Тиша бе-Ав

Лето несколькими днями перевалило за свою середину.
На берегу сидел уже не ранним утром довольно пожилой человек и наблюдал за природой.
И было непонятно — то ли грустит он, то ли улыбается. Погружение в его мысли было настолько глубоким, что он даже не заметил, как к нему подошли его внучки.
Та, что постарше, — звали её Тия, а младшую — Марли.

Они подошли неслышно, стали по обе стороны от него и, улыбаясь друг другу, наблюдали за дедушкиным лицом — то светлым, с лёгкой улыбкой, то серьёзным, задумчивым.
Видно было, что он о чём-то думал.

В какой-то момент Марли тихо спросила:

— Дедушка, а почему ты то улыбаешься, то серьёзно смотришь в воду?

А Тия добавила:

— И сегодня с нами не завтракал... У тебя всё хорошо, дедушка?

Он медленно, с тёплой улыбкой благодарности за их появление рядом, повернул голову к одной, потом к другой, развёл широко руки и обнял обеих внучек.
Немного помолчал. А потом тихо сказал:

— Спасибо, мои дорогие... Я чувствую себя очень своеобразно в этот день. И сегодня — тоже. Но у меня всё хорошо.

Девочки переглянулись. Слово «своеобразно» показалось им интересным и чуть-чуть странным.
И Тия, серьёзно глядя дедушке в глаза, попросила:

— А что значит — "своеобразно"?

Он улыбнулся.

— Это когда тебе одновременно и грустно, и светло. Когда ты ничего не хочешь менять — и всё же хочешь вернуться в прошлое. Когда в сердце что-то трепещет, но не от страха, а от того, что помнишь.
Понимаете, сегодня у нас, у евреев, очень необычный день. Это день памяти... день разрушения Второго Храма в Иерусалиме.

Марли подняла глаза:

— А мы не знаем… что это значит?

Тия добавила, задумчиво:

— Нам никто об этом не говорил… сегодня? Кто это сделал?

Тиечка посмотрела дедушке прямо в лицо и почти прошептала:

— Расскажи нам об этом.
Потому что мы об этом ничего не знаем.
Но очень захотелось — узнать. И от тебя.
Расскажи — когда, и почему это произошло, и что это значит для тебя… теперь, дедушка?

Он взял Марли и посадил к себе на правое колено.
Тия уже сидела напротив, подперев ладошками щёки и раскинув свои пышные, рыжие, курчавые волосы.
Она улыбалась — спокойно, с такой любовью, как будто была уже взрослой.
А Марли пальчиком водила по воротничку дедушкиной рубашки — и была абсолютно готова услышать что-то, похожее на сказку.
На те сказки, которые мама и папа читали ей перед сном, когда она была совсем маленькой.
Теперь она засыпала тоже с книгой — но уже сама читала. Такая она уже большая.

И тогда дедушка начал свой рассказ.

— Это было очень-очень давно. Почти две тысячи лет назад.
В те времена в Иерусалиме, в самом сердце нашей земли, стоял Храм. Не просто храм — а Дом. Место, где люди приходили, чтобы прикоснуться к Богу. Там был алтарь, там были священники, там был огонь, который не гас.
И было такое ощущение, что между небом и землёй есть мост. Невидимый, но настоящий.

Он на мгновение замолчал.

— А потом пришла война. Император Рима, звали его Тит, осадил город. Люди страдали, голодали, надеялись, что Бог их спасёт. Но стены были прорваны, солдаты вошли… и разрушили всё. До основания. Сожгли Храм. И тогда, как говорят наши мудрецы, не просто камни пали — пала связь. Пало то, что связывало нас с Небом напрямую.

Тия чуть нахмурилась:

— А почему… Бог позволил?

Дедушка кивнул, как будто ждал этот вопрос:

— Наверное, потому что мы сами к тому шли. Не сразу, не вдруг. Мы спорили, делились, забывали, что главное — любовь и единство.
А когда душа народа слабеет — стены рушатся. И не только каменные.

— А ты… был там? — шёпотом спросила Марли.

Он посмотрел вдаль, на воду.

