Су-шеф по чувствам и королева борща

Воскресное раннее утро. Я в обнимку с подушкой, в состоянии абсолютного дзена. Ни звонков, ни будильников, ни обязательств. Только я, тишина и слабый аромат вчерашнего кофе, который забыла допить. Мой личный благоустроенный рай. Я рассталась с бывшим. Без истерик, без драм, без «вернись, я всё проанализировала». Просто точка. И не жалею, не плачу, не слушаю грустные плейлисты. Наслаждаюсь свободой и предвкушением чего-то нового. Это моё утро. Моя жизнь. Моя подушка. И ни одного мужского носка под кроватью.

И тут дзынь-дзынь. Звонок в дверь. Я сначала решила, что это галлюцинация. Потом, что это, возможно, конец света. Но нет. Это была Леночка. Моя соседка, подруга, и, как выяснилось, кулинарный самоубийца.

— Прости, что так рано, — сказала она, стоя на пороге с глазами, полными надежды и паники. — У нас с Денисом сегодня пять лет как мы поженились. Я заказала ужин, подготовила свечи и музыку, даже купила новое платье. Но… я хочу испечь ему торт. Особенный. Домашний. С любовью. А готовлю я, как ты знаешь, хуже, чем кактус в кулинарной школе.
— И ты решила, что я — твой личный кондитер? — протянула я, зевая, и лениво с грацией кошки, только что проснувшейся на подоконнике, поправляя халат, небрежно накинутый поверх пеньюара.
— Ты — мой единственный шанс. Пожалуйста, помоги. Я куплю все продукты. И кофе. И булочку тебе. С корицей.

Булочка с корицей, конечно, аргумент. Я накинула худи, похожее на одеяло с капюшоном, и мы отправились в ближайший супермаркет, где Лена с энтузиазмом выбирала клубнику, словно от её формы зависел успех брака.
— Ты уверена, что твой Денис любит ягоды? — спросила я, глядя, как она спорит с продавцом о свежести голубики.
— Он любит всё, что не приготовлено мной. Так что да, уверена.

Вернувшись домой, мы устроили на моей кухне нечто среднее между мастер-классом и кулинарной дискотекой. Я выдала Лене фартук с надписью «Су-шеф по чувствам», себе — «Королева борща». Она взяла миску, я миксер. И началось.
— Сколько муки? — спросила она, глядя на рецепт, как на древний манускрипт.
— Две чашки. Но не те, что ты обычно используешь для вина.
— Ага. Значит, не XL.

Пока она пыталась отделить яйца от скорлупы, я замешивала тесто.
— Это не похоже на бетон? — спросила Лена, взглянув на тесто.
— Бетон не пахнет ванилью. Всё хорошо. — успокоила я, размешивая с изяществом, достойной балерины, только в тапках и с мукой на носу.

Лена вдруг схватила скалку, поднесла её ко рту, как микрофон, и с надрывом запела песню её любимой певицы:
— Я так привыкла жить одним тобой, одним тобой…

Я замерла, улыбнулась, слушая хороший вокал подруги, и, не удержавшись, подпела припев:
— Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог… Шла босиком, не жалея ног…

Леночка и я закружились между столом и плитой. Две дивы на гастролях по кухонной сцене. Скалка — микрофон, венчик — дирижёрская палочка, тесто — зритель, который не может уйти, потому что сильно растроган и раскатан.
— Если бы Денис сейчас нас увидел, он бы подумал, что я готовлю не торт, а устраиваю кастинг в мюзикл «Сливки страсти».
— А если бы мой бывший нас увидел, он бы понял, что я наконец-то счастлива. И что скалка может быть не только для теста, но и для воспитания.

Мы рассмеялись. И в этот момент мелькнула мысль о том, что женское счастье — не только любовь, но и возможность петь в тапках, готовить с подругой и смеяться над глупыми шутками. Коржи отправились в духовку, а мы переключились на крем. Лена взбивала сливки с таким энтузиазмом, будто пыталась отомстить свекрови, которая любила поиграть на её нервах.
— Я чувствую себя кулинарной феей! — заявила она, размахивая венчиком.
— Скорее, феей мести. Сливки уже в панике.
— Знаешь, ничто не делает квартиру такой просторной и уютной, как исчезающая за дверью свекровь.

