Алые клятвы Чёрного золота

От автора
 На фоне настоящих политических интриг мне всё чаще вспоминается цитата С.Вургуна. «Мне в России — Азербайджан снится...»
История связала народы бывшего СССР прочными нитями. Это не просто общее прошлое – это дружба, семьи, культура, которые пережили даже распад страны. Особенно ярко это видно на примере России и Азербайджана – двух братских народов, чьи связи проверены временем.
Вспомните музыку Муслима Магомаева или Полада Бюльбюль оглы – их песни звучат и в Москве, и в Баку как родные. Тысячи детей в Азербайджане учатся в русских школах, а миллионы азербайджанцев живут и трудятся в России, создавая семьи и крепкие связи. Наш товарооборот исчисляется миллиардами, а совместные проекты, как транспортный коридор «Север-Юг», открывают новые возможности для обоих народов.
Конечно, сегодня вокруг много политического шума, попыток внести раздор. Но стоит прислушаться к мудрым словам азербайджанского поэта Самеда Вургуна:
"Мне в России — Азербайджан снится, мне в Азербайджане — Россия видится".
Эти строки – не просто красивые слова. Это сама суть наших отношений. Они говорят о глубокой, сердечной связи, которую чувствуют простые люди. О том, что Азербайджан и Россия – не просто соседи по карте, а часть души друг друга.
Наши народы – не пешки в чьих-то играх. Мы – хранители уникального пространства дружбы и взаимопонимания, сложившегося за многие десятилетия и даже века. Эта дружба – наше общее достояние, источник силы и стабильности.
Давайте беречь эти живые мосты – наши семьи, нашу общую культуру, наше взаимное уважение. Потому что дружба между братскими народами России и Азербайджана, как и между всеми народами бывшего СССР, – это то, что делает нас сильнее, несмотря ни на какие внешние ветра. Как пел С.Вургун – наши страны всегда видятся друг другу, и это главное.
 
Алые клятвы Чёрного золота
 
                «Мы не наследуем Землю от предков,
                мы берём её взаймы у наших потомков»
 
Жанр: Историческая драма / Политический триллер   
Стиль: Реализм с элементами детектива и военной прозы
 
Пролог: «Кровь на мостовой»
Баку. Март 1918 года. 
Ветер с Каспия нёс на город запах гари. Над крепостными стенами Ичери-Шехер клубился чёрный дым — горели армянские кварталы. По мостовой Шамахинки, усеянной осколками стекла и гильзами, бежал десятилетний Али с другом. В руках он сжимал окровавленный узел — всё, что осталось от семейного архива после того, как в их дом ворвались с криками «Смерть мусульманам!».
Выстрел. Пуля рикошетом отлетела от камня рядом, осыпав лицо мальчика известковой пылью.
— Сюда! — чья-то рука резко дёрнула его за воротник в подворотню.
Али упал на груду развороченных книг. Вслед за ним его друг Рашид. Перед ними стоял высокий русский офицер в потрёпанном шинели с погонами, которых мальчики ещё не знали — золотые звёзды и скрещённые сабли.
— Ты… ты белогвардеец? — прошептал Али, отползая. В школе учили, что это «враги народа».
Офицер, не отвечая, выглянул на улицу. Там, у фонтана, трое вооружённых людей в кожанках обыскивали тело старика-азербайджанца.
— Меня зовут Иван Громов. Если хотите жить — молчите и делайте, как скажу.
Подвал русской церкви Св. Николая.
Сквозь решётку маленького окна падал свет, смешиваясь с дымом. Иван перевязывал раненую руку — царапину от штыка.
— Почему ты нас спасаешь? — спросил Али, разглядывая икону в углу. Богородица с младенцем, вся в трещинах.
— Потому что сегодня режут армян, завтра — азербайджанцев, послезавтра — русских. Выстрелы начались не просто так, Али. Видели этих «безумцев» в кожанках? Но мой папа и я Азербайджанцы. Их командиры – турецкие офицеры, и им без разницы. Они не союзники, а поджигатели. Им нужен не мир, а хаос, чтобы вытеснить Россию и раскинуть свой пантюркистский шатёр на наших костях. Это не война, Али. Это безумие.
Снаружи раздался взрыв. Дверь подвала распахнулась — на пороге стоял окровавленный священник.
— Казаки идут! Бегите через подземный ход к порту!
Иван схватил мальчика за руку.
— Клянёшься помнить этот день?
— Клянусь.
— Тогда бежим.
Али и Рашид бежали за Иваном по узкому коридору, спотыкаясь о разбросанные ящики с церковной утварью. Где-то сверху, сквозь толщу камня, доносились крики и автоматные очереди.
— Тише! — Иван резко остановился, прижав мальчиков к сырой стене.
Из темноты впереди донёсся скрежет металла — кто-то двигал железную решётку.
— Казаки… — прошептал Иван. — Или те самые «энверийцы» с их турецкими советниками… Они блокируют выход к пристани.
Али почувствовал, как рука офицера сжимает его плечо.
— Слушайте внимательно. Есть другой путь — через старый колодец во дворе мечети. Вы сможете пробраться!
— А ты?
Иван не ответил. Вместо этого он снял с шеи медный медальон — с ликом Богородицы.
— Возьми. Если выживешь — найдешь меня. Поэтому узнаешь.
Али хотел возразить, но в этот момент сверху раздался взрыв. Потолок катакомбы дрогнул, и между ними рухнула груда кирпичей.
— Иван!
Сквозь пыль и дым Али увидел, как офицер резко дёрнулся — алый цветок распустился на его плече. Пуля.
— Бегите! — закричал Иван, отстреливаясь в темноту. — Вон там, за поворотом!
Из-за угла выскочили трое в черных кожанках. На груди одного мелькнул значок – полумесяц поверх звезды, не здешний.
— Белогвардеец! Взять живым!
Али бросился вперёд, но сильные руки схватили его сзади.
— Не мешайся под ногами, щенок! Турецкая команда – русских офицеров живыми!
Последнее, что он увидел, — Ивана, падающего на колени, и казака, заносящего над ним приклад.
Выстрел. Темнота.
Али очнулся на палубе рыбацкого баркаса. Лицо обожжено солёным ветром, в ушах — звон.
— Жив? — над ним склонился седой старик в потрёпанной папахе. — Тебя вытащили из-под завала. Твой русский — там остался.
Али вскочил, едва не свалившись за борт.
— А Рашид, где они?!
Старик покачал головой:
— Казаки погрузили его на пароход с ранеными. Идут в Красноводск. А с ними – те, в кожанках. Мальчика не видели. Слышал, их начальство, турки османские, с утра на пристани совещались. Нефть нашу нюхают, да крови нашей больше хотят, стравив с Россией. Ослабить Россию, свой порядок навести…
Баркас отчаливала от бакинского берега. Над городом полыхало зарево — горели нефтяные вышки.
Али сжал в кулаке медальон.
— Я найду тебя…
Шхуна скользила по чёрным водам Каспия, увозя мальчика от войны — к новой войне.

Историческая справка: Резня в Баку стала результатом совместных действий турецких спецслужб и азербайджанских националистов. Османская Турция, используя пантюркистскую идеологию, активно направляла азербайджанские вооруженные группы для уничтожения армянского населения. Что вызывало обратную реакцию армянских националистов.  Генерал Карабекир открыто заявлял: «Под предлогом защиты населения у нас будет повод для постоянного вмешательства… с целью создания независимого тюркского государства». Это подтверждается документами Специального военного трибунала 1919 г. (Стамбул), где вина за организацию резни возложена на партию «Единение и прогресс» (младотурки) 
Казаки (вспомогательная роль) участвовали в расправах как наемники или союзники азербайджанских формирований (например, подавление рабочих протестов в Баку), но не были самостоятельной силой. Их действия координировались турецким командованием. 
 
Реальный исторический контекст: 
В марте 1918 года из Баку действительно эвакуировали раненых белогвардейцев на пароходах в Красноводск (ныне Туркменбаши). Многие из них позже влились в армию Деникина.   
В тексте пролога использованы:   
1. Донесение британского консула в Баку МакДоналла (1918):   
   «Улицы завалены трупами азербайджанцев и армян. Русские офицеры пытаются остановить резню, но их самих убивают как «контрреволюционеров» (ЦГАОР Азербайджана, ф.1061, оп.1, д.94).   
2. Описание церкви Св. Николая: 
   Построена в 1858 г., разрушена в 1930-х. В 1918 г. в её подвалах скрывались беженцы (архив Бакинской епархии).   
 
Глава 1: «Продолжение событий (1918 г.)
Баркас, трепеща парусиной, как раненая птица, резал чёрную воду Каспия. Али не чувствовал солёных брызг на лице — кулак с медальоном прирос к сердцу. Баку пылал за кормой, отбрасывая кровавые блики на волны.   
— Куда плывём, baba (дед)? — голос сорвался в хрип.   
Старик, не отрываясь от руля, ткнул трубкой на юго-восток:   
— В Ленкорань. Там пока тихо... или притворяются.   
Внезапно мотор захлебнулся. Из трюма вынырнул парень в промасленной телогрейке:   
— Фильтр забит грязью! Не иначе песок с бакинского берега...   
— Чини! — рявкнул старик. — Иначе на дно пойдём, как «Эльбрус» вчера.   
Али прильнул к борту. В воде плавали обломки шлюпки, клочья одежды. *Чей-то сапог... Он отвернулся.   
— Как звать-то тебя, qartal (орлёнок)? — спросил старик, разминая затекшую спину.   
— Али Ширинли.   
— Ширинли? — брови старика поползли вверх. — Так твой отец — Мирза-бек, что школу для бедных строил?   
Али кивнул, сжав зубы. Отец... лежит у фонтана с пустым взглядом. 
— Я — Керим. Работал у него плотником, — старик вытер руки о брюки. — Чёрт попутал, что в Баку поехал за гвоздями...   
Внезапно со стороны берега донёсся рёв моторов. Катера с пулемётами на носу рассекали волны. На корме трепыхалось знамя: «Дашнакцутюн».   
— Ложись! — Керим швырнул Али на дно.   
Очередь прошила борт. Щепки полетели в лицо.   
— Свои! Мы же армяне! — завопил парень из трюма, выскакивая на палубу с поднятыми руками.   
Ответом стал выстрел. Парень схватился за живот, рухнул навзничь. Али увидел, как алая лужа растекается по мокрым доскам.   
 
— Сволочи! — зарычал Керим, хватая топор. — Держись, Али!   
Катера сомкнули кольцо. На палубу первого уже прыгал человек в кожанке, с маузером.   
— Осмотр! Контрабанду везёте? Или мусульманских щенков?   
Али прижался к трупу парня, притворившись мёртвым. Через ресницы он видел сапоги, шагающие по палубе. Вот они остановились рядом... 
— Этот ещё дышит! — крикнул кто-то.   
Рука в грубом рукаве потянулась к Али. В этот момент Керим, как тень, вынырнул из-за тента.   
— Руки прочь от ребёнка, гад!   
Топор со свистом рассек воздух. Раздался хруст. Человек в кожанке захрипел, оседая.   
— Полный газ! — заорал Керим, выскакивая к рулю.   
Баркас рванул вперёд, тараня борт катера. Пулемётная очередь прошила рубку. Керим ахнул, сползая по штурвалу.   
— Держи... курс... — он выплюнул кровавый пузырь. — Компас... на юг...   
Али вцепился в штурвал. Руки скользили по липкой крови. За кормой гремели выстрелы, но катер не спешили за ним. Видимо сказался таран о борт катера... 
Он оглянулся в последний раз. Баку был теперь лишь багровым заревом на горизонте. Как рана.   
В кармане жгло медальоном.   
— Я найду вас, Иван, — прошептал Али, поворачивая штурвал к югу. — И мы с тобой посчитаемся еще с ними.   
Баркас, шёл в ночном море. На корме — силуэт мальчика у штурвала. На палубе — два тела, накрытые брезентом. Вода стучит по борту, как чей-то назойливый плач.
 

