О, трижды романтический мастер!

Когда читаешь статьи некоторых литературоведов, пытающихся разгадать тайны романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита", то иной раз диву даешься замысловатости и накрученности их концепций, с помощью которых объясняются даже отдельные невинные на первый взгляд реплики булгаковских героев. Концепции эти своей "многоэтажностью" и сложностью логического построения порой напоминают теории шекспироведов, доказывающих, что под маской бездарного актера второго плана Вилли Шекспира творил сонм гениев начиная выдающимся философом Френсисом Бэконом и кончая мудрецами из ордена розенкрейцеров.

Впрочем, не будем поминать всуе имя великого Потрясателя сцены и обратимся к такой иронически звучащей характеристики Мастера, данной булгаковским Воландом, как "трижды романтический мастер".
 
Вот, например, что пишет Т. Поздняева в своей статье "Воланд и Маргарита":

"Воланд называет мастера «романтическим» и «трижды романтическим». Возможно, этот эпитет в устах Воланда означает традиционное в позднем литературном романтизме представление о подчинении человека власти и силе демонов, постоянное искушение со стороны дьявола и трагические коллизии в связи с этим. «Трижды романтический» мастер максимально воплощает в себе возможности попадания под чары сатаны и тем самым как бы трижды отрекается от Бога: отсюда и «горделивое равнодушие» героя, покидающего землю."

Возможно, это и так. К сожалению, в силу моей полной неосведомленности в вопросах  позднего литературного романтизма, которому, оказывается, присуще традиционное представление о дьяволе, который спит и видит как бы ему очаровать человека, мне остается только поверить Т. Поздняевой на слово.

Но ежели спуститься с теоретических и концептуальных высот на грешную землю, можно попытаться объяснить тройную романтичность Мастера и предельно просто, не прибегая к зауми и исследованию течений того раздела в мировом искусстве, который принято называть романтизмом. С этой целью почему бы не обратить внимание на расхваливание Воландом содержания понятия "покоя":

"... неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером?.. Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой..."

Да вот же она, тройственная романтичность:

- прогулки с любимой Маргаритой по цветущему вишневому саду (1);

- разлитая в мире "покоя" музыка Шуберта, слывущего одним из основоположников романтизма в музыке (2);

- наличие у тихо журчащего ручья комфортабельного дома, стены которого увиты  плющом; в доме с венецианскими окнами Мастера всегда ожидает верный слуга, а по вечерам его навещают столь же верные друзья; на письменном столе лежит гусиное, а не современное Булгакову металлическое перо, коим творили свои шедевры поэты-романтики при романтичном свете свечей, но никак не прозаичного электрического света (3).

Чем не трижды романтичная атмосфера, о которой, видимо, мечтал в конце своей жизни сам Михаил Афанасьевич, а не только исколотая душа придуманного им Мастера? Чем сия примитивная концепция хуже десятка других, измышленных многознающими филологами? К тому же, памятуя о принятом среди советских исследователей обыкновении ссылаться на классиков марксизма-ленинизма, дабы придать видимость правоты своим  воззрениям, я тоже сошлюсь на слова Владимира Ильича Ленина, адресованные им Алексею Максимовичу Горькому:

"... к весне же закатимся пить белое каприйское вино и смотреть Неаполь и болтать с Вами..."

Ой, нет, простите, это не то! Вот то:

"В отношении к людям вы - романтик".

- А при чем здесь Буревестник революции? - спросите вы.

А при том, что умершего в июне 1936 года А.М. Горького советская пресса дружно назвала «великим мастером культуры» и проводила словами «Прощай, учитель» (Мастер говорит в романе Иванушке: «Прощай, ученик»). Вспомним также риторический, с нотками издевки, вопрос Воланда, заданный Мастеру:

«Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?»

Специалисты уверены, что в данном случае М.А. Булгаков отсылает читателя к А.М. Горькому, всю жизнь интересовавшемуся легендами о докторе Фаусте и говорившему в 1936 году о желательности издания свода народных преданий об этом персонаже. В горьковской пьесе «Дети солнца» одно из действующих лиц  заявляет: «Изучив тайны строения материи, она (химия – А.А.) создаст в стеклянной колбе живое существо». Другой персонаж той же пьесы упоминает о «нелепой идее создать гомункула».

Таким причудливым образом романтизм великого пролетарского писателя Максима Горького становится, на мой непросвещенный и где-то даже дремучий взгляд, характерной чертой вымышленного булгаковского персонажа - Мастера.