Про классный конкурс, фотки и несчастные трусы

Полинкины былинки

Я вбежала в комнату, бросилась на подушку, стиснула ее, прижала к себе. И слезы, слезы, которые и так летели из глаз, потекли сплошным потоком. Хотелось жалеть себя и плакать, плакать, плакать, сколько хватит сил.
Как он мог… Как мог!
В книгах  герои плачут, уткнувшись именно в подушку, особенно тонкие девушки. И я представила себя героиней какого-то романа. Как там пишут: «плакала навзрыд…» Не знаю, как это «навзрыд». Наверное, когда  плечи трясутся. Интересно, а у меня сейчас плечи трясутся? Получается ли это самое «навзрыд?» Хотелось бы, а то столько слез зря пропадает!
Нет, все-таки, как он мог?.. Как мог!
Прибежит, прибежит, никуда не денется. Начнет успокаивать, утешать, уговаривать вернуться. А я? А я…
Что-то долго не идет… Так ведь и слезы скоро кончатся. А одной плакать совсем неинтересно. Особенно навзрыд, никто ведь не видит. Интересно, что все-таки обозначает это слово? То, что я думаю, или другое? Надо будет у мамы спросить. Она наверняка прицепится: где это я вычитала? Да мало ли где, не помню. Я ведь столько всего уже проглотила. Мама так и говорит: «Поля, ты книги не читаешь, а глотаешь…» Взяла сюда, в санаторий в Анапу, три книжки, и за три дня их проглотила. Как будто в животе очутились. Ну, не в животе, а в голове, туда они  у меня проваливаются…
Ну почему все-таки не идет мой противный дед? Я его потихоньку, чтобы никто не слышал, Валенком называю. Почему? Как-то рассказывала подружкам, что сама я из Москвы, а дед – из деревни. Вообще-то он работает каким-то начальником в городе. Но живет в деревне, где построил дом. Все по-честному. А он как взвился! Ты, говорит, – великая москвичка, а я, по-твоему, «валенок»? Ну, я его Валенком и прозвала. А он меня – Клещуком. За то, что  цепляюсь к нему, как клещик. Но все это – только между нами, другим знать не нужно.
С Валенком моим интересно, а, самое главное, смешно. Однажды я напросилась к нему в гараж, он там уборку делал. Но уборки не получилось. Вместо того, чтобы веником махать, мы зацепили удочкой его широченную рыболовную шляпу и давай гонять ее по улице. Я бегала с длинной удочкой, а шляпа как живая летала вверх-вниз, вверх-вниз не хуже знаменитой «носовской»! Мы хохотали как сумасшедшие и все гоняли взад-вперед нашу шляпу. Правда, потом бабушка тоже изрядно гоняла дедушку Витю за то, что он не сделал уборку. Но дед только заговорщицки подмигивал мне, а я – ему.
Кстати, я своему Д.В. (дедушке Вите) на прошлый день рождения так и подписала: «Д.В.! Ты – лучше всех, в тебе есть радость и смех!»
Ага, приперся, не запылился… Я заголосила еще громче. Пусть слышит, что он сделал со своей внучкой, пусть ему будет стыдно. Сейчас начнет расстилаться передо мной, трогать за волосы. А я только передерну плечами: «Отстань!» И еще громче заплачу. Так, чтобы у него перепонки полопались и он задрожал от страха. Взрослые – они большие и сильные, а детского плача боятся как огня. Слабаки!
– Ну, что ты, Полечка? Что ты… – пропел над самым ухом.
Ага. Сейчас коснется моего плеча. Так и есть. Я отдернулась: «Отстань, несчастный!» И дальше реву как резаная. А сама с интересом посматриваю в щелку из-под руки: что мой разлюбезный Валенок будет делать?