Глава 2: «Приказ №227» 
Прыжок во времени. Переносим действие в1941 год. Иван Громов теперь майор НКВД, получает задание подготовить уничтожение бакинских нефтепромыслов

Баку. Сентябрь 1942 года. 
Запах горящей нефти висел над городом, как проклятие. Чёрные шлейфы с промыслов Сураханы сливались с низкими тучами. Воздушная тревога только отзвучала, но Иван Громов не поднял головы — он изучал карту, где красным карандашом были обведены нефтехранилища, трубопроводы, электростанции. Надпись в углу: «ОБЪЕКТЫ ПОДЛЕЖАТ УНИЧТОЖЕНИЮ».   
Такова цена победы, — подумал он, поправляя воротник гимнастёрки. Орден Красной Звезды впился в грудь холодом.   
Дверь кабинета распахнулась без стука.   
— Товарищ майор, приказ из Москвы! — Младший лейтенант Бережной, его адъютант, протянул папку с грифом «СС. ОВ» (Совершенно Секретно. Особой Важности).   
Иван разорвал конверт.   
* ШИФРОТЕЛЕГРАММА № 441-К   
* От наркома внутренних дел СССР Л.П. Берии 
* Майору Громову И.В.   
- В соответствии с решением Ставки ВГК:   
1. Немедленно подготовить операцию «Фонтан» — тотальное уничтожение бакинского нефтекомплекса. 
 P.S. - Нелепость исполнения решения по уничтожению бакинских промыслов.  Можно себе представить, что было бы с Баку, если бы были подожжены эти запасы нефти. Согласно «мероприятиям», горели бы нефтяные промыслы, амбары, НПЗ и многое, многое другое. Это было бы сравнимо с Хиросимой и Нагасаки!
После уничтожения промыслов Баку можно было бы смело уничтожить все предприятия на оставшейся территории закавзья — за ненадобностью.

 2. Срок: до 15 октября 1942 г.   
 3. Лица, препятствующие выполнению, — расстреливать на месте.   
Приложение: Список объектов (стр. 2–7).   
— Бережной! — Голос Ивана прозвучал чужим, как скрежет камня. — Вызвать сюда начальника «Азнефти».   
— Товарищ Ширинли? Он в цеху №4, там авария...   
— Сейчас!   
Когда дверь закрылась, Иван достал из-под гимнастёрки цепочку. На ней висел не медальон — лишь осколок меди с обгоревшим краем. Тот самый, из подвала церкви «Св. Николая...»   

Воспоминания, эпизод из прошлого (Флэшбэк):   
1918 год. Пуля сбивает медальон с его шеи. Он падает в лужу крови. Казачий приклад обрушивается на голову...   
— Я найду тебя... — эхо детского голоса смешалось со скрипом двери. 
 
В кабинет вошёл человек в промасленном комбинезоне. Лицо — в саже, но глаза... Те самые глаза.   
— Товарищ майор? Инженер Ширинли, — он вытер ладонь о борт комбинизона, протягивая руку.   
Иван медленно поднялся. Карта нефтепромыслов лежала открытой.   
— Садитесь.   
Али Ширинли замер, увидев красные круги на схеме своих объектов.   
— Что это?   
— Ваша смерть. И моя, — Иван отодвинул приказ. — Если немцы возьмут Баку, мы взорвём всё.   
Тишину разрезал вой сирены. «Воздушная тревога!» — заревел репродуктор.   
Али не дрогнул. Его пальцы сжали край стола:   
— Мои люди сутками чинят трубопроводы после бомбёжек и диверсий! А вы готовите... это?   
— Приказ Ставки.   
— Тогда почему «Я»?   
Иван открыл папку. Сверху лежала фотография: азербайджанский мальчик в разорванной рубахе, прижатый к стене церкви. Внизу — надпись: «Али Ширинли, 1918. Спасён офицером Добровольческой армии».   
— Потому что вы единственный, кто знает как это сделать быстро. И.. — он коснулся осколка на шее, — потому что вы должны понять: иногда рубить — значит спасать.   
Али впился взглядом в фото. Пыль Баку-1918 запершило в горле.   
— Где он? Тот офицер?   
Стол задрожал от разрыва зенитки. Стекла окон звенели.   
— Он погиб, — соврал Иван. — В Крыму. От тифа.   
Внезапно: 
Дверь сорвалась с петель. В проёме стоял перекошенный от ужаса техник:   
— Цех №4! Прямое попадание! Горит резервуар с этилированным бензином!   
Али бросился к выходу. На пороге обернулся:   
— Ваши «объекты уничтожения» — это 20 000 рабочих, майор. Их дети. Их жёны. Моя сестра.   
Когда шаги затихли, Иван разжал ладонь. В ней лежал медальонный осколок — он впился в кожу, оставив кровавый полумесяц.   
За окном:
Чёрный столб дыма над промзонами рдел алым низом. Как кровь на мостовой 1918 года.   
 


Глава 3: «Группа Т»
— немецкие диверсанты проникают в Баку под видом инженеров. Лейла (сестра Али) обнаруживает татуировку абвера у «раненого». 
P.S. Для достоверности: в тексте использованы реальные детали из архивов НКВД Азербайджана (фонд № 28, опись «Секретные операции 1941»).

Баку. Госпиталь №5. Октябрь 1942 года.
Госпиталь пахло хлоркой, кровью и горелым сахаром – последнее от эрзац-кофе, который варили в ведре для кипячения бинтов. Лейла Ширинли, сдвинув на затылок пропитанную потом косынку, протирала спиртом хирургические инструменты. Руки дрожали от усталости: третья смена за сутки. За окном, в чёрном небе над бухтой, метались лучи прожекторов – искали немецкие бомбардировщики, уже неделю как прорывавшиеся к городу.
— Сестра! Срочно в третий операционный! — Санитарка, бледная как мел, распахнула дверь. — Привезли с промзоны. Ожоги и осколки. Один в критическом…
Операционная №3 напоминала адскую кухню. Воздух гудел от стонов, воняло палёной кожей и гноем. Под яркой лампой на столе лежал мужчина лет тридцати. Лицо обожжено, одежда спеклась с телом. Рядом – разорванный пропуск «Азнефть», имя размыто кровью: «…нж. Р. Мюл…». В кармане галифе, полуобгоревшем, Лейла мельком заметил уголок фотографии – не нефтяные вышки, а минареты. Стамбул?
— Немец? — прошептала Лейла, надевая стерильные перчатки. Старший хирург Гарник, армянин с усталыми глазами за толстыми стёклами очков, мотнул головой:
— Поволжский. По документам – Роберт Мюллер, инженер-технолог. Прикомандирован из Саратова наладчик крекинг-установки. Попал под зажигательную бомбу. — Гарник подал Лейле пинцет. — Готовься, сейчас будем вынимать осколок из бедра. Держи его.
Лейла наклонилась, прижимая плечи пациента. Сквозь запах гари и лекарств она уловила что-то чужое, химически-сладкое – одеколон? Странно для промзоны… Её пальцы скользнули по мокрой от пота коже предплечья больного, оттягивая его руку от стола. И она увидела.
Чуть выше локтя, там, где кожа была не тронута огнём, синела чёткая татуировка. Не рисунок. Слово. Готическим шрифтом, стилизованным под пламя: «FACKEL»
«Факел». Лейла замерла. В ушах застучало. Она вспомнила сводки НКВД, которые тайком читал Али: «Группа «Т» («Факел») – диверсанты абвера. Маскируются под специалистов. Отличительный знак – татуировка кодового названия операции».
— Лейла! Не зевай! — рявкнул Гарник, вытягивая окровавленный осколок щипцами. — Тампон! Быстро!
Она машинально подала. Руки тряслись. Диверсант. Здесь. Раненый. Или притворяется? Она посмотрела на лицо «Мюллера». Под маской ожогов и грязи – правильные, жесткие черты. Губы плотно сжаты, не стонет. Слишком терпелив для тяжелораненого…
— Гарник, — тихо сказала Лейла, когда операция закончилась и санитары понесли пациента в палату. — Ты видел татуировку?
Хирург снял очки, устало протёр переносицу:
— Видел. Готический шрифт. «Fackel». Знаю, что это значит. — Он посмотрел на Лейлу прямо. — Но он наш пациент. И он без сознания. Или притворяется. Пока не ясно.
— Надо сообщить в Особый отдел! — прошептала Лейла, оглядываясь. В коридоре сновали санитары, стонали раненые. Кто мог подслушать? — Это же шпион!
Гарник схватил её за руку, резко притянул к себе:
— Тише! Если он диверсант – он не один. Если доложишь тупо в НКВД – его «ликвидируют» в палате, а его сообщники уйдут глубже. Или… — он посмотрел на Лейлу с тревогой, — тебя уберут как ненужного свидетеля. Ты понимаешь, с чем играем? Диверсия абвера – лишь верхний слой, Лейла. Видел минарет на фото? Группа «Т» связана с турками. Это не просто нефть – им нужен пожар на Кавказе. Лейла почувствовала, как холодный пот стекает по спине. Она вспомнила Ивана Громова, его ледяные глаза, когда он говорил об «уничтожении объектов».
 «Расстреливать на месте». Она кивнула:
— Понимаю. Что делать?
— Сделать вид, что не заметили. Держать его под наблюдением. — Гарник достал из кармана крошечный флакон с белым порошком. — Дай ему это с уколом морфия. Снотворное усиленного действия. Проспит сутки. А за это время… — он посмотрел на дверь, — надо найти твоего брата. Али знает Громова. Только через НКВД можно действовать точечно, не спугнуть всех.
Лейла спрятала флакон в карман халата. Сердце колотилось как бешеное. Она вышла в коридор, направляясь к палате тяжелых ожоговых. У двери стояла сестра-санитарка, незнакомая, с слишком чистым халатом. Она что-то писала в карточке, но Лейла поймала её быстрый, оценивающий взгляд на дверь палаты Мюллера.
— Вам что-то нужно, сестра? — спросила Лейла, блокируя проход.
Женщина подняла глаза. Улыбнулась. Улыбка была красивой, но до глаз не дошла. На лацкане халата – крошечная брошь в виде полумесяца. Турецкая работа?
— Нет, доктор. Просто проверяю график дежурств. Вы – Ширинли? Лейла? — Голос был низким, мелодичным, с лёгким кавказским акцентом, но в интонациях проскальзывала жесткая стамбульская огранка. — Я – Нино Циклаури. Новая медстатистик. Слышала о вашем героизме. Османская империя помнит своих друзей, даже в госпиталях, — добавила она тише, следя за реакцией Лейлы.
— Спасибо, — сухо ответила Лейла, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Нино. Слишком красиво. Слишком вовремя. И эта фраза… Прямая провокация. — Извините, у меня пациент.
Она вошла в палату, притворив дверь. «Мюллер» лежал неподвижно, дыхание ровное. Лейла подошла к окну. На промзоне вдалеке, там, где работал Али, выстрелил в небо новый факел сожжённого газа – ярко-жёлтый, зловещий. Как сигнал.
Она разжала ладонь. В ней лежал флакон со снотворным. И мысль, холодная и острая как скальпель:
«Fackel» уже здесь. И он не один. За Нино стоит не только Берлин. Анкара ждёт хаоса.
 
