, а в конце, как и у нас в России, передают новости о спорте. И показывают каток, а на нем чемпионка Америки Эшли Вагнер. Он не сразу узнаю ее. Да! Конечно это та самая Эшли, пятилетняя девочка, которую ему в группу привела ее мама.
– Боже мой, – кричит он, – это же Эшли! Смотри, быстрее смотри, – кричит он жене, – смотри, как танцует! О боже, как красиво. Она у меня начинала, я ее на лед ставил, я тогда еще понял, из нее будет толк. Смотри, какая красивая! А музыка, та самая музыка! Ее первая в жизни танцевальная музыка на льду. Сальвадоре Адамо Падает снег. Это же я ей выбрал эту музыку. Господи, как красиво танцует.
– Не кричи – перебивает его жена – вижу, красиво танцует, и сама красивая. Наверняка, дочь каких-нибудь эмигрантов из России, американцы так не умеют, они как коровы на льду.
Он хотел было возразить, мол, никакая она не русская, а американка, и родители у нее были американцы, но сдержался. После ужина он подошел к окну и долго-долго смотрел, как медленно и красиво падал снег, а внутри у него звучал голос Сальвадора Адамо - "tombe la neige"
Свидетельство о публикации №225080401534