— Может быть. Я иногда чувствую, как будто стоял там, на ступенях…
Может, держал сына за руку. Или пел последнюю песню. А может — просто помню. Не разумом, а сердцем. Потому что это — не история. Это — часть нас.
Может быть… я был там. Иногда мне кажется — чувствую это слишком близко.
Будто стоял на ступенях Храма, держа обоих моих дорогих сыновей за руку…
Или нес свиток Торы, спасая его от огня.
А может, просто слушал последний шёпот священника, пока рушилась стена.
Это не сказка. Это — память. Она у нас не в книгах, девочки. Она в крови.

Марли крепче прижалась к нему.
Тия молчала. Но глаза её были серьёзны — как у взрослой.

— А что было потом? — тихо спросила она.

— Потом… была тишина. Долгая. Люди ушли. Многих увели в рабство. Кто-то погиб, кто-то остался — плакать. Осталась только одна часть стены. Мы её теперь называем Стена Плача.
Это всё, что осталось от Великого Храма.
И уже две тысячи лет евреи со всего мира приходят к этой стене, прикасаются к камню… и молятся.
Иногда — не словами. Просто слезами.

— А ты был там? — спросила Марли.

— Да. Я стоял у этой стены. Много лет назад. И знаете…
Когда я приложил ладонь к холодному камню — мне показалось, что она дышит. Как будто Храм… не совсем ушёл.
Просто спрятался. В нас.

Тия кивнула.

— А что ты просил у стены?

Он чуть улыбнулся.

— Чтобы у моих внучек была добрая душа.
Чтобы мир был в наших домах.
И чтобы мы умели слушать — не ушами, а сердцем.

Он помолчал. Погладил Марли по спине, а потом посмотрел прямо в глаза Тие.

— Один великий мудрец, Йоханан бен Закай, ещё тогда, когда всё рушилось, сумел спасти главное.
Не золото. Не камни.
А слова. Он сказал: если нет больше Храма из камня — пусть будет храм в каждом сердце, где живёт доброта, милосердие и учение.
С тех пор наш храм — не стены.
Это — мы.

— Мы? — удивилась Тия.

— Да. Когда ты обнимаешь сестру, когда помогаешь маме, когда слушаешь человека до конца…
Ты строишь маленький камень в новый Храм.
Невидимый.
Но, может быть… даже вечный.

Он снова замолчал. И было тихо. Только лёгкий ветер шевелил листья и воротник рубашки, по которому всё ещё водил пальчиком Марли.

— Так мы всё ещё… его строим? — спросила она почти шёпотом.

— Каждый день, — сказал дедушка. — Каждый добрый поступок — как кирпич.
И знаете, девочки... может быть, однажды, когда вы вырастете и приведёте туда своих детей…
Они уже увидят не только Стену.
А Свет.


Солнце поднялось выше, запахи трав смешались с дыханием воды.
Девочки сидели рядом с дедушкой, не шевелясь. Марли задремала у него на руках, обхватив его шею.
Тия всё ещё глядела на него — внимательно, будто в этот день она услышала что-то такое, что уже не забудет никогда.
Она, возможно, не всё поняла.
Но она что-то очень важное впитала.
Как будто камушек, тихо положенный в её всё ещё детские и нежные ладони, начал медленно светиться изнутри.

Дедушка осторожно поднялся с Марли на руках,и, не говоря ни слова, пошел с ними домой — той самой тропинкой, где растут дикие цветы и огромные сосны.

В доме всё было так же: книги на полке, чашки на кухне, лёгкий аромат корицы.
Но внутри них — что-то изменилось.
Тия подошла к своему столу, достала лист бумаги и карандаш, села и задумалась.

А потом написала:

«Если когда-нибудь Храм снова встанет — я хочу, чтобы один камень в нём был от меня. Маленький, но добрый.
И чтобы он был живым.
Я не забуду сегодня.
Потому что дедушка сказал это сердцем.»

Она аккуратно сложила лист и положила его на подоконник.
На случай, если ... .

А за окном ветер гонял листья. И ей захотелось чтобы он подхватил её письмо и отнёс туда где непременно построят тот самый третий храм.