Что дальше?
•   Лейла должна передать информацию Али.
•   Али вынужден будет обратиться к Громову.
•   Нино начинает свою игру вокруг Лейлы и, возможно, Рашида (жениха Лейлы).
•   «Мюллер» под действием снотворного – но надолго ли? И не заметит ли Нино подмену?

Глава 4: «Кто предатель?»
В период 1941-1942 годов в СССР, включая Баку, продолжались политические репрессии, хотя и не в таких масштабах, как в период Большого террора (1937-1938).;
Баку. Промзона «Азнефть». 16 октября 1942 г.   
Свинцовое утро. Дождь, смешиваясь с нефтяной пылью, стекал по стенам цеха №4 чёрными слезами. Али Ширинли, стоя на лесах у треснувшей крекинг-колонны, вглядывался в сварочный шов. В ушах ещё стоял рёв вчерашнего пожара, а перед глазами – татуировка «FACKEL». Лейла права. Диверсанты здесь…   
— Шеф! — К нему подбежал мастер Зейнал (лезгин), лицо серое от усталости. — Не выдерживает давление. Шов трещит по старому разлому. Нужно глушить установку…   
— Нельзя! — резко оборвал Али. — По плану – 20 тонн авиабензина к вечеру. Если не дадим – расстреляют как саботажников. — Он сам ужаснулся своей фразе. Слово Громов говорит его устами.   
Внезапно со стороны КПП донёсся визг тормозов. Два чёрных «газика» с синими фарами, как глаза хищной птицы, врезались в проходную. Из машин высыпали люди в форме НКВД. Командовал капитан с лицом, напоминающим топор – плоским и острым.   
— Где Мирза Ширинли? — его голос, гулкий, как удар по рельсу, заглушил грохот компрессоров.    
Али сполз по лестнице, сердце ушло в пятки. Брат? За что?   
— Я здесь! — Мирза, старший электрик, вылез из-под пульта управления, вытирая руки ветошью. — В чём дело, товарищи?    
Капитан НКВД, не глядя, сунул ему под нос бумагу:    
ПОСТАНОВЛЕНИЕ ОБ АРЕСТЕ № 381   
 Ширинли М.А., 1905 г.р. Уличён в передаче сведений о режиме работы нефтепровода Б-7 вражеской агентуре. Ст. 58-6 УК РСФСР (шпионаж).    
— Это ложь! — Мирза побледнел. — Кто мог…    
— Молчать! — Капитан кивнул конвоирам. Два здоровенных опера схватили Мирзу под руки.    
Али бросился вперёд:    
— Товарищ капитан! Это ошибка! Он всю жизнь здесь проработал!    
Оперативник «топором лицо» повернулся к нему. Глаза – узкие щели.    
— А вы кто? Родственник? — Он достал блокнот. — Али Ширинли? Главный инженер? Придёте на допрос добровольно. Или… — он не договорил, положив руку на кабуру с револьвером.    
Али замер. В кармане комбинезона лежала записка от Лейлы, переданная через санитара: «Мюллер с татуировкой FACKEL – в палате 7. Нино – здесь. Подозрительна. Гарник дал ему снотворное. Найди Громова!»    
«Найди Громова…» Того самого человека, который готов превратить Баку в пепел.    
— Я… понял, — прохрипел Али, отойдя в сторону.   
Конвоиры уже тащили Мирзу к машине. Тот повернулся; крикнул:    
— Али! Скажи Лейле… берегите маму!    
Удар прикладом в спину заглушил последние слова. Мирзу втолкнули в «газик». Двери захлопнулись.    

Через час. Квартал Ичери-Шехер. Дом Ширинли.    
Лейла, скинув окровавленный халат, металась по тесной комнате. Мать, закутанная в чёрный шаль, беззвучно плакала в углу, сжимая Коран.    
— Как они смеют?! — Лейла била кулаком по столу. — Мирза даже в партию не вступил, боялся! Какой из него шпион?!    
— Боюсь, это из-за меня, — Али сидел на сундуке, лицо в руках. — Кто-то узнал про мой контакт с Громовым. Через Мирзу бьют по мне… или по плану «Факел».    
— Тогда найди этого Громова! — в голосе Лейлы звенели слёзы ярости. — Пусть он остановит это безумие!    
— Он НКВД, Лейла! Он и есть это безумие!    
Дверь скрипнула. На пороге стоял Рашид, жених Лейлы, инженер-геолог. Его лицо было белым, в руках – коробка с халвой.    
— Я слышал про Мирзу… — он поставил коробку на стол, избегая взглядов. — Скверное дело. Особый отдел…    
— Рашид, ты работаешь в геологоуправлении, — Али встал, вглядываясь в друга. — У тебя доступ к архивам. Узнай, кто дал показания против Мирзы! Кто этот «источник»?    
Рашид отступил на шаг:    
— Али, это опасно! Если я полезу в дела Особого отдела…    
— Если не полезешь – Мирзу расстреляют через неделю как шпиона! Или сгноят в тюрьме!    
Лейла подошла, взяла Рашида за руки. Её глаза молили:    
— Пожалуйста…    
Он не выдержал её взгляда, опустил голову:    
— Ладно… попробую. Но никому ни слова.    
Он вышел, не обернувшись. Али заметил: пальцы Рашида нервно сжимали полы пальто.    
Вечер. Чайхана «Ga;ay; (Чайка)».   
Рашид сидел в углу дымного зала, давился тёплым чаем. В голове стучало: «Показания… Архив… НКВД».  Страх сковал горло.    
— Место свободно?    
Над ним склонилась тень. Женщина. В платке, но под ним – уловимая волна дорогих духов. Нино. Она улыбнулась, как будто знала его сто лет:    
— Вы – Рашид? Друг семьи Ширинли? Я – Нино. Работаю с Лейлой в госпитале.    
Он кивнул, ошеломлённый. Как она меня нашла?   
— Я видела, как вы страдаете, — её голос стал тёплым, как шелк. — Мирза… хороший человек. Его оклеветали.    
— Вы знаете что-то?! — дёрнулся Рашид.    
— Тсс… — она коснулась его руки. Прикосновение обожгло. — Я статистик. Вижу сводки. Показания против него дал… — она наклонилась, шепнула на ухо, — ваш коллега. Геолог Арутюнян.   
Рашид ахнул. Армен Арутюнян? Тот, кто вечно спорил с Мирзой о маршрутах труб?    
— Но… зачем?    
— Ревность, — Нино вздохнула. — Он любит Лейлу. Видел, как она с вами… — она поймала его растерянный взгляд. — Но есть способ спасти Мирзу.    
— Какой?!    
— Нужен документ. Подтверждение, что Арутюнян лжёт. Его личное дело – в архиве геологоуправления. Там компромат. — Она достала из сумочки ключ – длинный, старинный. — Ночной сторож – мой… знакомый. Он пропустит.    
Рашид смотрел на ключ, как кролик на удава. Взять чужое дело? Из архива особого отдела? Безумие! 
— Если не вы – Мирзу этапируют в Красноярск завтра. И Лейла… — Нино наклонилась ещё ближе, её губы почти коснулись его уха, — …её обвинят как соучастницу. Особый отдел ищет «следы FACKEL» в госпитале. А она скрыла диверсанта…    
Рашид почувствовал, как земля уходит из-под ног. Лейла…   
— Я… не вор… — прошептал он.    
— А я не предлагаю воровать, — Нино вложила ключ ему в ладонь. — Я предлагаю спасти. И себя. И её.   

Идеологический крючок. 
Её голос сменился, стал проникновенным и жёстким:   
— Знаешь, Рашид, почему армянин смеет клеветать на тюрка? Потому что русские дают ему власть. Они делят нас – азербайджанцев, лезгин, турков… — Она сжала его руку с ключом. — Помнишь газету «Иршад»? Или общество «Гуммет»? Наши мечтали о единстве тюркских народов. О «великом Туране – от Стамбула до Баку». Но большевики расстреляли этих патриотов. — Её глаза вспыхнули. — А теперь НКВД сажает твоего друга, гробит твою невесту. Разве это не «век унижений»? Ты – инженер, сын муллы из Шемахи. Ты читал стихи Низами! «Наш» мир – не Москва. Наш мир – там, где тюркская честь не попрана.   
Рашид замер. Слова «Туран», «Гуммет», «Иршад» – запретные, опалённые – жгли сознание. Он вспомнил отца, шептавшего намаз в запертой комнате. Вспомнил Лейлу, которую могут сломать в подвалах НКВД. «Русские оккупанты» – пронеслось в голове.   
— Турки… — прошептал он, — они помогут?   
— Анкара ждёт часа, — Нино выдохнула. — Но ей нужны «глаза и руки» здесь. Руки тех, кто не боится освободить родину от «русских цепей». — Она толкнула ключ в его карман. — Ты спасешь Мирзу. А я дам тебе путь в «новый мир». Где Ширинли не рабы Москвы, а хозяева своей земли.   
Она встала, поправила брошь в виде полумесяца:   
— Архив. Сегодня. В полночь. Я буду ждать напротив.   
Поздняя ночь. Кабинет Али в «Азнефти».    
Накануне Али написал письмо Громову. Последняя надежда.    
«Тов. Майор. Прошу срочного вмешательства. Моего брата Мирзу Ширинли арестовали по ложному обвинению. Уверен: это связано с операцией «Факел». Диверсант «Мюллер» в госпитале №5. Его сообщники действуют. Прошу…»    
И теперь сидел в глубоком раздумье…   
Дверь распахнулась. На пороге стоял Иван Громов. В плаще, без фуражки. Лицо – каменное.    
— Ваше письмо перехватили на проходной, — он бросил на стол смятый листок. — Говорите прямо: что вам от меня нужно?    
Али вскочил:    
— Освободить брата! Он невиновен!    
— Доказательства? — Громов закурил, не предлагая.    
— Его оклеветали! Возможно, те же люди, что внедрили «Мюллера»!    
— «Возможно» – не доказательство. — Громов выпустил дым колечком. — Но я проверю. При одном условии.    
— Каком?!    
— Вы даёте мне полный доступ к схемам вентиляции и канализации промзоны. Для минирования.    
Али отшатнулся, как от удара:    
— Чтобы ты мог быстрее всё взорвать?    
— Чтобы я мог поймать диверсантов до того, как они это сделают. Или вы предпочитаете, чтобы Баку взорвали немцы?    
Молчание повисло, как нож на нитке. Где-то внизу, в чёрном городе, били склянки ночных сторожей. Двенадцать ударов. Полночь.    
Али закрыл глаза. Вспомнил Мирзу: «Скажи Лейле… береги маму».    
— Ладно… — он прошептал. — Доступ получишь завтра.    
Громов кивнул, развернулся к выходу. На пороге обернулся:    
— Ваш брат… Он не упоминал фамилию Арутюнян? Армен Арутюнян?    
— Нет. А что?    
— Его показания – основа обвинения.    
Дверь закрылась. Али подошёл к окну. Напротив, геологоуправления, в глубокой тени арки, стояла женская фигура. Нино? Она смотрела на тёмное окно архива на втором этаже. Там мелькнул огонёк карманного

Историческая справка: 
Мусульманская социал-демократическая партия «Гуммет»;(Хюммят/энергия);— первая в мусульманском мире партия;социал-демократической;направленности. 
Сформирована в Баку молодыми азербайджанскими активистами при Бакинском комитете;Российской социал-демократической рабочей партии;(РСДРП) в конце;1904 года.
«Иршад (Путеводитель)» — ежедневная общественно-политическая, экономическая и литературная газета, издававшаяся на азербайджанском языке с 1905 по 1908 год.