Я понимающе улыбнулась. И принялась плавить шоколад на водяной бане, наблюдая, что он медленно сдаётся под жаром, как мужчина, перед которым женщина изящно снимает колготки: медленно, молча, с намерением поколебать его самообладание.
— А ты заметила, что сливки и мужчины имеют кое-что общее? — спросила Лена, продолжая смешивать крем.
— Если их долго разогревать, они теряют форму и начинают вести себя странно? — уточнила я, подмешивая шоколад с видом великой соблазнительницы.
— Именно. Но, если оставить их в покое, они быстро портятся.

Мы хохотали. Кухня наполнялась ароматом шоколада, который, возможно, был единственным мужчиной, достойным моего доверия. Когда коржи остудились, мы начали собирать торт. Пропитка, крем, ягоды. Лена укладывала клубнику в форме сердца, я добавляла голубику по периметру.
— Надпись! — вдруг вспомнила я. — Надо написать что-то романтичное. Что-то… трогательное. «Ты — мой сахарный диабет»?
— Нет! — она рассмеялась. — Что-то нежное. Может, «С тобой вкусно жить»?
— Или «Ты — мой главный ингредиент счастья»?
— Или просто: «Люблю тебя. Даже если твоя мама меня нет».

Мы переглянулись, и стало ясно, что это не просто надпись. Это манифест. На торте, в жизни и в отношениях, где вредная свекровь не сможет испортить всё, если между супругами есть любовь и взаимпонимание. Я написала надпись шоколадом, слегка дрожащей рукой от смеха. Когда торт был готов, Лена посмотрела на него с такой гордостью, будто сама вырастила все ингредиенты на балконе.

— Спасибо тебе. Это будет идеальный вечер. А ты — идеальная подруга.
— Я знаю. Но если ты ещё раз разбудишь меня в семь утра на выходных, я испеку тебе торт с сюрпризом. Из соли, перца и сарказма.
— Сарказм — мой любимый вкус, — сказала Лена, а потом, внезапно сбавив тон, спросила серьёзно: — Ты грустишь по нему?
— Нет, что ты. Я просто коллекционирую моменты, когда он выбирал не меня, а духовность и тишину с элементами побега от реальности. Уже три полки заполнила. Думаю, открою музей несбывшихся надежд.
— С аудиогидом?
— Конечно. Его голосом. Повторяющим: «Я люблю тебя, но…» и дальше: грехи, философия и внутренний ребёнок.
— Ох, — тихо произнесла Лена, понимая, что лучше не продолжать эту тему. Потому что иногда лучше просто быть рядом, чем пытаться что-то сказать.

Мы сняли фартуки, как актёры после финального акта, и обнялись в благодарности за гастроли вокруг стола, где главная роль у дружбы. Подруга, поправив волосы, спела на бис красивым голосом:
— Когда я умру, я стану ветром, И буду жить над твоей крышей… Когда ты умрёшь, ты станешь солнцем, И всё равно меня будешь выше.

Я не выдержала. Слишком много смысла для меня в тех простых строках. Добавила, почти шёпотом, но с уверенностью:
— Я буду снова той, кем ты дышишь… Осталось ветром лишь стать.

Мы замолчали. И холодильник, кажется, перестал гудеть от уважения к нам. Потом подруга взяла торт, как священный артефакт, и сказала:
— Если бы мы были в фильме, сейчас пошли бы титры.
— А если бы мы были в песне, нас бы перепевали на свадьбах и девичниках.
— И на кухнях. Вот как сейчас.

Леночка ушла, оставив за собой аромат ванили, нотку грусти и ощущение, что мы только что были частью чего-то важного. А я растворилась в уюте. С чашкой кофе и булочкой с корицей. И с мыслью, которая звучала в голове, как эхо после концерта: «Той, кем ты дышишь…» Загрустила. Не трагично, а по-женски красиво, с намёком на драму, но без потери аппетита. Подумала, что может, быть ветром — это не про свободу, а про то, чтобы не расплакаться в момент, когда кто-то уходит с твоим сердцем или тортом?

P.S. И до сих пор я пытаюсь понять, почему самые важные разговоры происходят либо на кухне, либо в голове.