Наследие Арна. Время Ярла. Гл Третья. Ч. Первая

       ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   На второй год крестового похода, чудом избежав сильнейшего снегопада, Биргер смог довести свою армию из крепости, строящейся в глубине земли Тавастия до приморского города Турку. Его не удивил холодный прием, оказанный ему группой епископов, которые, не стесняясь в выражениях, высказали негодование по поводу способа ведения этой войны.

   Они требовали большего числа обращенных язычников, а кроме того, как можно больше языческих трупов, подобно торговцу с его  сундуком серебра, считая прибылью лишь количество убитых или насильно обращенных.

   Вдобавок ко всему они жаловались на бандитов и преступников, вольноотпущенников и нищих, объявленных вне закона и изгнанных из своих поместий, из которых состояла армия, собранная Биргером в Свеаланде, жестоко опустошенном бессмысленными мятежами.

   Именно оттуда начался его крестовый поход. Его глашатаи да и он сам ездили из города в город, из конца в конец, и всюду, где находили слушателей,  провозглашали, что присоединившиеся к новой священной войне, обретут спасение для своих душ. Это нужно было говорить в первую очередь. Но это уже слышали и раньше.

   Более весомым оказалось обещание, что всякий, независимо от того, беден ли он или богат, получит собственную ферму на другой стороне моря, при условии, что в течение года будет сражаться за конунга и ярла. Помимо усадьбы и собственной земле он получит половину марки серебра и корову.

   После разгрома последнего мятежа большинство северян вели жалкую жизнь, а дороги запрудили нищие и бродяги, совершавшие немыслимые злодеяния, сея в стране неуверенность и раздоры. Вот почему обещание тысячекратной награды за дело, угодное Богу, многие из них восприняли как  чудо.

  В  течение двух первых лет войны более четырех тысяч мужчин и женщин откликнулись на призыв к новой жизни, и в гавани Турку теперь негде яблоку  было упасть от лодок и кораблей с берегов Свеаленда. Поскольку большинство из этих людей оказались непригодны к военной службе, Биргер, дабы не делать их обузой для армии,  повелел им как можно скорее начать расчистку земель и строительство собственных ферм. Они селились вдоль побережья, окружая Турку на севере и на юге, словно стремясь охватить Тавастию двумя длинными руками новых поселений и становились таким образом легитимной частью королевства.

    В войны с тавасийскими племенами Биргер применял исключительно оборонительную тактику, избегая крупного сражения. Под его командованием находилась половина всадников Фолькунгов, и каждый месяц несколько эскадронов возвращались домой и заменялись таким же количеством новичков. Задача кавалерии состояла в том, чтобы постоянно давать знать о своем присутствии, патрулировать районы, где переселенцы строили свои фермы, и бескомпромиссно атаковать любого вооруженного врага. Вместе с тем всадникам строго запрещалось нападать на безоружных или захватывать кого-либо и тащить на крещение против его воли. Таким образом он очевидно давал понять идолопоклонникам — всякий, поднявший оружие против конунга Эрика, умрет.

    Высадившись на берег и собрав нужные ему сведения, Биргер первым делом занялся устранением поводов для последнего мятежа. По неведомым причинам духовенство ввело для язычников строгий запрет на торговлю мехами, маслом и оружием. Они не позволяли христианам покупать эти товары, а, тем более, перепродавать за море. В лесной глуши началось брожение и восстание тавасийцев стал неизбежно, как восход солнца.

   Именно запрет на торговлю стал одной из причин, по которой местные жители почти успешно изгнали со своей земли всех христианских поданных конунга Эрика. Другая же причина — непередаваемая жестокость священников. В Турку рассказывали о некоем епископе Томасе, услышав о деяниях которого, Биргер решил, что, должно быть, в нем поселился бес. У епископа имелась необычная для смиренного Божьего раба привычка — собственноручно забивать нехристя плетью, пока под разорванной плотью не покажутся белые кости позвоночника и смерть не избавит несчастного от страданий. Биргеру еще не приходилось слышать о столь странном способе распространения Евангелия.

   В королевском совете в Нёсе причитания епископов звучали совсем в ином тоне. Приводились всевозможные свидетельства свирепости язычников, которых священники призывали во имя Божие наказывать еще суровее. Они рассказывали, как нехристи выкалывали глаза христианам, захватывали священников, обваливали их в соломе и смоле и поджигали, отрубали им руки и ноги, убивали младенцев, вырывая им внутренности, пока те еще живы, или заставляли христиан бегать вокруг дерева до тех пор, пока бедолаги не умирали.

  Из всех этих лживых россказней Биргеру более всего понравилось жуткая история о беготне вокруг дерева.  Поистине, терпение этих жестоких идолопоклонников было безграничным, если они решили укокошить врага подобным способом.

   Еще хлеще, но уже не так смешно, была ложь об отрезании жертве рук и ног, чтобы затем заставить ее бегать.

    Конунг Эрик и Биргер терпеливо выслушали все измышления собора, договорившись не возражать епископским нелепицам. По здравому разумению, Тавастию необходимо раз и навсегда присоединить к королевству. Попади весь восточный залив в руки Новгорода, и торговля с востоком была бы потеряна. Это и стало истинной причиной войны.

   Тем не менее, без епископов им было никак не обойтись.  Их лживые заверения в спасении души любого участника священной войны, оказывали огромное влияние на народ, поскольку все они были грешниками, и слишком многие из них уверовали бы чему угодно, если это утверждал священнослужитель. Биргер никогда не смог бы собрать столько тысяч, готовых последовали за ним для завоевания новой земли, если бы не эти  священники, окроплявшие святой водой направо и налево.