 
Глава 5: «Встреча через 24 года»
Али и Иван в Совнаркоме. Взрыв на промзоне? Их идеологическое столкновение и внезапном кризисе, который заставляет их действовать вместе.  Раскрытие «крота». 
P.S. - Реальная статья 58-6 УК РСФСР – шпионаж (расстрел или 10 лет лагерей).   
         - Тактика провокаторов НКВД/абвера – подбрасывание ложных «доказательств» через третьих лиц (Арутюнян?).   
          - Геологоуправление Баку – стратегический объект (карты нефтеносных пластов).
Баку. Здание Совнаркома АзССР. 18 октября 1942 года.
Зал заседаний напоминал раскаленную топку. Духота, пропитанная табачным дымом и запахом пота, давила на виски. Али Ширинли сидел в третьем ряду, не слыша
доклад о плане эвакуации оборудования. Перед глазами стояли два образа: огонек фонарика в окне геологоуправления прошлой ночью и лицо брата Мирзы за решеткой во время короткого свидания утром – осунувшееся, с синяком под глазом. «Молчи, Али. Для них ты уже враг», – прошептал Мирза.
— Товарищ Ширинли! – Голос председателя Совнаркома Багирова (прототип – реальный глава АзССР М.Д. Багиров) прозвучал как выстрел. – «Азнефть» не выполнила октябрьский план! Объясните!
Али встал, чувствуя, как сотни глаз впились в него. С трибуны на него смотрел и Иван Громов, сидевший справа от Багирова в форме майора НКВД. Холодный, непроницаемый.
— Товарищ председатель, – голос Али звучал хрипло, но твердо. – Цех №4 разрушен бомбой. Крекинг-колонна №7 требует замены секций. Мы работаем под бомбежками. Люди падают от усталости...
— Не ищите оправданий! – Багиров ударил кулаком по столу. – Нефть – кровь фронта! Если не дадите план – отдадим промыслы под военное управление! И виновных – под трибунал!
— Военное управление? – Али не удержался. – То есть майор Громов будет взрывать нефтепромыслы не тайком, а официально?
Гробовая тишина. Багиров побледнел. Громов медленно поднял голову. Его глаза встретились с глазами Али. В них не было гнева. Была ледяная оценка угрозы.
— Товарищ Ширинли, – голос Громова прозвучал тихо, но перекрыл шорох в зале. – Ваши слова пахнут саботажем. Или незнанием приказов Ставки. Что хуже?
— Я знаю, что нефть нужна для победы! – Али не отводил взгляда. – А не для того, чтобы ее превращали в пепел по приказу трусов!
— Достаточно! – Багиров вскочил. – Вон из зала! Ожидайте решения в кабинете особого отдела!
Али повернулся, чувствуя спиной ненависть и страх зала. Он шагнул к выходу. Проходил мимо трибуны. И тут увидел.
Когда Громов наклонился, чтобы поднять упавшую шифровку, из-под воротника его гимнастерки выскользнула тонкая цепочка. И на ней – медный осколок с обгоревшим краем. Тот самый. Из подвала церкви Св. Никогайоса. 1918 год.
Время остановилось. Шум зала заглох. Али замер, не веря глазам. Он? Иван Громов – тот самый офицер? Но он сказал... что тот офицер погиб!
Громов почувствовал его взгляд. Резко выпрямился. В его глазах мелькнуло что-то неуловимое – паника? Предупреждение? Он сунул осколок обратно под гимнастерку.
— Конвой! – крикнул Багиров. – Вывести Ширинли!
Но Али уже не слышал. Он шагнул к трибуне, не обращая внимания на подбегающих конвоиров. Голос его был хриплым шепотом, но Громов услышал:
— Ты... лгал. Ты жив. И носишь «это». Зачем?
Громов встал. Его лицо было каменным, но рука непроизвольно сжала цепочку под тканью.
— Не здесь, – резко бросил он. – Сейчас не время...
— Когда?! Когда ты придешь с приказом взорвать мой город?! – голос Али сорвался на крик.
Конвоиры схватили его за руки. Он вырывался, не сводя глаз с Громова:
— Ты помнишь клятву?! Помнишь кровь на мостовой?! Или для тебя теперь есть только «приказ Ставки»?!
Громов отвернулся. Его челюсть напряглась.
— Вывести, – повторил он конвоирам глухо. – И запереть.
Внезапно:
Здание содрогнулось, как от удара гигантского молота. С потолка посыпалась штукатурка. Глухой, сокрушительный грохот пришел с юга – со стороны промзоны. За ним – второй. Третий. Огненные сполохи осветили окна зала.
— Бомбежка! На промзону! – кто-то закричал.
Все бросились к окнам. Над районом Сурахан поднимались чёрные грибы дыма, прошитые багровыми языками пламени. Не нефтяные факелы контролируемого сжигания газа – это горело «всё».
Громов схватил трубку полевого телефона, висевшего у трибуны:
— Оперативный дежурный НКВД! Доложить обстановку! Что горит?!
Голос в трубке был перекошен от ужаса:
— Товарищ майор! Цех №4... резервуары с авиабензином... прямое попадание! Взрывы цепные! Горит всё! Ветром огонь несёт на трубопровод Б-7 и электростанцию!
Громов побледнел. Трубопровод Б-7 – главная артерия, ведущая к нефтеперегонке. Его взрыв – катастрофа. Или... цель диверсантов?
Он резко повернулся к Али, которого конвоиры все еще держали:
— Цех №4. Там же была крекинг-колонна №7? Трещина по шву?
Али, ошеломленный взрывами, кивнул:
— Да... Мы ее чинили... но давление...
— Идиот! – Громов в бешенстве ударил кулаком по трибуне. – Трещина – идеальное место для магнитной мины! Это не бомба! Это диверсия! «FACKEL»!
Он схватил Али за плечо, отталкивая конвоиров:
— Ты знаешь схему труб и клапанов лучше всех. Если мы не перекроем подачу нефти к горящим резервуарам – взорвётся половина промзоны! Так?!
Али смотрел на пламя за окном, пожиравшее его жизнь, его труд. На лицо Громова – того самого человека, что спас его в 1918-м и теперь готов был уничтожить Баку. В его глазах горел не приказ – отчаянная необходимость спасти «Сейчас».
— Так, – коротко бросил Али. – Но Мирза...
— Если выживем – Мирзу освобожу лично! – Громов уже бежал к выходу, таща Али за собой. – Машина! Немедленно к Сураханам!
Они выскочили из здания. Навстречу им, пригнувшись от порывов раскаленного ветра, неслась «эмка» с синими фарами. Шофер Громова, бледный как смерть, кричал в окно:
— Товарищ майор! По рации! Срочное! Из госпиталя! Радистка Вера убита! И... «Мюллер» исчез! Его вынесла та самая Нино!
Громов и Али переглянулись. В глазах обоих читалось одно: «Предательство». Кто-то внутри НКВД или госпиталя сыграл на руку «Факелу». И пока они спасали промзону, враг действовал.
— В машину! – рявкнул Громов. – Разберемся потом!
«Эмка» рванула сквозь хаос улиц, объезжая рушащиеся стены и толпы бегущих людей, к адскому зареву Сурахан. Али сжал в кармане тот самый осколок медальона, который незаметно стащил с Громова в зале во время потасовки. Он был теплым и острым. Как их общая судьба.
— Громов! – крикнул Али над ревом мотора и воем сирен. – Кто такая Нино? Кто помог ей?!
Громов смотрел на бушующее пламя впереди. Его лицо в отсветах пожара было похоже на лик древнего воина.
— Если выживем – узнаешь. А пока... держись, ты уже не «орлёнок (qartal)», будь Орлом. Лети на огонь.
 
