Как медленно и красиво падал снег

                Как медленно и красиво падал снег



     Ему многие советовали, чтобы он начал писать историю своей жизни. А что в ней, в его жизни такого? Чем таким она отличается от других, чтобы о ней писать, чтобы о его жизни знали все? Подумаешь, переезжал с места на место, из страны в страну. Полжизни в России, среди родных, друзей, а полжизни среди «врагов» – в Америке.
     Вот, скажем, жизнь его друзей и одноклассников, намного интересней. Они никуда не уезжали. Прожили всю свою жизнь в одном месте. Учились в Воронеже, потом там же работали, на пенсию их с почестями там же, в Воронеже, провожали и хоронили тоже в Воронеже. К примеру, жизнь его лучшего друга Лёньки Щеглеватых, который от простого охранника тюрьмы дослужился до генеральских погон, наверняка, была намного интересней, чем несуразная, разделенной на части жизнь на чужбине. Правда, так сложилось, что у него одноклассников было в пять раз больше, чем у Лёньки. Ну и что из того? Это никак не повлияло на качество его жизни. Просто он менял школы, менял классы, его постоянно исключали из школы, а Лёньку ни разу. У него даже два аттестата было. Первый – об окончании десяти классов средней школы в Воронеже, где одни тройки, а второй – об окончании одиннадцати классов вечерней школы в Москве с одними пятерками. С тройками в аттестате, как выяснилось, в МГУ поступить было невозможно. Пришлось взять справку об окончании десятилетки, пойти в одиннадцатый класс и учиться на пятерки.
     Или вот история с пионерией. Всех принимали с почестями, кого у памятника Ленину, кого у могилы неизвестного солдата, а ему отец просто купил галстук. Его отец был учителем. Купил отец галстук, принес домой, показал, как правильно завязывать его и сказал, что он теперь пионер и что позорить отца он больше не имею права. Но через неделю на сборке металлолома он спел песню про Максима с матерным словом, и за это слово, всего-то из трех букв, его исключили из пионеров. Отец перевел его в другую школу, купил другой галстук и ничего не сказал. Так он снова стал пионером. И с комсомолом не все гладко получилось. Из комсомола его тоже исключали. Потом, уже в Армии, снова принимали. А у Лёньки ничего не было подобного.
     Не зря говорят, где родился – там и пригодился. Вот  Лёнька пригодился. Он был начальником ФСИН всей Воронежской области, начальником всех тюрем, всех мест лишения свободы. А он не пригодился. Так что, в его жизни интересного было мало. А если что и было, так об этом знали только он сам и близкие ему люди. Но, тем не менее, в его жизни тоже происходили какие-то события.
     Он стал юристом, так сам захотел. Говорят, что был неплохим юристом. Но неожиданно грянула перестройка, новые порядки и законы. Пришла мысль, уехать в Америку. А теперь вот, когда уже семьдесят исполнилось, пришла идея вернуться в Россию. И какой теперь он юрист? Никакой. Можно сказать, образование профукал.
     Долго не думая, он с супругой начали готовиться к возвращению в Россию. Жена внимательно собирает свои вещи, аккуратно их укладывает в чемодан. А он, пакую свой багаж, думает не о том, что взять, а, скорее, о том, чтобы не положить что-нибудь бесполезное. Не привезти в Москву что-то ненужное. Так много всего было лишнего в его жизни.
     Вот он укладывает в чемодан коньки. Фигурные, старые, сделанные в Канаде, когда-то очень дорогие. Укладывает коньки, а воспоминания у него сами собой всплывают, захлестывают друг друга.
     – А это еще зачем? – возмутилась жена, – ты с ума сошел?
     – Нет, – отвечает он, – не сошел... я в Парк Горького на каток ходить буду...
     – Ты что? Совсем?! Там, на катке на этом, все со смеху попадают! – и смеется радостно, с удовольствием. Она так часто делает – сама себя веселит.
     Он молчит, ничего не отвечает. Думает, пусть смеется, а ему надо получше уложить коньки. Поднимает один ботинок, пробует конек на ноготь... Острый, очень острый и много места занимает.
     – Одумайся! А если упадешь? Ведь костей не соберешь!
