Вальдемар Ужва

Рассказ

Вальдемар Ужва появился в посёлке Чертолесы на третий день после Троицы, босиком, в длинном плаще из сукна, с чемоданчиком, из которого пахло мятой и морской водой. Его никто не ждал, никто не звал, но все сразу поняли — пришёл человек важный. Почти святой. Или артист. Или агент.

Он поселился у вдовы Шипиловой, в доме, где когда-то был швейный кружок. Сказал, что будет жить «ровно до праздника Огненного Молчанья», никто не знал, что это за праздник, но все боялись спросить.

Вальдемар выходил на улицу утром, брал веник и мести;л пыль с дороги. Он пел фальцетом, будто кто-то в нём пел вместо него — голос был как у мальчика, который помнит все войны. Дети следовали за ним, как за крысоловом из Гамельна, но он только смеялся и дарил им сушёные вишни.

На третий день его видели сидящим на остановке, беседующим с глухонемым Степаном — но Степан потом сказал, что «да, говорили, но голос у него не тут» — и показал на грудь.

На пятый день он вошёл в магазин «Гастроном-Заря» и спросил:
— У вас есть соль Истины?
Продавщица Клава побледнела, подумала, что это новый вид экзистенциального анекдота, и предложила «Экстра».

На седьмой день над его домом стоял столб света. Ни грома, ни звука — просто луч, прямо с неба, как прожектор, но божественный. Все в посёлке подумали, что, может быть, это и есть тот самый «Огненный Праздник». Но он вышел, покачал головой:
— Нет. Это просто приветствие.

Старики крестились, бабы выли, пёс участкового скис и не ел два дня.

А потом началось чудное.
Коровы начали давать молоко сладкое, как сгущёнка.
Дед Коля, который 20 лет лежал без движения, вдруг встал и сказал:
— Да я ж просто устал.
Местный дурачок Севка запел «Аве Мария» на итальянском.
А в библиотеке — в шкафу, где раньше были брошюры про борьбу с тлей — появились тома: «Оккультная топология Карелии», «Тайное излучение рек» и «Краткий Катехизис Забытых».

— Кто он? — спрашивали в Чертолесах.
— Может, Юродивый?
— Может, Ангел?
— Может, контролёр?

Но Вальдемар только улыбался.

Он рассказал, что в молодости собирал ржавчину с рельс — «только для поэтов, у них с её помощью можно вылечить память». Что однажды помог вылупиться птенцу, который оказался духом степи. Что носил письмо тридцать лет, пока не встретил адресата — и тот умер, улыбаясь.

Однажды он сказал:
— Я знал старого Арво Пярта, ещё до его рожденья. Он тогда был камнем и молчал глубже всех.
А в другой раз, показывая звёзды, добавил:
— Вот та — моя родная. Если она моргнёт трижды — мне пора.

Прошло две недели. Пыль на улицах исчезла. Плакаты побелели. Дети перестали ругаться.
Но потом он исчез. Просто ушёл — как появился.

Оставил только письмо, написанное синей тушью, с запахом хвои и грозы. Оно лежало у входа в магазин, прикреплённое иголкой к газете «Сельская жизнь».

В письме было:

«Друзья.
Всё это было не в первый раз. И не в последний.
Я приходил, чтобы напомнить.
Чтобы вы посмотрели друг на друга без вины.
Чтобы вы помнили, что даже ржавчина поёт.
Чтобы кто-то наконец понял: важное — это то, чего не видно.

Огненный Праздник будет. Не в субботу. Не в среду.
А в тот день, когда вы все замолчите — и услышите.

Не забывайте,
Вальдемар Ужва»

С тех пор на автобусной остановке в Чертолесах появился рисунок — углём, с простотой древнего пещерного искусства: человек в длинном плаще, с веником в руке и сияющим кругом над головой.

Под ним подпись:
«Ужва был здесь. И будет. Когда вы будете готовы».