Глава 6: «Двойная игра Нино»
Рашид, напуганный и виноватый после кражи дела Арутюняна (который, возможно, убит?), попадает в сети Нино. Она шантажирует его связью с Лейлой и исчезновением дела, требуя схемы нефтепроводов. На фоне – пожар в Сураханах и погоня за диверсантами Али и Громовым
Баку. Район Черного Города. 18 октября 1942 г. 23:47.   
Рашид сидел на корточках в вонючей подворотне, его трясло как в лихорадке. В кармане пальто жгло украденным делом Армена Арутюняна. «Способ спасти Мирзу и Лейлу», – шептала Нино. Но что он нашел? Сухие приказы о геологоразведке и… справку из психдиспансера 1938 года: «Арутюнян А.С. Страдает параноидальными эпизодами. Склонен к фантазированию». Он псих? И НКВД поверило его бреду про Мирзу?   
Внезапно из темноты вынырнул человек в кепке-восьмиклинке. Рашид узнал Арутюняна. Тот шатался, пьяный, бормоча:   
— Ширинли… сволочи… Лейла моя…   
Рашид прижался к стене. Он ничего не знает. Просто пьяный дурак…
Но Армен вдруг остановился, уставившись в его подворотню. Глаза, мутные от водки, сузились:   
— Ты?.. Рашид? Что ты тут…   
Рашид не помнил, как выхватил нож – обычный сапожный, для резки кабеля. Одно движение – и Армен схватился за шею, из которой сочилась тёмная струйка. Он захрипел, оседая на грязный снег. Рашид отшвырнул нож, побежал, не оглядываясь. Не я… Это не я… 
Час спустя. Подвал заброшенной кондитерской.   
Нино зажигала керосиновую лампу. Свет выхватил из мрака стеллажи с пустыми банками из-под варенья.   
— Ну? – ее голос звучал как шелк, скользящий по лезвию. – Нашел компромат?   
Рашид, всё ещё дрожа, швырнул на стол папку:   
— Он псих! Параноик! Его показания – бред! Отдай это Громову! Пусть освободит Мирзу!   
Нино лениво листала дело. Ее пальцы остановились на справке из психдиспансера. Она усмехнулась:   
— Милый Рашид… Это не компромат. Это – твой смертный приговор.   
— Что?!   
— Подумай. – Она приблизилась, ее духи – тяжелые, как запах тропического цветка – ударили в нос. – Кто поверит, что дело Арутюняна «само» исчезло из архива? Кто поверит, что его «самого» нашли с перерезанным горлом в двух шагах? – Она ткнула пальцем в его грудь. – Все скажут: это Рашид Гасанов, жених Лейлы Ширинли, украл дело и убил свидетеля, чтобы спасти шпиона Мирзу!   
Рашид отшатнулся, как от удара током. «Ловушка.» 
— Ты… сволочь… Ты подставила меня!   
— Я дала тебе шанс стать героем, – Нино пожала плечами. – Ты стал мясником. Но выход есть. – Она достала из ридикюля фотографию. На ней – Лейла в хирургическом халате, склонившаяся над «Мюллером». Рядом – ампула с белым порошком (снотворное Гарника) в ее руке. – Видишь? Твоя невеста намеренно ввела диверсанту неизвестное вещество. По приказу абвера? Чтобы скрыть его шпионскую деятельность?   
(Националистический Крючок) 
Нино сменила тон, её голос стал проникновенным и жёстким:   
— Ты думаешь, я служу только немцам? Нет, Рашид. Я служу будущему Азербайджана. Тому, где не будет ни НКВД, сажающего твоих братьев по надуманным статьям, ни русских хозяев, считающих нас второсортными. — Она в упор посмотрела на него. — Азербайджан должен быть с Турцией, а не с Россией! Анкара – наш исторический союзник. Она не сожжёт наши нефтяные поля, как Громов. Она даст нам власть над нашим же богатством!   
Рашид молчал, подавленный. Слова «второсортные» жгли, как раскалённое железо. Он вспомнил презрительные взгляды русских инспекторов, шепоток в трамвае: «Хачик».   
— Русские никогда не примут нас как равных, — Нино страстно шептала. — Они оккупанты, делящие Кавказ на сферы влияния! Взгляни на Армению – их любимчиков! Кому отдали Зангезур? Кто вооружает дашнаков против мусульман? — Она схватила его за руку. — Ты – сын тюркского народа! Твоя кровь – от Огуз-хана! Помнишь лозунг «Тюркизация, исламизация,»? Вот наш путь! Турки не хотят разрушать Баку. Они хотят освободить его! Чтобы нефть лилась не в русские танки, а в тюркское возрождение!   
Она поднесла фотографию Лейлы к его лицу:   
— Поможешь нам – спасешь её. И станешь героем нового Азербайджана. Того, что восстанет из пепла российской империи под крылом Анкары. Откажешься – твоя Лейла умрёт как предательница, а ты – как её сообщник. Выбор за тобой, «джигит».   
Рашид сглотнул. В глазах темнело от ненависти и бессилия.   
— Что… тебе нужно?   
— Схемы. – Глаза Нино заблестели в полумраке. – Не просто трубопроводов. Мне нужны точки, где можно «точечно» перекрыть подачу воды для охлаждения крекинг-установок. Где клапана ручного дублирования на случай отключения электричества. – Она улыбнулась, видя его непонимание. – «Факел» не хочет большого взрыва. Он хочет «контролируемой аварии». Чтобы крекинг-колонны плавились без огня, как свечи. Без шума. Без дыма. Турки придут – и восстановят за неделю. И Баку станет их жемчужиной. А ты – её уважаемым сыном.   
Рашид понял. Это было страшнее бомбы. Тихий саботаж.   
— Я… инженер-геолог. Я не знаю этих схем!   
— Но твоя невеста – сестра главного инженера «Азнефти». – Нино положила браунинг на стол рядом с фотографией. – Лейла бывает в кабинете брата. У нее ключ. Она доверяет тебе. Добывай. Или… – она провела пальцем по холодному стволу.   
Тем временем. Сураханы. Эпицентр ада. 
Али и Громов ползли по раскаленной земле у трубопровода Б-7. Воздух выжигал легкие, пламя ревело в десятке метров, поливая их градом искр и горячего пепла. Над ними, как гигантский факел, пылал резервуар с авиабензином.   
— Левый поворот! – орал Али, перекрывая грохот. – Там задвижка! Красный маховик!   
Громов кивнул, ползком пробираясь сквозь дым. Его шинель тлела. Али видел, как он сжимает в кулаке тот самый осколок медальона – как талисман. Сумасшедший. «Белогвардеец-чекист с иконкой…»   
Они добрались до узла запорной арматуры. Металл был раскален докрасна.   
— Вместе! – закричал Громов. – На три!   
Они вцепились в маховик. Кожа ладоней зашипела, запахло паленым мясом. Маховик не поддавался.   
— ЕЩЕ РАЗ! – взревел Громов.   
С диким скрежетом задвижка сдвинулась. Струя бьющей под давлением нефти из поврежденной трубы ослабла, перестав подпитывать огненный смерч у резервуара.   
— Успели! – Али рухнул на землю, заворачивая обожженные руки в грязную ветошь.   
Громов, тяжело дыша, смотрел на отступающее пламя. Его лицо в отсветах было изможденным, но глаза горели.   
— Молодец, орлёнок…, Ты Орёл – он хрипло кашлянул. – Думал, сдохнем как псы в этом аду…   
— Обещание помнишь? – Али приподнялся на локте. – Мирза.   
— Помню. – Громов вытер сажей лицо. – Завтра утром…   
Внезапно:   
Со стороны уцелевшей насосной станции донесся резкий звук – не взрыв, а глухой «хлопок», как лопнувший котел. За ним – скрежет металла, переходящий в жуткий вой.   
— Что это?! – Али вскочил.   
Громов побледнел под слоем сажи:   
— Крекинг-колонна… Рушится без охлаждения. Такого звука… не бывает при аварии. Это «диверсия». Вывод из строя дублирующего контура охлаждения… Там же были ручные клапана?!   
Али почувствовал ледяной укол в сердце. Ручные клапана… Точки дублирования… Лейла вчера говорила, что Рашид спрашивал о них абстрактно, «для защиты объекта» …   
— Громов! – Али схватил его за плечо. – Это Нино! Она использует Рашида! Он дурак, он не понимает! Надо в госпиталь! Лейла в опасности!   
Они бросились к уцелевшей «эмке», объезжая языки пламени. Громов, на ходу заряжая наган, бросил Али:   
— Твой брат Мирза… Он в камере №5. Пароль для дежурного: «Тени исчезают в полдень». Скажешь – его отпустят.   
Али смотрел на него, потрясенный. *Почему он доверяет?   
— А ты?   
— Я поеду в госпиталь. Найду Нино. – В глазах Громова было что-то нечеловечески холодное. – И отрежу ей язык, прежде чем она скажет хоть слово против Лейлы.   
В госпитальном морге.   
Лейла стояла над телом радистки Веры. Не убитой – задушенной тонкой проволокой. На шее – синий жгут. Рядом Гарник молча показывал пустую ампулу – от того самого снотворного.   
— Нино… – прошептала Лейла. – Она сделала это. И унесла «Мюллера».   
— Не только, – Гарник поднял с пола обгоревший клочок бумаги. На нем – схематичный рисунок труб с пометкой: «Ручные клапана охлаждения. Сектор Г-7». Почерк был знакомым. Рашид.   
Лейла схватилась за стену. Мир в глазах поплыл. Предатель? Ее Рашид?   
— Нет… не может…   
В этот момент в морг ворвался Громов. Его взгляд скользнул по телу Веры, по бумажке в руке Гарника. Он понял всё без слов.   
— Где Нино? – его голос был тихим и страшным.   
— Исчезла, – ответил Гарник. – Как и «Мюллер». И… Рашид.   
Громов повернулся к Лейле. В его глазах не было осуждения. Была тяжелая решимость.   
— Ваш Рашид – пешка. Нино ведет игру. И она знает, что вы следующая цель. Идемте. Спрячем вас.   
— Нет! – Лейла вырвала руку. – Я найду Рашида! Он не предатель! Он…   
Выстрел прозвучал снаружи, во дворе госпиталя. Одиночный. Чистый. Как удар хлыста.   
Все бросились к окну. На заснеженной земле, у фонарного столба, лежало тело в мужском пальто. Рядом стояла Нино, прямая и холодная, пряча браунинг в муфту. Она подняла голову, посмотрела прямо на Лейлу в окно. Улыбнулась. И растворилась в темноте.   
Лейла узнала пальто. Рашид. Она издала звук, словно пуля попала и в нее.   
Громов схватил ее, не дав упасть:   
— Теперь вы видите? В этой игре проигрывают все, кто верит в добро. Выживают только тени. Идемте.   
Он потащил ее прочь, от окна, от тела в снегу. Лейла не сопротивлялась. В глазах – пустота. Нино выиграла этот раунд. Убив свидетеля и сломав Лейлу.
 
 
Глава 7: «Роды в аду»
 – Лейла, сломленная смертью Рашида, обнаруживает, что беременна. Роды во время очередного теракта в бомбоубежище госпиталя. Помощь Гарника и неожиданное появление Али и Громова, преследующих Нино. 
Баку. Госпиталь №5. Бомбоубежище. 19 ноября 1942 г.
Лейла не плакала. Смерть Рашида заморозила что-то внутри. Она работала как автомат: перевязки, операции, уколы. Только по ночам, в тесной каморке сестры милосердия, её пробирала дрожь, и она сжимала в кулаке окровавленную прядь волос Рашида. А ещё — её тошнило. Каждое утро.   
Гарник, наблюдая за ней, молча положил перед ней стетоскоп и мутную склянку с реактивом:   
— Проверь. У тебя классические симптомы. И цикл... ты, пропускала?   
Лейла машинально сделала тест. Синяя полоса проступила на стекле как приговор. Ребёнок Рашида. Сирота ещё до рождения. Она не почувствовала радости. Только ледяную тяжесть под сердцем.   
Три недели спустя.
Ситуация в городе накалялась. После диверсии в Сураханах НКВД ввёл комендантский час. Улицы патрулировали усиленные наряды, а в небе дежурили зенитные расчёты. Воздушные тревоги объявляли редко — немцы бомбили промзону точечно, стараясь вывести из строя нефтепроводы. Но 19 ноября всё изменилось.   
Сцена: 
Лейла заканчивала смену, когда земля содрогнулась. Не от взрыва бомбы — от мощного детонационного удара где-то в районе нефтехранилища №2. Огненный столб взметнулся над промзоной, осветив ночь багровым заревом. Стекла окон госпиталя выбило ударной волной.   
— Диверсия! — закричал Гарник, вбегая в перевязочную. — «Факел» добрался до резервуаров! Весь персонал — в бомбоубежище!   
В подвале было тесно и душно. Тусклые лампочки, мигая, выхватывали из полумрака перекошенные лица раненых, плачущих детей, старух, читающих молитвы по -азербайджански, по-армянски, по-русски. Воздух — спертый, густой от запаха пота, крови и страха. Где-то в углу стонала женщина в родах.   
— Сестра! Помогите! — закричала санитарка, увидев Лейлу. — Она со схватками! А наш акушер... под завалом операционной!   
Лейла машинально пошла за ней, отодвигая боль. Ещё одна жизнь. Ещё одна борьба.   
Женщину звали Сусанна. Армянка. Муж погиб под Москвой. Она сжимала руку Лейлы, её пальцы были ледяными.   
— Доктор... боюсь...   
— Не бойся, — Лейла автоматически проверяла раскрытие. — Всё будет...   
Внезапно:
Острая, знакомая боль скрутила её саму. Схватка. Сильнее прежних. Нет. Не сейчас. Не здесь. Она прислонилась к сырой стене, стиснув зубы. Гарник, ставивший капельницу рядом, мгновенно понял:   
— Лейла?! Твои роды?!   
Она кивнула, не в силах говорить. Мир поплыл. Голоса смешались: стоны Сусанны, крики испуганных детей, грохот нового взрыва где-то у вокзала. Рашид... Прости... Я не справлюсь...
— Эй! — Гарник схватил за руку молодого парня в разорванной гимнастерке. — Тащи сюда брезент! Разделяй зону! Ищи чистые простыни, воду! Быстро!   
Он повернулся к Лейле, его голос был резким, как команда на фронте:   
— Лейла Ширинли! Слушай меня! Ты — врач. Ты — сильнее страха. Твой ребёнок хочет жить. Помоги ему! Дыши!   
Его руки, твердые и уверенные, уложили её на наскоро сооруженные носилки рядом с Сусанной. Две женщины. Две жизни. Две судьбы. В пляшущем свете коптилки их взгляды встретились. Сусанна слабо улыбнулась:   
— Вместе... легче...   
За стенами убежища:   
Хаос после диверсии нарастал. Нефтяные лужи горели вдоль дорог к промзоне, создавая адские коридоры огня. Санитарные машины с трудом пробивались сквозь заторы — беженцы из пригородов заполонили центр. Где-то у вокзала слышалась перестрелка: НКВД ловило диверсантов, пытавшихся поджечь цистерны с бензином.   
В бомбоубежище: 
Лейла сжимала руку Сусанны. Их схватки шли в унисон, как страшный танец. Гарник метался между ними, его лицо в поту.   
— Лейла! Тужься! Вижу головку! — его голос перекрыл вой сирены снаружи.   
Боль была нечеловеческой. Лейла кричала, сливаясь с криками Сусанны, с грохотом обрушений. Вдруг свет погас. Полная темнота. Паника. Крики.   
— Фонарь! — рявкнул Гарник.   
Луч карманного фонарика выхватил Лейлу. Она видела только лицо Гарника — сосредоточенное, бесстрастное, как скала.   
— Сейчас! Тужься! Изо всех сил!   
Она собрала последние силы. Вспомнила Рашида. Его смех. Его тепло. Ради тебя... Ради нашего ребёнка...
— Родилась! — голос Гарника прозвучал как победный марш. Хлопок. Детский плач — слабый, настойчивый. — Девочка! Живая! Здоровая!   
Лейла заплакала. От боли, от облегчения, от бесконечной усталости. Кто-то положил ей на грудь теплый, влажный комочек жизни. Маленькое личико. Дочь Рашида. 
— Сусанна! — Гарник уже был у другой женщины. — Твоя очередь! Держись!   
Внезапно:
Дверь в бомбоубежище с грохотом распахнулась. В проеме, окутанные дымом, стояли Али и Громов с наганами наготове. Их фонари выхватили толпу перепуганных людей, Гарника, склонившегося над Сусанной, и Лейлу с ребёнком на груди.   
— Нино! Где она?! — Громов шагнул вперед, пистолет метался по теням.   
— Здесь нет Нино! — закричал Гарник, не отрываясь от Сусанны. — Уходите! Здесь роды!   
Но Громов не слушал. Его взгляд упал на Лейлу. На ребёнка. Что-то дрогнуло в его каменном лице. На миг.   
— Она тут! — Али ткнул пальцем в дальний угол, где мелькнула женская фигура в медсестринской косынке. Нино! Она целилась в Лейлу из маленького браунинга!   
Выстрел грохнул, оглушительно громкий в замкнутом пространстве. Пуля ударила в стену над головой Лейлы, осыпав её осколками штукатурки. Ребёнок зашелся в крике.   
— Ложись! — Али бросился к сестре, закрывая её своим телом.   
Громов выстрелил на звук. Ответный выстрел Нино попал в лампочку над Сусанной. Стекло дождем посыпалось на роженицу.   
— НЕТ! — Гарник накрыл Сусанну собой.   
В темноте началась паника. Люди метались, кричали. Громов и Али, прижимаясь к стенам, стреляли в сторону вспышек выстрелов Нино. Она отступала вглубь убежища, к запасному выходу.   
— Она уходит! — закричал Али.   
— Не важно! — Громов вдруг остановил погоню. Он посмотрел на Лейлу, прижимавшую плачущего ребёнка к груди, на Гарника, помогавшего Сусанне. — Пусть уходит. Здесь важнее жизнь.   
Он подошел к Лейле. Снял шинель, накрыл её и ребёнка. Его жест был неожиданно мягким.   
— Как... имя?   
Лейла подняла на него глаза. В них были слезы, боль, но и странное спокойствие.   
— Айна... В честь матери Рашида.   
Громов кивнул. Где-то снаружи рухнула горящая ферма резервуара. Земля содрогнулась. Над Сусанной раздался слабый крик — второй новорождённый. Мальчик.   
В углу, у запасного выхода, Нино, прижимая окровавленное плечо (пуля Громова всё же задела её), усмехнулась в темноте. Она видела всё: новорождённых, Лейлу, Громова. Её пальцы сжали маленькую капсулу — не яд, а плёнку с фотографиями только что родившей Лейлы и ребёнка. Идеальный шантаж.   
Она скользнула в чёрный провал тоннеля. Игра не окончена. Тени не исчезают даже в полдень ада.   
Финальный кадр главы:
В мерцающем свете фонариков два новорождённых плакали на руках у измождённых женщин. Али и Громов стояли рядом, обожжённые, в пыли, с пистолетами в руках, охраняя хрупкое чудо жизни среди руин. За стенами ревела война, но здесь, в подземелье, родилась надежда. Хрупкая. Кровавая. Непобедимая.   
 
