Ждать и верить в чудеса

Фрагмент из рассказа "Медсанбат без прикрас".

Раненых поступало великое множество. Неисчислимые потоки искалеченных солдат встречали в предбанниках медсанбатов и сразу же сортировали по тяжести причинённой беды.
Если в наличии имелись средства скорой помощи, тому, у кого ещё была надежда на выздоровление, ставили укол морфия и противостолбнячной сыворотки. А явно безнадёжных доходяг отправляли умирать на край поляны, в сторону свежей ямы для братского погребения.
На войне не до клятвы Гиппократа. При ужасном дефиците необходимых лекарств чего понапрасну тратиться? Вы же сами понимаете, научитесь смотреть правде в лицо.
Поверх операционных столов кровь даже не смахивали, не успевали. Алая лужа с ладошку толщиной сама скатывалась в большущую жестяную кастрюлю под ноги хирургов. Врачи и медсёстры с чумазыми лицами, в замызганных, откровенно грязных то ли халатах, то ли рубищах стояли на укоцанных деревянных крышках от снарядных ящиков.
Эфирный наркоз зачастую не выполнял своих функций. И это ещё полбеды. Когда заканчивался морфий, вообще труба дело. Раненый, которому вживую вырезали нутро или ножовкой отпиливали ногу, благим матом орал что есть силы. Чтобы удержать его от буйства и завершить экзекуцию, на подхвате стояли четверо дежурных бойцов, которые менялись каждые полчаса.
Обхватив конечности страдальца скрученными бинтами, они цепко удерживали жертву, не позволяя вырваться. Опять же глушили непроизвольное варварство водкой или спиртом из древесных опилок.
Если искалеченный не умирал от болевого шока, то после расчленёнки его выносили в общую массу выздоравливающих, среди которых многие пребывали с лампасными разрезами (так лечили от газовой гангрены).
Рентгена в полевых условиях не водилось. Чтобы найти осколок, хирургу следовало шарить в живом теле металлическим зондом или пинцетом. Обычная практика, когда без зазрения совести в измождённом организме ковырялись просто руками, зачастую даже без резиновых перчаток, ведь любые расходники - жутчайшая востребованность.
Обмывать и дезинфицировать ладони не хватало времени. Поэтому «и так сойдёт»: кусок хозяйственного мыла на вес золота, дефицит ужаснейший. Конвейер должен работать бесперебойно, эффективно, безостановочно.
Ящик за ящиком оттаскивали вольнонаёмные санитары из-под хирургического стола отрезанные человеческие руки, ноги, пальцы, кости, куски плоти, органы, кишки. Закапывали уже ненужное хозяйство поблизости в неглубокой яме. Но грунтовые воды подпирали «запчасти» наружу. Так и торчали из земли протухшие конечности.
Зимой прогнивший фарш вроде бы не ощущался на запах. Летом — это была невыносимая вонь с обилием всякой ползающей, летающей кровопитающейся дряни.
Бывало, что зелёные, мясистые падальные мухи сносили яйца прямёхонько в загноившиеся раны или на загаженные алой сукровицей бинты изуродованных, покалеченных бойцов.
Через три дня неподвижного лежания солдата активные личинки продолговатой формы уже ползали по телу, пробираясь в ноздри, уши, приоткрытый беззубый рот. Если невнимательные, обессилевшие санитарки вовремя не смахивали обнаглевших червей, то рощеники начинали выедать глазницы обездвиженного человека.
У бойцов со съехавшим рассудком в покалеченном скворечнике опарыши выгрызали, в первую очередь, ясны очи, а там и до инфекционного удара в мозг было уже недалече.
Находившиеся при памяти могли сами стряхнуть с себя плотоядных зверьков: куниц, хорьков, крыс, мышей. Хуже было тем, кто в прострации, без сознания.
Хищники помаленьку начинали ощипывать ещё живую человеческую плоть. Некоторые жертвы от адской боли приходили в себя и орали до поднебесья, на сколько хватало мочи. Сестрички подбегали на крик, стучали шомполом по оцинкованному тазику и торопились дальше исполнять священный долг.
Тем временем кровожадное зверьё потихоньку возвращалось. От толстопузых лесных крыс с длиннющими хвостами — никакого спасу.
У тех, кто помер с краю, ближе к кустам и лесному чапыжнику, были объедены ноги, мышцы тела. В утробах вовремя не убранных трупов вечно голодные писклявые мыши устраивали кощунственные свары. Нитка за ниткой вытягивались в междутравье требушиные жилы.
В связи с чем преставился солдатик — никому уже неинтересно. Помер и помер служивый. Кому положено закопают в общем погребальнике, вышлют домой похоронку и снимут с довольствия, зато у других шанс выжить в медсанбате появится. На этом бесславном пути завершалась ратная история героя войны. Или не героя, кому какая разница.
Санработники валились с ног от усталости. У врачей руки от пятерней до локтей покрывались коркой из высохшей, впитавшейся в кожу, несмываемой крови. Пальцы с трудом удерживали хирургические инструменты, руки костенели от постоянного перенапряжения.
Лица докторов походили на старые карты, испещрённые хроническими линиями усталости. Глаза, словно выцветшие окна в серой реальности, смотрели на мир без интереса и эмоций. Не прослеживалось задоринки во взглядах, свойственных молодым организмам, лишь безразличие к происходящему. Ни радости, ни надежды, ни даже простого любопытства.
Фронтовые эскулапы давно уже не верили в чудеса и не ждали их. Они работали в блиндажах, норах, шалашах, палатках, где каждый день сталкивались с адской болью и невыносимыми страданиями. Они видели, как кровоточащих людей буквально втаскивали в дверной проём с надеждой на выздоровление, а уносили ещё теплые тела с глубочайшим разочарованием и неприкрытым отчаянием — не дай Бог.
В воздухе витало, на подкорке ощущалось недовольство. Обескровленные пациенты жаловались на безразличие и невнимательность персонала, на равнодушие и халатность властителей жизни — скальпеленосных особ.
В то же время работа медперсонала — тяжелейший, изматывающий труд. Требовались не только знания и навыки, но и терпение, выдержка, сострадание. А ещё — умение сохранять спокойствие и оптимизм, даже когда всё идёт не так, как хотелось бы.
Помочь всем — невозможно. Нереально, чтобы все были здоровы и счастливы. Изменить мир к лучшему — выше возможностей.  Надо было очень постараться, чтобы дать раненным надежду и веру в лучшее, чтобы обреченцы не почувствовали себя брошенными на произвол судьбы, одинокими, покинутыми.
Непонятно, как выдерживали медработники фантастически неблагодарный труд? Никто не оспаривал, что работа была изнурительная, сконцентрированная, немыслимо тяжёлая и не для слабонервных хлюпиков.
Нещадные сверхусилия по двадцать часов в сутки изо дня в день. До обмороков. Какой человек мог выдержать этот адский, титанический, самоотверженный труд на благо родине? Но и его тоже кому-то надо было выполнять.
Вот только молоденькая девушка-хирург выльет в сторонку из кирзачей мочу, натёкшую за голенища во время операции, — и снова за дело. Ведь не по-людски это, бросив располосованное тело, сбегать опростаться за ближайшие кусты. Ой, не по-людски…

2016 год