Честно говоря, я уже сто раз пожалела, что убежала с конкурса детских рисунков. Там было так классно! На асфальте мелом расчертили квадраты, чтобы каждый нарисовал Анапу, как он ее представляет. Мы с Женей, подружкой, стали рядом, чтобы было веселей. Только нам раздали мелки, только я стала рисовать, как бах! – соседская девочка нагло залезла на мой квадрат и стала черкать что попало. Я хотела заорать на нее или пихнуть так, чтобы та отлетела подальше. Но тут подбежала мама девочки, хвать ее за руку и увела в сторону. Странная какая-то девочка: руки-ноги болтаются, вся вихляется. Но мне-то что? Мой квадрат был испорчен. Как ни старайся, хорошей картины не выйдет. Все будут тыкать пальцем и смеяться: «Каляка-маляка! Ха-ха-ха-ха!» А мальчишки вообще животы надорвут, они ведь такие вредные и противные.
А тут еще дед со своим телефоном выперся и давай меня фоткать. Я сижу на корточках, платье оттопырилось, трусы видны, что попало. А он: щелк! щелк!
Я как замашу руками, как брошусь на него: «Не снимай!». А мой Валенок улыбается и опять: щелк! щелк! Потом отошлет маме с папой по Ватсапу фотки, где я сверкаю трусами как дура, и все будут смеяться. А я не маленькая, уже перешла в четвертый класс. На пятерки учусь и на танцы хожу, и на немецкий. А он со мной, как с малявкой. Ничего не соображает! Валенок, он Валенок и есть!
Я не выдержала, швырнула мелок и рванула домой, в свою комнату.
…Интересно, какую песню сейчас дед запоет? Ну-ка, ну-ка, давай, я послушаю…
– Ты чего не идешь? А?
Тут я ему и выложила. И про девчонку, что мой квадрат мелом испортила, и про трусы, и про фотки, про все-все!
А еще мне обидно было оттого, что я хотела нарисовать его, этого противного деда. Как мы с ним на самокатах к маяку летаем, как нам здорово и весело. Это у нас каждый день вроде утренней зарядки. А он все сорвал.
Ну, думаю, дед сейчас еще больше начнет меня жалеть. Ведь такая картина с его участием пропала!
А он вместо этого вдруг ка-а-ак гаркнет:
– Как тебе не стыдно!
У меня слезы сразу высохли. Я замерла. Чего это он? Белены объелся?
– Как ты смеешь?– загремел дед.
Он хотя ростом и небольшой, но орет – будь здоров!
Я вжалась в подушку.
– Как ты смеешь, – не унимался дед,– обижаться на больную девочку? Она тебе рисунок испортила! А ты подумала о том, каково ей? У тебя руки как руки, ноги как ноги, и голова вроде бы на месте. А у нее все не так… Как ты смеешь на нее обижаться?
Иди сейчас же и извинись. Марш!
Я хотела тут же рвануть к двери, но вместо этого почему-то шмыгнула за портьеру. Забилась там, сижу как мышь, ни жива ни мертва. Вот так номер! Мне еще и влетело. А я- то думала…
Стоп, а как же дурацкие фотки, на которых сверкают мои трусы? Ага, дед, попался! Счас я тебя подловлю…
Но и тут я своего Валенка недооценила. Нет, какие же все-таки взрослые хитрые! Или это мой дед такой? Только я ему про фотки и трусы, как он мне – бац:
– Давай глянем на мобильнике, – говорит. – Если твои трусы видны – я извиняюсь, если нет – ты. Идет?
Открыли мы в Ватсапе отосланные в Москву фотки. Я гляжу – ничего такого не видно, все здоровски вышло. На одной – я в полной задумчивости: подперла щеку рукой, глаза в небо, думаю о картине. Я тогда прикидывала, как деда лучше нарисовать. Мой хвост (а волосы у меня самые длинные в классе) свесился прямо на асфальт, завитушки спереди красиво упали прямо на лицо… Нет, что ни говори, умеет дед фотографировать. Недаром у него в городе была персональная фотовыставка, некоторые фотки даже на выставку в Венгрию попали.
– Ну, что? – сощурился в хитрющей улыбке дед.
– Извини, Валенок…
– Да чего уж там, Клещук…
На площадку, где проходил конкурс детских рисунков, мы бежали с дедом, крепко взявшись за руки. Уж на что я быстро бегаю, он не отставал. Все-таки не такой дед и Валенок… Может, не надо его так называть?
А девочку, ту, что залезла на мой квадрат, мы уже не застали.
Жаль. Мне так хотелось извиниться…