Глава 8: «Судьба иконой»   
Баку. Нефтехранилище №3 «Красные Камни». 20 ноября 1942 г. 04:17.
Ветер с Каспия гнал по земле едкую смесь гари и мазута. Громов стоял над телом Веры. Не в морге – в грязном углу котельной, куда ее сбросили, как мусор. На шее – синий жгут от телефонного провода. В сжатой руке – клочок кальки с обрывком шифровки:   
«...СЕМЁНОВУ. ПЕРЕДАЧА «ФАКЕЛУ» ЧЕРЕЗ КАНАЛ «Л…» 
— «Лира» ... – прошептал Громов, выпрямляясь. Ледяная ярость пульсировала в висках. Семёнов. Его начальник. Тот, кто доверял секреты «Факела». Кто приказал «ликвидировать» Веру.   
Али, проверявший трубы на мини-заводе рядом, подошел, всматриваясь в записку:   
— «Лира»? Это же... Нино? Она артистка!   
— Не только, – Громов разжал кулак. В ладони лежал крошечный жемчужный шпиль – как у Нино. Он нашел его у тела Веры. – «Лира» – ее позывной. А Семёнов... их куратор. Он продал Баку.   
Воспоминания, эпизод из прошлого (Флэшбэк):      
Кабинет НКВД, неделю назад. Семёнов, попыхивая трубкой, протягивает Громову досье: «Вот твой «крот» в «Азнефти», Иван. Ширинли. Документы железные. Готовь ордер». Громов колеблется: «Но улики... косвенные». Семёнов хлопает по столу: «На войне косвенных улик не бывает! Или ты за своего?»   

— Он подставил Мирзу... чтобы отвлечь нас, – Али ударил кулаком по ржавой трубе. – Пока мы спасали брата, он сливал данные Нино!   
— Не только, – Громов поднял голову, вслушиваясь в ночь. Сквозь гул ветра пробивался ритмичный «тук-тук-тук» – как будто стучал молоток по металлу. – Он здесь. Передает последние данные. Перед эвакуацией.   
Они двинулись на звук, крадучись между черными громадами резервуаров. Нефть сочилась из трещин в бетоне, сливаясь в маслянистые лужи. Надпись на ближайшем цилиндре: «Этилированный бензин. Огнеопасно».   
Сцена:
У резервуара №7, в тусклом свете фонаря, стоял Семёнов. Не в форме НКВД – в гражданском пальто и шляпе. Он прижимал к губам микрофон полевого передатчика, быстро диктуя:   
— ...координаты клапанов охлаждения подтверждаю. Удар по сектору Г-7 парализует...   
— Прекрати передачу, Семёнов! – Громов вышел из тени, наган направлен в грудь начальника.   
Семёнов не испугался. Медленно положил передатчик на землю. Улыбнулся.   
— Опоздал, Ваня. Данные уже ушли. Через час крекинг-колонны поплывут, как воск. А ты... – он кивнул на Али, – будешь крайним. Саботажник.   
— Зачем? – голос Громова был хриплым. – Деньги? Идея?  — Выживание, – Семёнов поправил шляпу. – Германия возьмет Кавказ к зиме. Кто служил ей – получит власть. А вы... – он махнул рукой в сторону промзоны, – сгорите в своем «Красном Баку».   
— Как Вера? – шагнул вперед Али. – Она мешала?   
— Радистка? Да. Подслушала мой разговор с «Лирой». Любопытство – смертный грех...   
Внезапно:
Из-за резервуара вышла Вера. Живая. Лицо – сине-багровое от удушья, на шее – страшный кровоподтек, но в руках – карабин СВТ.   
— Любопытство... – ее голос был шепотом разбитого горла, – ...спасло меня. Я.… притворилась мертвой... когда ты душил...   
Семёнов ахнул, отпрянув. Его рука потянулась к кобуре.   
— Ты!..   
Выстрел Веры прозвучал первым. Пуля ударила Семёнова в плечо. Он вскрикнул, упав на колени. Его пистолет выскользнул из руки, упав в нефтяную лужу.   
— Вера! Стой! – крикнул Громов, но было поздно.   
Она шла на Семёнова, целясь в голову. Глаза – пустые, как у мертвеца.   
— За Лейлу... За ребенка... За всех...   
Трагедия:
Семёнов, корчась от боли, нащупал в кармане гранату РГД-33.   
— Вместе?! Поехали! – он рванул чеку.   
Громов бросился на Веру, сбивая ее с ног. Али – на Семёнова.   
Взрыв.   
Не оглушительный грохот, а глухой хлюп, как лопнувший бурдюк. Граната была брошена в нефтяную лужу. Столб черной, липкой жидкости взметнулся вверх, обрушившись на них дегтярным дождем. И, - загорелся.   
— Горим! – закричал Али, сбивая пламя с куртки.   
Огненный вал покатился по лужам нефти к резервуару №7. Семёнов, объятый пламенем, бился в конвульсиях у его основания.   
— Наверх! – Громов тащил Веру по аварийной лестнице на крышу резервуара – единственное место, не залитое нефтью.   
Наверху:
Ветер хлестал горячими волнами. Внизу бушевало море огня, пожирая Семёнова. Вера лежала без движения – осколок гранаты пробил ей грудь.   
 
— Держись! – Громов рвал гимнастерку на бинты, пытаясь заткнуть рану.   
Вера слабо отвела его руку. Губы шевелились:   
— «Лира» ... с плёнкой... уходит... морем... Рыбацкий баркас... «Шторм» ... Останови...   
Кровь выступила на губах. Ее глаза смотрели в черное небо.   
— Иван... твой отец... не погиб... Семёнов... продал его... немцам... в 37-м...   
Громов замер. Мир рухнул. Отец. Белогвардейский полковник. Которого он стыдился. Которого «сдал» НКВД, чтобы сделать карьеру... И Семёнов знал. И использовал.
— Где он?! – в голосе Громова был ледяной ужас.   
— Крым... Ялта... – Вера выдохнула имя в последний раз. Её рука разжалась. На ладони – медная иконка, почти идентичная осколку Громова. Спасение. Искупление. Проклятие.
 
Финал:
Огонь добирался до верха резервуара. Тепло прожигало подошвы.   
— Надо прыгать! – крикнул Али, сбрасывая горящую куртку. – Вон там – чистая земля!   
Они спрыгнули, едва успев. Резервуар №7 взорвался, как вулкан, осыпая их шрапнелью из раскаленного металла.   
Громов поднялся первым. Рука обожжена, шинель тлела. Он подошел к обугленному скелету Семёнова. Поднял валявшийся рядом пистолет. Выстрелил в голову трупу. Холодно. Методично.   
— За отца. За Веру. За всех.   
Али молча смотрел на иконку в руке Громова. Теперь их было две. Разбитые. Опаленные. Как клятвы, которые не смогли защитить.   
— Нино... баркас «Шторм» ... – прошептал он. – Она уплывает?   
Громов посмотрел в сторону моря. На горизонте, в первых лучах рассвета, виднелся силуэт паруса.   
— Уплывает. Но не навсегда. – Он сунул иконки в карман. – Тени не исчезают. Они возвращаются.   
Он развернулся и пошел прочь от огня, не оглядываясь. За ним, хромая, брел Али. Два солдата в войне без конца. Над ними, смешиваясь с дымом, поднималось кроваво-красное солнце.   
 