   В Турку стоял собачий холод, снег поскрипывал под толстыми подошвами  подбитых войлоком форсвикских сапог Биргера, а  дыхание вырывалось изо рта, словно дым. Он прохаживался в одиночку, хотя многие отговаривали его: любой язычник, которыми кишел город, с радостью убил бы самого ярла. Биргер упрямо утверждал обратное. Любой язычник был рад, что слова ярла правдивы — в Турку царил мир как для местных жителей, так и для пришлых. И каждый раз, отправляясь в путь, его встречали  лишь вежливыми поклонами, что доказывало его правоту.
                *   *   *
  Наконец, в Турку пришла весна, лед потрескался и переселенцы с нетерпением, зудевшим, словно короста, ожидали в открытом море появления первых парусов. Как обычно, этот оживленный, наполненный радостью день собрал в гавани множество людей,  жаждавших поприветствовать вновь прибывших воинов и поселенцев и услышать новости с родины.

  Однако первый же корабль, вошедший в гавань, принес известие, заставившее  Биргера подумать на мгновение, что это всего лишь сон.

  Поначалу никто не обратил внимание на королевский флаг, отделаннный черными лентами, пока глашатай в сопровождении двух барабанщиков не вышел вперед и не потребовал тишины, а затем высоким пронзительным голосом зачитал послание с родины.

  Любимый конунг готов и шведов Эрик сын Эрика был призван к Богу в день Сретения Господня в нынешнем 1250 году, а десять дней спустя на ярмарке в Восточном Аросе Вальдемар сын Биргера был избран новым конунгом и принес присягу у камней Мура за пределами города.

  Его Величество, конунг шведов и готов Вальдемар сын Биргера приказал королевскому ярлу вернуться домой как можно скорее. Для жителей Турку, для всех воинов и священнослужителей, состоявших на службе конунгу, объявлялся месячный траур.

  Биргер окаменел. Обе новости поразили его как гром среди ясного неба. Со слезами на глазах о думал о милосердном конунге Эрике, которого злобно называли Хромым и Шепелявым, умершим до обидного рано, в возрасте всего тридцати с небольшим. Сколько добрых дел они могли совершить сообща, а сам конунг мудро и совестливо вел королевство к счастливому будущему.

  Избрание конунгом его двенадцатилетнего сына Вальдемара вызвало у него противоречивые чувства, закружив голову водоворотом мыслей.

   Вместе с холодком в сердце прокралась мысль, что надвигается гражданская война и юнкеры попытаются убить его сына. Однако в следующее мгновение он подумал, что если его собственный ребенок стал конунгом, то вся власть принадлежит отцу. Оглянувшись, он увидел сотни пар глаз, пристально и с ужасом взиравших на него.

    Стряхнув с себя страшные мысли, он твердым голосом приказал снять в городе все весенние  украшения  и пить поминальный эль по конунгу с достоинством и уважением, не нарушая траура.

   Сев на коня, он вернулся в крепость, где заперся в своем кабинете, попытавшись поразмыслить спокойно и здраво.

   Это оказалось не так-то просто, вихрь мыслей вернулся с новой силой. Почему умер молодой конунг? Неужели к его смерти вновь приложила руку его мать Ингрид Ильва? В каком бы уголке королевства ни находился его сын, мальчику грозила смертельная опасность; наверняка не один юнкер полагал,  что стоит ближе к короне, чем юный Вальдемар. Таковым оказался результат его тщательно продуманного плана по сотворению нескольких Фолькунгов королевской крови, чтобы власть спелым плодом упала в руки семьи. А теперь получалось, что он посеял зубы дракона, и всходы оказались таковы, что по всему королевству собирались юнкеры, готовые как можно скорее напасть на нового конунга и захватить его, пока он слаб и без защиты своего ярла.

  Целый ворох вопросов накладывалось один на другой  и ни на один он не находил ответа. Насколько быстро организуют коронацию и где сейчас архиепископ?  Сколько всадников взять с собой домой, и стоило ли вообще тратить время, если скорость сейчас важнее силы? Божье ли это наказание или награда? Ответ на этот вопрос зависел от того, выживет ли мальчик.

    После трех дней невыносимого ожидания попутного ветра — промедление, которое в это время года было благословенно коротким — Биргер ярл отплыл на родину на том самом корабле, который первым прибыл в Турку с весенним флотом. По пути домой им встретилась флотилия кораблей с простым людом и воинами на борту. Слишком поздно Биргер понял, что ему следовало взять с собой эскадрон из Форсвика; если бы на одном из этих судов оказались молодые юнкеры, его жизнь не стоила бы ломанного гроша.

   И все же он рассудил, что его опасения беспочвенны, хотя почти все находившиеся на борту люди прибыли из Свеландии. Они направлялись к своим родичам,  получившим шанс начать новую жизнь в новой стране. Словно некая высшая сила все-таки защищала его — поначалу было нелегко поверить, что он окажется в безопасности среди свеев, ведь никто не опустошал Свеаланд с большей жестокостью, чем он, оставляя позади пожары и плачущих вдов. На мгновение у него возникло сомнение, словно в его просветленном сознании Бог показывал ему, что благое дело распространения христианского учения в Тавастии заслуживает награды. Если это было правдой, то, вероятно, он освобождался от всех своих грехов, как и обещали священнослужители.

   Он пал на колени на носу корабля, бесстрашно повернувшись спиной к морякам из Свеаленда. Впрочем очень скоро мысль, что он человек без грехов, показалась ему  нелепой. Во всяком случае, он должен почувствовать какие-то перемены в себе, подумал он. Но он остался прежним и уже подумывал о том, как прикажет захватить, казнить или изгнать из королевства наиболее опасных для себя юнкеров. Человек, освобожденный от грехов, не мог нести в себе подобные мысли.