     – Чего это я упаду-то? – возмущается с насмешкой, – я, как-никак, профессионал.
     – Это когда было? Семьдесят лет назад?
     – Не семьдесят, а пятьдесят, – покрякивает, пытается застегнуть чемодан, а сам вдруг сомневаться начинает: «и вправду, какой мне каток? Кости, суставы – все уже не то, да и ноги все позабыли, а вот боль падений, переломов этих самых костей помнится – как представлю, всего передергивает».
     Но так просто согласиться он не может, не в его правилах.
     – Чемодан порвешь, – подозрительно спокойно говорит жена, – оставь их здесь. Мы тебе в Москве новые купим, а эти старые, ржавые оставь здесь. А ботинки? Они же вонючие, тридцать лет в подвале пролежали.
     – Правда? – спрашивает радостно, как ребенок, а сам понимает, что притворяется, будто решение такое ему по душе.
     – Вынимает из чемодана побитые, потертые  ботинки, и понимает, что никто ему никогда коньки уже не купит, да и сам он никогда уже на каток не пойдет. Застегивает молнию на чемодане, встает с корточек и, задумавшись, садится в кресло.
     Думает: «у Лёньки было что-то подобное.  Хотя нет. Он рано умер, в пятьдесят. В пятьдесят и уже генерал. Но он любил выпить, да и закусить любил. А главное, я его ни разу на катке не видел, и фигурным катанием он не интересовался. Хотя каток в нашем поселке был знатный. Музыка была, и много народу было».
     Но профессионалом он стал после службы в Армии. Лед стал для него увлечением, как бег по утрам или шахматы на Гоголевском бульваре. И в результате,  именно за это увлечение на всю зиму его в качестве пионервожатого отправляли в спортивный детский лагерь. Там он и стал профессионалом.
     Потом, в Америке, ему это очень пригодилось. Какое-то время он работал детским тренером. Приходили к нему на лед малыши до шести лет. Ноги разъезжались, падали, а сколько было пролито слез. Детских слез. Теперь он думал, что бессердечным он человеком был по отношению к этим детям. Они так старались, у них не получалось, особенно первые недели, а он, не обращая внимания на страдания, заставлял их повторять снова и снова. Потом, когда они уже умели на коньках стоять, увлекались и пытались сделать что-то сложное, а он их ругал, не позволял самовольничать. Но снова, вспоминая друга Лёньку, он начинает сомневаться – а может, и не такой уж и жестокий он был, может, так и надо было. Через год эти малютки, не все, конечно, уходили от него к другому тренеру, но это уже были спортсмены. Уходили уверенными в себе спортсменами, и каждый давал ему обещание стать чемпионом.
     А теперь вот пришел конец его увлечению. Да и всему конец. У Лёньки тоже был конец. Его хоронили с почестями, с почетным караулом, награды у него государственные были. Порой, он даже испытывал гордость, что Лёнька был его другом.
     – Ужин на столе, – кричит ему жена.
     – Хорошо, – отвечает нехотя, – иду.   
     Они усаживаются за стол каждый на свое место. По телевизору новости NBC. Рассказывают, что ожидает Америку при новом президенте, а в конце, как и у нас в России, передают новости о спорте. И показывают каток, а на нем чемпионка Америки Эшли Вагнер. Он не сразу узнаю ее. Да! Конечно это та самая Эшли, пятилетняя девочка, которую ему в группу привела ее мама.
     – Боже мой, – кричит он, – это же Эшли! Смотри, быстрее смотри, – кричит он жене, – смотри, как танцует! О боже, как красиво. Она у меня начинала, я ее на лед ставил, я тогда еще понял, из нее будет толк. Смотри, какая красивая! А музыка, та самая музыка! Ее первая в жизни танцевальная музыка на льду. Сальвадоре Адамо Падает снег. Это же я ей выбрал эту музыку. Господи, как красиво танцует.
     – Не кричи – перебивает его жена – вижу, красиво танцует, и сама красивая. Наверняка, дочь каких-нибудь эмигрантов из России, американцы так не умеют, они как коровы на льду.
     Он хотел было возразить, мол, никакая она не русская, а американка, и родители у нее были американцы, но сдержался. А после ужина подошел к окну и долго-долго смотрел, как медленно и красиво падал снег.