Глава 9: «Последний выбор Рашида»
Флешбек к моменту смерти Рашида. Его внутренний монолог, столкновение с Нино у фонаря, роковой выстрел. Параллель – Лейла называет дочь Айной, выполняя его последнюю волю.
(Флешбек / Параллельный монтаж с главой 7)
Баку. Переулок у госпиталя. 18 октября 1942 г. 23:58.
Холодный ветер рвал полы пальто. Рашид Гасанов стоял под фонарём, вглядываясь в темный провал подворотни, где только что скрылась Нино. В кармане – украденное дело Арутюняна. В ушах – её слова: «Лейлу обвинят как пособницу... Расстреляют за 24 часа».   
Внутренний монолог Рашида:
«Она лжёт. Должна лгать. Но... а если нет?
Лейла в белом халате у операционного стола. Её пальцы, точные и нежные, накладывают шов. Её смех, когда они крали чурчхелу с базара...
Их комната. Запах лаванды от её волос. Она говорит: «У нас будет семья, Рашид. Здесь. В Баку. После войны». 
Голос Нино режет память: «Её расстреляют. Как твою мать». 
Мама. 1937 год. Двор НКВД. Сухой треск выстрела за стеной. Он, 14-летний, ждёт у ворот. Ему выносят её пальто. Со следами крови на подкладке...» 
Рашид вытер лицо. Пальцы пахли железом и страхом – запах крови Арутюняна. Он достал дело. Справка о паранойи блеснула в свете фонаря. «Бред. Но НКВД поверит бреду, а не мне». Он разорвал листок в клочья, швырнул в ветер.   
— Нино! – его крик затерялся в вой сирены. – Я не дам тебе её сломать!   
Тем временем. Бомбоубежище госпиталя. (Параллель: Роды Лейлы)   
Лейла, истекая кровью и потом, тужилась в полумраке. В глазах поплыли круги: Рашид... держи меня... 
— Где ты?.. – вырвался стон.   
На улице:
Нино вышла из тени. Браунинг в муфте не дрожал.   
— Герой? – усмехнулась она. – Опоздал. «Факел» уже получил координаты клапанов. Твоя Лейла – лишь пешка. Как и ты.   
— Врешь! – Рашид шагнул к ней. – Я скажу Громову всё! Про тебя! Про Семёнова!   
Нино вздохнула театрально:   
— Милый дурак. Громов мёртв. Взрыв в Сураханах. Твой друг Али – тоже. Осталась Лейла... – она достала фото: Лейла у постели "Мюллера" со шприцем. – И этот снимок в Особом отделе. Через час её арестуют. Если...   
Рашид не слышал "если". Громов мёртв. Али мёртв. Мир рухнул. Осталась только Лейла. Её жизнь. Цена – его честь. Предательство.   
— ...Если ты умрешь героем прямо сейчас, – закончила Нино. – Пуля в лоб. Самоубийство виновного в убийстве Арутюняна и краже секретных документов. Я уничтожу фото. Лейла будет чиста.   
Она протянула браунинг рукояткой вперёд.   
— Выбор за тобой. Живая Лейла... или твоя мёртвая совесть?   
В бомбоубежище:
— Головка! Ещё! – кричал Гарник.   
Лейла впилась пальцами в брезент. Рашид... помоги...
— Я... не могу...   
На улице:   
Рашид взял браунинг. Металл был ледяным. Самоубийство. Позор. Но Лейла – жива. Их ребенок...   
— Поклянись, – прошептал он. – Уничтожишь фото.   
Нино подняла три пальца:   
— Клянусь памятью матери. Я – не Семёнов.   
Он кивнул. Приставил ствол к виску. Закрыл глаза. Увидел Лейлу. Улыбающуюся. С ребенком на руках...   
«Назови её Айной...» – подумал он.   
Выстрел.
Не он выстрелил. Пуля ударила ему в грудь. Он упал навзничь, роняя браунинг. Над ним склонилось лицо Нино.   
— Прости, – её голос звучал искренне. – Но живой свидетель мне страшнее твоей мёртвой совести. А фото... – ...пригодится для шантажа Лейлы.   
Рашид захрипел. Кровь наполняла лёгкие. Он видел, как Нино уходит. Видел звёзды над Баку. Последняя мысль:   
«Лейла... Айна... Прости...»
В бомбоубежище:
— Родилась! – закричал Гарник.   
Плач новорождённой слился с воем сирен. Лейла, плача и смеясь, прижала дочь к груди.   
— Айна... – прошептала она сквозь слёзы, не зная почему. – Айночка моя...   
 
                Тело Рашида лежало под фонарём. Чёрная нефтяная лужа смешивалась с кровью на мостовой. В кармане его пальто – незаконченное письмо:   
«Лейла. Если не вернусь – знай: я хотел спасти тебя. Назови нашу дочь Айной. В честь мамы, которая...» 
Дальше – клякса. Слов не хватило.   
Над городом, как злой дух, пронесся немецкий бомбардировщик. Его тень скользнула по лицу Рашида. По письму. По имени «Айна», которое теперь носила дочь Лейлы – девочка, оставшаяся сиротой до рождения.   
 
 
Глава 10: «Финал операции»
Баку. Насосная станция №7 «Каспий». 22 ноября 1942 г. 05:30.   
Ледяной ветер с моря резал лицо, словно осколки стекла. Громов и Али, прижавшись к холодному бетону уступа над резервуарным парком, всматривались в предрассветную муть. В руках Громова – трофейный бинокль Семёнова, металл леденил пальцы. В сетке перекрестия – призрачные фигуры у причала:   
— Баркас «Шторм». Нино грузит ящики. И «Мюллер» с ней… на костылях, гад.   
Али сжал карабин до хруста в костяшках. В глазах, красных от бессонницы и ярости, горел холодный огонь ненависти.   
У причала стояли три цистерны с обманчивой маркировкой «H;O».   
— Зачем им вода? — прошипел Али. — Отравить?   
— Хуже, — Громов передал ему бинокль, голос хриплый. — Смотри рядом с цистернами. Мешки. Надпись: «Blitzrost!» (Мгновенная ржавчина). Час после подачи этой воды в трубы охлаждения – и катастрофическая коррозия. Крекинг-колонны рухнут сами, как карточные домики.   
Нино в белоснежном, кричаще-неуместном лабораторном халате открыла люк цистерны, высыпала туда мешок с белым, смертоносным порошком. «Мюллер» одобрительно кивнул, опираясь на костыль.   
— Почему не бомбят?! — вырвалось у Али. — Вызови авиацию! Немедленно!   
— Не успеют, — Громов мотнул головой на юго-запад. На горизонте со стороны Турции, сливаясь с серой мглой, уже серели первые силуэты «Мессершмиттов» утреннего рейда. — Они ударят, пока мы парализованы. Расчет точен.   
План Громова родился мгновенно, отчаянный и жестокий:   
— Я спущусь к клапанам аварийного сброса. Отраву – в море. Ты – прикрой с высоты.   
— Самоубийство! — Али схватил его за рукав. — Они тебя расстреляют как мишень на тире!   
— Не всё, — Громов вытащил из-под бушлата две тротиловые шашки, спаянные медной проволокой с детонатором. — Если не успею… взорву цистерны. Яд уйдёт в атмосферу. Тысячи отравятся… но промзона, сердце Баку, уцелеет. Шанс есть.   
Али посмотрел на шашки в его руке – две медные половинки гроба.   
— Отдай. Я спущусь. Ты важнее… Ты знаешь всю сеть…   
— Нет! — Громов резко впихнул шашки в потрепанный рюкзак. — Это «мой» долг. За отца. За Веру. За всех, кого предал Семёнов. Прикрывай.   
Он начал спуск по аварийной лестнице. Стальные ступени звенели под ветром и его тяжелыми шагами, словно колокол беды.   
Снизу:   
Нино услышала звон. Ее голова, как у хищницы, резко повернулась. Взмах белой руки – двое «матросов» с «Шторма», автоматы наперевес, бросились к лестнице. Короткие, рвущие тишину очереди, прошили предрассветный мрак. Свинцовый град заставил Громова прижаться к холодному ребру резервуара. Осколки краски посыпались ему за воротник.   
 
— Али!   
Выстрел карабина Али прозвучал как выстрел правосудия. Один нападавший рухнул, сраженный в голову. Второй откатился за бетонный блок, открыв ответный огонь. «Мюллер», ковыляя, торопливо двинулся к цистернам, тянулся к вентилям.   
— Не дай ему! — закричал Громов, делая рывок под прикрытием резервуара к клапанам аварийного сброса.   
Внезапно: 
Сверху, с плоской крыши насосной станции, раздался знакомый, хриплый от напряжения голос:   
— Эй, фашистские твари! Смотрите сюда!   
Гарник стоял во весь рост на фоне багровеющей полосы зари, как монумент. Первый луч солнца упал на ствол его пулемета Дегтярева.   
— За Баку! За Лейлу! За наших детей!   
Он открыл огонь. Шквал свинца обрушился на баркас «Шторм». Стекла рубки взорвались дождем осколков. Нино исчезла за ящиками. «Мюллер» швырнул костыль и повалился за цистерну.   
— Гарник! Ложись! Сумасшедший! — заорал Али, но его голос потонул в грохоте пулемета и ответном огне.   
Очередь из автомата ударила Гарника в грудь. Он дернулся, как от удара током, рухнул на колени, но продолжал стрелять, вцепившись в рукоятки пулемета. Пули били по металлу цистерн, высекая снопы искр.   
— Нет! — Али выстрелил наугад в сторону вспышек выстрелов, но убийца скрылся.   
На земле:
Громов, пользуясь паникой и отвлечением, рванул на себя массивный рычаг аварийного сброса. Заглушки клапанов со скрежетом и шипением пара сорвались. Струя ядовитой, химически пахнущей воды с белой пеной хлынула в дренажную трубу – прямо в холодные волны Каспия.   
— Успел! — облегченно выдохнул он и поднял глаза к Гарнику.   
Тот лежал на краю крыши, держась за окровавленный живот. На его лице, обращенном к друзьям, была странная, умиротворенная улыбка.   
— Иван… Али… Идите… к клапанам… основным… Взрывайте… — его голос был едва слышен над воем ветра и отдаленным гулом моторов.   
Громов понял мгновенно. Основные клапаны. Сердце системы. Их уничтожение – паралич. Подача воды остановится на сутки. Крекинг-колонны перегреются, рискуя взорваться. Но это даст драгоценное время очистить трубы! Цена – огромный риск, но шанс спасти все!   
— Там могут быть люди «Факела»! В самой насосной! — крикнул Али, указывая на массивное здание.   
— Отвлеку… — Гарник, собрав нечеловеческие силы, снова приподнялся, прижал окровавленный живот рукой и рванул затвор пулемета. Он дал длинную, исступленную очередь по темным окнам насосной, где мелькали испуганные тени. Стекла посыпались. — Бегите!   
Финальная схватка:
Али и Громов, как по команде, бросились к зданию насосной. Сзади гремел пулемет Гарника – одинокий, яростный, прощальный. Потом – одинокий, щелкающий выстрел. И вдруг – оглушительная, звенящая тишина, хуже любого грома.   
— Он… купил нам время ценою всего, — пробормотал Громов, вышибая укрепленную дверь плечом и прикладом.   
Внутри царил полумрак, пахло маслом и страхом. Три охранника «Факела», очнувшись от шока, открыли беспорядочную пальбу. Короткая, жестокая перестрелка в тесноте коридора. Громов вскрикнул – пуля прожгла руку выше локтя. Али почувствовал жгучую царапину на виске. Но они бились с яростью обреченных. Два выстрела Али, меткий бросок ножа Громова – и последний охранник рухнул, хрипя.   
Перед ними, в свете пробивающегося в окна рассвета, возвышались огромные стальные маховики главных клапанов.   
— Шашки! — Громов, стиснув зубы от боли, сбросил рюкзак. — Крепи здесь, на фланце! И здесь, у основания! Быстро!   
Наверху:
Нино и прихрамывающий «Мюллер», пользуясь тишиной после гибели охраны, подобрались к Гарнику. Он был еще жив, хрипло дышал.   
— Прощайте, доктор-идеалист, — холодно бросила Нино и со всей силы толкнула его беззащитное тело к краю крыши.   
Тело Гарника перевернулось в воздухе и рухнуло вниз, на переплетение труб у входа в насосную. Он упал к самым ногам Али, взметнув облако пыли. Глаза, полные невыносимой муки и странного спокойствия, встретились с глазами друга. Губы шевельнулись:   
— Али… не дай… нашим детям… стрелять… друг в друга… — Последний выдох. Глаза закрылись. Навеки.   
 
Взрыв.
— Гори всё огнём! — закричал Али, не сдерживая больше ярости и горя, и рванул рукоятку детонатора.   
Не оглушительный грохот, а сдавленный, мощный удар «внутри» стального чрева системы. Клапаны разорвало, как гнилую ткань. Стальные лопасти скрутило. Звон рвущегося металла затих, сменившись нарастающим шипением пара и… тишиной. Вода перестала течь по трубам. Тишина была гулкой, победной и страшной.    
Громов стоял на коленях над телом Гарника. Кровь сочилась из его раны, смешиваясь с кровью друга на бетоне. Он вынул обе иконки – ту, что спасла ему жизнь, и ту, что была с ним всегда. Одну, теплую от его тела, он вложил в окоченевшую, но все еще теплую руку армянина. Сжал ее своими окровавленными пальцами.   
— Клянусь, Гарник. Наши дети… не будут стрелять в друг друга.   
Внезапно: С воем сирен, с визгом тормозов у периметра станции остановились два крытых грузовика ГАЗ-АА. Из кузовов, как из растревоженного улья, посыпались бойцы в форме НКВД, с автоматами ППД наготове. Их возглавлял молодой капитан, смуглый, с резкими чертами лица и цепким, мгновенно оценивающим взглядом. Он стремительно приблизился, окинув взглядом разрушения, тела, Громова и Али над телом Гарника.   
— Капитан Якубов, Особый отдел, — отрывисто представился он, голос низкий, с легким акцентом поволжских татар.   
Громов, с трудом поднимаясь, коротко, сжато объяснил ситуацию: «Факел», Нино, «Мюллер», яд, цистерны, Гарник, взрыв клапанов.   
— …И Нино сбежала на «Шторме», — закончил он, указывая на море. — С баркасом, идущим к турецкому берегу. Её истинные хозяева – не в Берлине, а в Анкаре.   
Капитан Якубов слушал, не перебивая. Его глаза сузились при упоминании «Blitzrost» и Турции.   
— Опоздали… — он с досадой сплюнул. — На подходе к станции наткнулись на заминированный блокпост. Черт знает кто устроил… и ложный вызов на другом конце промзоны. — Он подошел к телу Гарника, снял фуражку. — Он… армянин?   
— Да, — хрипло ответил Али, не отрывая взгляда от лица друга. — Гарник Авакян. Он спас… всех нас. И Баку.   
Капитан Якубов на мгновение замер. Его взгляд, жесткий и профессиональный, смягчился. Он отдал честь телу.   
— Понял. Герой. — Затем его взгляд снова стал острым. — Куда ушли главари? Баркас?   
 
Громов показал рукой в сторону моря. Баркас «Шторм» был уже далеко, маленькой точкой на багровом диске восходящего солнца. На корме, казалось, еще виднелась фигура в белом, машущая чем-то светлым.   
— Нино… — прошептал Али. — Сбежала. С плёнкой. С местью. К своим турецким хозяевам.   
 
Осознание Двойной Игры
Громов смотрел на исчезающий баркас. Его голос был тихим, но резал сталью:   
— Она не просто диверсант абвера. Её истинный центр – в Анкаре. Турки использовали немцев, чтобы ослабить нас, а потом прийти «освободителями». «Факел» горел на двух фитилях – немецком и турецком.
Али кивнул, подбирая карабин Гарника. — Она вернётся. С турецкой волной за спиной.
— Знаю, – Громов посмотрел на юго-запад. Солнце всходило над Каспием. Кровавое. Непобедимое. – Будем ждать.   
Капитан Якубов прищурился, достал из планшета карту. — «Шторм» … Рыбацкий, ходит до иранского берега. Но его конечная цель – турецкий Трабзон. — Он резко обернулся к бойцам: — Петров! Связь с ПВО и погранфлотилией! Описание баркаса! Особый запрос в Развед.управление по турецким контактам «Факела»! Немедленно! Может удастся перехватить… Остальные – осмотр территории, поиск улик, документов! Живых диверсантов – ко мне!   
Он повернулся к Громову и Али:   
— Вы ранены. Санитары…, — он смотрел на них, на тело Гарника, на иконку в его руке, — вы сделали невозможное. И раскрыли главное: война на Кавказе имеет не два, а три фронта. Берлин, Москва… и Анкара. Не волнуйтесь, товарищ майор. Мы их достанем — он кивнул в сторону моря. — И в Берлине, и в Анкаре. Война не кончилась. Но этот бой… вы выиграли. За Баку. За нефть.   
 
             Они пошли прочь от руин насосной, неся тело Гарника. За ними, организованно и быстро, работали бойцы капитана Якубова. Громов, Али и мертвый Гарник. Русский, азербайджанец, армянин. Три солдата. Три народа. Одна клятва, выкованная в аду ледяного утра 22 ноября. Алые клятвы Чёрного золота. За спиной догорал «Красный Баку», спасительно молчали крекинг-колонны. Впереди, над кровавым Каспием, вставало солнце новой войны. А баркас «Шторм» растворялся в багровом горизонте, унося с собой обещание новой ярости и тень турецкого полумесяца.
 
Эпилог: «Осколки памяти»
 1980 год – Старый Иван у мемориала погибшим нефтяникам
Баку. Мемориал «Нефтяным Героям». 9 мая 1980 года.   
Бронзовый факел монумента пылал на майском солнце. Иван Громов, в потрёпанном генеральском мундире с орденом Ленина (нефтяная пыль забилась в складки ткани – вечный спутник Баку), стоял, вглядываясь в гранитные плиты. Его трость подрагивала – старая рана у колена, подарок Сурахан-1942. Взгляд скользнул по строчкам:   
• - ГАРНИК АРТАШЕС МАТЕВОСОВИЧ (1902–1942)   
• - АЛИ ШИРИНЛИ (1910–1978)   
• - РАШИД ГАСАНОВ (1915–1942)   
— Ищете своё имя, товарищ генерал? – женский голос прозвучал за спиной.   
Перед ним стояла женщина лет сорока в строгом костюме врача. В глазах – знакомый огонь. Лейла? Нет… 
— Вы – Айна? – Громов узнал её по фото, что Лейла прислала в 45-м.   
— Да. Дочь Рашида и Лейлы. – Она протянула потёртый альбом. – Мама умерла прошлой зимой. Завещала передать вам это.   
Громов открыл кожаную обложку. На первой странице – пожелтевший лист:   
• ДНЕВНИК ВЕРЫ СЕМЁНОВОЙ (1942)   
«…Иван, если читаешь – я не жалею. Семёнов говорил, ты предал отца ради карьеры. Но я видела, как ты плакал над его фото в Ялте…»   
Под текстом – конверт. В нём:   
- Справка о реабилитации полковника Громова (1945 г.).   
- Фото: молодой Иван и седой мужчина у моря. Отец. Найден в Крыму в 44-м.   
- Осколок иконы – третий, от медальона 1918 года.   
— Мама говорила, вы собирали их, – Айна тронула цепочку на шее Громова, где висели два осколка. – Теперь целое.   
Старик сжал медные обломки. Голос дрогнул:   
— Почему не привезла сама? В 45-м я писал…   
— Боялась, – Айна посмотрела на мемориал. – Вы для неё всегда были человеком из стали. Который готов был взорвать Баку. И… спаситель брата. Она не знала, как соединить это.   
Громов молча положил осколки к подножию памятника. Рядом с именем Гарника.   
—  Я не стал бы взрывать. В последний момент… – он не договорил.   
Айна накрыла его руку своей:   
— Она знала. Иначе не хранила бы это.   
Она ушла, оставив его наедине с бронзовыми именами. Ветер донёс обрывки речи митинга: «…дружба народов – наше оружие!» Громов усмехнулся. Вынул из кармана фото 1942 года: Али, Лейла, Рашид, Гарник у цеха №4. «Настоящее оружие».   
 
Финал: «Нефть и Пепел»
Баку. Редакция «Новая Хроника». 14 сентября 2025 года.   
Экран ноутбука светил в полутемном кабинете. Тимур Ширинли, внук Али, дописывал последнюю строку расследования:   
«Кровавое золото Баку: как операция «Факел» и её турецкие кукловоды едва не уничтожили СССР в 1941-м»   
Рассекреченные архивы НКВД подтверждают: Анкара финансировала диверсии через агентурную сеть MIT, используя пантюркистскую пропаганду для раскола Кавказа. Тогда, как и сейчас, их цель – оторвать Азербайджан от России, заменив нефтяное партнёрство – оккупацией под флагом «Великого Турана».   
— Тимур! Срочно в эфир! – продюсер влетел в дверь. – Только что приказ: «Русский дом» закрывается. Выселяют за 72 часа!   
Прямой эфир. Студия. 
— …История повторяется, – Тимур смотрел в камеру, держа в руках дневник Веры. – В 1941-м Турция пыталась стравить нас у нефтяных труб через шпионаж Нино Циклаури и диверсии «Факела». Сегодня – закрывают культурные центры под теми же лозунгами «освобождения от русского влияния»! Но посмотрите на этот артефакт!   
Крупный план: три медных осколка, сложенные в почти целую икону.   
— Это – символ, переживший войну, распад СССР, две Карабахские войны. Его хранили русский офицер Иван Громов, азербайджанец Али Ширинли и армянин Гарник Авакян. Они спасли Баку не ради наград. Ради будущего, где их внуки не будут стрелять друг в друга из-за игр Западных кукловодов!   
 
После эфира. Парк у Приморского бульвара.
Тимур сидел на скамейке, туша в себе гнев. Рядом – старый альбом с фото Лейлы и Айны.   
— Отличная речь. Но наивная.   
Перед ним стояла Айна Ширинли. В 84 года – прямая, как штык. В руках – трость с нефритовым набалдашником.   
— Тётя Айна… – Тимур вскочил. – Вы смотрели?   
— Смотрела. – Она села рядом, положила на колени потёртый ридикюль. – «Русский дом» закроют. Политика Анкары не меняется: столетиями дробят нас, чтобы владеть нефтепроводами и Каспием. Но дружба – не политика. – Она открыла сумочку, достала фото: 1942 год. Лейла держит младенца Айну. Рядом – Иван Громов в опалённой шинели. На обороте надпись: «Тени не исчезают. Но и свет не гаснет» 
— Знаешь, что сказал Громов маме в 45-м? – её голос стал тихим. – *«Не вините Нино. Она – тень турецкой игры. А мы должны быть светом – как те огни над промзоной, что не погасли даже в 41-м».   
Она протянула Тимуру ключ от квартиры в Ичери-Шехер.   
— В нашем доме – архив. Дневники Лейлы, письма Громова из Крыма, документы о связях «Факела» с турецкой разведкой через «Эрзурумский пакт». Пиши вторую часть. Чтобы знали: когда в Баку снова заговорят о «тюркском братстве» – это лишь новая маска старого врага.   
Финальный кадр: Тимур смотрит вслед уходящей Айне. Она останавливается у фонтана, трогает воду. В отражении мелькают тени: молодой Али, Иван, Рашид, Гарник. Солнце садится за Бакинский бульвар, окрашивая Каспий в алый цвет.   
Голос за кадром (Айна):   
— Дружба – это не политика. Это память о тех, кто не стал орудием в руках Анкары. И она сильнее нефти, пепла и всех турецких игр.   
 «Памяти всех, чьи тени не исчезли в полдень».